Трагическое и великое

Штаб 30-й армии располагался в селе Зайцево Я прибыл туда, когда ото село только что отбомбила вражеская авиация. Горели дома и хозяйственные постройки. Холодный порывистый ветер гонял по снегу сорванную с крыш солому. По улице мчалась испуганная лошадь, волоча за собой разбитую повозку.

Первым, кого я встретил в штабе, был полковник Л. А. Мазанов, с которым мы находились в приятельских отношениях еще до войны.

— Георгий Иванович! Откуда тебя занесло?! — обрадовано воскликнул он, крепко пожимая мою левую руку — правая все еще была подвешена на груди.

— Назначен к вам начальником артиллерии, — сообщил я.

Мазанов помрачнел:

— Значит, и до меня добрались. Командарма заменили, а теперь, выходит, мой черед...

— Постой! А ты тут кем являешься?

— Пока начальником артиллерии...

— Как же так получилось? — искренне удивился я. — Здесь какое-то недоразумение. Претендовать на твое место я не намерен. Решительно откажусь. Самому-то мне виднее, что мой опыт и моя артиллерийская подготовка никак не выше твоих.

Мазанов как-то безнадежно махнул рукой:

— У нас был хороший командарм Хоменко. Вместо него прислали теперь генерала Лелюшенко. Каков он, не знаю, но зачем такие перестановки в критический момент?.. Слышал, что заменят и начальника штаба армии полковника Виноградова... Впрочем, пойдем к нему: он познакомит тебя с нашим положением.

— А почему к нему? Ты что... не поладил с новым командармом? — спрашиваю Мазанова.

— Да нет, — отвечает. — Напротив, он меня даже хвалил. Видел в бою и сказал, что дело свое знаю.

— Тогда идем прямо к нему.

— Командарм сейчас в войсках.

— Ладно, когда приедет — разберемся. И я его и он меня знаем достаточно хорошо. Найдем общий язык.

А про себя невольно подумал: уже в третий раз попадаю под начало Дмитрия Даниловича, Прямо как приворожил кто...

Полковник Виноградов, к которому зашли вместе с Мазановым, молча принял от меня предписание, молча ознакомился с ним и отложил в сторону. Потом вопросительно посмотрел на Мазанова и сказал сочувственно:

— Ну что же... бывает...

Тут же он довольно подробно информировал меня о положении дел в 30-й армии. Из информации этой, следовало, что она тесно взаимодействует с 16-й армией, которой командует К. К. Рокоссовский. Против этих двух армий, на стыке Калининского и Западного фронтов, немцы перешли в наступление 3-й и 4-й танковыми группами с частью сил 9-й полевой армии. В начале наступления враг превосходил 30-ю армию в живой силе в 1,5 раза, в танках — в 15 раз и в артиллерии — более чем в 4 раза, К тому же он имел более мощную авиационную поддержку.

30-я армия оборонялась на широком фронте (до 80 километров). Оборона не была сплошной. Войска занимали отдельные рубежи и населенные пункты, перекрывая дороги минновзрывными заграждениями. Главная задача состояла в том, чтобы не допустить выхода противника на Ленинградское шоссе севернее и южнее Московского моря, не позволить ему форсировать Волгу между Калинином и Московским морем.

Ожесточенные бои, начавшиеся утром 15 ноября, шли уже 5 дней. Против левофланговых 5-й стрелковой дивизии, 21-й танковой бригады, 2-го мотоциклетного и 20-го запасного стрелкового полков наступали при поддержке авиации 1-я танковая, 36-я моторизованная и 86-я пехотная дивизии немцев. Еще более сильная вражеская группировка в составе 14-й моторизованной, 6-й и 7-й танковых дивизий обрушилась на 107-ю мотострелковую дивизию, занимавшую оборону южнее Московского моря. Под натиском превосходящих сил противника войска 30-й армии вынуждены были отходить, упорно сопротивляясь на промежуточных рубежах.

Наиболее критическая обстановка сложилась в полосе 107-й мотострелковой дивизии. Противник форсировал здесь реку Лама, овладел селом Дорино и развивал удар по южному берегу Московского моря на Завидово. Дивизия дралась уже в окружении. Создалась угроза захвата немцами железнодорожного и шоссейного мостов через Московское море — их пришлось взорвать.

В целях объединения усилий наших войск на северо-западных подступах к Москве Ставка Верховного Главнокомандования в ночь на 18 ноября переподчинила 30-ю армию Западному фронту, придав ей два пулеметных батальона В ее состав была включена также 58-я танковая дивизия, действовавшая ранее на правом фланге 16-й армии. В боях с 4-й танковой группой противника эта дивизия понесла большие потери и имела всего 15 танков, 5 орудий, а общее число бойцов и командиров не превышало тысячи человек.

С 18 ноября напряженные бои южнее Московского моря вспыхнули с новой силой. Мужественный и решительный командир 107-й мотострелковой дивизии полковник П. Г. Чанчибадзе сумел прорвать вражеское кольцо и отвести свои части севернее Ямуги. Но при этом между 30-й и 16-й армиями образовался большой разрыв. На самом опасном, клинско-солнечногорском направлении создалась тревожная ситуация.

Пока полковник Виноградов посвящал меня во все эти тонкости, на КП армии вернулся Д. Д. Лелюшенко. Я, конечно, поспешил к нему. Он не удивился моему появлению. Видимо, меня направили в 30-ю армию не без его согласия.

— Рад, Георгий Иванович! — сказал командарм, здороваясь. — Приехал ты очень кстати.

— Но у вас же есть начальник артиллерии, — ответил я. — Полковник Мазанов — способный и опытный артиллерист.

— Он вполне соответствует должности, — согласился Лелюшенко. — И пускай остается на ней. А тебя мы представим на должность начальника штаба армии. Виноградова-то отзывают...

— Да вы что, Дмитрий Данилович, шутите? Какой из меня начальник штаба? Видите, правая рука не работает, а левой писать еще не научился.

— Лишь бы голова работала, а без руки на первых порах обойтись можно, писать за тебя будет начальник оперативного отдела полковник Бусаров. Только успевай диктуй...

— Я должен позвонить в Москву.

— Напрасно. Не время сейчас препираться, — сердито оборвал командующий.

Все же с Н. Д. Яковлевым я связался. Он выслушал меня, попросил подождать — видимо, посоветовался с кем-то по другому телефону — и сказал, что надо принять предложение командарма.

Так неожиданно на меня была возложена новая ответственная работа, которую пришлось осваивать буквально под огнем врага.

Не успел познакомиться со штабными командирами, как последовал вызов к командующему.

— Надо, Георгий Иванович, немедленно выехать в район Клина, — объявил он. — Город этот не входит в полосу нашей армии, но, если противник захватит его, худо будет и нам. Бери с собой кого сочтешь нужным от Мазанова, одного оператора, одного — двух связистов и отправляйся. Распоряжением командующего фронтом генерала армии Жукова для обороны Клина образована группа войск генерала Захарова. Очень важно организовать взаимодействие с нею. В первую очередь разыщи командира сто седьмой мотодивизии Порфирия Григорьевича Чанчибадзе и опирайся на него. Это смелый и решительный человек. При необходимости подчиняй ему все разрозненные части и подразделения, кому бы они ни принадлежали. Он сделает их боеспособными и стойкими.

Во второй половине дня я уже находился в Клину. Город был сильно разрушен фашистской авиацией. По радио связался с полковником П. Г. Чанчибадзе и немедленно поехал к нему. Прибывшему в Клин вместе со мной заместителю начальника оперативного отдела нашей армии подполковнику Н. Н. Олешеву поручил искать в районе Клина генерала Захарова.

По пути в 107-ю дивизию я случайно встретил 923-й стрелковый полк из 16-й армии. Он потерял связь со своей дивизией и, по существу, не имел задач. Я приказал командиру полка войти в подчинение к полковнику Чанчибадзе и действовать по его усмотрению.

Самого Порфирия Григорьевича Чанчибадзе нашел в глухом лесу. В момент моего появления он разговаривал с кем-то по телефону.

— Держись — и ни шагу назад! — приказывал полковник, энергично жестикулируя. — Нет у меня ничего! А пока ведешь пустой разговор, тебя обойдут.

— Как это — нет ничего? Целая дивизия! — подзадорил я.

— Какая там дивизия! Двести человек и пятнадцать танков! Только называется дивизией. Как воевать? Нужны бойцы. Надо оружие.

— Со временем все будет, Порфирий Григорьевич, — остановил я весьма темпераментного полковника. — А пока нам всем приходится решать задачу теми силами, что есть.

— Не подумайте, что я жалуюсь, — виновато улыбнулся Чанчибадзе. — Будь у нас столько танков, сколько имеют фашисты, мы бы гнали этих наглецов до самого Берлина.

— Это тоже еще впереди. А сейчас надо во что бы то ни стало устоять.

Чанчибадзе очень обрадовался, когда я сказал, что подчиняю ему 923-й стрелковый полк с дивизионом 76-миллиметровых пушек, остатки 21-й танковой бригады, 2-го мотострелкового и 20-го запасного стрелкового полков. Он со знанием дела доложил мне обстановку. Справа от него, в районе Ямуги, оборонялась 58-я танковая дивизия. Северо-восточнее Клина сосредоточилась 24-я кавалерийская дивизия подполковника А. Ф. Чудесова и 8-я танковая бригада полковника П. А. Ротмистрова.

Поехал в 58-ю танковую дивизию, потом к Чудесову и вечером вернулся в Клин. Захожу в райком партии, а мне сообщают: «По телефону звонит начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Шапошников. Интересуется, кто есть в городе из военных». Конечно, я поспешил к телефону. Представился. У нас состоялся приблизительно такой разговор:

— Здравствуйте, товарищ Хетагуров. Где командарм?

