Рождение гвардейской бригады
Добраться до места формирования бригады оказалось не так-то легко. Пришлось ехать поездом со многими пересадками. На станции Рузаевка наш эшелон попал под жестокую бомбежку. Когда вагон, вздрогнув, остановился и над станцией повис плотный, надсадный гул паровозных гудков, мне, измученному тяжелой дорогой, не захотелось покидать поезд. Но сидевший напротив пожилой полковник-артиллерист недовольно сказал:
— Не нужно распускать себя. Если умирать, то хоть с пользой, а не как Дон-Кихот!
Не знаю почему, но меня обидело сравнение с героем Сервантеса.
Впрочем, было не до споров. Где-то совсем рядом гулко ударили зенитки. Пригибаясь, мы побежали подальше от станции. Голову от падающих сверху осколков зенитных снарядов я прикрывал захваченным портфелем с документами. Едва успели укрыться в кювете, как на станции начали рваться бомбы.
Когда гитлеровские самолеты улетели, мы вернулись к своему вагону. Но на месте, где раньше стоял вагон, зияла огромная воронка. Весь мой скромный багаж погиб, хорошо хоть сохранился портфель с документами!
В конце концов, где поездом, где на попутных автомобилях, а то и просто пешком, благо вещи не обременяли, добрался до места назначения — поселка Нижняя Дуванка, что стоит на берегу реки Красная, впадающей в Оскол. Поселок этот состоял из нескольких десятков небольших [33] домишек, в большинстве мазанок с соломенными крышами.
На окраине Нижней Дуванки попрощался с подбросившим меня шофером, хмурым, пожилым солдатом в низко надвинутой на уши пилотке, легко, будто играючи, управлявшим трехтонкой, груженной тюками прессованного сена. В дороге он все допытывался:
— Товарищ майор, вот политрук нам читал, что наши начали наступать под Харьковом. Как, дойдем ли до Полтавы? Там у меня жинка осталась и двое маленьких хлопчиков...
Я промолчал. Отвечать не хотелось. Да и что было сказать? Последние сводки Совинформбюро были неутешительны. В них говорилось о тяжелых боях под Харьковом, о начавшемся наступлении противника на воронежском направлении...
Но как найти штаб бригады? Решил зайти в ближайший дом. Не успел отворить калитку в сад, как меня обдало густой ароматной волной. Среди зеленой листвы виднелись крупные гроздья белой сирени. После сутолоки железнодорожных станций, паровозного дыма, бомбежек, тяжелого запаха хлеба, горящего в разбитых элеваторах, этот сад показался мне выхваченным из какого-то волшебного, иного мира.
В домике негромко пиликала гармошка. Рывком открыл дверь. В полутемной, из-за занавешенных окон, горнице широкоплечий старшина терзал тульскую трехрядку.
Он и проводил меня в штаб бригады.
Штаб размещался в одноэтажном здании школы. Перед ним прохаживался часовой с автоматом. В небольшой комнате за столом с двумя полевыми телефонами работал Иоффе.
Михаил Фадеевич встал из-за стола, крепко обнял:
— Ну, с прибытием. Берись за дела...
В штабе трудились подполковник И. В. Тихомиров, с которым я две недели назад расстался под Сухиничами, и два незнакомых офицера: крупный, начинающий полнеть капитан А. А. Голуб и худощавый, с живыми, дерзкими глазами на смуглом лице капитан К. В. Ассонов.
От штабистов я узнал, что наша 16-я отдельная инженерная бригада специального назначения Юго-Западного фронта формируется на базе Отдельной саперно-восстановительной [34] бригады фронта, 69-й роты специальной техники и 6-го электротехнического батальона.
За предельно сжатые сроки уже сформировано четыре батальона инженерных заграждений, а рота специальной техники развернута в батальон. Правда, вместо четырех тысяч человек по штату в бригаде насчитывалось пока около трех тысяч. Более половины личного состава приходилось на старшие возрасты, призванные из запаса. «Кадровые» были только в роте специальной техники.
Плохо обстояло дело с вооружением и боевой техникой. На всю бригаду было триста винтовок, четырнадцать автоматов и три ручных пулемета. Не хватало мин — было всего около пятисот противотанковых ТМ-35 и ПМЗ-40, штук двести противопехотных и очень немного взрывчатых веществ, капсюлей-детонаторов, огнепроводного и детонирующего шпура. Недоставало автомашин и средств связи.
В эти дни Иоффе было трудно застать в штабе бригады. Его запыленный автомобиль появлялся то у штаба фронта, то у зданий различных партийных и советских учреждений. Комбриг вел упорную борьбу за каждый десяток автоматов, за каждую сотню килограммов тротила, за каждую видавшую виды полуторку...
В подразделениях полным ходом шли занятия. Наши командиры батальонов уже имели боевой опыт и щедро делились им с подчиненными.
С утра до вечера пощелкивали выстрелы на наскоро оборудованном стрельбище, под руководством офицеров и сержантов солдаты учились ставить и снимать мины.
Однако сколачиванием бригады нам пришлось заниматься недолго.
Утром 12 июня меня срочно вызвали в штаб бригады. Комбриг был немногословен:
— Получен приказ от начальника инженерных войск фронта. Бригаде поручаются минирование шести маршрутов и работы по созданию узлов обороны на левом берегу реки Оскол от Буденновки до Боровой. Видимо, это связано с тем, что противник начал наступление в направлении на Купянск и Валуйки.
— Да, но у нас не хватает вооружения, мин, да и люди еще не полностью освоили установку минных полей. Знает ли об этом начинж? [35]
— Приказ ясен! Его нужно выполнять! — Голос Иоффе звучал непривычно сурово...
И вскоре наши саперы начали ставить мины. На дорогах твердый, укатанный грунт, не поддающийся лопате. Приходилось долбить его киркомотыгами. Гимнастерки темнели от пота, на ладонях набухали кровяные мозоли.
Нам поручено в кратчайший срок установить несколько тысяч мин. Задача не легкая, даже для опытных саперов. В бригаде же много новичков. Учить их приходилось, что называется, на ходу, при выполнении боевых задач. Внешне противотанковые мины ЯМ-5 похожи на безобидные деревянные ящички. Однако они требуют крайне «деликатного» обращения. Одно неосторожное движение может оказаться последним. Здесь особенно важно было следить за мерами безопасности...
...Пыльная дорога причудливо извивается вдоль берега Оскола. На золотистом пшеничном поле напряженно трудится группа саперов. Командир в добела выгоревшей гимнастерке, с черной прядкой волос, выбившейся из-под пилотки, четко докладывает:
— Товарищ майор, взвод занят установкой минного поля. Командир взвода лейтенант Трошин.
Солдаты, в основном лет сорока — сорока пяти, работали старательно. Но что это? Закончив маскировку одной мины, саперы сразу же переходили к следующей. А ведь по инструкции с расстояния двадцати метров следует шпагатом вытащить из установленной мины предохранительную чеку.
— Почему ставите мины без предохранительных чек? — грозно обращаюсь к лейтенанту.
— Так быстрее, товарищ майор! — глядя мне прямо в глаза отвечает Трошин. — С чеками до вечера провозимся, а нам еще в двух местах минировать!
Пришлось резко отчитать нетерпеливого лейтенанта, потребовать четкого выполнения инструкций по минированию. Объяснил ему, что экономия времени может получиться мнимая. При первом же подрыве люди будут травмированы, и установка мин пойдет крайне медленно...
Одновременно с минированием наши саперы готовили к взрыву мосты на железных и шоссейных дорогах. Эта операция также требовала исключительной аккуратности [36] выполнения. Из тротиловых шашек нужно было вязать многокилограммовые заряды, тщательно крепить их на опорах и пролетном строении мостов. Все это зачастую приходилось делать под бомбежкой.
С особой тщательностью заряды соединялись сетью из детонирующего шнура, подготавливалась электрическая проводка, оборудовались подрывные станции. И здесь любая небрежность могла привести к непоправимому несчастью или же отказу заряда в нужный момент...
Обстановка на фронте тем временем ухудшилась. Наши войска были отведены за реку Оскол. В эти дни батальоны бригады работали не щадя сил. Только за две недели ими было подготовлено к взрыву шестьдесят четыре моста, заминировано шестьдесят узлов дорог и девять бродов.
Вся вторая половина июня прошла в напряженной боевой деятельности. В конце месяца штаб бригады перебрался в большое село Макартетяно.
