Начало пути

Становлюсь военным

Иногда я думаю: почему, мечтая с мальчишеских лет о профессии инженера, стал военным, артиллеристом? Случайное стечение жизненных обстоятельств? Нет! Повлияли на мой выбор и рассказы отца, служившего в артиллерии, и, конечно же, юность, проведенная на войне. Однако главная причина в другом — в математике, в том, что прирожденную склонность к решению сложных математических задач я смог применить именно в артиллерийском деле. Обычно математика представляют этаким «сухарем» — черный костюм, очки, чинная аудитория, доска, исписанная формулами. А в артиллерии совсем иная фигура: сильная, подвижная, в выгоревшей на солнце гимнастерке, в низко надвинутой на лоб фуражке, из-под козырька которой глядят по-ястребиному зоркие глаза. Это командир артиллерийской батареи. На скате высоты, в окопчике, под жестокой бомбежкой и артобстрелом, он тоже оперирует математическими формулами, он готовит данные для стрельбы. И от того, насколько быстро и точно он их подготовит, зачастую зависит успех всего боя. Тут не место для слабонервных, и близкий разрыв тяжелого снаряда не помешает комбату в его расчетах. Он вовремя подаст команду, огнем своей батареи подавит вражескую батарею и выиграет дуэль у неприятеля потому, что он не только хороший математик, но и хладнокровный, отважный человек.

Впереди у меня будет еще много поводов поговорить о математике в ее приложении к артиллерии, о тех задачах со многими неизвестными, которые обязан решать артиллерист иногда в считанные минуты. Пока же скажу только, что, выбрав в юности эту профессию, отдав артиллерии [4] почти шестьдесят лет жизни, я никогда не имел повода раскаиваться. Наоборот, каждому молодому человеку, начинающему жизнь, ищущему в ней свое настоящее место, я пожелал бы такого же морального удовлетворения, которое испытываю, оглядываясь на пройденный путь. Найти самого себя, найти дело своей жизни — чего же еще можно желать?

В 1905 году, когда мне исполнилось десять лет, наша семья из Михалева перебралась на новое место жительства — в Иваново-Вознесенск. Отец поступил на работу на фабрику Фокина. Жили мы в общежитии — в маленькой, темной комнатушке, — где кроме нас размещались еще шесть рабочих семей. Хозяин был такой прижимистый, что не построил даже уборной. В комнатах общежития, как в тюремных камерах, стояли зловонные параши. Вечный смрад, сизый табачный дым, тяжелый запах водочного перегара, керосиновая лампочка, коптящая над спящими вповалку на полу мужчинами, женщинами и детьми — таким запомнилось мне общежитие. Это предместье Иваново-Вознесенска так и называлось — «Ямы».

Для нас, мальчишек, первым просветителем стал Митя Фурманов. Фурмановы жили с нами на одной улице. Отец Дмитрия, Андрей Семенович, работал в маленькой чайной, дружил с моим отцом. Дмитрий считался среди ребят вожаком, и не только потому, что был постарше годами. Нас, мальчишек, привлекал его ум, большие знания, энергия прирожденного организатора. Он создал мальчишескую футбольную команду, которую в городе называли «кладбищенской» (мы играли и тренировались на пустыре близ кладбища), и стал ее капитаном. Дмитрий читал нам свои первые стихи, рассказывал о рабочих митингах на реке Талке, куда ему удавалось пробираться, о вожаках местных революционеров: студенте Арсении (Михаиле Фрунзе), Химике (Андрее Бубнове), ткачихе Маше-трубе (Марии Икрянистовой), Федоре Афанасьеве. Конечно, ни Дмитрий Фурманов, ни я тем более не могли и предполагать, что тринадцать лет спустя под руководством Арсения — Фрунзе начнет свой боевой путь по фронтам гражданской войны.

