В чапаевской дивизии

21 апреля 1919 года в Самаре М. В. Фрунзе произвел смотр 25-й стрелковой дивизии и сразу после этого отправил нас на фронт, под Бугуруслан. Дивизия вошла в состав 5-й армии М. Н. Тухачевского. 74-й и 75-й бригадам предстояло наступать на главном направлении — на Бугуруслан, 73-я бригада И. С. Кутякова была включена в ударную группу войск Туркестанской армии. С переходом наших частей в контрнаступление под Бугурусланом этой группе предстояло нанести удар по левому флангу колчаковцев. 25 апреля бригада И. С. Кутякова первой [29] вошла в боевое соприкосновение с противником. Энергичным контрударом она нанесла тяжелое поражение 43-му и 44-му полкам, 11-й Уральской пехотной дивизии врага.

28 апреля началось общее контрнаступление войск Южной группы Восточного фронта. В этих боях особенно отличилась 25-я стрелковая дивизия.

К 1 мая в ряде встречных боев бригада Кутякова окончательно разгромила 11-ю дивизию противника, а 74-я и 75-я бригады, взаимодействуя с частями 26-й стрелковой дивизии, разгромили 6-ю колчаковскую дивизию.

Таким образом, уже в первых боях передовые соединения белых потерпели серьезное поражение и начали отходить.

Наибольших успехов добилась бригада Кутякова. Сам он был дважды ранен, во остался в строю. Из многих отличных командиров-чапаевцев Иван Семенович Кутяков был, пожалуй, фигурой самой примечательной. Недаром же именно ему Чапаев доверил командование старыми своими полками — Пугачевским, Разинским, Домашкинским, которые он сформировал еще в трудное лето восемнадцатого года.

Кутякову в то время только исполнился 21 год. Худощавый, резкий в движениях и словах, исключительно храбрый, волевой, он по темпераменту не уступал начдиву. Они часто схватывались, как говорится, на высоких тонах, и человеку стороннему, если он становился свидетелем такого спора, трудно было представить, как глубоко уважали друг друга, верили друг другу и дружили эти двое — начдив и комбриг.

Была у Чапаева заветная шашка дамасской стали с позолоченным эфесом и серебряной чеканкой. Глядя на нее, Кутяков не раз вздыхал — очень она ему нравилась.

— Твоя будет, не вздыхай! — сказал ему как-то Чапаев. — Но — заслужи.

Обещание свое Василий Иванович исполнить не спешил. И когда Кутяков докладывал об очередном боевом успехе бригады, Чапаев спрашивал: «А бойцов сколько потерял? Вот то-то! Большой кровью побеждать — не штука. Ты, Иван, малой победи. Малой, понятно?» Или: «Правый фланг бригады топтался. Почему? А ты-то на что командиром поставлен?» Так он критиковал каждый раз действия своего любимца, и заветная шашка не меняла [30] хозяина. Но после разгрома 11-й колчаковской дивизии Чапаев сам приехал в 73-ю бригаду и перед строем бойцов торжественно вручил Кутякову дамасскую шашку: «Носи, Иван Семенович, рубай беляков. Заслужил!»

В это же время в нашей 74-й бригаде случилось чрезвычайное происшествие. Еще перед наступлением, когда дивизия формировалась, командиром бригады был назначен некто Авалов, военспец, то есть в прошлом кадровый офицер старой русской армии. Был ли он в действительности офицером, имел ли боевой опыт, судить не берусь. Поговорить с ним по специальным вопросам мне, например, ни разу не удалось. Казалось, он ничем не интересовался. Придешь к нему, доложишь, выслушает с иронической усмешкой. «Обращайтесь, — скажет, — к высшему начальству, к начдиву или комиссару. Они решают, я исполняю».

Иметь такого начальника всегда неприятно, но мы считали поведение Авалова просто сверхосторожностью. Люди с философией «как бы чего не вышло» встречались и в военной среде.

Как только началось наступление, Авалов перебежал к белым. В бригаду тотчас приехал Фурманов, произвел расследование. Нет, Авалов ни с кем не делился своими планами, никого из бывших офицеров не подбивал бежать вместе с ним. Он был предатель-одиночка. Дальнейшее расследование пролило свет на его прошлое. Настоящая фамилия Авалова была Кверкилия. Еще в восемнадцатом году он похитил крупную сумму денег, доверенную ему для раздачи жалованья служащим советской железнодорожной охраны, и скрылся. Потом появился у нас, на Восточном фронте. Когда уже командовал бригадой, его встретил один товарищ, знавший про это уголовное дело. Боясь разоблачения, Авалов — Кверкилия перебежал к белогвардейцам.

Его предательство не сказалось на боевых действиях 74-й бригады. У нас был сильный, сплоченный коллектив, и единственное, что удалось изменнику, — это спасти свою шкуру.

Бригада продолжала наступать. На реке Большой Кинель отличились интернационалисты 222-го полка. В первые дни мая, когда весеннее половодье срывало и уносило по реке деревянные мосты и переправы, полк захватил и в жестоком бою удержал за собой единственный уцелевший [31] мост у села Заглядино. За этот бой командир батальона Людвиг Немет был награжден орденом Красного Знамени.

13 мая части нашей бригады, обойдя Бугуруслан, освободили Бугульму. Колчаковцы предприняли сильную контратаку на участке 220-го Иваново-Вознесенского полка, но выручила батарея. Командиры артиллерийских взводов Шарнов и Мокеев выскочили со своими орудиями вперед, развернули их и картечным огнем смешали цепи противника. Надо отметить, что и в других боях батарея действовала хорошо. У нас была крепкая прослойка коммунистов (16 человек) и комсомольцев (более 100 человек). Они и задавали тон.

В ожесточенных наступательных боях весны девятнадцатого года погибло много дорогих наших товарищей. На берегу реки Ик мы похоронили отважного политбойца Марусю Рябинину — молодую иваново-вознесенскую ткачиху. Она первой ворвалась в окопы противника и была смертельно ранена. Приказом М. В. Фрунзе героиня была навечно зачислена в списки Иваново-Вознесенского полка.

* * *

Колчаковцы крепко держались за Белебей. Город обороняли части корпуса Каппеля — лучшего соединения колчаковской армии. Противник опоясал окопы рядами колючей проволоки, подтянул бронепоезда. Лишь 17 мая на исходе второго дня боя совместными усилиями чапаевской дивизии, 13-го красного казачьего полка и частей 31-й стрелковой дивизии Белебей был освобожден. На нашу сторону перешел 49-й Казанский полк белых.

23 мая меня вызвали в Белебей, в штаб дивизии. Приехал. На крыльце дома, в котором размещался штаб, Чапаев разговаривал с народом. Толпа крестьян-обозников окружила его. Степенно толкуют Чапаеву, что «весною один день год кормит», что крестьянину надо дома быть, а они от самой Самары со своим тяглом едут за дивизией, везут продукты и боеприпасы. Пора бы их сменить.

— Потерпите до Уфы, мужики, — отвечает Чапаев. — Возьмем Уфу, ступайте по домам.

Ворчат мужики: легко ли дело — до Уфы?

— Нелегко, — соглашается Чапаев. — Да Колчака-то добить нужно? Или не нужно? Не добьем, воротится [32] на Волгу. А за ним и ваш барин воротится. Заберет землю, всыплет вам шомполами по одному месту. Так, что ли?

— Так! — отвечают мужики. — Всыплет.

— А коли так, имейте революционную сознательность, — заключает Чапаев. — Мое слово твердое, потерпите до Уфы...

К Василию Ивановичу протискивается старик-башкир, сует ему в руки бумажку. Чапаев читает вслух каракули: «Расписка. Взял овса и два барана в счет Чингисхана». Под лихой закорючкой, обозначающей подпись, поставлена печать — оттиск закопченного, с двуглавым орлом, медного пятака.

Чапаев мрачнеет, косится на командира 75-й бригады Ф. К. Потапова, стоящего на крыльце:

— Твои озоруют. Отыщи, накажи крепко.

— Да ты их не очень привечай, Василий Иванович, — отвечает Потапов. — Они тоже хороши — сена у них не возьми, подводу не возьми. У себя он — бай, перед нами — сразу бедняк.

Старик-башкир замахал руками:

— Моя — не бай.

— Вижу, — говорит Чапаев и Петру Исаеву: — Проводи в штаб, скажи казначею, чтоб оплатил взятое немедля...

А когда они отошли, жестко сказал комбригу:

— Не отыщешь мародера, взыщу с тебя.

Я терпеливо дожидался, пока начдив закончит дела, однако народу вокруг крыльца все прибывало. Самые разные наболевшие дела несли крестьяне на суд Чапаеву, ибо знали: строг начдив, но справедлив, всех примет, всякий вопрос рассудит как должно.

К крыльцу подкатила подвода. На телеге, в сене, — мотоцикл. Бравый парень-мотоциклист соскочил с телеги, доложил Чапаеву, что приказание выполнил.

— А мотоцикл сломал?

— Никак нет, товарищ начдив. Замешкался я малость в штабе бригады, а кто-то слил из бачка спирт. (Бензина у нас не было, моторы заправляли спиртом.)

— Замешкался, значит? — усмехнулся Чапаев. — Ну ладно, ступай в обоз, будешь кашу варить. Такое тебе, разине, наказание — две недели варить кашу. Ясно?

— Ясно, товарищ начдив... [33]

Мотоциклист уходит понурый. Словно слышит наперед шутки, которыми будут донимать его бойцы.

Чапаев был еще занят, когда к штабу подъехал Фурманов.

— Поздравляю! — сказал он, пожимая мне руку. — Ты назначен командиром 74-го артиллерийского дивизиона.