В начале июля до нас стали доходить слухи, что где-то севернее противник начал большое наступление. Однако на нашем участке фронта было относительно спокойно...
Вечером 4 июля я возвратился из батальона Гасенко. Наскоро смыв дорожную пыль, зашел в штаб бригады. Подполковник Тихомиров был непривычно мрачным. На вопрос о причине плохого настроения хмуро ответил:
— Радоваться нечему. Немцы 28 июня начали наступление. Прорвались к Воронежу. Затем круто повернули на юг, нанося удар вдоль правого берега Дона...
— Ну а какая основная цель их наступления?
Тихомиров на секунду задумался и провел рукой по своим редким волосам:
— Думаю, что рвутся к Кавказу с его нефтью, затем хотят перерезать Волгу в районе Сталинграда. Стремятся лишить нас горючего. «Крови войны», как когда-то выразился Гитлер.
— А где командир бригады?
— Задержался у начинжа фронта. Вот жду его...
Разговор вызвал и у меня невеселые мысли. Только в двенадцатом часу удалось пойти в хату и забыться тяжелым сном. Казалось, прошло всего несколько минут, а уже проснулся, почувствовав осторожные, но настойчивые толчки. [37]
— Товарищ майор, вставайте! Срочно комбриг вызывает, — шептал, склонившись над ухом, посыльный.
Светящиеся стрелки часов показывали половину второго — я проспал меньше двух часов.
В штабе горела лишь одна керосиновая лампа, и лица присутствующих растворялись в темноте.
— Наши войска с боями отходят к Сталинграду, — начал Иоффе. — Нами получен приказ двигаться в общем направлении на Богучар, Вешенская. Возьмите карты — нужно наметить маршруты движения.
В комнате пронесся тихий шепот. Все были в недоумении: ведь предстояло отойти почти на двести километров. Но вот под тяжелым взглядом комбрига разговоры стихли. Стал отчетливо слышен шорох разворачиваемых карт.
Наметив маршрут и дав ряд конкретных указаний по подготовке марша, Иоффе распустил собравшихся:
— Действуйте! Капитан Соколов, задержитесь, пожалуйста!
Тусклый, мерцающий свет лампы выхватил из темноты крупное, с пухлыми девичьими губами, лицо командира 152-го батальона инженерных заграждений. Капитан Соколов, всегда аккуратно одетый и подтянутый, отличался исключительной пунктуальностью и исполнительностью.
— Георгий Николаевич, — тон и обращение комбрига были необычными, — вам поручается командование сводным арьергардным батальоном. Задача батальона — минирование узлов дорог и уничтожение мостов на угрожаемых направлениях, прикрытие наших отходящих войск, Возьмете из каждого батальона по пятьдесят — шестьдесят человек и пять-шесть автомашин с минами и взрывчаткой. Выводите батальон к Кантемировке. Там поступите в распоряжение командира арьергардной 380-й стрелковой дивизии. К 6.00 нужно выехать!
— А как мой батальон?
— Передадите заместителю! Давайте попрощаемся. — Глаза нашего сурового с виду комбрига как-то подозрительно блеснули. Короткое мужское объятие...
Честно говоря, я позавидовал выдержке капитана Соколова: ведь он, как и мы, в ту минуту не сомневался, что видимся в последний раз. Выполняя такое задание, редко кто остается в живых. [38]
Когда капитан Соколов вышел, Иоффе, немного помолчав, сказал:
— Лучше Соколова с этой задачей никто не справится. Выдержанный, спокойный, не теряет головы в сложной обстановке. Да и опыта боевого поболее, чем у других комбатов: с армейским саперным батальоном отходил с боями из-под самого Перемышля. Помните, как хладнокровно он выполнил приказ о взрыве моста...
Подробности этого эпизода таковы.
В начале июня 1942 года часов в одиннадцать ночи Соколов получил письменное распоряжение из штаба бригады срочно взорвать железнодорожный мост через реку Оскол. Взяв с собой четырнадцать минеров, Соколов отправился на выполнение задания. Командир дивизии, державшей оборону на этом участке, сообщил, что мост захвачен фашистами.
Но приказ есть приказ. Его нужно выполнить во что бы то ни стало! Группа Соколова перешла линию фронта, осторожно пробралась к мосту и спряталась в прибрежных кустах. По мосту взад и вперед прохаживались солдаты в рогатых касках с автоматами на груди. Томительно тянется время. Подойти к немцам незаметно нельзя. Стрелять — поднимется тревога! В конце концов, когда гитлеровцы отошли в противоположную сторону моста, минеры сумели быстро уложить на настил ящики с тротилом, и Соколов зажег огнепроводный шнур. Сделав свое дело, саперы быстро укрылись в окопчике, отрытом недалеко от моста. Минуты через три окрестности озарила ослепительная вспышка, раздался сильный взрыв. Когда рассеялся дым, саперы увидели, что ферма обрушилась в воду. Усталые, но довольные возвратились саперы к себе в часть. Здесь их встретил смущенный начальник штаба батальона старший лейтенант Ежов:
— Получено распоряжение, во изменение полученного приказа, мост не взрывать. Он предназначается для пропуска наших контратакующих танков и пехоты!
Соколов, только что спокойно закладывавший взрывчатку буквально под носом у врага, побледнел: тут уж крупных неприятностей не миновать! Измученный бессонной ночью и перенесенными тревогами, капитан лег спать в землянке. Часа через два его разбудил Ежов:
— Вставайте, командир бригады приехал, а с ним какой-то чернявый подполковник... [39]
Ополоснув лицо, капитан вышел к прибывшим, коротко доложил о взрыве моста и приказе, отменяющем эту операцию.
Инженер-подполковник Щербаков (командир саперно-восстановительной бригады, на базе которой формировалась 16-я бригада) представил прибывшего вместе с ним смуглого командира с тремя шпалами на защитных петлицах.
— Знакомьтесь, новый командир бригады подполковник Иоффе — командир 152-го батальона капитан Соколов.
Новый комбриг, к удивлению Соколова, даже не интересовался подробностями «недоразумения» с мостом. Он просто спокойно сказал:
— Да, такое иногда бывает... Как состояние батальона? В чем нуждаетесь в первую очередь? Как с питанием и обмундированием?
А история с мостом была довольно «обычная» в тревожные дни июля 1942 года, когда обстановка на южном участке советско-германского фронта менялась очень быстро и, как правило, в худшую для нас сторону. Поздним вечером в штаб бригады приехал на запыленной эмке начальник инженерного управления Юго-Западного фронта генерал-майор инженерных войск А. Ф. Ильин-Миткевич.
Зная обстановку и, видимо, получив указание в штабе фронта, генерал Ильин-Миткевич приказал начальнику оперативного отдела штаба бригады капитану Б. Н. Чужику, оставшемуся самым старшим командиром, — остальные были в батальонах — обеспечить уничтожение моста. Приказ был выполнен...
Утром в штаб бригады прибыл командующий 38-й армией генерал-майор К. С. Москаленко. Узнав о взрыве моста через Оскол, он рассердился:
— Армии поручено контратаковать немцев! Как я танки теперь переброшу через реку? Кто взорвал мост? Наказать его!
Присутствовавший при этом разговоре начальник инженерных войск 21-й армии полковник Е. И. Кулинич доложил генералу Москаленко, что мост взорван по личному приказу генерала А. Ф. Ильина-Миткевича, действовавшего по указанию штаба фронта.
— А вы, полковник, откуда знаете? — уже более миролюбиво спросил Москаленко.
— Приказ на взрыв моста отдавался при мне. [40]
На этом инцидент был исчерпан. А части 38-й армии перешли Оскол по наведенному саперами понтонному мосту.
При отходе бригады мне было поручено выехать первым и произвести разведку маршрута движения. В потрепанную, видавшую виды полуторку ГАЗ-АА погрузили две запасные бочки бензина, часть штабной документации. Со мной кроме водителя ехал сержант Скоробогатов, веселый и хозяйственный хлопец из роты управления.
Уже на первых километрах дороги мы попали в водоворот отступающих войск и эвакуируемого мирного населения. Нескончаемым потоком двигались колонны автомобилей, скрипя, ехали перегруженные повозки, уныло брели ревущие от голода гурты скота.
До сих пор остались в памяти эти дороги отступления, стоящие над ними облака пыли, такие густые, что через них не просвечивало солнце.
