Новые испытания

В то время как Советский Союз наращивал темпы социалистического строительства, империалистические государства переживали тяжелейшую экономическую депрессию, которая до крайности обострила все их внутренние и внешние противоречия. Одним из уродливых порождений этих противоречий явились возникшие в некоторых странах фашистские режимы.

Первой на путь фашизма встала Италия. В январе 1933 года фашистская диктатура победила в Германии. Жестоко расправившись с прогрессивными силами в этих двух странах, фашистские заправилы ринулись завоевывать мировое господство.

В 1935 году Италия напала на Эфиопию (Абиссинию). Через год итальянские и германские фашисты поддержали контрреволюционный мятеж генерала Франко в Испании. В том же году Германия заключила так называемый антикоминтерновский пакт с Японией. Потом к этому пакту присоединилась и фашистская Италия. Образовался агрессивный блок Рим — Берлин — Токио, провозгласивший главной своей целью «крестовый поход против коммунизма».

Советское государство вынуждено было принимать экстренные меры по дальнейшему укреплению своей обороноспособности: увеличить производство боевой техники и оружия, приступить к формированию новых воинских частей, в том числе артиллерийских.

В начале августа 1937 года меня назначили командиром заново сформированного 181-го артиллерийского полка резерва Главного Командования. Он дислоцировался в Хабаровске.

В Хабаровск уезжала и моя жена — ее избрали секретарем Дальневосточного крайкома ВЛКСМ.

Жаль было расставаться с друзьями из Де-Кастри. За шесть без малого лет нелегкой службы мы сблизились со многими. Особенно близким и дорогим стал нам С. В. Руднев. На прощание Семен Васильевич обнял меня, пожелал успехов и выразил надежду, что мы еще встретимся. К сожалению, надежда эта не сбылась...

До сказочно красивого озера Кизи, обрамленного вековыми деревьями и буйными зарослями камыша, ехать пришлось в пролетке. Затем мы катером добрались до села Мариинское и там сели на пароход, следовавший по Амуру в Хабаровск.

Прибыв к месту назначения, я сразу направился в штаб ОКДВА, к начальнику артиллерии комдиву Леоновичу. От него и узнал впервые, что из себя представляет доверенный мне полк. В состав его входили четыре артиллерийских дивизиона по 12 орудий в каждом (из них два дивизиона имели на вооружении 122-миллиметровые пушки, а два других — 152-миллиметровые пушки-гаубицы). Кроме того, в полку были: дивизион артиллерийской инструментальной разведки (АИР), парковый дивизион, школа младших командиров и артиллерийские мастерские. Тягловую силу составляли 260 тракторов ЧТЗ-60 и 1000 лошадей.

— Справлюсь ли с такой махиной? — засомневался я.

— Должен справиться! — убежденно сказал начальник артиллерии.

В полку меня уже поджидали бывший его командир, назначенный недавно комендантом УРа, полковник Николай Митрофанович Пожарский и военком полка С. Г. Лесь. Оба они производили приятное впечатление: видно было, что хорошо сработались, даже сдружились и дело свое знают по-настоящему...

Летом день длинный. До вечера я успел побывать во всех дивизионах. В первую очередь познакомился с дивизионом АИР. До этого мне не приходилось видеть аировской аппаратуры. Командир дивизиона Н. И. Максимов показал ее и рассказал о принципах фотографической, топографической, звуковой разведки. Тогда же мы договорились, что он поучит меня своей специальности.

От Максимова направился в 1-й дивизион. По пути туда военком полка обстоятельно проинформировал меня о командире этого дивизиона Иване Сергеевиче Жулине. Он охарактеризовал его в общем-то положительно, но считал Жулина недостаточно требовательным. Так оно и оказалось в действительности. Следствием этого являлись значительные недостатки в содержании тракторного парка и конского состава.

Вторым дивизионом командовал Шкуратович, но в тот раз я не застал его на месте. Встретил меня начальник штаба Николай Иосифович Осокин. Держался он с достоинством, доложил обо всем — лучше некуда. Чувствовалось, что это уже готовый командир дивизиона.

Третьим дивизионом командовал Д. Михельсон. Он показался мне несколько флегматичным, даже каким-то вялым. Однако в дальнейшем я убедился, что это энергичный и деятельный человек. Его дивизион отличался слаженностью, хорошей огневой выучкой, высоким уровнем воспитания личного состава.

Но первое место в полку держал все же 4-й дивизион, во главе которого стоял тогда Е. И. Лебедев, отлично подготовленный артиллерийский командир. У него мне понравилось все...

На следующее утро я побывал в полковой школе. Побеседовал с курсантами, осмотрел классы, ленинскую комнату. В общем и здесь было неплохо, хотя некоторое время школа оставалась без начальника — он уехал учиться в академию имени М. В. Фрунзе, а нового еще не назначили. Я тут же решил просить у командования ОКДВА на замещение этой вакансии И. П. Горбунова из Де-Кастри. Он командовал там учебным взводом младших командиров и давно проявил себя как хороший методист и умелый воспитатель.

Безотлагательно пришлось заняться планом боевой подготовки полка на ближайшее время.

Сижу однажды вместе с начальником штаба полковником А. И. Брюхановым за столом, устланным графиками и таблицами. Вдруг слышу, дежурный по штабу подает команду «Смирно!» и громко рапортует Маршалу Советского Союза.

— Блюхер! — догадался Брюханов. — О его приезде никогда не бывает предварительных уведомлений.

Я поспешил навстречу, представился. Василий Константинович измерил меня с головы до ног изучающим взглядом, спросил озабоченно:

— Ну, герой КВЖД, как тут чувствуешь себя? Как дела идут?

— В делах только еще разбираюсь, — откровенно признался я. — Для меня здесь много нового.

Маршал, видимо, уловил в моем ответе нотку неуверенности и постарался ободрить:

— Ничего, одолеете. На первых порах поможем. Показывайте-ка свое хозяйство...

При осмотре артиллерийских мастерских он поговорил с воспитанниками полка Гришей Черниковым, Колей Домоедовым и Витей Гуляевым. Поинтересовался, посещают ли они общеобразовательную школу и каковы успехи в учебе, как овладевают слесарным ремеслом. Спросил ребят, кем они хотят стать в будущем.

