На голой высоте
На следующее утро мы с Тюней продолжаем собирать артиллеристов и направлять их на пункт сбора, за Боровую. На дорогах и тропинках расставлены посты, мы ходим от одного к другому. Ждем. По проселку от хутора Подлиман мчится полуторатонка. Когда она поравнялась с нашим постом, я увидел в кабине капитана Захарова. Голова его в бинтах с пятнами засохшей крови. Заметив меня, он приказывает шоферу остановиться.
— Здорово, Василий! — подбегаю к нему.
— Политика, привет!.. А я вот, привез...
Не договорив, он кивает на кузов. Поднимаюсь на колесо. На плащ-палатке лежат бездыханные тела капитана Гонтарева и командира батальона из 617-го стрелкового полка капитана Иванова.
— Где подобрал?
— Вместе дрались с фашистами... Ты про побоище на Голой высоте что-нибудь слыхал?
— Да, немного, от бойцов.
— Вот там и погибли ребята... Вечером расскажу... Расспросив, где найти санчасть полка, капитан Захаров укатил туда.
В сумерках мы с Тюней разыскали Захарова. Начальник санчасти военврач второго ранга Федор Горжий обработал его раны и перевязал их. Теперь капитан чувствовал себя лучше. Сидел с нами, курил, рассказывал о том, что произошло неподалеку от Оскола.
В то трагическое утро начальник связи артполка подался с КП в третий дивизион. Командир полка Степанов приказал помочь командиру третьего дивизиона капитану Попову организовать отход и одновременно прикрыть [71] огнем батальоны 617-го стрелкового полка, покидающие передний край.
Путь из Щуровки лежал через села Савинцы, Кунье, Котляровка, Бахтын у самого берега Оскола. Там — переправа, а за железной дорогой место сосредоточения.
Артиллеристы замыкали боевые порядки пехоты, поминутно останавливаясь и приводя орудия к бою. Они били прямой наводкой по наседающим немецким танкам. В одной из схваток дивизион уничтожил около трех десятков танков и бронетранспортеров, но сам потерял все двенадцать орудий.
Захаров следовал вместе со старшим адъютантом штаба дивизиона лейтенантом Литвиновым. Его сразил осколок снаряда, а капитан чудом остался в живых. Пробираясь дальше в одиночку, он отклонился от маршрута и вновь попал в Бригадировку. Решил проверить, все ли имущество связи забрал Немировский. В блиндаже бывшего КП полка было пусто. Значит, сержант подмел все начисто. Но добрались ли они с Аней Архиповой до Оскола?
На окраине села капитана Захарова застала яростная бомбежка. Но он остался невредимым и решил выбираться из него.
На выезде из Бригадировки скопились обозы пехоты и артиллеристов первого дивизиона. Многие повозки были разбиты, десятки лошадей лежали в лужах спекшейся крови. Знакомой штабной упряжки нигде не было видно. «Значит, выбрались», — с облегчением подумал Захаров и быстро зашагал на восток.
Солнце давно перевалило за полдень, когда перед ним открылась голая, как коленка, высота. Поднявшись на нее, капитан увидел двух бойцов. Они сидели в щели и наблюдали за степью.
— Что вы здесь делаете? — удивленно спросил Захаров.
— Танки немецкие выслеживаем, — ответил один из бойцов.
— Все отступают, а вы выслеживаете?
— Нам такую задачу поставили.
— Да вас же танки сомнут! Что вы двое против них?
— Не двое, а целый батальон. А командиром у нас капитан Иванов. [72]
— Постой-постой, значит, вы из шестьсот семнадцатого? Не раз бывал у вас под Чугуевом... Я из пятисотого артиллерийского.
— Так мы вас знаем, товарищ капитан!..
Один боец остался на посту, другой вылез из щели и повел Захарова к командиру своего батальона.
