Черноморцы вступают в бой

Перед тем как грянуть тревоге

Осенью 1940 года в Москве, у Н. Г. Кузнецова — тогда уже народного комиссара Военно-Морского Флота, — решался вопрос о дальнейшей моей службе.

— Так куда же хотели бы теперь? — спросил Николай Герасимович.

Я ответил, что для меня важно одно — чтобы было море и подводные лодки. Но вот жене, как считают врачи, хорошо бы пожить какое-то время на юге. Никогда еще в подобных случаях я не ссылался на семейные обстоятельства, однако на сей раз счел себя вправе о них упомянуть. Минувшую зиму, когда развернулись бои с белофиннами, Прасковья Ивановна провела на фронте под своим родным Ленинградом, на передовом эвакопункте действующей армии, куда пошла добровольцем. Словом, воевала вместо меня, так уж вышло. С Карельского перешейка она вернулась с боевой медалью и с основательно пошатнувшимся здоровьем.

Нарком сказал, что как раз на юге есть подходящая вакансия. Через несколько дней я был назначен командиром 3-й бригады подводных лодок Черноморского флота.

Этим флотом командовал контр-адмирал Ф. С. Октябрьский, недавний дальневосточник. Он держал флаг на линейном корабле «Парижская коммуна», стоявшем в севастопольской Северной бухте. На борту линкора я и представился командующему.

Филипп Сергеевич, с которым я в последний раз виделся на другом краю страны, встретил меня сердечно, по-товарищески:

— Прибыл? Ну вот и хорошо. Принимай бригаду и будем служить!

Так в октябре сорокового года я стал черноморцем. [119] В 3-ю бригаду подлодок входили знакомые мне «щуки». Прежний командир бригады А. С. Фролов переводился в штаб флота. Сдачу-прием соединения мы закончили в канун 23-й годовщины Октября и на следующее утро вместе обошли на катере строй лодок, выведенных в Южную бухту на парад — последний октябрьский парад перед войной...

Черноморцы ревниво относились к командирам с других флотов, и я старался не выглядеть «новой метлой». Но, разумеется, не собирался отказываться от использования дальневосточного опыта. Тем более что такие начинания тихоокеанских подводников, как продление сроков автономности, получили широкое признание.

Однако командовать бригадой довелось недолго. В середине зимы на Черное море прибыл Н. Г. Кузнецов. На совещании командиров-подводников он объявил о введении на флотах отделов подводного плавания, подчиняемых непосредственно командующим. Нарком подчеркивал, что это делается в целях совершенствования организации службы на лодках и лучшего освоения техники.

— С чьим-либо нежеланием идти на эту работу считаться не станем, — сказал он почему-то взглянув на меня.

Затем зачитали приказ, и я услышал: «... Начальником отдела подводного плавания назначить капитана 1 ранга Холостякова».

Сразу две неожиданности — повышение в звании и новая должность! Товарищи поздравили меня, поздравил и нарком. Однако внезапное назначение не обрадовало казалось обидным садиться за кабинетный стол в то время, когда перед подводниками стоят большие практические задачи. Неужели не доверяют живое дело, наиболее близкое мне?.. Что был совершенно неправ, понял уже потом.

В отдел подобрали опытных подводников-специалистов из разных бригад: штурмана, минера, инженер-механика, связиста... Моим заместителем был назначен Илья Михайлович Нестеров — недавний командир подводной лодки, которая совершила самое длительное на Черном море автономное плавание.

Обсудив, как будем работать, решили, что постараемся писать поменьше бумаг и побольше бывать на лодках. Месяца через два отдел имел представление о каждом подводном корабле флота. Это позволяло дифференцированно [120] определить, чего следует требовать от того или иного командира, кому и в чем надо помочь. Соответственно уточнялись учебные задачи.

Когда потребовалось в первый раз составить доклад для командующего, помню, я предварительно показал его кое-кому из старых работников штаба флота. Один товарищ пожал плечами:

— Обо всем подплаве — три странички? С таким докладом идти к командующему несолидно...

Переделывать доклад мы все же не стали. Представляя его Ф. С. Октябрьскому, я сказал:

— Кажется, принято писать длиннее. Но тут только то, на что нужны права командующего флотом.

— И правильно! — одобрил Филипп Сергеевич. — Так и надо.

Вопросы, которые мы докладывали Октябрьскому, решались быстро.

Незаметно пролетела весна, вступило в свои права южное лето.

Вспоминая, как начиналось то лето в нашей стране, иногда рисуют слишком уж спокойную картину безмятежно-мирной жизни. А было все же не так.

Так жили мы по-мирному. Народ не испытывал особых тревог за завтрашний день, веря в несокрушимое могущество страны. Однако разве не чувствовалось, как нарастает напряженность международной обстановки? Фашисты, захватившие год назад Францию, а до того — ряд других стран Европы, появились уже на Балканах. Мы стояли лицом к лицу с ними в сущности вдоль всей нашей западной границы. Рассчитывать, что Гитлер будет долго соблюдать пакт о ненападении, было трудно.

Пусть мы не представляли, как скоро разразится боевая гроза. Но ведь еще с тех пор, как кончилась гражданская война, мое поколение привыкло считать наступившее мирное время только передышкой. Угроза войны — то обостренная, близкая, то более отдаленная — существовала всегда, сколько я себя помнил. И мы, военные люди, лучше, чем кто-нибудь, знали, как настойчиво и неустанно укрепляется оборона страны. На моих глазах изготовлялся к отпору врагу Дальний Восток. Обновленный, намного повысивший свою боеспособность флот застал я на Черном море.

Весной и в начале лета командующий и штаб флота [121] принимали энергичные меры, чтобы ускорить ввод в строй достраивавшихся и ремонтировавшихся кораблей. В Севастополе участились учебные тревоги, тренировки по отражению воздушных налетов. На стенах домов появились броские надписи, указывающие путь в ближайшее бомбоубежище.

Интенсивно велась боевая подготовка кораблей. В середине июня, намного раньше обычных сроков, начались общефлотские маневры — большие тактические учения. В качестве главного посредника по подводным силам я вышел в море на плавбазе «Эльбрус».

Учения закончились 18 июня, а последние корабли, в том числе «Эльбрус», вернулись в Севастополь 21-го. Как только плавбаза ошвартовалась, дежурный по пристани доложил, что звонила моя жена и просила передать, чтобы шел не в гостиницу, а домой.

Несколько месяцев мы с Прасковьей Ивановной прожили в номере «Северной», у Приморского бульвара. Только недавно получили ордер на квартиру, которая еще ремонтировалась. Значит, пока я плавал, ремонт окончили. Снова свой дом...

Но у меня еще были дела. Потом провожали на московский поезд начальника Главного морского штаба адмирала И. С. Исакова. Он приезжал на маневры, собирался присутствовать и на разборе, однако, переговорив по ВЧ с Москвой, объявил, что должен сегодня же уехать. Прощаясь в штабе, Исаков сказал:

— Обстановка серьезная, товарищи. Можно ждать чего угодно...

Флот получил приказ оставаться после учений в оперативной готовности номер два, предусматривавшей, в частности, затемнение кораблей. Но заранее назначенный вечер отдыха семей начсостава в Доме флота не отменялся. На моем рабочем столе лежали пригласительные билеты.

Удостоверившись, что подводные лодки, вернувшиеся с моря, приняли топливо и прочие запасы, я отправился на новую квартиру. Жена, вообще отнюдь не домоседка, на этот раз не проявила к билетам на вечер никакого интереса.

— Если хочешь, сходи один, — великодушно предложила она, — а у меня, как видишь, еще не наведен порядок. [122]

Разумеется, никуда не пошел и я. Откупорив бутылку «Массандры», мы вдвоем отметили новоселье.

Спать все эти дни приходилось мало, и я крепко заснул, едва голова коснулась подушки. Но скоро Прасковья Ивановна меня разбудила.

— Георгий, к соседям прибежали оповестители — всех командиров вызывают в части. У вас опять какое-то учение. А наш новый адрес, наверное, в штабе еще не записан...

Жена включила репродуктор радиотрансляции, и из него раздались слова, вероятно повторявшиеся уже не раз: «Большой сбор! Гарнизону главной базы объявляется большой сбор!.. »

Никаких учений больше не готовилось — это мне было известно точно. Сразу вспомнилась настораживающая фраза адмирала Исакова: «Можно ждать чего угодно». Я быстро оделся, повесил на плечо противогаз, взял свой всегда готовый походный чемоданчик.

Уличные фонари были выключены. В темноте слышались негромкие голоса и торопливые шаги по асфальту. Так же торопливо зашагал и я к штабу флота, уже не сомневаясь: иду на войну.

В штабе узнал, что около часа ночи поступил телеграфный приказ наркома, адресованный Северному, Балтийскому, Черноморскому флотам, Пинской и Дунайской флотилиям: «Оперативная готовность номер один немедленно».

Приказ этот выполнялся. Других событий пока не произошло. Однако они не заставили себя ждать.

... Врезались в память такие минуты той ночи.

Из приемной командующего, куда выходила и моя рабочая комната, приоткрыта дверь в его кабинет. На пороге — ожидающий приказаний адъютант. Слышен взволнованный голос Филиппа Сергеевича Октябрьского, разговаривающего по ВЧ с Москвой. Должно быть, оттуда переспрашивают, и Октябрьский повторяет: да, Севастополь подвергся воздушному налету, да, неизвестные самолеты бомбят город и бухты. А за окнами штаба — пальба зениток, гул моторов в небе...

