От Днепра до Нарева
Быстро летят дни за днями. В боях не замечаешь, как идет время. Третий год длится война. Третий год мы в окопах и блиндажах, то в обороне, то в наступлении. Третий год на самых танкоопасных направлениях.
Вот и весна сорок четвертого... Я встречаю ее в новой воинской части. По указанию политотдела 36-й гвардейской дивизии меня с памятного плацдарма на Днепре все же направили на переподготовку в глубокий тыл. Окончив краткосрочные курсы, я с группой офицеров попал на 1-й Белорусский фронт и был назначен командиром огневого взвода 439-го полка, входившего в Краснознаменную, ордена Суворова 1-ю бригаду иптап. Нашей 1-й батареей командует Герой Советского Союза старший лейтенант Тимофей Семенович Егоров, рослый, стройный, подтянутый офицер.
Солнечным утром в конце мая нас, офицеров, пригласили к командиру бригады гвардии полковнику И. М. Вахромееву. Заходим в просторную штабную землянку и видим большеголового человека лет пятидесяти с крупными чертами лица. Это и есть Вахромеев. Едва мы уселись, он поднялся и сразу приступил к делу:
— Скоро начнется важная операция по освобождению Белоруссии. Нашей бригаде отводится особая роль: будем действовать в составе конно-механизированной группы генерал-лейтенанта Плиева.
— С конниками действовать не приходилось, — тихо произносит кто-то.
— А теперь придется, — улыбнувшись, отвечает Вахромеев. — Должен сказать, что казаки Плиева дерутся отважно, — продолжает комбриг. — Это они под орех разделали [182] на подступах к Николаеву заново сформированную 6-ю немецкую армию под командованием генерала Холлидта.
Подойдя с указкой к висящей на стене карте, полковник Вахромеев рассказывает нам о недавнем рейде конно-механизированной группы Иссы Александровича Плиева на Одессу и об особенностях ее действий.
...Вскоре после беседы у командира бригады мы получаем пополнение. Среди новичков я вдруг вижу знакомого бойца — своего бывшего хорошего разведчика Алексея Суханова! Он, оказывается, недавно выписался из госпиталя и тоже направлен в нашу иптаповскую бригаду. По просьбе Суханова я с радостью беру его к себе. Одновременно беру также в 1-ю батарею старшего сержанта комсомольца Семена Костерина. Этот среднего роста худощавый паренек с задумчивыми серыми глазами по-девичьи узок в плечах, но отличается хорошей выправкой. На вопрос, откуда он, старший сержант чеканит:
— Я земляк Сергея Мироновича Кирова. — И тут же смущенно добавляет: — Правда, родом я из деревни Костеряны, Яранского района, Кировской области...
Вечером мы с Алешей Сухановым вспоминаем сослуживцев по 115-му гвардейскому иптап, оставшихся в живых. Алешу ранило при освобождении районного городка Пятихатки на Правобережной Украине. От него узнаю, что тогда еще были в полку капитан Шалаев, майор Борисенко, капитан Федосов. А начальника штаба майора Захарова перевели в другую часть. Командира взвода управления 2-й батареи лейтенанта Б. И. Константинова ранило в ногу осколком снаряда еще на плацдарме, и он попал в госпиталь.
— А кто командует полком? — спрашиваю я.
— Подполковник Козяренко. Его тоже шибануло в руку, только легко, доктор Горжий в своей санчасти вылечил...
«Шалаев, Федосов, Борисенко, Козяренко, — мысленно повторяю я. — Всего четыре ветерана в полку осталось. Как мало..."
...И вот батареи 439 иптап полностью укомплектованы материальной частью и личным составом. Не теряя времени, сразу приступаем к занятиям и начинаем тренировать [183] новичков. Предстоит научить их быстро приводить орудия в положения «К бою» и «Отбой», скоро и нужным снарядом заряжать их, делать точные установки уровня, угломера и прицела. Мгновенно наводить пушки в цель. Все эти навыки необходимы для успешного ведения боя. Одновременно учим вновь прибывших инженерному оборудованию огневых позиций.
Занятия идут полным ходом. Комбат Егоров, не торопясь, переходит от взвода к взводу, от орудия к орудию. На груди его торжественно поблескивает Золотая Звезда Героя. Тимофей Семенович сосредоточенно наблюдает за происходящим. Он немногословен. Замечания его существенны, советы важны.
Приблизившись ко мне, комбат поднимает руку с часами к глазам:
— Командуй, гвардии старший лейтенант, «К бою», «Отбой».
Я подаю команды, расчеты четко выполняют их. А комбат примечает, кто за сколько секунд управился.
— Костерин первый, — сообщает Егоров. И ко мне: — Повторим.
На этот раз лучших результатов добивается расчет сержанта Мартынова.
— Еще раз!..
Лучшую слаженность снова демонстрирует боевой расчет старшего сержанта Костерина. Комбат Егоров ставит его в пример другим.
— Надо понимать, — шутливо замечаю я. — Земляк Кирова в грязь лицом не ударит.
Семену Костерину нравится похвала, загорелые щеки его рдеют, глаза лучатся. Он старается, чтобы и все последующие команды расчет выполнял четко и быстро.
— Танки противника справа! — вдруг кричит комбат.
Я подаю команду рассредоточиться для стрельбы. Когда ее исполняют, мы с Егоровым проверяем, кто и как изготовился к открытию огня. Первым оказывается орудие сержанта Нуждина.
— С какой дистанции будешь стрелять, по какому танку и на каком прицеле? — спрашивает комбат.
— Танки движутся перед моей огневой справа налево, — уверенно отвечает сержант Нуждин. — Бить по ним начну с расстояния 600-700 метров на прицеле 12-14. Целиться буду в бока — они наиболее уязвимы. Ударю [184] с головы по четвертому, так как по третьему, второму и первому будут стрелять стоящие слева от меня Мартынов, Алексеенков, Костерин.
— Почему решил обстреливать колонну противника с головы?
— Чтоб вызвать замешательство, растерянность.
Комбат Егоров удовлетворен. Подходим к орудию сержанта Мартынова.
— Почему твоя пушка поставлена за кустом? — спрашивает комбат, осматривая огневую.
— Так лучше: гитлеровцы меня не увидят, а я их отсюда — отлично, сектор обстрела расчистил.
— Нуждин бьет по четвертому немецкому танку, считая с головы колонны, а ты по какому?
— По третьему, ведь я — рядом с ним.
— Правильно, — подтверждает комбат. А вот упоры для сошников надо сделать, иначе орудие от выстрела прыгнет назад.
Внимание сержанта Алексеенкова комбат обращает на то, что сильно задран кверху ствол пушки.
— Пока наводчик выведет такое орудие в горизонтальное положение для стрельбы, по тебе могут раньше ударить из немецкого танка, ведь твоя огневая на открытом месте, и заметить ее не трудно.
— Твоя задача, старший сержант? — подходим мы к Костерину.
— Дать пристрелочку по первому командирскому гитлеровскому танку! — четко рапортует Костерин, вытянувшись в струнку.
— Почему думаешь, что первый танк — командирский?
— У фашистов такой порядок — впереди пускать тяжелые, командирские машины...
Затем отрабатываем взаимозаменяемость номеров в расчетах, быстроту наводки, установку исходных данных на прицельных приборах. После этого — инженерное оборудование огневых. На этот раз комбат Егоров делает серьезные замечания старшему сержанту Костерину: его орудие плохо закопано в землю.
Вытянувшись по стойке «Смирно», Семен Костерин ответил:
— Я буду бить фашистские танки не землей, а снарядами! [185]
Комбат удивленно смотрит на Костерина: молод, а с характером. Говорит спокойно, однако строго:
— Вижу, что ты, старший сержант, еще не нюхал пороху... В первом же бою поймешь, как важно подготовить надежную огневую. Глубже зароешься в землю — сохранишь расчет и матчасть. — Егоров смотрит на часы и приказывает: — Бей фашистские танки чем угодно, но чтобы к шестнадцати ноль-ноль огневая была оборудована по всем правилам. Понятно?
— Понятно, товарищ гвардии старший лейтенант.
На этот раз расчет старшего сержанта Костерина работает почти без отдыха. И когда комбат приходит проверить, как выполнен его приказ, огневая готова. Оборудована хорошая площадка для орудия с широким бруствером и круговым обстрелом, сделано прочное укрытие для матчасти, старательно выполнена ниша для боеприпасов и глубокая, накрытая бревнами в три наката траншея для боевого расчета. Огневая тщательно замаскирована под цвета окружающей местности.
