17. На сухопутном фронте

Я находился в одной из военно-морских баз в Шотландии. Вечером, вернувшись с кораблей в гостиницу, первым делом включил приемник: хотелось прослушать сводку фронтовых новостей. Меня поразил взволнованный голос диктора, часто повторявшего одно и то же словечко «виуан». Речь шла, как я постепенно уяснил из сообщения, о бомбардировке английской столицы самолетами-снарядами ФАУ-1.

Разговоры о новом немецком оружии уже давно ходили в военных кругах, но широкая британская общественность узнала о нем в середине июля 1944 года: самолеты-снаряды упали в центре Лондона и вызвали страшные разрушения.

Диктор сообщал о многочисленных жертвах, о панике, охватившей город. Правда, власти, стремясь пресечь вспыхнувшую панику, запретили газетам и радио даже упоминать о ФАУ-1. Но дело, разумеется, от этого не менялось.

Гитлеровцы обрушивали на британскую столицу все новые и новые партии смертоносного груза.

Нужно было подумать о семьях членов миссии: оставаться в городе им было небезопасно. Я связался по телефону со своим заместителем генералом А. В. Васильевым.

Было решено эвакуировать семьи в базы, где находились наши офицеры, комплектовавшие конвои. Я попросил Андриана Васильевича отправить мою жену, сына и дочь в Ньюкасл. Через несколько часов он вызвал меня к телефону и сообщил, что жена наотрез отказывается выезжать из Лондона до моего возвращения.

— Тогда отправьте силой.

— Вы шутите, Николай Михайлович?

— Да нет. Расценивайте это как приказ.

Жена вынуждена была согласиться.

Вскоре, вернувшись в Лондон, своими глазами увидел, что творилось в английской столице. На вокзале шумела и голосила растерянная толпа. Женщины с детьми бегали по перрону за каким-то железнодорожным начальником, умоляя отправить их в первую очередь. Многие спали на чемоданах. У касс стояли понурые очереди насмерть перепуганных людей.

Я видел англичан в период самых интенсивных бомбежек. Но всегда поражался их спокойствию, выдержке и дисциплинированности. Даже когда завывали сирены и над головами гудели «юнкерсы», редко можно было увидеть бегущего лондонца. Он шел в метро, не ускоряя шага, дабы не утратить достоинства. Для англичанина нет ничего унизительнее, чем «потерять лицо» и выглядеть смешным в глазах других. Но сейчас я видел суетливых, крикливых, работающих локтями у касс людей. Всем хотелось поскорее покинуть город.

Трудно осуждать лондонцев. Я вскоре убедился, что звук приближающихся самолетов-снарядов (будто кто-то мчался по небу на мотоцикле с чихающим мотором) мог вывести из равновесия даже людей с очень крепкими нервами.

Обыкновенная бомбежка длилась обычно не более двух часов, остальное время человек отдыхал. Но самолеты-снаряды держали его в постоянном нервном напряжении; было трудно предсказать, когда появится огненный хвост ФАУ и какую цель снаряд изберет.

В первый же вечер по прибытии в Лондон я увидел, как самолет-снаряд вынырнул из-за облаков и с фырканьем устремился куда-то на окраину города. Описав крутую дугу, он упал. Фонтан черного дыма взметнулся над крышами домов. Земля вздрогнула, тонко зазвенели стекла в окнах. Потом появился другой снаряд, третий. Весь вечер город сотрясали взрывы и зарево пожарищ высвечивало горизонт. Как выяснилось, гитлеровцы предпочитали облачность ясному дню: это затрудняло работу истребителей и зенитчиков.

Как-то чиновники из военного министерства пригласили нас посмотреть ФАУ-1. Снаряд этот походил на одномоторный самолет без пропеллера. В конце фюзеляжа вместо руля поворота крепилась большая сигарообразная труба: в ней сжигалось горючее, движущее снаряд. Когда кончался запас горючего, рассчитанный на определенное расстояние, снаряд падал.

Не сразу англичане научились бороться с самолетамиснарядами. Вначале военные специалисты, наблюдавшие желтоватое облако взрыва, с перепугу решили, что противник применил атомное оружие. То, что опыты с «тяжелой водой» ведутся в Тронхейме (Норвегия), для английской разведки не было секретом. Но потом убедились, что перед ними крылатая ракета, начиненная обычной взрывчаткой.

