Герои трудного лета
Разбудил меня грохот взрывов, частая пальба зенитных пушек. «Началось!» — подумал я и вышел на улицу. Светало. Вдали, над островерхими крышами, тянулись в небо тугие столбы черного дыма. Фашисты бомбили аэродром и другие объекты.
— Товарищ полковник, назад! — крикнул мне часовой.
— Что такое?
— Диверсанты... [108]
И верно, в стену дома чмокнули пули, посыпалась белая пыльца. Стреляли, видимо, сверху, из чердачных окон, но откуда именно, в таком грохоте не различишь.
Как стало вскоре известно, в первый же день войны гитлеровские диверсанты при помощи айсаргов совершили в Риге несколько вооруженных нападений, даже пытались обстрелять военную комендатуру. Бойцы во главе с комендантом города полковником Ивашкиным быстро ликвидировали эту группу.
Бороться с диверсантами было нелегко, так как одевались они в советскую военную или милицейскую форму, почти без акцента говорили по-русски. Огромную помощь в ликвидации банд оказали нам трудящиеся Риги. Центральный Комитет партии и правительство Латвии создали из партийных, комсомольских и советских активистов истребительные отряды, которые быстро навели порядок в городе.
Все утро из приграничной полосы поступали в штаб округа тревожные донесения. Фашисты жестоко бомбили нашу оборону, под прикрытием сильного артиллерийского огня танки и мотопехота врага упрямо лезли вперед. Примерно в полдень прервалась проводная связь с 11-й армией, несколько позже — с 8-й. Мы вынуждены были разыскивать армейские штабы по радио — открытым текстом.
Неоднократно штаб округа вызывала Москва — Народный комиссар обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко и Генеральный штаб. Они разыскивали командующего округом. Е. П. Сафронов докладывал, что генерал-полковник Ф. И. Кузнецов вчера вечером был близ границы, а в настоящее время его местонахождение неизвестно. Из Ленинграда позвонил заместитель Наркома обороны генерал К. А. Мерецков. Сафронов доложил ему обстановку. Мерецков сообщил, что наш округ переименован в Северо-Западный фронт, и тоже спросил, где находится Кузнецов. Разумеется, и ему ничего определенного Сафронов ответить не мог.
Лишь на следующий день группа офицеров Генштаба, прилетевшая самолетом из Москвы, разыскала генерала Кузнецова близ Паневежиса, в районе оперативного командного пункта.
Связь в эти дни была у нас слабейшим звеном. Радиостанций не хватало, а проводная связь то и дело нарушалась [109] бомбежками, артобстрелами или диверсиями гитлеровской агентуры. Враг широко использовал подслушивание наших переговоров, часто подключался к нашим линиям и передавал ложные приказы. Все это создавало большие трудности в управлении войсками, не позволяло штабам оперативно реагировать на изменения в боевой обстановке.
Как видно было из донесений, поступавших в штаб фронта, особенно тяжелое положение к исходу первого дня войны сложилось на участке 11-й армии и на примыкавшем к нему левом фланге 8-й армии. Здесь наступали главные силы немецко-фашистской группы армий «Север».
Противнику удалось создать значительный численный перевес. Тогда мы это чувствовали на себе каждый день и час, теперь в этом убеждают документы, опубликованные после войны в нашей стране и за рубежом.
Группа армий «Север» имела 29 дивизий, в том числе 6 танковых и моторизованных. Все соединения были полностью отмобилизованы — по 14–16 тысяч человек в каждом.
Северо-Западный фронт располагал 25 дивизиями и стрелковой бригадой, причем большая часть соединений была укомплектована по штатам мирного времени — 6–7 тысяч человек, а остальные дивизии находились еще в стадии формирования.
Прибавьте к этим простым арифметическим расчетам полное господство авиации противника, и станет ясным, в каких трудных условиях встретили войска Северо-Западного фронта начало войны. И тем не менее уже в первые ее дни на ряде участков фашисты получили жестокий отпор.
Отвагу и мужество, высокое воинское мастерство проявили в боях юго-западнее Шяуляя красноармейцы, командиры и политработники 9-й артиллерийской противотанковой бригады РГК полковника Полянского. Во взаимодействии с другими частями Красной Армии герои-артиллеристы вывели из строя до 300 танков противника. Гитлеровцам пришлось изменить намеченное направление наступления.
Сегодня по рассказам очевидцев и сохранившимся документам можно восстановить некоторые подробности этих трехдневных боев. Правда, они относятся главным [110] образом к 636-му артполку, но, надо полагать, среди читателей моей книги найдутся и воины второго полка бригады — 670-го, которые, может быть, дополнят мой рассказ.
К 20 июня полки бригады Полянского заняли и полностью оборудовали назначенные им районы обороны: 670-й артполк майора С. П. Хоминского — Варняй, Варенляй, Караленай, Колайняй; 636-й артполк подполковника Б. Н. Прокудина — Бурчишке, Кряпсай, Бурнишке, Кельме. По фронту участок каждого полка достигал 8 километров. Оборона строилась в два эшелона. В первом — дивизионы 76-мм пушек, во втором — дивизионы 85-мм зенитных орудий, подготовленных для стрельбы прямой наводкой.