— Вот так всегда и делай, старший сержант, — говорит комбат Егоров. — На войне есть неписаное правило: больше пота — меньше крови...
В середине июня 1944 года во время одного из таких занятий в батарею прикатывает на «виллисе» командир 439 иптап подполковник Юров. Высокий, плотный, плечистый, он направляется прямо к моему взводу и говорит комбату Егорову, который подошел, чтобы отдать рапорт:
— Пусть занятия в первом огневом проводит лейтенант Скрипкин. — Гвардии старший лейтенант Гвоздев поедет со мной.
Подполковник Юров тут же усаживает меня рядом со своим шофером, сам опускается на заднее сиденье. Достав карту из планшетки, разворачивает ее и указывает на зеленый квадрат.
— Здесь застряла третья батарея полка, которой командует старший лейтенант Залавин... Комбат Залавин убит. А вот тут, — командир полка тычет указательным пальцем правой руки в другой квадрат, — создалось танкоопасное направление. Твоя задача: принять командование батареей на марше и к семнадцати ноль-ноль быть готовым отразить атаку немецких танков. Задача ясна? [186]
— Задачу понял. Разрешите выполнять, товарищ подполковник?
— Действуй и считай, что меня здесь нет...
Минут пять я еще изучаю карту: пути подъезда к батарее Залавина и от нее — к танкоопасному направлению. Местность лесистая, заболоченная... Нелегкую задачу поставил командир полка. Но делать нечего, надо выполнять.
— Давай вон на ту дорогу, — указываю молодому круглолицему шоферу «виллиса». — По ней — налево, к лесу.
Оборачиваюсь и смотрю на подполковника Юрова: что скажет? Но он сидит молча, насупив брови, будто ничего не видит и не слышит.
— Трогай, — приказываю шоферу.
Машина легко берет с места. Доезжаем до дороги, поворачиваем на нее. Я внимательно гляжу вперед и по сторонам, ориентируюсь. Километра через четыре приказываю водителю повернуть вправо и ехать лесной дорогой. Да, 3-я батарея проходила здесь, виден след колес машин и пушек. По моим подсчетам, до нее еще километров восемь. «И зачем только Залавина понесло сюда?..»
Чем дальше, тем дорога хуже: следы прошедших недавно машин делаются все глубже, в них блестит вода. Значит, Залавин действительно забрался в болото.
Впереди путь, должно быть, еще трудней. А влево, вижу, пошла старая расчищенная просека. Приглядываюсь: по ней когда-то ездили. Приказываю шоферу править на просеку. Едем по ней и скоро достигаем неширокой речушки.
— Стоп, — говорю шоферу. — Жди меня здесь, я разведаю местность.
Я вылезаю из «виллиса» и невольно поглядываю на подполковника Юрова. Но он и бровью не ведет. Подхожу к ручью. Когда-то через него ездили местные жители, был мост. И сейчас торчат подгнившие сваи у того берега. На противоположной стороне речонки в глубь леса потянулась поросшая травой насыпь. Видимо, это старая лесная дорога к той деревне, которая стоит на танкоопасном направлении. Еще раз пристально разглядываю карту.
«По этой дороге и поведу батарею!» — решаю я.
От речонки едем назад, сворачиваем на дорогу и пробираемся [187] в сторону батареи. Да, 3-я безнадежно застряла в трясине. Заметив командира полка, комбат Залавин (он жив и здоров!), грязный и усталый, подбегает, чтобы отдать рапорт.
— Ты убит, старший лейтенант, — говорит ему подполковник Юров.
— Как?..
— Садись в машину со мной рядом и ни во что не вмешивайся...
С большим трудом выбираемся из трясины и следуем к просеке, затем по ней — к уже знакомому ручью. Полчаса уходит на сооружение прочного временного моста. А еще через тридцать минут батарея благополучно достигает опушки леса. Развернув орудия к бою, приказываю взводам окапываться.
— Отставить окапывание! — отменяет мое распоряжение подполковник Юров и велит построить личный состав.
Взводы выстраиваются на поляне. Командир полка покидает «виллис», подходит к строю и, поздоровавшись с батарейцами, объявляет, что вместо старшего лейтенанта Залавина комбатом три назначен я.
Готовимся к проведению операции «Багратион». Иптаповцы рвутся в бой. Каждую свободную минуту используем для проведения бесед. У меня есть о чем рассказать батарейцам: о днях тяжелого отступления в сорок первом и сорок втором, о боях у стен Сталинграда, под Белгородом и Харьковом, о форсировании Днепра. С большим вниманием слушают молодые бойцы трагическую повесть об Алексее Немировском и Ане Архиповой, о бессмертном подвиге батальона капитана Иванова на Голой высоте под Осколом... Все это вызывает у них ненависть к врагу, вдохновляет на ратные подвиги в предстоящих сражениях.
— Мы тоже не струсим! — заявляют батарейцы.
— Будем драться стойко!
Утро 24 июня. Над лесами поднимается яркий шар солнца. Неумолчно поют птицы, скрипят коростели в лугах. В такую пору хорошо спится. Но мы все на ногах. Батареи полка наготове. Мы с комбатом Егоровым стоим рядом, наблюдая за авиацией: наши почти с рассвета [188] непрерывно бомбят передний край противника. Огромные фонтаны густого черного дыма вырастают над полями и рощами от реки Птичь до реки Березина.
Только отработалась авиация, как земля содрогается от артиллерийских залпов. Егоров взглядывает на часы — без пяти минут пять.
— Операция началась, — говорит он, не опуская бинокля.
Да, наступление начинается! На участке нашей 65-й армии, которой командует генерал П. И. Батов, на каждом километре фронта установлено по 200 с лишком орудий. Они безжалостно молотят гитлеровскую оборону.
Благодаря удачно выбранному времени (в эту пору, под утро, большая часть немецкой пехоты и автоматчиков обычно находилась в траншеях переднего края), а также высокой плотности и точности огня артиллерийская подготовка оказалась очень эффективной. Мощный огонь тысяч орудий и минометов потрясал оборону врага, поражая живую силу, разрушая блиндажи и дзоты. Надежно подавлены были артиллерийские и минометные батареи гитлеровцев. Это стало ясно по тому, что немцы молчали даже тогда, когда в образовавшийся прорыв в направлении сел Паричи и Годуны входил гвардейский танковый корпус генерала М. Ф. Панова.
Иптаповцы готовы и ждут сигнала, чтобы вслед за конниками генерала Плиева ринуться на врага.
Команда приготовиться поступила на следующий день. Выстроившись побатарейно, вся 1-я иптаповская бригада — полк за полком, батарея за батареей, взвод за взводом — газует вслед за конниками.
Сперва движемся на рубеж ввода в прорыв. А местность — леса и болота, почти нет мало-мальски приличных дорог. Проселков мало, да и те плохи. Преодолев речонку Тремля с заболоченными, поросшими кустарником берегами, мы наконец вытягиваемся на заранее намеченный рубеж. И к вечеру проходим через боевые порядки наших наступающих войск. Потом энергичным ударом сбиваем арьергарды отступающего противника и начинаем стремительно преследовать его, держа направление на Глусск. Параллельно нашей бригаде гитлеровцев преследует конно-механизированная группа, в которой активно действует механизированный корпус [189] С. М. Кривошеина в составе трех мотострелковых и одной танковой бригад.
На следующий день выходим на реку Птичь. Вместе с конниками с ходу форсируем ее и вблизи Подлужья захватываем плацдарм. Отбивая бешеные ночные атаки противника, иптаповцы удерживают плацдарм, а на него в это время переправляются основные силы конно-механизированной группы.
Рано утром при поддержке крупнокалиберной артиллерии мы, следуя в боевых порядках конников, с восточного берега атакуем гитлеровцев, сбиваем их с занимаемого рубежа и освобождаем село Рыловичи. Лавина казаков Плиева устремляется за противником, удирающим на северо-запад.
Разгромив вместе с конниками немецкий гарнизон большого села Глусск, мы выходим на железную дорогу Бобруйск — Слуцк и перерезаем ее. А в сумерках 27 июня обкладываем плотным кольцом станцию и городок Старые Дороги. 1-я и 3-я батареи действуют рядом. Мы с Егоровым держим тесную связь, часто советуемся. Убедившись, что нас никто не ждет в Старых Дорогах, обсуждаем, как было бы хорошо брать станцию и городок ночью, не дожидаясь утра.