Причем не лучшего качества: хорошая взрывчатка шла на артиллерийские снаряды.

Обычно, как только радиолокаторы ловили цель, зенитки открывали бешеный огонь. Какое-то количество ФЛУ удавалось сбить на подходе к столице. Но противодействие зениток в городе скорее приносило вред, чем пользу. Снаряд все равно должен был где-нибудь упасть. Сосредоточенные же вокруг важных объектов зенитки, сбивая самолет-снаряд, как бы помогали ему найти нужную цель. Они зачастую приземляли снаряд там, где его падение было особенно опасным и нежелательным. Так, например, один сбитый снаряд упал на мост Ватерлоо, который связывает два крупнейших вокзала Лондона — Ватерлоо и Чаринг-кросс. После этого зенитчикам запретили сбивать ФАУ в пределах городской черты.

Неудачными оказались и первые опыты применения истребителей. Снаряд шел на той же скорости, что и обычный истребитель того времени. А поскольку снаряд не огрызался огнем, летчику ничего не стоило сблизиться с ним и расстрелять в упор где-нибудь над морем. Однако взрывная волна ФАУ была так сильна, что самолет отбрасывало, как щепку, корежлло крылья и фюзеляж.

В конце концов английские авиаторы все же нашли выход. Истребитель поднимался над снарядом, входил в пике и из этого положения давал по ФАУ пулеметную очередь.

Снаряд взрывался, но поскольку ударная волна от взрыва шла воронкой, а истребитель находился как бы внутри ее, то самолету ничего не грозило.

Да, опыт приходил со временем, а пока от взрыва ФАУ лондонские дома, выложенные обычно из кирпича, сносило как карточные домики. Сотни лондонцев гибли под грудами обломков. Выбитые стекла домов, груды развалин на улицах были характерными чертами тогдашнего Лондона.

Трагедия, как всегда, соседствует с различными курьезами. Многие лондонцы рассказывали мне случай с одной дамой. Она принимала ванну, когда по соседству разорвался ФАУ-1. Даму вместе с ванной вышвырнуло волной на проезжую часть улицы. При этом она будто бы не сильно пострадала, если не считать ущерба, нанесенного ее женской скромности.

Довольно широко писали газеты о случае с полицейским.

Его даже возили по Лондону, показывая как местную достопримечательность. А дело было так. Полицейский дежурил у шестиэтажного отеля, как вдруг услышал рокот самолета-снаряда. Не зная, куда деваться, он заскочил в свою стеклянную будку. ФАУ-1 грохнулся на асфальт перед отелем. Взрыв разрушил здание до основания. А полицейский остался целым и невредимым. Его даже не поцарапало. Видимо, по какой-то случайности взрывная волна обошла будку. Не знаю, от чего-то ли от неожиданно свалившейся на него популярности, то ли от нервного потрясения — полицейский заболел и попал в психиатрическую больницу.

Однако, как ни интенсивен был обстрел Лондона самолетами-снарядами, район, где находились советское посольство и миссия, не пострадал. Поблизости не упало ни одного снаряда. И все же противник доставил и нам много неприятных минут.

Я отдал приказ: всем сотрудникам миссии во время обстрелов выходить из здания и прятаться в щелях. Поскольку взрывная волна от места удара шла не по поверхности земли, а под углом в сорок пять градусов, человек, находящийся даже в 20–30 метрах от эпицентра взрыва, мог и не пострадать, если укрылся в щели или просто прижался к асфальту. Вначале приказ выполнялся неукоснительно, но затем кое-кто, привыкнув к треску снарядов, уже не считал нужным выходить из здания. Возможно, сказывалась апатия — эта ответная реакция организма на постоянное напряжение нервов. И все же я требовал неукоснительного выполнения приказа: не хотелось, чтобы миссия несла неоправданные потери. Пришлось применить даже дисциплинарные меры. Это возымело действие.

И еще одно правило существовало в миссии. Если когонибудь из наших сотрудников обстрел заставал на улице и он при этом был в гражданской одежде, то он мог, не стесняясь, падать на асфальт. Но если на сотруднике была военная форма, то он должен был держать себя с особым достоинством. И это правило соблюдалось строже первого:

офицерам миссии не нужно было объяснять, что они представляют в союзной стране победоносную Красную Армию.