Командир 636-го полка Прокудин, получив из дивизионов доклады о занятии огневых позиций, вместе со своим заместителем по политчасти батальонным комиссаром Поповым и начальником штаба полка капитаном Колистовым выехал с командного пункта, чтобы на месте проверить боевую готовность подразделений. Проверка его не удовлетворила. Орудия установлены были либо близ дорог, либо прямо на дорогах. Разумеется, многие из них не имели хорошего сектора обстрела. На вопрос Прокудина, почему орудия ставятся так, что местность впереди плохо просматривается, командиры отвечали: «Поставишь в посевы пшеницы, а потом отвечай и плати за их потраву». Все были уверены, что тревога и спешный выезд — не более как обычное учение.
Прокудину пришлось объяснить командирам дивизионов и батарей, что обстановка достаточно серьезная и оборону надо строить, как для реального боя. Так и сделали. Выбрали позиции с хорошим сектором обстрела, выслали боевое охранение.
В полку не хватало шанцевого инструмента, и Прокудин обратился за помощью к крестьянам ближайших литовских деревень. Крестьяне не только быстро собрали лопаты, кирки, топоры, но и сами помогли артиллеристам оборудовать орудийные окопы, наблюдательные пункты и укрытия для людей и техники.
Полк изготовился к бою. Единственное, что беспокоило Прокудина, — это нехватка автотранспорта: 15 тракторов и автомашин на 68 орудий и пулеметную роту. [111]
В четыре утра 22 июня на юго-западе, у границы, загремела орудийная канонада. Высоко в небе в глубину советской территории шли эскадрильи фашистских бомбардировщиков.
— К орудиям! — скомандовал Прокудин, и пять минут спустя командиры дивизионов доложили ему о готовности к бою.
Позвонил командир бригады полковник Полянский!
— Товарищ Прокудин, полк к бою готов?
— Готов!
— Слушай боевой приказ: немцы перешли границу при появлении противника уничтожать его живую силу и технику... — И помолчав, Полянский добавил: — Боевого успеха тебе, Борис Никанорович!
Прокудин тотчас передал приказ в дивизионы.
Около шести утра боевое охранение доложило, что от границы едут грузовые автомашины, заполненные людьми в штатском. Это были рабочие команды, строившие пограничные укрепления. Прокудин приказал им оставить машины в полку, выдал расписки и отправил людей далее — на Шяуляй. Теперь каждое из 68 орудий было обеспечено автомашиной, и маневренные возможности полка резко возросли. Гражданских шоферов заменили бойцами, имевшими водительские права. Таких в полку оказалось более чем достаточно.
Уже за полдень из боевого охранения поступило донесение: «К району обороны 2-го дивизиона движется большая колонна пехоты». Через четверть часа — новое донесение: «Пехота — наша». Прокудин выслал навстречу офицера связи. Выяснилось, что это отходящие от границы два полка 125-й стрелковой дивизии. Связь со своим командованием они потеряли.
Прокудин доложил об этом по телефону командиру бригады полковнику Полянскому и попросил разрешений поставить отходящие части в оборону, поскольку 636-й полк не имел пехотного прикрытия. Полковник Полянский в свою очередь связался с командиром стрелкового корпуса, в состав которого входила 125-я стрелковая дивизия. Спустя десять минут Прокудин получил разрешение, вызвал командиров полков и сообщил им, что по приказу комкора они переходят в его подчинение.
Было уже темно, когда стрелковые подразделения заняли указанные им участки и начали окапываться. К четырем [112] утра 23 июня командиры полков доложили Прокудину о готовности своих частей к бою. Через два часа к расположению 2-го дивизиона, батареи которого стояли по обе стороны от главной дороги на Шяуляй, приблизилась колонна фашистских мотоциклистов. Командир дивизиона капитан Штокалов приказал открывать огонь только по сигналу — красной ракете.
Батареи стояли на лесной опушке, на высоте. Внизу был поселок, за ним — равнина, хорошо просматриваемая на 2–2,5 километра. Колонна немецких мотоциклистов с шумом, стреляя на ходу, катилась прямо в заготовленный ей огневой мешок. Это были тяжелые машины с колясками, с установленными на них пулеметами. Шли по дороге строем, по три машины в ряд, всего около пятидесяти мотоциклов.
Подпустив колонну на 300 метров, артиллеристы открыли огонь. Стреляли прямой наводкой только те орудия, что стояли ближе к дороге. Первые же снаряды накрыли мотоциклистов. Колонна переметалась, полетели в воздух обломки мотоциклов. Уйти никому не удалось — хвост колонны расстреляло из пулеметов наше боевое охранение. Все было кончено за 15–20 минут.
Через некоторое время показались фашистские танки. Их было три, и двигались они уже целиной, ведя огонь из пулеметов. Ясно: это разведка. Ее цель — вскрыть нашу систему обороны. Прокудин, находившийся на наблюдательном пункте командира дивизиона Штокалова, приказал ему отвести боевое охранение в тыл по овражку. Чтобы не раскрывать противнику всю систему огня, по танкам ударили только три орудия. Один танк был подбит, два других отползли в укрытие.
Не прошло и часа, как по расположению дивизиона открыла огонь вражеская артиллерия и минометы. Артналет продолжался минут тридцать. Он еще не кончился, а фашисты уже двинули вперед танки. Они шли полем — около сорока машин. С 300–400 метров открыли огонь батареи 2-го дивизиона, ударили и пушки стрелковых полков. Загорелся один танк, другой, третий... Над пшеничными полями потянулся густой черный дым.
Весь этот день фашистские танки в сопровождении автоматчиков пытались прорваться вдоль дороги на Шяуляй. После очередной неудачи следовал артиллерийско-минометный налет и новая атака. К вечеру по всему полю [113] чернели подбитые танки. Артиллеристы и пехотинцы поработали на славу.
