Товарищи с Восточного фронта
В июле 1918 года, после подавления кровавого белогвардейского мятежа в Ярославле, штаб Ярославского военного округа был переведен в Иваново-Вознесенск, в город с традиционно сильным, боевым пролетариатом. Штаб округа возглавил председатель Иваново-Вознесенского губкома РКП(б) и губисполкома Михаил Васильевич Фрунзе. Назначение его на военную работу было далеко не случайным.
Партия знала Фрунзе — Арсения как одного из своих [14] старейших боевых работников. Еще в 1905 году он организовал в наших краях боевые революционные дружины.
В годы первой мировой войны Фрунзе руководил большевистским подпольем в армиях Западного и Юго-Западного фронтов. В дни Великой Октябрьской революции устанавливал Советскую власть в Шуе, а затем повел рабочие дружины и революционных солдат на помощь восставшей Москве. Его отряды штурмовали гостиницу «Метрополь», городскую думу и Кремль.
Ярославский военный округ, когда его возглавил Фрунзе, объединял восемь губерний и являлся базой советских войск, сражавшихся с интервентами и белогвардейцами на Севере (впоследствии — Северный фронт).
Штаб округа, в оперативном управлении которого я работал начальником отделения, размещался в центре Иваново-Вознесенска, в особняках, конфискованных у буржуазии. В мои обязанности входило составление сводок о положений на Северном фронте, а также сводок формирований. Иногда начальник оперативного управления Иван Христианович Паука, отправляясь к Фрунзе на доклад, брал с собою и меня.
Конечно, сейчас мне трудно восстановить подробности этих докладов. Однако общее впечатление от них крепко врезалось в память. Познания Фрунзе в оперативном искусстве были глубоки и обширны. Это признавали и работавшие в штабе бывшие царские генералы Ф. Ф. Новицкий, Н. К. Щолоков и И. X. Паука. Все они в свое время окончили Николаевскую академию Генерального штаба, имели за плечами опыт русско-японской и мировой войн и тем не менее — мне доводилось быть тому свидетелем — не раз тушевались перед Михаилом Васильевичем Фрунзе при обсуждении сложных военных вопросов. Особенно это стало заметным, когда начались регулярные штабные занятия. Фрунзе прочитал на них лекции об итогах мировой войны, о военных работах Ф. Энгельса, сделал несколько практических разборов по тактике и оперативному искусству на примерах боевых действий войск Северного фронта.
Очень много внимания уделял он подготовке кадров красных командиров. Организованные им курсы давали фронту хорошо обученный комсостав. Кстати говоря, эти курсы окончили и молодые рабочие из Вичуги Л. М. Сандалов и С. Ф. Жаворонков, впоследствии [15] ставшие видными военачальниками. В годы Великой Отечественной войны генерал-полковник Сандалов возглавлял штабы ряда фронтов, маршал авиации Жаворонков командовал авиацией Военно-Морского Флота.
Фрунзе работал чрезвычайно напряженно, зачастую и ночевал в штабе. Надо было обеспечить растущие потребности фронта, а наши местные ресурсы были на исходе. Приходилось тратить массу сил и времени на поиски необходимого войскам вооружения и снаряжения.
Однажды Михаил Васильевич вызвал меня к себе, спросил, верно ли, что я артиллерист-фронтовик и закончил военное училище еще в шестнадцатом году. Я подтвердил.
— Артиллеристы Котласского боевого района просят у нас различные приборы, — сказал он. — Вот их письмо. Надо помочь чем можем.
Я сразу же ответил, что у нас на складах нет никаких артиллерийских приборов. Последнюю из сформированных в округе батарей пришлось отправить на фронт даже без буссолей.
— А мы сейчас попросим Москву, — сказал Фрунзе, снимая трубку телефона. — На московских складах приборы должны быть.
Пока Михаил Васильевич разговаривал с Москвой, я прочитал письмо артиллеристов. Один из товарищей, его подписавших, — командир котласской тяжелой батареи Иероним Петрович Уборевич.