— Как так? А Брызгалов?

— Предложили ему, да он отказался. Пусть, дескать, Хлебников командует. У меня, говорит, грамотенки не хватает, чтобы огнем дивизиона управлять...

Я был поражен. Ведь со Степаном Ксенофонтовичем мы встречались по нескольку раз на день, а он мне о новом назначении ничего не сказал. Брызгалов своим примером учил нас, молодых, как надо объективно оценивать собственные силы и возможности. И этот его урок я часто вспоминал впоследствии, когда самому случалось решать подобные вопросы.

Фурманов добавил, что приказ о моем назначении уже подписан, надо принимать дивизион.

— Чего ты усищи такие и бороду отпустил? — спросил он.

Я чистосердечно признался, что сделал это, чтобы казаться солиднее. Все мои командиры взводов и орудий — старые солдаты, самому молодому — под тридцать. Вот и приходится маскировать возраст бородой.

Я спросил Дмитрия Андреевича, чем была вызвана недавняя остановка нашего наступления. Взяли Бугульму и встали.

— Был приказ по фронту, — ответил он. — Сами гадали, почему.

Уже много позже я узнал причины майской паузы в наступлении на Уфу. Оказалось, командование Восточного фронта решило изменить направление удара Южной группы войск и повернуть ее на север. М. В. Фрунзе и В. В. Куйбышев, протестуя против этого решения, обратились в Центральный Комитет партии, и оно было отменено.

Владимир Ильич Ленин настоятельно требовал продолжить наступление на Урал. «Если мы до зимы не завоюем Урала, — писал он, — то я считаю гибель революции неизбежной. Напрягите все силы»{6}. [34]

С 25 мая войска Южной группы начали Уфимскую операцию. В приказе на наступление М. В. Фрунзе писал: «Наш первый этап — Уфа; последний — Сибирь, освобожденная от Колчака. Смело вперед!»

Контрнаступление Южной группы войск успешно развивалось. Сломив сопротивление противника под Чишмой, 25-я стрелковая дивизия вышла на крупный водный рубеж, преграждавший путь к Уфе, — реку Белая.

В числе первых на западный берег Белой, у деревни Красный Яр, выскочила разведка иваново-вознесенцев с батареей Брызгалова и кавалерийский эскадрон Здобнова. Из-за поворота реки показались два парохода и буксир. На палубах — белые офицеры и солдаты. Суда шли близко к берегу, и Брызгалов крикнул капитану первого из них, чтобы причаливал к нашему берегу. Беляки попытались отвернуть к середине реки, но пушки Брызгалова сделали несколько предупредительных выстрелов. В воздух взметнулись фонтаны воды от рвущихся близ бортов снарядов, и капитаны вынуждены были подчиниться. Часть колчаковцев бросилась в воду, чтобы вплавь добраться до противоположной стороны, но здесь их настигали наши пули. Пароходы и буксир причалили к нашему берегу и вскоре, при форсировании Белой, очень нам пригодились.

Пока я служил в иваново-вознесенской батарее, видеть Чапаева мне доводилось нечасто. Фронт дивизии и в обороне и в наступлении зачастую превышал 100 километров. Батареи наши хотя формально и были сведены в дивизионы, но по существу всегда находились при стрелковых полках, которые поддерживали. Командиры полков привыкли к такому положению, считали батареи своими и весьма неохотно с ними расставались, когда требовалось перебросить их на другой участок фронта. Это была первая трудность, с которой я столкнулся, когда стал командовать дивизионом. Приходилось обращаться за помощью к В. И. Чапаеву, чтобы обуздать эти местнические тенденции.

К 5 июня все части нашей дивизии вышли к реке Белой. Впереди была Уфа, по всему чувствовалось, что здесь колчаковцы дадут решительный бой. Чапаев создал ударную группу в составе 73-й и 74-й стрелковых бригад под общим командованием Кутякова. Задача группы Кутякова — форсировать Белую и развить наступление на [35] Уфу. Мне начдив приказал собрать батареи дивизиона на северном боевом участке, придал нам еще две батареи — гаубичную Гомзякова и копную Туманова. Мы должны были огнем обеспечить переправу войск Кутякова.

Впервые мне приходилось управлять огнем сразу 24 орудий. Все утро 6 июня штаб дивизиона разрабатывал необходимые документы. Составили план артподготовки, по которому предусматривалось пристрелять заранее окопы и огневые точки противника, за десять минут до сигнала к форсированию подавить их, затем поставить на участке форсирования три огневые завесы. Все следовало предусмотреть до мелочей, так как снарядов было очень мало. За этой работой и застал нас Василий Иванович Чапаев.

— Ну как, артиллерист? Все у тебя готово? — спросил он.

Докладываю, что к вечеру все будет готово. Он смотрит в нашу документацию.

— Цифирью занимаетесь?

— Снарядов мало, товарищ начдив. Распределяем.

— Мало, — согласился он и серьезно добавил: — Зато в Уфе, говорят, их много. Возьмем Уфу, разбогатеем. А пока что считай, артиллерист, считай крепко. Дело впереди серьезное, рассчитай его на каждый выстрел... А сейчас пойдем завтракать к Кутякову.

Мне было приятно это первое приглашение начдива, однако как-то смущало, что называет он меня «артиллерист». К другим обращался по имени, фамилии, а ко мне только так. Видимо, присматривался. Он вообще, несмотря на умение мгновенно и верно оценивать людей, никогда не спешил сближаться с ними. Сдержан, очень сдержан был Василий Иванович.

Когда я пришел к Кутякову, в штабную избу, там уже садились за стол. Ординарец Чапаева Петр Исаев принес вареную курицу, стали по-походному завтракать. Василий Иванович сам разрезал курицу на куски, сам по-хозяйски оделил гостей. И таким показался мне начдив простым и доступным — человек как человек, а не легендарный герой. Однако при всей этой простоте и доступности никто из сидевших за столом не позволял себе и намека на вольность или панибратство.

Василий Иванович сам не пил вина, не курил, и впоследствии, бывая на этих традиционных походных трапезах, [36] я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь выпил хоть чарку. Начдив был строг я выпивоху наказывал со всей свойственной ему решительностью.

Чапаев любил и поощрял боевую лихость, нужную для дела. Но — не более того. И еще об одном качестве командирского характера нашего начдива мне хотелось бы сказать. Знаю, я не буду первооткрывателем, если скажу, что Чапаев очень хорошо умел выбирать себе место в бою. Что же, возможно, я повторяюсь, но вопрос о месте командира в бою настолько важен, настолько извечен для военного дела, что не грех вспомнить о нем опять. Его не сняли и, очевидно, никогда не снимут ни бурное развитие военной техники, ни самые усовершенствованные средства связи и управления войсками.

Командир обязан управлять боем из глубины — это ясно. Но также ясно, и Великая Отечественная война подтвердила это многими примерами, что сложная боевая обстановка вносит в эту истину свои коррективы. При поспешном, вынужденном отступлении, при прорыве из окружения зачастую только личный пример командира, его появление в боевых порядках может восстановить управление войсками и предотвратить кризис.

К этой проблеме мы еще вернемся, когда будем говорить о Великой Отечественной войне. А сейчас я расскажу случай, свидетелем которого стал в июньские дни девятнадцатого года под Уфой.

7 июня вечером в нашу дивизию приехал командующий Южной группой войск М. В. Фрунзе и начальник политотдела Туркестанской армии В. А. Тронин. На командирском совещании Фрунзе одобрил выработанный Чапаевым план наступления на Уфу и остался в дивизии. В ночь на 8 июня первые ее эшелоны пошли на плотах и пароходах через реку Белую.

220-й Иваново-Вознесенский полк был уже на той стороне, переправились с одной батареей и мы со Степаном Ксенофонтовичем Брызгаловым. Батарейцы в прибрежном кустарнике запрягали шестерки коней, готовясь к броску вперед. В это время колчаковцы открыли сильный огонь и атаковали нашу пехоту.

Не выдержав натиска колчаковцев, полк оставил занятые ночью высоты и начал отходить к реке. Положение создалось критическое. Если белые укрепятся на высотах, они смогут в упор расстреливать переправу и сорвут всю [37] операцию. В небе появились вражеские самолеты, на переправу полетели бомбы. Цепи белых теснили наших пехотинцев все ближе и ближе к берегу. В это время со стороны переправы мимо нашей батареи галопом проскакали Фрунзе и Тронин. «Батарея, вперед!» — крикнул на скаку Михаил Васильевич. Тороплю артиллеристов — скорей, скорей! Брызгаловская батарея взяла с места в карьер, вылетела на бугор и, развернувшись, с ходу открыла меткий огонь.

Фрунзе и Тронин вместе с Чапаевым (он был уже в цепях иваново-вознесенцев) остановили полк и возглавили контратаку. Высоты отбили, кризисная ситуация в бою была ликвидирована. Фрунзе получил тяжелую контузию, Чапаев и Тронин — ранения. Да, дорогой ценой восстановили мы положение, но если бы не решительные действия наших начальников, цена эта выросла бы во сто крат. Полк был бы сброшен в Белую, а наступление сорвано.

В тот же день колчаковцы, подтянув резервы, что потребовало известного времени, предприняли еще две контратаки. Однако и командование 25-й дивизии не теряло ни минуты. Противника встретили огнем с высот уже четыре стрелковых полка и шестнадцать легких пушек. К вечеру бой стих.

Вернулся связист Евтехов, который сопровождал в госпиталь раненного в голову Чапаева.

— Как Василий Иванович? — спросил я.

— Обошлось, — ответил он, — видать, пуля на излете была, села под кожей. Когда доктор ее вытаскивал, начдив и не ойкнул, только зубы стиснул.