Весной 1911 года меня допустили к сдаче экзаменов экстерном в 4-й класс Иваново-Вознесенского реального училища. Экзамен по математике я сдал успешно, но по иностранным языкам провалился. Спасла математика — [5] приняли условно. За учебу надо было платить, а платить, как ни бился мой отец, было нечем. Стал репетитором по математике у детей богатых родителей. Сначала у меня было трое учеников, затем — восемь. Весной 1915 года, с отличием закончив реальное училище, приехал в Москву — держать экзамен в Институт инженеров путей сообщения. Конкурс был большой, около 800 человек на 100 вакансий. Я сдал экзамены успешно, и началась студенческая жизнь. Вдвоем о приятелем сняли комнату недалеко от института, в Марьиной Роще. Пришлось опять наняться репетитором. Занятия в институте проходили очень интересно, но студенческая жизнь скоро кончилась. В начале 1916 года меня вызвали к воинскому начальнику и предложили зачислить в военно-инженерное училище. Я отказался и попросил направить в артиллерию. Просьбу удовлетворили, солдатом-вольноопределяющимся выехал я в Харьков, в запасной артиллерийский дивизион, где и началась моя служба в царской армии. А через месяц в составе маршевой батареи я отправился на Юго-Западный фронт и был зачислен в учебную команду 4-го легкого артиллерийского дивизиона. Начальником команды был подпоручик Ершов, но появлялся он у нас так редко, что, кроме фамилии, я ничего о нем не помню. Занятия с солдатами вели старший фейерверкер (по-нынешнему — старший сержант) С. К. Брызгалов и я. Мне поручили преподавать математику в ее конкретном приложении к артиллерийской стрельбе. Брызгалов занимался с солдатами материальной частью орудия и уставами, то есть такими дисциплинами, которые, на мой взгляд, куда менее увлекательны, чем математика, открывающая все тайны меткого артиллерийского огня.

Так я рассуждал, однако и новобранцы, и старослужащие солдаты слушали Брызгалова всегда с большим интересом, чем меня. Я не умел еще передавать своим ученикам увлеченность предметом, не мог заставить их поверить в его нужность и важность. Всему этому стал учиться у Брызгалова.

Внешность у Степана Ксенофонтовича Брызгалова была самая заурядная — невысок, лицом рябоват, над верхней губой — реденькая щеточка рыжеватых усов. Однако за этой заурядной внешностью таилась железная воля, блестящий талант организатора. Ну а помимо всего прочего, дело свое он знал превосходно. [6]

Знакомство мое с Брызгаловым, к сожалению, было коротким. Прошло две-три недели, и в дивизион нагрянула полевая жандармерия. Произвели обыск, арестовали Брызгалова и еще четверых солдат. Прошел слух, что взяли их за подпольную революционную работу, что грозит им военно-полевой суд. Учебную команду тотчас расформировали, личный состав отправили на передовую. Встретился я с Брызгаловым лишь полтора года спустя, после Великой Октябрьской революции. Только тогда узнал, что Степан Ксенофонтович вел на фронте подпольную работу по заданию прифронтовой большевистской организации, руководимой Михаилом Васильевичем Фрунзе.

Около двух месяцев я пробыл на передовой в качестве солдата-разведчика. Затем был откомандирован в Петроград на ускоренные курсы Константиновского артиллерийского училища. Большие потери в командном составе, необходимость быстрого их восполнения вынудили царизм ускорить курс обучения и набирать в военные училища студенческую молодежь. В училище я встретил товарища по Институту инженеров путей сообщения Сашу Трифонова — впоследствии красного командира, участника гражданской войны. Подружился с Евгением Щегловым из Политехнического института. С ним военная судьба свела через много лет, на исходе Великой Отечественной войны, при штурме Кенигсберга. Уже перед выпуском из училища, на одном из практических полевых занятий более коротко познакомился я с Иеронимом Уборевичсм — будущим видным военачальником Красной Армии.

После распределения я попал в 5-й взвод 1-й батареи, которой командовал полковник В. А. Четков. Был он суховат, но все мы чувствовали его доброе к нам расположение. После Великой Октябрьской революции Четков вступил добровольцем в Красную Армию и до конца своих дней верно служил народу. Долгие годы он работал в Артиллерийской академии, дослужился до генерал-лейтенанта.

Великолепным знатоком своего дела был преподаватель материальной части артиллерии полковник Д. Е. Козловский. К обыкновенной 76-мм пушке он относился, как к святыне. Беда, если увидит, что кто-то из нас небрежно повернул барабанчик прицела, со стуком вставил панораму в гнездо или просто облокотился на ствол пушки. [7]

Занимаясь разборкой и сборкой частей и механизмов, мы надевали белые халаты. Козловский привил нам уважение к материальной части артиллерии, заставил изучить все технические тонкости артиллерийских систем, заставил работать не только руками, но и головой.

Кадровый офицер царской армии, он тем не менее не скрывал своего отношения к самодержавию, с горечью говорил нам: «Вот стосемимиллиметровая пушка. Отличная система. Плод русской конструкторской мысли. А изготовляют ее во Франции, на заводах Шнейдера, и мы, русские, платим французам золотом за русскую же пушку. Сами, видите ли, не можем пустить ее в серийное производство. Печальный факт, господа, весьма печальный...»