Значит Иероним Уборевич тоже стал командиром Красной Армии. Что ж, это только подтверждало мое мнение о нем, сложившееся за время нашего знакомства в Константиновском училище. Уже тогда он выделялся особой подтянутостью, серьезностью, точностью в формулировках и отличной успеваемостью по всем дисциплинам. Все мы, вчерашние студенты, думали сперва, что Уборевич из семьи потомственных военных, и весьма удивились, узнав, что он тоже из студентов, сын крестьянина-бедняка литовской деревни Антандрии.
Человеком Уборевич оказался простым, душевным. Вскоре мы убедились, какой он отличный товарищ. В Константиновском училище существовали многолетние, прямо скажем, изуверские традиции. Старшекурсники при попустительстве офицеров, устраивали новичкам всяческие унижающие человеческое достоинство церемонии. [16]
И вот когда они попытались провести так называемый «ночной босой смотр», с надеванием шпор на голые ноги и перекличкой, Уборевич заступился за младших товарищей. Это был неслыханно дерзкий поступок. Однако Уборевич своими знаниями, отличной успеваемостью, волевым характером успел внушить к себе уважение даже высокого начальства. «Мер пресечения» к нему не приняли, хотя знали, что до военной службы он был судим за политическую агитацию.
Иероним Петрович окончил училище с отличием и сразу получил назначение на должность командира батареи, что по тем временам было случаем исключительным. Потом я потерял его из виду и только сейчас, в кабинете М. В. Фрунзе, прочитал знакомую фамилию. Забегая вперед, скажу, что вскоре Иероним Петрович возглавил Нижне-Двинскую бригаду, затем 18-ю стрелковую дивизию Северного фронта и за годы гражданской войны вырос в одного из виднейших военачальников Красной Армии...
Переговорив с Москвой, Михаил Васильевич Фрунзе сказал мне:
— Придется вам съездить в Москву. Обещают отпустить все необходимое.
Затем задал вдруг вопрос, показавший, что он отлично осведомлен о моей прежней службе. Видимо, ему рассказал об этом Дмитрий Фурманов, который и рекомендовал меня на службу в штаб округа.
— Что это за звуковые артиллерийские станции? Вы ведь командовали ими на фронте? — спросил Фрунзе.
Я вкратце рассказал, что эти станции служат для засечки вражеских батарей по звуку выстрела, привел несколько примеров из практики борьбы с немецкой артиллерией на Юго-Западном фронте.
— Нужная вещь, — заметил Михаил Васильевич. — Попробуйте получить в Москве хотя бы одну такую станцию. Это ведь новинка военной техники?
Звуковые артиллерийские станции были тогда действительно новинкой, и их насчитывались единицы. Приехав по приказу Фрунзе в Москву, я быстро получил и отправил Уборевичу в Котласский боевой район все необходимые артиллерийские приборы. Однако звуковых артиллерийских станций на московских складах не нашел. [17]
В напряженной штабной работе быстро пролетело лето. Пришла осень, а с ней новые тревоги и заботы. Штаб Ярославского военного округа по-прежнему пополнял личным составом и вооружением части Северного фронта, мы составляли сводки о положении на Северном театре военных действий, но каждый раз взгляд невольно задерживался на восточном срезе оперативной карты. Из Сибири к Волге выдвигались армии «верховного правителя» России царского адмирала Колчака.
В начале зимы колчаковцы нанесли ряд сильных ударов по советским войскам Восточного фронта. Белогвардейцы захватили Пермь, рвались к Котласу, чтобы соединиться с английскими и американскими войсками и объединенными силами нацелиться на Москву. На всем огромном фронте, от приполярной тайги до южноуральских степей, завязались тяжелые, кровопролитные сражения.
На укрепление Восточного фронта Коммунистическая партия бросила лучшие свои силы. По призыву Владимира Ильича Ленина в Москве, Петрограде и других пролетарских центрах формировались сотни добровольческих рабочих отрядов. Была объявлена партийная мобилизация, и тысячи коммунистов влились в ряды частей Восточного фронта.