— Был на КП в Зайцево. Если там нет, то, наверное, в правофланговых частях армии, либо в Конаково, куда намечалось переместить штарм.

— Не был ли в Клину Рокоссовский?

— Не видел, товарищ маршал.

— Какова обстановка в районе Клина?

— Весьма сложная. Противник наступает превосходящими силами. По документам убитых гитлеровцев установлено, что наступление ведут не менее трех танковых дивизий и мотопехота. Удар нацелен, видимо, на Солнечногорск.

— Что вы знаете о положении на правом фланге шестнадцатой армии?

— Южнее Клина ведет тяжелый бой полк курсантов — Военного пехотного училища — имени Верховного Совета РСФСР и двадцать пятая танковая бригада в составе одиннадцати танков. Юго-восточнее выдвигается сто двадцать шестая стрелковая дивизия. Там же должен быть отряд Московской зоны обороны под командованием Погодина. Но эти данные семи-восьмичасовой давности. Каково положение сейчас, не знаю.

— Севернее Волоколамска противник прорвался крупными силами и наступает на запад и северо-запад. Постарайтесь, голубчик, закрыть разрыв между шестнадцатой и вашей армиями и удержать Клин.

— Сделаем, товарищ маршал, все возможное. От нашего командарма мне известно, что оборона Клина возложена на группу войск которую возглавляет заместитель командующего шестнадцатой армией генерал Захаров. Однако ни самого Захарова, ни его группы в районе Клина я не обнаружил. Узнал только, что по его приказанию из двадцать четвертой кавалерийской дивизии взят один кавполк для обороны на реке Сестра. Сейчас хорошо слышны звуки боя юго-западнее Клина, ближе к Мисирево. Предполагаю, что бой ведет группа Захарова.

— Что думаете предпринять?

— Будем драться за Клин до последней возможности.

— Хорошо. Особое внимание обратите на дмитровское направление. Срочно готовьте промежуточные противотанковые рубежи в районе Воронино, Спас-Коркодино и еще глубже — в Рогачево, куда могут отойти войска, если не удержите Клин.

— Очень мало времени, товарищ маршал. Вероятно, там удастся создать только одиночные колодезеобразные окопы. Они лучше маскируют людей от авиации и более эффективны для борьбы с танками.

— Согласен. Действуйте. Надо любым способом задержать немцев и выиграть время. В Рогачево к вам прибудет небольшой инженерный отряд с противотанковыми минами.

Едва я закончил разговор с начальником Генерального штаба, появился Н. Н. Олешев.

— Нашли группу Захарова? — спрашиваю его.

— Нет.

— Тогда поезжайте в Спас-Коркодино и Воронино, — распорядился я. — Немедленно готовьте оборону на этом рубеже. Соберите туда все, что встретите из войск. Мобилизуйте местное население. И кроме того, проверьте положение в Рогачево. Этот населенный пункт тоже надо превратить в мощный узел сопротивления.

...Всю ночь я пытался связаться с Д. Д. Лелюшенко. Наконец нашел его в одной из дивизий на правом фланге армии, доложил обстановку и содержание разговора с Б. М. Шапошниковым.

— Я тебя тоже разыскивал со вчерашнего вечера, — сказал командарм. — Ты назначен командующим левофланговой группой нашей армии...

Как только рассвело, я с ординарцем Яшей Матюшкиным направился к югу от Клина., надеясь найти генерала Захарова. Навстречу мне двигались разрозненные группы бойцов 681-го стрелкового полка 133-й стрелковой дивизии. Остановив их, приказал занять оборону на ближайших высотах и поставил здесь же на огневые позиции прибывшую из Клина батарею 76-миллиметровых орудий. Старшим назначил пожилого капитана.

Увидев снижающийся самолет По-2, немного задержался с отъездом. Из самолета вышел высокий, стройный человек. Я сразу узнал его: это был К. К. Рокоссовский.

— Вот где довелось встретиться после Дальнего Востока, — сказал он, обнимая меня.

— Товарищ генерал, о вас вчера спрашивал маршал Шапошников, — вспомнил я.

— Мы уже разговаривали, — ответил Рокоссовский. — Поэтому и прилетел сюда. Как дела?

Я доложил все, что знал, и спросил о Захарове, — Он где-то в наших правофланговых частях. Объединить их в группу, к сожалению, никак не удается.

Константин Константинович сообщил, что он приказал курсантскому полку, 25-й и 31-й танковым бригадам отходить на юго-западную окраину Клина, но получилось так, что те отошли на Мисирево.

На том мы и расстались. Рокоссовский улетел к себе, а я поехал в войска, прикрывавшие Клин с севера и северо-запада.

Когда прибыл в 107-ю мотострелковую дивизию, П. Г. Чанчибадзе доложил, что противник с утра атакует небольшими группами танков и мотопехоты. Наши части стойко отражают все атаки.

Но все же гитлеровцам удалось здесь несколько продвинуться вперед, хотя и дорогой ценой: на поле боя горели их танки, виднелись сотни трупов солдат и офицеров.

Передал П. Г. Чанчибадзе приказание командующего армией: с наступлением темноты вывести из боя 923-й стрелковый полк и направить его в Спас-Коркодино.

— Вчера подчинили, а сегодня забираете! — запротестовал Порфирий Григорьевич.

— А кто остановит гитлеровцев, если они прорвутся к нам в тыл?

— Понятно, товарищ полковник.

— Вот и хорошо... А я пока проскочу в пятьдесят восьмую танковую дивизию. Ей еще труднее, чем вам...

Левый фланг этой дивизии находился неподалеку от КП Чанчибадзе. Туда можно было добраться пешком.

Прошли метров двести. Ординарец остановился, докладывает:

— Товарищ полковник, вон там, видите, фашистские танки.

— Давай, давай, прибавляй шаг, — поторапливаю его, — по двоим они стрелять не станут.

И тут же противник опроверг меня: открыл пулеметный огонь. Мы плюхнулись в какую-то траншею. Оглядевшись, увидели, что чуть левее стоят хорошо замаскированные Т-26. Решили пробраться к ним и натолкнулись, на командира дивизий подполковника Говоруненко. — Почему вы здесь — спрашиваю его. — Отсюда же нельзя управлять дивизией. Не видно, что делается на противоположном фланге.

— Там у меня, товарищ полковник, боевой комиссар, — отвечает Говоруненко. — А здесь мы ожидаем новую атаку.

И действительно, минут через 15 противник двинул прямо на нас 20 танков с пехотой. Артиллеристы открыли по ним огонь. Атака захлебнулась. Два танка загорелись. Три остановились из-за повреждений ходовой части. Их потом тоже удалось сжечь.

Наступило временное затишье. Я порекомендовал Говоруненко немедленно перестроить систему огня и продолжать совершенствование минных заграждений. Одновременно приказал разыскать отряд Московской зоны обороны и установить с ним взаимодействие, а также направить офицера связи к П. Г. Чанчибадзе.

— Врага надо бить общими усилиями. Без моего личного приказа не отходить ни на шаг! — закончил я свои указания.

На обратном пути заглянул на батарею, стрелявшую по немецким танкам прямой наводкой.

— Командир огневого взвода Акопян! — представился мне первым молодой черноглазый лейтенант.

Я от души пожал ему руку.

— Молодцы! Видел вашу работу. Попали с первого снаряда.

Здороваясь с другими артиллеристами, невольно задержался возле одного из них, лицо которого показалось знакомым.

— Наводчик Степаненко, — представился тот.

Вон оно что: в Де-Кастри у нас был командир, носивший ту же фамилию.

— Служил ли до войны кто-нибудь из ваших родственников в артиллерии?

— Так точно, брат служил. На Дальнем Востоке.

— А где он теперь?

— Под Ленинградом. Командует артполком.

— Выходит, служба в артиллерии стала у вас чем-то вроде семейной традиции?

— Ныне, товарищ полковник, вся Россия одной традиции придерживается. Каждая семья воюет...

На исходе дня я прибыл в Спас-Коркодино. Николай Николаевич Олешев проявил большие организаторские способности. Подготовка оборонительного рубежа шла здесь полным ходом. Работали бойцы и командиры тыловых подразделений, жители ближайших деревень. На танкоопасных направлениях устанавливались минновзрывные заграждения. Сотни людей рыли окопы. Оборудовались огневые позиции для артиллерии.

Одновременно началась работа по созданию узла сопротивления в Рогачево. Там уже трудились саперы и сосредоточился батальон Московской зоны обороны под командованием майора А. И. Эппельграда и военкома М. П. Петрова. На подходе была рота с собаками — истребителями танков. Командовал этим подразделением подполковник Г. П. Медведев, впоследствии известный организатор служебного собаководства, ныне генерал-майор в отставке.

Ночью на спас-коркодинские оборонительные позиции отошел из Клина 923-й стрелковый полк, а на рубеже Воронино, Спас-Коркодино развернулся артполк. Убедившись в их готовности к бою, я возвратился в 107-ю мотострелковую дивизию.

С утра 23 ноября на подступах к Клину завязалось исключительное по упорству сражение. Крупные силы танков и мотопехоты врага наступали на город со всех сторон, пытаясь завершить его окружение и разгромить наши войска, оборонявшиеся там. Весь день не смолкая грохотала артиллерия. Один за другим следовали налеты фашистской авиации. Периодически появлялись также наши штурмовики, бомбардировщики. Наиболее чувствительными для врага, как мы узнали несколько позже, оказались удары с воздуха по его боевым порядкам в районе Мисирево.

Войска левофланговой группы 30-й армии, несмотря на свою малочисленность, сопротивлялись натиску немцев героически. Тем не менее во второй половине дня танки и мотопехота противника вторглись в Клин. Началась яростная огневая дуэль на главной его улице. Местами она перерастала в рукопашные схватки. В то же время все теснее сжималось вражеское кольцо вокруг города.