Обстоятельства сложились тяк, что в запуганном ФАУ-1 Лондоне мне пришлось пробыть не более двух недель.

Где-то в середине лета имперский генеральный штаб пригласил представителей миссии посетить фронт. Собственно, наша поездка была «обменной»: примерно в то же время английская и американская миссии во главе с генералами Борроузом и Дином отправились на наш фронт — под Бобруйск.

К тому времени союзники несколько продвинулись в глубь Франции. Поздно вечером мы выехали из Лондона на автомашинах. Ла-Манш пересекли на корабле и высадились в Шербуре. Мы — это А. В. Васильев, А. Р. Шарапов, И. А. Скляров и я, а также трое секретарей и переводчик.

И еще сопровождавший нас помощник начальника имперского генерального штаба бригадный генерал Файербресс со своим штатом. На французском побережье снова пересели на машины и по разбитым дорогам, обгоняя колонны танков, грузовиков, бронетранспортеров с пехотой, двинулись в расположение штаба командующего 12-й группой армий генерала Омара Брэдли. (В 12-ю группу входили 1-я и 3-я американские армии.)

Мы ехали через небольшие рощицы в багряном наряде:

они были бы прекрасны, если бы не черные отметины воронок и обгорелые пни и кустарники. Иногда путь наш лежал через городки с черепичными крышами, булыжными улочками, аккуратными рядами тополей и платанов. Дорога обогнула гряду холмов, изрезанных крохотными лоскутками полей. Каждое такое поле было ограждено рядами тополей и кустарника, иногда — рвами с блестевшей в них желтоватой водой. «Краем изгородей» называли эту часть Нормандии.

Над нами то и дело с гулом проносились бомбардировщики: они шли в направлении Сен-Ло и Кана, где союзники, как мы уже знали, ввязались в затяжные бои. Вести, поступавшие с плацдарма, особенно не радовали: англо-американские войска по-прежнему продвигались медленно, хотя обладали завидным превосходством в силах над противником.

Чем ближе мы подъезжали к линии фронта, тем явственнее были его приметы — гуще поток техники, больше патрулей и регулировщиков на перекрестках, все отчетливее доносился гул из-за горизонта.

Дорога из Кана оказалась забитой колоннами автомашин: лица шоферов были веселы и беспечны, как и лица солдат в кузовах. Никто даже не смотрел на небо: немецкая авиация не грозила наступающим. Вдоль дороги возвышались штабеля снарядов, бочки с горючим, рулоны плетеной проволоки... «Если бы немецкие бомбардировщики, — подумал я,-нагрянули сюда, то они причинили бы войскам массу неприятностей». Но немецкая авиация была в основном задействована на полях сражений в Белоруссии, в Прибалтике, на западе Украины, и это обстоятельство позволяло союзникам так беспечно относиться к военному небу.

Пусто было лишь на дорогах, ведущих непосредственно к передовым позициям: то и дело здесь попадались предупредительные знаки: «Стоп! Впереди — враг!»

Прежде чем рассказать о встречах с командующим 12-й группой армий генералом Омаром Брэдли и командующим 21-й группой армий Бернардом Монтгомери, мне бы хотелось вкратце обрисовать обстановку, сложившуюся в начале августа на севере Франции.

Наступление союзников, как я уже отмечал, протекало в исключительно благоприятных условиях. Немецкое командование растерялось в первые часы высадки, гадая, основные ли силы союзников прорвались на полуостров Котантен или это какой-то вспомогательный, отвлекающий удар, и своевременно не перебросило силы из других районов.

А когда картина для гитлеровцев стала проясняться, то изменить что-либо было уже трудно: союзники прочно закрепились на плацдарме, расширили его в глубину и по фронту и с каждым днем наращивали свои силы. Сотни десантных судов с ж_ивой силой и техникой причаливали к песчаным берегам Котантена.