Так было и у нас в Иваново-Вознесенске. Рабочий класс города сразу же делом ответил на призыв вождя. Собрался губернский комитет РКП (б). На заседании выступил Михаил Васильевич Фрунзе, только что получивший новое назначение — командующим 4-й армией Восточного фронта, штаб которой находился в Самаре.
Дмитрий Андреевич Фурманов, тогда секретарь губкома, вспоминая это заседание, рассказывал:
«Заседает бюро губкома — обсуждает вопрос о необходимости создать спешно рабочий отряд, пустить его на колчаковский фронт. Говорит Фрунзе: «Положение совершенно исключительное. Так трудно на фронте еще не было никогда. Надо в спешнейшем порядке сделать армии впрыскивание живой рабочей силы, надо поднять дух, укрепить ее рабочими отрядами, мобилизовать партийных ребят — ЦК проводит партийную мобилизацию... А нам, иваново-вознесенцам, колчаковский фронт важен вдвойне — там пробьем дорогу в Туркестан, к хлопку, пустим снова наши стынущие в безработице корпуса...» [18]
«Я помню, — продолжает Фурманов, — все мы, верно, до последнего человека заявили о готовности своей идти на фронт. Но нельзя же отпустить целый губком, стали делать отбор. И такое было жадное соревнование: вперебой каждый рвался, чтобы отпустили именно его...»{2}
Такое же жаркое соревнование за право стать бойцом добровольческого отряда развернулось в эти дни на фабриках и заводах нашего города, в партийных, советских и военных организациях, в том числе у нас, в штабе Ярославского военного округа.
27 декабря пленум губкома постановил: «Создать особый отборный коммунистический отряд из рабочих-текстильщиков, предоставив его в распоряжение М. В. Фрунзе»{3}. В короткий срок отряд был сформирован, обучен и вооружен. 1500 бойцов и командиров при четырехорудийной батарее готовились к отправке на фронт, в 4-ю армию.
...Морозное январское утро девятнадцатого года. На станции Иваново-Вознесенск на запасных путях выстроились воинские эшелоны. Гудят маневровые паровозы, звякают буфера. У распахнутых дверей теплушек, у открытых платформ — группы бойцов и командиров. Грузят оружие, боеприпасы, продовольствие. Вводят по сходням коней, покрикивая «раз-два взяли!», вкатывают на платформы пушки.
Все мы одеты, обуты, как говорится, с иголочки: серые шинели, островерхие, с красной звездой, суконные шлемы. Этим мы обязаны нашим матерям, сестрам, женам. Ночей недосыпали, но сшили к сроку все обмундирование. Сейчас они на привокзальной площади ждут открытия митинга. Оттуда доносится гул многотысячной толпы. Кажется, весь город пришел проводить наш отряд.
Считаю и пересчитываю свое имущество — полевые телефонные аппараты, катушки с проводом. Меня назначили начальником связи батареи. Подходит заместитель командира батареи Брызгалов.
— Связь в порядке?
— В порядке, Степан Ксенофонтович.
Он не спеша идет дальше вдоль состава. Никогда не суетится, но всегда и всюду успевает этот старый солдат [19] и коммунист, тот самый Степан Ксенофонтович Брызгалов, старший фейерверкер учебной команды легкого артдивизиона, которого на фронте, в шестнадцатом году, царские жандармы арестовали за большевистскую агитацию.
Снова я встретился с ним лишь в конце 1917 года, когда вернулся с фронта в Иваново-Вознесенск. Брызгалов был уже комиссаром хозяйственного управления Ярославского военного округа. Пощипывая рыженькие усики, посмеиваясь, он рассказал мне про свои приключения после ареста. До военно-полевого суда дело не дошло — ему удалось бежать из-под стражи.