На участках других дивизионов день прошел сравнительно спокойно. Попытки гитлеровских автоматчиков и отдельных танков приблизиться к нашей обороне легко пресекались. Поскольку главные усилия гитлеровцы сосредоточивали вдоль шоссе на Шяуляй, Прокудин, как только совсем стемнело, подбросил Штокалову подкрепление — батарею из 3-го дивизиона.
В ночь на 24 июня стрелковые полки 125-й дивизии по приказу командования 8-й армии были двинуты на Шяуляй. Артиллеристы Прокудина опять остались без пехотного прикрытия. До утра они работали, укрепляя оборону. Восстанавливали разбитые вражеским огнем орудийные окопы, готовили запасные огневые позиции, маскировали боевую технику, подвозили из тыла боеприпасы. Штаб полка формировал группы пехотного прикрытия. Были собраны все, кто мог носить оружие, — связисты, писаря, бойцы хозяйственных подразделений. От каждого расчета орудий второго эшелона тоже выделялось по два человека. Таким образом удалось сколотить несколько групп по 25–30 бойцов в каждой. Вооруженные пулеметами, винтовками и гранатами, во главе с политруками батарей и дивизионов эти группы заняли опорные пункты и составили пехотное прикрытие артполка. В подразделениях прошли открытые партийные и комсомольские собрания. Повестка дня: «Стоять насмерть!»
С рассветом фашистские танки и автоматчики снова перешли в наступление. Бой вспыхнул уже на всем 8-километровом участке полка. Отдельным танкам противника несколько раз удавалось прорываться в глубину нашей обороны, но здесь их уничтожали зенитные орудия второго эшелона.
По-геройски дрались артиллеристы и в этом бою. Особенно отличился наводчик 8-й батареи комсомолец А. Ф. Серов. Командиру полка доложили, что отважный наводчик уничтожил пять танков противника, но сам был смертельно ранен. Долгие годы Александра Федоровича Серова считали погибшим. Но вот недавно литовские следопыты, которых возглавил работник Музея революции Литовской ССР товарищ Э. Шварцас, узнав о подвиге [114] Серова, решили собрать материалы о герое. Они списались с ветеранами 636-го артиллерийского полка, с Архивом Министерства обороны. Выяснили, что А. Ф. Серов за бой под Шяуляем был представлен к правительственной награде.
Написали об этом родным Серова, в село Бакшеево Омской области, просили подробно рассказать о нем. Велико же было удивление литовских товарищей, когда ответил им сам Александр Федорович.
Он писал, что был ранен еще в первый день боев, но остался в строю. На второй день гитлеровские танки прорвались к батарее. «Я выстрелил, — рассказывал Серов, — танк развернулся на месте и застыл. Быстро навел пушку в другой танк. Выстрел! И этот окутался дымом». Орудие вело меткий огонь, поражая танк за танком. У Серова от потери крови кружилась голова — повязка сползла, рана открылась. Однако он по-прежнему стоял у прицела, брал танки в перекрестье, стрелял. Потом — удар, все провалилось в темноту. Последнее, что он услышал, был голос подносчика снарядов: «Серова убило!»
После долгого лечения в госпитале он был уволен «по чистой», вернулся на родину, в Сибирь, там и получил собственную «похоронную». Работал учителем и директором сельской школы, потом был избран секретарем парторганизации колхоза имени Ильича. В этом колхозе он трудится и по сей день.
Литовские следопыты, собрав необходимые документы, обратились в Президиум Верховного Совета СССР с ходатайством о награждении А. Ф. Серова. Ходатайство удовлетворили. Александр Федорович Серов был награжден орденом Отечественной войны I степени.
Но вернемся к боям на шяуляйском направлении. 24 и 25 июня атаки противника на оборону 9-й противотанковой бригады РГК продолжались с неослабевающим ожесточением. 636-й полк занимал очень выгодные позиции — на высотах. Хороший обзор и обстрел дополнялся множеством овражков впереди, при обходе которых немецкие танки подставляли борта под наши снаряды. Однако к исходу третьего дня боев положение полка значительно ухудшилось. Десять орудий вышли из строя, люди, не спавшие третью ночь подряд, измотались. А главное, вражеские танки, обойдя полк слева, к пяти часам вечера 25 июня прорвались к командному пункту. [115]
Прокудин доложил об этом по телефону полковнику Полянскому, который приказал держаться во что бы то ни стало. Весь личный состав штаба и тыловых подразделений с оружием в руках отражал атаку противника на командный пункт. К 22 часам гитлеровцы были отброшены, наступило недолгое затишье.
Вскоре получили приказ командира бригады: «С наступлением темноты полку незаметно оторваться от противника и ускоренным маршем двинуться на Шяуляй. Перейти реку Дубисса, уничтожить мосты, занять оборону перед городом Шяуляй».
Прокудин немедленно вызвал командиров дивизионов. Разработали план отхода. Местом сосредоточения полка определили летние лагеря близ Шяуляя, откуда восемь дней назад выдвигались на боевой рубеж.
Отход совершили удачно, и к двум часам ночи 26 июня полк прибыл в летние лагеря. Начальник полковой школы, остававшийся с курсантами охранять лагерь, доложил, что удары фашистской авиации потерь не причинили — люди по тревоге были выведены в укрытия. Вещевой склад полка также не пострадал. Приказав выдать личному составу полка новое обмундирование, погрузив в машины палатки, противогазы и другое имущество, Прокудин двинул дивизионы дальше, на Шяуляй.