С большим трудом добрались до переправ через Дон северо-восточнее Богучара. Здесь скопилось множество различных автомашин и повозок. На небе ни облачка. Солнце палит немилосердно, и некуда укрыться от его лучей. А в синеве неба почти непрерывно висят черные стервятники. То там, то здесь высоко вверх взлетали столбы огня и дыма — рвутся авиационные бомбы. Крики и стоны раненых людей, рев животных, гул авиационных моторов — все сливается в какую-то чудовищную какофонию...
Одна из бомб разрывается почти на середине моста. Вверх взлетают бревна, доски, обломки автомашин... Почти мгновенно загорается несколько поврежденных грузовиков на проезжей части моста. На деревянном настиле горит бензин из разбитых баков. В слепящем солнечном свете пламени почти не видно, только за мостом заколыхался в горячем воздухе противоположный берег и вверх потянулись черные клочья дыма.
Вражеские самолеты, отбомбившись, круто развернулись и взяли курс на запад. Надсадный гул их моторов затихает. Порыв ветра доносит потрескивание пламени, лижущего деревянный настил и перила моста. С грохотом, рассыпая далеко вокруг огненные брызги, взрывается бак на одной из автомашин. [41]
И словно прорвалась плотина, сдерживающая напряжение многотысячной толпы. По ней вдруг прокатился многоголосый не то стон, не то крик, сквозь который пробивалось тревожное: «Переправа разбита».
Кое-где уже начали поджигать автомобили. Толпа отхлынула от моста, кое-кто побежал.
Не раздумывая, приказал водителю:
— Давай к мосту!
Когда на ходу выскакивал из машины, подумал: «Здесь уговорами ничего не сделаешь, нужны решительные действия!»
Совершенно неожиданно для себя рванул из тугой, еще не обмятой кобуры пистолет. И, обращаясь к бегущим, закричал:
— Стой! Куда бежите!
Большинство не обратило на меня никакого внимания. Однако кое-кто из ближних, в основном из командиров, остановились.
— Стойте, черт вас побери! Переправу нужно восстановить! Коммунисты, ко мне! — И, обращаясь к стоящему ближе всех капитану-артиллеристу, приказал: — Берите двух командиров, останавливайте людей — и на мост! Все горящие машины в воду!
Тот хотел что-то возразить, но потом подкинул руку к пилотке:
— Слушаюсь, будет исполнено!
Через несколько минут мы уже сталкивали горящие машины в воду, гасили настил.
У меня тем временем появились энергичные помощники. С их помощью восстановили порядок, погасили тлеющие искры паники.
Но что делать дальше? Посередине моста чернеет провал. Поблизости нет ни саперов, ни материалов. На меня с надеждой смотрят сотни встревоженных глаз. С запада доносится орудийный гул. Кажется, что он приближается. Неужели ничего нельзя придумать для восстановления переправы?
С тревогой озираюсь. Вокруг множество машин и повозок, тихо гудит толпа. Метрах в восьмистах вверх по течению пристань. Рядом с ней баржа и попыхивающий дымком колесный буксирный пароходик.
Решение приходит мгновенно. Инструктирую самого энергичного из своих помощников: [42]
— Берите с собой человек десять и тащите баржу сюда! Мы ее поставим в разбитой части моста!
Люди побежали выполнять приказание.
Сейчас же встает другой вопрос: как выполнить сопряжение проезжей части моста с баржей? Ведь она значительно выше. Раздумья прерывает сержант Скоробогатов:
— Товарищ майор, нашел сапера!
Молоденький младший лейтенант с красным, облупившимся от солнца носом представляется как командир саперного взвода одного из стрелковых полков.
— Люди с вами есть?
— Так точно! Двадцать человек!
— Берите всех, будете делать сопряжение моста с баржей! Нужно — снимайте борта с машин! Разбирайте любое строение!
Однако буксир с баржей по-прежнему стоят у пристани. Посылаю для выяснения сержанта Скоробогатова и двух бойцов. Через некоторое время посланные возвращаются. С ними сухонький старичок в вылинявшем синем кителе и фуражке с блестящим якорем.
— Вот, не хочет давать баржу! — докладывает Скоробогатов.
— Вы понимаете, что делаете? — спрашиваю капитана буксира, с трудом сдерживая себя.
Старичок невозмутимо жует губами.
— Баржа — имущество казенное. На мосту ее фашист разобьет. Приказано гнать вверх по течению. Так что никак не могу дать.
Неторопливая речь старого речника неожиданно действует успокаивающе. Уже нормальным голосом говорю:
— Да вы понимаете, не наладим переправу — все врагу попадет. Вот посмотрите — кругом наши люди, техника. Вы что. не русский человек?
Капитан на секунду задумался. Потом махнул рукой:
— Берите, пусть уже все на мою голову!
Скоро буксир подтащил баржу к мосту. В считанные минуты саперы приступили к оборудованию переходов. К счастью, это оказалось делом сравнительно нетрудным. Ширина баржи была почти равна разрушенному пролету моста. Ее завели в пролет моста в качестве плавучей опоры. Быстро уложили несколько бортов, снятых с грузовиков, и переправа была восстановлена! По ней двинулись [43] первые автомашины с ранеными — их в первую очередь пропускала организованная комендантская служба.
Под вечер, когда на левый берег уже были переправлены сотни автомобилей и повозок, на западе в красноватом то ли от пожаров, то ли от заходящего солнца небе опять появились фашистские самолеты.
Именно в этот наиболее напряженный момент у одной из автомашин на мосту заглох мотор. Саперы на проезжей части несколько растерялись. Возможно, в машине ехала какое-то начальство. Образовалась пробка. Застрявший автомобиль нужно было немедленно сбросить в воду.
Когда я был уже на мосту, начали рваться бомбы. Вдруг все завертелось вокруг, а затем наступила ночь.
Очнулся в мокрой одежде, с головой, раскалывающейся от страшной боли. Непослушными руками потрогал голову — похоже, цела. Стоящий рядом на коленях Скоробогатов торопливо ощупывал меня:
— Как, товарищ майор, нигде не болит?
Оказывается, взрывной волной разорвавшейся неподалеку авиационной бомбы меня контузило и сбросило с моста в Дон. Увидев это, Скоробогатов, не мешкая, прямо в одежде и сапогах, кинулся в воду и, рискуя жизнью, вытащил меня на берег.
Минут через тридцать я более или менее пришел в себя. Через мост тек сплошной поток людей, повозок, автомашин... С удовлетворением подумал: «Удалось сохранить порядок».
Весь июль на южном участке советско-германского фронта шли ожесточенные бои. Воспользовавшись отсутствием второго фронта, противник сосредоточил крупные силы и упорно рвался на восток.
Войска Юго-Западного и Южного фронтов по приказу Ставки Верховного Главнокомандования с тяжелыми арьергардными боями отходили за Дон.
Гитлеровцам не удалось добиться основной своей цели — окружить и уничтожить советские войска на юге. Однако противник захватил важные промышленные и сельскохозяйственные районы страны, угрожал Кавказу и Сталинграду.
Для организации обороны на сталинградском направлении 12 июля был образован Сталинградский фронт во [44] главе с Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко, которого вскоре сменил генерал-лейтенант В. Н. Гордов. Начальником инженерных войск был назначен генерал-майор А. Ф. Ильин-Миткевич. В полосе между Волгой и Доном развернулось строительство четырех оборонительных рубежей, последний из которых проходил по окраинам Сталинграда. Эти рубежи сыграли определенную роль в оборонительных боях на подступах к Сталинграду.
17 июля передовые отряды 62-й и 64-й армий Сталинградского фронта встретились на первом оборонительном рубеже по реке Чир с танками 6-й гитлеровской армии генерал-полковника Паулюса. Шесть дней советские войска сдерживали врага, давая возможность главным силам организовать оборону, однако к исходу 22 июля вынуждены были отойти на главную полосу обороны.
В этих боях советские войска в широких масштабах использовали минно-взрывные заграждения. Так, в районе Каменска и Миллерово успешно действовала группа оперативных заграждений резерва Верховного Главнокомандования в составе четырех саперных батальонов. Командовал этой группой полковник И. Г. Старинов. Кроме нашей 16-й инженерной бригады специального назначения минированием занимались девять отдельных саперных батальонов и два минно-саперных батальона. В дивизиях 62-й армии было организовано по два-три отряда заграждений. Каждый отряд состоял из одного-двух саперных взводов, а также стрелковой роты с несколькими станковыми пулеметами, противотанковыми ружьями и орудиями. Отряд имел и автотранспорт. Только в 62-й армии в июле было установлено более пятидесяти тысяч противотанковых и противопехотных мин.