Вместе со Степаном Ксенофонтовичем мы вступили в Иваново-Вознесенский отряд, вместе впоследствии воевали на Восточном фронте. Кроме Брызгалова я знал в отряде многих бойцов и командиров: кого с детских и юношеских лет, кого по совместной работе уже после революции, но самым близким из них был мне, конечно, Дмитрий Фурманов. В 1912 году Фурманов закончил Кинешемское реальное училище и уехал поступать в Московский университет.
Встретились мы с ним уже в конце 1914 года, когда я ненадолго приехал в Москву. Дмитрий учился на втором курсе историко-филологического факультета. Вид у него был солидный и непривычный. Он отпустил длинные волосы, носил косоворотку, брюки заправлял в смазные сапоги. Словом, в духе народников 70-х годов.
Но это были юношеские увлечения. Они скоро прошли. Уже в дни подготовки к Октябрьскому восстанию Фурманов рука об руку работал с большевиками в Иваново-Вознесенске и был избран председателем штаба Красной гвардии. В дни Великого Октября он принял самое активное участие в установлении Советской власти в наших краях и стал вскоре членом Коммунистической партии.
Михаил Васильевич Фрунзе внимательно следил за ростом молодого коммуниста. Под руководством Фрунзе Фурманов работал в Иваново-Вознесенском губкоме РКП (б), воевал на Восточном фронте и в Туркестане. Фрунзе высоко ценил его преданность революции, предельную искренность и прямоту в словах и поступках.
Однажды, уже в девятнадцатом году, когда командарм Фрунзе приехал в нашу дивизию, у него произошел с Чапаевым и Фурмановым такой примерно разговор. [20]
Фрунзе спросил:
— Доволен ты своим комиссаром, Василий Иванович? Честно скажи.
— Скажу, — ответил Чапаев. — Доволен, прямо доволен.
— Ну а в бою?
— В бою мы всегда вместе.
— Значит, сработались?
— Как сказать, Михаил Васильевич. Часто спорим. Разругались бы, если б характер у комиссара был мой. А так ничего — сговариваемся. И в бою он хорош. Полк ему под команду дам, не задумаюсь... Да что вы меня одного спрашиваете? Спросите его.
— Спрошу, — улыбнулся Фрунзе. — Что скажешь, Дмитрий Андреевич?
— Претензий не имею, — ответил Фурманов.
Чапаев даже обиделся.
— Я-то, — говорит, — его перед командующим расхваливаю, а он — только претензий не имеет.
— Не кипятись, Василий Иванович, — сказал Фурманов. — Хвалиться нам не время. Возьмем у белых Уфу, вот и будет нам с тобою похвала. Дельная, без лишних слов...
Взгляды Фурманова на роль комиссара-фронтовика в ту пору, когда в Красной Армии только-только еще накапливался опыт партийно-политической работы, показывает его инструкция одному из бригадных комиссаров.
«Товарищ, я не буду тебя учить тому, что надо делать: работа сложна и разнообразна, всего не предусмотришь. Требую лишь следующего:
1. Точной исполнительности.
2. Напряженности в работе.
3. Спокойствия.
4. Предусмотрительности.
Используй всех подчиненных тебе работников так, чтобы у них не было и минуты свободной. Вмени в обязанность комиссарам мелких частей не спать по деревням, а проверять и помогать местным Советам, беседовать с крестьянами и проч.
О сделанном требуй систематических отчетов.
Внуши и укажи им, как сохранить авторитет, ибо некоторые комиссары унижают свое звание несерьезностью и слабостью. [21]
Обращение комиссара с бойцами должно быть образцовым: спокойным, деловым, внимательным. Внушай к себе уважение даже обращением. Не позволяй никому оскорблять красноармейцев...
Не позволяй грабить, разъясни, как позорно это для Красной Армии... С мародерами расправляйся еще короче: расстреливай на месте.
Притягивай всемерно красноармейцев к библиотеке: хоть раз в неделю — пусть почитают. Читай, объясняй сам, когда можешь, не смущайся тем, что мало слушателей...
Отдельные эпизоды боевой жизни записывай. Раз в неделю посылай мне в двух экземплярах. Пусть будет кратко — зато свежо и интересно для газеты».
