На земле братской Польши
Неширокая река с ленивым течением. На противоположном берегу среди зеленеющих полей змейкой вьется грунтовая дорога. На горизонте синеет лесок. Такой знакомый родной пейзаж. Однако там, за Западным Бугом, уже «заграница». Там начинается Польша, вот уже почти пять лет терзаемая фашистами.
По братской земле, за Бугом, продвигались прославленные дивизии 65-й армии, неся свободу польскому народу. Вместе с головной 69-й гвардейской шел 2-й мотоинженерный батальон. Под вечер в штаб бригады позвонил П. В. Швыдкой:
— Козлову встретились какие-то новые немецкие мины. Люди рвутся...
На противоположный берег Буга перебрались на виллисе вброд, придерживаясь вешек, торчавших из воды. Сравнительно быстро нашли деревню, в которой расположился штаб 2-го батальона. Майор Козлов доложил срывающимся голосом:
— Подорвался начальник штаба батальона старший лейтенант Кудин!..
— На новой мине?
— Да!
Козлов рассказал, что еще до форсирования Бута на одной из дорог подорвалось три грузовика. Саперы тщательно осмотрели место подрыва. В узком ровике, отрытом поперек дороги, обнаружили мину незнакомой конструкции. Она имела вид металлического бруска длиной сантиметров восемьдесят. Сверху на корпусе надпись черной [181] краской: «RMi-43». При попытке ее обезвредить подорвался опытный минер. Тогда за дело взялся Кудин, инженер-механик по образованию, человек знающий и смелый. Он обезвредил мину, выяснил, что она имеет заряд в пять килограммов тротила и пять взрывателей.
Вчера на дороге за Бугом снова обнаружили RMi-43. На разминирование пошел Кудин. Первую мину решил снять сам, чтобы показать солдатам прямо на месте ее устройство. Всех отослал на безопасное расстояние... И подорвался...
Описание мины RMi-43, за которое старший лейтенант А. Кудин заплатил жизнью, немедленно послали в штаб инженерных войск фронта, а оттуда в Москву. Пусть наш опыт, добытый кровью отважного минера, поможет другим на трудных дорогах наступления.
В конце июля штаб бригады расположился на окраине небольшого польского местечка Синоленка, недалеко от города Седльце. После сталинградских землянок и тесных изб Белоруссии мы чувствовали себя несколько непривычно в большом двухэтажном помещичьем доме с колоннами. О таких домах я читал у Тургенева. Перед палацем, как называли дом поляки, были большой, заросший осокой пруд и старый парк.
Хотя линия фронта находилась недалеко, в Синоленке было сравнительно тихо. Днем и ночью над головой гудели моторы советских самолетов, летевших на бомбежку или возвращающихся обратно.
Вражеские самолеты почти не появлялись, и мы стали постепенно отвыкать от команды «Воздух!». Но однажды, когда в кабинете у командира бригады проходило совещание, неожиданно раздалось несколько оглушительных взрывов. Дом задрожал, со звоном посыпались стекла. Докладывавший подполковник Соколов замер и вопросительно посмотрел на Иоффе.
— Ничего, ничего, продолжайте, Георгий Николаевич. Без нас разберутся.
Все мы тогда позавидовали выдержке нашего комбрига, хотя после трехлетней фронтовой жизни удивить кого-нибудь из присутствовавших было трудно.
Хотя бригада и в резерве, на сон по-прежнему удается урвать не более пяти-шести часов. С раннего утра до позднего вечера множество самых различных дел. В дни затишья их куда больше, чем в дни боев... [182]
В свою комнату я возвращался, когда на небо уже давно горели яркие звезды. Из полевой сумки вынимал последний выпуск бюллетеня «Минно-взрывная техника немецко-фашистских войск». Их мы получали из штаба инженерных войск Красной Армии. В этих бюллетенях часто использовались материалы, присланные из нашей бригады. До рассвета изучаю новинки гитлеровцев.
Для нашей бригады специального назначения основной враг — гитлеровские мины различных типов и назначений. Устройство их нужно знать в совершенстве. Ведь тот, кто непосредственно с ними будет работать, может и не получить возможности для «переэкзаменовки».
Отлично разбираться в этой сложной и коварной технике должны и мы, офицеры штаба бригады. Ведь подлинный командирский авторитет зиждется не только на данной тебе административной власти, но прежде всего на глубоком знании своего дела. Только этим дается моральное право командовать и учить других. Воля, личная храбрость в военное время значат много. Однако знание дела — это самое главное. Без этого никогда не добьешься подлинного уважения подчиненных, веры в тебя как командира...
Вот и приходилось использовать каждую свободную минуту для знакомства с последними вражескими новинками в минно-подрывном деле. Во время же частых посещений батальонов я всегда старался подметить у каждого из командиров самое лучшее, индивидуальное, с тем чтобы передать их опыт другим, сделать его достоянием всей бригады.
В коллективе бригады встречались люди с отдельными недостатками. Однако плохие офицеры и солдаты у нас долго не задерживались. Трус, шкурник, лентяй — человек, стремящийся спрятаться за спины товарищей в бою, увильнуть от трудной физической работы в тылу во время коротких передышек, в нашем коллективе выглядел белой вороной, не находил себе подходящей среды.