Донесения о неизвестных самолетах, летящих над морем в сторону Севастополя, стали поступать от дальних береговых постов еще до того как командующий прибыл в штаб. Начальник ПВО флота требовал указаний — как [123] быть, когда самолеты приблизятся, можно ли открывать огонь? Вопрос не должен казаться странным — ведь обстановка была неясной, никаких приказов, кроме телеграммы о переходе на высшую оперативную готовность флот еще не получил.

Помню, как в комнату, где находились я и другие командиры, быстро вошел замначштаба Александр Сергеевич Фролов — в парадной тужурке и накрахмаленной сорочке, должно быть не успевший переодеться после вечера в Доме флота. Не повышая голоса, почти спокойно он сообщил:

— Приказано открыть по самолетам огонь.

Это приказание отдал, приняв на себя всю связанную с ним ответственность, начальник штаба флота контрадмирал Иван Дмитриевич Елисеев. Охваченный тревожными предчувствиями, он так и не ушел субботним вечером домой и встретил грозный час на своем посту.

С залпами береговых и корабельных зениток слился грохот недалеких от штаба взрывов. Уже потом выяснилось, что рвались не бомбы, а морские мины. Они попали на сушу, очевидно, потому, что вражеским самолетам, сбрасывавшим их, помешал наш зенитный огонь. Вскоре поступил доклад о первом сбитом самолете противника.

Севастополь не дал врагу застигнуть себя врасплох. Зенитчики, прожектористы, летчики-истребители оказались готовыми к бою. Задолго до налета был полностью затемнен город. Ни один из стоявших в базе кораблей не пострадал.

Но жертвы уже были. Мины, упавшие в городе, разрушили жилые дома. Под развалинами погибли мирные люди, в том числе дети...

Флот быстро и деловито втягивался в страду военных будней. На рассвете началось траление севастопольских бухт и фарватеров. Правда, минеры столкнулись с довольно неприятным фактом: сброшенные врагом мины оказались незнакомыми — неконтактного действия. Возникали и другие неожиданности. Однако это не задержало развертывания действий флота.

23 июня флотская авиация бомбила базы противника на западном побережье Черного моря. Двое суток спустя нанесли удар по Констанце наши корабли. В соответствии с планом прикрытия своих баз на подступах к Севастополю и другим портам ставились минные заграждения. [124] В первый же день войны мы проводили на позиции пять подводных лодок.

Прослужив полтора десятка лет в подплаве, я привык к мысли, что буду воевать именно на лодках. Оказавшись к началу войны в штабе флота, снова почувствовал себя не на месте. Не провожать бы мне сейчас лодки в боевые походы, а идти на позицию самому!..

Но и по штабной линии я ведал подводными лодками лишь две первые военные недели. 4 июля командующий, вызвав меня, объявил:

— Назначаетесь начальником штаба Новороссийской военно-морской базы.

— За что, товарищ адмирал? — Ошарашенный услышанным, я не нашел в ту минуту других слов.

— Как за что? — не понял Октябрьский.

— За что в тыл?..

В руке командующего была трубка аппарата ВЧ.

— Говорит, что но хочет в тыл, — сказал он кому-то в трубку, продолжая прерывавшийся почему-то разговор. Затем слегка повернул трубку ко мне, и я узнал голос Н. Г. Кузнецова:

— Напомните ему, что сейчас война. Уговаривать не будем...

Командующий положил трубку и встал из-за стола.

— Слышал? Понятно?

— Понятно. Когда прикажете отбыть?

— В Новороссийск идут «Красный Кавказ» и «Червона Украина». Снимаются через час.

Мы жили в штабе на казарменном положении, все самое необходимое было при себе. Передав И. М. Нестерову дела отдела подводного плавания, я поспешил на Минную пристань, где ждал баркас.

В наступившей темноте два крейсера, сопровождаемые эсминцами, покинули севастопольский рейд. Им предстояло базироваться впредь на Новороссийск: налеты вражеской авиации на главную базу продолжались, и Военный совет флота признал необходимым рассредоточить корабли.

Новороссийская база

Утреннее солнце осветило широкую Цемесскую бухту и поднимающиеся за нею голые, словно вылизанные ветрами, отроги гор. [125] Сверяясь со штурманской картой, я разглядывал с мостика «Красного Кавказа» приближающийся берег. Слева, у западного края бухты, — мыс Хако, или просто Мысхако, с горой Колдун. Справа, где белеет красивая башенка маяка, — мыс Дооб. Еще правее угадывался узкий проход к Геленджику меж двух мысков со смешными названиями — Толстый и Тонкий.

А прямо по курсу — Новороссийск с батареями дымящих заводских труб, характерным зданием элеватора, стрелами кранов над причалами. Промышленный, пролетарский город и крупнейший торговый порт, он уже с моря выглядел по-рабочему, не так, как соседние курорты.

Вспоминались связанные с этим городом исторические события. Тут еще в девятьсот пятом году брал власть в свои руки Совет рабочих депутатов, провозглашалась «Новороссийская республика». Твердыня революции была здесь и в девятьсот восемнадцатом, когда разгорелась гражданская война... Где-то в виду этих вот берегов ушли на дно линкор «Свободная Россия» и восемь эсминцев, подняв гордый сигнал «Погибаю, но не сдаюсь». Матросы-большевики выполнили приказ Ленина, не допустили захвата кораблей германскими империалистами.

О том, что немцы подступали когда-то к Новороссийску, думалось лишь как о далекой странице истории. Представить, что они еще раз дойдут до Кавказа, я тогда не мог.

Дежурный буксир развел плавучее заграждение между массивными, крупной кладки, каменными молами, пропуская корабли на внутренний рейд просторного порта. Загрохотала цепь отданного якоря. Я был в Новороссийске, попасть в который еще вчера утром не думал, не гадал. И все еще верилось, что в эту тыловую базу судьба занесла меня ненадолго.

Командир Новороссийской военно-морской базы (сокращенно — НВМБ) капитан 1 ранга А. П. Александров встретил меня радушно, устроил в бывшей гостинице «Интурист» и повез показывать ближайшие базовые объекты. Прежде всего поехали на мыс Дооб, где оборудовался на выступе горы, высоко над морем, командный пункт.

Чувствовалось, командир базы настроен не по-тыловому. Он готовился к боевым действиям — и не где-нибудь, [126] а в Цемесской бухте... С Дооба вся она просматривалась великолепно, и Александр Петрович стал высказывать свои соображения насчет того, откуда может появиться противник и где выгоднее развернуть наши силы. Получалось, что с КП на мысу очень удобно наблюдать за морским сражением «при Новороссийске»...

Но почему, спрашивал я себя, оно должно тут произойти? Следовало ли всерьез опасаться нападения на эту нашу базу, пока противник располагает на Черном море лишь небольшим количеством легких надводных кораблей? Или я чего-то не понимал?

На то, как сложатся боевые действия на море и чего можно ждать тут от врага, смотрели в начале войны по-разному. Старожилы помнили, как в первую мировую войну по кавказским портам вели огонь немецкие крейсера «Гебен» и «Бреслау». Поговаривали, что теперь у наших берегов может появиться итальянский флот — особенно если к блоку фашистских агрессоров примкнет Турция. Понадобилось известное время, чтобы всем стало яснее, какой характер принимает война на Черноморском театре. Однако и в июле сорок первого, как я вскоре убедился, далеко не все в штабе базы разделяли представления А. П. Александрова насчет вероятности удара по Новороссийску с моря. Большие сомнения вызывала у многих правильность выбора места для командного пункта. (Невыгодность его расположения, уязвимость с воздуха, трудность маскировки сделались потом очевидными, и от использования этого КП пришлось отказаться. )

Мой предшественник капитан 2 ранга В. С. Грозный, спешно сдав дела, отбыл к новому месту службы. Детальнее познакомиться с обширным хозяйством базы помогли мне начальник артиллерии НВМБ В. Л. Вилыпанский, начальник инженерной службы П. И. Пекшуев, флагманский инженер-механик В. С. Причастенко, начальник техотдела А. А. Шахназаров. А особенно — начальник связи И. Н. Кулик, служивший в Новороссийской базе с ее основания и досконально знавший весь район.

Военно-морская база — это и корабли, и береговая артиллерия, и ПВО, и собственный тыл с его разнообразными службами. Операционная зона НВМБ, впоследствии сократившаяся в связи с организацией новых баз, простиралась [127] сперва от Адлера до Феодосии. В состав нашей базы входили десятки частей. Но кораблей было немного: несколько старых тральщиков, катера охраны рейда да отдельный дивизион подводных лодок — семь «щук» и «малюток», половина которых находилась в ремонте. Переведенные из Севастополя крейсера и эсминцы обслуживались базой, но наш штаб ни в какой мере не распоряжался ими.

Дивизионом подлодок — в мирное время он считался учебным, а теперь стал боевым — командовал капитан 2 ранга Леонид Гаврилович Петров. Тот самый Петров, который в двадцатые годы плавал боцманом на балтийской «Пантере», а в тридцатые был командиром «щуки» в 5-й морбригаде на Тихом океане. Встретившись в Новороссийске, мы крепко обнялись и решили, что судьба все-таки благосклонна к морякам: разлучив на одном море, потом сводит где-нибудь на другом.