Нельзя было допустить, чтобы там осталась и погибла хотя бы часть наших и без того ограниченных сил. С разрешения командарма в ночь на 24 ноября я начал отводить части и соединения на Воронино и Спас-Коркодино. Перед тем сам поочередно побывал во всех дивизиях, проследил, чтобы в каждой были выделены отряды прикрытия и арьергарды, усиленные артиллерией и танками, позаботился о минировании всех возможных выходов противника из Клина на восток и северо-восток.

К утру 24 ноября 107-я мотострелковая и 58-я танковая дивизии отошли в район Воронино, 8-я танковая бригада и один стрелковый полк — в Спас-Коркодино, а 24-я и 18-я кавдивизии сосредоточились в лесу северо-восточнее Воронино в готовности нанести контрудар во фланг и тыл противнику в случае его дальнейшего продвижения.

Как только перегруппировка войск закончилась, я собрал командиров дивизий и отдельных частей, поставил каждому из них задачу, указал на ошибки, имевшие место в боях за Клин (главным образом это касалось приданной артиллерии, которая при появлении небольших групп вражеских танков преждевременно обнаруживала себя, открывая огонь с дальних дистанций).

Часам к десяти утра в Спас-Коркодино приехал армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис. Отсюда он имел возможность наблюдать в бинокль бой наших арьергардов, отходивших с восточной окраины Клина. Их надежно прикрывала огнем артиллерия с нового рубежа обороны. Вовремя подоспела и бомбардировочная авиация, не позволившая противнику организовать неотступное преследование.

Мехлис побывал в подразделениях и побеседовал со многими бойцами и командирами. Разговор шел о том, как важно отстоять столицу нашей Родины. Воины заверили его, что готовы отдать жизнь за Москву. И это были не пустые слова. В предшествующих боях они действовали поистине героически.

— А если все-таки немцы здесь прорвутся? — спросил меня Мехлис по возвращении на мой КП.

— В лоб не прорвутся, — заявил я. — Но обойти нас с левого фланга могут.

— И что тогда?

— Будем отходить на следующий рубеж западнее капала Москва — Волга с главным узлом сопротивления в поселке Рогачево.

— Погодите, погодите! — повысил голос Мехлис. — Этак вы дотопаете до самой Москвы.

Еще по службе на Дальнем Востоке мне хорошо была известна его вспыльчивость и болезненная подозрительность. От этого пострадали многие командиры и политработники. Я как можно спокойнее пояснил:

— Мы, товарищ армейский комиссар, могли бы и не отходить, а драться в окружении. Но за нами-то пока никого нет.

Мехлис несколько остыл и даже предложил мне съездить с ним в Рогачево, посмотреть, как идут там оборонительные работы. Оставив за себя П. Г. Чанчибадзе, я поехал.

Вникнув в суть дела на месте, Мехлис совсем подобрел. Особое впечатление произвели на него колодезеобразные одиночные окопы, которые предстояло занять автоматчикам с собаками — истребителями танков.

Из Рогачево он позвонил начальнику Генерального штаба Б. М. Шапошникову, информировал его обо всем увиденном и под конец сказал:

— Сил в левофланговых дивизиях тридцатой армии осталось мало, но дерутся люди хорошо, маневрируют умело.

Затем телефонная трубка была передана мне. Я доложил начальнику Генштаба обстановку во всех подробностях, поблагодарил за присланных нам саперов.

— А где сейчас ваши кавалеристы? — спросил Борис Михайлович.

Я сообщил ему, где расположены 18-я и 24-я кавдивизии, сказал, для чего они предназначаются.

— Правильное решение, — одобрил маршал.

В 13 часов противник возобновил наступление. Двадцать его танков подорвались на наших минных полях, но остальные, преодолев минновзрывные заграждения, продолжали двигаться вперед. Еще двенадцать были подорваны бойцами из одиночных окопов с помощью собак. Большой урон нанесла немецким танковым подразделениям наша артиллерия, как та, что вела огонь прямой наводкой, так и действовавшая с закрытых позиций. Пять танков уничтожила бригада П. А. Ротмистрова, хотя у нее самой имелось тогда всего четыре танка.

Напряженные бои на спас-коркодинском рубеже продолжались два дня. Многократные попытки противника прорвать нашу оборону успеха не имели. Тогда, как я и предполагал, гитлеровцы крупными силами стали охватывать нас с флангов, и мы вынуждены были отойти на Рогачево. Это произошло в ночь на 26 ноября.

В самом Рогачево должны были занять оборону два стрелковых полка, 8-я танковая бригада и переданный в мое подчинение отряд Московской зоны обороны, численно небольшой, но имевший несколько десятков пулеметов и противотанковых ружей.

107-я мотострелковая дивизия, остатки 58-й танковой дивизии и 21-й танковой бригады, усиленные артиллерией и ротой истребителей танков с собаками, выходили на рубеж Коньково, Синьково, Ольгово. Этими силами прикрывались ближайшие подступы к Дмитрову и Яхроме. Понимая, что здесь мы обязаны удержаться любой ценой, я чуть позже вывел туда из Рогачево и 923-й стрелковый полк, проявивший исключительную стойкость в минувших боях.

А. 18-й и 24-й кавалерийским дивизиям опять приказал укрыться в лесах, на этот раз между Воронино и Рогачево. Задача прежняя: наносить внезапные удары противнику во фланг и все время тормошить его тылы.

Рано утром 26 ноября в Рогачево опять приехал Л. З. Мехлис. Как всегда, мрачный и к тому же чем-то сильно разгневанный, он даже не захотел слушать меня, а прямо прошел к моему телефону, соединился с Б. М. Шапошниковым и сразу сорвался на крик:

— Тут безобразие, Борис Михайлович! Дмитровское направление открыто, а Хетагуров окопался в Рогачево с горсткой бойцов при трех танках Ротмистрова — и в ус не дует. Черт знает что творится!

Я стоял рядом и отчетливо услышал спокойный голос маршала:

— Полноте, Лев Захарович. Не надо нервничать. Надо разобраться. Вы разговаривали с Хетагуровым?

— Здесь он и пусть сам вам докладывает.

Мехлис резким движением подал мне телефонную трубку.

— Здравствуйте, товарищ Хетагуров! — тем же ровным голосом обратился ко мне Начальник Генерального штаба. — Ну, каково там у вас положение?

— Докладываю, товарищ маршал. Главные силы левофланговой группы тридцатой армии с артиллерией отходят на рубеж Коньково, Синьково, Ольгово. Оборона там уже подготовлена. В Рогачево — около полутора тысяч бойцов, артиллерия, пулеметы, противотанковые ружья. Поселок укреплен, приспособлен к круговой обороне.

Минные поля с фронта прикрываются плотным артиллерийским и пулеметным огнем. Единственное беспокойство вызывает у меня дорога на Усть-Пристань: по ней нас можно обойти с севера. Выдвигаю на это направление восемнадцатую и двадцать четвертую кавдивизии с двумя батареями артиллерии.

Маршал Шапошников внимательно выслушал меня и сказал:

— Главное — не пустить немцев за канал. Надо продержаться еще немного. Скоро прибудет помощь.

— Товарищ маршал, будем драться до последнего дыхания, — ответил я. — Все сделаем, чтобы остановить фашистов, не допустить их к каналу...

Мехлис слушал этот разговор, прохаживаясь по комнате. А потом сам стал меня подбадривать, обещая скорую помощь. Из его слов я понял, что готовится решительный отпор захватчикам. Тут же выяснилась и причина его недавнего возбуждения: оказывается, он ехал из Дмитрова в Рогачево по единственной незаминированной дороге и не встретил там наших войск...

В 10 часов 30 минут 26 ноября к Рогачево приблизились передовые отряды противника, а еще через час началось наступление его главных сил. Против нас действовали части 6-й, 7-й танковых и 14-й моторизованной дивизий, а также 900-я бригада СС. Опять рвались на наших минах немецкие танки. Опять горели неприятельские автомашины и бронетранспортеры. Трижды в течение дня предпринимал враг фронтальные атаки и всякий раз откатывался с тяжелыми потерями.

С утра 27 ноября на нас обрушился огонь тяжелой артиллерии, усилились бомбардировки с воздуха. Гитлеровцы начали обходить Рогачево с востока и вбили клин между войсками, оборонявшими этот город, и 107-й мотострелковой дивизией. Враг явно стремился расчленить и уничтожить наши войска по частям.

«Что делать? — напряженно размышлял я. — В Рогачево можно продержаться наличными силами еще несколько дней: поселок подготовлен к круговой обороне. Но, блокировав нас здесь, противник неминуемо нанесет удар главными силами по войскам, обороняющимся на рубеже Коньково, Синьково, Ольгово, и, вероятно, его танки прорвутся тогда за канал Москва — Волга». Вспомнил разговор с маршалом. Он подчеркнул, что главная наша задача — не пустить немцев на восточный берег канала. Я дал слово выполнить ее во что бы то ни стало, значит, выбора у меня нет.

После мучительных размышлений решил оставить Рогачево и отходить на последний перед каналом рубеж.

Связался по радио с Чанчибадзе.

— Порфирий Григорьевич, — говорю ему, — немцы обошли Рогачево, перехватили дорогу на Дмитров между мною и вами. Поодиночке нам не устоять. Отвожу войска из Рогачево к вам.

— Другого выхода и я не вижу, — согласился со мной Чанчибадзе.

— В таком случае приказываю нанести удар по противнику, прорвавшемуся севернее дороги на Дмитров, а мы при отходе будем крушить все, что есть у немцев южнее этой дороги.

Согласовали время удара и сумели нанести его синхронно. В скоротечном этом бою фашисты потеряли 14 танков, 12 бронетранспортеров, до 400 солдат и офицеров. Наши потери составили 12 человек убитыми и 17 ранеными.