Поздно вечером в штаб Кутякова пробрался рабочий из Уфы. Он рассказал, что белые готовят к утру какую-то особенную атаку — «психическую». Впереди пойдут офицерские и юнкерские батальоны. Кутяков приказал тотчас предупредить командиров полков, а мне — подготовить заградительный огонь. Я отправился к батареям.

Июньская ночь коротка. Едва забрезжил рассвет и солнце показалось над краем горизонта, ударили вражеские орудия. С холма я видел просторную, слегка волнистую степь под косыми лучами солнца, черные тени лощин и оврагов, белые дымки орудийных выстрелов. Справа, с железной дороги, от моста, тоже били орудия. Это, [38] замаскировавшись в железнодорожных выемках, вели огонь колчаковские бронепоезда.

Потом на дальнем краю степи блеснул частокол штыков, и сразу все видимое пространство покрылось ровными прямоугольниками батальонных колонн. Это шел в «психическую» атаку каппелевский корпус. В грохоте рвущихся снарядов звонко пела труба, ритмично грохотали барабаны.

Мы открыли ответный орудийный огонь. Батареи Брызгалова, Семиглазова, Балашова и Иванова накрывали офицерские батальоны шрапнелью. Белые мячики, по четыре в ряд, вспыхивали над шеренгами, стальной дождик выбивал в них бреши, но шеренги вновь смыкались, и, не прибавляя и не убавляя шага, надвигались на нас.

Часть наших бойцов не выдержала напряжения этой методичной атаки. Под селом Новая Каргала началось замешательство, но туда уже скакали раненый, с забинтованной головой, Чапаев и Фурманов.

Наши пушки били картечью прямой наводкой. Пулеметчики и стрелки расстреливали белых. Офицерские колонны редели, все больше недвижных бугорков оставалось в утренней степи. И тогда Чапаев и Фурманов подняли красноармейцев и повели за собой в контратаку. Три бронемашины, которыми командовал Николай Евсеенков, врезались в колонны каппелевцев. Еще усилие, еще напор — и противник стал поспешно отступать. Это была последняя попытка белых сбросить чапаевскую дивизию в реку Белую. Понеся огромные потери, они уже не смогли удержать Уфу.

В тылу колчаковцев поднялась паника. Вечером того же дня Домашкинский полк 73-й бригады первым ворвался в Уфу. Во главе наступающих шли Фурманов и комиссар полка Антонов. Оставив в наших руках массу пленных, вооружения и боеприпасов, колчаковцы отступили на северо-восток, параллельно железной дороге.

На другой день по наведенному через реку Белую понтонному мосту (наводкой моста руководил инженер М. Т. Слепнев — впоследствии известный полярный летчик, Герой Советского Союза) двинулись в Уфу штабы, госпиталь и обозы чапаевской дивизии.

За успешное проведение Уфимской операции Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет наградил Почетными революционными Красными знаменами [39] все девять полков и отдельный кавалерийский дивизион 25-й дивизии. М. В. Фрунзе и В. И. Чапаев, а также ряд командиров и бойцов были удостоены ордена Красного Знамени.

Вскоре после взятия Уфы начдив собрал на совещание командиров и комиссаров и ознакомил нас с новой боевой задачей. Дивизия снова перебрасывалась под Уральск, где должна была войти в состав 4-й армии. Напомню, что в апреле, когда М. В. Фрунзе направил нас из Уральска на бугурусланское направление, уральская белоказачья армия была разгромлена, и казалось, что сил 22-й Николаевской дивизии вполне достаточно, чтобы подавить разрозненные очаги сопротивления врага и выйти к Гурьеву, к Каспийскому морю. Однако белый генерал Толстое сумел быстро восстановить боеспособность казачьих частей и повел их в наступление на Лбищенск. 64-я бригада 22-й дивизии под командованием С. Ф. Данильченко потерпела тяжелое поражение. Противник занял Лбищенск и, продвинувшись на север, полностью окружил части 22-й дивизии, оборонявшие Уральск. В этих боях пали смертью храбрых многие бойцы, командиры и комиссары дивизии. Среди них и Иван Яковлевич Мякишев — комиссар 191-го полка, старый большевик, бывший председатель горкома РСДРП (б) Иваново-Вознесенска.

Окруженный в Уральске советский гарнизон второй месяц отбивал ожесточенные атаки белоказачьей армии Толстова. Положение осажденных стало крайне тяжелым. Кончилось продовольствие, люди голодали, больницы были переполнены ранеными и больными. На исходе оказались и боеприпасы.

Обороной Уральска руководили председатель горкома партии, участник штурма Зимнего дворца, Петр Григорьевич Петровский и комиссар 22-й дивизии иваново-вознесенец Иван Ильич Андреев. Вся местная большевистская организация встала под ружье.

Попытки деблокировать Уральск ударом извне успеха не принесли. Василий Иванович Чапаев рассказал нам, что созданная для этой цели Деркульская группа войск, в которую вошли Саратовская бригада, сводная бригада 22-й дивизии и бронепоезд Богданова, не смогла пробиться даже к Николаевску и была вынуждена отойти. Фрунзе приказал Чапаеву срочно перебросить дивизию на Уральский фронт. [40]

— Держать все в секрете, готовить части к походу, — сказал Чапаев, закрывая совещание.

Дмитрий Андреевич Фурманов предложил начдиву сфотографироваться с командирами и комиссарами частей, тот согласился. Так появилась на свет ныне широко известная групповая фотография, в центре которой Василий Иванович Чапаев с перевязанной головой — он еще не полностью оправился от ранения.

Перед отъездом на Уральский фронт И. С. Кутякова, И. К. Бубенца, С. В. Сокола и меня вызвали в штаб дивизии, где вручили подарки, присланные нам Михаилом Васильевичем Фрунзе за успешные действия в Уфимской операции. Это были отличные кожаные костюмы.

Каждая эпоха имеет свою моду. Не были исключением и годы гражданской войны. Тогда верхом мужской моды стал кожаный костюм. Все мы были молоды, нам тоже хотелось щегольнуть в редких перерывах между боями. Бывало проходишь улицами провинциального городка, затянутый в черную кожу, в кожаной фуражке с красной звездой, в скрипящей амуниции и с маузером, солидно похлопывающим по бедру, и знаешь, что девушки смотрят тебе вслед широко раскрытыми глазами.

Необъятная даль военных дорог, мимолетные встречи и расставания, букетик незабудок, подаренный со значением, и вечные слова любви — это тоже была романтика гражданской войны, так же неотделимая от нее, как ладный топот вылетающих на бугор эскадронов, как серые громады бронепоездов на обугленных полустанках, как ревущий прибой пехотных атак...

* * *

В середине июня полки чапаевской дивизии стали сосредоточиваться в районе Бузулук, Богатое для наступления на юг, на помощь осажденному Уральску. 16 июня В. И. Ленин прислал на имя М. В. Фрунзе телеграмму с просьбой передать «горячий привет героям пятидесятидневной обороны осажденного Уральска, просьбу не падать духом, продержаться еще немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом»{7}.

Телеграмма вождя была переслана в Уральск и еще более воодушевила его защитников. Не дожидаясь полного [41] сосредоточения 25-й дивизии в районе Бузулук, Богатое, Фрунзе приказал нам начать наступление.

В первом же бою под станицей Соболевой три конных белоказачьих полка были обращены в бегство. Противник отходил к Уральску, угоняя за собой мирных жителей, сжигая селения и созревающие хлеба, отравляя колодцы с питьевой водой. По июльской степи стлалась удушливая гарь. Над горизонтом в недвижном раскаленном воздухе подымались столбы дыма.

Под хуторами Пономаревым и Ново-Сергиевским крупные силы белоказаков при поддержке броневиков контратаковали 220-й и 222-й полки. Ожесточенный бой завершился поражением противника. Наш артдивизион, ведя огонь прямой наводкой, подбил две бронемашины.

10 июля В. И. Чапаев отдал приказ нанести решительный удар на Уральск. Бригады Кутякова, Потапова и Плясункова, поддержанные огнем 40 орудий, прорвались к городу. 11 июля В. И. Чапаев и Д. А. Фурманов во главе полков 74-й бригады первыми вступили в Уральск.

Одновременно Деркульская группа войск под командованием Василия Федоровича Наумова, усиленная 1-й Московской кавалерийской дивизией, освободила Николаевск, затем станцию Шипово, станицу Каменскую и тоже вышла на подступы к Уральску. Деркульская группа после ряда переформирований получила наименование 1-й бригады 50-й стрелковой дивизии и вскоре вошла в оперативное подчинение В. И. Чапаева.

В этих боях под Уральском участвовали многие молодые бойцы и командиры, впоследствии, в годы Великой Отечественной войны, ставшие известными военачальниками.

Кавалерийским эскадроном командовал будущий Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, а маршал авиации С. А. Красовский тогда был начальником связи авиаотряда. Штурмана знаменитого чкаловского перелета через Северный полюс, ныне генерал-лейтенанта авиации А. В. Белякова мы знали как адъютанта артиллерийского дивизиона. Начальником команды по сбору оружия был известный партизанский командир Великой Отечественной войны С. А. Ковпак, а командиром роты — прославленный впоследствии защитник Москвы генерал-майор И. В. Панфилов. Наконец, кавалерийским взводом командовал генерал армии А. А. Лучинский. [42]

Это далеко не полный список молодых командиров, которые приобрели боевой опыт и совершенствовали свое воинское мастерство на Уральском фронте.