Еще в июле А. П. Александрова назначили командующим военной флотилией, формировавшейся на Азовском море. Командиром НВМБ стал капитан 1 ранга А. С. Фролов — опять сошлись наши с ним служебные пути. Александр Сергеевич, будучи, очевидно, об этом предупрежден, дал мне понять, что долго тут вряд ли засидится. И действительно, он довольно скоро возглавил новую военно-морскую базу — Керченскую, к которой отошла крымская часть нашей. В командование Новороссийской базой было приказано вступить мне, передав обязанности начальника штаба капитану 2 ранга Н. В. Буслаеву. (К сожалению, этот опытный и деятельный командир прослужил у нас в базе недолго. Вскоре его перевели в Севастополь, а в начале сорок второго года он геройски погиб, командуя отрядом евпаторийского десанта. )

Тем временем фронт значительно продвинулся на восток — враг продолжал наступать. Над Новороссийском все чаще пролетали фашистские самолеты разведчики, державшиеся на большой высоте. 30 августа на город упали первые бомбы, не причинившие, правда, особого ущерба.

Новороссийск оставался тыловым городом, тыловой базой флота. Но порт в Цемесской бухте, самый западный из крупных кавказских портов, оказывался так или иначе причастным ко всему, что происходило на Черном море. И от недели к неделе жил все более напряженно. [128]

Здесь комплектовались маршевые батальоны и новые морские части, команды для зачисляемых в военный флот гражданских судов. Новороссийский флотский полуэкипаж, ведавший всеми этими формированиями, постепенно занял почти все городские клубы и немало других зданий.

У причалов, откуда прежде уходили в дальние страны океанские сухогрузы и танкеры, сосредоточивались мобилизованные каботажные и рыболовецкие суда. Одни предназначались для Азовской флотилии, другим предстояло действовать на Черном море — тралить фарватеры, перевозить войска, боеприпасы, раненых, выполнять множество иных, подчас незаметных, но необходимых на войне дел. Каждое мобилизованное судно требовалось к этому подготовить: перевести на военную организацию службы, пополнить и подучить экипаж, снабдить зенитными средствами и всем остальным, что стало ему необходимо.

Крупные суда Черноморского пароходства, и грузовые и пассажирские, превратились в военные транспорты и использовались для снабжения приморских участков фронта, эвакуации населения, заводского оборудования и разных запасов из оказавшихся под угрозой городов. Огромная часть перевозок такого рода шла опять-таки через Новороссийск, и особого внимания потребовало налаживание конвойной службы.

Судам угрожали неприятельские мины, но прежде всего — авиация. В августе транспортный флот понес первую у кавказских берегов потерю: фашистский торпедоносец потопил шедший из Керчи в Новороссийск пароход «Каменец-Подольск». Торпедоносцы только что появились на Черном море и были опаснее бомбардировщиков: они могли точнее поражать цель.

В прифронтовой зоне транспорты охранялись лидерами и эсминцами, иногда даже крейсерами. В кавказских же водах главными конвоирами судов были на первых порах тральщики и сторожевые катера — охотники за подводными лодками. Многие из них принадлежали до войны морпогранохране. Пограничные катера имели опытных командиров, отличные экипажи. Но и нагрузка легла на них огромная — конвоировать транспорты от порта к порту приходилось почти без передышек.

Самое сильное оружие катера-охотника — глубинные бомбы. А против самолетов он имел лишь две полуавтоматические [129] 45-миллиметровые пушки да пулеметы ДШК. Приборов управления зенитной стрельбой к этим пушкам не было, так что корректировка велась на глазок. Точность огня снижалась также тем, что катер, отбивая атаки на транспорт, должен был и сам уклоняться от бомб резкими поворотами. При всем этом катерам-охотникам удавалось, пусть не особенно часто, сбивать и бомбардировщики, и торпедоносцы. Но самым важным было помешать самолетам вести прицельную бомбежку.

Вопросами конвоирования стал ведать в Новороссийске капитан-лейтенант П. С. Писарев из оперативного отделения нашего штаба. Впоследствии, когда утвердили такую должность, его назначили начальником базовой конвойной службы. Писарев перебрался из штаба поближе к причалам, в домик портовой комендатуры. Там же проводились перед выходом в море инструктажи капитанов транспортов и командиров кораблей охранения.

Новороссийское охранение сопровождало транспорты, следующие на запад, до Феодосии, и возвращалось оттуда со встречными судами. Новое дело постепенно входило в четкую систему.

Из всех рейсов транспортных судов самыми ответственными стали рейсы в Одессу: этот город, окруженный с суши, оказавшийся на изолированном пятачке далеко за линией фронта, мог получать снабжение и помощь только морем.

Острая тревога за Одессу охватила в августе всех черноморцев. Как только стало известно, что в Севастополе формируются для отправки туда краснофлотские сухопутные отряды, зачисления в них начали добиваться многие моряки из кавказских баз. Однажды утром мне доложили, что все краснофлотцы и старшины нашей штабной команды подали рапорты с просьбой послать их на фронт под Одессу.

— Все? — переспросил я.

— Так точно. Все до одного, включая коков и писарей.

Из штаба мы смогли отпустить очень немногих. А всего из различных подразделений базы — сто человек. Товарищи откровенно им завидовали. Когда провожали этих новороссийских добровольцев, обнаружилось, что в строю на причале не сто моряков, а больше. Пришлось заново произвести поверку по списку. Тех, кто пристроился [130] самовольно, вывели, но наказывать «дезертиров на фронт» не поднималась рука.

До Новороссийска доходили не все подробности одесской обстановки. Но мы знали, что враг угрожающе приблизился к городу с востока и держит его под артиллерийским обстрелом. Об ожесточенности боев свидетельствовало количество раненых, которые прибывали на возвращавшихся из Одессы судах.

Нашей медико-санитарной службе приходилось непрерывно расширяться. До войны флотских лечебных заведений в Новороссийске не было. Первый небольшой госпиталь развернули в июле, затем к нему присоединили больницу Черноморского пароходства. Но скоро начальнику медсанслужбы базы Николаю Васильевичу Квасенко понадобилось изыскивать в городе дополнительные резервы.

Делал он это в высшей степени деликатно. Военврач Квасенко, казалось, просто не способен что-либо требовать. Даже распоряжения подчиненным он отдавал в форме вежливых просьб. Но не сделать того, о чем он просит, никто не мог. В этом обаятельном человеке с красивым, светящимся добротой лицом природная мягкость сочеталась с исключительной настойчивостью и, как я убедился впоследствии, с большим мужеством. И всегда он успевал быть там, где особенно нужен.

В середине сентября в Одессу перебрасывалась по решению Ставки 157-я стрелковая дивизия. Находясь в резерве Верховного Главнокомандования, она была расквартирована в Новороссийске. Командир дивизии полковник Д. И. Томилов являлся начальником нашего гарнизона.

Получив из Севастополя соответствующие распоряжения, я поспешил к нему в штаб, в старинный особняк, известный новороссийцам как «дом с орлом». Там уже тоже получили приказ, и все были в приподнятом настроении. Дивизия давно ожидала отправки на фронт, хотя никто не думал, что ее пошлют в Одессу.

До прихода транспортов оставалось меньше суток, и мы немедля занялись обсуждением практических вопросов, которых возникало немало. Перевозка морем целой дивизии с артиллерией, танками и прочей техникой производилась на нашем театре впервые.

Спешная отправка дивизии научила многому. На будущее извлекли, например, такой урок: из армейской техники [131] надо последним грузить то, что первым понадобится на месте. С этим мы сначала дали маху — на верхних палубах некоторых судов оказались полевые кухни, а штабные машины — в трюмах...

157-ю дивизию перевозили в Одессу три группы транспортов, охраняемых эсминцами и крейсерами, и в целом этот марш-бросок через все Черное море прошел весьма успешно. Одновременно туда же проследовал через Новороссийск дивизион «катюш» — гвардейских минометов, о которых мы тогда знали лишь понаслышке.

Транспорт «Чапаев», принимавший их на борт, стоял в стороне от других, возле усиленно охраняемого причала. Меня предупредили об особой ответственности за этот груз. Заглянуть под брезент, укрывавший «катюши», гвардейцы не позволили — настолько секретным считалось их оружие. Дошел транспорт благополучно.

Минуло несколько дней, и из Одессы пришли наконец не тревожные, а радостные вести.

Дивизия Томилова вместе с другими частями Одесского оборонительного района нанесла сильный контрудар по осаждавшим город фашистским войскам. Одновременно у них в тылу, под Григорьевкой, высадился морской десант, соединившийся затем с защитниками Одессы. Противник понес большие потери и был выбит с позиций, откуда мог обстреливать город и порт.

«Красный Кавказ», участвовавший в высадке десанта, пришел прямо из-под Одессы в Новороссийск. Помню, как жадно слушали мы с Буслаевым в кают-компании крейсера рассказы о только что проведенной операции. Это был первый за войну десант черноморцев, первые совместные наступательные действия армии и флота.

Но моряки крейсера рассказывали и о том, как опасны для кораблей только что появившиеся в районе Одессы немецкие пикирующие бомбардировщики Ю-87, с которыми мы на Кавказе еще не встречались. За последние дни они потопили там канонерскую лодку и эсминец «Фрунзе», два других эсминца были повреждены.

Взрыв на Суджукской косе

На Цемесскую бухту, где воздушная разведка противника, конечно, не раз обнаруживала крупные суда, распространились вражеские минные постановки. [132] 12 сентября сирены воздушной тревоги заревели в два часа ночи. Налет оказался комбинированным: пока одни самолеты пытались бомбить город, другие сбрасывали над бухтой и портом мины. Задача первых, вероятно, состояла в том, чтобы отвлечь внимание от вторых. И конечно, не случайно для налета был выбран самый темный час, когда, если даже парашюты с минами замечены в воздухе, нелегко уследить за их приводнением.