Соединившись с главными силами подчиненных мне войск, я объехал на машине все части, призвал бойцов, командиров и политработников мужественно отстаивать Каждый окоп, каждую огневую позицию.

— Отходить некуда, — говорил я. — За каналом для нас земли нет. Родина приказывает остановить врага здесь, и мы должны выполнить этот приказ.

С напряженным вниманием слушали меня верные боевые товарищи, и лица их, почерневшие за эти дни, выражали неколебимую решимость.

Гитлеровцы уже видели в свои бинокли канал Москва — Волга, город Яхрому — на западном его берегу и Дмитров — на восточном. Враг остервенело бросался в атаки, но всякий раз мы выдерживали его натиск. У нас даже раненые бойцы, способные держать в руках оружие, не покидали поле боя. Вдохновляли бойцов, укрепляли их боевой дух отличные действия приданных нам двух батарей «катюш». Опять отличились и наши конники: в критические моменты боя они лихо вырывались из лесов, наносили свои неотразимые удары по пехоте противника и снова исчезали в лесах.

Немецко-фашистское командование стремилось деморализовать нас полти беспрерывными налетами авиации, В дело пошли даже 500-килограммовые фугасные бомбы. Но и это не помогло. В полевых условиях больших потерь войскам такие бомбы не причиняли. Правда, несколько человек было контужено. Взрывной волной тряхнуло и меня, отбросило метров на пятнадцать, однако только оглушило и растревожило раненую руку.

Во время одной из таких бомбежек, 28 ноября, к нам прибыл командующий 30-й армией Д. Д. Лелюшенко. От него мы узнали, что и на правом фланге армии фашисты не сумели форсировать Волгу. И еще одним сообщением порадовал нас командарм.

— Еду в Дмитров, — сказал он, — туда уже прибывает подкрепление — первая ударная армия...

Угасал короткий день предзимья. Крепчал мороз. Темнело. А на душе было тепло и светло: задача выполнена, враг остановлен с немалыми для него потерями. Только в боях под Рогачево и Дмитровом уничтожено более 2000 неприятельских солдат и офицеров, 70 танков, 25 арторудий, 60 пулеметов. А сколько сожжено автомашин... Этого мы не могли подсчитать даже приблизительно.

Проводив в Дмитров командарма, я задержался ненадолго у входа в свой блиндаж с группой ближайших помощников. Стояли, обменивались мнениями о только что закончившихся боях. Наслаждались тишиной, от которой успели отвыкнуть. Вдруг в тишине послышалось урчание автомобильного мотора. Все оглянулись. Машина приближалась со стороны Дмитрова. В нескольких шагах от нас шофер резко затормозил. Открылась дверца, из машины вышел генерал Иван Павлович Камера. Бывший командир конартдива 5-й Кубанской кавбригады являлся теперь, как мне уже было известно, начальником артиллерии Западного фронта.

— Везет мне! — бросился я к генералу. — Недавно встретил Рокоссовского, а сейчас вот — вы!

— Не радуйся! — мрачно прервал меня Камера. — Почему сдал без приказа Рогачево? Знаешь, что за это полагается!.. Командующий фронтом послал разобраться.

Я стал приводить свои доводы. Иван Павлович как будто и принимал их, но держался по-прежнему строго и даже, я бы сказал, отчужденно.

— Следовало доложить командарму, — напирал он.

— У меня же узел связи бомбами разбило, а все решали минуты... Спросите у людей, — кивнул я на стоявших поодаль командиров. — Они вам расскажут, какова была обстановка.

Генерал Камера подошел к Чанчибадзе, поздоровался и начал расспрашивать, при каких обстоятельствах мы оставили Рогачево.

— Если уж наказывать, так всех нас вместе, — сразу отрезал тот. — Спасибо надо сказать Георгию Ивановичу, а то бы вам не пришлось разговаривать с нами. Доложите это наше мнение командующему фронтом.

И. П. Камера уехал. Что он докладывал, не знаю, только сразу вслед за ним появился у нас член Военного совета фронта В. Е. Макаров. После беседы с командующим армией, а также с командирами частей и соединений он пригласил меня и пожал руку:

— Молодец! Правильно сделал. Не побоялся ответственности.

А еще днем позже позвонил начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. Д. Соколовский:

— Как дела, казак? Руководишь штабом армии, а ко мне не показываешься.

— Боюсь, — ответил я в тон ему.

— Можешь теперь не бояться. Полностью реабилитирован. Как только разберетесь там с левым соседом, приезжай. Надо поговорить.

Генерал Соколовский имел в виду передачу части наших позиций 29-й стрелковой бригаде 1-й ударной армии, С командиром этой бригады я уже встречался. Молодой, одетый во все новенькое подполковник держался очень самоуверенно. Сказал, что на позиции нашего 923-го стрелкового полка и дивизиона 76-миллиметровых пушек он намерен поставить один свой батальон с батареей 45-миллиметровых орудий.

— И только! — удивился я. — Не маловато ли?

— Да что вы! У меня ж какие орлы!

— Видел. Ребята бравые. Но еще не обстреляны... Давайте поступим так: запросим разрешение командарма оставить на месте наш полк и дивизион хотя бы до завтрашнего утра, пока вы подтянете всю свою бригаду. Люди у нас обстрелянные, пушки помощнее.

— Что ваш полк, когда за мной целая армия! — рассмеялся весело подполковник.

— А все же доложите своему командующему армией о нашем разговоре, — настаивал я.

— Не могу, — решительно возразил он. — Мне приказано сменить вас сегодня, а приказы не обсуждаются...

Расплата за беспечное молодечество этого подполковника оказалась очень тяжелой. В ночь на 28 ноября передовой отряд противника стремительным броском ворвался в Яхрому, захватил мост и переправился на восточный берег канала. Всю ночь шла перестрелка. На рассвете к немцам, переправившимся через канал, подошло подкрепление, и они развили успех: захватили Перемилово, Ильинское и Б. Семешки. Создалось кризисное положение. Лишь вводом в бой бронепоезда, а также 29-й и 50-й стрелковых бригад 1-й ударной армии, при энергичной помощи 30-й армии с севера, враг был отброшен на западный берег канала, однако Яхрома осталась в его руках. Притом, на мой взгляд, совершенно без надобности были взорваны Яхромский и Дмитровский мосты, что потом значительно осложнило наше контрнаступление.

В эти же дни нашлась наконец группа войск генерала Ф. Д. Захарова, которую мы безуспешно разыскивали, ведя бой за Клин. Она, оказывается, была окружена противником в районе Каменка, Федоровка. После выхода этих войск из окружения их передали в состав 1-й ударной армии.

К концу ноября 1941 года гигантская битва на полях Подмосковья вступила в решающую фазу. Немецко-фашистское командование израсходовало все свои оперативные резервы. Советские войска — в том числе наша 30-я армия — в самоотверженных схватках с врагом сломили его ударную силу и выиграли время, необходимое нашему Верховному Главнокомандованию для подтягивания из глубины страны мощных стратегических резервов. На подступах к Москве, как в давнее лихолетье, собиралась грозная рать, готовая разгромить и отбросить полчища иноземных захватчиков.

1 декабря Д. Д. Лелюшенко и член Военного совета армии Н. В. Абрамов были вызваны в штаб Западного фронта. Командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков ознакомил их с замыслом предстоящего контрнаступления, в котором 30-й армии отводилась важная роль. Ее войска занимали исключительно выгодное оперативное положение. Они нависали над левым флангом и тылом главной вражеской группировки северо-западнее Москвы, угрожая ударом на Клин перерезать основные коммуникации противника. Учитывая это, командование фронтом значительно усиливало нашу армию. Ей передавались четыре свежие стрелковые дивизии, сформированные на Урале и в Сибири, а также еще одна кавалерийская дивизия под командованием полковника Н. В. Горина. Кроме того, армия пополнялась маршевыми подразделениями, получила 927-й и 695-й артиллерийские полки, 24-й и 30-й отдельные дивизионы гвардейских минометов. Для нас было занаряжено большое количество автоматического стрелкового оружия, изготовленного на московских заводах.

Все это следовало принять и распределить в крайне ограниченный срок. Потребовалась четкая организация армейского и войскового тыла, значительно ослабленного и расстроенного в ходе тяжелых оборонительных боев. Надо было немедленно восстановить все тыловые подразделения и службы, максимально приблизить к войскам склады, избрать и подготовить пути подвоза материальных средств.

Менее чем за неделю нам удалось сделать очень многое. С армейской станции снабжения Савелово грузы доставлялись железнодорожными летучками в Талдом, Вербилки, к платформам Соревнование и Бол. Волга, а оттуда отправлялись в войска автомобильным и гужевым транспортом. Значительная часть грузов перевозилась автомобильными колоннами непосредственно из Москвы.

К началу наступления у нас имелось в среднем по 1,5 боекомплекта снарядов и патронов. Этого, конечно, было маловато, но мы надеялись, что в ходе операции приток боепитания возрастет. Запасы же бензина составляли по три заправки на каждую автомашину, что вполне обеспечивало нормальную работу армейского транспорта в течение 7–8 дней. Хуже обстояло дело с дизельным топливом для танков, которое надлежало подвозить с московских баз.

Заготовки продовольствия и фуража производились в основном за счет местных ресурсов. Большую помощь в этом оказывали нам партийные и советские организации Конаковского и Рождественского районов, а также городов Талдом, Кимры, Калязин и Кашин. Они передали армии большое количество зерна, обеспечили размол его и выпечку хлеба. У нас появился свой гурт скота, сполна удовлетворявший потребности войск в мясе.