От Д. А. Фурманова я узнал, что наш общий друг по Иваново-Вознесенску, один из руководителей обороны Уральска, Иван Ильич Андреев серьезно ранен. Навестили его в госпитале. Он был очень плох. С тяжелым сердцем уходили мы из палаты. Полгода как воюем, а ряды наши сильно поредели. Все меньше остается в боевом строю товарищей из Иваново-Вознесенского добровольческого рабочего отряда.

Андреев все-таки выздоровел — сильный организм одолел рану, которую врачи считали смертельной. Иван Ильич погиб несколько месяцев спустя, в боях под Астраханью.

* * *

Лето девятнадцатого года стало для советских войск Восточного фронта летом победного наступления. В июле М. В. Фрунзе был назначен командующим фронтом. Колчаковцы, сдавая одну позицию за другой, оставляя крупные города и водные рубежи, откатывались за Урал. Но в это время грозная опасность для Советской республики нависла на Южном фронте. Войска «верховного правителя юга России», как именовал себя генерал Деникин, быстро продвигались через Донбасс на север, в общем направлении на Москву. Правый фланг, деникинцев вышел к нижнему течению Волги. Противник овладел Царицыном. Казалось, еще рывок — и армия Деникина соединится с уральскими белоказаками и создаст общий с ними фронт.

Перед чапаевской дивизией ставится задача — как можно скорее ликвидировать противника, сбросить казачью армию генерала Толстова в Каспий и освободить Гурьев, город с большими запасами нефти и нефтепродуктов. Однако сделать это было далеко не просто. Казачьи дивизии хотя и оставили Уральск, но сохранили полную боеспособность. Их тылы опирались на Гурьев, через который английские империалисты широко снабжали генерала Толстова вооружением, боеприпасами, продовольствием.

В то же время чапаевская дивизия испытывала острейшую нужду во всех видах снабжения. Чапаев доносил [43] в штаб 4-й армии, что не может двигать войска в наступление, так как запас патронов, считая и базу в Уральске, не превышает 8 тысяч штук. Не лучше обстояло дело и с артиллерийскими боеприпасами. Осколочные снаряды у нас давно кончились, оставалась только шрапнель.

Фурманов сообщал в Реввоенсовет армии: «Объезжая цепи в течение последних дней, вижу невероятно трудное положение красноармейцев. Нет белья, лежат в окопах почти нагие, сжигаемые солнцем, разъедаемые вшами. Молча идут в атаку, умирают как герои, даже некого выделить для наград. Все одинаково честны и беззаветно храбры. Нет обуви, ноги в крови, но молчат. Нет табаку, курят сушеный навоз. Молчат... Разуйте и разденьте кого хотите. Пришлите материал, мы сошьем сами, только дайте теперь что-нибудь. Мобилизуйте обувь и белье у населения».

Благодаря энергичным мерам, принятым командованием фронта и дивизии, удалось в некоторой степени улучшить снабжение частей.

13 августа, после окончания дивизионной партийной конференции, на которой обсуждались задачи коммунистов в предстоящем наступлении, Фурманов зашел в штаб дивизиона.

— Ну вот, Никола, уезжаю, — сказал он.

— Куда?

— В Туркестан.

— Почему так вдруг?

— Михаил Васильевич отзывает. Он назначен командующим Туркестанским фронтом. Буду работать начальником политотдела фронта. Ты, говорят, готовишься вступить в партию?

Я показал Дмитрию заявление, он тут же присел и написал мне рекомендацию в партию.

Проводить комиссара пришли многие бойцы и командиры — и наши иваново-вознесенцы, и друзья, которых он обрел уже в чапаевской дивизии. Желали успеха в далеком Туркестане, и «ни пуха, ни пера», и новой встречи на фронтовых дорогах. Все были взволнованны: будто с отъездом Дмитрия Андреевича теряли что-то очень для всех дорогое и нужное. Даже суровый Чапаев растрогался, и слеза скатилась на его черные усы. Он обнял Фурманова и сказал: [44]

— Если бы не сам Фрунзе приказал, скандалил бы я за тебя. Не отпустил бы. Ну, брат, прощай!

Дмитрий Андреевич тоже растрогался. Махнул нам рукой из автомобиля — дескать, все еще впереди, еще встретимся. Взревел мотор, машина быстро побежала по степной дороге и скоро скрылась за пыльной завесой.

Вместо Фурманова комиссаром дивизии был назначен Павел Степанович Батурин, старый соратник Фрунзе, работавший с ним еще в подполье. Я знал Павла Степановича как первого председателя Совнархоза Иваново-Вознесенска. В свое время он много помог нам в формировании добровольческого рабочего отряда. Батурин был достойным преемником Фурманова, и Чапаев встретил его очень хорошо.

Наступление началось. От Лбищенска дивизия широким фронтом двинулась на юг, к опорному пункту противника — к станице Сахарной. Полоса наступления превышала 100 километров, фланговая связь между главными силами и частями, действовавшими на второстепенных направлениях, отсутствовала. Поэтому белоказакам не раз удавалось прорываться в наши тылы.

В тяжелое положение попала 74-я бригада, особенно 220-й Иваново-Вознесенский полк. Казачья конница напала на обоз полна и политотдел. Погибли многие товарищи, был ранен в бою комиссар полка А. И. Козлов. Командир полка Маловецкий не проявил должной инициативы и энергии в борьбе с прорвавшейся конницей, и Чапаев заменил его Андреем Косенко — храбрым, хорошо подготовленным командиром.

Частям бригады удалось отбросить противника и соединиться с главными силами дивизии. Наступление продолжалось. Мы шли по выжженной солнцем степи. На сотни километров вокруг ни единого селения — только крытые соломой загоны для скота. Попадались и колодцы, но питьевой воды из них не добудешь — они забиты разложившимися трупами лошадей и коров. Это все «старания» белоказаков. Пили мы какую-то вонючую зеленоватую жижу, которую находили в ямах, на дне глубоких балок и оврагов.

Несмотря на громадные трудности, 25-я дивизия подошла к станице Сахарной, стала готовиться к атаке. В приказе по дивизии Чапаев написал: «Во время боя я буду находиться в 222-м Интернациональном полку». Мне он [45] тоже приказал стянуть артиллерию для поддержки этого полка.

Ночью Чапаев и Батурин объехали части. На рассвете ударили наши пушки, интернационалисты дружно поднялись в атаку. Огонь противника был силен и точен, наша пехота несла большие потери. В разгар боя передо мной, на лохматом, жилистом коньке уральской степной породы, вырос сам начдив. Приказал:

— Артиллерию — вперед!

Командую:

— В передки! За мной, рысью — марш!

Привычные к бою, отлично тренированные шестерки коней рвутся вперед, лихо выносят орудия в пехотную цепь. Снимаемся с передков, разворачиваем пушки.

— Беглый огонь!

Ободренные артиллерийской поддержкой, врываются в станицу цепи интернационалистов. Чапаев — впереди. В центре станицы догорает громадный саманный сарай, на наших глазах рушится крыша. Мы опоздали. Здесь, в сарае, погибли наши товарищи — взятые казаками в плен красноармейцы. Перед бегством из станицы беляки облили сарай бензином и подожгли.

Мрачный, Чапаев стоит над трупами красноармейцев.

— Ну, казара, — медленно роняет он, — расчет с вами впереди.

От Сахарной до Каспийского моря, до последнего оплота армии генерала Толстова — города и порта Гурьева — еще около 200 километров. На совещании в Сахарной Чапаев приказал нам готовиться к наступлению на Гурьев, подать заявки на боеприпасы и прочие виды снабжения, подтянуть к войскам отставшие тылы. Штаб дивизии находился еще в Лбищенске, в 60 километрах от Сахарной. Чапаев решил съездить с Батуриным в Лбищенск и вывести штаб поближе к главным силам дивизии.

4 сентября 1919 года начдив и комиссар выехали на автомобиле из Сахарной в Лбищенск. Вечером прибыли в штаб дивизии, а несколько часов спустя произошла та трагедия, которую назвали потом лбищенской.

После гибели Чапаева, когда мы отбили у белых Лбищенск, мне поручили произвести расследование обстоятельств лбищенской трагедии. Разумеется, за короткий срок, который мы пробыли в городе, выяснить все подробно [46] не удалось. Но впоследствии, и в ходе гражданской войны, и после ее окончания, я имел возможность говорить с участниками этих событий, познакомился с целым рядом документальных свидетельств. На основании изученных мною материалов я попытаюсь здесь восстановить ту трагическую ночь на 5 сентября 1919 года, какой она мне представляется.

4 сентября. Лбищенск. Штаб дивизии. Чапаев и Батурин только что приехали из Сахарной. Не успели стряхнуть дорожную пыль и помыться, поступило донесение: в 20 километрах западнее Лбищенска, в тылах дивизия, казачий разъезд напал на наш обоз. Василий Иванович вызывает начальника штаба Новикова, требует разведывательные сводки за последние дни. Новиков докладывает, что ни наземная, ни воздушная (посылали звено аэропланов) разведка ничего подозрительного в степи не обнаружила.

— Казачьих частей в районе Лбищенска не замечено, — заключает Новиков.

Батурин предлагает усилить на всякий случай караулы, Чапаев соглашается, отдает соответствующий приказ.

Пошли в баню, помылись, попили чаю, улеглись. С дороги спалось крепко...

Тот же вечер, пойма высохшей реки Кутум, что в 20 километрах западнее Лбищенска. В высоких камышах людно. Две тысячи белых казаков с лошадьми расположились здесь. У них — дневка, отдых. Со 2 сентября они в походе. Командующий армией генерал Толстов, используя неплотный фронт красных войск, послал 6-ю дивизию полковника Бородина и 2-ю дивизию полковника Сладкова в глубокий обход главных сил 25-й стрелковой дивизии, стоявших под станицей Сахарной. План Толстова — нанести удар по штабу чапаевской дивизии. И вот белоказаки уже у цели.