— Командирами Красной Армии, — в один голос ответили Черников и Домоедов.

А Гуляев, чуть помедлив, заявил:

— Буду летчиком.

— Молодцы! — похвалил всех троих Василий Константинович.

А они как завороженные уставились на его награды: два ордена Ленина, пять орденов Красного Знамени, орден Красной Звезды... Такое и теперь увидишь не часто у одного человека. А в то время В. К. Блюхер был единственным обладателем пяти орденов Красного Знамени.

Обедал маршал в красноармейской столовой. Остался доволен, похвалил поваров. Понравился ему и порядок в казармах.

Не успели проводить командующего — прибыл член Военного совета ОКДВА П. И. Мазепов. Он был из артиллеристов: долго служил комиссаром артполка, потом — военкомом артиллерийской школы имени П. П. Лебедева в Киеве. Не удивительно, что первым делом Петр Иванович направился смотреть нашу новую материальную часть. Долго ходил вокруг мощных пушек и гаубиц, покачивал головой, восхищался:

— Надо же, как далеко шагнула артиллерия!.. В сентябре меня вызвал Леонович.

— Готовьтесь к контрольным стрельбам на Красной речке, — приказал он. — Посмотрим, чего вы достигли за лето.

— Стрельбы групповые? — спросил я.

— Нет. Групповые нельзя: близко граница. От каждого дивизиона будет стрелять одна батарея. По их результатам выведем оценку всему полку, — разъяснил начальник артиллерии.

Стрельбы прошли хорошо, и в качестве поощрения за это полку было предоставлено право участвовать в Октябрьском параде войск Хабаровского гарнизона. Это и обрадовало меня, и встревожило. Очень я опасался за наши тягачи, работавшие на керосине: не остановился бы какой-нибудь во время торжественного марша. Но они не подвели: работали исправно, только сильно дымили.

А в марте 1938 года меня направили в Ленинград на Высшие академические курсы усовершенствования командного состава при артиллерийской академии. С удовольствием слушал я там лекции по общей тактике, которые читал будущий Маршал Советского Союза, а тогда еще комбриг Л. А. Говоров. Много полезного дали мне также лекции М. Н. Чистякова, тогда тоже комбрига, впоследствии ставшего маршалом артиллерии.

К великому моему сожалению, закончить эти курсы мне не удалось. В связи с вооруженным конфликтом у озера Хасан меня срочно отозвали в полк.

Возвратился я в Хабаровск в самый разгар боев на Хасане. Прямо с вокзала отправился к Леоновичу. Он занимал в ту пору пост начальника артиллерии Дальневосточного фронта, развернувшегося на базе ОКДВА.

— Идемте, идемте к маршалу, — заторопил меня Леонович. — Маршал только что прибыл из района боев и спрашивал о вас.

Василий Константинович поздоровался со мной несколько холоднее обычного, в раздумье прошелся по кабинету и заговорил с Леоновичем:

— В район Хасана, по-моему, артиллерии стянуто достаточно. А вот биробиджанское направление вызывает у меня опасения. Там ведь тоже наблюдалось сосредоточение японских войск?

— Так точно, — подтвердил начальник артиллерии. Маршал повернулся в мою сторону:

— Надо вам, товарищ Хетагуров, грузить полк в эшелоны и направляться в Биробиджан. Там свяжетесь с полковником Пожарским и от него получите дополнительные указания. Ясно?

— Все ясно, товарищ Маршал Советского Союза.

— Тогда действуйте. Товарищ Леонович позаботится, чтобы к утру было подано потребное количество вагонов и платформ...

В Биробиджан я прибыл с первым нашим эшелоном. Н. М. Пожарского разыскивать не пришлось — он сам дожидался меня. Вместе мы выехали к границе. Николай Митрофанович показал мне, где полк должен занять позиции, откуда вероятнее всего противник может нанести удар. А под конец предупредил:

— Без команды огня не открывать.

— Даже если противник пойдет в наступление? — спросил я, удивленный таким предупреждением.

Пожарский рассмеялся:

— В таких случаях, Георгий Иванович, медлить не полагается.

Я тщательно осмотрел местность. Впереди простиралась чуть всхолмленная долина. За ней километрах в семи поднимались сопки, поросшие лесом. Там-то, по донесениям разведки, и скапливалась японская пехота с артиллерией.

В ночь на 11 августа наш полк в полном составе скрытно занял огневые позиции. А утром разведка донесла, что японские войска начали отход. Чем он был вызван, мы узнали позже: оказывается, противник потерпел жестокое поражение у озера Хасан и японское правительство запросило перемирия.

Несколько дней мы еще оставались в занятом нами позиционном районе, а затем поступило распоряжение провести на ближайшем полигоне учебные стрельбы и возвращаться в Хабаровск.

В октябре 1938 года Краснознаменный Дальневосточный фронт был расформирован. Вместо него создавались две самостоятельные армии: 1-я ОКДВА — со штабом в Ворошилове (ныне Уссурийск) и 2-я ОКДВА, штаб которой разместился в Хабаровске. 181-й артиллерийский полк вошел в состав 2-й Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии. В командование ею вступил комкор И. С. Конев.

Вскоре, однако, мне пришлось расстаться с моим полком — перевели на должность начальника артиллерии стрелкового корпуса. Командовал этим корпусом очень молодой тогда комдив М. М. Попов. Встретил он меня любезно и тотчас направил на полигон, сообщив, что там наши артиллерийские части и подразделения проверяет комиссия из Москвы, возглавляемая самим начальником артиллерии Красной Армии комкором Н. Н. Вороновым. Нетрудно представить мое замешательство: никого из здешних артиллеристов я ведь еще и в глаза не видал.

Комиссия начала с проверки теоретической подготовки командного состава. Затем проводились учения с боевой стрельбой, последовательно стреляли: одна батарея от каждого дивизиона, дивизион от полка и, наконец, артиллерийская группа под моим руководством.

К счастью, все закончилось благополучно. Комиссия выставила нам в основном хорошие и отличные оценки, хотя председатель ее был чрезвычайно требователен, а порой, как мне казалось, даже не в меру придирчив.