Минные поля, впервые в истории примененные в таких масштабах, замедляли продвижение противника, сковывали его маневр. Однако недостаток мин и ограниченность времени на их установку не позволяли создать сплошные и глубокие полосы заграждений, а открытая местность облегчала гитлеровцам обход минных полей.
В конце июля противнику удалось прорвать главную полосу обороны и выйти к Дону. Однако попытки форсировать реку были отбиты советскими войсками.
Лето 1942 года — время испытаний и боевой проверки нашей молодой, только что сформированной бригады. [45]
Здесь, в Донских степях, закалялась воля минеров, приходило к ним боевое мастерство... Ничего личного не оставалось у нас в те тревожные дни. Было одно — во что бы то ни стало выполнить поставленную задачу! Вовремя установить минные поля на пути вражеских танков, достать мины и горючее, вовремя вывести батальоны бригады на заданный рубеж — это было самым важным, самым главным.
Однако в редкие свободные минуты мы все с тревогой думали: «Как там наш Соколов со сводным батальоном?»
Но вот в конце июля капитан А. А. Голуб сообщил:
— Был у Ванякина, так один из его водителей под Вертячим встретил Соколова...
А еще через два дня в небольшом хуторке южнее Дубовки сам неожиданно встретился с капитаном Соколовым. Все такой же подтянутый, туго перепоясанный ремнями. Только почернел, щеки ввалились, пухлые губы потрескались. Обнялись.
— Ну как, люди все целы?
— Да нет, — капитан опустил голову, — двенадцать человек потеряли да одну полуторку сожгли «мессера» при переправе через Дон...
Соколов коротко рассказал о боевом пути батальона. Кантемировка, Вешенская, Перелазовская, Нижне-Чирская... Непрерывные бомбежки. Установка минных полей, взрывы мостов... Прорывающиеся гитлеровские танковые клинья. В таких условиях вывести практически полностью боеспособный батальон с материальной частью было подвигом!
В дни героической обороны на берегах Дона саперы бригады, прикрывая отход наших войск, взорвали сорок шесть мостов, заминировали около шестидесяти километров шоссейных и грунтовых дорог, установили пять тысяч противотанковых и три тысячи триста противопехотных мин.
Почти за каждой этой цифрой кроется подвиг. Кажется, взорвать мост просто: подвязал заряды, вставил детонаторы, крутнул подрывную машинку или зажег огнепроводный шнур...
Так в теории. На практике даже офицеры, бесстрашно ставившие мины под огнем вражеских танков, чувствовали легкий озноб, получая приказ на подрыв моста. [46]
Очень трудно было уловить момент, когда следовало подать команду «Взрыв». Четких указаний о том, кто мог отдавать приказ на уничтожение мостов летом 1942 года, не было, а за преждевременный или запоздалый взрыв отвечал непосредственный исполнитель. Взорвал мост, а на той стороне оставались еще наши войска — отвечай. Промедлил, ворвались танки врага на мост — тоже отвечай. Читатель, наверное, помнит мою встречу с командиром взвода 152-го батальона инженерных заграждений лейтенантом Трошиным на золотистом пшеничном поле в июне 1942 года. Этот скромный тридцатилетний командир, призванный в армию из запаса, за полтора месяца беспрерывных боев стал опытным хладнокровным минером-подрывником.
Прикрывая отход наших войск, лейтенант Кузьма Трошин заминировал и взорвал три моста. Особенно запомнил он высоководный деревянный мост на шоссе под Кантемировкой. Враг был близко, а по уже заминированному мосту, казалось, бесконечным потоком шли войска и эвакуируемое население.
У опор моста, в готовности быстро вставить электродетонаторы в заряды, дежурили саперы. Людской поток на мосту начал редеть. Неожиданно километрах в трех от моста Трошин обнаружил около десятка гитлеровских танков. Короткая команда: «Вставить электродетонаторы!» И когда на лобовой броне переднего танка были уже четко видны черные кресты, К. Ф. Трошин резко крутнул ручку подрывной машинки...
Позже я спрашивал у лейтенанта:
— Ну, а если осколками перебило бы магистральные провода?
Трошин чуть замялся:
— Была противотанковая граната, — нехотя сказал он. — Заряды на мосту от нее бы сдетонировали...
Я не сомневался, что этот отважный минер в случае необходимости бросил бы гранату, пожертвовал жизнью, но не пропустил врага...
Несмотря на потери, к Волге бригада вышла имея людей даже больше, чем в начале боев. Дело в том, что по пути мы пополнялись за счет солдат, отставших от своих [47] частей. Причем брали в бригаду в основном молодых солдат, имевших боевой опыт.
К первому августа основные силы бригады переправились на левый берег Волги и расположились в районах сел Рахинка, Верхнее и Нижнее Погромное, Средняя и Верхняя Ахтуба, недалеко от Сталинграда.
Здесь мы получили пополнение и кое-какое вооружение и снаряжение. Но с вооружением по-прежнему было туговато. Так, из четырех тысяч винтовок, положенных по штату, имелось немногим более тысячи; вместо семидесяти шести ручных пулеметов было двенадцать. Совсем плохо обстояло дело со связью. Мы имели всего четыре радиостанции вместо положенных сорока шести.
Многие солдаты из пополнения не имели боевого опыта. Люди эти были разные и по возрасту и по образованию. Естественно, каждый командир хотел отобрать себе лучших.
Особую предприимчивость проявил командир 153-го батальона, двадцатитрехлетний военинженер 3 ранга Алексей Васильевич Ванякин. Его «вербовщики» искали подходящих людей как среди поступающего в бригаду пополнения, так и среди солдат, отставших от своих частей.
Об инициативе Ванякина скоро узнали другие командиры батальонов и пожаловались Иоффе. Тот вызвал Ванякина и как следует отчитал:
— Отобрал себе молодежь, а что другие батальоны — хуже? Вот буду посылать тебя на самые опасные задания!
Блеснув озорными серыми глазами, комбат тотчас же ответил:
— А мы от боевых заданий не отказываемся. За чужие спины прятаться не будем!
Все же за самовольные действия Ванякин получил строгое предупреждение.
Пользуясь короткой передышкой, в батальонах развернули боевую учебу. Основное внимание, учитывая специфику бригады, уделялось минно-взрывному делу: установке различных противотанковых и противопехотных мин, проделыванию проходов в заграждениях противника, подрыву мостов и установке фугасов на дорогах. [48]
Как-то в разговоре командир бригады высказал опасение:
— Ставить учебные мины без взрывателей и взрывчатки наши саперы уже научились. Но как будут они действовать под огнем противника, устанавливая боевые мины? Здесь одно неверное движение может оказаться последним. В штабе инженерных войск фронта рассказывали, что среди снятых немецких мин попадались установленные без взрывателей. Видимо, гитлеровские саперы боялись подорваться на своих минах. Моральный фактор мы должны учитывать при обучении минированию...
Через два дня после этого разговора вместе с Иоффе я поехал в Среднюю Ахтубу проверить ход боевой подготовки в батальоне Соколова. Комбат доложил, что подразделения занимаются согласно утвержденному плану.
Комбриг выразил желание посмотреть, как обучают установке деревянных противотанковых мин ЯМ-5. Я уже рассказывал, что из-за не совсем удачной конструкции эти мины были довольно опасны в обращении и некоторые саперы работали с ними «дрожащими пальцами».
...Взвод занимался в небольшой балочке. Люди были чем-то так поглощены, что даже не заметили появления «высокого начальства». Капитан Соколов чуть нахмурил брови. Как говорится, в последнюю минуту раздалась громкая команда «Смирно» и подтянутый старший сержант, четко печатая шаг, направился к нашей группе:
— Товарищ подполковник, — обратился он к Иоффе, — взвод занимается боевой подготовкой. Командир взвода лейтенант Шелепов показывает установку боевой мины!
Черные густые брови командира бригады поползли вверх, и он вопросительно взглянул на капитана Соколова. Тот промолчал. Ведь все командиры-саперы отлично знали, что учебные занятия с боевыми минами категорически запрещены из-за возможных несчастных случаев. Иоффе молча широкими шагами направился к группе людей, стоявших на коленях. Когда мы подошли к группе, минеры встали. Один, коренастый, широкоскулый, с двумя кубиками на защитных петлицах, сделал шаг вперед и, приложив испачканную землей ладонь к лихо, чуть набекрень надетой пилотке, доложил:
— Командир взвода лейтенант Шелепов. Взвод занимается изучением установки противотанковых мин. [49]
— Почему используются боевые мины? — Голос подполковника Иоффе не предвещал ничего хорошего.