Врачи и рабочие предприятий, на которых технологический процесс требует высокой точности, аккуратности и чистоты, ходят в белых халатах. На таком халате даже пятнышко грязи сразу бросается в глаза. Так и на общем фоне взаимоотношений в бригаде малейшая попытка быть нечестным в отношении товарищей сразу же встречала суровое осуждение окружающих. С провинившимся беседовали [183] командиры, политработники, напоминали, что он находится в гвардейской части. Не помогало — бойкотировали, просто не замечали. А на фронте, когда перестаешь чувствовать плечо друга, становится очень тяжело...
Наш дружный и здоровый коллектив обычно быстро и безболезненно перевоспитывал людей «с червоточинкой». Осечки случались крайне редко. Как правило, неподдающимися оказывались люди более или менее зрелого возраста, со сложившимся и устоявшимся характером.
Так, например, нам пришлось расстаться с командиром 5-го батальона майором Н.
Его нельзя было назвать трусом или безвольным. Неплохой строевик и специалист военно-инженерного дела. Но достаточно ли этих качеств, чтобы по трудным военным дорогам вести за собой гвардейский батальон? Может ли пользоваться у подчиненных полным доверием, если он не установил тесных контактов с коллективом? Видимо, комбат, о котором идет речь, не задумывался над этими вопросами. Он допускал панибратство, заигрывал с людьми. А ведь это никогда к добру не приводит, а лишь показывает слабость командира. Слабые же на фронте уважением не пользовались.
Опыт подтверждал, что на высоте положения находился тот офицер, который всегда следовал законам командирской чести, не ослаблял требовательности к самому себе, всегда помнил, что на командира смотрят десятки внимательных глаз. Кто-то очень верно сказал: можно на короткое время обмануть многих, надолго — единицы, но нельзя длительное время обманывать коллектив. Не могу сказать, что комбат совершал какие-либо серьезные проступки. Как и все комбаты, он бывал на переднем крае, но реже, чем другие. И совсем не из трусости. В этом-то его никто не мог упрекнуть. Ведь в мужестве офицера солдат разберется быстро. Просто Н. чуть больше других думал о своем личном благополучии. А фронт не прощал тем, кто личное выпячивал на первый план.
Немало пришлось нам возиться с комбатом. Давали ему советы. Журили. Предупреждали. Принимали меры дисциплинарного воздействия. И что же? Он пренебрегал доверием равных себе и старших начальников. Помню, что последней каплей, переполнившей чашу терпения командования [184] бригады было очковтирательство Н. У нас действовал строгий приказ: все солдаты должны иметь стальные каски. Время от времени командиры батальонов должны были докладывать об их наличии. Однажды Н. сообщил, что каски имеет весь личный состав. Проверили. Оказалось, что больше половины их не имеют...
Как-то я поехал в 5-й батальон. В штабе мне сказали, что комбат находится в первой роте. Направился туда. Здесь Н. не оказалось. Сообщили, что он в третьей... По дороге туда встречаю Соколова:
— Откуда?
— Из третьей роты.
— Командира пятого батальона не видел?
— Нет. Говорят, что в первой...
— Я только что оттуда. Его там нет.
В этот момент около нас остановился запыленный виллис. Из кабины вылезает майор Н.
— Где были?
— В первой роте.
Мы с начальником штаба бригады переглянулись: «Все ясно!»
Нам не оставалось другого выхода, как отправить майора Н. из нашей гвардейской бригады в распоряжение кадровиков...
Однако вернемся к рассказу о положении на 1-м Белорусском фронте.
47-я и 2-я танковая армии подошли в район Праги — предместья Варшавы. Опираясь на долговременные огневые точки Варшавского укрепленного района и новые опорные пункты, противник создал прочную оборону. Гитлеровцы сосредоточили здесь значительные силы — отборные танковые дивизии СС «Мертвая голова», «Викинг», 19-ю танковую и две пехотные дивизии. Наши войска временно прекратили наступательные действия, готовясь к прорыву вражеской обороны.
В составе 47-й армии действовали батальоны майоров Фролова, Гасенко, Куща и Исаева. Они ставили мины на переднем крае нашей обороны. В полной готовности были и подвижные отряды заграждений.
3-й гвардейский мотоинженерный батальон расположился южнее Варшавы, в районе Отвоцка — дачного пригорода [185] польской столицы. Рота старшего лейтенанта Алексея Курносова минировала берег Вислы, чтобы противник не мог прорваться вдоль реки. Я поехал проверить, как там идут дела. Меня встретил Курносов. Он доложил, что минные поля установлены.
— Что-то уж слишком быстро! — удивился я.
— Отчетная документация готова, да и на месте можно посмотреть. — На смуглом, худощавом лице старшего лейтенанта блеснули карие дерзкие глаза.
Пошли на участок минирования. Оказалось, что задание выполнено отлично.
Когда вернулись в расположение роты, Курносов, чуть смущаясь, сказал:
— Может, в волейбол сыграем? Тут отличные площадки есть. Хлопцы уже разминались...