Но в том, что минная война до нас дойдет, уже давно не приходилось сомневаться, и мы постарались к ней подготовиться. В дополнение к обычным наблюдательным постам флагманский минер штаба базы С. И. Богачек и начальник связи И. Н. Кулик развернули вокруг бухты сеть специальных постов. Каждый из них имел самодельный пеленгатор с азимутальным кругом на листе фанеры, ориентированным по компасу, и телефон. С объявлением тревоги наблюдателя этих постов следили только за поверхностью бухты. Пересечение пеленгов, взятых из разных точек, должно было указывать, где опустились мины.

В ту ночь четыре мины, сброшенные неточно, взорвались на берегу. И несмотря на темноту, было запеленговано приводнение семи других. Две из них опустились на акватории порта — между Импортным пирсом и Восточным молом.

Неконтактные морские мины, примененные гитлеровцами в первую же ночь войны у Севастополя, а затем и в других местах, не оправдали чрезмерных надежд врага, рассчитывавшего закупорить ими наши порты. Крупные корабли имели уже защитные размагничивающие устройства. Создавались и осваивались принципиально новые тральные средства. Однако еще далеко не все секреты этих коварных мин были раскрыты. И как только выяснилось, что две мины лежат на грунте у нас в порту, старший лейтенант Богачек загорелся стремлением их разоружить.

Мы вместе отправились в базовую команду водолазов Приказав водолазам построиться, я объяснил задачу: надо найти на дне мину и надежно обвязать ее пеньковым тросом. Дальнейшее водолаза уже не касалось Предупредив, что устройство мины неизвестно и возможны любые неожиданности, дал минуту подумать и скомандовал. «Добровольцы — шаг вперед!» [133] Шагнули все. Иного я и не ожидал. Но все же сказал: «Комсомольцы, шаг вперед!» И опять шагнули все.

— Все комсомольцы?

— Я не комсомолец, — смущенно ответил один, — но прошу с сегодняшнего дня считать меня в комсомоле.

К сожалению, не помню фамилии статного старшины, на которого пал тогда выбор. Быть может, он откликнется, если жив и прочтет эти строки?

Старшину спустили с ботика под воду около буйка, обозначавшего ориентировочное место погружения мины. Стоявшие поблизости суда были осторожно отведены в другой конец гавани.

Водолаз искал мину недолго — наблюдатели не ошиблись! Старшина ловко управился со своим делом, после чего мину подтянули к надувному резиновому плотику, а свободный конец длинного троса подали на ожидавший за воротами порта буксир. Дав самый малый ход, буксир вывел плотик за молы и повернул к пустынной Суджукской косе у западного берега бухты. Там конец приняла грузовая автомашина, и мина (она оказалась толстым цилиндром, похожим на укороченную торпеду) была вытянута на песок отлогой косы.

Обо всем этом донесли в штаб флота, и Богачек получил «добро» на разоружение своего трофея. Помогать нашему минеру прислали инженера-электрика Б. Т. Лишневского — конструктора названного его именем электромагнитного трала. Он входил в группу ленинградских научных работников, которые вместе с флотскими специалистами изыскивали способы обезвреживания немецких мин. Прибыл из Севастополя также начальник минно-торпедного отдела капитан-лейтенант А. И. Малов.

В течение суток мину не трогали: если в ней имелись какие-то приборы, которым полагалось отреагировать на извлечение мины из воды, этого срока, вероятно, было достаточно, чтобы они сработали. 13 сентября Богачек и Лишневский приступили к вскрытию смертоносного цилиндра. В работе участвовал также минер дивизиона подводных лодок старший лейтенант Е. А. Бирюков.

Чем бы ни кончилось дело, все полученные сведения о разоружаемой мине должны были сохраниться. Поэтому к месту работы протянули телефонный провод, и из укрытия, вырытого поблизости, передавался «протокол» [134] вскрытия. Через минуту после того как все благополучно завершилось, об этом уже знали у нас в штабе.

Несколько часов спустя, среди ночи, старший лейтенант Богачек, радостно возбужденный, сияющий, разбудил меня, чтобы доложить, что готов показать обезвреженную мину, доставленную в подвал штаба.

Заряд — 700 килограммов взрывчатого вещества — был удален, остался только механизм. Стоило приблизить кусок железа — и механизм приходил в движение... Хитроумное устройство, сделанное так, что над миной могли пройти пятнадцать кораблей, а шестнадцатый должен был взорваться (это минеры «прочли», разоружая мину), выглядело теперь безобидным учебным пособием. Как нуждались в таком пособии наши ученые и практики, создававшие для флота новую противоминную технику!

Все поздравляли смельчаков с успехом. А на Суджукской косе лежала другая мина, отбуксированная из порта таким же порядком, как и первая. Минерам не терпелось поскорее взяться за нее. При работе с первой миной не удалось все-таки избежать повреждения некоторых деталей механизма, да и вообще могло открыться еще что-то новое.

Условились, что разоружение второй мины они начнут в 16 часов, а до этого хорошенько отдохнут. Назначенный час все время помнился, и было как-то неспокойно.

В шестнадцать с минутами поступил доклад о том, что Богачек и Лишневский приступили к работе. Малов находился рядом с ними на связи. Немного погодя дежурный доложил: над городом самолет-разведчик. Я вышел на балкон. Самолет трудно было различить невооруженным глазом. Кое-где постреливали зенитки, хотя это и было бесполезно — на такой высоте цель не достать.

И вдруг справа, там, где Суджукская коса, беззвучно — звук долетел потом — взметнулся столб дыма. Черный, со светлой грибовидной шапкой — такими рисуют теперь атомные взрывы... Схватив фуражку, я бросился вниз, к машине. Дежурный, уже все понявший, звонил в санчасть.

В том, что взорвалась разоружаемая мина, не было никаких сомнений. Пока мчались к Суджукской косе, я перебрал все другие возможности и все отбросил. Приготовился к тому, что не застану никого из минеров в живых. [135] И страшно обрадовался, увидев капитан-лейтенанта Малова. Он лежал на спине около телефонного окопчика, прикрыв рукой глаза. На изорванном комбинезоне виднелась кровь. Но лежал не так, как лежат мертвые.

Подбежав, я отвел его руку от лица, и Малов зашевелился, начал осторожно себя ощупывать. Раненный и оглушенный, выброшенный взрывной волной из окопчика, он, должно быть, не мог еще поверить, что уцелел.

— Где остальные? — спросил я. Вопрос был бессмысленным, но я ожидал чего угодно, только не того, что люди исчезнут бесследно. Два человека словно испарились вместе с миной. Осталась лишь большая воронка в песке.

Когда по Суджукской косе прошел затем, обследуя каждый квадратный метр ее поверхности, караульный взвод, удалось обнаружить лишь два обрывка ткани с приставшими к ним лоскутком кожи и кусочком ногтя... Ничего больше не нашли и в воде

Что же все-таки произошло? Почему вторая мина «не далась», после того как успешно справились с первой?

Малов, наблюдавший за работой товарищей из укрытия и фиксировавший все их действия, считал, что никакой явной ошибки или неосторожности они не допустили. А непосредственно перед взрывом оба были неподвижны, нагнулись и к чему-то прислушивались.

Что вдруг услышали флагман и его помощник в мине, которую лишь начали разоружать? Сказать об этом они не успели.

Проще всего предположить, что в мину было вмонтировано устройство-ловушка — специально на тот случай, если ее попытаются вскрыть. И начало работы этого устройства сопровождалось какими-то насторожившими минеров звуками.

Приходило, однако, на ум и другое объяснение. Взрыв произошел, когда над Новороссийском кружил немецкий самолет-разведчик. Он пролетел и над другими пунктами побережья, и как раз в это время было зафиксировано еще два «самопроизвольных» взрыва мин в море, сброшенных, по-видимому, также в ночь на 12 сентября. Было ли это совпадение простой случайностью?

Конечно, сам самолет не мог вызвать взрывов, тем более — под водой. Но в серию одновременно сброшенных [136] мин могли быть по каким-то соображениям включены контрольные экземпляры с установкой на взрыв в определенный день и час. А разведчик, возможно, в тот час и облетал побережье.

Если так, то Богачек и Лишневский, вероятно, должны были услышать, как где-то внутри мины тикает часовой механизм. В это мгновение они поняли, что располагают ограниченным временем. Но каким — знать не могли. Минеры не бросились в укрытие. Прислушиваясь, они, наверное, обдумывали, как упредить взрыв...

Потребовалось еще немало усилий, потребовались и новые подвиги, чтобы до конца раскрыть секреты немецких неконтактных мин и найти надежные способы их обезвреживания. То, что успели сделать для этого два самоотверженных советских человека, погибших 14 сентября 1941 года на Суджукской косе, помогло их товарищам.

Организация борьбы с минной опасностью в районе Новороссийской базы легла в дальнейшем на плечи Александра Ивановича Малова, назначенного — после того как он вышел из госпиталя — флагманским минером нашей военно-морской базы и остававшегося в этой должности до конца боевых действий на Черном море.

В последующие месяцы минная обстановка нередко бывала чрезвычайно сложной, о чем еще пойдет речь. Сейчас добавлю лишь, что первое удаление мин из порта и разоружение их на Суджукской косе происходили за два-три дня до того как началась переброска в Одессу дивизии Томилова.