Все-таки я воспользовался приездом в корпус заместителя Наркома обороны СССР — начальника Политуправления РККА армейского комиссара 1 ранга Л. З. Мехлиса и обратился к нему с просьбой вернуть меня в 181-й артиллерийский полк РГК.

— Вы странный человек, — удивился Мехлис. — Вас же назначили с большим повышением.

— Товарищ армейский комиссар! — взмолился я. — Не по силам мне должность начальника артиллерии корпуса. Я не успел еще приобрести опыта командования полком.

Мои доводы возымели действие. В тот же день Мехлис сам пригласил меня и объявил:

— Возвращайтесь в Хабаровск в свой полк...

181-м артиллерийским полком я командовал еще около года. За это время произошло много грозных событий. Войска фашистской Германии оккупировали Чехословакию. Японские захватчики вторглись на территорию Монгольской Народной Республики и были выбиты оттуда лишь с помощью Красной Армии. Жертвой немецко-фашистской агрессии стала Польша. Советский Союз вынужден был в связи с этим взять под свою защиту население Западной Белоруссии и Западной Украины. Чувствуя, что вслед за расправой с Польшей Гитлер может обрушиться на Францию и Англию, правительства этих двух стран объявили войну Германии. Началась вторая мировая война.

Как раз тогда меня назначили на должность начальника артиллерии 1-й Московской Пролетарской стрелковой дивизии. Как мне стало известно потом, сделано это было по рекомендации генерал-полковника артиллерии Н. Н. Воронова.

В мае 1940 года дивизия вышла в летние лагеря и там была переформирована в 1-ю Московскую Пролетарскую мотострелковую. В состав ее входили теперь два мотострелковых полка, танковый и артиллерийский полки, а также зенитно-артиллерийский дивизион. На вооружение она получила первоклассную по тому времени технику. Здесь, в частности, испытывались новые образцы артиллерии и минометов.

Только мне-то в этой поистине образцовой дивизии довелось послужить относительно недолго. Весной 1941 года меня опять назначили начальником артиллерии корпуса. На этот раз — 21-го механизированного.

Весна и начало лета 1941 года выдались солнечными и погожими. На колхозных полях зрел богатый урожай. Все советские люди вдохновенно трудились над выполнением третьего пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР. И успехи были немалыми: в июне валовая продукция промышленности достигла 86 процентов уровня, намеченного планом третьей пятилетки.

В условиях растущей военной опасности партия и правительство все больше внимания уделяли развитию оборонной мощи страны, реконструкции старых и строительству новых военных заводов, увеличению производства наиболее совершенной боевой техники.

На основе технического перевооружения Красной Армии совершенствовалась и ее организационная структура. Упразднялся территориально-милиционный принцип комплектования частей и соединений, повсеместно вводилась кадровая система. Общая численность армии и флота достигла 4,2 миллиона человек, из которых 2,2 миллиона к началу войны находились в западных военных округах.

Был удвоен набор в военные академии. Число курсантов военных училищ возросло более чем в четыре раза. На партийно-политическую работу в Красную Армию Центральный Комитет партии направил около 4 тысяч коммунистов. А всего в Вооруженных Силах СССР перед войной насчитывалось свыше 560 тысяч членов и кандидатов партии.

Одним из важнейших государственных мероприятий являлось создание мощных танковых и механизированных соединений, теория применения которых у нас была четко разработана еще в тридцатые годы. По новым штатам механизированный корпус должен был иметь две танковые и одну мотострелковую дивизии. В танковых дивизиях — по два танковых и одному мотострелковому полку. В мотострелковой — два мотострелковых полка и один танковый. Кроме того, каждая дивизия располагала артиллерийским полком, противотанковым и зенитно-артиллерийским дивизионами.

Наш 21-й механизированный корпус формировался в Московском военном округе. На укомплектование его был направлен, можно сказать, отборный личный состав, в основном из 1-й Московской Пролетарской мотострелковой дивизии и Особой кавалерийской бригады, тоже размещавшейся в Москве.

Командовать корпусом назначили бывшего командира Пролетарской дивизии Героя Советского Союза генерал-майора Д. Д. Лелюшенко, удостоенного этого высокого звания за боевые успехи на советско-финском фронте. Штаб корпуса возглавил полковник А. А. Асейчев — один из наиболее подготовленных танкистов того времени. 46-й танковой дивизией стал командовать Герой Советского Союза полковник В. А. Копцов, отлично проявивший себя в боях на Халхин-Голе. 42-ю танковую дивизию получил под командование полковник Н. И. Воейков, прошедший большую боевую школу на фронтах гражданской войны. Командиром 185-й мотострелковой дивизии назначили генерал-майора П. Л. Рудчука, бывшего буденновца, командовавшего кавбригадой в легендарной Первой Конной армии и награжденного за боевые подвиги двумя орденами Красного Знамени.

В общем, по-настоящему талантливых командиров у нас оказалось немало. И все мы вместе дружно принялись за работу, для многих совершенно новую. Мне, например, пришлось заново осваивать основы боевого применения танковых войск и взаимодействия их с артиллерией.

Находились мы уже не в Москве: корпус выдвинули поближе к западной границе, хотя укомплектование его до штатов новой материальной частью (танками) планировалось лишь к середине 1942 года.

С артиллерией дело обстояло получше. Артиллерийские полки в дивизиях имели на вооружении все, что им полагалось. Предметом нашей гордости были два дивизиона новых 37-миллиметровых полуавтоматических зенитных пушек. Только вот запас снарядов к ним ограничивался всего двумя боекомплектами.

Вскоре нам предложили получить вместо танков еще 95 орудий, в основном 76-миллиметрового калибра. Огневая мощь корпуса возрастала, появилась возможность усилить противотанковую артиллерию. Поделили эти пушки между двумя танковыми дивизиями и стали обучать стрельбе из них прямой наводкой экипажи, не имевшие танков. Впоследствии мы убедились, насколько своевременным и правильным было такое решение.

В середине июня генерал Лелюшенко решил в порядке командирской учебы провести рекогносцировку местности на двинском (даугавпилсском) направлении, наметить маршруты движения дивизий, возможные рубежи развертывания, определить, где наиболее выгодно разместить пункты управления.