Это предложение вначале показалось мне по меньшей мере странным. Волейбол почти на переднем крае? А потом сердце старого любителя спорта не выдержало. И мы сыграли вместе с сержантами и солдатами. А в заключение состоялась «международная волейбольная встреча» — наша сборная померилась силами с польскими друзьями.
В штаб бригады вернулся поздно вечером и сразу же лег спать. Утром, зайдя, как всегда, к полковнику Соколову, я заметил, что он чем-то озабочен.
— Что случилось?
— У Гасенко в батальоне ЧП!
— Какое?
— Точно пока не знаю. Как будто не установили в нужном месте мины. Через этот промежуток прошла фрицевская разведка...
Странно. До сих пор в бригаде ничего подобного не случалось. Да и Григорий Иосифович Гасенко при выполнении боевых задач всегда был исключительно пунктуален. Нужно ехать, разобраться на месте...
В штабе батальона меня встретил майор Гасенко. Всегда аккуратный, подтянутый, он в этот раз был с двухдневной щетиной на подбородке. Из его бессвязного доклада я понял следующее: батальон прикрывал минными полями передний край обороны 125-го стрелкового корпуса генерал-майора И. К. Кузьмина. После установки минные поля были сданы стрелковым подразделениям. В одну из темных августовских ночей через наш передний край прошла гитлеровская разведка. Ее вовремя обнаружили. [186]
В завязавшейся перестрелке два фашиста были убиты, а остальным удалось уйти. В штабе корпуса призадумались: как противнику удалось столь безнаказанно преодолеть наши минные заграждения? Вызвали Гасенко. Его объяснения и представленные формуляры минных полей не убедили командование. Корпусной инженер полковник Бродский не без иронии спросил:
— А может, там вообще мин не было?
— Ну а вы лично проверяли минирование на том участке? — спросил я.
— Два раза был с ротой. Устанавливали противопехотные мины натяжного действия ПОМЗ-два перед позициями полка. А на дороге и обочинах поставили противотанковые, из немецких трофейных.
Обстановка стала проясняться. Видимо, гитлеровские разведчики сумели бесшумно проделать проход в минном поле и, воспользовавшись беспечностью боевого охранения, проникли в расположение наших войск. Но это мое предположение надо было еще доказать.
— Допустим, разведчики проделали проход шириной метра в два-три, — поделился я своими соображениями с Гасенко. — Но остальные мины должны быть на месте?
— Конечно! Сильных артиллерийских налетов не было. Можно это будет проверить на месте. Только как это сделать? Мины установлены под носом у противника. Туда не каждую ночь ползком добраться можно...
Я отправился к командиру корпуса. Разговор с генералом Кузьминым был коротким. Будучи заинтересованным в установлении истины, комкор приказал создать специальную комиссию для выяснения обстоятельств прохода гитлеровских разведчиков.
В состав комиссии включили корпусного инженера и двух офицеров оперативного отделения штаба корпуса. Вечером все члены комиссии вместе со мной и Гасенко пришли на КП стрелкового батальона, через позиции которого прошла вражеская разведка. Комбат показал нам начертание переднего края, объяснил, откуда ведут огонь вражеские пулеметы.
Полковник Бродский предложил послать для осмотра минного поля, через которое прошла вражеская разведка, полкового инженера и заместителя командира батальона.
Такой вариант нас не устраивал. Ведь версия об отсутствии мин пришла из этого батальона и полка. Напомнил [187] Бродскому, что комиссии приказано лично проверить место происшествия.
— Командир корпуса поручил расследование нам, и мы проведем его без вашего участия! — рассердился Бродский.
Пришлось еще раз потребовать проверки минных полей с нашим участием. Корпусной инженер в конце концов вынужден был согласиться.
Когда совсем стемнело, мы, согнувшись в три погибели, двинулись по неглубокому ходу сообщения к первой траншее. Внезапно в небе вспыхнула одна, а затем вторая осветительная ракета. Над головами засвистели пули. Послышались булькающие звуки, а затем несильные взрывы — противник начал минометный обстрел.
Одна из мин разорвалась совсем рядом. Застонал офицер из оперативного отделения — ему осколком перебило ногу. Мелкий осколок попал в бедро полковнику Бродскому. Раненых быстро вынесли в тыл, а мы, теперь уже ползком, двинулись дальше.
В первой траншее молоденький младший лейтенант, командир взвода, сказал:
— Метрах в пятидесяти впереди, рядом со сгоревшим танком, и начинается минное поле... А немецкая разведка проходила правее, в лощинке с кустарником, там еще телеграфная линия проходит...
По траншее прошли еще метров триста и в темноте увидели столб с оборванным проводом. К этому времени минометный обстрел прекратился. Противник периодически пускал осветительные ракеты и постреливал из пулеметов. Вылезли на бруствер траншеи и поползли в темноту. Но вот наш провожатый, сержант из стрелкового батальона, тихо скомандовал: «Стой!» — и показал на ребристый, похожий на маленький ананас, корпус мины, еле различимый в траве. Поползли параллельно фронту минного поля. Вскоре в мерцающем свете ракеты увидел обрезанные проволочные оттяжки. Потянул за руку офицера из штаба корпуса и показал: «Видите!» Тот молча кивнул. Все ясно. Гитлеровцы сумели проделать проход и прошли в глубину нашей обороны. А пехотинцы, охраняющие минное поле, этого не заметили.