Стемнело. Из поймы Кушума в степь вытягиваются конные колонны, двигаются к Лбищенску. На рассвете казаки перерезают телеграфные провода, связывающие штаб дивизии с Уральском на севере и Сахарной на юге. Бесшумно снимают красноармейские посты и заставы и с гиком, свистом, стрельбой врываются со всех сторон в спящий город...

Свидетельство Андрея Самсоновича Платухина, сотрудника политотдела дивизии: «Я находился в одной [47] комнате с заместителем комиссара дивизии Иваном Крайнюковым, когда мы услышали крики наших ординарцев: «Казаки!» Побежали к дому, где остановился Чапаев. К нам присоединилось еще человек пятнадцать — кто с винтовкой, кто с револьвером. Чапаев скомандовал: «По кавалерии — пли!» Мы произвели несколько залпов. Казаки отскочили. В районе дивизионной школы шел бой. Чапаев с нашей группой побежал туда. Здесь собралось человек сорок. С ними начальник политотдела Суворов. Подошел комиссар дивизии Павел Батурин. Он спросил: «Есть ли патроны?» Я ответил, что есть, штук по десять. Он приказал стрелять только в упор. С несколькими солдатами, весь в крови, пробежал Чапаев. Он на ходу отстреливался. Разорвалось несколько снарядов, и многие погибли. Мне удалось переплыть реку».

А вот что рассказал конный ординарец Иван Володихин: «Наш взвод конных ординарцев при дивизионной школе держал оборону. К нам подбежал Чапаев, раненный в левую руку, и скомандовал: «Вперед — на врага!» Мы пошли в атаку. Во время атаки было много раненых и убитых. Мы старались прорваться, но я был тяжело ранен, и меня схватили казаки. На допросе мне штыком прокололи руку, потом ударом приклада сбили с ног, и я потерял сознание. Очнулся уже во рву, среди трупов расстрелянных товарищей, когда в город вошли чапаевцы. «Здесь есть живые?» — спросил кто-то. Я отозвался. Вытащили нас двоих недобитых, меня и Халима Абдюшова, и отнесли в санчасть».

Кроме названных товарищей в Лбищенске мы нашли живыми еще двоих — тяжело раненного начальника штаба дивизии Н. М. Новикова и редактора дивизионной газеты Бориса Ренца. Да еще спаслось несколько человек, под пулеметным огнем переплывших на другой берег Урала, «бухарскую сторону», как его тогда называли.

Все оставшиеся в живых рассказали нам примерно то же, что Платухин и Володихин. По их рассказам, комиссар Батурин отстреливался из пулемета и был буквально растерзан казаками. Чапаева, получившего несколько ранений, красноармейцы, отстреливаясь, вывели под руки к реке. Поплыли. Казаки били по плывущим с высокого обрыва из пулемета. Почти все бойцы погибли, не доплыв до «бухарской стороны». Погиб в реке и Чапаев. Его верный ординарец Петр Исаев прикрывал огнем [48] плывущих. Он тоже был ранен и, чтобы не попасть в плен к белякам, застрелился. Геройски погибли в бою комиссары И. А. Крайнюков и Д. В. Суворов, начальник полковой школы П. Ф. Чеков.

Поскольку телеграфный провод, перерезанный казаками, был единственной нашей связью со штабом дивизии, о налете на Лбищенск мы узнали слишком поздно — от прискакавшего оттуда кавалериста. Он рассказал, что в городе идет бой, — и ничего больше. Командование дивизией принял на себя комбриг 73 Иван Семенович Кутяков. На командирском совещании было решено с наступлением темноты снять с фронта главные силы и двинуть на Лбищенск, в помощь Чапаеву и штабу. Под Сахарной оставалось прикрытие — стрелковый полк, кавалерийский дивизион и два артиллерийских дивизиона под моим командованием.

Отход дивизии к Лбищенску противник обнаружил только утром 6 сентября, то есть примерно с двенадцатичасовым опозданием. По моим расчетам, наши главные силы, двигавшиеся форсированным маршем, должны были к этому времени пройти километров пятьдесят и подходить уже к Лбищенску. Стрелковый полк, прикрывавший Сахарную, тоже ушел. Мои артиллеристы остались с прикрывающим кавэскадроном и вели огонь по наступающим казакам, пока их цепи не подошли к позициям батарей. Добрые кони нас выручили. Мы снялись из-под Сахарной и догнали свою пехоту, когда она уже завязала бой за Лбищенск.

Первым ворвались в город бойцы 74-й бригады Алексея Рязанцева, за ними другие части. Выбитые из Лбищенска казачьи конные дивизии Бородина и Сладкова двинулись далее на север, к Уральску, а с юга, от Сахарной, преследуя нас, шли казаки — пехотинцы и артиллерия. Таким образом, 25-я стрелковая дивизия, даже овладев Лбищенском, продолжала оставаться в окружении.

Страшная картина представилась нам в городе. На улицах, в переулках, во дворах — всюду изувеченные трупы наших товарищей. Два длинных свежевырытых рва доверху наполнены расстрелянными. Казаки не щадили даже стариков-обозников. Больных и раненых вытащили из госпиталя и тоже всех расстреляли. Погиб весь штаб, комендантская рота, дивизионная школа краскомов. Придя [49] в Лбищенск, мы точно установили, что Василий Иванович Чапаев погиб в волнах реки. С помощью рыбаков искали его тело, но быстры и глубоки воды Урала — начдива мы не нашли. Как мне потом рассказывали, белоказаки тоже искали тело Чапаева — ведь тому, кто доставит его живым или мертвым, белое командование обещало 50 тысяч рублей золотом.

Некоторое время спустя я получил письмо от Д. А. Фурманова из Ташкента. Он уже знал о гибели Чапаева. Я написал Дмитрию Андреевичу о том, что удалось установить нам по свежим следам событий. Много лет спустя в опубликованном его дневнике, в одной из записей, нашел отклик на это свое письмо.

Там же, в Лбищенске, состоялся разговор о семье Василия Ивановича — Пелагее Камешкерцевой и пятерых детях. «Разыскать их и поставить на ноги — наш долг», — сказал тогда верный друг легендарного начдива И. С. Кутяков. И свой долг чапаевцы выполнили.

* * *

Комбриг Кутяков решил пробиваться на север, к Уральску. Шли форсированным маршем. Поздним вечером 8 сентября сделали привал в станице Янайской. Полки расположились на отдых за ее околицей, в степи. Батареи 2-го артиллерийского дивизиона, которым я командовал, встали за пехотой, в ста пятидесяти метрах.

Измотанные непрерывными боями, тяжелым маршем, бойцы буквально валились с ног. Утомление было столь велико, что засыпали, едва присев на землю, не дождавшись ужина, не глотнув даже колодезной воды.

Когда я пришел на огневую позицию 3-й батареи, там все тоже спали мертвым сном. А ведь беляки висели у нас на хвосте, мы сумели оторваться от них не более чем на три-четыре часа форсированного марша. Всю ночь мы с командиром батареи Андреем Семиглазовым ходили от орудия к орудию, тормошили засыпавших дежурных.

Перед рассветом, в тумане, белоказаки вплотную подобрались к нашей пехоте, внезапно открыли сильнейший ружейно-пулеметный огонь. Через позицию батареи хлынули отступавшие бойцы.

Тьма, сутолока, визг пуль. Орудийные номера не слышат команд. Кричу Семиглазову: «Бей картечью!» Он встал к прицелу одного орудия, я — к другому. Пушки [50] ударили в темноту, по вспышкам. Стреляли картечью, бегло. Загремели орудия и правее нас. Это открыла огонь батарея Степана Ксенофонтовича Брызгалова.

Огонь белоказаков сразу поредел. Через позицию батареи со штыками наперевес, с дружным «ура» пробежали бойцы Иваново-Вознесенского полка. Комиссары П. Я. Брауцей, Н. С. Пархоменко, Кузьма Завертяев повели их в контратаку.

Казаков отбросили, но это было лишь началом боя за Янайскую. Не сумев сбить дивизию с ходу, белые, дав отдых войскам и подтянув артиллерию, после полудня снова предприняли наступление.

Уральская степь в этих местах плоска, как стол, видно далеко, а я еще забрался на самый верх импровизированного наблюдательного пункта — на раздвижную лестницу (мы называли ее «паникадильной», поскольку такими лестницами пользовались в местных церквах, чтобы зажигать верхние свечи). В бинокль вижу, как перебежками движутся цепи казаков, как снялась с передков и развернулась конная батарея.

Ведем огонь шрапнелью. Белые разрывы, по четыре в ряд, пыхают над казачьими цепями, осаживают пехоту, прижимают к земле. Но вот, обгоняя цепь, вперед выползают большие зеленые жуки — три броневика. Шрапнельным стальным дождиком их не остановишь.

Быстро слезаю со своего «НП», бегу к орудиям. Опыт борьбы с броневиками у нас весьма малый. Лишь под Уфой, да под хутором Пономаревым, пришлось стрелять по ним прямой наводкой. Правда, тогда у нас были осколочно-фугасные гранаты, а нынче в зарядных ящиках только шрапнель. Знаю, чтобы снаряд всей массой врубился в броню, надо поставить дистанционную трубку «на удар».

Командую установку снаряда, становлюсь к прицелу первого орудия. Семиглазов — уже у второго. Кручу ручки горизонтальной и вертикальной наводки, броневик вползает в перекрестье прицела. Вижу, развернулась башня, слышу, как дробью прокатилась по щиту пушки пулеметная очередь, что-то тупо ударило в руку пониже локтя. В горячке не обратил внимания, потом оказалось — пуля.