Десантная операция в Нормандии совпала с успешным летним наступлением Красной Армии, развернувшимся чуть ли не по всему фронту — от Карелии до берегов Черного моря. Десятки вражеских дивизий попадали в котлы и уничтожались. Гитлеровское командование вынуждено было заделывать зияющие бреши в своей обороне и перебрасывать на Восток из Франции и Германии все новые и новые части.

Как только стало известно о высадке союзников в Нормандии, по всей Франции активизировало свои действия движение Сопротивления. В стране, по существу, вспыхнуло национальное восстание, во главе которого стояли коммунисты. В своем воззвании ЦК ФКП осуждал тактику выжидания буржуазных партий и призывал народ браться за оружие. «Священный долг всех патриотов, в первую очередь коммунистов, — говорилось в воззвании, — объединяться, вооружаться, сражаться, с тем чтобы как можно скорее вовлечь всю Францию в беспощадную борьбу против захватчиков и предателей и приблизить тем самым час победы».

Всюду трудящиеся массы Франции брали в руки оружие Ч 1 Позднее стало известно, что отряды движения Сопротивления и восставшие трудящиеся освободили многие города, в том числе такие, как Лион и Тулуза, очистили от врага значительную часть территории к югу от Луары и к западу от Роны. К середине августа 1944 года оккупанты были изгнаны из 18 департаментов этого района, а также со всей территории от Западных Альп до итальянской и швейцарской границ. 19 августа началось восстание в Париже.

Союзпые войска устремились к Западному валу (линия Зигфрида), встречая сопротивление лишь со стороны отдельных частей противника. Стоит напомнить, что германское командование все еще находилось под впечатлением тех репрессий, которые обрушились на него после заговора 20 июля.

И все же, несмотря на столь благоприятные условия, несмотря на подавляющее превосходство в живой силе и технике, английские и американские дивизии продвигались в глубь континента с черепашьей скоростью — иногда по одному километру в сутки{55}.

Наши машины свернули на проселочную дорогу, спустились в овраг, поросший орешником. Здесь нас встретила группа американских офицеров на джипах, высланных, как потом выяснилось, самим Брэдли.

Еще с четверть часа мы петляли по узкой дороге, подпрыгивая на ухабах и корнях деревьев, и остановились на небольшой поляне. Один из встречавших сообщил нам, что Брэдли сейчас в войсках, что на три часа назначен обед, к которому генерал непременно будет. А пока нам предложили отдохнуть и привести себя в порядок с дороги.

Каждому из нас отвели палатку — очень удобную, с подвесной койкой, умывальником, складными столиками и стульчиками.

Нетрудно было догадаться, что противовоздушная оборона в штабе Брэдли находится на высоком уровне и вероятность прорыва вражеских самолетов в эту зону минимальна.

Надо сказать, что американцы встретили нас радушно:

улыбались, хлопали по плечу, наперебой приглашали выпить виски, делились последними новостями. Мне показалось, что офицеры несколько иронично относятся к англичанам и их командующему. Кто-то напомнил такой факт.

Недавно Брэдли получил звание генерала армии, и англичане, узнав об этом, тут же — через каких-нибудь сорок минут после объявления этого приказа по радио-присвоили Монтгомери звание фельдмаршала.

Когда мы подъезжали, наши машины уперлись в колючую проволоку, вдоль которой расхаживали часовые. Неподалеку стоял прицеп Брэдли, окруженный такими же прицепами, в которых работали пять генералов — начальник штаба и четверо его начальников отделов. В отдалении, в кустарнике, стояло еще два прицепа. В одном из них висела оперативная карта, на которую наносились последние данные, поступавшие из войск. Прицеп был узкий и длинный, как барак. На стендах другого прицепа располагались разведывательные карты. Нас в этот прицеп, естественно, не пригласили. Он тщательно охранялся часовыми.

Из бесед с офицерами мы поняли, что немецкая оборона в этом районе в значительной мере разрушена. Перед 1-й и 3-й американскими армиями существовали участки, где вообще не было войск противника, если не считать небольших отдельных гарнизонов да учебных лагерей. По существу, дорога на Германию была открыта. Правда, гитлеровцы спешно подтягивали колонны пехотных дивизий из Люксембурга.