В пять утра перешли реку, сожгли за собой мост и стали занимать оборону перед городом Шяуляй. Начальник штаба полка капитан Колистов провел разведку огневых рубежей. Местность позволяла организовать эффективную противотанковую оборону. Танки противника могли наступать только вдоль дороги, по довольно узкому дефиле, между поросшими густым лесом высотами и рекой.
Около десяти утра показалась фашистская разведка — мотоциклисты. Их пропустили, не открывая огня. Потом появились танки. Семь машин шли на большой скорости, намереваясь проскочить опасное дефиле. Они мчались вдоль фронта полка, метрах в двухстах от огневых позиций, и на подходе к сгоревшему мосту все были подбиты.
Больше противник не появлялся. В пятнадцать часов Прокудин получил приказ командира бригады отойти к Шяуляю. Севернее города 9-я противотанковая бригада РГК встала в оборону вместе со 125-й стрелковой дивизией, однако ненадолго. Вечером 26 июня был получен [116] приказ продолжать отход в сторону Риги. Вскоре бригада приняла участие в оборонительных боях за город.
Уже в июле в сводке Информбюро я прочитал: «В уличных боях за город Н. фашисты ранили командира Прокудина. Под градом пуль и осколков снарядов несколько бойцов поспешило на помощь к командиру. Старший политрук Немиров, рискуя жизнью, подхватил командира на руки и вынес его с поля боя»{16}. Удалось узнать, что Прокудин лежит в прифронтовом госпитале, но повидать его тогда не пришлось. Встретились мы через много лет после Великой Отечественной войны. Борис Никанорович Прокудин и бывший командир 9-й бригады, ныне генерал-лейтенант Николай Иванович Полянский рассказали мне о боях на шяуляйском направлении, о дальнейших боевых делах противотанкистов. После оставления Риги бригада вела бои за Псков, Порхов, Старую Руссу. Затем на ее базе было сформировано четыре отдельных истребительно-противотанковых полка. Они участвовали в разгроме немецко-фашистских войск под Москвой и во многих других сражениях.
Пример боевых действий 9-й артиллерийской противотанковой бригады РГК в первые дни войны весьма показателен. Да и на других участках Северо-Западного фронта, где артиллерия была заранее выведена на огневые позиции и имела хотя бы минимум необходимых боеприпасов, гитлеровцы получили крепкий отпор.
Так, еще 22 июня, находясь в штабе Северо-Западного фронта в Риге, я слышал, что 16-й стрелковый корпус 11-й армии сражался стойко, нанес противнику тяжелые потери. Неделю спустя части корпуса вошли в состав нашей 27-й армии, и мы узнали подробности этих боев.
Командовал корпусом генерал-майор Михаил Михайлович Иванов — человек смелый, решительный и очень самостоятельный. За два дня до начала войны он, несмотря на указание «не спешить», сделал все, что было в его власти, чтобы достойно встретить противника. Конечно, занять заранее подготовленную полосу обороны на границе дивизии корпуса не могли без соответствующего приказа свыше (они дислоцировались в 20–40 километрах от границы). Но комкор приказал выдвинуть на огневые [117] позиции часть артиллерии и выдать со складов боеприпасы. Таким образом, дежурные батальоны, находившиеся в приграничных укреплениях, были в какой-то мере обеспечены артиллерийской поддержкой. Это сказалось в первые же часы войны.
Особенно стойко дралась 33-я стрелковая дивизия генерал-майора К. А. Железнякова. Начальником ее артиллерии был полковник Г. А. Александров — отличный специалист своего дела (с ним вместе мы прошли всю войну, которую он закончил генерал-майором, командующим артиллерией 4-й ударной армии). Еще 20 июня Александрой по приказу комдива вывел легкий пушечный полк к границе и развернул в боевой порядок вдоль шоссе на Каунас. Вечером 21 июня они с генералом Железняковым приехали на командный пункт дивизии.
На рассвете, как только фашисты перешли границу, их встретил дружный огонь дежурных батальонов, поддержанных пушечным полком. Все атаки противника были отбиты, передовые батальоны удержали оборонительную полосу до подхода главных сил дивизии.
Весь день 22 июня, в течение долгих семнадцати часов, 33-я стрелковая дивизия вела бой на линии государственной границы. Пушечный полк майора Штепелева, ведя огонь по танкам гитлеровцев прямой наводкой, почти полностью погиб, но не пропустил противника по главной дороге на Каунас. Лишь с наступлением темноты, когда с тыла ее обошли фашистские танки и мотопехота, дивизия по приказу командира корпуса отошла на новый оборонительный рубеж. Потом была трудная борьба за Каунас, отступление к Западной Двине, прорывы из окружения.
Во всех этих боях артиллерия дивизии играла большую, а подчас и решающую роль. Гаубичный полк, а также приданный дивизии корпусной артполк то пробивали своим огнем дорогу из очередного окружения, то, стреляя прямой наводкой, прикрывали отходящую пехоту. И все это — под непрерывными, массированными налетами вражеской авиации. Оба артполка понесли тяжелые потери и в людях, и в материальной части. Когда генерал Железняков вывел дивизию в расположение нашей 27-й армии, полковник Александров доложил мне о состоянии артиллерии. В дивизии, считая и полковые пушки, осталось шесть исправных орудий. [118]
Должен сказать, что и во всех других соединениях, отступавших с боями от границы, потери в артиллерии были чрезвычайно велики. Артиллерийские начальники практически остались не у дел. Поэтому их часто ставили во главе стрелковых частей или сводных отрядов, они работали и в общевойсковых штабах. Полковника Александрова назначили, например, начальником штаба 33-й стрелковой дивизии. Войдя в состав 27-й армии, эта дивизия, как сохранившая боеспособность, тотчас заняла назначенную ей полосу обороны и позже отлично сражалась на многих рубежах, закончив войну в Берлине.