Когда уходили транспорты с войсками, в Цемесской бухте еще лежало несколько необезвреженных мин. Кто мог поручиться, что их места обозначены достаточно точно и что приводнение какой-нибудь мины вообще не осталось незамеченным?..

Новороссийская база, как тыловая, в то время не имела своего ОВРа — специального корабельного соединения охраны водного района. Каждую засеченную мину, пока она не уничтожена, держали на учете в оперативном отделении штаба. Не раз наши операторы, превращаясь в лоцманов, сами проводили суда по бухте в обход опасных мест. [137] А за пределами бухты надо было помнить и про свои минные заграждения. Плавание по фарватерам между ними не всегда проходило гладко. Однажды, когда в зону НВМБ еще входило побережье Восточного Крыма, пришлось выручать давнишнего моего начальника — бывшего командира балтийской бригады «барсов», а теперь заместителя наркома Морского флота Е. К. Самборского: транспорт, на котором он следовал из Севастополя, оказался вблизи мыса Опук на минном поле. Получив донесение об этом через береговые посты, я поспешил туда на миноносце. Транспорт благополучно вывели на фарватер.

Что и говорить, за подступы к базе можно было быть спокойнее, если побережье прикрыто с моря минными заграждениями. Но порой думалось: не переусердствовали ли мы с ними? Неприятельские корабли у наших берегов пока не появлялись, а проводка своих судов усложнилась. Особенно когда начались осенние штормы и, случалось, мины срывало с якорей.

Новым начальником штаба НВМБ стал капитан 2 ранга Виссарион Виссарионович Григорьев (в недавнем прошлом — начштаба Дунайской военной флотилии, а в будущем — командующий Днепровской флотилией, с которой ему довелось дойти до Шпрее). В штабе базы подобрались очень инициативные командиры-специалисты. Теперь я думаю о них с еще большим уважением: когда оглядываешься на прошлое издалека, всегда виднее, что было важным. А эти работники нашего штаба не то чтобы обладали каким-то особым предвидением, но умели, не ожидая особых указаний, готовиться к любым возможным на войне осложнениям обстановки.

Новороссийск находился в тылу, однако базовые средства связи, основные ее узлы и линии были укрыты у Ивана Наумовича Кулика так, что все могло безотказно действовать, окажись оно хоть на переднем крае.

А начальник техотдела Андроник Айрапетович Шахназаров, по горло занятый переоборудованием гражданских судов во вспомогательные тральщики, успевал думать о том, как обеспечить возвращение этих и других кораблей в строй в случае получения ими боевых повреждений.

Своих судоремонтных предприятий флот в Новороссийске не имел. С началом войны в ведение военно-морской [138] базы перешли небольшие мастерские морпогранохраны со слипом на два сторожевых катера. Существовал в порту еще старенький, тоже типа мастерских, ремонтный заводик Черноморского пароходства. Но этого могло оказаться слишком мало...

Еще в июле удалось сформировать специальную судоремонтную роту, куда начальник техотдела отбирал людей с соответствующим опытом из проходивших через полуэкипаж запасников. Тогда же Шахназаров взял на учет возможности городских предприятий. И когда понадобилось, в ремонте кораблей участвовали не только «Красный двигатель» и механические цеха цементных заводов, но также и мебельная фабрика, и даже артель «Кизилпром».

Конечно, новороссийцы имели время подготовиться ко многому заранее. Но когда бои шли еще за Днепром (и верилось: уж через Днепр-то враг не перешагнет!), так ли просто было решить, к чему должна быть готова военно-морская база, расположенная на Северном Кавказе? К отражению ударов с воздуха, к уничтожению десанта, если противник попытается его высадить, к ремонту кораблей в широком масштабе — это бесспорно. А к сухопутной обороне?..

До войны такой вопрос, по-видимому, вообще не возникал. Даже в Одесской базе, недалеко от границы, основные береговые батареи предназначались для стрельбы лишь по морским целям. А им понадобилось развернуться в сторону суши.

Стационарные батареи под Новороссийском тоже не имели раньше кругового обстрела. «Но должны иметь!» — считал начарт Владимир Львович Вилыпанский, хотя, наверное, далек был тогда, как и все мы, от мысли, что это действительно понадобится. Осенью все батареи базы уже могли вести огонь в любом направлении. Новые, которыми усиливалась береговая оборона, были приспособлены к этому с самого начала.

Под Севастополем, которому враг непосредственно пока не угрожал, создавалась, как доходило до нас, система полевых укреплений. Наша база указаний на сей счет еще не получала. Но следовало ли ждать их, ничего не предпринимая самим?

Начальник инженерной службы Петр Иванович Пекшуев первым заговорил в штабе о том, что и Новороссийску необходима сухопутная оборона. Пусть немцы никогда [139] сюда не дойдут, однако прикрыть бухту и базу с тыла — не лишне. Вскоре Пекшуев представил и предварительный план инженерных сооружений, включавших противотанковые препятствия, минные заграждения, систему дотов. Оборонительный обвод предлагалось проложить в 30 — 35 километрах от порта по выгодным естественным рубежам горных отрогов.

Необходимы были, конечно, крупные рекогносцировочные работы на местности. А для самого строительства — специальные части. Даже на наиболее важных участках мы могли что-то сделать лишь при широком трудовом участии жителей Новороссийска. Но время ли было поднимать их на это? Население выходит на оборонительные работы, только если город в опасности...

По нашей просьбе бюро горкома обсудило вопрос об изготовлении нескольких тысяч лопат и ломов, о выделении для строительства укреплений определенного количества цемента. Речь шла пока о том, чтобы иметь то и другое под рукой, если понадобится. Однако даже такая постановка вопроса, помню, удивила некоторых товарищей: зачем-де это — мы же далеко от фронта!

Но на рубеже Днепра фронт не стабилизировался. В сентябре враг отрезал с суши Крым. Спорить, нужны ли под Новороссийском укрепления, больше не требовалось. Инженерный отдел флота прислал в распоряжение Пекшуева группу специалистов, участвовавших в оборудовании рубежей под Одессой и Севастополем. План инженерного обеспечения сухопутной обороны базы, еще разрабатываемый и корректируемый, начал осуществляться общими силами армейцев, моряков и местного населения.

А на восточном берегу Цемесской бухты сооружался командный пункт НВМБ, который в недалеком будущем сослужил службу не только нам, но и старшим начальникам. Прежний наш КП — на Стандарте, то есть в районе Новороссийска, примыкающем к порту, был удобен близостью к причалам и кораблям, но следовало иметь наготове и другой, надежно защищенный от ударов с воздуха, хорошо замаскированный.

Подходящее место предложил начальник связи И. Н. Кулик — на 9-м километре начинающегося от Новороссийска Сухумского шоссе. Там стояла у дороги неприметная дачка, а ниже — скала, круто обрывающаяся к морю. Под [140] нею, в толще берегового склона, и оборудовали командный пункт со всеми необходимыми средствами боевого управления, который мы пока считали запасным.

Я еще не сказал, что военкомом Новороссийской базы к этому времени стал полковой комиссар Иван Григорьевич Бороденко. Он прибыл из Николаева и был в числе тех, кто уходил оттуда последним. Было бы не удивительно услышать, что комиссар хочет хоть немного отдохнуть, прийти в себя. Но об отдыхе Бороденко и не помышлял, а унывать, кажется, вообще не умел — качество, особенно дорогое на войне. Я приобрел чудесного, смелого и душевного боевого товарища, с которым сразу почувствовал себя так, будто знакомы мы давным-давно. Оба непоседы по характеру, мы часто вместе объезжали различные участки побережья, где создавалась противодесантная оборона, ставились новые батареи, развертывались наблюдательные посты.

Не везде удобно было проехать на машине, и Бороденко, в свое время попавший на флот из кавалерии (в ней он служил еще в гражданскую войну), размечтался как-то вслух о добром коне. Сказано — сделано. Двух коней мы раздобыли. До того я садился на лошадь единственный раз в жизни — в детстве, когда у нас в Барановичах были на постое казаки. Однако рискнул, заправив флотские брюки в сапоги, сесть в седло. Поехали довольно далеко, под Анапу. Когда наконец спешились, Иван Григорьевич придирчиво ощупал моего коня и остался доволен.

— Для начала ничего, — одобрил он. — Сидишь, правда, как собака на заборе...

Обижаться не приходилось — комиссар знал в этом толк.

Потом много раз я бывал в таких местах, куда иначе как верхом не добраться, и всегда был благодарен Бороденко за то, что он приохотил меня к седлу.

В начале октября стало известно — сперва лишь мне и комиссару базы, — что по решению Ставки будет оставлена Одесса.

Эта новость сперва просто ошарашила. После десанта у Григорьевки, после того как защитники Одессы потеснили врага, улеглась прежняя острая тревога за город, выдержавший уже два месяца осады. Моряки, возвращавшиеся [141] оттуда, рассказывали: в Одессе стало спокойнее, обстреливать порт противник больше не может.

Но дело было не в положении под самой Одессой. Оборонявшая ее Отдельная Приморская армия понадобилась для защиты Крымского полуострова. Мы знали, хотя и без особых подробностей, о тяжелых боях у Чонгара и Перекопа. Из Севастополя требовали отправлять без малейших задержек маршевое пополнение. Решение эвакуировать одесский плацдарм подтверждало, как велика опасность, нависшая над Крымом.