Вначале чуть запинаясь, а потом постепенно успокаиваясь, лейтенант рассказал, что так он пытается преодолеть минобоязнь у некоторых саперов: на фронте ведь им придется ставить боевые мины.
— Как обеспечиваете безопасность?
— Занятия с боевыми минами провожу одновременно только с двумя саперами, предварительно уже изучившими учебные мины и запалы. Сначала показываю им установку боевой мины. Потом под моим руководством каждый из обучаемых сам проделывает эту операцию.
Командир бригады расспросил у лейтенанта, как проводятся занятия по другим предметам, побеседовал с сержантами взвода, спросив у каждого фамилию. Со стороны можно было подумать, что комбриг спрашивает фамилию только для проформы. Однако все мы, прошедшие с Михаилом Фадеевичем не одну сотню километров по фронтовым дорогам, знали, что это далеко не так. Командир бригады отличался исключительной памятью и вниманием к людям. Он знал в лицо и по фамилии всех офицеров соединения, а также многих сержантов. Очень часто Иоффе сам предлагал командирам батальонов выдвинуть того или иного отличившегося в боях сержанта на должность командира взвода. Как правило, сержанты такое доверие оправдывали и успешно справлялись со своими обязанностями. Впоследствии многим из них были присвоены офицерские звания.
Поговорив с сержантами, командир бригады просто и непринужденно побеседовал с бойцами взвода, рассказал им о сложной обстановке, создавшейся под Сталинградом, о задачах, стоящих перед бригадой.
— Главная задача, — говорил Михаил Фадеевич, — это устройство минно-взрывных заграждений на возможных путях наступления противника. А для того чтобы ее успешно выполнить, нужно в совершенстве знать конструкцию как отечественных, так и вражеских мин, правила обращения с ними.
Закончив беседу, командир бригады, прощаясь с минерами, пожелал всем боевых успехов, а командира взвода спросил:
— Как, товарищ Шелепов, взвод готов к выполнению боевых задач? [50]
— Готовы хоть сейчас на любое, товарищ подполковник! — уверенно ответил лейтенант.
Прощаясь с комбатом, Иоффе сделал ему замечание:
— Плохо! Не знаете, чем занимаются в ротах! А вообще-то говоря, ваш Шелепов молодец! Именно так нужно сейчас проводить занятия!
В машине на обратном пути Михаил Фадеевич негромко, стараясь, чтобы не слышал водитель, заметил:
— Если следовать инструкциям мирного времени, то лейтенанта надо было бы строго наказать за нарушение техники безопасности. Но инструкции писались в мирное время, а сейчас война. Учить людей нужно в условиях, максимально приближенных к боевым. Вот Шелепов и подсказал, как это нужно делать...
Двадцать дней передышки мы не потеряли даром. За это время сформировали еще три батальона инженерных заграждений — всего их в бригаде стало семь. В состав бригады вошел 158-й отдельный батальон специального минирования, 6-й отдельный электротехнический батальон, 17-й отряд электрификации инженерных работ.
Огромное значение при подготовке личного состава бригады к предстоящим боям имела конкретная партийно-политическая работа, которая проводилась под лозунгом «Ни шагу назад». Командиры и политработники, коммунисты и комсомольцы бригады информировали воинов о положении на фронте, рассказывали о зверствах немецко-фашистских захватчиков.
14 августа войска 62-й армии Сталинградского фронта под натиском превосходящих сил противника отошли на восточный берег Дона на внешний оборонительный обвод от Вертячего до Ляпичева. В этот же день бригада получила задачу начать минирование междуречья Дона и Волги в районах населенных пунктов Вертячий, Песковатка, Рюмино, Сокаревка для перекрытия основных путей к Сталинграду. Это ответственное задание за сравнительно короткий срок выполнили 154, 155 и 159-й батальоны инженерных заграждений.
К исходу 18 августа противник после ожесточенных боев форсировал Дон. По приказу командования фронта 154, 155 и 159-й батальоны инженерных заграждений стали отходить в направлении на Котлубань. На путях [51] отхода наших войск саперы взрывали мосты, устанавливали минные поля, на которых подрывались вражеские солдаты и боевая техника. Минно-взрывные заграждения существенно замедляли продвижение гитлеровцев, вызывали у них минобоязнь.
Утром 23 августа крупным силам танков противника удалось прорваться к окраинам Сталинграда. Бронированный клин фашистов рассек Сталинградский фронт на две части. 154-й батальон Г. И. Гасенко и 159-й А. К. Колмакова остались на северном участке, а 153-й А. В. Ванякина и 155-й Н. В. Ляшенко продолжали минирование в районе Бекетовка, Городище, Орловка и на северной окраине Сталинграда. Задания приходилось выполнять в исключительно трудных условиях, под почти непрерывными ударами вражеской авиации, под угрозой быть отрезанными от своих войск прорвавшимися вражескими танками.
Около полудня 23 августа в штаб бригады поступило тревожное сообщение: гитлеровцы прорываются к Волге в районе Латошинка, Рынок.
Спустя несколько часов немецко-фашистская авиация нанесла массированный удар по Сталинграду. В течение дня несколько сот самолетов противника совершили около двух тысяч самолето-вылетов. Наши летчики совместно с зенитчиками сбили девяносто немецких самолетов.
Основной удар гитлеровцы наносили по центру города и северным окраинам. Противник пытался посеять панику среди воинов и населения, дезорганизовать управление войсками и облегчить себе выход к великой русской реке.
Город, протянувшийся на десятки километров вдоль Волги, пылал, как гигантский костер, высоко в небо поднимались черные клубы дыма. От этой картины больно сжималось сердце...
Воздушные налеты на город продолжались и в следующие дни. Значительная часть Сталинграда, особенно окраины, была застроена деревянными домами. Учитывая это, гитлеровцы сбрасывали большое количество зажигательных бомб. Сухие деревянные домики жарко полыхали. Страшное зрелище представляли горящие лесосклады — сплошное море пламени. Фашистским пикирующим бомбардировщикам удалось поджечь стоявшие на высоком правом берегу хранилища с горючим. Потоки [52] горящей нефти, керосина, бензина огненной рекой устремились к Волге. Вспыхнули дебаркадеры, катера, баржи, лодки. Казалось, горела сама река...
В один из этих дней комбрига и меня вызвали в штаб инженерных войск Сталинградского фронта.
Переправляться в город пришлось на небольшом катере. Когда мы были на середине реки, в воздухе появилась большая группа немецких самолетов. Мне уже не раз приходилось бывать под артиллерийским обстрелом и бомбежками. Однако никогда до сих пор не испытывал такого щемящего чувства беззащитности, как на этом маленьком суденышке. На суше хоть можно укрыться в окопе, на худой конец — просто прижаться к земле. А здесь? Кажется, все самолеты пикируют только на тебя. Чуть выше по течению буксир тянул несколько огромных танкерных барж. Караван и был целью ударов фашистских пикирующих бомбардировщиков. Неуклюжие одномоторные Ю-87 с торчащими лапами неубирающихся шасси выходили из пике прямо над нашими головами. Казалось, от их винтов расходились по реке волны. Было отчетливо видно, как от самолетов отрывались черные бомбы, стремительно увеличивались в размерах и через мгновение возле буксира и барж вздымались высокие водяные столбы. Казалось, что караван шел в каком-то страшном лесу с чудовищными деревьями. К счастью, прямых попаданий не было. Плотный огонь нашей зенитной артиллерии с левого берега мешал гитлеровским пилотам хорошо прицелиться.
Когда катер подошел к небольшой деревянной пристани и мы сошли на берег, то сразу почувствовали себя почти в безопасности, хотя в воздухе по-прежнему висели вражеские самолеты. Кстати, я заметил, что бомбежка и артиллерийский обстрел переносятся гораздо легче, когда бываешь занят каким-нибудь делом. Причем, чем ответственнее оно, тем меньше обращаешь внимания на опасность.