Я еще раз убедился, что любые заграждения могут остановить противника только тогда, когда хорошо охраняются и прикрываются ружейно-пулеметным огнем. [188]
На следующий день обо всем виденном доложили командиру корпуса. Генерал Кузьмин, вполне удовлетворенный докладом, в заключение беседы сказал:
— Саперы молодцы, они никогда не подводили, ну а со своими мы тут разберемся...
О деталях этой не совсем приятной истории в штабе бригады никому не рассказывал. Причем совсем не из скромности, а, скорее, из трусости. Хотел избежать выговора. Генерал Иоффе сказал бы: «Заместитель командира бригады, полковник, сам полез под пули, на минное поле. Никому не доверяет и себя не бережет». Может быть, в подобных рассуждениях и был определенный резон. Однако всегда нужно учитывать конкретную обстановку. В данном случае, когда вопрос касался чести нашей гвардейской бригады, иначе поступить не мог. В принципиальных случаях лучше никому не передоверять дело, а проверять все самому.
Передышка была короткой. Утром 3 сентября 1944 года командира бригады срочно вызвали к генералу Прошлякову. Вернулся Михаил Фадеевич и сразу же сообщил новость:
— Приказано выделить батальон для действия в составе штурмовых групп... Пойдет шестой. Кущ для этого дела самый подходящий командир, да и кое-какой опыт под Курском на высоте 253,0 получил.
Это было действительно новостью. Ведь наша бригада для выполнения таких задач никогда не привлекалась. Для этой цели в составе инженерных войск Красной Армии были специальные штурмовые инженерно-саперные бригады.
После разгрома врага под Сталинградом стало ясно, что советским войскам предстоит трудный путь на запад. Впереди встречи с еще более прочной вражеской обороной, включающей укрепленные районы, крепости. Поэтому где-то в начале 1943 года возникла идея создания для прорыва укрепленных оборонительных полос противника специальных штурмовых инженерных батальонов и бригад. Сама по себе эта идея была не нова. Еще в 1916 году французы организовывали штурмовые части. Они состояли из специально подготовленных солдат, в совершенстве владеющих гранатами, и саперов с взрывчатыми веществами и огнеметами. Эти штурмовики, действовавшие обычно группами в составе усиленного взвода — роты, неплохо [189] показали себя во время наступления под Верденом и на Сомме. Кстати, для выполнения подобных же задач в России в конце 1916 года были созданы так называемые «ударные части», ставшие впоследствии оплотом контрреволюции.
В широких масштабах штурмовые группы были использованы советскими войсками на Карельском перешейке зимой 1939/40 года для блокирования и уничтожения долговременных огневых сооружений на линии Маннергейма. В состав штурмовой группы входили один стрелковый и один пулеметный взвод, от отделения до взвода саперов, два-три огнеметчика, два-три танка, одно-два 45-миллиметровых орудия. Саперы имели по 150–250 килограммов взрывчатых веществ, миноискатели, ножницы для резки проволоки. Обычно на стрелковый батальон создавалось две-три штурмовых группы. Смелые действия штурмовых групп во многом способствовали успешному прорыву линии Маннергейма.
В мае 1943 года были созданы новые соединения инженерных войск — штурмовые инженерно-саперные бригады резерва Верховного Главнокомандования. Они предназначались для прорыва сильно укрепленных оборонительных полос и боев в укрепленных городах и крупных населенных пунктах. Штурмовые инженерно-саперные бригады, действуя на важнейших направлениях, должны были проделывать проходы в проволочных и минных заграждениях, взрывать огневые сооружения противника, уцелевшие после артиллерийской и авиационной подготовки.
В организации штурмовых инженерных частей большую роль сыграл начальник инженерных войск Красной Армии генерал М. П. Воробьев.
Создание таких бригад можно было только приветствовать. Однако по их организации и порядку использования мнения командиров инженерных войск расходились. Дело в том, что до Великой Отечественной войны в штурмовые группы входила специально подготовленная пехота, усиленная саперами. Разумеется, и командовал такой группой общевойсковой командир.
Новыми же штурмовыми бригадами командовали инженерные командиры, и состояли они из саперов. Такая организация вызывала известные возражения. Прежде всего, офицеры-саперы, как правило, никогда не занимались [190] вопросами организации взаимодействия с танками и артиллерией, тактику пехоты знали слабовато. Рядовые саперы тоже не имели соответствующей подготовки, хотя обучить их действиям в новых условиях можно было быстрее. Пожалуй, с большим успехом в качестве штурмовых групп можно было бы использовать пехотные части со специальной подготовкой и оснащением, при увеличенном количестве саперов. Например, если обычный стрелковый полк имел саперный взвод, то штурмовой получал роту или даже батальон.
Иногда бывали случаи, когда инженерно-саперные батальоны из состава штурмовых бригад сами получали усиление: танки, артиллерию и самостоятельный участок для прорыва. Курьезом эти «эксперименты», за редким исключением, и заканчивались. Организацию же существующих штурмовых бригад можно было объяснить только чрезмерным «патриотизмом» руководства наших инженерных войск. Ведь с появлением новых соединений инженерные войска из обеспечивавших превращались в войска, ведущие активные боевые действия. Естественно, роль их повышается, а численность возрастает. По этому поводу Михаил Фадеевич как-то в сердцах заметил:
— Патриотизм своего рода войск — вещь хорошая, но в каждом деле нужно знать меру...