В Новороссийск перешла часть кораблей и вспомогательных судов Одесской военно-морской базы. Наша база «унаследовала» одесский ОВР — бригаду охраны водного района под командованием капитана 3 ранга П. П. Давыдова в составе дивизиона сторожевых катеров, дивизиона катерных тральщиков и подразделения охраны рейда.

Одесские овровцы были моряки обстрелянные, прошедшие уже хорошую боевую школу. Многие из них отличились потом и в кавказских водах. Прибывший из Одессы дивизион сторожевых катеров вошел впоследствии в историю Черноморского флота как 4-й Краснознаменный Новороссийский.

Тогда же пришел в нашу базу будущий знаменитый командир этого дивизиона Н. И. Сипягин. В то время он еще командовал катерным тральщиком «Каховка», пере оборудованным из портового буксира.

Начальником гидрографического района был переведен в Новороссийск занимавший такую же должность в Одессе капитан-лейтенант Б. Д. Слободяник. Гидрографы внесли свой вклад в славную Одесскую оборону, проявив много изобретательности при обеспечении подхода судов к осажденному порту, а также к берегу у Григорьевки при высадке десанта.

Командовавший Одесской военно-морской базой контрадмирал И. Д Кулешов возглавил новую — Туапсинскую базу, выделенную из состава НВМБ, приняв от меня отошедшие к ней корабли и флотские объекты на побережье от Джубги до Адлера Знакомиться с соседом не понадобилось: Кулешова я знал на Дальнем Востоке — раньше он тоже был подводником, командовал дивизионом, бригадой. А Бороденко служил вместе с ним на Черном море. [142]

Во второй половине октября в руках врага оказалось северное Приазовье с Бердянском, Мариуполем, Таганрогом. Через Керченский пролив потянулись к нам перегруженные пароходы, баржи, сейнеры, покидавшие Ростовский порт. Но острее всего была сейчас тревога за Крым.

В Крыму — Севастополь, главная база Черноморского флота, город русской морской славы. Там и другие наши порты, основные аэродромы флотской авиации. Крымский полуостров, выдвинутый к центру Черного моря, словно самой природой предназначался господствовать над ним...

Для защиты Крыма и Севастополя на флоте формировались новые части морской пехоты. В том числе в Новороссийске — 8-я бригада. Командиром ее был назначен наш начарт полковник В. Л. Вилыпанский.

Приказ отправлять бригаду в Севастополь поступил раньше, чем ее смогли снабдить всем положенным. В тот день стало известно, что оборона на Ишуньских позициях прорвана и гитлеровцы продвигаются в глубь Крыма. Один батальон взял на борт крейсер «Красный Кавказ». А когда грузились на транспорты остальные, пришло известие: Севастополь объявлен на осадном положении.

Бригада поспела в Крым вовремя. Она явилась самой крупной из тех спешно сколоченных флотских частей, которые вместе с береговыми артиллеристами не дали гитлеровцам с ходу ворваться в Севастополь.

В Новороссийске в это время находился по пути в Крым заместитель наркома и начальник Главного политуправления ВМФ армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов. Тогда я встретился с ним впервые, будучи, однако, же наслышан о том, какой это решительный, а подчас и крутой человек.

Характер Рогова мы с Бороденко почувствовали, получив крепкую нахлобучку за то, что морские пехотинцы следовали в порт на не замаскированных от наблюдения с воздуха машинах. Мы действительно заботились больше всего о том, как побыстрее посадить бойцов на суда. Фашистские бомбардировщики тогда появлялись еще далеко не каждый день, но обычно в одни и те же часы, которые были у нас на особом учете.

Отправке бригады Вилынанского вражеская авиация не помешала. А вот после того, как транспорты ушли, произошел сильный налет во «внеурочный» час. С этого времени налеты вообще участились, повторяясь иногда по [143] нескольку раз в день. Авиация противника явно начала действовать с каких-то более близких к нам аэродромов, — вероятно, крымских.

Одна ранняя утренняя тревога застала меня на пришедшем ночью крейсере «Ворошилов». Крейсер сразу привлек внимание фашистских летчиков, прорвавшихся к порту. Корабль отбивался всеми своими зенитными средствами, старались защитить его и батареи на берегу. Однако две бомбы — хорошо еще, что не очень крупные, — все-таки попали в крейсер. Убитых на борту не было, раненых — двое. Но корабль получил повреждения, вызвавшие временный выход его из строя. С наступлением темноты его повели на буксире в Поти.

Наступило седьмое ноября. Никогда еще Советское государство не встречало исторический день своего рождения в такой обстановке, как в 1941 году. Бои шли под Москвой, враг блокировал Ленинград, захватил почти всю Украину, ворвался в Крым...

Но, несмотря ни на что, в нашей столице состоялся традиционный военный парад в честь Октябрьской годовщины. Кажется, никто его не ждал. О нем и не думалось: до парадов ли, если Москва — прифронтовой город! И все-таки он состоялся.

Трудно выразить, что мы испытали, услышав в то утро трансляцию с Красной площади. Это относится к самому незабываемому из пережитого за войну, к тому, что остается с тобой навсегда.

— Раз там парад, значит, Москва держится крепко! — счастливо прошептал кто-то из командиров, сгрудившихся вокруг радиоприемника в штабе, когда мы уверились, что действительно слушаем передачу с Красной площади, где только что выступил Сталин.

Я видел, как светлели лица товарищей. Вопреки малоутешительности оперсводок этого дня, на душе становилось веселее. Парад в Москве сделал праздник праздником, прибавив каждому уверенности, сил.

Поздно вечером мы получили приказ командующего с изложением директивы Ставки Военному совету Черноморского флота. Основной ее пункт гласил: «Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами». Это требование вносило в боевые задачи черноморцев [144] ту предельную ясность, при которой, как бы ни было трудно, не остается места никаким колебаниям и сомнениям.

Был в директиве Ставки и пункт, касавшийся непосредственно нас:

«Базой питания Севастопольского оборонительного района установить Новороссийск».

Тут не говорилось чего-либо нового — снабжение Севастополя шло в основном через Новороссийский порт с самого начала. Но подтверждение этого факта в документе Верховного Главнокомандования как бы подчеркивало нашу ответственность.

Прорыв врага в Крым очень осложнил обстановку на морских путях между Кавказом и Севастополем. Получив новые аэродромы, неприятельская авиация начала действовать против наших конвоев гораздо активнее и более массированно. Крымские берега, к которым раньше «прижимались» суда, перестали служить им защитой. Конвоям предписывалось теперь брать курс сперва на юг и лишь затем, удалившись от побережья, поворачивать на запад.

Предпоходные инструктажи у капитан-лейтенанта Писарева часто превращались в своеобразные семинары боевого опыта. Капитаны транспортов и командиры кораблей-конвоиров рассказывали о своих действиях в прошлом рейсе, разбирались поучительные примеры уклонения от бомб и торпед, бралось на учет и то, о чем только что донесли с моря по радио или сообщили штабы других военно-морских баз. Так вырабатывалась тактика, отвечающая конкретной обстановке, совершенствовались походные ордера и вся организация конвойной службы.

Но иногда самым трудным было вывести транспорты из Цемесской бухты: фашистские самолеты из ночи в ночь забрасывали ее магнитными и акустическими минами.

Мы обезвреживали их всеми способами, какие успели освоить. И все-таки случалось, что вражеская мина срабатывала вдруг там, где о ее присутствии даже никто и не подозревал. Как-то утром раздался сильный взрыв в гавани — такой, что вздрогнуло, как от подземного толчка, и здание штаба. Минуту спустя доложили: вблизи Западного мола, в том месте, где обычно стоял находившийся сейчас в море крейсер «Красный Крым», подорвался катер с «Красного Кавказа». Погибли помощники командира корабля и боцман... [145]

Никто не мог поручиться, что мины, сброшенные над бухтой при очередном налете, учтены все до одной. Но и учтенных хватало — на рабочей карте командира ОВРа П. П. Давыдова порой накапливалось угрожающе много нестертых кружочков с буквой «М».

Капитан 3 ранга Давыдов тщательно обводит красным карандашом участки акватории, опасные для плавания, и на карте образуется плотный барьер, отгораживающий порт от моря.

Явившись с картой ко мне, Петр Павлович докладывает:

— Разрешить выход кораблей пока не могу.

Я понимаю: это не перестраховка. Давыдов знает меру своей ответственности. Но на транспортах, которые надо сегодня отправить, — боеприпасы и маршевое пополнение для Севастополя...

Мы вместе садимся к карте и решаем, какие участки нужно во что бы то ни стало сделать проходимыми. Изломанной линией прокладывается маршрут выхода из бухты, представляющийся в данный момент наиболее надежным. Потом этот маршрут не раз проверяется рейдовыми катерами. К назначенному часу выставляются, где необходимо, вехи. Но, провожая вечером конвой, мы сознаем, что идем на риск — слишком узок и извилист относительно безопасный коридор...

Очередной маршевый батальон был погружен на «Украину» — бывший пассажирский теплоход (в тридцатые годы на нем ходили вокруг Европы ударники первых пятилеток, премированные заграничным путешествием). Минная обстановка была сложной, но не сложнее, чем во многие другие дни. Фарватер неоднократно проверен.

Вернувшись из порта в штаб, я следил с балкона, как «Украина» выходит из гавани. Солнце только что село за море. Двухтрубный теплоход четко вырисовывался на фоне яркого заката. И едва он начал разворачиваться за молами, как справа от судна поднялся столб вспененной воды. Затем донесся звук взрыва...