Но возвращаюсь к рассказу о первых днях войны. Вечером 23 июня генерал Сафронов отпустил меня из штаба фронта, и я вернулся на улицу Вольдемара, в штаб 27-й армии. Первый же разговор, который я услышал, был о Либаве.
Дело в том, что командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Кузнецов только что передал в наше подчинение сражавшуюся в Либаве 67-ю дивизию. Поскольку к этому времени почти все соединения 27-й армии были выведены из ее состава в резерв фронта, все внимание командарма Берзарина и нашего штаба сосредоточилось на Либаве. О подвиге ее защитников сейчас написано немало, мне остается только кое-что добавить. На город наступала 291-я немецкая пехотная дивизия (17 тысяч солдат и офицеров), поддержанная танками, артиллерией, авиацией, штурмовыми отрядами морской пехоты из группы армий «Север». Фашистское командование планировало захватить Либаву уже в первые сутки воины. Однако план этот был сорван героическим сопротивлением гарнизона города. Советским воинам помогали бойцы рабочих отрядов Либавы.
Потеряв до 10 тысяч солдат и офицеров, гитлеровцы были вынуждены перебросить под Либаву свежие части, в том числе 207-ю охранную дивизию. Связь с окруженным гарнизоном штаб нашей армии поддерживал через радиостанцию военно-морской базы и по воздуху. Генерал Дедаев сообщал в донесениях, что положение тяжелое, но гарнизон будет драться до конца. Мы направляли ему самолеты с боеприпасами, вооружением, продовольствием.
Командарм Берзарин предпринял попытку деблокировать [119] город. Поскольку в распоряжении штаба 27-й армия не осталось ни одного соединения, была создана сводная группа войск. Основу ее составили 28-й мотоциклетным полк подполковника С. Н. Шеразедишвили (из 28-й танковой дивизии И. Д. Черняховского) и отряд курсантов Рижского авиационного училища во главе с полковником В. Д. Чистовым.
Берзарин двинул эту группу по кратчайшему пути на Либаву — через Айзпуте. После ожесточенного уличного боя фашисты были выбиты из Айзпуте, однако продвинуться дальше наши части не смогли. При поддержке авиации и танков противник предпринял сильную контратаку. Пришлось отойти.
Были и другие попытки оказать помощь окруженному гарнизону. Я уже писал, что 67-я дивизия дислоцировалась по всему стокилометровому участку побережья от Либавы до Виндавы. В Виндаве стоял 114-й стрелковый полк полковника Муравьева и артиллерийский дивизион капитана Коллегова. Когда главные силы дивизии были окружены в Либаве, Муравьев попытался к ним пробиться, но преодолеть сопротивление превосходящих сил противника не удалось. Наоборот, 114-й полк скоро сам оказался в окружении и с тяжелыми боями прорывался сначала к Риге, затем далее — вверх по левому берегу Западной Двины.
Очередное донесение из Либавы в Ригу, в штаб нашей армии, подписал уже начальник штаба дивизии полковник В. М. Бобович: генерал Дедаев геройски погиб в бою. Узнав об этом, Берзарин хотел тотчас вылететь самолетом в Либаву, чтобы возглавить оборону города, но командующий фронтом не разрешил.
К этому времени положение всех войск Северо-Западного фронта стало угрожающим. Прорвав оборону 11-й армии, танковые корпуса гитлеровцев устремились к Западной Двине, к Даугавпилсу, Екабпилсу и Круспилсу. Противник стремился захватить переправы, чтобы окружить главные силы советских войск в Прибалтике. Надо было срочно организовывать оборону по Западной Двине.
28 июня командующий фронтом приказал генералу Берзарину выступить со штабом армии из Риги в Резекне (около 80 километров северо-восточнее Даугавпилса) для организации обороны на этом участке. [120]
Не забуду день, когда мы оставляли Ригу. Колонна штабных машин 27-й армии проезжала рабочее предместье. По обеим сторонам улицы, провожая нас, плотными, молчаливыми шеренгами стояли тысячи людей. Мужчины поднимали вверх плотно сжатые кулаки: «Рот фронт!» Мы отвечали им этим же старым боевым салютом интернационалистов. А на сердце лежал камень...
На следующий день штаб 27-й армии прибыл в назначенный район. Резекне — небольшой городок. Он стоит на шоссейной дороге, идущей от границы на северо-восток, через Даугавпилс к Пскову. Близ города, на лесной опушке, мы увидели несколько легковых машин и группу командиров. Среди них были командующий фронтом генерал Кузнецов, член Военного совета Диброва, начальник штаба генерал Кленов. Берзарин доложил о прибытии.
— Хорошо, хорошо, — быстро сказал командующий. — Принимайте войска этого направления.
Он кратко ввел нас в обстановку. 26 июня танковый корпус противника форсировал Западную Двину, захватил Даугавпилс и пытается с этого плацдарма развить наступление. С гитлеровцами ведет бой сводная группа войск генерал-лейтенанта С. Д. Акимова, насчитывающая 2,5–3 тысячи бойцов. Наша задача — сбросить противника с плацдарма. В распоряжение Берзарина поступают две бригады 5-го воздушно-десантного корпуса генерала И. С. Безуглого. С востока, от Идрицы, к нам на помощь двигается 21-й механизированный корпус.