Мне сообщили, что воздушная разведка не зарегистрировала какого-либо передвижения вражеских частей с советско-германского фронта. Бездействовала и немецкая авиация. Так почему же союзники не предпринимают решительного наступления? Почему даже в штабе Брэдли царит обстановка благодушия? Эти вопросы из чувства такта не принято задавать. В конце концов, я был просто гость.

Брэдли появился в точно назначенное время. Это был крепкий широкоплечий человек с прозрачными голубыми глазами, с манерами простодушного ковбоя. Он говорил тихим, спокойным и даже скучным голосом, без интонации и жестов. С прямотой и точностью школьного учителя, каковым он в молодости и являлся, Брэдли рассказал об обстановке на фронте.

У меня сложилось впечатление, что прямота его не была наигранной: он старался, насколько это было в его возможностях, честно нести миссию солдата. Миссию трудную, особенно в обстановке всякого рода интриг и разногласий между англичанами и американцами, о чем широко писала в те дни западная пресса.

Суть этих разногласий сводилась к тому, что Брэдли, его помощники и штаб были убеждены: командование английских сухопутных войск действует слишком робко и всякий раз, когда нужно идти на риск, неизбежный в войне, обнаруживает недостаток решительности.

На эту тему велось немало разговоров среди американских офицеров.

— А что вы хотите? — заявляли одни. — Осторожностьприрожденная черта англичан.

— При чем здесь прирожденная, — возражал другой, — просто они вынуждены быть осторожными: у них ведь нет собственных людских ресурсов...

За обедом Брэдли произносил тосты с какой-то неуклюжей приветливостью. Вообще весь его облик — куртка с засученными рукавами, подчеркнуто неофициальные манеры — плохо вязался с нашим представлением о военачальнике такого рапга. И все же он оставлял прекрасное впечатление именно своей непосредственностью.

Мы побывали на передовых позициях, побеседовали с солдатами. Нам предоставили также возможность посетить лагерь немецких военнопленных.

Нас покорила и сердечность американцев, и прекрасная организация снабжения, и изобилие военной техники и транспорта. Об этом мы откровенно сказали нашим гостеприимным хозяевам. Каково же было мое удивление, когда после войны в мемуарах Брэдли я прочел несколько строк о нашей миссии, пропитанных тщательно завуалированной недоброжелательностью. Но оставим эти строки на совести автора!

На другой день мы прибыли в штаб Монтгомери, который располагался в окрестностях небольшого городка. Нас провели в какой-то домик. В уютной гостиной с камином попросили подождать. Вскоре появился фельдмаршал Б. Монтгомери.

Мы обменялись любезными фразами, после чего командующий пригласил нас на обед.

Монтгомери был небольшого роста — и вообще он внешне не производил впечатления грозного полководца, победившего Роммеля при Эль-Аламейне. Но фельдмаршал слыл вдумчивым и опытным военачальником. Ходил он в черном берете, всегда подтянутый и бодрый.

У англичан были первоклассные морские командиры, хорошие авиаторы, но с сухопутными военачальниками им почему-то не везло. После серии непрерывных поражений на суше они наконец-то одержали при Эль-Аламейне свою первую победу, которая была связана с именем Монтгомери.

О нем, как о полководце, были разные, подчас спорные суждения. Кстати, в Лондоне ходило немало анекдотов о нем — добродушных и смешных, иногда не совсем лестных.

Помнится анекдот о том, как король якобы осадил командующего. Монтгомери, как утверждают, хвастался перед королем доблестью английских войск, называя их «мои войска». На что король ответил: «А я думал, что они мои».

Англичане считали этот анекдот очень смешным.

Впрочем, анекдоты рождались в придворных сферах.

Слава же полководца — на поле брани. Монтгомери отличился в боях, и его заслуги, как известно, получили высокую оценку.

Итак, англичане встретили нас приветливо, хотя и без той теплоты и широты, с какой встречали американцы. После обеда, где произносились тосты за победу над фашистской Германией, мы в сопровождении офицера штаба направились на передовые позиции. По дороге я заметил, что наш невозмутимый Файербресс чем-то озабочен.

— В чем дело, генерал? — осведомился я.

— Видите ли, сэр. Ваши погоны. Они такие блестящие.

Прекрасная мишень для снайперов. Может быть, вы их снимете?

— То есть как это?

— Ну, на время посещения передовой...