В этих выдержках виден и сам Фурманов, его стиль работы, и трудные те времена, когда в непрерывных боях, буквально на ходу, приходилось формировать регулярные соединения Красной Армии из партизанских и полупартизанских отрядов.
В формировании регулярной Красной Армии посланцы партии — комиссары сыграли огромную роль. Они были примером, на который мы все равнялись.
8 сентября 1919 года, под Янайской, когда наши комиссары в ночном тяжелом бою остановили отступавших в беспорядке бойцов, повели их за собой в контратаку и тем спасли нас от поражения, я просил командира бригады С. В. Сокола представить к ордену Красного Знамени комиссаров-артиллеристов Завертяева и Пархоменко.
— Ты же знаешь, — ответил комбриг, — комиссаров не награждают. Быть впереди — их долг.
— А наш? — возразил я. — Мы тоже коммунисты, тоже должны быть впереди. И все-таки нас благодарят в приказах за отличия и награждают.
Сокол только головой покачал:
— Припомни, — говорит, — хоть одного комиссара, который с орденом...
Позже я не раз вспоминал этот разговор. Только в моем дивизионе за год сменилось шесть комиссаров. В бою за станицу Калмыковскую погиб в штыковой атаке Завертяев, под Гурьевом — Пряников, другие выбыли по ранению. Все они были замечательными товарищами, настоящими коммунистами, дрались с врагом геройски, но [22] никто из них не был награжден. Даже Фурманов после всех тяжелых боев за Вугуруслан, Уфу и Уральск отбыл из дивизии на Туркестанский фронт без единой объявленной в приказе по армии или фронту благодарности. Комиссарам, как тогда говорили, полагалась одна привилегия: быть первым в атаке.
С первых дней прибытия Иваново-Вознесенского отряда на фронт мы много слышали о легендарном Чапаеве. Дмитрий Андреевич Фурманов в своем дневнике 28 февраля 1919 года, например, записал следующее:
«Здесь по всему округу можно слышать про Чапаева и про его славный отряд. Его просто зовут Чапай. Это слово наводит ужас на белую гвардию. Там, где заслышит она о его приближении, подымается сумятица и паника... Казаки в ужасе разбегаются, ибо не было, кажется, ни одного случая, когда бы Чапай был побит» {4}.
Кстати, из этих фронтовых записок и родилась потом, после войны, замечательная книга «Чапаев». Характер Василия Ивановича Чапаева обрисован в ней с большим тактом и высоким художественным мастерством, выпукло, ярко. Как говорят, ни убавить, ни прибавить.
Поэтому сегодня, рассказывая о своих старших товарищах по войне, по Восточному фронту, я позволю себе поделиться с читателями только личными, весьма отрывочными впечатлениями от встреч с легендарным начдивом.
Но сначала я должен вернуться к тем дням, когда Иваново-Вознесенский рабочий отряд только что прибыл на Восточный фронт, в 4-ю армию. Чапаев в это время был в Москве, учился в Академии Генерального штаба.
В середине февраля 1919 года наш эшелон разгрузился в городе Уральске, недавно отбитом у белоказаков. Вечером все командиры были вызваны к Михаилу Васильевичу Фрунзе, который только что вернулся с передовой.
Командарм познакомил нас с обстановкой на фронте и общим состоянием 4-й армии. Оно было неудовлетворительным. Фрунзе говорил о слабой подготовке артиллеристов и пулеметчиков, о стремлении командиров руководить боем «с седла», без связи и взаимодействия с соседями. А главное, подчеркнул он, в войсках низка дисциплина, и сами командиры часто подают тому пример. [23]
Михаил Васильевич рассказал нам о таком случае. Когда он, как новый командующий, проводил смотр, некоторые командиры самовольно увели свои части с парада. Он их строго отчитал за «партизанщину». В ответ эти командиры собрали совещание и вызвали к себе командующего для объяснений. Состоялся короткий, но впечатляющий разговор. Присутствующие поняли, что нового командарма «на горло» не возьмешь. Фрунзе твердо заявил, что партизанские привычки придется оставить, что отныне 4-я армия становится регулярной армией не только по форме, но и по существу, что это приказ партии и он его выполнит.