Кимрские, талдомские, калязинские, кашинские валяльные мастерские изготовили для нас 12000 пар валенок. Швейные фабрики пошили несколько тысяч телогреек, ватных брюк, шапок, рукавиц и до 15000 белых маскхалатов. Большое количество теплой одежды и зимней обуви прислали москвичи. Все это пошло на переобмундирование старых наших соединений и частей, новые же прибыли уже обмундированными по-зимнему.

Немалых забот потребовало строительство переправ. Хотя канал и замерз, но тонкий лед не мог выдержать тяжелую технику. За пять суток с помощью местного населения было возведено 8 мостов. Кроме того, для танков соорудили наплавную переправу длиною 86 метров, усиленную бревнами и рельсами.

Одновременно штаб армии спешно разрабатывал оперативные документы и осуществлял руководство перегруппировкой войск.

Задача перед нами стояла сложная: противник все еще значительно превосходил 30-ю армию в технической оснащенности.

Принято считать, что для обеспечения успеха в наступлении необходимо иметь не менее чем полуторное превосходство над противником в силах и средствах. У нас этого не было. Но наши войска превосходили врага в морально-боевом отношении. Мы защищали свою Родину, свою землю, имели крепкий тыл, опирались на несокрушимую волю к победе всего советского народа. А у гитлеровцев, напротив, после двукратного провала их наступления на Москву моральный дух резко понизился, в глубоком их тылу бушевало пламя партизанского движения.

Командующий армией решил наносить главный удар четырьмя свежими стрелковыми дивизиями (365, 371, 379, 363-й) и двумя танковыми бригадами(8-й и 21-й) с плацдарма южнее Конаково, Иваньково. Справа ударную группировку обеспечивали 185-я стрелковая и 82-я кавалерийская дивизии, наступавшие в направлении Демидово. Еще правее, вдоль северного берега Московского моря? действовали 46-я кавалерийская и 107-я мотострелковая дивизии. Им приказывалось прежде всего воспрепятствовать подходу вражеских резервов со стороны Калинина. В последующем 107-я мотострелковая и 82-я кавалерийская дивизии, усиленные 145-м отдельным танковым и двумя лыжными батальонами, должны были составить группу развития успеха на направлении главного удара.

Вспомогательный удар наносила левофланговая группа армии в составе 348-й стрелковой дивизии, 923-го стрелкового полка, 18-й и 24-й кавалерийских дивизий. Ей надлежало отбить у противника Рогачево, Воронино, Спас-Коркодино и в дальнейшем наступать на восточную окраину Клина. Возглавить эту группу предложили мне.

Атаковать противника решили без предварительной артиллерийской подготовки. Он ведь фактически не имел стабильной, сплошной обороны, а занимал лишь населенные пункты, превратив их в узлы сопротивления. Из показаний пленных мы знали, что гитлеровцы не настроены обороняться, а подтягивают силы для нового броска вперед. С этой целью к Рогачево выдвигалась 900-я моторизованная бригада СС. Нашего наступления немцы не ждали.

В этих условиях незачем было тратить на артподготовку все еще дефицитные снаряды и в какой-то мере лишать себя преимущества внезапного удара по врагу. Куда выгоднее атаковать его втихую, ночью — захватить врасплох.

Всю противотанковую и дивизионную артиллерию предполагалось поставить на лыжи и использовать в качестве непосредственного сопровождения пехоты. Начало атаки назначили на 5 декабря, за три часа до рассвета.

Этот наш план операции был утвержден командующим фронтом без каких-либо изменений. Пока в войсках заканчивалась подготовка к его осуществлению, я по делам службы побывал в Москве. Пользуясь случаем, заглянул к начальнику Главного артиллерийского управления Н. Д. Яковлеву.

Николай Дмитриевич встретил меня с распростертыми объятиями.

— Слышал. Устояли герои. Поздравляю, — сыпал он обычной для него скороговоркой.

Я тотчас воспользовался добрым его расположением, рассказал, какую нелегкую задачу возложили на меня, и попросил:

— Помогите артиллерией, снарядами, чем можете.

— Рад бы, Георгий Иванович, но каждая пушка на учете у Верховного Главнокомандующего, — отрицательно покачал головой генерал.

— Ну посудите сами, — продолжал настаивать я, — как можно наступать против танковых частей без артиллерии.

— Хорошо. Иди пообедай, — сказал он. — Попытаюсь что-нибудь сделать.

Через полчаса я снова был у Яковлева.

— Ох и настырный же ты, друг мой! — улыбнулся Николай Дмитриевич. — Будет у тебя полностью укомплектованный артиллерийский дивизион. Сегодня же направят в район Дмитрова.

— Только и всего?

— Вон как?! — удивился Яковлев. — Это же шестнадцать орудий: по две батареи 76-миллиметровых пушек и 122-миллиметровых гаубиц! Спасибо должен сказать... Да, вот еще наряд на двести пятьдесят автоматов. Немедленно поезжай за ними на автозавод имени Сталина. И больше не проси...

В отделе сбыта автозавода пожилая женщина придирчиво рассмотрела поданную ей бумагу и повела меня в подвальное помещение, приспособленное для пристрелки оружия. Автоматы пристреливали мальчики в возрасте 14–15 лет, которые вмиг окружили меня. Один из них, курносый, в большом, не по росту, пальто, заикаясь от волнения, спросил:

— Дядь, а нас на фронт не возьмешь?

— Рано, сынок, — погладил я его по вихрастой голове. — Вы нужны здесь. Автоматы пристреливать тоже ведь нужно кому-то...

С завода я уезжал, до глубины души тронутый этой случайной встречей.

На пути к Дмитрову все время обгонял колонны войск — сосредоточивалась 1-я ударная. А у себя в штабе застал смятение. Начальник оперативного отдела обычно невозмутимый полковник Бусаров взволнованно доложил, что предназначенные нам сибирские и уральские дивизии, коим предстоит действовать на главном направлении, к установленному сроку сосредоточиться в исходных районах не успеют. Они еще находятся на марше, а 363-я даже в эшелонах, только приближающихся к Загорску.

Я пошел к командарму. Обсудили создавшееся положение, доложили командующему фронтом. Генерал армии Г. К. Жуков явно был недоволен этой задержкой, но, сознавая, что нашей вины в том нет, разговаривал с Д. Д. Лелюшенко довольно сдержанно и разрешил перенести начало нашего наступления на 6 декабря.

В полдень 5 декабря я выехал в штаб 348-й стрелковой дивизии, сосредоточившейся двумя полками восточнее Рогачево. Туда же было приказано прибыть командирам 18-й и 24-й кавалерийских дивизий — генералу П. С. Иванову и подполковнику А. Ф. Чудесову, Обоих кавалерийских командиров я хорошо знал и высоко ценил, хотя по складу характера они были далеко не одинаковы: Иванов при всей своей опытности был очень осмотрителен, Чудесов же — порывист, лих, бесстрашен. А вот командира 348-й стрелковой дивизии полковника Анисима Стефановича Люхтикова мне еще не приходилось видеть в бою.

К моему приезду в штабе этой дивизии собрались все, кто требовался. Люхтиков доложил о готовности к выполнению боевой задачи. Приземистый, плотно сбитый, неторопливый в движениях, он при первом знакомстве показался мне несколько флегматичным, хотя в действительности это был на редкость энергичный, волевой командир.

— Как настроение, полковник? — спрашиваю его.

— В пределах нормы, — невозмутимо отвечает он.

— А в войсках?

— Боевое! — ответил за него комиссар К. В. Грибов. — Утром в частях состоялись партийные и комсомольские собрания, потом — митинги личного состава. Все горят желанием беспощадно громить фашистов.

— Что вам известно о противнике? Где начальник штаба дивизии?

Встал молодой, подтянутый майор Я. Ф. Иевлев. Развернул карту. Из его доклада следовало, что никаких существенных изменений в положении и поведении противника за последние сутки не произошло.

Ничего нового не добавили и кавалеристы. А. Ф. Чудесов, смеясь, рассказывал:

— Мои казачки прошлой ночью приволокли здоровенного фрица. Пугало огородное! Напялил на себя женское пальто. Голову и ноги обмотал тряпками. Привели его ко мне во всей «красе», и никак не пойму: то ли он пританцовывает с мороза, то ли трясется от страха...

Наши кавдивизии, сосредоточенные в лесу северо-восточнее Рогачево, приводили себя в порядок, бойцы кормили лошадей, ставили на полозья и крестьянские сани орудия, тяжелые пулеметы.

Нравились мне конники. И я очень сожалел, что в начале войны некоторые общевойсковые командиры неправильно использовали кавалерийские части и соединения, ставили их в оборону наряду с пехотой или бросали в конном строю против механизированных войск противника. В результате кавалерия несла напрасные потери, особенно в конском составе.

У нас в 30-й армии конница была в почете и действовала хорошо. Особенно на последнем оборонительном рубеже перед каналом Москва — Волга. Как только гитлеровцы усиливали нажим на нас с фронта, конники немедленно наносили удары по их тылам, громили вражеские штабы, взрывали склады, разрушали линии связи.

...Поочередно выслушав всех трех командиров дивизий, я ознакомил их с планом операции левофланговой группы. Вопросов по плану не последовало. Только А. С. Люхтиков заметил:

— Обижаете вы моего Захарова. Ему тоже хотелось бы наступать в первом эшелоне.

Командиры двух стрелковых полков майоры И. П. Захаров и А. А. Куценко стояли рядом с ним. Я посмотрел на них. Оба молодцы — как на подбор.

— Не обижаю, — ответил я Люхтикову, — а ставлю товарища Захарова на ответственный участок. Ему предстоит развивать успех всей группы.

В первом эшелоне у нас должны были наступать три стрелковых полка, в том числе 1170-й полк из дивизии Люхтикова. 18-й и 24-й кавалерийским дивизиям предстояло лесами обойти Рогачево с северо-запада и перерезать шоссе на Клин. Артиллерии тем временем следовало открыть огонь по восточной окраине города и положить там по три снаряда на каждый погонный метр неприятельской обороны.