Наш командир бригады всегда яростно боролся против любых попыток использовать части бригады не по прямому назначению. В этих случаях он горячо доказывал:
— У нас высококвалифицированные минеры. Использовать их как пехотинцев неразумно, больше того — просто преступно с точки зрения государственных интересов.
На следующий день Михаил Фадеевич провел короткое совещание. Он рассказал, что 47-я армия готовится к штурму предместья Варшавы — Праги. Саперы 6-го батальона будут действовать в составе штурмовых групп совместно с пехотой, артиллеристами, танкистами, огнеметчиками.
В течение трех дней штурмовые группы напряженно готовились к предстоящим боям. Командир 6-го батальона майор Кущ за это время похудел на несколько килограммов. [191] Зная, что его людям придется действовать в новых, необычных для них условиях, он не жалел ни себя, ни подчиненных, чтобы в оставшиеся дни и часы подготовить минеров для действий в составе штурмовых групп.
Утром 10 сентября по укреплениям противника, прикрывающим Прагу, открыла огонь артиллерия. В воздухе появилась наша авиация. Были моменты, когда казалось, что краснозвездные самолеты заполняли все небо. На командный пункт бригады во время артподготовки приехал генерал-лейтенант А. И. Прошляков. Он сразу же спросил у Иоффе:
— Михаил Фадеевич, как, ваши не подведут? Ведь в составе штурмовых групп они действуют впервые.
— Гвардейцы бригады никогда не подводили, товарищ генерал! Убежден, не подкачают и сейчас...
Открыла ответный огонь и вражеская артиллерия. Несколько снарядов разорвалось в какой-нибудь сотне метров от КП. Иоффе тронул за руку генерала Прошлякова:
— Алексей Иванович, нужно уйти в укрытие...
Но Прошляков продолжал спокойно смотреть в бинокль на Прагу Варшавскую.
Артиллерийская канонада начинает несколько стихать — огонь переносится в глубину. Сейчас наши войска пойдут в атаку!
С командного пункта 6-го батальона время от времени поступали короткие сообщения, что все идет нормально.
Чтобы ознакомиться с обстановкой на месте, оказать, в случае необходимости, помощь комбату, я решил подъехать к Кущу. Генерал Иоффе не возражал, только коротко бросил:
— Будь осторожен!
На командном пункте батальона меня встретил расстроенный майор Кущ:
— Только что погиб парторг батальона капитан Русанов...
Да, это была тяжелая потеря для батальона. Веселого и смелого политработника Сашу Русанова очень любили все офицеры и солдаты.
Кущ коротко доложил, что батальон повзводно действует в составе стрелковых батальонов. Когда на пути наступающих встречается огневая точка, ее вначале ослепляют огнеметчики. Пользуясь этим, саперы быстро укладывают [192] заряд и подрывают огневую точку. Особенно успешно действует стрелковый полк, которому придана рота старшего лейтенанта С. А. Шелепова. Полк уже вышел к главной улице Праги. Старшего лейтенанта Шелепова я хорошо знал еще по Сталинграду. Это тот самый младший лейтенант, который первым дерзнул обучать саперов на боевых минах. За прошедшие два фронтовых года он зарекомендовал себя опытным, способным офицером, командовал передовой ротой лучшего батальона бригады. Решаю проехать к Шелепову. Однако командир батальона явно не в восторге от моих планов.
— Товарищ полковник, положение там серьезное. Не только на машине — в рост не пройти. Ползти кое-где придется.
— Ладно, пошли.
Когда мы добрались до Шелепова, там шел ожесточенный бой за костел, стоявший на центральной улице города. Это было огромное здание, сложенное из потемневшего от времени красного кирпича. Гитлеровцы превратили костел в опорный пункт с многочисленными огневыми точками. Кроме того, из-за костела вел огонь танк «пантера». Продвижение полка приостановилось.
Старший лейтенант Шелепов доложил, что саперами роты уже уничтожено три долговременные огневые точки фашистов. Есть потери. Только что тяжело ранен командир взвода младший лейтенант Ясиновский. Его заменил старшина Галкин. Сейчас старшина готовит группу в составе восьми саперов и двух огнеметчиков для ликвидации опорного пункта в костеле. Вместе с группой пойдет взвод автоматчиков и два танка Т-34.
Невдалеке старшина Галкин в последний раз проверял своих людей. Саперы в стальных касках, с автоматами. У каждого несколько ручных гранат, пакеты с взрывчатыми веществами. На спинах огнеметчиков тяжелые стальные баллоны с огнесмесью. Где-то рядом загрохотали танки. Саперы Галкина исчезли в развалинах. Томительно тянулось время. Гвардейцам удалось незаметно для противника забраться на второй этаж здания, расположенного против костела. Огнеметчики уже занимали позиции против амбразур фашистских огневых точек, когда из-за угла неожиданно появился вражеский танк. Выждав, пока он подойдет на близкое расстояние, огнеметчики дали по нему мощную струю горящей жидкости и [193] добавили порцию гранат. Гитлеровская «пантера» заполыхала.