Возвращались мы из Двинска в Идрицу несколько встревоженные. Уповать на имевшийся между СССР и Германией договор о ненападении не приходилось. Опыт войны в Европе убедительно свидетельствовал, что гитлеровцы не считаются с подписанными ими договорами и соглашениями, что они нападают на своих соседей по-разбойничьи, внезапно.

* * *

21 июня командира корпуса вызвали в Москву. Для нас это не было чем-то необычным — вызывали его частенько.

Уезжая, генерал Д. Д. Лелюшенко приказал Асейчеву разработать план учений, используя данные рекогносцировки. Тот привлек к этому делу и меня.

В субботу мы допоздна засиделись в штабе. Закончив работу, Асейчев потянулся устало и предложил:

— Что, Георгий Иванович, может, утречком махнем на рыбалку?

— С великим удовольствием, Анатолий Алексеевич, — согласился я. — Как-никак — выходной, имеем законное право отдохнуть.

Договорились выехать пораньше, чтобы к обеду уже вернуться домой. Понимали: рыбалка рыбалкой, а время-то неспокойное.

* * *

В тот год жена мои, Валентина Семеновна, училась в Промакадемии и жила в Москве. В здешней моей квартире хозяйничали мать жены и дочка Юля дошкольного возраста. Дочку я иногда брал на рыбалку, но на этот раз решил ехать без нее. У тещи, обычно дожидавшейся моего возвращения со службы, как всегда, был один и тот же вопрос: звонила ли Валя?

— Нет, не звонила, — ответил я. — Приготовьте хлеб, лук и соль. Утром поеду на озеро. Юльку не будить.

— Вот и хорошо, — обрадовалась она. — Мы с ней в лес собрались...

Коротка летняя ночь. В четыре утра 22 июня, облачившись в рыбацкое снаряжение, я с нетерпением ждал Анатолия Алексеевича. И вдруг раздался резкий телефонный звонок. Снимаю трубку и слышу голос оперативного дежурного по штабу:

— Товарищ полковник! Посты ВНОС {3} докладывают, что с запада доносится рокот самолетов и слышатся сильные взрывы...

Требую немедленно соединить меня с квартирой Асейчева. Никто не отвечает. Наскоро переодевшись, побежал в штаб. По дороге встретился с Асейчевым.

— Рыбалку отставить! Всех на ноги — похоже, началась война, — взволнованно сказал он.

К пяти часам связались со штабом Московского военного округа. Но там знали столько же, сколько и мы. Разыскать по телефону командира корпуса не удалось.

Дозвонились до Риги. Оттуда сообщили некоторые подробности: немецкая авиация бомбила Ригу, Виндаву, Шяуляй, Каунас, Вильнюс, порты и железнодорожные мосты; по всей западной границе Литвы противник ведет мощную артиллерийскую и авиационную подготовку.

Асейчев объявил боевую тревогу, приказал командирам дивизий срочно выводить личный состав в секретные районы сосредоточения и одновременно вывозить туда же подвижный запас артснарядов, мин, горючего. Потом он позвонил местным властям — проинформировал их о нападении немцев и порекомендовал принять меры на случай налета фашистской авиации.

* * *

До получения указаний из Москвы сам Анатолий Алексеевич решил оставаться на месте, а меня послал в район сосредоточения 185-й мотострелковой дивизии.

Перед отъездом я забежал домой, заглянул в комнату дочки. Она безмятежно спала на красноармейской кровати, разбросав ручонки и не подозревая, что уже кончилась последняя мирная ночь. Сказал теще, чтобы побыстрее собрала дочку и уходила с ней в укрытие.

— Батюшки! Да куда же это?

— Овраг знаете?

— Знаю.

— Там вырыты ниши. Вот туда и ступайте.

Командира 185-й мотострелковой дивизии генерал-майора П. Л. Рудчука я застал в том состоянии, какому больше всего, пожалуй, соответствует определение — деятельное спокойствие. Он четко руководил перемещением частей и техники в указанный ему район.

— Вот, брат, как получилось, — покачал генерал седеющей головой.

Убедившись, что здесь все идет нормально, и отдав от имени Асейчева некоторые дополнительные указания, я вернулся в штаб корпуса. Асейчева застал у радиостанции. Тут же собрались все, кто еще оставался в штабе. Внимательно слушали выступление заместителя Председателя Совнаркома и Наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова. Мне довелось услышать только последние три фразы: Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Сразу стало шумно. Началось обсуждение услышанного. Подхожу к Асейчеву, докладываю о результатах своей поездки, спрашиваю его, нет ли каких команд из Москвы.

— К сожалению, нет, — ответил Анатолий Алексеевич. Во второй половине дня 22 июня вражеская авиация совершила первый налет на наш военный городок. Бомбы в цель не попали, большого вреда не причинили. Прикрывавшие городок две зенитные батареи встретили противника дружным огнем. С ближайшего аэродрома поднялось звено истребителей И-16. Один из фашистских бомбардировщиков задымил и с трудом ушел вслед за остальными.

Вечером на железнодорожную станцию прибыли три эшелона с танками Т-34. Мы обрадовались. Но тут же поступила команда: направить эти эшелоны в Минск, в распоряжение штаба Белорусского Особого военного округа.

Утром 23 июня вернулся из Москвы командир корпуса генерал-майор Д. Д. Лелюшенко.

В тот же день противник вторично бомбил нас. На этот раз более интенсивно. Бомбы рвались и в расположении военного городка, но там ни войск, ни боевой техники, ни боеприпасов уже не было. Наши истребители сбили два бомбардировщика Ю-87, а зенитные батареи подожгли еще один вражеский самолет.

В разгар бомбардировки военного городка в помещении штаба корпуса появилась моя жена.

— Как ты сюда попала? — удивился я.

— Услышала выступление Молотова по радио и сразу бросилась на вокзал. Решила хоть на товарном поезде добираться до вас... А где дочка, где мама? Дома их нет.

Я проводил жену в укрытие и тут же уехал в одну из дивизий.

Наутро Валентина пустилась в обратный путь, забрав с собой дочку и мать. Эвакуировались на восток и семьи других военнослужащих. Мы прощались с родными, не зная, увидим ли их снова...