Чудесова и Иванова я не стал задерживать — с наступлением темноты их дивизиям надо было уже начинать движение в обход Рогачево. А с остальными направился на НП Люхтикова, оборудованный в лесу восточнее Рогачево.

Надвигались сумерки, но в бинокль хорошо еще просматривался передний край обороны немцев. Справа и слева от дороги на Рогачево видны были по два орудия. Чуть в глубине — три танка. Я приказал Люхтикову послать туда ночью разведчиков, без выстрела перебить расчеты и развернуть орудия в сторону противника.

— К каждому захваченному орудию необходимо поставить наших артиллеристов. Это ваша забота, Николай Николаевич, — сказал я прибывшему вместе со мной подполковнику Олешеву.

Осталось у меня время и для личного знакомства с бойцами 348-й дивизии. Одетые в новенькие полушубки, шапки-ушанки и добротные валенки, они выглядели бодро и держались с достоинством. У многих рукавицы были заткнуты под ремни. Взглядом указываю на голые руки:

— Не холодно?

— Да мы ж уральцы! Для нас это не мороз.

— А как ориентируетесь в ночное время?

— С пути не собьемся, — дружно отвечали бойцы.

Заглянул и к артиллеристам. Все заняты делом: хлопочут у орудий и возле лошадей, заботливо укрытых попонами.

— Не отстанете от пехоты? — обращаюсь к рослому командиру расчета.

— Не должно быть. Кони у нас в теле, да и у самих силенки есть, где надо, подтолкнем, — широко улыбается сержант.

К ночи мороз усилился. В низких облаках появились просветы — там мерцали звезды. А над Рогачево небо вдоль и поперек исполосовано осветительными ракетами и трассирующими пулями. Так же, впрочем, как и вчера, и позавчера...

Ровно за три часа до рассвета мы перешли в наступление. Бойцы передовых отрядов, одетые в белые маскировочные халаты, бесшумно скрылись в заснеженном поле.

Я следовал с полком майора Куценко. Напряженно всматривался и вслушивался, стараясь угадать, что происходит впереди. Да так и не угадал, когда там наши расправились с боевым охранением врага.

Однако ворваться в Рогачево с ходу все-таки не удалось. Глубокий снег затормозил движение главных сил.

Противник успел опомниться и принять меры, чтобы удержать поселок. Завязался огневой бой. С рассветом появилась немецкая авиация. До вечера мы сумели овладеть лишь первой траншеей противника. И то не всей: в ней продолжались еще рукопашные схватки.

Меня очень беспокоило отсутствие вестей от кавалеристов. Только 8 декабря стало известно, что 18-я и 24-я кавалерийские дивизии заняли северо-западнее Рогачево деревни Кочергино, Жирково, Софрыгино и тем самым создали возможность для перехвата шоссе на Клин. Это заметно ослабило сопротивление противника в Рогачево и позволило 923-му стрелковому полку прочно закрепиться на северной окраине поселка.

Я потребовал от Иванова и Чудесова решительнее выдвигаться к шоссе, минировать его и держать под огнем имевшихся у них двух артиллерийских батарей. В результате противник вынужден был пользоваться для отвода своих войск из Рогачево другой, менее удобной дорогой в полосе 1-й ударной армии.

Получив данные об этом, мы усилили натиск. 923-й и 1170-й стрелковые полки ворвались в центр Рогачево и уже через несколько часов освободили поселок. Значительный урон нанесли они 900-й бригаде СС и наголову разбили 118-й полк 14-й моторизованной дивизии немцев. Всего за три дня боев левофланговые части 30-й армии, не имея ни одного танка, уничтожили 15 немецких да еще 11 захватили исправными. В числе наших боевых трофеев оказались также 14 арторудий разных калибров, 20 автомашин, 50 мотоциклов, 4 склада с боеприпасами.

Из поселка Рогачево мне удалось установить связь со штабом армии. Полковник Бусаров доложил, что на главном направлении и правом фланге наступление тоже развивается успешно. Части 365-й стрелковой дивизии под командованием полковника М. А. Щукина и 8-я танковая бригада во главе с полковником П. А. Ротмистровым устремились к Ямуге. 371-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Ф. В. Чернышева, взаимодействуя с 21-й танковой бригадой подполковника А. Л. Лесового, овладела поселком Борщево и продвигается в направлении Бирево, Теряева Слобода (12–15 километров севернее Клина). В районе Ватолино наши танкисты разгромили штаб немецкого полка, захватили его знамя, полностью уничтожили мотоциклетную роту и артиллерийский дивизион. На поле боя противник бросил 9 орудий, 18 станковых пулеметов, 50 автоматов, 3 миномета, 3 радиостанции, много снарядов, мин и патронов. В Непейцево 21-я танковая бригада истребила до батальона вражеской пехоты.

Энергичное наступление на Клин создало реальную угрозу коммуникациям 3-й и 4-й танковых групп противника. Немецкое командование прилагало все усилия, чтобы отразить наш удар на этом направлении и сохранить за собой возможность беспрепятственного движения по основным своим коммуникациям и рокадам. В район Клина спешно перебрасывались новые танковые и моторизованные части, а сам город готовился к круговой обороне. Такое же важное значение придавали гитлеровцы удержанию Солнечногорска и Истры.

Учитывая это, командующий Западным фронтом Г. К. Жуков потребовал от командующих 30-й, 1-й ударной, 20-й и 16-й армий форсировать наступление. В каждой из этих армий надлежало спешно сформировать сильные подвижные группы из танков, конницы и автоматчиков для выхода на тылы противника и уничтожения там складов горючего и боеприпасов, артиллерийской тяги, транспортных средств.

В 30-й армии подвижная группа составилась из 107-й мотострелковой и 82-й кавалерийской дивизий, 145-го отдельного танкового, 2-го и 19-го лыжных батальонов. Возглавил ее полковник П. Г. Чанчибадзе. Перед ним стояла задача: развить удар в обход Клина с северо-запада, перехватить шоссе в районе Теряевой Слободы и отрезать противнику пути отхода на Волоколамск. Одновременно генерал Лелюшенко решил ввести в бой свежую 379-ю стрелковую дивизию под командованием полковника В. А. Чистова, находившуюся до того во втором эшелоне. Она стремительным броском захватила Завидово, Спас-Заулок, Решетниково и тем самым облегчила 107-й мотострелковой дивизии переправу по льду через Московское море. Однако перед Чанчибадзе возникли новые трудности. Приданные ему лыжные батальоны оказались недостаточно подготовленными, танки с трудом пробивались через снега метровой толщины и сплошные лесные массивы. Действия нашей подвижной группы проходили в замедленном темпе.

9 декабря войска 30-й армии вышли на ближайшие подступы к Клину, полуокружив город с севера, северо-востока и юго-востока. Гитлеровцы яростно отбивались, часто контратаковали, используя свое подавляющее превосходство в танках. Некоторые населенные пункты (Спас-Коркодино, Щапово) неоднократно переходили из рук в руки.

Наконец 8-я танковая бригада полковника П. А. Ротмистрова во взаимодействии с 365-й стрелковой дивизией заняла Ямугу и завязала бои на подступах к Полуханово и Голядям. Командующий армией поставил перед этими двумя соединениями задачу: ночью прорваться через Голяди на юго-запад и перерезать шоссе на Высоковск.

К 6 часам утра 10 декабря эта задача была выполнена. Батареи 927-го и 542-го артиллерийских полков открыли огонь по аэродрому и колоннам противника, отходившим из Клина. Стремясь закрепить успех, командарм направил сюда 21-ю танковую бригаду, 2-й мотострелковый и 46-й мотоциклетный полки.

В то же время левый фланг армии при поддержке штурмовой и бомбардировочной авиации энергично пробивался вперед южнее и юго-западнее Клина, завершая окружение клинской группировки врага. Огорчало, что войска 1-й ударной, которые тоже должны были принять участие в боях за Клин, несколько запаздывали с выходом сюда. Тесного и непрерывного взаимодействия с ними установить не удавалось, хотя и принимались для этого все зависящие от нас меры.

Чем ближе мы подходили к городу, тем больше возрастало сопротивление. На подступах к нему противник имел сильные опорные пункты. Вокруг Клина были отрыты траншеи и окопы полного профиля, прикрытые минными полями и проволочными заграждениями в несколько рядов.

А командующий фронтом требовал, чтобы и мы, и 1-я ударная армия к 16 декабря вышли главными силами на рубеж Тургиново, Покровское, Теряева Слобода. Одновременно командармы Д. Д. Лелюшенко и В. И. Кузнецов получили от Г. К. Жукова следующее указание:

«1. Частью сил армий на ваших смежных флангах 13.12 завершить полное окружение немцев в районе Клина и пленить их.

2. Посредством самолетов, парламентеров, громкоговорителей немцам, находящимся в Клину, предложить Сдачу, обещав им сохранение жизни. В противном случае истребить их до единого.

3. Исполнение под личную ответственность командармов».

На то, что противник примет наш ультиматум, надежд было мало, а главные силы 30-й армии уже втянулись в ожесточенные бои за Клин. Я доложил об этом начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту В. Д. Соколовскому. Василий Данилович отнесся к моему докладу с пониманием, но в свою очередь разъяснил мне, что задержка с ликвидацией противника в Клину ставит под угрозу развитие успеха на всем правом крыле Западного фронта.

— Нельзя допустить, — продолжал он, — чтобы клинская группировка врага избежала полного разгрома и закрепилась где-либо западнее Клина, скажем, на рубеже Теряева Слобода, Волоколамск.

— Не допустим, — заверил я Соколовского.

— Надо хотя бы конницу выбросить в район Теряевой Слободы, — посоветовал он. — Направьте-ка туда Иванова и Чудесова.