— Артиллерия пожаловала! — радостно встретил Захарова приземистый черноголовый комбат Иванов. — Где же ваши орудия? Вот бы кстати они были сейчас!
— Лучше скажи, чего ты здесь, на Голой высоте, торчишь с батальоном? — зло произнес Захаров. — Когда вы отрывались от противника, мы прикрывали вас своим огнем. Я думал, ты с батальоном давно за Осколом.
— Был бы, — хмурится Иванов. — Но мой батальон выделен в группу прикрытия основных сил дивизии. Вот бы усилить его вашими гаубицами!
Захаров вздохнул:
— Растрепали наш полк. Орудия остались без упряжек.
— Ну дела... А нас тут накрыла авиация... Да ничего. С места не сдвинулись. Правда, человек пять убито... Теперь ждем танки... Не с хутора, нет! — перебивает он пытавшегося что-то возразить Захарова. — Они почему-то обходят этот хуторок.
— Откуда знаешь, что обходят?
— Разведка донесла. Да ты у нас не один из вашего пятисотого, Гоптарев тоже здесь, начальник вашей разведки.
«Миша?.. Вот кто наверняка знает, проследовал ли наш штабной обоз к Осколу. Сейчас же и разыщу его». Захаров поднялся, но его остановил командир батальона: наблюдатели оповестили о появлении немецких самолетов.
Обработав высоту, бомбардировщики убираются восвояси. После короткой паузы начинают рваться снаряды и мины.
— Ну, немцы подтянули пушки и минометы, — зло говорит Иванов. — А где ваши орудия, капитан?
Захаров молчит. Он хорошо понимает командира батальона, оставленного, можно сказать, голышом в степи. Гаубицы прикрыли бы его от танков, которые появятся с минуты на минуту, завязали бы дуэль с вражеской артиллерией [73] и минометами, оттянули бы огонь на себя. Но артполк остался без орудий...
Поблизости ахнул тяжелый снаряд. Иванов и Захаров присели в траншее и насторожились. Немцы стали бить интенсивней, но вскоре перенесли огонь и стали молотить по самой макушке высоты. Капитаны облегченно вздохнули: там не было ни одного бойца.
Иванов озабоченно выглянул из траншеи, приказал связисту узнать у командиров рот, велики ли потери. Но в ротах, как передали комбату, урон незначительный. По подсчетам комбата, человек двадцать легкораненых и около десяти убитых.
Однако стрельба усилилась. Обнаружив батальон на пути к переправе, фашисты стремятся смешать его с землей, кроют из орудий и минометов. Но неожиданно стрельба ослабела и прекратилась. Над высотой повисла опасная тишина.
— Не иначе как очередь за танками, — мрачно произнес Иванов.
Захаров согласно кивнул.
Фашисты не заставили себя ждать. Им надо быстрей подойти к реке, наладить переправы, двинуть силы на восточный берег Оскола. Появляются танки, за ними во весь рост идут автоматчики.
Иванов и Захаров разгадали замысел врага: перепахав бомбами и снарядами высоту, он проутюжит ее гусеницами, чтобы затем взять в плен уцелевших бойцов, а тех, кто не сдастся, выжечь автоматным и пулеметным огнем.
— Батарея и петеэр, к бою! — громко, чтобы слышали все, подает команду Иванов. — Приготовить ручные и противотанковые гранаты!..
Грозно надвигаются танки. Перед ними — горб высоты, а с него открывается вид на долину реки.
Бойцы молча глядят на приближающиеся машины. Мелькают черные кресты на боках, орудийные стволы, узкие смотровые щели, посверкивающие траки гусениц, низко вращающиеся орудийные башни, гнезда, из которых смотрят пулеметы.
Но танки не открывают огня.
— Психическую устраивают, в душу их... — сквозь стиснутые зубы цедит комбат, — Хотят, чтобы мы драпанули. Не выйдет! [74]
Минута, две, три... Гул стремительно нарастает, высота подрагивает от движения тяжелых машин. Танки так близко, что промазать из пушек по ним нельзя. Иванов понимает это и дает команду: «Крыть!»