Еще лучше нас знает это генерал Плиев. Вскоре мы узнаем — атака начнется в полночь. С нетерпением ждем ее. И вот от плиевцев доходит весть: группу поведет в атаку сам генерал!
Огневые объезжает командир бригады иптап полковник Вахромеев, его сопровождает командир нашего полка Юров. Егоров докладывает комбригу о готовности своей батареи, за ним — я. После этого Вахромеев и Юров направляются в другие батареи.
Минуты напряженного ожидания, и вдруг взволнованный крик:
— Красные ракеты — вперед!
Мы с Егоровым видим в черном небе осыпающиеся яркие искры. Спешим к своим батареям. Расчеты занимают места у орудий.
Тяжелый, обвальный грохот вдруг катится по лесу — это бьет артиллерия конно-механизированной группы. Станцию и город потрясают разрывы. Разгораясь, начинают полыхать пожары.
А конники уже врываются на станцию и в городок. [190]
Мчатся с гиканьем, свистом сабель. Завидев их на улицах, гитлеровцы мечутся в панике.
Взяв орудия в передки, мы догоняем казаков. Потом останавливаемся, разворачиваем батареи к бою и ведем огонь по стреляющим немецким пулеметам и минометам. Городок обложен конниками с трех сторон, сопротивление гарнизона сломлено. Подорвав стоявшие на путях эшелоны с боеприпасами, мы покидаем Старые Дороги. Отныне здесь навсегда будет Советская власть!
Весь следующий день мы продвигаемся вперед, освобождая села от гитлеровцев, преследуя отступающего врага. Командующий 1-м Белорусским фронтом К. К. Рокоссовский ставит перед конно-механизированной группой новую боевую задачу: стремительно преследовать немецко-фашистских захватчиков, овладеть рубежом Шишицы, Слуцк, Погост.
Перед вечером о поставленной задаче узнают все части и подразделения. Замысел: окружить и уничтожить врага в районе Слуцка.
Около полуночи выходим на реку Орессе. Переправ и мостов нет, они уничтожены удирающими гитлеровцами. Но нам не привыкать возводить переправы. За короткое время наведены мосты, мы форсируем эту водную преграду и продолжаем преследование противника. Часть конников достигает Слуцка еще утром 29 июня. На поддержку им спешит танковый полк и мы, иптаповцы. Подкрепление доброе. К десяти-одиннадцати часам дня мы врываемся на юго-восточную окраину города, захватываем железнодорожный разъезд, мост на реке Случь. Начинаются упорные бои с неприятелем.
Командиров батарей вызывает к себе подполковник Юров.
— Разведка донесла, что на железнодорожной станции много воинских эшелонов противника, — возбужденно говорит он. — Гитлеровцы начинают подтягивать в Белоруссию танки, артиллерию, подвозить горючее и боеприпасы. Они стремятся увезти в Германию награбленное добро. Надо взорвать боеприпасы врага, парализовать работу станции! А главное — активно поддерживать огнем батарей конников, которые отрезают гарнизону гитлеровцев пути отхода на запад!..
Но происходит неожиданное. По наступающим красным казакам вдруг начинают бить немецкие пушки и [191] минометные батареи. Потом появляются и танки: из центра города слышен рев мощных моторов. Высылаю вперед разведчика Суханова узнать, в чем дело. Он быстро возвращается и докладывает:
— Движутся «тигры» и «пантеры» в сопровождении «Фердинандов». Конники скачут прочь от них...
Немедленно отдаю команду приготовиться к бою, а Суханова посылаю предупредить комбата Егорова.
Наблюдаю за улицей пристанционного поселка, на которой вот-вот могут появиться вражеские танки. Они, видимо, выгружены из эшелона минувшей ночью: на железнодорожном полотне еще стоят пустые открытые платформы.
Рядом со мной напряженно дышит комбат один — Егоров.
— Давай действовать так: ты бьешь по танкам, а я — по автоматчикам и огневым точкам врага.
— Добро!
Шарахаясь от немецких машин, скачут назад конники. Их поливают из пулеметов и автоматов. Егоров приходит им на помощь и стреляет по врагу осколочными.
Я вижу надвигающиеся танки. Впереди — закамуфлированный «тигр», весь в светло-зеленых и коричневых пятнах. Да, безусловно, это командирский танк, вот и штырь антенны над ним. Ствол пушки с надульником в горизонтальном положении. Домики по бокам мостовой дрожат от его громыхания. «Бить надо в бок, — примеряюсь я. — В самое уязвимое место».
— Зарядить бронебойными! — передаю на батарею.
И вновь не свожу глаз с движущихся танков. Хочется скомандовать — огонь! Но жду, подпускаю ближе.
— Не хватит ли подпускать, комбат? — оборачивается ко мне лейтенант Волков.
Пожалуй, хватит — до ближайшего «тигра» метров триста. Подаю команду:
— Первому — огонь!
В ту же секунду раздается выстрел. Закамуфлированный «тигр» останавливается, сержант Скрибный разворотил ему гусеницу. Он же посылает второй, подкалиберный снаряд. Танк загорается.
А неподалеку открывает огонь 5-я батарея капитана Баринова. Бьют 2-я и 4-я. Городок стонет от выстрелов. [192]
Звенит и гудит броня, вздрагивают и замирают на месте вражеские машины.
Тяжело бороться с «тиграми», но радостна победа над ними. Дымят, пылают на окраине Слуцка недавно грозные, так ни разу и не выстрелившие вражеские машины. Контратака противника захлебнулась.
Мимо горящих танков на полном галопе скачут конники. Гиканье, свист, блеск выхваченных из ножен сабель. Ошалело кричат гитлеровцы, не успевшие увернуться от ударов. А плиевцы скрываются в улицах и проулках, охватывают кольцом железнодорожную станцию.
С северной окраины города доносится гул стрельбы. По силе огня видно, что бой разгорается там не на шутку.
На батарею мчится «виллис» командира полка Юрова. Машина останавливается. Несколько секунд подполковник смотрит на полыхающие немецкие танки, потом приказывает взять орудия в передки и спешить на помощь казакам, которых контратакуют гитлеровцы с севера. Три минуты на сборы — и мчимся туда.
Из-за станции выкатываются краснозвездные тридцатьчетверки и тоже направляются в город. Устремляются на ту сторону, где режут воздух пулеметные и автоматные очереди и рвутся мины.
— Газку, больше газку! — торопит нас командир полка.
Оказывается, в городе вступили в бой около сорока вражеских танков, а вокруг них собрались удиравшие автоматчики. Враг пытается восстановить положение, отбросить нас за железнодорожное полотно.
Сняв орудия с передков, мы катим их на руках. Каждой батарее командир полка указывает сектор обстрела...
На этот раз смелее всех действует расчет старшего сержанта Костерина. Сидя за панорамой прицела, он сам уничтожил два танка врага. Сменив огневую и продвинувшись вперед, зажег еще один «тигр». Потом уступил место за прицелом наводчику Гусеву. Ефрейтор Гусев раз за разом дает два выстрела. Еще полыхает гитлеровская машина, но тут же откуда-то из проулка по орудию Костерина бьет «фердинанд». Застонав, наводчик Гусев отваливается от панорамы, обливаясь кровью. Второй выстрел «фердинанда» приходится по орудию сержанта моей батареи Кулиничева. Боевой расчет полностью выведен из строя. Однако кара тут же настигает [193] вражескую самоходку: ее расстреливает подкалиберным снарядом сержант Скрибный.
Орудия взвода лейтенанта Волкова бьют осколочными, поражая немецких автоматчиков. Уцелевший расчет взвода лейтенанта Коврижкина продолжает стрелять бронебойными. Ему удается остановить и поразить еще один танк.
Даю команду катить орудия вперед. Продвигаемся дальше. Теперь виден пожар на площади. За полыхающим немецким танком жарко горит двухэтажный деревянный дом. Из него выскакивают гитлеровцы, палят в нашу сторону из автоматов. Волков дает по ним два осколочных...