Теперь предстояло решить основную задачу — быстрее подавить правофланговую огневую точку противника, наиболее мешавшую продвижению нашей пехоты. Огнеметная струя заставила замолчать вражеский пулемет. Мгновенно саперы забросили в амбразуру несколько пакетов с взрывчатыми веществами. Внутри глухо ухнул взрыв. Гитлеровская огневая точка уничтожена. Вперед рванулась наша пехота, обошла костел с фланга и ворвалась в здание. За эту операцию командир стрелкового полка представил старшину Галкина к ордену Красного Знамени. К орденам и медалям были представлены и все остальные саперы и огнеметчики.
В роте Шелепова мы попытались для подрыва огневых точек еще раз испробовать управляемые по проводам танкетки с взрывчатыми веществами. История с этими танкетками началась после освобождения Бреста.
В бригаду пришла радиограмма из штаба инженерных войск фронта: «Вам направляется новое оружие. Прошу организовать всестороннее испытание и проверку. Прошляков». Естественно, такое сообщение заинтересовало многих в штабе бригады, и особенно работников технического отдела.
Через несколько дней «новое оружие» прибыло. Выяснилось, что это так называемые телетанки — небольшие танкетки, начиненные взрывчаткой с электродвигателями, управляемые по трем проводам. Предназначались они для борьбы с долговременными огневыми точками и атакующими танками.
Телетанки разрабатывались в Советском Союзе еще в конце двадцатых — начале тридцатых годов. Без особого успеха испытывали их и во время советско-финляндской войны. Машины, подобные нашим телетанкам, были и у немцев. Они носили громкое название «голиаф». Гитлеровцы применили «голиафы» на Курской дуге, и тоже неудачно.
Телетанки пришли в разобранном виде. Монтировали, пользуясь присланными схемами и чертежами. Наконец собрали и испытали. На ровном месте все шло более или менее удачно. Но когда приблизили условия испытаний к боевым, попробовали телетанк среди песчаных дюн и многочисленных ям и воронок, ничего не получилось. Танкетка [194] все время застревала. Дали отрицательный отзыв — в боевых условиях присланный образец практически применить нельзя.
В Москве с нашим заключением не согласились и прислали резкий ответ. Тогда командир бригады предложил повторить испытания в присутствии авторов телетанка. Вскоре прибыл невысокий инженер в демисезонном пальто и кепке. Чтобы он слишком не выделялся, сразу же переодели его в солдатскую шинель.
Решаем, кому поручить испытание телетанка.
— Думаю, лучше всего с этим делом справится Яша Трегуб, — посоветовал Соколов. — Грамотный, электротехническую академию кончил, любит разбирать различные мины, до их сущности добираться... Ему и телетанк в руки...
С мнением Соколова согласились. С изобретателем послали майора Трегуба. Он как нельзя лучше подходил для такого задания. Живость и любознательность у этого кареглазого офицера сочетались с аналитическим умом и редкой уравновешенностью.
Испытания телетанка на переднем крае прошли неудачно. При попытке ночью подорвать вражескую огневую точку телетанк застрял метрах в ста от наших окопов.
В довершение всего группа «испытателей» попала под минометный обстрел. Был ранен один солдат, а майору Трегубу маленький осколок попал в ногу. После перевязки он категорически отказался идти в госпиталь и сел писать отчет об испытаниях «самодвижущейся торпеды», как называл телетанк инженер. В отчете указывалось на недоработку конструкции и практическую невозможность ее боевого использования на переднем крае.
Попытка использовать телетанк под Прагой тоже оказалась неудачной. Направленная в сторону огневой точки противника, танкетка наскочила на какие-то обломки и остановилась. Пришлось ее взорвать по проводам. Мы еще раз убедились, что при бое в городе, когда улицы загромождены различными обломками, использовать такие танкетки практически невозможно. Несколько позже мы хотели использовать их для отражения атак вражеских танков, но также безуспешно. Опыт показал, что, хотя идея подобной управляемой гусеничной торпеды заслуживает [195] внимания, полученные образцы технически несовершенны и нуждаются в существенной доработке.
Пять суток продолжалось ожесточенное сражение за Прагу. К исходу 14 сентября сопротивление гитлеровцев было сломлено. В этих боях саперы 6-го батальона, действовавшие в составе штурмовых групп, уничтожили пять дзотов и четырнадцать огневых точек в приспособленных для обороны зданиях.
В последующие дни в боях за освобождение населенного пункта Яблонна-Легионово гвардейцы Куща подорвали еще пять огневых точек гитлеровцев. Активно помогали частям 47-й армии и 1, 3, 7-й батальоны, разминировавшие маршруты движения и крупные населенные пункты. В полной боевой готовности были подвижные отряды заграждений. Они участвовали в отражении нескольких контратак противника.
Сразу же после освобождения Праги, Радзимина, Венгрова, Сероцка, Зегже, Яблонна-Легионово туда прибывали для разминирования солдаты 8-го батальона специального минирования и 6-го электротехнического батальона.
Северо-восточнее Праги Варшавской действовали в составе 65-й армии 2-й и 5-й батальоны бригады.