Очень трудно, сжав зубы, унимая невольную дрожь, ждать приближающийся к тебе, на ходу ведущий огонь [51] броневик. А ждать надо. На дальней дистанции шрапнельный снаряд лишь ковырнет броню.

Когда броневик был уже метрах в пятистах, я нажал спуск. Снаряд пробил лобовую броню. С первого выстрела подбил другой броневик и Семиглазов. Третий дал задний ход и ушел за казачьи цепи. Контратака наших стрелковых полков завершила разгром противника.

Крепко засела мне в память эта станица Янайская — первый подбитый броневик, первое ранение, первый орден Красного Знамени, которым нас с Семиглазовым наградили за этот бой.

Кстати говоря, броневик оказался французским, водитель и стрелок (их взяли в плен) — французами. На броневике белыми крупными буквами было начертано «Безе», то есть, в переводе на русский, «Поцелуй». Товарищи долго надо мной подшучивали: «Тебя, Николай Михайлович, к поцелую допускать никак нельзя, опасно...»

От Янайской 25-я дивизия двинулась далее на север и вскоре, прорвав окружение, соединилась с войсками Уральского гарнизона. 24 сентября в командование дивизией вступил Г. К. Восканов. Две недели спустя он был снова назначен командующим 4-й армией, а нашим начдивом окончательно утвержден И. С. Кутяков. В сентябре в дивизии проводилась «партийная неделя». В Коммунистическую партию вступило свыше тысячи чапаевцов, партийные ячейки появились не только в батальонах, но и в ротах.

29 сентября белоказаки еще раз попытались прорвать наш фронт под Уральском. Эта попытка была отбита с большими потерями для противника. Мы готовились к новому наступлению на Гурьев, когда получили приказ командующего войсками Туркестанского фронта М. В. Фрунзе:

«Славные войска Туркестанского фронта, пробивая России путь к хлопку и нефти, стоят накануне завершения своей задачи... Пусть не смущает вас ничтожный успех врага, сумевшего налетом кавалерии расстроить тыл славной 25-й дивизии и вынудить ее части несколько отойти к северу. Пусть не смущает вас известие о смерти доблестного вождя 25-й дивизии тов. Чапаева и его военного комиссара тов. Батурина. Они пали смертью храбрых, до последней капли крови и до последней возможности отстаивая дело родного народа... В увековечение славной памяти героя 25-й дивизии тов. Чапаева [52] Революционный Военный Совет Туркестанского фронта постановляет:

1. Присвоить 25-й дивизии наименование «Дивизии имени Чапаева»{8}.

26 октября нашей дивизии была поставлена задача «занять всю населенную полосу по реке Уралу до Лбищенска, а также район «Джамбейтинской ставки» и оттеснить оставшиеся части противника в безлюдные степи, с тем чтобы лишить противника последних ресурсов борьбы».

Дивизия перешла в наступление на Лбищенск и далее — к Каспийскому морю, на Гурьев. Белоказаки пытались оказывать сопротивление, но мы быстро сбивали их с позиций, заставляя поспешно отступать.

В белом тылу свирепствовала тифозная эпидемия. В станицах, которые мы проходили, трупы умерших от тифа людей лежали и в домах, и во дворах, и прямо на улицах. Нам запретили располагаться на ночлег в станицах, но выполнить этот приказ было очень трудно. Наступала зима, укрыться и согреться в безлесной степи негде, теплого обмундирования бойцы не имели. Поэтому после очередного дня, прошедшего на морозе, в маршах и боях, все-таки приходилось останавливаться в станицах, в хатах, кишевших тифозными вшами.

От тифа мы несли потери, во много раз превышавшие боевые. Около 5 тысяч бойцов и командиров сразил тиф. Потерял я здесь и старого своего друга командира иваново-вознесенской батареи Степана Ксенофонтовича Брызгалова. Под залп артиллерийского прощального салюта мы похоронили его под хутором Калмыковским. А несколько дней спустя меня тоже свалил тиф. Перед этим я был ранен, заночевал в избе, где находилась больная старуха — мать хозяйки. Хозяйка сказала, что ее мать умирает от старости. Утром я проснулся от укусов вшей. На полу, под простыней, лежала умершая от тифа старуха. Вскоре я заболел и не смог участвовать в завершении нашего похода на Гурьев.

* * *

Владимир Ильич Ленин пристально следил за боевыми действиями советских войск на гурьевском направлении. [53] Экономическое значение этого района для Советской республики было крайне важным. Ленин писал в Астрахань: «Обсудите немедленно... нельзя ли завоевать устье Урала и Гурьева для взятия оттуда нефти, нужда в нефти отчаянная.

Все стремления направьте к быстрейшему получению нефти и телеграфируйте подробно»{9}.

Командующий фронтом М. В. Фрунзе обратился с воззванием к уральскому казачеству, предлагая прекратить «кровавую тяжбу» и капитулировать. В стан врага были посланы парламентеры из 25-й Чапаевской дивизии — комиссар 3-й батареи 1-го дивизиона Терешин и командир взвода Отраднов. Для ответа противнику давался трехдневный срок.

В ответном письме генерал Сладков сообщил, что «советские условия вполне приемлемы», но сам он не уполномочен решать этот вопрос, а командующий армией генерал Толстов сейчас отсутствует. Он просил отсрочить капитуляцию на десять суток. Нужно-де собрать для обсуждения совет казачьих старшин.

Все в письме Сладкова было ложью. Как стало впоследствии известно, генерал Толстов сам редактировал этот ответ. Десять суток ему требовалось для того, чтобы взорвать нефтепромыслы и эвакуировать по Каспийскому морю в Персию свою армию.

Правильно оценив обстановку, Фрунзе приказал командованию Чапаевской дивизии немедленно продолжить наступление на Гурьев, разгромить противника и предотвратить уничтожение нефтепромыслов. Кавалерийская группа чапаевцев во главе с Иваном Константиновичем Бубенцом и комиссаром Алексеем Васильевичем Лапиным совершила стремительный рейд, опрокинула белоказачьи заслоны и вступила в Гурьев. Белые пытались поджечь нефтепромыслы, но командир эскадрона Петр Прокопенко, командир взвода Ефим Евдокимов и красноармеец Кузьма Лапшин самоотверженно бросились в огонь и потушили начавшийся пожар. Они спасли для Республики 12 миллионов пудов нефти. Храбрецы были награждены орденом Красного Знамени.

Остатки белоказачьей армии Толстова отдельными группами бежали к морю, к Жилой Косе и далее, в безлюдные [54] закаспийские степи, к Мангышлаку. Там они были добиты чапаевскими кавалеристами.

5 января 1920 года Фрунзе телеграфировал В. И. Левину: «Уральский фронт ликвидирован. Сегодня на рассвете кавалерия Н-ской армии, пройдя за три дня 150 верст, захватила последнюю вражескую базу — Гурьев и далее до берегов Каспия»{10}.

Указание вождя было выполнено, Эмбинский нефтяной район освобожден. 4-я армия преобразовывалась во 2-ю Трудовую армию. Ее личному составу ставилась задача построить железную дорогу от Эмбинских промыслов на Александров-Гай для вывоза нефти.

* * *

К весне 1920 года военное положение молодой Советской республики значительно улучшилось. В Сибири был разгромлен Колчак, другая крупнейшая группировка российской контрреволюции — деникинская белая армия, потерпев сильные поражения, расчлененная нашими войсками, отходила в Крым и на Северный Кавказ. Остатки армии генерала Юденича, разбитые под Петроградом, бежали за кордон, в Прибалтику.

Советское правительство в начале 1920 года обратилось к Польше с предложением заключить мирный договор. Но польская буржуазия и помещики, мечтавшие о захвате советских земель, это предложение отвергли. 25 апреля белополяки совместно с петлюровцами перешли в наступление, 6 мая заняли Киев и даже создали небольшой плацдарм на левом берегу Днепра.

23 мая 1920 года ЦК РКП (б) опубликовал тезисы «Польский фронт и наши задачи», в которых разъяснил народу политические и военные цели нового похода Антанты, призывал к мобилизации всех сил для отпора врагу. На фронт перебрасывались крупные подкрепления — 1-я Конная армия с Северного Кавказа, Башкирская кавалерийская бригада с Урала и наша 25-я стрелковая дивизия из Поволжья.

Прибыв в конце мая на Юго-Западный фронт, дивизия вошла в состав 12-й армии. Мы с начдивом Кутяковым явились в штаб армии представиться. Командарма [55] С. А. Меженинова на месте не было, нас принял начальник штаба Седачев — бывший генерал царской армии, человек пожилой, апоплексического вида. Мы доложили ему о прибытии, но вместо того, чтобы сориентировать нас в обстановке на фронте и поставить задачи, Седачев решил показать дистанцию, отделяющую его, кадрового военного, от нас, молодых командиров Красной Армии.

— Выходит, дивизией командуете? — с иронией спросил он Кутякова.

— Так точно, дивизией.

— Двадцать тысяч солдат и... управляетесь?

— Управляюсь, — спокойно ответил Кутяков, но я заметил, как у него на скулах заиграли желваки.

— Уп-рав-ляетесь... — потянул Седачев. — Сколько вам лет?

— Двадцать два года.

— Чин в старой армии?

— Унтер-офицер...

— Не густо, не густо, — усмехнулся Седачев. — Вам бы, голубчик, ротой командовать, ну, в крайнем случае, батальоном. По мерке, так сказать...

— Разрешите доложить? — вытянулся Кутяков.

— Ну, ну... Что еще скажите?