Полную противоположность Четкову и Козловскому представляли офицеры братья Кусиковы и капитан Щербаков. Кусиков-старший имел чин полковника, преподавал нам теорию артиллерийской стрельбы. Отлично подготовленный офицер, подтянутый, педантичный, требовательный, он относился к нам, как к материалу, из которого надо быстро и хорошо сделать защитников «веры, царя и отечества». Типичный монархист.

Капитан Кусиков-младший занимался с нами конной подготовкой. В манеже он буквально истязал нас. Гонял по кругу, пока не натирали в кровь шенкеля, пока белье и шаровары, пропитавшись кровью, не прилипали к телу. Еще и нынче словно бы слышу его хриплый злобный голос: «Пшел! Пшел! Эй, вы там, не изображайте козерога! Прижать шенкеля! Привернуть носки!.. Пшел!» И сыплются удары его хлыста, и целит он не столько по лошади, сколько по всаднику. Ненавидел нас и не скрывал этого. Мы ему платили тем же.

Командир 5-го взвода капитан Щербаков был вежлив, даже ласков, играл в демократа. Любил вызвать подчиненного на откровенность. По его доносу, после таких «бесед», двое наших товарищей были отчислены из училища.

И Щербаков, и братья Кусиковы были представителями контрреволюционного офицерства, которое полтора года спустя составило костяк армий Корнилова, Деникина, Колчака, Юденича и прочих генералов, пытавшихся потопить в крови Великую Октябрьскую социалистическую революцию. С ними мы лицом к лицу встретились на фронтах гражданской войны. [8]

Осенью 1916 года наш курс провел боевые стрельбы, затем состоялись выпускные экзамены. Я сдал их с высокими оценками и получил право выбора места службы. Хотелось встретиться со старыми товарищами, и поэтому выбрал Юго-Западный фронт.

Но вернуться в 4-й легкий артиллерийский дивизион не удалось — он был расформирован. Принимавший нас, молодых офицеров, инспектор артиллерии 7-й армии генерал Иордан предложил мне должность командира огневого взвода в 3-м Кавказском мортирном артиллерийском дивизионе. Дивизион стоял под Тарнополем, против местечка Бжезаны (Бережены).

Здесь я впервые близко столкнулся с обычаями и нравами кадрового русского офицерства. Азартные карточные игры и выпивки заполняли досуг офицеров на фронте. Играли крупно. Дивизионный поп ссужал проигравших деньгами под большие проценты. Ну а тот, кто исчерпал кредит у попа, иногда ставил на кон и свою жизнь.

Дежурство на аэростате наблюдения, на «колбасе», считалось делом куда более опасным, чем даже пребывание на передовом наблюдательном пункте. Подымался и опускался аэростат очень медленно, с помощью ручной лебедки. Поэтому, когда налетал немецкий аэроплан, офицер и разведчик-наблюдатель, дежурившие в корзине аэростата, были практически обречены. Одна-две пулеметные очереди — оболочка аэростата пылает и корзина летит на землю с высоты 400–500 метров. Дежурные наблюдатели, как правило, погибали, так как парашюты были очень плохого качества. Мне пришлось самому быть свидетелем нескольких таких случаев.

Вот эти-то опасные дежурства и были ставкой в карточной игре. Проиграл — подымешься на аэростате вне очереди. Такой проигрыш офицер принимал с беспечным видом, с шуткой на устах. Эта бравада считалась обязательной...

На фронте стояло относительное затишье, противоборствующие стороны глубоко зарылись в землю, опутав подходы к своей обороне густой сетью проволочных заграждений. Немецкая артиллерия регулярно проводила массированные обстрелы наших позиций, видимо не испытывая недостатка в боеприпасах. Особенно большие потери несли мы от комбинированных ударов химическими и осколочными снарядами. Химические снаряды [9] раскалывались, и отравляющий газ расползался по земле, быстро заполняя траншеи, окопы, блиндажи, землянки. Противогазами же Зелинского на передовой была обеспечена едва ли треть личного состава. Спасаясь от газа, солдаты выскакивали из укрытий и попадали под разрывы осколочных снарядов.

Нам, артиллеристам, хорошо было известно расположение немецких батарей, но для их подавления не было снарядов. На орудие отпускалось 1–2 снаряда на день, и приходилось неделями накапливать их, чтобы затем подавить хоть одну немецкую батарею.

Февральская буржуазно-демократическая революция не принесла с собой ни ожидаемого мира, ни решения земельного вопроса. На фронте начались братания с солдатами противника, целые части самовольно покидали передовую и уходили в тыл.