Вид у командующего был подавленный. Да его и можно понять. Фронт прорван, создать прочную оборону на тыловом рубеже, на такой крупной естественной преграде, как Западная Двина, тоже не удалось.
Перед отъездом в Псков, на запасной командный пункт, командующий фронтом приказал мне немедленно выехать под Даугавпилс и сменить находившегося там начальника артиллерии фронта генерала П. М. Белова. Я отправился на юго-запад, к линии фронта.
На шоссе — обычная картина тех дней: догорающие по обочинам грузовики, разбитые в щепки повозки, обугленное имущество.
Орудийная канонада все ближе и ближе, дорога нырнула в лесной коридор, замелькали березки и щетинистый ельник, высоко над головой идиллически голубое июньское небо, а в небе — «мессершмитт». Он пролетел, [121] сверкнув желтым брюхом, и, набирая высоту, лег на крыло. Сделал разворот — значит, заметил. Так и есть! Воздушный пират на бреющем догонял нашу легковушку. Командую шоферу: «Стоп! Вылезай!»
Едва укрылись в придорожной канаве, очередь крупнокалиберных пулеметов «мессера» пробарабанила по нашей машине. Она запылала, пришлось пересесть в попутный грузовик с боеприпасами. С ним и приехали почти что на передовую. Войск там было мало, оборона состояла из одной, опоясывавшей вражеский плацдарм линии окопов.
По расспросам я нашел генерала Белова. Его броневичок стоял в ближнем лесу; тут же, в наскоро отрытом окопчике, размещался узел связи — два-три телефонных аппарата. «Белка», «Белка»! Я — «Сосна»! — кричит в трубку телефонист. — Опять обрыв!» — говорит он напарнику, и тот молча выскакивает из окопа, бежит вдоль линии к опушке. Там гремят разрывы снарядов — бьет немецкая артиллерия.
От броневика подошел ко мне Павел Миронович Белов. Глаза у него воспалены бессонницей, небрит. Нелегко дались ему первые дни войны. Однако, несмотря на все трудности отступления, он смог организовать здесь, перед вражеским плацдармом, продуманную систему артиллерийского огня.
Я доложил Белову, зачем прибыл. Он даже несколько обиделся.
— Это что? — говорит. — Недоверие ко мне?
Я сказал, что никакого недоверия нет. Командующий уезжает в Псков, на запасной командный пункт, и вызывает его для решения целого ряда вопросов, относящихся к артиллерии всего фронта.
Едва Белов уехал, на наши боевые порядки обрушился сильнейший артиллерийско-минометный огонь и бомбовые удары немецкой авиации. Проводная связь сразу же прервалась, пришлось направить в дивизионы командиров, которые оказались в моем распоряжении.
Тем временем наши части с боями отходили к Резекне. Берзарина и группу штабных командиров я нашел на городском почтамте. Они, готовя круговую оборону города, пытались связаться отсюда с отходившими к Резекне войсками и с командованием фронта. Надо заметить, что в эти дни управление войсками шло в значительной [122] степени через гражданские линии связи. Это, конечно, плохо со всех точек зрения, но иного выхода не было.
Мы задерживали близ Резекне отходившие подразделения, на ходу сколачивали из них сборные отряды и сажали в оборону. В подготовке оборонительных сооружений большую помощь оказали нам жители города, особенно молодежь. Юноши и девушки без отдыха, днем и ночью рыли окопы и противотанковые рвы, ставили проволочные заграждения.
Двое суток удерживали мы Резекне, отбивая атаки противника. Батарея лейтенанта А. Ф. Межерницкого подбила четыре танка и бронемашину, уничтожила до сотни вражеских автоматчиков. Сил у нас было крайне мало, фашисты не могли этого не чувствовать, но тем не менее вплоть до 2 июля продвигались медленно, с некоторой опаской.
Опасения эти, как потом выяснилось, имели вескую причину. Правый фланг вражеского плацдарма на Западной Двине упорно контратаковал подошедший из Московского военного округа 21-й механизированный корпус генерала Д. Д. Лелюшенко. Корпус вошел в подчинение штабу нашей 27-й армии и составил ее главную ударную силу.
Умелые, инициативные действия генерала Лелюшенко, отвага и мастерство воинов корпуса оказали существенное влияние на весь ход боевых действий на Северо-Западном фронте в конце июня — начале июля 1941 года. Контрудар 21-го механизированного корпуса на четверо суток задержал продвижение 56-го мотокорпуса Манштейна на двинском направлении. Благодаря этому советское командование успело отвести правофланговые соединения фронта, которым угрожало окружение. Чтобы отразить удар танкистов Лелюшенко и стрелковых частей 27-й армии, фашистское командование спешно перебрасывало на плацдарм свежие силы. Вскоре здесь сосредоточилось уже шесть дивизий, из них три танковые, одна моторизованная и две пехотные.
Превосходство противника стало подавляющим, и 2 июля сводная группа войск, руководимая генералом Берзариным, была вынуждена оставить Резекне. Отходили на Остров, Псков, чтобы в соответствии с приказом Ставки занять оборону на рубеже реки Великой, в имевшемся здесь укрепленном районе. Однако вражеские танковые [123] дивизии уже захватили переправы через реку. 27-й армии пришлось свернуть на восток — на Опочку, Пушкинские горы, Новоржев.