В трудное положение попадает боевой расчет старшего сержанта Костерина из батареи Егорова. Увлекшись преследованием врага, он продвигается по одной из улиц далеко вперед, отрывается от своих и остается без поддержки. Оглянувшись, старший сержант замечает, что враги обходят его. Быстро взяв себя в руки, Костерин приказывает ящичному Кнышу строчить по гитлеровцам из автомата, а сам сидит у прицела и бьет осколочными со свернутыми колпачками. Снаряды разрываются мгновенно, поражая оккупантов. Однако они продолжают напирать. Пуля впивается Кнышу в бедро, ранен и заряжающий Мархай. Но смельчаки остаются в строю. Орудие продолжает разить фашистов, не дает им возможности продвинуться вперед. В этот момент по орудию Костерина приходится еще снаряд, посланный «фердинандом». Разрыв отшибает колесо и опрокидывает пушку.
Отскочив в сторону, Костерин замечает позади, на открывшейся ему соседней улице, одиноко стоящую пушку погибшего сержанта Кулиничева. Крикнув своим бойцам «За мной», он мчится к той пушке. Бегло осматривает ее: стрелять можно! Прильнув к прицелу, вновь посылает в противника снаряд за снарядом.
Мархая еще раз ранит осколком снаряда в плечо. Его уводят с поля боя санитары. Вторично легко ранен и Кныш, но этот боец остается на огневой. К орудию подбегает лейтенант Скрипкин и начинает заряжать. Семен Костерин видит его и веселеет...
Заметив, что иптаповцы на этом участке в одиночку дерутся с гитлеровцами, опять появляются казаки. Они яростно налетают на врага и разят его саблями... В полдень [194] решительным штурмом мы полностью освобождаем город и станцию от немецко-фашистских захватчиков.
На западной окраине города выстраивается личный состав нашего полка. Решено провести короткий митинг. Прямо к строю подкатывает «виллис» командира бригады полковника Вахромеева. Комбриг вылезает из машины. Мы замечаем, что он теперь прихрамывает, опирается на палочку. Поздоровавшись с бойцами, полковник вызывает из строя старшего сержанта Костерина. Тот выходит и вытягивается перед шеренгами по стойке «Смирно».
— Товарищи артиллеристы, истребители вражеских танков! — гудит мощный голос Вахромеева. — Советские войска успешно наступают, освобождая города и села Белоруссии. 28 июня уничтожена группировка врага в Бобруйске, а сегодня мы с вами только что вышли победителями из жаркого боя... Бойцы и командиры проявляют мужество, отвагу и стойкость в битве с врагом. Совершил подвиг в только что отгремевшей схватке и ваш товарищ старший сержант Семен Костерин...
От имени командования бригады полковник Вахромеев объявляет старшему сержанту Костерину благодарность. Он благодарит также всех иптаповцев, отличившихся в боях за Слуцк...
И снова — рейд на запад, к Несвижу и Городее. Цель рейда — приостановить железнодорожные перевозки, которые ведет противник по линии Барановичи — Минск.
За поселок Городея приходится вступать в бой тоже утром. Казаки обкладывают его с трех сторон, прерывают связь немецкого гарнизона с частями на фронте. Гитлеровцы оказываются в ловушке, но все же отчаянно сопротивляются. Немецкие автоматчики, поддержанные танками, неоднократно контратакуют нас. Вначале они ненадолго даже берут инициативу в свои руки и теснят конников. Но вмешательство нашей иптаповской бригады и 128-го танкового полка с десантом на броне резко меняет обстановку.
В разгар боя разведчики доносят: гитлеровцы пытаются угнать со станции находящиеся там эшелоны. Командир полка Юров приказывает комбату Егорову немедленно выдвинуть свою батарею в район станции. [195]
— Не нужны там четыре орудия. С этой задачей справится одно — старшего сержанта Костерина, — говорит комбат. — Разрешите действовать одним орудием, товарищ подполковник?
Юров, подумав, разрешает.
Теперь у старшего сержанта Костерина другая пушка, а его разбитое орудие увезено на ремонт. Скомплектован и новый боевой расчет, наводчиком стал опытный боец Василий Бороденков. Десять минут — и Семен Костерин на новой огневой позиции. Он внимательно наблюдает за движением в районе станции.
Паровозы у длинного темного здания депо начинают дружно и густо дымить. Шипя и окутываясь паром, подходят к тяжеловесным составам. Взяв их, пробуют сдвинуть с места.
— Ну, Вася, — подмигивает Семен Костерин наводчику Бороденкову, — подкинь один осколочный!
Тот быстро перезаряжает пушку. Старший сержант сам у панорамы прицела. Молча и сосредоточенно наводит орудие. Не выпуская цели с перекрестия, Костерин сидит так минуты две.
— Что не бьешь? — волнуется Бороденков. — Смотри, уводят, мерзавцы, первый состав.
— Далеко не уведут, — спокойно замечает Костерин, не отрываясь от панорамы. — Как только паровоз вытянет состав на однопутку, тут-то и дам пристрелочку. Понял, Вася?
— А ты соображаешь, — одобрительно гудит Бороденков.
Воздух разрезает тонкий паровозный гудок. Не успевает он умолкнуть, как по цепи вагонов лязгают буфера. Состав тяжело трогается с места и медленно вытягивается за семафор из тесного лабиринта станционных путей. Эшелон берет направление на запад, на Барановичи.
Семен Костерин еще медлит. Он терпеливо ждет, пока состав хотя бы наполовину выберется на однопутку. И вот голова состава уже за семафором. Самый момент! Старший сержант привычно ведет дулом ствола орудия за паровозом, берет нужное упреждение и плавно отжимает рычаг спуска. Раздается гулкий выстрел.
— Вот это влепил! — восторженно кричит Бороденков, досылая в казенник следующий снаряд. — Двинь, старший сержант, еще один для верности! [196]
Первый осколочный разворачивает бок паровозного котла, второй — топку. Из пробоин вырываются клубы пара. Вагоны медленно останавливаются...
К городу Столбцы мы подкатываем одновременно с конниками 30-й кавдивизии и 151-м танковым полком. Танкисты с юго-запада и мы с конниками с юго-востока разом атакуем вражеский гарнизон. Завязываются упорные бои. Но скоро сопротивление немцев слабеет. Мы овладеваем городом. Это происходит 2 июля.
А назавтра тревожное донесение разведки: со стороны Несвижа на Городею движется до сорока фашистских танков и до двух батальонов автоматчиков. Немцы, оказывается, снова отбили Несвиж и решили вернуть Городею.
Моя батарея действует в боевых порядках кавалеристов и танкистов. Мы отбрасываем гитлеровцев от города. Тогда они обходят Городею и направляются на Столбцы. Но там их уничтожают казаки, поддержанные артиллеристами.
Операции конно-механизировапной группы генерала И. А. Плиева по освобождению Столбцов, Городеи, Несвижа высоко оценены Ставкой Верховного Главнокомандования. Войскам, принимавшим участие в боях, объявлена благодарность.
И все же несколько дней конно-механизированная группа вынуждена держать оборону на рубеже Несвиж, Городея, Столбцы. Это вызвано усилением барановичской группировки противника. И только 6 июля, с подходом основных сил 1-го Белорусского фронта, мы получаем возможность снова двигаться вперед.
Опять усиленная артиллерийская подготовка, за ней — массированный удар авиации — и наша группа наступает всеми своими соединениями и частями. К вечеру того же дня выходим на железную дорогу Барановичи — Новогрудок и перерезаем ее.
На кратком совещании командиров батарей подполковник Юров сообщает: командующий фронтом Рокоссовский изменил задачу конно-механизированной группе.
— Теперь мы должны, — говорит он, — не ввязываться в уличные бои в Барановичах, а продолжать вместе с плиевцами преследовать отступающего врага. 8 июля надо освободить город Слоним. [197]
— А кто же будет брать Барановичи? — спрашивает комбат Егоров.
— К Барановичам подошли 65-я и 28-я армии, на них и возложена эта задача...
Жаркий бой неожиданно вспыхивает за поселок Комянец. Здесь вновь отличается боевой расчет старшего сержанта Костерина, уничтоживший три танка. К концу дня Семена Костерина ранило в ногу. Но после перевязки он снова в строю, хотя и ходит с палочкой.
...Мы уже под Слонимом. С ходу форсируем реки Тура и Щара, а затем охватываем город подковой. В Слониме держат оборону отошедшие от Барановичей пехотные и кавалерийские части и подразделения, усиленные танками и артиллерией. У немцев хорошо организована система огня. Мы знаем об этом, но не теряемся. Все готово к штурму, ждем только команды. Подполковник Юров, появившийся в боевых порядках батарей, сообщает, что намечено атаковать Слоним сразу с трех сторон и что полки нашей иптаповской бригады стоят на этих трех направлениях.