Здесь на рассвете 5 сентября передовые мотострелковые батальоны Донского танкового корпуса генерала М. Ф. Панова форсировали Нарев у Пултуска и селения Карнавск и захватили плацдарм шириной по фронту около километра и глубиной метров пятьсот.
Было ясно, что противник попытается сбросить советские войска в реку. Командующий 65-й армией генерал П. И. Батов спешно перебросил на плацдарм батальоны 44-й гвардейской стрелковой и 354-й стрелковой дивизий.
К вечеру прибыла армейская инженерно-саперная бригада. Саперы быстро навели понтонную переправу и приступили к строительству деревянного моста. Через сутки на плацдарме кроме мотострелковых батальонов Донского танкового корпуса находились части четырех дивизий.
Утром 6 сентября на плацдарм были переброшены 2-й и 5-й батальоны нашей бригады. Комбат 2 гвардии майор Козлов сразу же получил задание на установку минных полей в полосе 354-й стрелковой дивизии. К полудню первые сотни противотанковых мин были установлены. Это было сделано вовремя. Часов в четырнадцать [196] по плацдарму ударила фашистская артиллерия. Вскоре показались и вражеские танки. За ними двигались бронетранспортеры с пехотой. Многие танки были остановлены нашей артиллерией. Несколько машин подорвалось на минах.
Но на одном из участков гитлеровцам удалось прорвать позиции наших войск. Навстречу врагу был брошен дивизион тяжелых самоходных орудий и ПОЗ 5-го батальона. Мощные снаряды крушили вражескую броню. То там, то здесь под гусеницами танков и бронетранспортеров начали срабатывать противотанковые мины, установленные нашими «позовцами». К вечеру положение было восстановлено.
За первый день боев гитлеровцы потеряли больше двух полков пехоты и около двадцати танков. Немалую роль в отражении атак врага сыграли минные поля, своевременно установленные гвардейцами-минерами 2-го и 5-го батальонов. Они существенно стеснили маневр противника, заставили гитлеровских танкистов терять время на их обход. Меняя боевые курсы, танки подставляли борта с более тонкой броней под огонь советской противотанковой артиллерии.
Попытки ликвидировать плацдарм противник продолжал до 9 сентября. Но советские войска не только удержали свои позиции, но даже расширили плацдарм до двадцати пяти километров по фронту и от восьми до восемнадцати километров в глубину.
Вскоре был получен приказ закрепиться на занятых рубежах. Саперы приступили к установке минных полей, которые значительно повысили устойчивость обороны войск на плацдарме. Начальник инженерных войск 65-й армии генерал Швыдкой остался доволен работой наших батальонов. Беседуя с солдатами, он говорил:
— Слыхали, хлопцы, Гитлер назвал наш плацдарм пистолетом, направленным в сердце Германии. Так что будем держать его в руках! Крепко, по-саперному!
В ожесточенных боях на Нареве 2-й батальон понес значительные потери и 12 сентября был заменен 4-м батальоном майора Эйбера.
Почти целый месяц на Нареве противник не проявлял никакой активности.
За это время наши войска создали надежную, глубоко эшелонированную оборону. Почти каждую ночь перед [197] передним краем наши саперы устанавливали все новые и новые противотанковые и противопехотные мины...
3 октября командиру 4-го батальона майору Эйберу позвонил инженер 105-го стрелкового корпуса подполковник Елистратов:
— Готовьтесь к проделыванию проходов в своих минных заграждениях! Возможно, скоро перейдем в наступление!
Эйбер, которому тишина на переднем крае напоминала затишье перед бурей, недовольно проворчал:
— Как бы фрицы не начали первыми...
— Ничего, ничего, готовьтесь. Скоро получите приказ на проделывание проходов.
Эйбер оказался прав. Утром 4 октября противник нанес внезапный сильный удар по нашим войскам, обороняющим плацдарм. После мощной часовой артиллерийской подготовки на позиции наших войск в несколько эшелонов двинулись танки. Как позднее мы узнали, противник на узком участке фронта бросил в наступление до четырехсот танков и самоходных орудий.
За счет внезапности удара и значительного превосходства в силах противник прорвал нашу оборону. К полудню гитлеровцам удалось расчленить войска, обороняющиеся на плацдарме. В бригаде была потеряна связь со штабом 4-го батальона.
Основная тяжесть по отражению вражеских танковых атак легла на артиллеристов. Активную помощь оказали им саперы. Минеры 4-го и 5-го батальонов, быстро установив на боевых курсах вражеских танков противотанковые мины, дали возможность нашим войскам отойти на новые рубежи обороны.
Только на третий день боев удалось полностью остановить противника. Его попытки ликвидировать наревский плацдарм, выбить из рук советского командования «пистолет, направленный в сердце Германии», провалились.
За первые сутки боев гвардейцы-минеры батальонов майоров Эйбера и Мичурина установили более пятидесяти минных полей, взорвали пять мостов. На минах, установленных подвижными отрядами заграждений, подорвалось около сорока танков противника.