Днем получили распоряжение встретить, разгрузить и провести в район сосредоточения корпуса танки учебного батальона академии бронетанковых войск. Машины были разных марок, и только две из них — Т-34. Все, конечно, поизношены длительной эксплуатацией. Но мы обрадовались и этому. Танки благополучно добрались до леса западнее Себежа, где в полной боевой готовности стоял наш корпус.

На четвертый день войны нашему корпусу поставили боевую задачу. Приказом С. К. Тимошенко нас передали в подчинение командующего войсками 27-й армии Н. Э. Берзарина, обязали занять оборону по реке Западная Двина и во что бы то ни стало удержать город Двинск (Даугавпилс). Но 27 июня, когда мы вышли к Двинску, он был уже захвачен 56-м моторизованным корпусом немцев под командованием генерала Манштейна. Попытки заместителя командующего Северо-Западным фронтом генерал-лейтенанта С. Д. Акимова отбить город частями 5-го воздушно-десантного корпуса полковника И. С. Безуглого окончились неудачей. Десантники, вооруженные только винтовками и автоматами, не в состоянии были сломить сопротивление вражеских танков, поддержанных артиллерией и авиацией.

Генерал Акимов встретился с генералом Лелюшенко километрах в 15–20 севернее Двинска. Обсудили сложившуюся обстановку, план дальнейших действий.

— Будем выбивать врага из города, атаку начнем вечером, — решил Д. Д. Лелюшенко.

Акимов одобрил это решение и в сопровождении наших разведчиков уехал опять в 5-й воздушно-десантный корпус.

Мы приступили к подготовке боя. Боевой порядок корпуса строился в два эшелона: в первом — две танковые дивизии, во втором — 185-я мотострелковая.

Утром 28 июня в результате совместных, хотя и неодновременно начавшихся атак 21-го механизированного и 5-го воздушно-десантного корпусов у нас обозначился серьезный успех.

Наступавшие с севера полки 46-й танковой дивизии полковника В. А. Копцова ворвались в город и завязали уличные бои. Яростная борьба шла за каждый квартал, каждый дом. Отдельные дома неоднократно переходили из рук в руки.

42-я танковая дивизия под командованием полковника И. И. Воейкова свертывала оборону гитлеровцев на захваченном ими плацдарме северо-восточнее Двинска. В скоротечном бою Воейкову удалось уничтожить свыше 400 и взять в плен 185 фашистов, в том числе 15 офицеров.

Мне довелось тогда впервые присутствовать на допросе одного из них. Это был откормленный рыжеватый детина. Рукава его армейской тужурки были засучены выше локтя. Когда пленного спросили, зачем он пошел из своего Лейпцига в Двинск, он цинично ответил:

— Чтобы покорить Россию.

У него вывернули карманы. Из них вывалились фотографии замученных женщин, детей, стариков. Меня это потрясло: в ту пору я еще не представлял себе, что гитлеровцы дошли до такого садизма.

Бой за Двинск продолжался. Мотострелковый полк, возглавляемый майором А. М. Горяиновым, после ликвидации плацдарма противника переправился на противоположный берег Западной Двины и совершил дерзкий налет на тылы и штаб корпуса Манштейна.

С подходом 185-й мотострелковой дивизии и десантников бой за Двинск разгорелся с новой силой. Он не прекращался и ночью. Казалось, еще натиск — и мы бы очистили город от гитлеровцев. Но Манштейн вызвал на помощь крупные силы авиации. Вражеские бомбардировщики повисли над городом и его окрестностями. Несколько часов они беспрерывно бомбили и обстреливали наши боевые порядки. 5-й воздушно-десантный корпус был отброшен на 8–10 километров. Обнажился фланг нашего корпуса.

В этой обстановке мы тоже вынуждены были отходить к северу. Отход совершался в ночь на 29 июня. Главные силы корпуса отошли на 5–6 километров и заняли оборону между озерами Рушоны и Дридза. Но на Западной Двине оставались еще подвижные мотострелковые отряды, усиленные танками и артиллерией. Командир корпуса поставил перед ними задачу: всячески препятствовать противнику в форсировании реки. Они это выполнили довольно успешно. Немало гитлеровцев, их танков, автомашин и плавсредств было уничтожено на берегу или потоплено.

21-й механизированный корпус достойно выдержал первое испытание. Сильному, превосходящему его по численности и техническому оснащению противнику был нанесен достаточно ощутимый контрудар. Немало фашистов нашли свою смерть на Западной Двине и улицах Двинска.

* * *

Мирное население тяжко страдало всюду, где ступал сапог оккупанта. В Прибалтику же вслед за гитлеровскими войсками хлынули те, кто всего год назад опрометью бежал отсюда, — бывшие помещики и капиталисты, буржуазные националисты всех мастей. Они не менее свирепо, чем фашистские изверги, расправлялись с советскими активистами, семьями красноармейцев — не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. И конечно, прежде всего лютая их злоба обратилась против семей русских коммунистов.

По всем дорогам и тропам на восток устремились сотни тысяч беженцев. Они изнывали от жары и усталости, но кулаки-хуторяне не подпускали их к своим колодцам. Из лесных засад на беженцев нападали диверсионные националистские банды и вражеские парашютисты. Сверху бомбила и обстреливала из пулеметов фашистская авиация.

Мы делали все возможное, чтобы облегчить страдания этих несчастных людей: кормили детишек, а часто и взрослых, перевязывали раненых, выделяли им для сопровождения вооруженную охрану. Но у нас и без того было полным-полно иных забот.

Опомнившись от контрудара, полученного в районе Двинска, противник вновь перешел в наступление, нанося главный удар на Резекне. Нам, однако, удалось закрепиться, и попытки немцев прорвать оборону 21-го мехкорпуса успеха не имели. Враг нес значительные потери, прежде всего от огня нашей артиллерии. Опасались мы лишь за свои фланги. Справа образовался большой разрыв с 5-м воздушно-десантным корпусом, ослабленным еще в боях за Двинск. А слева слышался лишь гул боя из района Краславы, но, кто там обороняется, оставалось неизвестным для нас. Выяснить это было поручено мне. Я выехал в Краславу с небольшой оперативной группой.