Инженерное управление фронта размещалось в небольшом одноэтажном доме на южной окраине Сталинграда. Здесь я впервые встретился с новым начальником инженерных войск фронта полковником А. И. Прошляковым. Вид у Алексея Ивановича был очень утомленный. Худощавое лицо изрезали резкие морщины, покраснели от недосыпания глаза. Тем не менее полковник был чисто [53] выбрит, из-под отложного воротника габардиновой гимнастерки выглядывал краешек белоснежного подворотничка. Я обратил внимание на медаль, висевшую на красной ленточке над левым нагрудным карманом — «XX лет РККА». «Ого, Прошляков в армии еще с гражданской, — подумал я. — Видимо, человек с большим опытом!»
О полковнике Прошлякове мы уже кое-что слышали. Во время боев под Москвой он был заместителем начальника инженерного управления Брянского фронта, принимал участие в обороне Тулы. Затем Прошлякова назначили начальником инженерного управления Южного фронта.
Товарищи, встречавшиеся с Алексеем Ивановичем, говорили, что он в совершенстве знает свое дело, человек очень спокойный и выдержанный, хотя и несколько суховатый.
Встреча была деловой. Впоследствии мы не раз убеждались, что деловитость и четкость — характерные черты стиля руководства Прошлякова.
Разложив на столе карту, он показал карандашом на голубой изгиб реки:
— Здесь немцам удалось выйти к Волге севернее Сталинграда. Наша задача сейчас не допустить захват города. Бригаде поручается установка минных полей в районе Тракторного завода. Задание уточню на месте. Поехали!
Уже при первом взгляде на запыленный, со следами пулевых пробоин легковой газик стало ясно, что полковник Прошляков не из тех начальников, которые предпочитают отсиживаться в штабах.
Ехать можно было только в промежутки между воздушными налетами. Надо сказать, что «график» бомбежек фашисты соблюдали довольно точно. Волны бомбардировщиков налетали через каждые два часа. Во время поездки через горящий город мы не уложились в эти два часа. Меня поразила выдержка Алексея Ивановича. Неподалеку взрывались бомбы, а на лице полковника нельзя было прочесть и намека на волнение. Его спокойствие вселяло уверенность, а это так нужно было в те трудные времена...
Когда добрались до Тракторного завода, Прошляков указал места установки минных полей, уточнил сроки [54] выполнения задания. Все это он делал спокойно, четко.
Мы с Иоффе опасались: правильно ли будет использовать нашу бригаду новый начальник инженерных войск. Дело в том, что к началу летнего наступления немецко-фашистских войск опыт боевого использования инженерных бригад практически отсутствовал. И хотя еще в ноябре 1941 года в приказе Ставки Верховного Главнокомандования указывалось: «Не допускать распыленного использования армейских и фронтовых саперных частей, держать их в кулаке, оперативно сосредоточивая боевые средства саперов на важнейших направлениях по ходу боевых операций», некоторые инженерные начальники использовали только что организованные саперные бригады по старинке, придавая батальоны корпусам и дивизиям. Так, например, пытался поступить с нашей бригадой начальник инженерных войск Юго-Западного фронта генерал-майор инженерных войск А. Ф. Ильин-Миткевич.
К счастью, полковник Прошляков не только понимал необходимость массированного использования инженерных войск, но и внес ряд ценных предложений о наиболее целесообразных формах их управления и боевого применения. Алексей Иванович поддержал идею подполковника Иоффе о создании за счет офицеров штаба бригады специальных оперативных групп для руководства действиями батальонов, выделяемых из состава бригады для выполнения определенной боевой задачи.
...Когда через несколько дней я приехал по делам в штаб инженерных войск, то не узнал знакомого места. Кругом чернели пожарища, торчали закопченные печные трубы. По земле стелился сизый дым, кое-где еще пробивались красные языки пламени. Сержант с перевязанной головой подошел к машине и сообщил, что штаб перебазировался на левый берег Волги.
Пришлось возвращаться на командный пункт бригады, который был перенесен в Сталинград. КП мы оборудовали в железобетонной водосточной трубе под одной из центральных улиц Сталинграда. Надо сказать, что в условиях массированных ударов немецко-фашистской авиации это, пожалуй, было одно из самых надежных мест.
Около полуночи, очень устав за день, я пристроился [55] отдохнуть в крытой щели недалеко от нашего КП. Заснул мгновенно. Ощущение было такое, словно провалился в черную бездонную пропасть. Проснулся, почувствовав сильный удар. Попытался вскочить, но не смог. Меня словно держала какая-то невидимая сила. Лежу на дне щели. Почти по горло засыпан землей. Кругом грохотало. Понял, что где-то совсем рядом разорвалась тяжелая авиационная бомба...
— Товарищ майор, товарищ майор, вы живы? — услышал я голос водителя Володи Козлова. Через несколько минут меня откопали. Кончилось все сравнительно благополучно — отделался легкой контузией, которая спустя некоторое время прошла бесследно.
Надо сказать, что с Владимиром Васильевичем Козловым меня связывала крепкая фронтовая дружба. Еще в финскую войну Володя, будучи водителем бронеавтомобиля, получил хорошую боевую закалку. В начале Великой Отечественной войны он попал в наше управление специальных работ. С тех пор мы были неразлучны. Козлов замечательный шофер, невозмутимый и спокойный в любых, даже самых сложных ситуациях, верный и преданный товарищ...
Во время сталинградских боев Владимиру Васильевичу пришлось даже стать моим поводырем. Поехали мы в батальон Ванякина, который устанавливал минные поля в районе завода «Баррикады». В пути попали под ожесточеннейший налет вражеской авиации. Выскочили из автомобиля и укрылись в небольшой канавке. Неожиданно Володя с криком «Зажигалка!» выбежал из укрытия и бросился к нашему газику. В каких-нибудь двух метрах от машины с шипением разгоралась маленькая зажигательная бомба. Ясно было, что Козлов бросился спасать автомобиль. Но мотор, как назло, не заводился. Тогда я стал забрасывать горящую бомбу землей. Неожиданно перед глазами вспыхнуло ослепительное пламя. Бомба взорвалась! Сгорели ресницы, опалило глаза. Володя немедленно повез меня в госпиталь. Несколько дней пришлось ходить с повязкой на глазах, и Козлов водил меня за руку...
С сентября бригада начала применять и средства управляемого минирования. В основном это были различные [56] самоделки наших изобретателей и рационализаторов. Управляемых по радио фугасов в бригаде было мало, да и применять их целесообразно только с мощными зарядами, установленными в важных с военной точки зрения пунктах. Универсальных вышибных пороховых камер для осколочно-заградительных мин, промышленного изготовления, тоже получили очень немного. Поэтому мы и наладили изготовление самодельных вышибных камер и различных типов замыкателей. Обычно они имели вид коробочек из картона (использовались и спичечные коробки), покрытых битумом или смолой для герметизации. Внутри находился простейший контакт. Достаточно было наступить на замыкатель, как коробочка сминалась и контакт замыкал электрическую цепь, вызывая взрыв мины от электродетонатора. Затем наши умельцы стали разрабатывать устройства для взрыва по проводам уже не всего минного поля, а определенной группы или отдельной мины. Так, начальник технического отдела штаба бригады майор Н. А. Бузгалин и капитан Б. Е. Стессель предложили оригинальный часовой электрический переключатель ЧЭП-18 для подрыва по проводам любой из группы в восемнадцать мин. Первый образец взрывателя, использовав механизм будильника, собрал мастер «золотые руки» сержант В. И. Архипов, бывший монтер Воронежской электростанции. Только в период Сталинградской оборонительной операции силами бригады было изготовлено более шести тысяч коробчатых замыкателей и около двухсот приборов ЧЭП-18.
Применение средств управляемого минирования оправдало себя. Только на трех управляемых противотанковых минных полях, установленных саперами 153-го батальона инженерных заграждений в районе балки Мечетка (северо-западнее Сталинграда), в сентябре подорвалось двадцать гитлеровских танков. Большие потери от управляемых мин фашисты понесли и недалеко от железнодорожной станции Воропоново.
Здесь, в месте пересечения шоссе и железной дороги, саперы 155-го батальона инженерных заграждений установили сотню противотанковых деревянных мин ЯМ-5 и двадцать пять управляемых фугасов. В ночь на 4 сентября на пульте управления дежурил опытный минер старший сержант Илья Авксентьевич Хвоинов. Перед рассветом Хвоинов услышал сильный гул танковых моторов. [57]
Через несколько минут показались темные силуэты вражеских танков, двигавшихся по дороге в сторону наших войск.