— Скажу, что у революции другие мерки! — отрезал Кутяков. — Доводилось мне встречаться с колчаковцами и белоказаками. Командиры у них опытные. Все примерно вашего возраста и звания. А мы их побили. Вот так!

У Седачева затряслись толстые щеки, кровью налились глаза. Вошедший во время этого разговора член Реввоенсовета армии С. И. Аралов поспешил увести нас к себе. Семен Иванович подробно ознакомил нас с обстановкой на фронте, рассказал о стоящих перед дивизией задачах. Хорошее впечатление произвела на меня встреча с инспектором артиллерии армии Александром Владиславовичем Тысским. В прошлом полковник царской армии, он после Октябрьской революции встал на сторону народа и принял активное участие в создании вооруженных сил молодой Советской республики.

Мы вернулись в дивизию и начали марш к фронту. Нам предстояло форсировать Днепр севернее Киева, в районе деревни Печки (ныне — Окуниново), и вместе с другими соединениями 12-й армии 26 мая наступать на Горностайполь. [56]

Первой вышла на Днепр 73-я бригада И. А. Занина. Она вошла в состав ударной группы начдива 7 А. Г. Голикова. Кроме 7-й дивизии и чапаевцев в этой группе была также Башкирская бригада М. Л. Муртазина.

Штатных переправочных средств не было, форсировали Днепр на подручных. Нашли в прибрежных кустах старую полуразвалившуюся баржу, отремонтировали ее, сколотили несколько плотов, законопатили борта дюжины дырявых прогулочных лодок — вот и все, чем мы располагали для переправы 73-й бригады. Нашим артиллеристам предстояло обеспечить огневую поддержку пехоты при форсировании реки. Но как это сделать? Дело в том, что мы с Восточного фронта привезли с собой не более чем по 5–6 выстрелов на орудие. Вот тут-то и оценили мы энергию и распорядительность инспектора артиллерии 12-й армии. В короткий срок он обеспечил нас снарядами и недостающими приборами.

Ночью первые группы бойцов пошли на плотах и лодках на противоположную сторону. Противник открыл огонь, но чапаевцы достигли берега, сбили вражеский заслон и атаковали деревню Ротичи. Постепенно нарастив силы на плацдарме, 73-я бригада начала наступление на Горностайполь.

На Днепре, как и в прошлом году под Уфой, на реке Белой, противник попытался сорвать переправу наших сил бомбардировками с воздуха. Эскадрилья польских аэропланов на бреющем полете атаковала места переправ. Зенитной артиллерии в дивизии не было, но наши умельцы быстро приспособили для стрельбы по самолетам легкие полевые пушки.

Делалось это так. Забивали в землю опору, как бы ось. На нее надевали колесо с металлическим ободом. Опору засыпали землей, крепко утрамбовывали. Получалась конусовидная тумба, на которой вращалось колесо. Ставили на это колесо, на особый штырь, орудие, вокруг тумбы отрывали ровик, в который упирался сошник пушки. Такая импровизированная «зенитка» имела и большой угол возвышения и круговой обстрел. Стреляли по самолетам шрапнелью. Первый же опыт увенчался успехом. Один аэроплан противника был сбит, остальные поспешили ретироваться.

Подступы к Горностайполю обороняла 1-я дивизия белополяков. Город трижды переходил из рук в руки. [57]

Опасаясь за тылы своей киевской группировки, вражеское командование подбросило на этот участок свежие силы. Но тут и мы получили возможность переправить на правый берег Днепра остальные бригады 25-й дивизии. Их перевезли девять суденышек Северного отряда Днепровской военной флотилии. После этого судьба Горностайполя была решена. Успешная атака 2-го Доно-Кубанского кавполка (он вошел в состав нашей дивизии) под командованием Эрнеста Лепина вынудила белополяков оставить город.

Слева от нас наступали части 24-й Железной дивизии. Здесь, под Горностайполем, я встретился с земляком и старым боевым товарищем по Восточному фронту Анатолием Аркадьевичем Благонравовым — ныне известным ученым, академиком, Героем Социалистического Труда. Тогда он командовал одним из артиллерийских дивизионов 24-й дивизии, и нам с ним часто приходилось взаимодействовать.

Обходя Киев с севера, 25-я Чапаевская дивизия стремилась перерезать главную тыловую коммуникацию 3-й польской армии — железную дорогу Киев — Коростень. 10 июня, сломив сопротивление противника, дивизия перерезала эту магистраль и овладела железнодорожной станцией Бородянка. Здесь мы встретились с передовыми разъездами 1-й Конной армии, освободившей Бердичев и Житомир. Над 3-й польской армией нависла угроза окружения.

Когда 12 июня 58-я стрелковая дивизия П. Е. Княгницкого заняла Киев, командующий 3-й польской армией Рыдз-Смиглы решил отступать вдоль железной дороги на Бородянку, Коростень. Это направление прикрывала наша дивизия.

Главные силы 3-й армии противника устремились на Бородянку, а задержать их и уничтожить мы не смогли. Фронт обороны дивизии был растянут, у нас кончились боеприпасы. Характерно донесение, которое послал командир 73-й бригады Занин начдиву Кутякову 12 июня: «Пишу и плачу. Я с бригадой вытеснен со станции и местечка Бородянка. Противника появилось утром втрое больше. Полки понесли большой урон, но свою технику сберегли... Ну дайте же патронов и снарядов, так как без них я бессилен. Вот положение самое горькое. Дайте патронов!» [58]

Но патронов и снарядов не было. Наш артиллерийский дивизион стоял на позициях в трех верстах от железной дороги. Я видел, как к станции подходят эшелоны противника, разгружаются у нас на виду и густыми колоннами уходят в сторону Коростеня. Приказал командиру гаубичной батареи Гомзякову открыть огонь по станции. Вижу прямое попадание, еще и еще. Накрыть бы колонны врага сосредоточенным огнем, да Гомзяков докладывает, что осталось по одному-два снаряда на орудие.

Инспектор артиллерии 12-й армии А. В. Тысский собрал остатки снарядов на складах и подбросил нам, но время уже было упущено. Главные силы противника прорвались на Коростень.

Войска 12-й армии, которую теперь возглавил Г. К. Восканов, продолжали наступление. Заняли города Тетерев и Овруч, 22 июня подошли к Олевску. Противник оказывал все более упорное сопротивление. В ожесточенном бою под Рудней-Родовельской был тяжело ранен наш начдив Иван Семенович Кутяков. Это его двенадцатое ранение за гражданскую войну. Кутякова отправили в госпиталь, командование дивизией принял Александр Николаевич Бахтин.

Вскоре чапаевцы форсировали реку Уборть, заняли Сарны, затем форсировали Стоход, 4 августа взяли Ковель. Противник отходил за реку Западный Буг. В этих боях особенно отличился Интернациональный полк 58-й стрелковой дивизии, которым командовал венгр Лайош Гавро.

Мы наступали по южному краю Полесской низменности через дремучие заболоченные леса, по редким и плохим дорогам. Бывали случаи, когда, вступая в бой, мы не имели возможности развернуть орудия в стороне от дороги — кругом болота. Приходилось ставить пушки прямо на дороге что называется «в затылок». Поэтому выгоднее было стрелять по противнику, который обороняется перед нашим левым или правым соседом. В свою очередь, артиллерия соседа вела огонь по «нашему» противнику. Эти особые формы взаимодействия артиллерии вообще характерны для лесисто-болотистой местности со слабо развитой дорожной сетью. Опыт, приобретенный мной в Полесье, очень пригодился впоследствии, в годы Великой Отечественной войны, когда войска Калининского фронта вели бои в лесах и болотах. [59]

Вскоре после взятия Ковеля меня вызвал новый начдив Александр Николаевич Бахтин. Александру Николаевичу было в то время лет 35, он имел большой боевой опыт и хорошую теоретическую подготовку. Во время беседы Бахтин уже тогда, в начале августа, высказал опасения по поводу обстановки, сложившейся на Юго-Западном и Западном фронтах. Западный фронт выходил уже на подступы к Варшаве, а его фланги были прикрыты слабо, тыловые коммуникации растянуты. В то же время 1-я Конная и 12-я армии и группа войск Якира, входившие в Юго-Западный фронт, наступали по расходящимся направлениям. Это давало противнику шансы для контрударов и контрнаступления. К сожалению, высказанные Бахтиным опасения вскоре оправдались.

Начдив познакомил меня с недавно назначенными к нам товарищами — начальником штаба дивизии Григорием Ивановичем Савиным, опытным штабным работником, и с комиссаром дивизии Петром Николаевичем Ткалуном, членом партии с 1917 года (впоследствии он был комендантом Кремля).

Бахтин рассказал, что для прорыва обороны врага на реке Западный Буг создана ударная группа под командованием комбрига 74 Алексея Карповича Рязанцева. В состав группы вошли 74-я и 75-я бригады 25-й Чапаевской дивизии, некоторые части 7-й стрелковой дивизии и 1-й Уральский кавалерийский полк. Этот полк был сформирован из бывших белоказаков, которые попали к нам в плен после разгрома армии генерала Толстова под Гурьевом. Начдив приказал мне принять командование над артиллерией ударной группы, насчитывавшей 36 орудий.

Оборону противника по Западному Бугу мы успешно прорвали, части Рязанцева устремились к Холму. На ближних подступах к городу враг предпринял сильную контратаку при поддержке двух бронепоездов. Один из бронепоездов был нами подбит и захвачен. Казалось, еще усилие — и Холм в наших руках. Но произошла обычная для тех дней история — и у пехотинцев, и у артиллеристов кончились боеприпасы, а противник нужды в них не испытывал. Пришлось нашему командованию отдать приказ частям: под покровом темноты отойти обратно за реку Западный Буг, на исходные позиции. Так из-за нехватки боеприпасов не была завершена удачно начатая операция. [60]

Насколько тяжелым было положение с боеприпасами, говорит такой факт: только спустя три недели мы смогли накопить минимум снарядов и патронов, необходимых для нового наступления. Оно было назначено на 10 сентября.