В марте меня срочно вызвали в штаб армии и откомандировали в Киев — для выполнения «особо секретного задания», как значилось в предписании. Я приехал в Киев, в штаб фронта, и только здесь узнал, что на Дарницком полигоне формируется звуковая артиллерийская станция «ВЖ» (по фамилиям изобретателей этой станции гражданских инженеров Володкевича и Желтова). Назначение станции — определять по звуку выстрелов местонахождение орудий противника.

Мне уже приходилось слышать о звуковых артиллерийских станциях «Бенуа», но станция «ВЖ», как рассказали в штабе, работала на ином принципе, была проще в устройстве и точнее, надежнее в действии. Начальником станции был назначен подпоручик Ваганов, его заместителями — я и еще один прапорщик. Штатный состав — около 200 человек, преимущественно артиллеристов-наблюдателей.

Разместившись на Дарницком полигоне, мы с помощью инженеров Володкевича и Желтова начали осваивать новое для нас дело и обучать ему солдат. Срок на подготовку отвели короткий — полтора месяца. Предупредили, что станция очень нужна на Юго-Западном фронте, так как предстоит крупное наступление. Мы узнали, что такие же станции формируются и на других фронтах.

Поскольку звуковые артиллерийские станции получили впоследствии широкое распространение, особенно в [10] годы Великой Отечественной войны, объясню вкратце принцип работы их «прародительницы» — первой русской звуковой артиллерийской станции Володкевича и Желтова.

Устройство станции было очень простым. Представьте себе телеграфный аппарат Морзе, движущуюся бумажную ленту, на которой репеек оставляет точки и тире. Так же устроена и станция «ВЖ». Только скорость движения ленты постоянная, ее регулирует особый прибор, и репеек не один, а целых три.

Станция находится в тылу, а на передовой, в окопах, на значительном удалении друг от друга выставлены три наблюдательных поста. Их местонахождение наносится на карту с большой точностью. Это один из важных моментов решения предстоящей задачи. Каждый пост связан со станцией электрическим проводом, присоединенным к одному из трех репейков. Как только разведчик-наблюдатель услышит выстрелы вражеской батареи, он тотчас нажимает кнопку небольшого прибора. То же делают и два других наблюдателя. Электрические сигналы бегут по проводам на станцию, каждый из репейков прочерчивает на движущейся ленте свою черточку. Так как наблюдательные посты находятся на разном удалении от стреляющей вражеской батареи, то и звук выстрела долетает до них неодновременно. Значит, и черточки появляются на ленте одна чуть раньше, другая чуть позже. Получается разность засечек.

Тут же вступает в дело математика. По двум разностям расстояний получаем две гиперболы, точка пересечения которых показывает на планшете огневые позиции засеченной батареи противника. Подготовив — опять же по карте — исходные данные для стрельбы, вы можете вести поражающий огонь по этой батарее, даже не видя ее с наблюдательного пункта.

Точность засечки во многом зависела от реакции разведчика-наблюдателя. Если он, услышав выстрел, запоздал нажать кнопку, а разведчики других постов успели вовремя, в расчеты сразу же вторгалась грубая ошибка. Поэтому и смены наблюдателей подбирались с примерно одинаковой реакцией.

В мае с этой звуковой артиллерийской станцией мы вернулись на Юго-Западный фронт, в 7-ю армию. Инспектор артиллерии генерал Иордан поставил нам боевые задачи [11] в полосе армии. Предстояло разведать немецкие батареи и помочь в пристрелке тяжелой артиллерии особого назначения (ТАОН), начальником которой был известный артиллерист генерал Ю. М. Шейдеман (впоследствии — инспектор артиллерии Красной Армии).

Поставленные задачи мы успели выполнить лишь частично. Глава Временного правительства Керенский торопил с наступлением. Он вместе с небезызвестным Савинковым разъезжал по фронтам, агитируя за войну до победы. Однако теперь его шаблонные широковещательные заявления вызывали уже активный протест солдатской массы, решительно повернувшей к большевикам.

18 июня наступление, получившее в истории печальную известность под названием «наступление Керенского», началось. И провалилось. Солдаты не хотели идти в бой за интересы русской буржуазии. Вскоре противник нанес сильный контрудар, 7-я армия Юго-Западного фронта стала отходить к реке Стоход.