— Многие здесь болеют этой болезнью, — говорил нам Михаил Васильевич, — но надо терпеливо учить и воспитывать, как бы трудно нам ни было.
Когда все уже расходились с совещания, адъютант Фрунзе С. А. Сиротинский остановил меня и Брызгалова. «С вами хочет поговорить командарм», — сказал он.
— Немедленно организуйте обучение артиллеристов и пулеметчиков всех частей на уральском участке фронта, — сказал нам Михаил Васильевич. — Согласуйте этот вопрос с Плясунковым. Я уже дал ему распоряжение провести сборы.
Плясунков замещал сейчас командира чапаевской бригады Кутякова, выбывшего из строя по ранению. Иван Михайлович Плясунков был одним из ближайших соратников Чапаева, человеком волевым и отважным. Он пользовался в войсках большим авторитетом, привык к полной самостоятельности и теперь с трудом воспринимал принципы, на которых строилась регулярная Красная Армия.
Кроме бригады Плясункова в Уральске находились и части 22-й Николаевской дивизии Анатолия Дементьева. Плясунков не хотел подчиняться Дементьеву, тот, в свою очередь, Плясункову. Начальник политотдела армии И. Ф. Кучмин, человек уважаемый и авторитетный, никак не мог примирить этих командиров. Создалась нетерпимое в боевой обстановке положение. Поэтому Фрунзе установил единоначалие, подчинив Плясункову все войска гарнизона, в том числе части 22-й дивизии.
Привожу эти подробности с единственной целью — показать, каким нелегким процессом было строительство регулярной Красной Армии. Требуя всемерно его ускорить, [24] Владимир Ильич Ленин на VIII съезде партии с болью и негодованием говорил о «партизанщине» как явлении, тормозящем развитие наших вооруженных сил. Посылка на фронт дисциплинированных пролетарских отрядов, назначение на руководящие военные посты таких испытанных партийцев, как Михаил Васильевич Фрунзе, — все это было звеньями одной цепи. Для успешной борьбы с кадровыми войсками белогвардейцев и интервентов Республика Советов должна была в кратчайший срок создать регулярную армию. В начале 1919 года на Восточном фронте нам, иваново-вознесенцам, как раз довелось стать участниками этого сложного, но необходимого дела.
Наш отряд нес в Уральске гарнизонную службу. Приближался день первой годовщины Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Городская партийная организация, которой руководил П. Г. Петровский, вместе с Д. А. Фурмановым и другими политработниками разработала план проведения праздника. В частях и на предприятиях города выступили коммунисты. Они рассказали о положении в стране и на фронтах гражданской войны, о вооруженном блоке внутренней контрреволюции с мировым империализмом, о том, что борьба за революцию требует ныне создания регулярной Красной Армии с единой организацией и строгим подчинением, что партизанские методы боевых действий изжили себя.
А на следующий день несколько коммунистов нашего отряда выехали на фронт: Фурманов был назначен комиссаром Александрово-Гайской группы войск, Иван Андреев — комиссаром 22-й Николаевской дивизии, Павел Шарапов — комиссаром кавалерийской бригады. Вскоре Уральск облетела весть: из Москвы вернулся Чапаев. Увидеть легендарного командира нам не удалось. Фрунзе назначил его командовать Александрово-Гайской группой войск, и Чапаев тут же уехал, взяв с собой нескольких старых сослуживцев, в том числе комбрига Ф. К. Потапова и верного ординарца Петра Исаева.
Мы с Брызгаловым провели сборы артиллеристов и пулеметчиков на базе батареи Иваново-Вознесенского отряда. Едва сборы закончились, наш отряд получил приказ прибыть в Самару, где был переформирован в 220-й Иваново-Вознесенский стрелковый полк. С. К. Брызгалов был назначен командиром батареи, я — его заместителем. [25]
Переформировывались в регулярные полки Красной Армии и многие другие отряды. Части получали единую общеармейскую организацию, свой порядковый номер. Так, на практике, в ходе боевых действий, осуществлялись указания Владимира Ильича Ленина.