— Нет, — возразил я, — у нас погоны не снимают,

— В целях безопасности...

— За нашу безопасность отвечаете вы, генерал.

Файербресс обиженно умолк, погрузившись в глубокое раздумье.

— Тогда сделаем так, — сказал он минуту спустя. — Вы накинете поверх кителей защитные плащи.

— Ну, против плащей мы ничего не имеем.

Надо сказать, что в английской зоне нас часто сопровождали корреспонденты газет. Они донимали нас просьбами поделиться впечатлениями, дать интервью.

— Какие впечатления, господа! — отвечал я. — Дайте сначала хоть ознакомиться с союзными войсками.

Но вот наконец трехдневное турне по передовым позициям закончилось. Поздно вечером ко мне в палатку зашел Файербресс и сказал, что корреспонденты ждут обещанного интервью. Мы условились, что на следующий день в десять часов утра проведем пресс-конференцию. Я решил подготовить текст письменного заявления.

Утром мне сообщили, что корреспонденты уже собрались.

Но не успел я выйти из палатки, как встретил генерала Файербресса. Он был явно чем-то озабочен.

— Простите, сэр, — начал он, как только мы обменялись приветствиями, — я бы хотел знать, о чем вы собираетесь беседовать с журналистами.

— Пожалуйста, генерал, — и я протянул ему текст заявления.

Он надел очки и принялся читать. Его лицо заметно бледнело — текст явно пришелся генералу не по душе.

В моем заявлении говорилось: «Советская военная миссия ознакомилась с положением дел на союзническом фронте. Мы видели много современной могучей техники. Мы почувствовали боевой дух солдат и офицеров. Мы видели, как прекрасно организованы службы снабжения...

Но мы видели также и слабые, оголенные позиции немцев. И нам непонятно, почему союзники топчутся на месте...»

Текст я привожу по памяти. Но, ей-ей, я не далеко отошел от подлинника.

Генерал Файербресс снял очки, свернул бумагу и мрачно изрек:

— С таким заявлением мы не согласны. Вряд ли вам имеет смысл выступать на пресс-конференции.

— Но почему, генерал? Я был предельно объективен.

— Нет, нет, пресс-конференцию придется отменить.

— Ваше дело, генерал. Только прошу сообщить журналистам, что отменили ее вы, а не я.

Генерал было попытался возражать, желая создать у корреспондентов впечатление, что, мол, во всем виноват советский адмирал. Но я все-таки настоял на своем. Мы вышли в зал, где находились журналисты, и Файербресс вынужден был во всеуслышание объявить, что пресс-конференция отменяется по его решению.

Журналисты были разочарованы, а к еще раз убедился, какую нечестную игру вел мой «опекун».

Перед отъездом Монтгомери дал в честь советской военной миссии прощальный обед. Тепло попрощавшись с фельдмаршалом и его соратниками, мы выехали в небольшой французский порт, а оттуда — в Портсмут и Лондон.

Итак, второй фронт, хотя и с огромным опозданием, открыт. Союзники пока что медленно, но все же продвигались к границам Германии. А тем временем советские войска, сражаясь с главными силами противника, почти полностью освободили Белоруссию, Украину, Прибалтику, Молдавию, не только вышли к Государственной границе СССР, но и приступили к выполнению своей интернациональной миссии — освобождению европейских стран от гитлеровской тирашга.

В воздухе пахло волнующим запахом Победы.

Возвратившись из поездки по фронту, я послал телеграмму наркому иностранных дел, еще раз напомнил о своей просьбе. Вскоре пришел положительный ответ.

Я нанес прощальные визиты английским официальным лицам, с которыми приходилось часто встречаться по делам службы: Идену, Александеру, Бивербруку, Аллену Бруку, Артуру Харрису...

Как водится, в посольстве и миссии устроили прощальный прием. И вот уже машина мчится на аэродром, где меня поджидает бомбардировщик. Взревели моторы, самолет взмыл, развернулся над аэродромом и лег на курс.

Я подошел к иллюминатору: внизу сквозь разрывы облаков виднелись причудливые очертания берегов Англии.

Прощай, Лондон! Прощай, Британия! Счастья твоему народу! Он заслужил это своей упорной борьбой против фашизма!