— Эти дивизии ведут бой юго-западнее Клина, и вытащить их невозможно, — ответил я. — На Теряеву Слободу наступает наша подвижная группа. Она находится в тринадцати километрах от этого пункта. Постараемся выделить в помощь ей дополнительный отряд. Вас же просим подтолкнуть правый фланг Первой ударной, которая, по существу, не участвует в окружении Клина...

Тем временем командарм принял решение: ввести в бой 35-ю танковую бригаду полковника В. Ф. Минаева и оказать максимальную поддержку подвижной группе полковника П. Г. Чанчибадзе силами трех наших дивизий, действовавших на правом фланге, в полосе Тургиново, Покровское. Когда это решение обрело форму приказа и было доведено до исполнителей, я выехал в село Русино, где размещался штаб левофланговой группы. Стояла глубокая ночь. Чуть левее нас, перед фронтом 1-й ударной армии, холодное, усыпанное звездами небо подсвечивалось заревом пожарищ. Очевидно, гитлеровцы жгли деревни, стога сена и соломы. А это означало, что они начали отход.

А. С. Люхтиков доложил, что его 348-я стрелковая дивизия овладела селом Напругово, а справа от нас 24-я и 18-я кавалерийские дивизии успешно продвигаются к Некрасино и вот-вот должны перехватить шоссе между Клином и Высоковском. Тут же он рассказал мне о подвиге младшего лейтенанта Николая Шевлякова. Взвод этого молодого командира был прижат к земле пулеметным огнем из дзота. Шевляков решил уничтожить огневую точку. С двумя бойцами он подполз к ней и забросал амбразуру дымовыми шашками. На некоторое время вражеский пулемет умолк, но, едва взвод поднялся, пулемет ожил вновь. Тогда Шевляков бросился вперед и закрыл амбразуру своей телогрейкой, но сам был убит{4}.

К утру 14 декабря поступило донесение от командира 24-й кавалерийской дивизии А. Ф. Чудесова. Под покровом ночи конники стремительно ворвались на южную окраину Клина, спешились там и завязали бой в самом городе. На помощь им поспешила 348-я стрелковая дивизия: она овладела юго-восточной окраиной. С севера наступали части 371-й стрелковой дивизии. Но противник все еще сопротивлялся. Кризис разрешился лишь в упорном ночном бою, а в полдень 15 декабря в центре города встретились два наших стрелковых полка — полковника В. И. Решетова из 371-й дивизии и майора И. П. Захарова из 348-й.

В этот день в боях за Клин противник потерял до 3 тысяч солдат и офицеров, 42 танка, 27 орудий, 67 пулеметов, 650 автомашин, 132 мотоцикла и много другого военного имущества. Остатки его разбитых частей устремились на Высоковск. Но путь им преградили наши танкисты и 365-я стрелковая дивизия. Бой вспыхнул с новой силой, и в ходе его мы тоже понесли чувствительный урон. Пал смертью храбрых командир 46-го мотоциклетного полка майор Миленький. Погиб командир 35-й танковой бригады полковник В. Ф. Минаев.

Клинская же группировка противника фактически перестала существовать. Ее потери составили: до 18 тысяч человек убитыми и ранеными, 164 танка, свыше 30 бронемашин, 340 орудий и минометов, 1770 автомашин, 472 мотоцикла, 9 радиостанций, более 1700 пулеметов и автоматов. Кругом, насколько хватало глаз, по дорогам и возле них громоздилась искореженная вражеская техника, лежали окоченевшие, полузанесенные снегом трупы в серо-зеленых шинелях.

Эту картину разгрома гитлеровцев сутки спустя после взятия Клина созерцал прибывший сюда с многочисленной группой корреспондентов зарубежных газет и агентств министр иностранных дел Англии А. Иден. Он только качал головой, удивленный огромными потерями немецко-фашистских захватчиков. Оценивая действия советских войск в битве за Москву, Идеи воскликнул: «Подвиг этот поистине великолепен. Что можно еще сказать!»

* * *

Город Клин сильно пострадал от воздушных бомбардировок и артиллерийского обстрела. Большинство деревянных домов сгорело, кирпичные здания лежали в развалинах. Отступая, гитлеровцы взрывали больницы, школы, магазины, уничтожали фабрики и предприятия культурно-бытового назначения. Надругались над домом-музеем великого русского композитора П. И. Чайковского.

Я смотрел на следы этого варварского погрома и с ужасом думал: какой бы ущерб национальной культуре советского народа нанесли фашисты, если б им удалось ворваться в Москву! А ведь тогда мы еще не знали зловещих планов Гитлера в отношении нашей столицы. Нам и в голову не приходило, что он потребует стереть ее с лица земли, затопить водой, уничтожить не только исторические ценности, но и все население города, включая детей.

Мои размышления нарушил оперативный дежурный: он сообщил о срочном вызове к командарму. Отдав необходимые распоряжения Н. Н. Олешеву, я поспешил на командный пункт Д. Д. Лелюшенко и узнал там приятную новость: постановлением Совета Народных Комиссаров СССР от 8 декабря 1941 года мне было присвоено звание генерал-майора артиллерии, а командарму — звание генерал-лейтенанта. Кроме того, Дмитрий Данилович был награжден орденом Ленина. Повышались в званиях и награждались орденами и многие другие участники боев за Клин.

— Вот это хорошо! — сказал я, обращаясь к Лелюшенко. — Вероятно, в Москве догадались, что у нашего командарма иссяк запас карманных металлических часов, которыми он награждал отличившихся.

— Для тебя и часы найдутся, — засмеялся Дмитрий Данилович.

— Спасибо, у меня еще хорошо ходят те, что подарил Константин Константинович Рокоссовский на Дальнем Востоке.

— Вы, товарищи генералы, зубы нам не заговаривайте, — пошутил в свою очередь член Военного совета армии Н. В. Абрамов, обращаясь ко мне, — с вас ведь причитается.

М. М. Бусаров будто только и ждал этого: моментально поставил на стол бутылку коньяку.

Не мастак на тосты и отнюдь не любитель спиртного, я на этот раз опередил всех:

— Выпьем, друзья, за нашу первую большую победу!

Чокнулись, выпили, и на этом мое посвящение в генералы закончилось. Всех нас ждали неотложные дела. Армия наступала — ею следовало управлять: ставить новые и новые задачи соединениям, контролировать выполнение отданных приказов и распоряжений, заботиться о материальном обеспечении боя и жизни войск. Последнее было сопряжено с особыми трудностями: тылы наши растянулись, снежные заносы на дорогах угрожающе снизили темп движения автомашин с грузами и даже гужевых обозов. Если нехватку боеприпасов мы могли еще восполнить частично за счет трофеев, то положение с продовольствием становилось критическим. В отбитых у противника населенных пунктах не осталось ничего съестного, а то, что осталось, было либо отравлено, либо испорчено бензином.

В каждой деревне, каждом селе нас встречали измученные голодом дети. Больно было видеть их страдания, и воины делили с ними свой и без того скудный паек.

Выполняя указания командования Западного фронта о неотступном преследовании недобитого врага мы создали еще две подвижные группы: конную, в которую вошли 24-я и 18-я кавдивизии, и танковую, объединившую 8, 21 и 35-ю танковые бригады под общим командованием полковника П. А. Ротмистрова.

Ранее же созданная группа полковника П. Г. Чанчибадзе действовала уже в тылу противника, у Теряевой Слободы. Нам стало известно, что фронтовым командованием планируется выброска в этот район воздушного десанта. Мы, конечно, уведомили об этом Порфирия Григорьевича, а также позаботились о доставке ему с помощью самолетов боеприпасов и продовольствия.

Совершенно неожиданно для нас 16 декабря последовала директива Ставки Верховного Главнокомандования о возвращении 30-й армии в состав войск Калининского фронта. Нужно было срочно устанавливать связь с другим фронтовым командованием, его органами управления и снабжения, что всегда хлопотно, а в данном случае оказалось еще и небезболезненно.

Командующий Калининским фронтом генерал-полковник И. С. Конев сразу же изменил нашу задачу. Армии было приказано: с рубежа реки Лама повернуть на северо-запад и нанести удар в направлении Шестаково, Бобынино, Бороздино. К исходу 18 декабря мы должны были достигнуть реки Лобь, а подвижными частями выйти в район Микулино Городище. 21 декабря надлежало овладеть уже рубежом реки Волга от Акишево до Старицы и таким образом перехватить пути отхода калининской группировки противника в южном и юго-западном направлениях.

Всем командирам дивизий было предложено в срочном порядке сформировать лыжные отряды и вооружить их автоматами, пулеметами, легкими минометами, противотанковыми ружьями. Отрядам этим следовало уже в ночь на 17 декабря просочиться в леса на западный берег Ламы и с утра атаковать противника с тыла.

Утром 17 декабря приступили к выполнению задачи и главные силы армии. День выдался безветренный, по очень холодный. Мороз достигал 35 градусов, но наши сибиряки и уральцы, казалось, не обращали внимания на лютую стужу. Сами увязая в снегу по колено, они еще помогали лошадям тянуть орудия и сани с боеприпасами, продовольствием, фуражом. Причем действовали спокойно, с шутками да прибаутками. Изумительная выносливость сибиряков и уральцев достойна была восхищения.

Бои за овладение рубежом Ламы приняли, однако, затяжной характер. Не всем дивизиям удалось сразу прорваться на западный берег реки. Сопротивление противника было упорным. Некоторые деревни по нескольку раз переходили из рук в руки. Активно действовала немецкая авиация. Лес стонал от разрывов бомб.