Когда фашистские машины вышли на минное поле, Хвоинов включил питание. Ослепительные вспышки, взрывы. На минном поле заполыхали шесть вражеских танков. Остальные начали разворачиваться, чтобы обойти опасный участок. В этот момент по танкам ударила наша артиллерия. Еще четыре машины остались стоять перед минным полем. За этот подвиг старший сержант Хвоинов был награжден орденом Красного Знамени.
С 8 сентября 1942 года части бригады приступили к созданию глубоко эшелонированной системы оперативных заграждений между Доном и Волгой севернее и северо-западнее Сталинграда.
Наиболее плотные заграждения создавались на направлении Сталинград, Камышин. Мины ставились вокруг отдельных узлов сопротивления, на дорогах и подступах к населенным пунктам с учетом естественных препятствий и системы огня. Чтобы не стеснять маневр своих танков и пехоты, мы широко использовали управляемые минные поля. Всего на северных подступах к Сталинграду было установлено более сорока тысяч мин.
Во второй половине сентября, когда противник оделял несколько попыток продвинуться к северу от Сталинграда, эти заграждения помогли нашим войскам успешно отбить натиск гитлеровцев. В этих боях принимали участие и части бригады. Зачастую саперам приходилось действовать как пехотинцам. И в этих не совсем привычных условиях они не раз показывали образцы высокого воинского умения и мужества.
18 сентября наши войска контратаковали гитлеровцев в районе Самофаловки. Проходы в минных полях проделывали подразделения 154-го батальона инженерных заграждений. В ходе боя минер ефрейтор Ефим Дубонос заметил, что пулеметный огонь из вражеского окопа остановил пехотинцев. Дубонос незаметно подполз к окопу и очередью из автомата уничтожил пулеметный расчет. Затем он развернул пулемет и открыл огонь по гитлеровцам. Наши пехотинцы воспользовались замешательством врага и ворвались в траншеи. Когда бой переместился в глубину обороны противника, наши саперы начали проделывать проходы в минном поле. Неожиданно [58] из подбитого танка по ним открыли огонь фашистские автоматчики.
Ефрейтор Дубонос, где ползком, где короткими перебежками, добрался до огневых позиций артиллеристов и попросил командира расчета уничтожить фашистов, засевших в танке. Несколько метких выстрелов, и гитлеровцы были уничтожены.
За этот бой ефрейтор Ефим Авксентьевич Дубонос был награжден медалью «За отвагу». Отвечая на поздравления товарищей, Дубонос застенчиво говорил:
— Что ж, я робыв, як уси...
В оборонительных боях под Сталинградом солдаты и офицеры бригады получили хорошую боевую закалку, приобрели опыт создания минно-взрывных заграждений. Как правило, их старались располагать так, чтобы они простреливались многослойным, преимущественно фланкирующим огнем наших войск.
Отдельные группы управляемых осколочно-заградительных мин устанавливались в мертвых, непростреливаемых пространствах, усиливая этим систему огня. Некоторые минные поля ставились на обратных скатах высот, что затрудняло противнику их обезвреживание как вручную, так и с помощью артилерийского обстрела. Широко использовались управляемые противопехотные минные поля. Вражеские танки через них пропускались, а затем взрывами поражалась гитлеровская пехота.
Хорошо воевал под Сталинградом и наш 6-й батальон электризуемых заграждений.
Вначале обязанности командира исполнял комиссар — майор Виктор Васильевич Бурлаков. Высокий, широкоплечий, с открытым русским лицом, он пользовался большим авторитетом у подчиненных. Человек от природы добродушный, Бурлаков не мог не только видеть, но даже слышать о гитлеровцах. «Их всех до одного нужно уничтожать!» — не раз говорил майор.
Понять его было можно — фашисты уничтожили у Бурлакова всю семью.
На вооружении батальона состояли передвижные электростанции типа АЭ-2. От них по кабельной сети и подавался ток высокого напряжения на специальные проволочные заграждения. Батальон мог установить по фронту около шести километров таких заграждений. [59]
В начале августа электризуемые заграждения были установлены в районе поселка Ерзовка. Они оказались весьма эффективным средством инженерного усиления обороны. Противник безуспешно пытался их преодолеть, понес при этом существенные потери. Когда батальои доносил о сожженных на электризуемых заграждениях гитлеровцах, эти сведения включались в общий отчет и направлялись в штаб фронта. Однажды командующий фронтом генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский, узнав из отчета о гибели на электризуемых заграждениях взвода фашистов, засомневался и вызвал Алексея Ивановича Прошлякова.
— Что-то уж больно много ваши саперы фрицев током убивают! Не увлекаются ли? Прошу проверить и лично доложить!
Но как правило, донесения совпадали с истинным положением вещей. Только однажды произошел довольно комичный случай.
Ночью офицер, дежуривший в одной из рот, заметил отклонение стрелки вольтметра на щите пульта управления. Это могло означать только одно — на электризуемые заграждения попали гитлеровцы. По величине отклонения стрелки вольтметра решили, что погибло человек десять-пятнадцать. Отложив до утра проверку этого факта, свое предположение доложили по телефону в штаб батальона. Старший адъютант батальона воентехник 1 ранга С. А. Ребров, заменявший заболевшего комбата, немедленно донес о случившемся в штаб бригады.
Утром Иоффе и я приехали в электротехнический батальон — нужно было проверить состояние электростанций. Когда закончили работу, командир бригады обратился к Реброву:
— Ну, Сергей Алексеевич, веди, показывай!
Однако, рассматривая из траншей сетки электризуемых заграждений в сильные бинокли, мы на них ничего не обнаружили, кроме нескольких небольших темных комочков.
— Куда же ваши гитлеровцы девались? — недовольно спросил Иоффе.
Михаил Фадеевич больше всего не любил обмана и очковтирательства. «Ложь вообще унизительна для человека, — говорил он. — А на войне совершенно непростительна. За нее часто приходится расплачиваться кровью!» [60]
На помощь смущенно молчавшему Реброву пришел командир роты:
— Ночью из-за дроф отклонялся вольтметр. Их там больше десятка оказалось. Хлопцы ползали и почти всех доставили на кухню.
Командир бригады рассмеялся:
— Ладно. Вижу, что ошибка случайная...
Потом, почти до самого Берлина, Иоффе, когда приезжал в электротехнический батальон, подтрунивал над Ребровым:
— Ну как, Сергей Алексеевич, опять нас жареными дрофами угостишь?
Воины-электрики сражались смело и находчиво.
Как-то красноармеец А. Г. Щукин получил задание устранить повреждение электризуемых заграждений, порванных вражескими танками южнее села Ерзовка. Под огнем врага — где ползком, где короткими перебежками — Щукин добрался до места и исправил повреждения.
Вскоре противник попытался атаковать позиции 201-го стрелкового полка, но наткнулся на находящуюся под током проволоку, потерял несколько человек и отступил...
Вот что писал о действиях 6-го батальона в полосе 66-й армии ее командующий — генерал-майор А. С. Жадов: «Особую роль сыграли электрозаграждения, с которыми успешно действовал 6-й ЭТБ, в частности при отражении атак противника в направлении с. Ерзовка. Несмотря на сильный огонь противника, электропрепятствия перед передним краем обороны устанавливались в срок. Многочисленные повреждения препятствий и кабельной сети быстро устранялись, в результате чего противник при неоднократных попытках преодолеть их нес значительные потери».
На заграждениях, установленных 6-м электротехническим батальоном, током высокого напряжения было убито почти четыреста солдат и офицеров противника. Сто тридцать гитлеровцев саперы уничтожили огнем стрелкового оружия.
Под Сталинградом в бригаде всегда испытывался острый недостаток горючего. Хотя машин у нас было всего [61] три-четыре десятка, часто бензин считали литрами. Во второй половине сентября почти все они стояли с пустыми баками. Встал вопрос: кому поручить ответственную задачу снабжения горюче-смазочными материалами?
Еще во время отступления к Волге приметил я заместителя командира роты Л. А. Радченко. На вид ему было лет тридцать. На защитных петлицах три кубика — старший лейтенант. Для его возраста звание невысокое. Припомнил, что Радченко из запаса, кажется киевский инженер-электрик. В роте у него порядок. Вызвал. Доложил четко. Выгоревшая, но аккуратно заправленная гимнастерка, белоснежный краешек подворотничка. На меня спокойно смотрят умные серые глаза. Пожалуй, этот выполнит задачу.