Левее нас, обороняя направления на Витебск и Невель, сражалась 22-я армия Западного фронта. Она так же, как и 27-я армия, стойко вынесла все тяготы трудного лета сорок первого года. Достаточно сказать, что только в июле ее соединения дважды попадали во вражеское окружение, но каждый раз прорывались из него и опять восстанавливали фронт обороны. В составе 22-й армии сражался близкий мне человек, сын легендарного начдива Василия Ивановича Чапаева капитан Александр Чапаев. И хотя о первых боевых его делах узнал я позже, расскажу о них сейчас, ибо именно в эти тяжелые июльские дни Александр Чапаев показал себя мужественным воином, достойным фамилии, которую носил.
7–9 июля 39-й немецкий танковый корпус, прорвав оборону 22-й армии на Западной Двине, устремился к Витебску, к рокадной, проходящей вдоль линии фронта дороге Витебск — Городок — Невель. Противник стремился выйти на оперативный простор. Однако во фланг его танковой группировке (четыре танковые и моторизованные дивизии) нанесла сильный удар советская 214-я стрелковая дивизия.
Пять дней, ожесточенно контратакуя, дивизия закрывала фашистским танкам путь на Невель. В этих боях отличился противотанковый артиллерийский дивизион капитана А. В. Чапаева. Он первым, еще до подхода своей пехоты, встретил прорвавшегося врага.
8 июля, прибыв из тыла, 697-й истребительно-противотанковый полк выгрузился из эшелонов близ города Невель. В Невеле командир полка майор М. Л. Вовченко поставил капитану Чапаеву боевую задачу: выдвинуться с дивизионом на юг, перекрыть шоссе, так как вражеские танки уже двигались от Городка на Невель.
Чапаев повел свой дивизион к указанному пункту. В пути их бомбила немецкая авиация. Отдельные самолеты, что называется, ходили по головам, поливая дивизион пулеметным огнем. Когда Чапаев уже устанавливал батареи на огневые позиции, подъехала легковая машина, из нее вышел генерал. Это был заместитель командующего Западным фронтом генерал-лейтенант А. И. Еременко. Он приказал Чапаеву вести дивизион [124] далее, на Городок, связаться там с общевойсковым командиром и организовать оборону.
И вот машины противотанкового дивизиона мчатся к Городку. Шоссе пустынно. Перед самым Городком, в деревушке, Чапаев увидел мальчишек. Спросил:
— Были здесь фашисты?
— Были, — отвечают ребята. — Убили нашего председателя колхоза и уехали.
— Разве в Городке немцы?
— Битком набито! — говорят они.
Проехав на машине к Городку, Чапаев увидел на его окраине танк. Контуры незнакомые. Значит, танк фашистский и стоит в охранении.
Дивизион развернулся, занял выгодные позиции. Одна батарея встала близ шоссе, две другие по сторонам и несколько впереди, образовав как бы подкову. Быстро изготовились к бою, окопались и замаскировали позиции.
Вскоре поступил приказ командования атаковать противника своими силами. Оставив у орудий по два-три человека, капитан Чапаев повел артиллеристов в атаку. Однако ворваться в Городок не удалось. Теперь, располагая оперативными документами противника, мы знаем, что эта отчаянная атака двухсот советских воинов была предпринята против 18-й моторизованной немецкой дивизии со всеми ее танками и артиллерией.
Сутки спустя к Городку подошла 214-я советская стрелковая дивизия. Ее атаки, которые огнем прямой наводки поддерживал дивизион Чапаева, также не принесли успеха. Однако они надолго сковали действия 39-го танкового корпуса противника.
Пытаясь развязать себе руки, немецко-фашистское командование предприняло ответную атаку. После длительной бомбежки и артобстрела на оборону 214-й дивизии двинулись танки и мотопехота. Но как только они, наступая вдоль шоссе, втянулись в подкову, образованную орудиями дивизиона Чапаева, он приказал открыть огонь.
Мощные снаряды 85-мм зенитных пушек, которыми был вооружен противотанковый дивизион, легко пробивали броню вражеских танков. На шоссе образовалась пробка из подбитых и горящих машин. После некоторого замешательства, подтянув резервы, фашисты продолжили наступление. Их авиация повисла над нашими боевыми [125] порядками, бомбя и обстреливая, буквально не давая бойцам поднять голову.
Гитлеровские танки, а за ними цепи автоматчиков подходили все ближе. Пехота 214-й дивизии стала отступать; снялась с позиции и полковая батарея. Медлить было нельзя. Чапаев приказал политруку Истомину остановить отходящую пехоту, а сам, предприняв самые решительные меры, вернул на позицию полковую батарею. Встретив организованный и точный огонь противотанкистов, вражеские танки и автоматчики отошли к Городку.
Так, отвагой и воинским мастерством, отметил Александр Чапаев свое первое боевое испытание.
Но вернемся к рассказу о нашей 27-й армии. С упорными боями, задерживая противника на промежуточных рубежах, медленно отходила она на восток. В первой декаде июля оставили дорогие сердцу пушкинские места — Михайловское и Тригорское. Было тяжело на душе. Каждый из нас понимал, что фашистские «культуртрегеры», объявившие своей целью уничтожение славянства, не пощадят и наших национальных святынь. Гитлеровские бомбардировщики уже тогда методично сбрасывали свой смертоносный груз на Михайловское и Тригорское, на великолепные старинные парки. Могучие вековые деревья стояли иссеченные и ободранные осколками, воронки от бомб изрыли аллеи и дорожки парков.