К 10 октября противник, окончательно убедившийся в тщетности попыток опрокинуть в реку дивизии 65-й армии, прекратил атаки. [198]
В середине ноября 1944 года на фронте наступило затишье. Командира бригады вызвали в Москву. Причина вызова была нам неизвестна. Правда, догадывались, что это связано с вопросом обобщения опыта боевых действий инженерных войск в Белорусской операции.
В штабе было спокойно, и я решил съездить в батальон Гасенко, проверить, как у него организована боевая подготовка. Вернувшись в Синоленку вечером следующего дня, застал Соколова сильно встревоженным.
Георгий Николаевич сообщил, что сразу же после моего отъезда была получена радиограмма генерала А. И. Прошлякова. Генерал приказал срочно выслать батальон специального минирования для проверки железнодорожной станции и прилегающего к ней района. На станцию ожидалось прибытие специального поезда.
Немедленно подняли по тревоге батальон Пергамента и на автомашинах направили в назначенный район. Вскоре получили радиограмму: «Прибыли на место. Представитель поезда отсутствует. Приступили к выполнению задания». Об этом по радио доложили начальнику инженерных войск фронта. Почти тотчас же Прошляков радировал: «Возможно, перепутали координаты? Представитель должен быть на месте». Однако на посланный запрос Пергамент коротко ответил: «Мы на месте, представителя нет».
— Вот такие дела, Виктор Кондратьевич, — невесело произнес Соколов.
Около десяти часов вечера в штаб бригады на забрызганном до брезентовой крыши виллисе примчался генерал Прошляков.
— Только что меня вызывал маршал Рокоссовский, — непривычно взволнованно начал Алексей Иванович. — Он очень недоволен, что станция еще не подготовлена к приему поезда.
— По сообщениям командира батальона, — доложил Соколов, — разминирование станции заканчивается. Никакого представителя на месте нет.
— Ничего не понимаю! — Прошляков в недоумении развел руками. — Поехали на станцию. На месте разберемся.
К железнодорожной станции почти вплотную подходили высокие сосны. В зале ожидания вокзала с башенками, похожего на маленький замок, расположился штаб батальона специального минирования. [199]
Подполковник Пергамент спокойно, с достоинством, доложил:
— Задание по проверке и разминированию станции выполнено. Никакого представителя поезда здесь нет...
С этим поездом были связаны большие изменения на фронте. На нем прибыл первый заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, который с 16 ноября 1944 года вступил в должность командующего 1-м Белорусским фронтом. Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский был назначен командующим войсками 2-го Белорусского фронта.
Это известие взволновало многих. Пожалуй, вряд ли кто-нибудь на нашем фронте, от командующего армией до солдата, отнесся равнодушно к такому событию. В начале войны приходилось слышать от некоторых солдат: «Командир полка и выше для нас все едино — далеко слишком. Вот от старшины до ротного зависит много!» Однако на четвертом году войны поняли, что это далеко не так. У знающих, умелых командиров всех степеней успехов больше, потерь меньше. У заботливых люди накормлены лучше да и дела ратные наградами отмечаются, а это тоже немаловажное дело.
Большое значение имеет и обращение с подчиненными. На строгость на фронте не обижаются. Однако грубость старшего, особенно незаслуженная, зачастую ранит больнее пуль и осколков. Иногда приходилось слышать, что победа достигается не в белых перчатках. С этим трудно согласиться. Требовательность, в отдельных редких случаях даже жесткость, нужна, но не грубость. Грубость обычно от низкой культуры. Зачастую не только общей, но и от военной. Грубостью некоторые пытались заменить знания и волю. Во всех этих нюансах отлично разбирались на фронте. Поэтому были командиры, которых ценили, уважали и любили; встречались такие, которых только уважали, очень редко попадались неуважаемые и нелюбимые.
Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского все ценили, уважали и любили. Временами он бывал строг, но никогда никого зря не обидел.
Каков-то будет новый командующий фронтом? Конечно, на эту тему разговоров не вели. Думали про себя. Впоследствии мы убедились, что наши опасения были напрасны. [200]
Отстояв и расширив наревские плацдармы, наши войска перешли к обороне. По приказанию командира бригады 5-й батальон, понесший значительные потери, был заменен 7-м батальоном майора Исаева. На наревском плацдарме батальоны пробыли до конца ноября. Они подготовили подвижные отряды заграждений, укрепили минами отдельные рубежи, участвовали в частных операциях и поисках разведчиков.
За ноябрь 7-й батальон произвел сплошное разминирование части плацдарма, отвоеванного у противника в результате октябрьских боев. В начале декабря все батальоны бригады были выведены в резерв и в течение месяца занимались боевой подготовкой. К этому времени все батальоны бригады находились в резерве. В штабе приводили в порядок документацию. Инженер-майор Фишкин подводил итоги боевой деятельности бригады за шесть месяцев — с июня по декабрь 1944 года.
Когда работа была закончена, полковник Соколов заметил:
— А цифры получились солидные: мин установлено за этот срок около семидесяти двух тысяч, обезврежено более ста тысяч своих и вражеских, разминировано более ста мостов, разведано восемь с половиной тысяч километров маршрутов, более ста городов и крупных населенных пунктов. Силами бригады уничтожено сто двадцать танков, бронетранспортеров и бронемашин и более восьмисот солдат и офицеров... [201]