— Берите, товарищ Радченко, два бензовоза и ищите горючее. Срок — шесть часов. Учтите, задание важное. Без горючего не возвращайтесь.
— Есть! — старший лейтенант подкидывает руку к надетой чуть набекрень пилотке. Четкий поворот. «Неужели не достанет бензина? — скользнула тревожная мысль. — Что тогда будем делать? Да нет, такой должен выполнить приказ!»
Бензин Радченко достал. Машины смогли двинуться к назначенному рубежу. Командир бригады назначил Радченко начальником службы снабжения горюче-смазочными материалами и боепитанием.
В течение всей сталинградской эпопеи мы почти не имели перебоев в снабжении горючим. Это дело было налажено Радченко образцово, несмотря на огромные трудности.
Еще в конце августа фашистским пикирующим бомбардировщикам удалось поджечь почти все резервуары с горючим, находящиеся в городе и его окрестностях.
Доставка же горючего по Волге на танкерных баржах была крайне затруднена. Над рекой все время висели фашистские самолеты, которые бомбили и обстреливали из пушек и пулеметов суда, баржи и даже рыбацкие лодки. Гитлеровцы постоянно сбрасывали в воду сплавные и донные неконтактные мины. Мне пришлось видеть, как горел подорвавшийся на одной из таких мин пассажирский теплоход, вывозивший из пылающего города женщин и детей... [62]
В районе Сталинграда затонуло довольно много и танкерных барж. Как это иногда бывает на войне, не было бы счастья, да несчастье помогло. Металлические танкерные баржи состояли из нескольких отсеков. Вражеские бомбы и мины выводили из строя только часть этих отсеков. Таким образом, затонувшие баржи превращались в большие подводные хранилища горючего емкостью пять — десять тысяч тонн. К тому же они были отлично скрыты в воде от глаз противника.
Вот эти-то баржи и послужили резервом для снабжения войск Сталинградского и Донского фронтов горючим. Над вопросом, откуда его берут русские в почти наглухо заблокированном Сталинграде, видимо, не раз безуспешно ломали себе голову гитлеровские генералы. Не раскрыла эту тайну и аэрофоторазведка, усиленно проводившаяся гитлеровской авиацией. Во всяком случае, баржи не подвергались повторной бомбежке.
В немалой степени этому способствовала исключительно четкая организация. Автомашины останавливались на специальном заправочном пункте в нескольких сотнях метров от баржи, куда вел хорошо замаскированный трубопровод. На пункт бензовозы направлялись по одному, согласно четко разработанному графику. В основном заправка происходила ночью при строжайшей световой маскировке.
Следующая моя встреча с Радченко произошла в конце сентября, когда гитлеровцы уже вырвались на окраины Сталинграда. Перед батальонами бригады была поставлена ответственная задача — с помощью минных полей затруднить продвижение противника. Приказ получен. Однако как его выполнить? Ведь мин в бригаде нет! В инженерном управлении штаба фронта успокаивают: с часу на час по Волге должны прибыть две баржи с деревянными противотанковыми минами.
Наконец получено долгожданное известие: баржи прибыли! Инструктирую старшего лейтенанта Радченко:
— На берегу Волги, в районе деревни Рахинка, сгружены мины. Возьмите четырех солдат, найдите мины и организуйте доставку по батальонам!
Сейчас мины для бригады все! Поэтому часа через два отправляюсь в Рахинку. Нужно посмотреть, как разворачивается Радченко.
...На отлогом песчаном берегу издалека видны две [63] большие кучи из деревянных ящиков. Это противотанковые мины ЯМ-5. Сверху они слегка прикрыты ветками и лозой. Прикрытие от наблюдения с воздуха лишь символическое... А в небе почти непрерывно висят самолеты с черными крестами на крыльях... Однако гитлеровские летчики не замечают наших мин. Видимо, они даже не представляют, что боеприпасы могут лежать так открыто.
Но где же люди? Около штабеля мин не спеша прохаживается лишь пожилой солдат с автоматом, взятым по-охотничьи на руку. Неожиданно приподнимается плащ-палатка и открывается дверной проем. Оттуда появляется голова Радченко.
— Что это вы из мин хату себе построили? А если шальной осколок попадет?
— Боимся, конечно, — неожиданно просто и совсем по-граждански ответил Леонид Александрович. — Так ведь если в мины попадет, нигде не спасешься. А так хоть от жары и дождя есть где укрыться...
— А почему до сих пор не приступили к вывозу мин?
— Днем возить нельзя. Немцы заметят и обязательно начнут бомбить. Все сделаем за ночь. Машины уже сосредоточены в ближайших балках и лесках.
— Смотрите! Если мины будут уничтожены, бригада очутится в крайне тяжелом положении!
— Не беспокойтесь, товарищ майор, к утру все будет в порядке!
Слово Радченко сдержал. Благодаря исключительно продуманной и четкой организации работ за ночь все мины были развезены по батальонам и небольшим полевым складам.
Постепенно натиск гитлеровцев на Сталинградском фронте стал ослабевать. Уже к концу октября враг почти повсеместно перешел к обороне. Только в самом городе продолжал атаковать части 62-й армии.
15 октября после ожесточенной авиационной и артиллерийской подготовки гитлеровцам удалось овладеть Тракторным заводом и выйти к Волге. Группа советских войск, в том числе и 153-й батальон инженерных заграждений, была отрезана от основных сил 62-й армии. Заняв круговую оборону, воины мужественно отбивали все атаки врага. Не хватало боеприпасов и продовольствия. Связь с Большой землей поддерживалась только через Волгу, [64] под ожесточенным пулеметным и артиллерийским огнем и почти непрерывными воздушными бомбардировками. Бывали дни, когда нельзя было вывезти даже раненых. Но с начала ноября и здесь наступило относительное затишье.
В 153-м батальоне раненые и больные находились на попечении молодого военного врача Анны Тимофеевны Семененко, только что окончившей Новосибирский медицинский институт. Миловидная, хрупкая на вид женщина отличалась большой смелостью и твердым характером, особенно когда дело касалось раненых. Мне запомнился случайно слышанный «твердый» разговор Анны Тимофеевны с начальником медицинской службы бригады. Семененко тогда настояла на немедленной эвакуации в тыл тяжелораненых...
Бывая в штабе инженерных войск фронта на левом берегу Волги, я видел тщательно замаскированные танки, артиллерию, занимавшие позиции. Встречал одетых во все новое командиров вновь прибывших стрелковых частей.
«Нет, не пустим дальше фашистов!» — думалось при виде этих войск и техники. Конечно, я не знал, что уже в сентябре 1942 года советское командование начало разрабатывать план контрнаступления. По плану Ставки Верховного Главнокомандования войска Юго-Западного фронта переходили в наступление с плацдармов юго-западнее Серафимовича и Клетской и стремительно продвигались к Калачу. В этом районе они должны были встретиться с войсками Сталинградского фронта, который наносил удар из района Сардинских озер. Сходящимися ударами предполагалось окружить 6-ю и 4-ю танковые гитлеровские армии, действующие в междуречье Волги и Дона.
Войска Донского фронта наносили два удара — один силами 65-й армии (командующий генерал-лейтенант П. И. Батов) с плацдарма у Клетской на юго-восток, а другой из района Качалинской силами 24-й армии (командующий генерал-майор И. В. Галанин) на юг, вдоль берега Дона, с задачей окружить и уничтожить противника в малой излучине Дона.
За несколько дней до начала контрнаступления под Сталинградом мы получили приказ часть сил бригады выделить для обеспечения боевых действий ударных группировок [65] фронта. 65-й армии был придан 155-й батальон, а 24-й — 159-й батальон.
152, 153 и 6-й батальоны усиливали инженерные войска 66-й армии (командующий генерал-лейтенант А. С. Жадов). Ей предстояло сковать противника активными действиями севернее Сталинграда и не допустить переброски войск на участки прорыва.
Таким образом, наши батальоны действовали на фронте около ста двадцати километров. Как организовать управление в таких условиях? На коротком совещании в штабе бригады М. Ф. Иоффе приказал:
— В 65-ю, к Батову, поедет Харченко, я буду в 24-й у Галанина. Действиями трех батальонов у Жадова будет руководить оперативная группа капитана Голуба!
Не теряя времени, офицеры штаба бригады разъезжались на различные участки Донского фронта. К этому времени наши войска, сосредоточенные для наступления под Сталинградом, напоминали уже туго сжатую стальную пружину, готовую стремительно распрямиться и ударить по врагу... [66]