Издали нельзя было понять, на каком расстоянии от борта он произошел. Но я видел, что транспорт не тонет и не кренится — только остановился. И еще до того как с «Украины» приняли первый семафор, от сердца немного отлегло.

Как потом выяснилось, капитан чуть-чуть, на какие-то [146] секунды, запоздал начать поворот влево. Этого оказалось достаточно, чтобы сработал механизм мины, таившейся на дне справа по курсу. Взорвалась она не так уж близко, и корпус транспорта выдержал гидравлический удар. Но от встряски сдвинулись механизмы, не проворачивался гребной вал. Судну требовался серьезный ремонт.

Буксиры ввели «Украину» обратно в порт. Бойцы маршевых батальонов сгрудились на палубах. Не трудно представить, как хотелось солдатам, попавшим в такую передрягу на первой же миле плавания, скорее сойти на твердую землю. Но им все равно предстоял опасный морской переход — не на этом судне, так на другом, не сегодня, так завтра...

Вскоре в Цемесской бухте подорвался на немецкой мине еще один вспомогательный тральщик. После каждого такого случая вновь и вновь возникал мучительный вопрос: все ли было сделано, чтобы этого избежать? Смириться с тем, что корабли гибнут или получают повреждения, надолго выводящие их из строя, невозможно и на войне.

Плавание в районах минной опасности потребовало от командиров и капитанов особых навыков. Учиться приходилось и на ошибках, промахах, необходимый опыт давался не сразу. Время, о котором идет сейчас речь, было периодом упорного его накапливания. И скоро этот опыт стал очень ощутим, позволил плавать увереннее.

На Кавказ «перебазировался» в середине ноября начальник штаба флота контр-адмирал Иван Дмитриевич Елисеев. В условиях, когда Севастополь, где оставались командующий и Военный совет, стал осажденной крепостью, сделалось необходимым, чтобы начальник штаба — первый заместитель командующего находился на Большой земле. Много вопросов, по которым раньше надо было докладывать в Севастополь и ждать оттуда ответа, стало быстро решаться на месте. Способствовали этому и личные качества И. Д. Елисеева, человека, любящего во всем ясность и определенность и великолепно знающего Черноморский театр.

Запасной флагманский командный пункт оборудовался под Туапсе, а на первое время Елисеев устроился у нас в Новороссийске. Командиров, привыкших к самостоятельности, [147] иногда сковывает постоянная близость старшего начальника. Но с контр-адмиралом Елисеевым я этого не чувствовал. Вот уж кому не было свойственно ни вмешиваться без нужды в действия подчиненных, ни опекать их. В то же время я знал, что всегда могу обратиться к Ивану Дмитриевичу не только за указаниями, но и просто за советом.

Одновременно с начальником штаба прибыл на Кавказ дивизионный комиссар И. И. Азаров — один из руководителей Одесской обороны, назначенный затем вторым членом Военного совета Черноморского флота. Он стал проводить много времени в частях нашей базы, уделяя особое внимание всему, что касалось организации морских перевозок, службы конвоев.

От Ивана Дмитриевича Елисеева мы подробнее узнали о последних событиях под Севастополем, когда гитлеровцы пытались овладеть им с ходу, а строительство оборонительных рубежей далеко еще не было закончено, да и не хватало войск, чтобы их занять.

— Приморская армия где-то в горах, и неизвестно, в каком состоянии она оттуда выйдет, — рассказывал Елисеев об этих критических днях. — В Севастополе же всего два морских полка да несколько отдельных батальонов... Верили, что не опоздает из Новороссийска бригада Вилыпанского, но надо было изыскать и поставить на рубежи перед городом еще хотя бы пять тысяч штыков. Людей для новых батальонов брали где только можно, на формирование давали буквально часы — немцы-то уже в Евпатории, в Бахчисарае!.. На штурмовку фашистских колонн бросили все наличные «ястребки», зенитные батареи выдвинули против танков. Ну и, конечно, поддержали свои заслоны всей мощью береговой артиллерии, а затем и огнем кораблей. Кажется, сделали все мыслимое, и фашисты поняли: прорваться к Севастополю не так-то просто!

Противник, остановленный на подступах к городу, вынужден был подтягивать резервы. К тому времени, когда он возобновил атаки, у севастопольцев уже прибавилось сил — подоспела Приморская армия генерала И. Е. Петрова. За несколько дней сухопутная оборона главной базы была приведена в стройную систему, способную выдержать длительный натиск врага. На выступе крымской земли, оставшемся далеко за линией фронта, возник Севастопольский оборонительный район — СОР. Командование им [148] Ставка возложила на вице-адмирала Ф. С. Октябрьского.

Кроме севастопольского плацдарма в Крыму удерживался некоторое время керченский, куда отошла от Ишуни 51-я армия. Но организовать там прочную оборону ей не удалось. К 16 ноября ослабленные части армии оказались вынужденными переправиться на Таманский полуостров. В Тамань была эвакуирована и Керченская военно-морская база. Неширокий пролив, отделяющий Крым от Кавказа, сделался линией фронта.

С одной из последних партий эвакуированных керченцев добралась до Новороссийска Прасковья Ивановна. Я ждал ее из Севастополя, а она, оказывается, попала в группу командирских жен, которых отправили — еще до прорыва немцев у Ишуни — на Кавказ через Керчь, где они чуть не застряли. Прасковья Ивановна выглядела совсем больной, ее опять мучила астма. Я устроил ее в Архипо-Осиповке, по соседству с семьей Бороденко.

Потом поступило распоряжение эвакуировать семьи начсостава дальше в тыл, и мы с женой опять расстались.

Попытки переправиться на Кавказ через пролив, что считалось весьма вероятным, гитлеровцы тогда не предприняли. Опасность нависла над Кубанью с севера: 21 ноября фашистские войска овладели Ростовом-на-Дону...

В Новороссийске, как и в Краснодаре, был образован городской комитет обороны во главе с первым секретарем горкома партии Н. В. Шурыгиным. Членами комитета были утверждены второй секретарь горкома П. И. Васев (недавний 1лавный инженер порта), председатель горисполкома Н. Е. Попов, горвоенком, представитель НКВД, а также и я в качестве начальника гарнизона, которым стал еще в сентябре, когда из города отбыла на фронт дивизия Д. И. Томилова.

Новороссийск посуровел. Был введен комендантский час. На улицах появились кроме военных патрулей вооруженные гражданские. О том, какая нужна бдительность, лишний раз напомнил явно не случайный вражеский удар по городскому командному пункту МПВО: его только что оборудовали в неприметном, казалось бы, месте на окраине, а через несколько дней именно туда спикировала [149] группа фашистских бомбардировщиков. КП уцелел, однако оставлять его там стало уже нельзя.

Штаб МПВО возглавил тогда старый черноморец Ф. М. Карнау-Грушевский, чья биография тесно связана с революционной историей Новороссийска. Он командовал в свое время отрядом моряков, присланным из Севастополя в помощь здешним красногвардейцам, был председателем судкома эсминца «Фидониси» — одного из кораблей, затопленных в Цемесской бухте в 1918 году, сражался против белых на Кубани.

Новороссийские предприятия уже давно работали на нужды фронта. На «Красном двигателе» изготовляли минометы, запасные части к танкам, на пуговичной фабрике — солдатские котелки. Теперь потребовалось, продолжая делать все это, подготовиться к защите самого города. И тысячи его жителей включились в начатое еще раньше строительство оборонительных рубежей.

К тому времени наш главный фортификатор П. И. Пекшуев успел побывать в Севастополе, куда посылался для ознакомления с опытом сооружения укреплений в горно-лесистой местности. Был взят на вооружение также севастопольский опыт защиты подступов к береговым батареям, маскировки различных базовых объектов.

Десант уходит в Феодосию

Оборонять Новороссийск на суше в сорок первом все-таки не пришлось. В конце ноября войска Южного фронта выбили фашистов из Ростова, где те продержались всего неделю.

Добрые вести начали поступать и с других фронтов. Вскоре развернулось мощное контрнаступление наших войск под Москвой. Спокойнее стало за Севастополь. Осадившие его гитлеровцы, как видно, выдохлись в безуспешных атаках и перешли к обороне.

10 декабря крейсер «Красный Кавказ» пришел из Севастополя под флагом командующего флотом. Слушая мой доклад о положении дел в Новороссийской базе, Ф. С. Октябрьский детально интересовался состоянием кораблей и вспомогательных плавсредств. Было приказано ускорить, как только можно, работы на судах, стоявших в ремонте.

Для чего понадобятся эти суда, Филипп Сергеевич не [150] объяснял. Однако по некоторым признакам можно было предположить, что вероятнее всего — для десанта. Ну, а если десант, то, естественно, — в Крым...

Так оно и оказалось. Через несколько дней Иван Дмитриевич Елисеев информировал меня в общих чертах о готовящейся Керченско-Феодосийской операции.

Кроме Черноморского флота в ней участвовали две общевойсковые армии. Части одной из них — 44-й армии генерала П. Н. Первушина — стягивались к Новороссийску и Туапсе. Началась незаметная — по плану, в целом не известному никому из непосредственных исполнителей, — подготовка к посадке войск на суда.

Но первоначальный план претерпел изменения: отправлять войска понадобилось сначала в Севастополь. 17 декабря гитлеровцы вновь перешли там в наступление, и притом значительно более крупными силами, чем в ноябре.