— Драться с врагом до последней капли крови! — приказывает комполка.
Атака начинается в 17.00 артиллерийской стрельбой по заранее выявленным огневым точкам врага. Как «только умолкают орудия, вперед мчатся казаки. Они врываются на окраины, но продвинуться в глубь города не могут. Завязываются упорные уличные бои.
Один кавалерийский полк нашей кавдивизии, выполняя задачу, в ходе боя оказывается отрезанным от остальных частей. С флангов и тыла его неожиданно атакуют немецкие автоматчики, поддержанные танками и бронетранспортерами. Казакам ничего не остается, как перейти к круговой обороне. С танками и бронетранспортерами вступают в борьбу пушки нашего 439 иптап. Орудийный расчет сержанта Колычева прямой наводкой с ближней дистанции бьет по танкам. Горит одна машина, вслед за ней останавливается, окутанная дымом и огнем, другая.
— По проклятым фашистам огонь! — яростно кричит сержант.
По орудию дает длинную пулеметную очередь третий вражеский танк. Но иптаповцев спасает прочный броневой щит.
— Вот сволочь! Я научу тебя стрелять! [198]
Сидя за панорамой, Колычев подрезает перекрестием прицела немецкую машину и отжимает рычаг спуска. Гремит выстрел. Танк вздрагивает и останавливается. За клубом черного дыма из пробоины в броне вырывается пламя.
Но в это время внезапно надвигается еще один гитлеровский танк слева. Заметив его, сержант бешено вращает поворотный механизм, наводит орудие, но заряжающий не успевает дослать бронебойный в казенник. «Тигр» с диким ревом наехал на пушку и раздавил ее вместе с расчетом...
В результате напряженного боя в течение суток нам удалось очистить Слоним. Трем кавалерийским полкам, освобождавшим город, приказом Верховного Главнокомандующего присваивается наименование Слонимских.
...Лишь полторы сотни километров отделяют нас от государственной границы. Когда я сообщаю об этом своим батарейцам, они одобрительно гудят. Стремление у всех одно — поскорей пройти эти километры до заветного рубежа.
После Слонима мы успешно наступаем два дня. Гитлеровцы отходят в юго-западном направлении. Мы догоняем остатки разбитых вражеских частей, конники жмут, растерянные немцы сдаются в плен. Однако так бывает не всегда. Нередко приходится снимать орудия с передков, разворачиваться, бить по танкам и бронетранспортерам. Только уничтожив их, мы снова движемся вперед.
Перед Ружанами из-за рощи вдруг появляются три «фердинанда» в сопровождении автоматчиков. Следовавшие с 9-й кавдивизией иптаповцы разворачиваются для боя. Расчеты сержантов Джераняна и Алексеева бьют по самоходкам с дистанции 100-150 метров. Один «фердинанд» охвачен огнем, но два других врываются на огневые наших артиллеристов. Раздавлены обе пушки. Уцелевшие артиллеристы, отскочив от орудий, быстро залегают, расстреливают из автоматов шагающих за самоходками гитлеровцев.
Подоспевшие иптаповцы уничтожают обе самоходки, а конники продолжают двигаться на Пружаны, Шерешево и вскоре освобождают их. 17 июля наша конно-механизированная [199] группа выбила неприятеля из городка Ведомля, что в 25 километрах к северу от Бреста.
...И вот мы на желанном восточном берегу Западного Буга. Той самой пограничной реки, через которую на рассвете 22 июня 1941 года по-воровски переправились немецко-фашистские оккупанты. У всех бойцов и командиров радостно сияют глаза. И когда весь наш 439 иптап высыпал на берег, комбат Егоров вдруг звонко запел:
Расцветали яблони и груши.Три года и 27 дней не было слышно здесь этой песни. А теперь она звучит, мчится быстрокрылой птицей над широкой рекой. И с радостью, затаив дыхание, слушают ее местные жители...
Но гремят выстрелы с западного берега. Песня обрывается, мы разворачиваем орудия и даем залп по врагу. Это одновременно и салют в честь изгнания немецко-фашистских захватчиков из пределов нашей Родины на этом рубеже, и грозное предупреждение им.
Начинается форсирование Западного Буга: фашистов надо изгнать и с земель братской Польши!
В атаку на наш плацдарм южнее населенного пункта Ставы противник пускает свои оперативные резервы. Завязываются тяжелые бои. Пушки нашего полка, рассредоточенные на плацдарме среди конников, бьют по гитлеровским танкам и самоходкам, напирающим с юга, севера, востока и запада. Наши с Егоровым батареи находятся на расстоянии всего 70-100 метров. Огневые оборудованы и укреплены хорошо. Мы ведем только прицельный огонь.
По ночам самолеты По-2 доставляют нам боеприпасы, горючее для машин, танков, самоходных артиллерийских установок. А с рассветом изо дня в день начинаются ожесточенные атаки гитлеровцев. Положение наше все ухудшается. Обрывается связь со штабом 1-го Белорусского фронта. Нас все больше сжимают гитлеровцы. Из орудий теперь стреляем реже, бьем только наверняка по хорошо видимым и наиболее важным целям. Иптаповцы, как и все бойцы группы, готовы драться до последнего. [200]
— Будем стоять насмерть! — заявляют они.
— Будем биться до последней капли крови!..
Вызвав комбатов в свой блиндаж, командир нашей бригады полковник Вахромеев говорит:
— Связь со штабом фронта восстановлена. Но от этого нам не легче. Сказано, чтобы мы сами находили способы выйти из окружения... Командование конно-механизировапной группы твердо решило прорываться не на восток, а на запад...
Мы с Егоровым переглядываемся, удивленно пожимаем плечами. Выходить на запад — означает еще больше отрываться от главных сил своего фронта. А что это даст?..
— И все же, товарищи офицеры, — повышает голос Вахромеев, — решение командования нашей группы наиболее верное... Наша задача обмануть противника. Сделаем вид, что будем прорываться на восток, а сами рванем на запад... Для успеха нужно только одно — чтобы ночь была потемней...
А ночи, как на грех, стоят светлые: новолуние. Бледный серпок месяца в окружении ярких звезд заливает землю серебряным маревом... Но ждать нельзя... Казаки, мотопехота, танкисты и артиллеристы наготове. По команде открываем интенсивный огонь из автоматов, пулеметов и орудий по восточной стороне кольца окружения. Делаем все, чтобы показать противнику, будто пробиваемся на восток.
На наше счастье, где-то к полуночи начал накрапывать дождь.
Войска конно-механизированной выстраиваются большим ромбом. Конники в седлах, танкисты и экипажи самоходных установок в машинах, артиллерийские и минометные батареи — все готовы к прорыву. Пушки, минометы и пулеметы бьют еще раз по восточной стороне кольца окружения, и огонь прекращается.
В ночи вспыхивает серия наших красных ракет, пущенных тоже в восточном направлении, и мы, как стоим ромбом, так и устремляемся на запад, в сторону Янув-Подляски.
...На рассвете гитлеровцы обнаруживают, что мы вырвались из окружения, и бросаются преследовать нас. В арьергарде войск группы движутся иптаповцы, замыкающей [201] — батарея гвардии старшего лейтенанта Егорова. Заметив приближающихся гитлеровцев, он разворачивает орудия и встречает их метким огнем.
Снова и снова Егоров останавливает батарею и приказывает открывать огонь...
Старший сержант Костерин четко видит немецкие танки. Они заметно ускоряют движение, начинают наседать. Как и всем батарейцам, ему становится ясно: на этот раз стычки с танками не избежать. Он сам за прицелом — снарядов мало, и бить надо наверняка.
Но выстрелить Семену Костерину не удалось: у станин орудия неожиданно рвется немецкий снаряд. Орудие разбито, боевой расчет гибнет. В живых остается только старший сержант, он ранен в бедро. Следя за приближающимися танками, Семен достает из сумки противогаза две противотанковые гранаты, укрепляет их на груди и вставляет запалы. А потом поднимается с земли и, сделав несколько шагов навстречу «тигру», бросается под левую гусеницу машины с жирными черными крестами на броне. Сильный взрыв останавливает «тигр"{4}...
Развернувшийся к бою 439 иптап вскоре заставляет попятиться немецкие танки. С воздуха врага преследуют наши штурмовики. «Тигры» поворачивают вспять. Мы подбираем убитых и раненых и через несколько минут догоняем конников генерала Плиева. Так, на седьмые сутки, вырвавшись из окружения, мы вновь выходим на оперативный простор...