Читателю уже известно, что 27-я армия получила в свой состав войска фактически только в конце июня, в ходе боев под Даугавпилсом. После тяжелых боев конца июня — начала июля она насчитывала в своих рядах немногим более 8 тысяч человек — то есть представляла собой неполную дивизию военного времени. О техническом оснащении и говорить нечего. В 21-м механизированном корпусе осталось 10 танков, артиллерия тоже почти вся вышла из строя, и многие танкисты и артиллеристы сражались в стрелковых подразделениях.
Надо было что-то срочно предпринимать, чтобы сохранить кадры. Мы твердо знали: рано или поздно получим из тыла технику, и тогда сразу же остро встанет вопрос укомплектования артиллерийских частей командным составом. Посоветовались с генералом Берзариным, решили, [126] несмотря на отчаянную нужду в пехоте, вывести из стрелковых подразделений в резерв всех артиллеристов, оставшихся без орудий.
Так и сделали. Организовали командные курсы артиллеристов, подобрали преподавательский состав из наиболее опытных товарищей. Потом сформировали запасной артиллерийский дивизион, постепенно развернув его в армейский запасной артиллерийский полк. Вскоре 27-я армия имела в резерве около 300 прошедших переподготовку командиров-артиллеристов. И когда стали поступать к нам на пополнение артиллерийские части, мы без труда обеспечивали их командным составом.
Нужда в кадрах артиллеристов была тогда очень острой. Поэтому я не удивился, получив приказ Н. Н. Воронова «поделиться запасами». Мы тотчас отправили в Москву около ста командиров. Кстати говоря, они попали в 9-ю противотанковую бригаду к Николаю Ивановичу Полянскому, который переформировал свое соединение в четыре отдельных истребительно-противотанковых полка.
Но это случилось позже, когда фронт обороны нашей армии уже стабилизовался в районе озер Велье, Селигер. А тогда, в июле — августе сорок первого года, мы продолжали отходить в общем направлении на Осташков.
В один из дней августа наш арьергард — части 21-го мехкорпуса Лелюшенко вели сдерживающие бои под Холмом, а штаб 27-й армии расположился в лесу недалеко от деревни Каменка. Только я отдал приказ артиллерии отойти на следующий рубеж, как меня вызвал генерал Берзарин. У него я застал партизанского связного из Каменки. Связной сообщил, что в деревню ворвались фашисты. Грабят, насилуют женщин, пьянствуют. Судя по рассказу партизана, это был передовой отряд вражеской танковой дивизии — около 20 танков, множество мотоциклистов, автомашины с пехотой.
Места здесь труднодоступные, кругом заболоченные леса. Единственный путь отхода — по дороге через Каменку. Обойти село никак нельзя: техника застрянет в болотах.
— Что у вас сейчас есть? — спросил Берзарин. — У меня только комендантская рота.
Я доложил, что на подходе к штабу два зенитных дивизиона и дивизион легких пушек. Предложил вооружить артиллеристов стрелковым оружием и при огневой [127] поддержке 85-мм зенитных орудий атаковать противника в Каменке. Берзарин одобрил этот план, партизанский связной поспешил с приказом командарма в свой отряд.
Артиллеристы-зенитчики получили винтовки и автоматы. Всего вместе с бойцами комендантской роты набралось более 400 человек. Этот импровизированный отряд я разбил на три группы. Первая группа должна была атаковать Каменку с севера, вторая — с юга, третья — с запада, вдоль дороги. С третьей группой двигался и один из зенитных дивизионов.
Выслали разведку и тронулись в путь. Ночью подошли к Каменке, окружили ее. Я выдвинул зенитки на прямую наводку, указал видимые цели — несколько танков, черневших близ околицы деревни.
Плохо было то, что деревню на две половины разделяла речка. Чтобы взять противника в плотное кольцо, сил наших явно не хватало. Я наметил себе наблюдательный пункт — колокольню на окраине деревни — и подал команду «Вперед!».
С первых же выстрелов зенитчики подожгли два танка, стоявших поблизости, и еще несколько машин за речкой. В селе поднялась паника, фашисты выскакивали из домов. Наши бойцы ворвались в деревню.
С Александром Шеверневым, моим адъютантом, мы забрались на колокольню. Бой шел по всему селу — местные партизаны, залегшие во дворах и огородах, нам помогали. Однако должен признаться, что наш налет вряд ли бы увенчался полным успехом, если бы не неожиданная поддержка.
Ко мне на колокольню поднялся незнакомый командир. Коротко представился: подполковник Васильев, командир отряда войск НКВД. Отряд был небольшой, человек двести, но народ в нем как на подбор — все бойцы кадровой службы, закаленные в беспрерывных боях. А главное, Васильев привел с собой две пушечные батареи. Телефонисты тут же протянули связь на огневые позиции, и теперь со своего наблюдательного пункта мы управляли артиллерийским огнем.
К полудню гитлеровцы прекратили сопротивление. Уйти удалось немногим. Мы взяли около 100 пленных, 70 мотоциклов, подбили и сожгли 14 танков. Деревенские улицы были завалены трупами фашистских солдат и офицеров. [128]
Едва бой закончился, на дороге показалась колонна автомашин. Это подходил штаб 27-й армии. Я доложил командарму о результатах боя. Он распорядился немедленно представить к награждению всех участников боя, в том числе бойцов отряда НКВД.
Стали мы искать подполковника Васильева, а его уже нет. Он ушел с отрядом так же неожиданно, как и появился. Потом мы делали запросы в самые различные инстанции, но разыскать этого отважного командира так и не смогли.
Участники боя, в том числе и наиболее отличившиеся партизаны, были награждены орденами и медалями. Я получил свою первую за Великую Отечественную войну награду — орден Красного Знамени.