В полдень мы приблизились к городу. Его бомбила фашистская авиация. Переждав бомбежку, выскочили на западную окраину и здесь встретили сводный отряд 112-й стрелковой дивизии, входившей в состав 22-й армии Западного фронта. Командир отряда П. В. Зороастров доложил, что в его распоряжении находятся 196-й разведывательный батальон, 156-й истребительный противотанковый дивизион и две стрелковые роты, усиленные двумя бронемашинами. Отряд занимал оборону на Замковой горе и уже двое суток отражал яростные атаки 121-й пехотной дивизии фашистов.

— А где ваша дивизия? — спрашиваю Зороастрова.

— Должно быть, еще в эшелонах, товарищ полковник, — ответил он.

С его наблюдательного пункта я в бинокль стал осматривать местность и заметил подозрительное покачивание колосьев в громадном массиве созревающей ржи. Нетрудно было догадаться, что немцы, потеряв надежду на успех лобовых атак, пытаются обойти Замковую гору.

— Немедленно поджигайте хлеба! — приказываю Зороастрову.

Через несколько минут ржаное поле запылало. Гитлеровцы ретировались с него. Но надо было видеть, как помрачнели лица наших бойцов! Непереносима для крестьянского сердца страшная картина гибнущего урожая.

— Что поделаешь, ребята... Лучше уж сжечь, чем отдать хлеб врагу, — сказал я бойцам, и, кажется, все молчаливо согласились с этим.

Пообещав командиру отряда поддержку огнем нашей артиллерии и посоветовав выслать разведку в сторону Двинска, я по-братски распрощался с ним.

— Будем держаться, — заверил он, и, действительно, отряд держался героически.

В ночь на 3 июля корпус получил боевой приказ от командующего 27-й армией генерал-майора Н. Э. Берзарина. Нам ставилась задача, которую мы, по существу, уже выполняли: «стойко обороняться на занятом рубеже». Однако в 8 часов утра последовало новое указание. На этот раз уже от имени командующего Северо-Западным фронтом генерал-полковника Ф. И. Кузнецова корпусу предписывалось перейти в решительное наступление, форсировать Западную Двину и овладеть Двинском.

Командир корпуса пытался связаться с Н. Э. Берзариным и убедить его, что переход в наступление с оголенными флангами в условиях все нарастающего удара превосходящих сил противника грозит нам поражением. Но разыскать Берзарина не удалось, да и что он мог сделать, если это был приказ командующего фронтом.

Пока мы совещались, как выполнить приказ, немцы опередили нас, атаковав нашу оборону крупной группировкой мотопехоты и танков. Острие их главного удара было устремлено на 42-го танковую дивизию полковника Н. И. Воейкова. Туда с группой командиров штаба корпуса выехал генерал Д. Д. Лелюшенко. В момент его появления на КП дивизии разведывательный отряд гитлеровцев численностью до двухсот мотоциклистов влетел в небольшой городок Дагда, где расположились резервы Воейкова — танковый и мотострелковый батальоны. Эти батальоны, возглавляемые заместителем командира дивизии полковником Н. В. Булахом, тотчас окружили и разгромили гитлеровцев. 32 вражеских солдата и 2 офицера были захвачены в плен. На допросе пленные показали, что за их отрядом следует авангард дивизии СС «Мертвая голова»: 10 танков, дивизион артиллерии, 15 бронетранспортеров и 80 автомашин с пехотой.

Данные эти вполне соответствовали тогдашней тактике противника. Обычно таким относительно небольшим подвижным группам расчищала путь авиация, а они прорывались в глубину обороны наших войск и создавали видимость окружения. На сей раз ничего подобного не случилось. Немцы сами попали в ловушку.

42-я танковая дивизия скрытно заняла позиции в лесу по обе стороны дороги. Артиллерия была поставлена на стрельбу прямой наводкой с фронта и флангов. Едва колонны немецкого авангарда втянулись в лес на подступах к Дагде, мы внезапно обстреляли их изо всех видов оружия. Фашисты тщетно метались в огневом мешке: вырваться из него удалось немногим.

Бой этот имел, конечно, частное значение, но оказал немалое воодушевляющее воздействие на весь личный состав 42-й танковой дивизии. Она несокрушимо стояла на отведенном рубеже до исхода 3 июля. К этому времени противнику удалось подтянуть главные силы и овладеть городом Резекне. Создалась реальная угроза окружения нашего корпуса. В связи с этим командующий армией отдал приказ об отходе на рубеж Лудза, Лаудери.

Отходили мы с тяжелыми боями. Особенно трудно пришлось 42-й танковой дивизии. Враг словно мстил ей за разгром эсэсовцов в районе Дагды. Временами казалось, что ей уже отрезаны пути отхода. Да не тут-то было! Она умело маневрировала и всякий раз выходила из-под неминуемого удара. С исключительным упорством отбивал атаки противника ее мотострелковый полк под командованием майора А. М. Горяинова. Бывший кавалерист, человек изумительной храбрости, майор в критический момент положил свою уже пробитую пулями бурку за передовой цепью бойцов и объявил:

— Здесь будет мой командный пункт! Не отойду больше ни на шаг.

На помощь полку поспешили артиллеристы и минометчики, возглавляемые начальником артиллерии дивизии, не менее отважным майором И. М. Макаровым. Подпустив гитлеровцев совсем близко, они открыли уничтожающий огонь, вывели из строя 10 танков, 6 бронетранспортеров, рассеяли пехоту. Воспользовавшись возникшим у противника замешательством, Горяинов лично повел свой полк в контратаку, пробился к командному пункту 121-й немецкой пехотной дивизии и навязал врагу рукопашную схватку, в ходе которой был убит командовавший этой дивизией генерал-майор Ланцелло.

Генерал Д. Д. Лелюшенко с полковником Н. И. Воейковым наблюдали этот лихой и далеко не равный бой. Заметив выдвижение к месту схватки новых немецких танковых подразделений, командир корпуса по рации отдал Горяинову приказ на отход, а меня обязал помочь И. М. Макарову организовать огневое прикрытие. Окантованный со всех сторон взрывами наших снарядов, полк Горяинова, в который уже раз, благополучно вышел из сложного положения и соединился с главными силами своей дивизии.