О напряженности боев на Ламе говорит уже то, что, по данным самих гитлеровцев, они в течение неполных пяти дней (с 17 по 21 декабря) потеряли здесь убитыми и ранеными 2500 солдат и офицеров. За этот же срок только в полосе 30-й армии было уничтожено или захвачено: 30 танков, 6 бронемашин, 47 арторудий, 77 минометов, 18 пулеметов, 490 автомашин, 92 мотоцикла.

Наконец к исходу 21 декабря 30-я армия совместно с правофланговыми армиями Западного фронта завершила прорыв обороны немцев на Ламе и передовыми частями вышла к реке Лобь.

На следующий день нам было приказано разворачивать армию с северо-западного направления на юго-запад и наносить главный удар уже не на Старицу, а на Зубцов, прорываясь подвижными частями в Погорелое Городище. Практически это означало для нас новую перегруппировку сил.

В результате таких «оперативных зигзагов» подвижная группа полковника П. Г. Чанчибадзе заблудилась в лесах и очутилась в тылу наших стрелковых соединений. В целом же наступление 30-й армии на зубцовском направлении развивалось еще медленнее, чем на Ламе. Опираясь на Лотошинский укрепленный район и используя более развитую здесь сеть дорог, противник создал на нашем пути прочную и глубокую оборону, широко маневрировал танками и мотопехотой.

* * *

В начале января 1942 года силами Калининского и Западного фронтов была предпринята Ржевско-Вяземская наступательная операция. У меня остались о ней самые горестные воспоминания.

По первоначальному плану Калининский фронт должен был нанести главный удар своей 30-й армией из района западнее Ржева и развивать его в направлении Сычевки и Вязьмы с целью окружения действовавшей там сильной группировки немецких войск. В прорыв на этом направлении предполагалось ввести кавкорпус, объединивший всю имевшуюся в распоряжении командующего фронтом конницу, а также бывшую 107-ю мотострелковую дивизию, которая стала уже 2-й гвардейской.

Двум другим армиям Калининского фронта — 29-й и 31-й — надлежало тем временем овладеть Ржевом. Еще одна армия (22-я) нацеливалась на города Белый и Ярцево; ее главная задача — оградить ударную группировку от возможного контрудара противника с запада.

Все у нас, казалось, шло хорошо. 365-я стрелковая дивизия уже завязала бои за юго-западную окраину Погорелого Городища. К ней подтягивались 348-я и 379-я стрелковые дивизии, перехватившие железную дорогу и шоссе в районах Княжьих Гор и Шаховской. Части 371-й и 185-й стрелковых дивизий переправились по льду через реку Держа северо-восточнее Погорелого Городища. Танковая группа полковника Ротмистрова устремилась на Новоселово. И вдруг устное распоряжение командующего фронтом: перебросить всю армию без танковой группы и конницы — в район севернее Ржева, я армейский командный пункт расположить в лесу северо-западнее деревни Петрищево.

Разъяснять, чем это вызвано, генерал-полковник И. С. Конев не стал, и Военный совет армии, не понимая, что происходит, направил шифровку Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину. Вместе с Лелюшенко и Абрамовым этот документ подписал и я. Мы докладывали, что соединения 30-й армии прошли с боями от 180 до 220 километров, что они значительно ослаблены, что в некоторых полках насчитывается всего по сотне бойцов. И выражали сомнение в целесообразности переброски армии с направления, где наметился успех, в иной район, удаленный от рубежа действий армии на 140–160 километров.

23 января, когда наши войска были уже на марше, командарм получил ответ И. В. Сталина. Верховный Главнокомандующий уведомлял, что в сложившейся обстановке он считает решение И. С. Конева правильным.

А обстановка складывалась так.

8 января войска 39-й армии прорвали оборону гитлеровцев на 15-километровом участке и вышли западнее Сычевки, где встретили упорное сопротивление. На помощь им была брошена 29-я армия. Но гитлеровцы, воспользовавшись растянутостью боевых порядков наших войск, 23 января встречными ударами из Ржева и Оленино закрыли узкий прорыв. 39-я и 29-я армии сами оказались в окружении. Теперь 30-й армии предстояло выручить их.

Армию усилили несколькими стрелковыми дивизиями и танковыми бригадами. Принимая их, я неожиданно встретился с генерал-майором В. С. Андреевым — моим командиром на Пятигорских пехотных курсах в 1921 году. Владимир Семенович помнил меня буквально мальчишкой, а тут увидел убеленного сединой генерала.

Времени у обоих было в обрез, но мы все же вспомнили нашу совместную службу на Кавказе и обменялись фронтовыми новостями. Кстати, от него я впервые услышал о бессмертном подвиге Зои Космодемьянской.

...Противник, видимо, обнаружил сосредоточение 30-й армии и не замедлил атаковать ее. Однако наши войска ответили решительной контратакой и, нанеся немцам значительный урон, отбросили их в исходное положение. В этих первых боях севернее Ржева особо отличилась 143-я танковая бригада.

В течении февраля мы неоднократно пытались деблокировать 29-ю армию. Однако безрезультатно. Создавались разного состава ударные группы, сменялись командующие этими группами, а сломить сопротивление гитлеровцев мы не могли. Противник создал здесь глубоко эшелонированную оборону, до предела насыщенную огневыми средствами.

До 29-й армии оставалось преодолеть всего каких-нибудь 4–5 километров. Но это ничтожное, в сущности, расстояние невозможно было пройти без мощной артиллерийской и авиационной поддержки. А в тот отрезок времени мы испытывали острейший недостаток в боеприпасах. У окруженной 29-й армии снаряды вообще кончились, да и патроны были на исходе.

И все-таки она держалась на ограниченном пространство, напоминавшем островок, — до 20 километров в длину и 10 километров в поперечнике.

Напряженные бои на северо-восточных подступах к Ржеву продолжались и весной и летом 1942 года.

Враг рвался тогда на Кавказ и к Сталинграду. Ставка Верховного Главнокомандования прилагала максимальные усилия, чтобы остановить и разгромить его на этих важнейших направлениях. Естественно, туда главным образом и направлялись людские резервы, боеприпасы, вооружение, боевая техника. В то же время и от войск, которые действовали на западном направлении, требовалось предельное напряжение сил. Они обязаны были не только надежно прикрыть Москву, но и сковать здесь как можно больше неприятельских дивизий. Видимо, так и нужно понимать необходимость возобновления Ржевской операции в июле — августе 1942 года при крайне неблагоприятных погодных условиях.

Утром 24 июля я выехал в район Ново-Семеновское, Плотникове, откуда 30-я армия наносила главный удар. Передо мной открылась безрадостная картина. На огневые позиции артиллерии снаряды подавались вручную бойцами стрелковых полков. Образовался живой конвейер протяженностью в несколько километров. В ряде мест люди стояли в воде выше колен.

В таких тяжелейших условиях войска шаг за шагом пробивались вперед и в середине августа овладели основным опорным пунктом врага — Полунино.

А 22 августа последовал новый боевой приказ. 30-й армии предписывалось: шестью стрелковыми дивизиями, одной стрелковой бригадой и танковой группой (до 100 танков) при поддержке шести артиллерийских полков РГК нанести удар из Полунино в направлении Ноздырево, имея ближайшей задачей уничтожение противника в Бердихине, Зеленкине, Поволжье. В дальнейшем необходимо было форсировать Волгу и совместно с 29-й армией захватить город Ржев.

В течение четырех суток 30-я армия освободила несколько населенных пунктов, но в двух километрах от Ржева была остановлена. Сопротивление противника резко возросло, увеличилась плотность его артиллерийского и минометного огня, повысилась активность авиации.

Такое же упорное сопротивление неприятель оказывал и войскам 29-й армии.

Очередной директивой командующего фронтом от 26 августа задача овладения Ржевом возлагалась и на 39-ю армию. Наступление продолжалось. Однако успехи были незначительными.

Обороне Ржева противник придавал исключительное значение. За зиму, весну и лето он сильно укрепился здесь, создал даже железобетонные сооружения. Все подступы к городу прикрывались сплошными полями минновзрывных заграждений. Пожалуй, впервые с начала войны советские войска натолкнулись здесь на тщательно подготовленную в инженерном отношении, до предела насыщенную огневыми средствами долговременную оборону немцев. Преодолеть ее можно было только после многодневной артиллерийской и авиационной обработки. А у нас в то время такой возможности не имелось.

В наспех организованных атаках, при слабой артиллерийской поддержке, пехота и танки несли немалые потери. Дело доходило иногда до того, что из-за малочисленности стрелковых подразделений в боевые порядки ставились в качестве стрелков артиллерийские расчеты, связисты, химики, саперы, личный состав штабов и органов тыла.

Однажды в моем присутствии командующий фронтом приказал командиру 220-й стрелковой дивизии полковнику С. Г. Поплавскому лично возглавить атаку. Полковник сел в один из четырех имевшихся в его распоряжении танков и повел за собой стрелковые части. На беду, этот танк попал гусеницей в залитую водой глубокую траншею и сел днищем на грунт. Фашисты пытались захватить командира дивизии в плен. Он вместе с экипажем танка отбивался от них сначала из пушки и пулемета, а потом из автомата и гранатами. Только ночью удалось спасти его.

Узнав об этом, И. С. Конев потребовал отстранить Поплавского от командования дивизией. Я решительно встал на защиту Станислава Гиляровича:

— Товарищ командующий! Вы при мне отдавали ему приказание возглавить атаку. За что же его наказывать? Он с первых дней на войне, боевой, заслуженный командир, награжден двумя орденами Красного Знамени, второй раз сегодня ранен и контужен.

— Я не требовал, чтобы он забирался в танк, — возразил Конев, но тут же смягчился и уже спокойно спросил, серьезно ли ранен полковник.

Ему было доложено, что ранение не тяжелое, Поплавский останется в строю...

Этот частный как будто бы эпизод тоже по-своему характеризует драматичность обстановки, в которой протекала операция. Овладеть Ржевом в 1942 году нам так и не удалось.