Как-то в последних числах июня, во время оборонительного боя, я находился на передовом наблюдательном пункте. Немецкая артиллерия вела сильный огонь. Один снаряд попал в наш блиндаж, меня завалило бревнами наката и землей. Меня откопали и в тяжелом состоянии, с кровоизлиянием в плевру, доставили в Киево-Печерский госпиталь.

Потекли госпитальные недели и месяцы. Поправлялся я, несмотря на молодость и сильный организм, трудно.

Только в сентябре вернулся на фронт, но участвовать в боях больше не пришлось. Нашу станцию расформировывали. Генерал Шейдеман, узнав, что после госпиталя я чувствовал себя еще скверно, разрешил мне поехать в отпуск на родину.

В середине сентября приехал я в Иваново-Вознесенск. В городе явственно чувствовалось дыхание грядущей революции. В рабочих районах большевики В. С. Калашников, А. И. Жутин, братья Куконковы, И. Я. Мякишев, А. Ф. Федоров, К. И. Фролов формировали отряды Красной гвардии.

Был создан Революционный штаб, его председателем избрали Дмитрия Фурманова.

— Что собираешься делать? — спросил он меня при первой же встрече.

— Могу помочь вам по Красной гвардии. [12]

— Это — дельно! Приходи завтра в штаб, познакомлю тебя с Жугиным, он товарищ председателя{1} штаба. Поговоришь с ним.

Про Афанасия Ивановича Жугина я уже слышал. Старый большевик, наш земляк, он служил в 199-м запасном пехотном полку, размещенном в Иваново-Вознесенске. Через него местная большевистская организация держала связь с революционно настроенными солдатами.

Еще в июле, после расстрела войсками Керенского демонстрации в Петрограде, Иваново-Вознесенский комитет РСДРП (б) решил в знак солидарности с питерцами организовать совместную демонстрацию рабочих и солдат. За это дело взялись Афанасий Жугин и Валериан Наумов. При поддержке солдат они заставили командира полка подписать приказ об участии полка в демонстрации. Подписать-то он подписал, но в назначенный день ни один офицер в казармы не явился. Полк, выстроившись на плацу — на правом фланге оркестр, ждал команды, а начальство не являлось. Тогда на середину плаца вышел подпрапорщик Жугин, боевой фронтовик, полный георгиевский кавалер.

— Музыканты, вперед! — приказал он.

Музыканты зашумели, их старший заявил, что они подчинятся только командиру полка.

Глаза Жугина сузились.

— Именем революции приказываю, — повторил он. — Музыканты, вперед!

Было столько страстной силы в словах этого обычно спокойного и немногословного человека, что оркестр выполнил команду.

— Марсельезу! — продолжал Жугин. — Полк — на-пра-во! Шагом марш!

И полк под звуки «Марсельезы» вместе с рабочими колоннами прошел по городским улицам, участвовал в митинге...

Расспросив о службе в армии, Афанасий Иванович предложил мне вести занятия с отрядом красногвардейцев, обучать их стрельбе из ручного оружия. Я с радостью согласился.

Красная гвардия Иваново-Вознесенска была уже силой, способной выполнить серьезную боевую задачу. Поэтому, [13] когда 26 октября из Петрограда пришло известно о свержении буржуазного Временного правительства, власть в городе быстро и бескровно перешла в руки Совета рабочих и солдатских депутатов. Кстати говоря, большинство его составляли коммунисты.

Революция свершилась, жизнь города входила в новую колею, рабочие устанавливали контроль над фабриками и заводами, на селе крестьяне делили помещичьи и монастырские земли. Из газет мы узнали о мирных переговорах Советского правительства с Германией и ждали, что со дня на день мирный договор будет заключен. Сам я уже подумывал о том, чтобы распрощаться с военной службой и продолжить учебу в Политехническом институте, эвакуированном из Риги в Иваново-Вознесенск.

Однако планы эти осуществить мне не удалось. В феврале 1918 года войска германских империалистов, вероломно нарушив условия перемирия, начали наступление по всему фронту — от Балтики до Черного моря; оккупировали Латвию, Эстонию, значительную часть Украины и Белоруссии; овладев Псковом, вышли на петроградское направление. Едва эта угроза революционным завоеваниям была ликвидирована и заключен Брестский мирный договор, возникла новая опасность. Поднял мятеж чехословацкий корпус и, объединившись с российской контрреволюцией, создал антисоветский фронт на востоке страны. Гражданская война охватила огромные территории и на юге и на севере. Внутри Советской республики один за другим вспыхивали белогвардейские мятежи. Надо было найти свое место в рядах активных борцов за власть Советов. И я вступил в Красную Армию.