Так же упорно сопротивлялась натиску превосходящих сил противника 46-я танковая дивизия. Обороняясь на рубежах Себежского укрепрайона, она в течение двух дней отразила бесчисленное множество атак немецкой пехоты, поддержанной танками, артиллерией и массированными бомбовыми ударами с воздуха.

Не добившись желаемых результатов на себежском направлении, гитлеровское командование начало перегруппировку сил в район Опочки, где оборонялась 185-я моторизованная дивизия генерал-майора П. Л. Рудчука.

Перед фронтом этой дивизии простиралась река Великая. Правый фланг обороны упирался в заболоченный берег озера, левый — в лесной массив. Полки вырыли траншеи полного профиля, оборудовали пулеметные гнезда и капониры для пушек, которым предстояло вести огонь прямой наводкой.

— Да, Петр Лукич, здесь можно задать фашистам жару, — заметил я, осматривая позиции дивизии.

— А ты думал, мы лыком шиты? — усмехнулся довольный Рудчук.

Вечером 6 июля противник попытался с ходу прорвать здесь фронт, но был остановлен и потом отошел, потеряв 16 танков: 6 из них подорвались на минах, 10 подбили артиллеристы.

Мы понимали, что это всего лишь разведка боем. Не позже чем завтра утром гитлеровцы перейдут в решительное наступление главными силами, и нам следует провести некоторые дополнительные приготовления к отражению их удара. Этим мы и занялись. Сменили огневые позиции, подвезли боеприпасы, спланировали огонь перед фронтом дивизии по местам возможного сосредоточения противника и его артиллерийским позициям. Командирам мотострелковых полков генерал Рудчук приказал обязательно вырыть впереди первой траншеи одиночные колодезеобразные окопчики для истребителей танков и заблаговременно припасти там связки гранат, бутылки с горючей смесью. Проволочных заграждений ставить не рекомендовал. Командир дивизии предпочитал им минные заграждения.

Ночью я побывал во всех артиллерийских подразделениях, уточнил задачи каждому, проверил маскировку. Всю ночь провели на боевых позициях и П. Л. Рудчук, и его заместитель по политчасти А. И. Шмелев. Петр Лукич вдохновенно рассказывал бойцам о героизме своих товарищей в годы гражданской войны. При этом комдив не забывал подчеркнуть, что и сейчас в дивизии «подобрались герой к герою».

— Чем силен фашист? — спрашивал он и сам же отвечал: — Техникой. Стало быть, надо всеми способами и средствами уничтожать ее. Без техники неприятельский солдат куда слабее советского бойца!

— Товарищ генерал, да ведь техники-то у фашистов шибко много, — заметил боец с забинтованной шеей.

— Ну и что? В гражданскую войну белые тоже имели техники побольше, чем мы. Даже танки английские у них были, а мы все равно беляков колотили. Вчера вот сунулись фашисты, и шестнадцати танков у них — как не бывало, — с удовлетворением резюмировал генерал. — Танк, сынок, уязвим не меньше, чем мы с тобой. Дождись в своем окопчике, когда он подойдет поближе, и норови гранатой в гусеницу попасть, поджигай горючей смесью...

Бесхитростные беседы генерала с бойцами не пропали даром.

Настало утро, яркое, солнечное. Только река Великая была еще окутана туманом. С воем прилетел и с грохотом разорвался на позициях дивизии первый немецкий снаряд. За ним последовали сотни других. Через тридцать минут нанесла удар фашистская авиация. А как только самолеты сбросили бомбы, вдалеке загудели танковые моторы. За фашистскими танками густой темной массой двигалась мотопехота.

— Мать честная, сколько их прет! — воскликнул Рудчук. В голосе его слышался скорее азарт, нежели опаска. Оторвавшись от стереотрубы, он приказал начальнику артиллерии И. М. Макарову: — Действуй!

Впереди возникла стена подвижного заградительного огня. Несколько головных танков запылало. Другие обходили их, прибавляя скорость. В бой вступили орудия прямой наводки. Потом в сторону стальных махин, достигших первых наших окопов, полетели связки гранат.

Первая атака захлебнулась. Противник откатился, оставив на поле боя пылающие танки и трупы своих солдат.

— Так-то, сукины сыны! — потирал руки Рудчук.

Около двенадцати часов дня немцы возобновили наступление. Теперь за танками двигалось еще большее количество пехоты. И тут опять отличились наши артиллеристы.

— Молодцы! — кричал в телефонную трубку Рудчук. — Круши их, гадов!

Бой шел и в небе: там схватились с вражескими бомбардировщиками четыре «ястребка». Действовали они очень напористо, в считанные минуты уничтожили три «юнкерса», а остальных вынудили сбросить бомбы куда попало.

И вторая атака противника была отбита. Третью он предпринял уже на исходе дня. И опять на поле боя горели немецкие танки.

Один вражеский снаряд разорвался рядом с нашим блиндажом, в смотровую щель брызнул фонтан измельченной земли. Сверху на нас тоже потек песок, просочившийся меж бревнами наката.

— Фу ты, паразиты! — выругался Рудчук, протирая запорошенные глаза.

Дымовое облако снаружи и пыль, поднявшаяся внутри блиндажа, затрудняли наблюдение за полем боя. Я не вытерпел, вылез из укрытия. Не успел оглядеться, как по правой руке ударило чем-то тяжелым. От острой боли я даже присел. И тут же вернулся в блиндаж.

Увидев кровь на моей гимнастерке, Рудчук не стал задавать вопросов, только поморщился досадливо и приказал адъютанту:

— Врача и сестру сюда!

При первом же медосмотре выяснилось, что у меня пулевое ранение — перебита кость выше локтевого сустава. Сестра с трудом остановила кровь и наложила повязку.

А бой продолжался. И я продолжал командовать артиллерией, хотя от потери крови кружилась голова, а из глаз, как говорится, сыпались искры.

П. Л. Рудчук осторожно обнял меня и жестом приказал сестре отправить в полевой госпиталь.

Госпиталь размещался в Новоржеве. Туда и повезли меня на служебной машине. Вместе со мной посадили еще одного раненого — молодого врача. В полевом госпитале мы не задержались. После тщательной обработки ран нас обоих решено было эвакуировать санитарным поездом в Ленинград. Но тут поступили данные о немецком десанте, перехватившем где-то железную дорогу.