Мой наблюдательный пункт находился на самом берегу Западного Буга, близ железнодорожного моста, который противник, не знаю уж по какой причине, не уничтожил при отступлении. Числа 7–8 сентября — дело было в сумерках — я увидел с НП подходившие к мосту эскадроны Уральского кавалерийского полка, того самого, что состоял из бывших пленных белоказаков. Эскадроны вступили на мост, противник огня не открыл. Звоню в штаб дивизии. Начдива нет, обещают выяснить «маневр» Уральского полка. Выяснили, но — с опозданием. Приказывают: «Открыть огонь по изменникам!», а казачий полк уже скрылся на той стороне реки, за лесом. Как выяснилось, притаившиеся до времени белогвардейские офицеры сагитировали казаков на измену, заранее обо всем договорились и с белополяками. Командир полка Сидоровнин приказал перебить политработников и коммунистов (их было в полку очень мало) и увел казаков к противнику.

Измена не могла не сказаться на боевых действиях. Ведь Сидоровнину, как командиру полка, были известны многие детали предстоящего наступления, и он, разумеется, рассказал командованию противника все, что знал.

10 сентября мы перешли в наступление, форсировали реку, заняли ряд населенных пунктов, но вследствие сильных контратак противника были вынуждены отойти на восточный берег. Мы потеряли многих старейших ветеранов-чапаевцев. Погиб командир и комиссар 219-го Домашкинского полка Федор Антонов («дедушка», как любовно звали его бойцы). Были убиты славные кавалерийские командиры краснознаменец Никон Коноплев и Зузанов, тяжело ранены командиры стрелковых полков Даниил Грибанов, Михаил Радюшкин, Василий Зосик, командиры рот и взводов Тарас Вихров, Кирилл Бухтин, Владимир Сурков и многие другие товарищи.

Мы опять стали готовиться к наступлению, но осуществить его не удалось. Дело в том, что к этому времени в полосе нашего соседа — Западного фронта сложилось тяжелое положение. Противник нанес ряд сильных контрударов, и войска Западного фронта стали отходить из-под Варшавы. 12 сентября вражеские бронеотряды и пехота [61] со стороны Брест-Литовска прорвались в наши тылы, заняли Ковель и выходили уже на реку Стоход. 12-я армия оказалась под угрозой окружения.

25-я Чапаевская дивизия получила приказ оторваться от противника и форсированным маршем отходить за Стоход. Это нам удалось сделать. На железной дороге между Ковелем и Ровно на станции Голобы белополяки попытались перерезать нам пути отхода. Они выдвинули сюда бронепоезда. Иваново-Вознесенский полк отбросил легионеров с линии железной дороги, наши артиллеристы огнем прямой наводки разбили один из бронепоездов. Отлично проявил себя в этом бою только что назначенный комиссаром Иваново-Вознесенского полка И. И. Карпезо. Замечу попутно, что Карпезо двадцать лет спустя в этих же местах, только уже командиром танковой дивизии, начал Великую Отечественную войну.

30 сентября 25-я дивизия вышла к Белокоровичам в отсюда, в эшелонах, двинулась на Коростень. Штаб дивизии расположился в Гостомле, куда прибыл к нам новый начдив В. И. Павловский. А. Н. Бахтин в середине сентября был отозван в штаб армии.

12 октября был подписан советско-польский мирный договор, и боевые действия прекратились. Дивизия получала пополнения, готовясь к переброске на Южный фронт, против Врангеля. Однако попасть под Перекоп к началу штурма нам не удалось. В районе станций Лубны, Гребенки, Хорол махновцы на большом протяжении разобрали железнодорожный путь, что нас и задержало. Командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе начал операцию, не дождавшись сосредоточения всех частей и соединений. Неделю спустя с Врангелем было покончено, остатки белой армии на пароходах уходили в Константинополь.

25-я дивизия разместилась в Бердичеве и близлежащих районах. Мы переходили на мирное положение. В декабре 1920 года меня назначили начальником артиллерии дивизии. После того как я провел сборы командиров-артиллеристов, меня вызвали на доклад в Киев, в штаб артиллерии Юго-Западного фронта. После доклада инспектор артиллерии фронта В. Д. Грендаль дал мне поручение — подготовить инструкцию по борьбе артиллерии с танками.

Инструкцию надо было подготовить срочно, так как командующий войсками Украины и Крыма М. В. Фрунзе [62] созывал в Киеве совещание командного состава. Цель — обобщение опыта гражданской войны.

Я пытался возразить Грендалю: стрелял, мол, только по броневикам и бронепоездам, а о танках имел понятие самое умозрительное — по слухам, доходившим с Южного фронта, по кое-какой военной литературе. Знал, что скорость у танков едва ли не пешеходная, что они малоподвижны и уязвимы для артиллерийского огня, что воздействие их больше психологическое, чем практическое.

Так, не особенно стремясь разглядеть эти факты в перспективе, понимали и принимали танки мы, тогдашняя фронтовая армейская молодежь. У старших товарищей была иная точка зрения.

— В этой инструкции, — ответил мне Грендаль, — вы обобщите опыт артиллеристов 12-й армии и свой личный, разумеется. Расскажете, что знаете о противоборстве снаряда с броней. Расскажете вы, другой, третий. Из крупиц составится нечто, над чем стоит подумать. Мы, артиллеристы, обязаны глядеть в будущее. Оно не представляется мне без брони, поставленной на гусеничный ход, оснащенной мощным мотором и хорошей пушкой. Это и есть наш с вами будущий противник — возможно, самый грозный...

Владимир Давыдович Грендаль был старый кадровый военный, выдающийся теоретик и практик артиллерийского дела. Впоследствии на его научных трудах воспитывалось не одно поколение советских артиллеристов. Его высказывания о будущем бронетанковых войск, работа, которую он поручил, впервые заставили меня серьезно задуматься над темой «Танк и борьба с ним».

Грендаль вручил мне литературу, где описывались действия танков на фронтах мировой войны, и я засел за составление инструкции. Аналогичная работа велась и в других войсковых штабах. Несколько лет спустя, в середине двадцатых годов, наш коллективный опыт был обобщен в соответствующих разделах «Наставления по артиллерии», в которых были изложены такие специальные вопросы противотанковой обороны, как выбор снаряда для стрельбы, ее дальность, оборудование огневых позиций для ведения огня по танкам и другим подвижным бронированным целям.

В Киев, на совещание командного состава, я поехал вместе с Лайошем Гавро и Григорием Котовским. С Лайошем [63] Гавро я познакомился еще на фронте, когда нам пришлось взаимодействовать с интернационалистами из 58-й стрелковой дивизии. Гавро, в прошлом венгерский гусар, попав в русский плен, стал коммунистом еще в 1917 году. В дни Великого Октября он командовал рабочим красногвардейским отрядом, участвовал в установлении Советской власти в Саратове, позже, летом восемнадцатого года, во главе 1-го Интернационального коммунистического полка подавлял белоэсеровский мятеж в Астрахани, воевал на Северном Кавказе.

Григория Ивановича Котовского я увидел в деле уже после окончания войны с Польшей. В селе Макарове, что близ Киева, банда Мардолевича разгромила сельсовет и комитет бедноты. На время ликвидации банды наш артдивизион придали кавбригаде Котовского, и мне довелось стать свидетелем конной атаки, в которой Котовский лично, мощным своим ударом зарубил несколько бандитов.

С этими товарищами я и приехал в Киев, где нас уже ждал начдив 25 Павловский — старший нашей группы. Среди участников совещания было много известных военных и политических деятелей, в том числе С. М. Буденный, И. П. Уборевич, А. И. Корк, Р. П. Эйдеман, И. Э. Якир, И. Н. Дубовой, Я. Г. Гамарник, В. П. Затонский, С. И. Аралов.

Открыв совещание, М. В. Фрунзе сделал краткий разбор операции против Врангеля, рассказал о продолжающейся борьбе с белыми и интервентами в Забайкалье и на Дальнем Востоке, с махновщиной — на Украине. Заканчивая выступление, он призвал собравшихся широко обсудить и обобщить опыт гражданской войны.

На совещании были сделаны доклады и сообщения по самым различным вопросам. Многие из выступавших в той или иной мере затрагивали тему боевого использования броневых сил и борьбы с ними. В частности, Фрунзе с присущей ему убедительностью говорил о необходимости всячески развивать броневые силы, строить их как равноправный вид вооруженных сил. Да и вообще совещание было деловым, интересным, и мы, его участники, сделали для себя много поучительных выводов.

По службе я должен был представиться командующему. Михаил Васильевич Фрунзе сразу же перевел разговор за служебные рамки. Он подробно расспрашивал о боевой судьбе товарищей, которые работали под его руководством [64] в Ярославском военном округе, а затем воевали в Чапаевской дивизии, на Восточном и Юго-Западном фронтах. Он помнил многих не только по имени и фамилии, но по характеру и склонностям, по серьезным и смешным мелочам, которые я, знавший их гораздо ближе, уже позабыл. М. В. Фрунзе был выдающимся военным руководителем нового типа, одним из творцов и главных исполнителей плана контрудара Южной группы армий, развалившего в конечном счете колчаковский фронт. Под его руководством в самые трудные дни двадцатого года войска Южного фронта разгромили и последнего ставленника иностранных интервентов — Врангеля.

Сразу после совещания мне объявили о переводе на новое место службы в Московский военный округ.