К весне девятнадцатого года на западе и юге страны Красная Армия одержала ряд крупных побед. Была освобождена значительная часть Прибалтики, Белоруссии, Украины, Донбасса, Донской области. Однако внутренняя и внешняя контрреволюция и не думала складывать оружие. С Северного Кавказа в Донбасс выдвигалась Добровольческая белая армия генерала Деникина. На западе значительные силы Красной Армии отвлекали белополяки и белоэстонцы. Петрограду угрожала армия Юденича. На севере зашевелились войска интервентов и белогвардейцев генерала Миллера. Но главный удар готовились нанести на Восточном фронте войска адмирала Колчака, объявившего себя «верховным правителем России».
4 марта 150-тысячная колчаковская армия перешла в наступление и стала быстро продвигаться с Урала на запад. 14 марта противник захватил Уфу, затем ряд других крупных городов. Его дивизии рвались к Волге, чтобы соединиться там с Деникиным для совместного удара на Москву. Центральный Комитет партии указал на огромную опасность, надвигавшуюся с востока.
«Надо напрячь все силы, развернуть революционную энергию, — писал В. И. Ленин, — и Колчак будет быстро разбит. Волга, Урал, Сибирь могут и должны быть защищены и отвоеваны»{5}.
Главное командование Красной Армии по указанию ЦК партии и Совета Обороны разработало и представило на утверждение план контрнаступления.
Решающий удар наносила Южная группа войск Восточного фронта, командующим которой был назначен М. В. Фрунзе, членами Реввоенсовета В. В. Куйбышев и Ф. Ф. Новицкий. В ее состав вошли 1, 4, 5-я и Туркестанская армии.
Для того чтобы осуществить план контрнаступления, надо было сначала обезопасить тылы Южной группы со стороны Лбищенска, где окопались белоказаки. Выполнение [26] этой первоочередной задачи по приказу Фрунзе было возложено на уральскую группировку войск и Александрово-Гайскую группу Чапаева. Первая наступала от Уральска на Лбищенск, а чапаевцы — через Сломихинскую на Лбищенск, отрезая противнику пути отхода. К двадцатым числам марта противник на лбищенском направлении был разгромлен. В этих боях особенно отличились чапаевцы.
Эта дивизия была вновь сформирована приказом по Южной группе войск от 17 марта 1919 года. Состояла она теперь из трех бригад, по три стрелковых полка в каждой. В 73-ю бригаду вошли старые чапаевские полки — 217-й Пугачевский, 218-й Разинский, 219-й Домашкинский; в 74-ю бригаду — наш 220-й Иваново-Вознесенский, 221-й Сызранский, 222-й Интернациональный; в 75-ю бригаду — 223-й имени Винермана, 224-й Краснокутский, 225-й Балаковский полки.
Стрелковая дивизия по новым штатам имела в своем составе около 25 тысяч человек. При каждой бригаде — легкий артиллерийский дивизион, а в дивизии — тяжелый гаубичный дивизион и конная шестиорудийная батарея. Всего — 54 орудия. Маловато, конечно, если учесть, что подавляющее большинство этих орудий составляли легкие трехдюймовые пушки, верой и правдой служившие с 1902 года.
Несколько слов об интернационалистах чапаевской дивизии. Весной 1919 года они были объединены в Интернациональный полк, насчитывавший в своих рядах бойцов девятнадцати национальностей. Далеко не все они хорошо владели русским языком, поэтому подобрать командира полка было трудно. Остановились на кандидатуре Михаила Фомича Букштыновича.
Букштынович имел за плечами боевой опыт мировой войны, был хорошим организатором, а кроме того, изучал в юности немецкий и французский языки. Все это учло командование, выдвигая его на 222-й Интернациональный полк.