— Тогда везите в Москву, — распорядился главный врач.

На Москву, однако, поезд не шел из-за повреждения железнодорожного моста. Не оставалось ничего иного, как снова воспользоваться моей машиной. На ней и добрались до Клина, а там застряли: для въезда в Москву в ночное время требовался специальный пропуск. Пришлось звонить в московскую милицию. Оттуда прислали мотоциклиста, который и проводил нас до Главного военного госпиталя, в Лефортово.

Меня поместили в палату, где уже лежали двое: член Военного совета 10-й армии дивизионный комиссар Д. Г. Дубровский и обгоревший летчик из Московской зоны ПВО (фамилию его, к сожалению, запамятовал).

Утомленный дорогой, я быстро уснул, а когда проснулся, меня сразу повели в перевязочную. Она размещалась рядом с операционной, в дверях которой стояли два врача, причем один из них отчитывал другого.

— Вы коновал, а не хирург! — донеслось до меня.

Сопровождавшая меня сестра застыла на месте, едва переступив порог перевязочной. Повернувшись к ней, я тихо спросил:

— Кто это такой сердитый?

— Академик Бурденко, — шепнула она.

Оказалось, что хирург, которого академик назвал коновалом, только что ампутировал руку моему случайному попутчику.

Н. Н. Бурденко сам осмотрел мою рану. Покачал головой:

— Как угораздило! — И опять напустился на своего коллегу: — Смотрите, это ранение куда тяжелее. Что же, и ему будете ампутировать?

Хирург молчал.

— Резать легче всего. Лечить, лечить следует! Спасать при малейшей надежде спасти, — говорил академик, уже оставляя меня и удаляясь из перевязочной.

Мне наложили шину в виде так называемого аэроплана. Это было неудобно. Спать приходилось сидя, обложившись подушками.

Рана заживала медленно, а как не терпелось вернуться на фронт! Едва начал шевелить пальцами, стал хлопотать о выписке. Обратился с этой просьбой даже к Бурденко. Он осмотрел мою руку и, хмурясь, сказал:

— Рано, братец. Там нужны здоровые люди. Частенько в госпиталь прибывали раненые из нашего корпуса. Я всегда искал встречи с ними, расспрашивал о делах. А иные сами заходили ко мне, справлялись о здоровье, передавали приветы, чаще всего от Анатолия Алексеевича Асейчева.

И вдруг однажды полковник Асейчев сам влетел в нашу палату. Белый халат накинут кое-как, на голове каска, через плечо противогазная сумка, сбоку пистолет.

Расцеловались. Анатолий Алексеевич повел взглядом по всей палате, спрашивает:

— Ну как вы тут поживаете?

— Превосходно! — ответил за всех Д. Г. Дубровский. — Тепло, светло, уютно. Девушки-школьницы с ложечки кормят.

— Тошно лежать, — отозвался обгоревший летчик. — Люди воюют, а мы бездельничаем.

— Не грусти, еще навоюешься, — подмигнул ему Асейчев. — Фашистов на всех хватит. Сильны, дьяволы. — И достает из противогазной сумки бутылку коньяку, с опаской поглядывая на дверь: — Кому можно по маленькой?

— Внутренности у всех целы, — сразу повеселел авиатор.

...Асейчев рассказал мне, что решением Ставки штабы механизированных корпусов, в том числе и 21-го, расформированы, а дивизии переданы в непосредственное подчинение армиям. Его назначили командовать танковой бригадой. Он был очень доволен этим назначением.

На груди Асейчева блестел новенький орден Красного Знамени. Я поздравил его с высокой наградой.

— Взаимно поздравляю и тебя с орденом Красной Звезды, — протянул мне руку Анатолий Алексеевич. — Более девятисот бойцов, командиров и политработников корпуса удостоены наград. Воевали хорошо...

Это была моя последняя встреча с А. А. Асейчевым. Он спустя год погиб под Воронежем в результате прямого попадания в его блиндаж тяжелой авиационной бомбы.

Вскоре после нашего свидания большую группу раненых, способных ходить, посадили в автобусы и повезли в Кремль. Среди них был и я. Нам предстояло получить свои награды из рук М. И. Калинина.

Он вышел слегка сутулясь, поглаживая клинышек бородки. Вручил ордена и медали, поздравил каждого, а затем выступил с краткой речью. М. И. Калинин твердо заявил, что советский народ и наша армия мужественно перенесут все неудачи и одержат победу над немецко-фашистскими полчищами.

Из Кремля я не вернулся в госпиталь, а направился в управление начальника артиллерии Красной Армии — проситься на фронт. Н. Н. Воронова на месте не оказалось. Пошел к генерал-полковнику артиллерии Н. Д. Яковлеву, рассчитывая, что он помнит меня по совместной службе на Северном Кавказе. И не ошибся. Николай Дмитриевич отнесся ко мне с дружеским вниманием, обещал помочь, но потребовал, чтобы я немедленно возвратился в госпиталь.

Свое обещание он выполнил. Вскоре я был направлен на должность начальника артиллерии 5-й армии, которая заняла оборону на знаменитом Бородинском поле, там, где в 1812 году русские войска под командованием фельдмаршала М. И. Кутузова сражались с войсками Наполеона. И опять судьба свела меня с Д. Д. Лелюшенко — он командовал теперь 5-й армией.

Но случилось так, что в день моего приезда Дмитрий Данилович был ранен. Помогая укладывать его в автомашину, я зашиб свою недолеченную руку. Она разболелась опять.

После Д. Д. Лелюшенко в командование 5-й армией вступил Л. А. Говоров. Он привез с собой на должность начальника артиллерии армии одного из преподавателей артиллерийской академии. Леонид Александрович извинился передо мной и приказал возвращаться в госпиталь.

— Вы больны, вам надо подлечиться, — убеждал он.

Лечился я еще около двух недель и каждый день трезвонил по телефону Н. Д. Яковлеву, а потом и Н. Н. Воронову, вымаливая у них направление на фронт. И добился своего: назначили начальником артиллерии в 30-ю армию.

Рано утром 20 ноября, уезжая к новому месту службы, я успел заскочить домой — попрощаться с женой... В ту пору она работала в аппарате Совнаркома РСФСР.