После рейда недели три мы стояли в лесах возле польского городка Мендзыжец. Пополнялись личным составом, получали новую матчасть. Затем снова влились в состав 65-й армии генерала П. И. Батова.
...Наша иптаповская бригада на марше: спешим на помощь своим частям, продвигающимся к Праге — предместью польской столицы Варшавы. Мы мчимся на быстроходных «доджах» с орудиями на прицепе. [202]
Настроение у иптаповцев приподнятое, и потому, что удачно проведен рейд, и потому, что наши войска идут вперед уже не по своей, а по братской польской земле, и потому, что гоним фашистов на запад и каждый день приближает победу. Ребята полагают, что за осень советские войска освободят от немецких оккупантов всю польскую землю, за зиму подойдут к Германии, а за весну доберутся и до Берлина, где будет навсегда покончено с фашизмом.
Вера в окончательную победу укрепляется еще и тем, что против гитлеровской Германии уже выступили бывшие ее сателлиты. Кроме того, открылся долгожданный второй фронт: в Нормандии, на севере Франции, высадились наконец американо-английские войска.
...Итак, наша колонна на марше. Мендзыжец остался далеко позади. Несмотря на ясную погоду, в воздухе почти нет вражеских самолетов. Мы уже начинаем отвыкать от тревожных сигналов наблюдателей — «Воздух!»
Магистраль старательно расчищена. Обгоревшие немецкие танки и самоходки валяются в кюветах. Сдвинуты с проезжей части раскромсанные автомашины и бронетранспортеры, выведенные из строя вражеские минометы и орудия. По сторонам пестрят надписи: «Дорога разминирована на 50 м от оси», «Танк заминирован», «Мины — не трогать!».
За Отцовском, расположившись в саду, устраиваем привал на обед.
А артиллерийскую канонаду слышим только на второй день после привала — это гремят наши орудия всех калибров.
В полдень подкатываем к деревне, утопающей в садах. На яблонях еще висят плоды, а в палисадниках гордо подняли головки бордовые георгины, нежные гладиолусы, махровые астры и флоксы. Это на восточной стороне. На западной же — рвутся снаряды. Село обстреливают фашисты. Они в Праге и уже несколько раз бросались в контратаки вслед за «тиграми» и «фердинандами».
В наступающих сумерках Вислу и прилегающие к ней села закрывает плотный туман. Такой плотный, что в двух шагах не рассмотреть человека. Тонет в нем и Прага. Этим-то мы и пользуемся, чтобы вывезти орудия на заранее намеченные рубежи. [203]
Земля на берегу Вислы каменистая, рыть ее трудно. Но все четыре орудия мы закапываем быстро и надежно.
Гитлеровцы обстреливают наш передний край всю ночь — то с сухим, звенящим треском рвутся мины, то ухают разрывы тяжелых снарядов. Но на огневых моей батареи спокойно: немцы даже не подозревают, что она вообще существует.
На рассвете туман становится еще гуще, он оседает на лафетах пушек, на зарядных ящиках крупными каплями влаги. Несет сыростью и от близкой реки. Воздух становится набухшим, тяжелым, и мне кажется, что скоро пойдет дождь.
Командир взвода управления лейтенант Грибов докладывает, что связь с батальоном польской пехоты проложена и что поляки очень обрадовались появлению рядом с ними иптаповцев.
— Добже, добже! — кричит мне в трубку командир польского батальона.
— Не робейте, друзья, выручим! — обещаю я.
— Добже, добже!..
Вызвал на свой КП командиров взводов и разъяснил поставленную задачу. Не успел еще распустить людей, как в блиндаже появился заместитель командира полка по политчасти майор Федотов.
— Хорошо, что застал всех вместе, — говорит он, часто дыша. — Боевую задачу вы уже знаете, доведите ее до каждого орудийного расчета, до каждого бойца. И особо разъясните, что мы помогаем польским братьям освободить их землю от немецко-фашистских захватчиков...
В запасе еще полчаса. Я обхожу огневые, беседую с расчетами. Убеждаюсь, что в батарее все нормально. Там же меня застает артиллерийская подготовка. Дружно, слаженно поют крупные артиллерийские басы. Дальнобойные батареи бьют от хуторов, которые мы проезжали вчера. Снаряды шуршат над нами, потом оглушительно рвутся на площадях Праги. Минут пятнадцать корпусная артиллерия молотит передний край гитлеровцев, а затем переносит огонь в глубь боевых порядков.
Бесподобно работают наши «катюши». Раскаленные докрасна реактивные снаряды полосуют туман, методично режут его.
Начинают сыпаться снаряды и в нашу сторону. Это обстреливают передний край части Войска Польского из [204] Варшавы. Рыгают, словно давятся грубой пищей, немецкие десятиствольные минометы. Сюда бы штурмовиков — «илов» побольше! Но еще рано, к тому же стоит почти непроницаемый туман.
Постепенно тяжелые батареи переносят огонь, теперь грохот разрывов доносится из-за реки. Значит, снаряды распахивают площади и улицы Варшавы. Это стрельба на подавление огневых средств противника. А «катюши» все повторяют свои залпы по Праге.
— Теперь скоро! — Я то и дело смотрю на часы. — Теперь они скоро пойдут, всем быть наготове!
Но поляки не поднимаются, и лейтенант Грибов с КП польского батальона ничего не сообщает...
И вдруг «катюши», дивизионная и корпусная артиллерия, полковые и батальонные минометы вновь обрушивают всю мощь огня по переднему краю гитлеровцев в Праге. Яркие вспышки причудливо расцвечивают туман. Пороховой дым ползет над окопами, трудно становится дышать.
От поляков телефонный звонок.
— Польский батальон поднимается через пять минут, — сообщает Грибов.
Пять минут... Иногда они растягиваются и кажутся долгими часами, а бывает, что пролетают, как пять секунд. Напряжение возрастает. Как начнется бой? У польских воинов первое наступление здесь окончилось неудачей, с большими потерями они вынуждены были вчера отойти на прежние рубежи. А как пойдет дело сегодня? Как будут действовать они вместе с нами? Не дрогнут ли, встретив гитлеровские танки?..
Совсем недавно я радовался туману, а теперь начинаю досадовать: невозможно рассмотреть, где что.
Вот наша крупнокалиберная артиллерия еще раз переносит огонь по переднему краю противника.
— Поляки пошли! Поляки пошли! — докладывает связной Суханов.
Мы с Федотовым выскакиваем из блиндажа, всматриваемся, но ничего не видим в тумане. Однако слышим приглушенное канонадой «ура». Где-то вблизи кричат то чисто по-русски «ура», то «уфра», а левее несется ликующее «уфря». Федотов, не выдержав, смеется:
— Это уже интернациональное «ура». Ну, теперь пошли наши, пошли и пошли, не остановить! [205]
Врага атакуют не только поляки, но и наши гвардейцы. Хоть бы на этот раз все получилось удачно! Не хочется, чтобы повторилась августовская история, когда при поддержке артиллерии и авиации немцы, предприняв мощную контратаку, захватили польский город Окунев. Противник еще и теперь силен, ведь командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Вальтер Модель перебросил сюда танковую дивизию и дивизию СС «Мертвая голова», с которой мы встречались в Харькове. Здесь, у Праги, у него до трехсот танков.
Но, кажется, все нормально. Наши медленно продвигаются вперед. Теперь «ура» то вспыхивает, то затихает. Вот оно снова разносится слева и справа и неожиданно умолкает. Стучат ожившие вдруг крупнокалиберные пулеметы. Это — немцы.
Мы покидаем хорошо оборудованные огневые и катим орудия дулами вперед. А танки уже близко. Вот урчит мощный мотор одного из них. Но где же он? Хоть убей, а не виден в тумане. Появляется и мельтешит поблизости одинокий боец. Подбегая, кричит:
— Я поляк, я поляк... немецкий танк вжо! — и тычет рукой в туман.
— Ложись!
Поляк плюхается на землю.
Танк вырастает темным курганом и идет прямо на батарею, поводя длинным, высоко задранным стволом орудия. Потом опускает ствол, теперь жди — вот-вот ударит. А рядом пушка сержанта Скрибного, его расчет тоже видит этот «тигр». Гремит выстрел, снаряд рвет гусеницу танка, он с грохотом поворачивается на месте. Скрибный всаживает ему второй снаряд в бок.