18-го мы погрузили на транспорт «Чапаев» 15 тысяч снарядов для полевой артиллерии и 27 тысяч мин — все, что имелось в тот момент на новороссийских складах. На «Абхазии» отправлялись маршевые батальоны. Однако положение под Севастополем продолжало осложняться, и чтобы отстоять его, стала необходимой помощь иных масштабов. 20 декабря Ставка Верховного Главнокомандования решила послать туда часть войск, предназначавшихся для высадки в Восточном Крыму.

Тогда это решение дошло до меня в виде приказания контр-адмирала Елисеева немедленно грузить на корабли 79-ю морскую стрелковую бригаду полковника А. С. Потапова (она входила до этого в состав 44-й армии и готовилась для захвата Феодосийского порта).

Елисеев потребовал обеспечить погрузку бригады со всем вооружением в течение двух часов. Подразделения, подтянутые к порту, потоками растекались в разные его концы, к пристаням, где стояли крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эскадренные миноносцы «Незаможник», «Бодрый». Все эти корабли пришли в Новороссийск для участия в десантной операции, но теперь посылались в Севастополь

Для быстроты посадка на каждый корабль идет по нескольким трапам. Зенитчики размещаются наверху: если в море придется отражать атаки авиации, ни один ствол не будет лишним. На причалах не раз встречаю переходящего [151] от корабля к кораблю командира грузящейся бригады Алексея Степановича Потапова, с которым познакомился дня два назад. Он в черном флотском бушлате, на ходу энергично размахивает правой рукой, а левую держит «по шву»: она у него малоподвижна после недавнего ранения. До войны Потапов преподавал в Училище береговой обороны, под Одессой командовал небольшим краснофлотским отрядом. А теперь ведет в бой только что сформированную бригаду — четыре тысячи штыков.

Когда корабли были уже полностью изготовлены к походу, в порт прибыл Ф. С. Октябрьский. Трехзвездный флаг командующего взвился на фокмачте «Красного Кавказа». Тотчас началась съемка со швартовов.

На следующий день нам стало известно, что 79-я бригада благополучно высадилась в Севастополе. Поддерживаемая огнем кораблей, она вступила в бой на решающем участке, где враг прорвал фронт обороны. Тем временем подоспела стрелковая дивизия — также из состава 44-й армии, переброшенная другими кораблями из Туапсе. Солидные подкрепления, быстро доставленные с Большой земли, решили тогда судьбу Севастополя.

Но штурм его противником продолжался. Корабли, ушедшие с войсками, возвращались в Новороссийск с ранеными.

Руководство морской частью десантной операции, которая отсрочилась, но продолжала готовиться, перешло к И. Д. Елисееву. Оперативная группа штаба флота работала на КП нашей базы. Сюда же перешел со своими помощниками начштаба эскадры В. А. Андреев, невозмутимо спокойный капитан 1 ранга, не расстававшийся за любым делом со старой моряцкой трубкой. С ним мы согласовывали все, что касалось базового обеспечения кораблей.

Корабли и транспорты продолжали прибывать из южных черноморских портов. Их экипажи понимали, что предстоит большое боевое дело. Но куда и когда корабли пойдут из Новороссийска, не сообщалось пока даже командирам.

Общее ожидание сделалось особенно напряженным 26 — 27 декабря, когда до нашей базы дошли известия, что Азовская флотилия высаживает десантников на северное побережье Керченского полуострова. А корабли Керченской военно-морской базы, находившейся в Тамани, высадили подразделения 51-й армии в Камыш-Буруне, у [152] Эльтигена. «Там наступают, а что же мы?» — это если и не высказывалось вслух, то у каждого читалось в глазах.

Между тем в Феодосийский залив уже ушли две подводные лодки из дивизиона Л. Г. Петрова. Подводники превратились в военных гидрографов: им было поручено выяснить навигационную обстановку, поставить где надо буи, а потом подать надводным кораблям условные сигналы для ориентировки при подходе к находящемуся в руках противника порту. На борту лодок находилась и небольшая группа настоящих гидрографов, которые имели (и с честью выполнили), в частности, такое задание: добраться до приметной скалы «Корабль-камень», что поднимается из моря гранитным островком недалеко от Феодосии, и в нужный момент зажечь там ацетиленовый фонарь, заменив потушенный береговой маяк.

Высадить главные силы десанта в самой Феодосии — таков был замысел второго этапа операции, начавшейся с захвата плацдармов на севере и западе Керченскою полуострова.

Для кораблей и войск, сосредоточенных в Новороссийске, час действия настал 28 декабря. На крейсера «Красный Кавказ и «Красный Крым», на эсминцы «Незаможник», «Железняков», «Шаумян» и транспорт «Кубань» грузятся два стрелковых полка, назначенных вместо бригады Потапова в первый эшелон.

В полках свыше пяти тысяч бойцов. Корабли принимают на борт также артиллерию, боеприпасы, лошадей Немецкая воздушная разведка погрузку как будто не обнаружила. Самолеты-разведчики изо дня в день пролетают в одно и то же время — хоть часы по ним проверяй, и мы приспособились к их расписанию, стараемся не делать в это время ничего привлекающего внимание.

В сумерках, когда все остальные десантники уже на кораблях, подается команда на посадку штурмовому отряду. Триста моряков в ватниках, затянутых матросскими ремнями, размещаются на катерах-охотниках. У каждого автомат и хороший запас гранат. В группе, идущей на одном катере, — два-три пулемета.

Этим ребятам предстоит высадиться впереди первого эшелона десанта, чтобы расчистить ему путь, сократить потери. Их задача — захватить в Феодосии причалы, подавить ближайшие к воде огневые точки, всемерно облегчить прорыв в порт крупных кораблей. [153] Командир штурмового отряда — старший лейтенант А. Ф. Айдинов, комиссар — политрук Д. Ф. Пономарев. Отряд формировался в нашем полуэкипаже, людей отбирали персонально, отдавая предпочтение добровольцам. Времени на подготовку было мало, но использовали его как будто неплохо.

В назначенный час покидают порт катера со штурмовым отрядом, миноносцы, выходят за боны крейсера. Посветив им, сколько надо, чтобы показать фарватер, гаснут лучики створных огней.

Много раз уже уходили из Новороссийска все эти корабли в тревожное ночное море. Но с таким боевым заданием — впервые. Порт, куда проложен их курс и где им надо быть на исходе ночи, через каких-нибудь восемь-девять часов, находится в руках врага...

Перед глазами встают лица командиров «Красного Кавказа» и «Красного Крыма» — Алексея Матвеевича Гущина и Александра Ивановича Зубкова и других моряков, лица бойцов из штурмовых групп Айдинова и катерников новороссийского ОВРа, включенного почти целиком в отряд высадочных средств. Мысленно вижу начальника штаба эскадры Владимира Александровича Андреева с его неизменной трубкой — это он повел корабли с первым броском. А всей высадкой в Феодосии командует капитан 1 ранга Николай Ефремович Басистый, старый дальневосточник, тоже ставший черноморцем. Как хочется, чтобы все они вернулись к нашим причалам с победой!

Накануне над Керченским проливом бушевала снежная пурга. За день ветер утих, волнение моря всего два балла — это важно для малых кораблей и вообще для высадки. Но вот то, что совсем прояснилось небо, невыгодно — в воздухе враг силен.

На очереди — инструктаж готовящегося к выходу из базы конвоя. В портовой комендатуре собираются степенные капитаны крупных транспортов: К. Е. Мощинский со старого, но еще крепкого и очень вместительного парохода «Ташкент», Г. И. Лебедев с «Жана Жореса», А. С. Полковский с «Красного Профинтерна», Е. М. Михальский с «Ногина»... Им представляют начальника конвоя капитана 3 ранга Г. П. Негоду, командира тральщика «Защитник» (он пойдет с тралом впереди) старшего лейтенанта В. Н. Михайлова, командиров других кораблей, назначенных в охранение. Объявляются походный [154] ордер, ожидаемая обстановка на маршруте, условные сигналы...

Словом, все как обычно на таких инструктажах. Кроме одного: конвой готовится идти в Феодосию, где сейчас еще хозяйничают немцы. К тому времени, когда транспорты туда подойдут, порт должен быть очищен от врага. Войска, которые высадятся с этих судов, продолжат наступление, начатое первым эшелоном десанта. Так предусмотрено вступившим в действие планом операции.

Когда транспорты с войсками уходят, в порту становится непривычно пусто — так не было давно. Пульс событий, развертывавшихся в ста с небольшим милях морского пути от Новороссийска, теперь сильнее всех в нашей базе ощущают связисты, обеспечивающие управление операцией. «Связь накалилась добела!., » — ворчит Иван Наумович Кулик, убежденный, что в потоке передаваемых по всем каналам распоряжений, запросов, донесений есть немалая доля излишнего.

Смелый замысел высадки войск на востоке Крыма был осуществлен. 30 декабря 1941 года вся страна узнала об изгнании фашистских захватчиков из Феодосии и Керчи — двух больших крымских городов. По радио передавалось поздравительное послание И. В. Сталина командующему Кавказским фронтом (так стал с этого дня называться бывший Закавказский) и командующему Черноморским флотом. В нем говорилось, что войска генералов Первушина и Львова и моряки группы кораблей капитана 1 ранга Басистого положили начало освобождению Советского Крыма.

На следующий день стал очевидным окончательный провал декабрьского штурма Севастополя. Его защитники вновь выстояли, а гитлеровцам приходилось спешно оттягивать часть осаждавших город войск к Керченскому полуострову.

Как осложнится вскоре обстановка в Крыму, тогда трудно было представить. На пороге наступавшего 1942 года казалось, что на юге, да и не только на юге, близки новые победы над врагом.