— Изучать-то языки я изучал, — говорил он, узнав о своем назначении, — да ведь годы и годы прошли с той поры. Вторую войну воюю. Придется опять вспоминать.
В 223-м полку имени Винермана тоже было много интернационалистов. Л. Винерман, венгр по национальности, [27] воевал со своим отрядом, затем полком, в 4-й армии и геройски погиб в бою с белоказаками под селом Киргизская Таловка. По указанию Ленина тело Винермана было отправлено в Москву и там похоронено с воинскими почестями.
Всего в 25-й стрелковой дивизии в марте 1919 года насчитывалось более 3000 интернационалистов.
Вскоре после прибытия Иваново-Вознесенского полка в 25-ю стрелковую дивизию нашу батарею навестил Василий Иванович Чапаев.
Из рассказов Фурманова я уже знал, что Василий Иванович — старый солдат. Первую мировую войну отвоевал в пехоте, в Белгорайском полку. Имел несколько ранений, за отвагу награжден солдатскими Георгиевскими крестами всех четырех степеней. Был солдатом, унтер-офицером, фельдфебелем. Боевой путь в гражданской войне начал уездным военным комиссаром в Николаевске. Формировал отряды, потом — полки. Подавлял кулацкие восстания, сражался с белоказаками и белочехами.
То, что Чапаев был уездным военкомом, — штрих, характерный для тех времен. Напомню, что крупные советские полководцы, впоследствии Маршалы Советского Союза, И. С. Конев и К. А. Мерецков тоже ушли на фронты гражданской войны с постов уездных военкомов Ярославского военного округа. Окружным военным комиссаром был М. В. Фрунзе, губернским — К. А. Авксентьевский. Этот перечень можно было бы продолжить.
Тогда функции военных комиссариатов значительно отличались от нынешних. Фронт борьбы с контрреволюцией проходил везде и всюду, и военкомы — уездные, губернские, окружные — были не только организаторами первых батальонов и полков Красной Армии. Сформировав, вооружив и обучив ту или иную часть, они, в силу боевой обстановки, зачастую вместе с ней отправлялись на фронт. Так было и с Василием Ивановичем Чапаевым на рубеже 1917–1918 годов.
До знакомства с Чапаевым я представлял его себе примерно так: громадный рост, мощное сложение, голос — труба. Таким сделала Чапаева людская молва. Что поделаешь: испокон веков народ хочет видеть своих героев не только богатырями духа, но и богатырями физически. [28]
Итак, Иваново-Вознесенский полк прибыл в расположение 25-й дивизии, наша батарея встала на огневые позиции близ какого-то хутора. Неожиданно с его стороны появилась группа кавалеристов и, пустив коней в галоп, поскакала к нам. «Братцы, да это Чапаев!» — крикнул один из бойцов.
Командир, одетый в «гусарку» с каракулевой опушкой, в каракулевую же черную с красным околышем папаху и высокие ладные сапоги со шпорами, осадил коня и быстрым, цепким взглядом окинул батарею. Он был худощав, среднего роста. Тонкие, красивые черты лица, черные усы, твердый подбородок. Это и был Василий Иванович Чапаев.
Он соскочил с коня, подошел к ближней пушке, открыл затвор, заглянул в ствол.
— Омеднение в нарезах, — сказал он. — Старье. Отжили ваши пушечки свой век. Так же, как и наши.
Чапаев, как заправский артиллерист, проверил прицельные приспособления и добавил:
— Надо, товарищи иваново-вознесенцы, отвоевывать новые пушки у белых.
Я знал, что Чапаев в мировую войну воевал в пехоте. Поэтому спросил, где он изучил орудия.
— Приходилось, приходилось... — бросил он скороговоркой.
Чапаев осмотрел конский состав батареи, места размещения бойцов и, видимо, остался доволен. Замечания его были лаконичны, остры. С первого взгляда он схватывал суть дела. «Командир — башка!» — уважительно говорили батарейцы после его отъезда.