Вступают в схватку остальные орудия батареи. Грохочут выстрелы пушек слева и справа. И фашисты пятятся. Постепенно гул их машин удаляется и затихает в тумане.
С земли поднимается польский солдат, отряхивается и смеется:
— Добже, друзи, добже вы его!.. — Он тут же скрывается в обломках каменного дома, присоединяется к своему батальону.
И все же к нам прорывается с десяток немецких танков. Пехота огнем из пулеметов отсекает автоматчиков и пропускает машины: мол, иптаповцы расправятся с ними. [206] Мы в упор расстреливаем танки, а в это время советская и польская пехота врывается на окраину Праги и тут же залегает. Прибегает задыхающийся от сильного напряжения связной от командира батальона Войска Польского.
— Перед нами гренадеры дивизии «Герман Геринг»... пулеметы и минометы не дают поднять головы. Выручайте, друзи! — просит он.
Сообщение о гренадерах не является для нас новостью: на совещании командир полка Юров говорил, что в конце июля Гитлер перебросил из Италии под Варшаву самую сильную на этом фронте танковую дивизию под командованием фельдмаршала Кессельринга. Что ж, всыплем и «Герману Герингу»!
Теперь и мы на туманных улицах Праги. Командир 2-го орудия сержант Сергеев двумя выстрелами в упор зажигает немецкий бронетранспортер. Зажигает он и вражеский танк. Орудие катит дальше. А завалы впереди страшные: в одной куче телеграфные столбы, металлические балки, покореженные трамваи, автобусы.
Взаимодействуя с поляками, наши гвардейцы опять продвигаются вперед. Поляки дерутся смело, решительно выбивают засевших гитлеровцев из подвалов и с чердаков. В ход идут гранаты, автоматы, штыки.
А связной от батальона Войска Польского то и дело появляется в батарее:
— Огонька, товарищ! Вон по тому чердаку!..
К полудню туман рассеивается и голубеет высокое небо. Гитлеровские бомбардировщики и штурмовики принимаются долбить Прагу, всю затянутую густым черным дымом. Бомбы рушат дома, клубы густой красной пыли висят над развалинами. Грохот новых и новых разрывов раскатывается над широкой бурлящей Вислой.
Однако бомбежка не проходит безнаказанно фашистским асам: наши зенитки сбивают двух «юнкерсов». Черно дымя, они стремительно падают вниз и рушатся в глубокую воду.
Появляются советские истребители, завязываются воздушные стычки. Небо над Варшавой вновь очищается.
Но все решает ночь на 14 сентября. Бои здесь не стихают ни на минуту. А утром — Прага свободна!..
Мы с Сухановым выходим на высокий берег Вислы. Река бежит широко и величественно. Крутояры над ней [207] изрыты снарядами и воронками от авиабомб. А на том берегу — Варшава. И она по-прежнему горит. Оглядываю местность вдоль берега. Куда только достает взор — везде полыхают огнем деревни. Белый дым стелется и над лесами, которые тоже горят. Два цвета видим мы вокруг — красный и белый. Они напоминают флаг Польши, возникающий над пеплом и развалинами.
Вечером наша истребительная противотанковая артиллерийская бригада покидает Прагу. Советские войска еще 6 сентября очистили восточный берег реки Нарев от немецких оккупантов, а через несколько дней после этого переправляются на западный берег, где отвоевывают и удерживают небольшой плацдарм. Гитлеровское командование направляет туда танки, чтобы сбросить горстку советских воинов в воду. Им нужна наша помощь, помощь иптаповцев.
Мы еще засветло подкатываем к сосновому леску возле Нарева и останавливаемся в нем. Вражеская артиллерия без конца обрабатывает этот пятачок. Моментами на том берегу виднеется деревушка Грабник. В бинокль я вижу, как разрывы снарядов подбрасывают и разносят стены домиков, вырывают еще зеленые деревья. А над Наревом кружат самолеты со свастикой на крыльях. Но их вновь рассеивают советские истребители.
Мы тоже включаемся в работу. Ведем огонь по противнику с закрытых огневых позиций всеми полками бригады. А вечером звучит команда — вперед! По наскоро наведенным мостам мы перемахиваем через Нарев и оказываемся на плацдарме.
Нас горстка на правом берегу реки. Горстка закаленных в боях воинов. На рассвете мы начинаем бои за расширение пятачка.
После часовой артиллерийской подготовки, которая ведется корпусной артиллерией из-за реки, мы вслед за пехотой катим свои орудия. Отлично знаем: у гитлеровцев здесь «тигры», «пантеры», «фердинанды». Значит, надо выбирать огневые с таким расчетом, чтобы бить танки и самоходки в бока. Взгляд мой падает на густой кустарник возле дороги, здесь и останавливаю батарею. Связисты быстро тянут телефонную линию от штаба полка и от стрелкового батальона. [208]
— Ты правофланговый, — сообщает мне командир полка Юров. — Позади у тебя река, понял? Не давай возможности врагу обойти тебя!.. Ну, ни пуха ни пера!..
— Есть, держаться! — кричу в трубку, а у самого на душе скребут кошки. Легко сказать, а вот как это сделать — удержаться на пятачке? Шутка ли, устоять под ударами танков!
Пока есть время, вновь взбираюсь на бугорок, чтобы с него еще раз оглядеть поле предстоящего боя, прикинуть, что еще предпринять.
Перед фронтом батареи небольшой лесок, а на опушке гитлеровцы чинят разрушенные накануне землянки, ходы сообщения, пулеметные гнезда, минометные позиции. Они работают небольшими группами по два-три человека. Правее — голое поле, левее... но там сектор обстрела 2-й батареи. Откуда же пойдут на меня немецкие танки?
Оценивая местность, гадаю: по голому полю не полезут, побоятся гаубиц из-за Нарева. Правее танков быть не может. Да, пожалуй, гитлеровцы попрут прямо из леска, рассчитывая подобраться незамеченными. Танки пойдут на батарею в лоб, бить их будет очень трудно. Даже подкалиберные снаряды, которых у нас полный достаток на батарее и есть запас на берегу, дадут пятьдесят — семьдесят процентов рикошета. А что, если заставить танки двигаться так, как надо нам — вдоль фронта батареи? Как сделать, чтобы фашисты развернули к нам свои машины уязвимыми местами?
Правее меня низенькие кустики. Что, если соорудить в них ложную позицию? Выставить что-то наподобие орудийных стволов и время от времени жечь там порох, чтобы эти вспышки заметили немецкие танкисты, как это было под Белгородом в июле сорок третьего? Тогда они обязательно примут решение в первую очередь уничтожить эту фланговую, очень опасную для них батарею, а повернув на нее, как раз подставят нам свои слабо защищенные бока. Надо испробовать!
Возвратившись, даю необходимое распоряжение командиру взвода управления лейтенанту Грибову. Поняв меня с полуслова, он берет трех бойцов, захватывает все необходимое для работы и уходит.
Гляжу на часы — мало времени, хоть бы успел Грибов!.. [209]
Но гитлеровцы опережают нас. Мы ждем артподготовки, а они уже лезут по всему фронту наревского пятачка. То, что идут тяжелые танки, становится ясно по все нарастающему гулу сильных моторов. Но машины еще не видны, прутся лесом, с треском ломая деревья. Так и есть, хотят скрытно подойти почти вплотную к узенькой нейтральной полосе.
— Ты бери на себя танки, мы их пропустим! — кричит в телефонную трубку командир пехотного батальона. — А мы отрежем от них автоматчиков. Понимаешь?
— Отлично понимаю.
— Смотри в стереотрубу: из рощицы выползли два десятка машин. Ну как?
— Вижу...
Нередко мне приходилось встречаться с фашистскими танками, и всякий раз их появление обязательно вызывало смутный, подсознательный страх. Не смяли меня в Жлобине и под Бобруйском, не подбили в Пропойске, а вот живым закопали в Добруше. Признаться откровенно, я боялся повторения той истории: один раз мне удалось воскреснуть из мертвых, второго такого случая может не быть... Приближение вражеских машин заставляет усиленно работать мысль, молниеносно рождает план борьбы с ними.
На этот раз у меня возникло желание дать первый меткий залп. Именно первый! Он, как хороший запев песни, поднимает настроение, удваивает силы! Приказываю зарядить орудия подкалиберными.
Танки уже близко. И идут они не шеренгой, а уступами. Впереди четыре громоздких «тигра». Они хорошо видны, но в лоб их не возьмешь. А важно сбить именно эти первые, потому что средние, идущие за ними, наверняка повернут назад, оставшись без такого прикрытия. Так уже бывало не раз.
Я стою в траншее, грудью навалившись на бруствер. Ощущаю, как дрожит под танками земля, как ходуном ходит она под этой грохочущей махиной. Однако стрелять еще рано, надо подпустить их поближе, метров на пятьсот — шестьсот. Танки переваливают узенькую нейтральную полосу, и сразу по ним бьют шесть или семь станковых пулеметов. Это командир батальона пехоты снимает немецких автоматчиков с брони, выкуривает их из-за низких башен, расстреливает на земле. [210]
Вот теперь можно бы бить по танкам, повернись они боком. Но не поворачиваются, звери, ползут и ползут. Начинают даже стрелять, однако не делают никаких поворотов. А что командир взвода управления Грибов? Осуществит ли мой замысел? Успеет ли что-нибудь сделать?..
«Тигры» ползут медленно. По ним начинают бить сорокапятки. Пулеметы еще яростнее высекают синеватые искры из брони. Автоматчики сползают с машин и валятся на землю.
Мы на батарее, изготовившись, ждем. Здесь пока не падает ни одного снаряда. Пока... Бой разгорается, и приходит пугающая мысль: гитлеровцы могут просто проутюжить нашу пехоту и заодно раздавить иптаповцев. Что же Грибов?..
Наконец-то мелькают яркие вспышки в кустарнике правее батареи. Создается впечатление, будто оттуда в самом деле стреляют орудия. Наша маленькая хитрость удалась: передние «тигры» поворачивают и берут направление на кустарник.
У меня радостно колотится сердце. Подаю команду для всех четырех пушек. Еще минута — и гремит залп, очень удачный и меткий залп! Подкалиберный снаряд — это смертельное жало на ведущих медных поясках, очень опасное для тяжелых машин. Подкалиберный легко прошивает толстую броню «тигров». Первые четыре машины, пылая, застыли на месте. Гремит второй залп.
Но не все немецкие танки подставляют под выстрелы свои бока. Задние напирают на батарею, раскачивая хоботы орудий. Вот-вот ударят. Их надо упредить! Даю команду, и раздается новый залп. Подкалиберный разносит гусеницу «тигру», он резко останавливается, стряхивая с брони автоматчиков. Свалившись на землю, они начинают бешено отстреливаться.
На выручку нам приходят ротные и батальонные минометы. Часто и дружно хлопают выстрелы. Между идущими на батарею вражескими танками мелькают вспышки разрывов, оставляющие сизые дымки. Гитлеровцы прячутся за броней машин, забираются в ямы и окопы, ведут беспорядочную стрельбу.
Внезапно ярким огнем озаряется лесок перед нами. В нем все кипит, клокочет, взлетают ввысь вывороченные из земли деревья. Это вступает в дело наша крупнокалиберная [211] артиллерия, она ударила по обнаруженному в лесочке скоплению немецких машин.
Вражеские танки уползают, на поле боя остаются только те, над которыми полыхает огонь...
Семь раз в течение дня гитлеровцы кидаются на наш пятачок и семь раз откатываются назад, оставляя сожженную технику и убитых солдат. Если утром площадь плацдарма была не более ста гектаров, то теперь она резко увеличилась. Наши пехотинцы окапываются у самого леска, из которого утром выходили грозные «тигры».
В полдень следующего дня над нами появляются «мессеры». Они проносятся, рассыпав множество разноцветных листовок. В них наряду с обычным пропагандистским бредом звучит угроза: «...у нас появилось новое мощное оружие, не хуже ваших «катюш»...»
На следующий день рано утром это «мощное оружие» обстреливает наш передний край. То и дело мелькают вспышки разрывов. Щедро сыплются снаряды.
Нас с Сухановым этот налет застает на открытом месте. Упав на землю, оба лежим не шевелясь. А вокруг бушует море огня.
— Фашистская «катюша» — это эрзац, она не чета нашей, — заключает Суханов. — Сыпанула бы наша, хрен бы мы тут улежали с вами.
— Это точно, — соглашаюсь с ним.
Пролежав несколько минут, мы начинаем гадать, что немцы предпримут дальше.
— Вслед за этим обстрелом должны пойти танки, — предполагает Суханов.
— Все может быть, — говорю я.
— У них уже выработался определенный шаблон действий.
— Тоже верно...
Гляжу на часы: ровно девять. Хватит валяться. Выбирая места, где не так плотен огонь, мы вначале ползем, потом вскакиваем на ноги и бежим. На батарее появляемся вовремя: гитлеровцы как раз начинают атаку. Из того же самого леска наползают немецкие танки с автоматчиками на броне. На этот раз они несутся в нашу сторону на предельных скоростях. Танкисты, видимо, полагают, что их новое оружие испепелило все и вся, а потому решили, что им достаточно только проскочить по плацдарму и проутюжить его. [212]
На этот раз мы подпускаем врага совсем близко. А потом стреляем залпами, наверняка. Наши пехотинцы отсекают пулеметным огнем автоматчиков от машин и не дают им подняться. Мы отбиваем атаку танков, несколько машин сжигаем, остальные трусливо отползают к тому самому леску, из которого недавно вышли.
В небе появляются «илы», они снижаются и, миновав нейтралку, поливают фашистов из настоящих «катюш». Потом проходят над леском, и в нем опять все горит и рушится...
Ночью к нам на плацдарм прибывает подкрепление: около пятидесяти танков Т-34 и самоходные установки АСУ. Рядом занимает позиции и окапывается одна из гвардейских дивизий 65-й армии. Образуется как бы второй эшелон. Это значит, что можно начать расширение нашего пятачка!
На батарею доставляют новую партию подкалиберных.
А утром в двух шагах от меня плюхнулся и оглушительно разорвался тяжелый немецкий снаряд. Я упал на землю и потерял сознание. Пришел в себя в блиндаже. Левое плечо и вся рука перемотаны бинтами. Перед глазами синие, зеленые, желтые круги... Возле меня хлопочет полковой врач.
— Ничего, ничего, — успокаивает он. — Полежишь в госпитале, без этого тебе нельзя...
— Что на плацдарме? — перебиваю я.
— Порядок, — говорит доктор. — Наши уже за леском. Хорошо пошли вперед, очень хорошо!..
После госпиталя я уже не попал в действующую армию: ВТЭК признала меня инвалидом войны второй группы.
А новости с фронта поступали радостные. В конце декабря наши войска окружили вражескую группировку в Будапеште и затем уничтожили ее. Успешно шло сражение за Варшаву, в котором, несомненно, принимали участие и иптаповцы 439-го. Кто тогда командовал моей бывшей 3-й батареей? Как там капитан Егоров (ему еще в августе присвоили это очередное звание)? Жив ли мой верный ординарец Суханов?.. [213]
Накануне нового, 1945 года пришло письмо из батареи. Его прислал писарь Сидоров. Он сообщил печальную весть: на подступах к Варшаве погиб командир взвода управления батареи Грибов вместе с разведчиками, среди которых был и Алеша Суханов. Ранен и тоже находится в госпитале командир огневого взвода Волков. Убит командир огневого взвода 1-й батареи лейтенант Скрипкин.
Ничего не сообщил писарь о капитане Егорове. А так хотелось бы знать, где он, что с ним.
Всенародный праздник — День Победы над гитлеровской Германией — я встретил в Велиже. Смоленский обком партии направил меня сюда после госпиталя редактором районной газеты.
От однополчанина по 500-му Андрея Андреевича Маляра мне удалось узнать, что 115-й гвардейский иптап (это наименование было присвоено 500-му после Сталинградской битвы) участвовал в освобождении от немецко-фашистских оккупантов Румынии, ряда городов Венгрии, победно прошел по земле Австрии. Гвардейцы 115-го вышли на восточный берег Влтавы в Чехословакии и встретились там с солдатами американской армии.
А как 439-й?
После освобождения Варшавы полк участвовал во взятии Лодзи и города-крепости Быдгощ. А 2 мая 1945 года иптаповцы 439-го вместе с другими частями и соединениями Красной Армии громили окруженную группировку фашистов в самом Берлине. Многие, видимо, оставили свои подписи на черных от дыма и копоти стенах поверженного рейхстага, чего, к сожалению, не довелось сделать мне.