Звучат первые залпы сорокапяток.
Пересыпая речь отборной руганью, Иванов передает команду «Крыть» из петеэр.
А танки все прут и прут. Раздается второй залп пушек, дружней прокатываются всплески выстрелов противотанковых ружей. Передние машины, словно споткнувшись, останавливаются и, к радости бойцов, начинают дымить. А самая первая, командирская машина горит, как подожженная бочка мазута.
Колонна в замешательстве останавливается. Из-за горящих машин немцы бьют по сорокапяткам, и те умолкают. Но выручают пехотинцы: под гусеницы фашистских танков летят связки гранат. Однако танков много. Замедлив было движение, они снова утюжат окопы и траншеи, а затем выползают на горб высоты и переваливают через него.
Ситуация создалась критическая. В считанные минуты надо было найти выход, принять решение.
«Танки проскочили, и с этим ничего не поделаешь. Но без пехоты и саперов танкисты сами не станут наводить переправы. А переправы, построенные нашими, наверняка уничтожены. Покружат немецкие танки на берегу да с тем и останутся. Значит, главное сейчас — преградить дорогу живой силе врага. Этим и займемся. Иного решения быть не может!»
Комбат быстро изложил свои соображения капитану Захарову. Тот поддержал боевого друга, и работа закипела. Узнав положение в ротах и убедившись, что они боеспособны, капитан Иванов немедленно отдал необходимые приказы и стал наблюдать в бинокль за подступами к высоте. Длинная колонна автомашин и бронетранспортеров спешила вслед за танками, которые уже окрылись за горбом.
Две оставшиеся сорокапятки, десяток противотанковых ружей и пулеметы ждали команды комбата.
Машины уже на подходе. Натужно воют моторы на крутизне. Но, разглядев впереди сожженные танки, гитлеровцы [75] останавливаются. Из машин высыпают автоматчики, выстраиваются цепочками и берут автоматы наизготовку.
— Эй, пулеметчики, огонь! — кричит Иванов.
Дружно и слаженно работают «максимы». Немецкие автоматчики, только что тянувшиеся к линии окопов батальона, быстро залегают и яростно отстреливаются. Когда пулеметы стихают, гитлеровцы опять вскакивают и несутся вперед. А пулеметчикам только это и надо! Перекрестными очередями они косят вражеских солдат.
В ходе боя Иванов разделил батальон на две части! одна продолжала прижимать к земле автоматчиков, другая отражала натиск бронемашин. Дело пока шло успешно. Бойцы подожгли три бронетранспортера и несколько автомашин, крытых синим брезентом. В рядах противника началось смятение.
«Еще одно усилие, еще один дружный ответный удар — и гитлеровцы не выдержат, покатятся назад», — подумал капитан Захаров.
Иванов мог бы ударить, выдвинув вперед правофланговую роту, но тогда остался бы без резерва и прикрытия. А это было неразумно. Он приложил все усилия, чтобы отбить атаку, не трогая резерва.
Тем временем на передний край батальона выдвинулись немецкие бронетранспортеры. Иванов и Захаров увидели, как разворотливые машины на бешеной скорости проскочили мимо первых траншей и резко затормозили. Из кузовов высыпали солдаты, не оглядываясь, вступили в бой.
Захаров понял, что теперь не миновать рукопашной. Люто сверкнув глазами, он проверил лежавшую рядом винтовку, вложил новую обойму в пистолет.
Ружейно-пулеметная трескотня на левом фланге не стихала ни на минуту. Потом достигла наивысшего накала. Теперь она вскоре должна прекратиться. Тогда бойцы поднимутся в штыковую.
Переведя взгляд вправо, на выжженный внизу хуторок, капитан Захаров заметил, что там остановилась наша полуторка. Но тут же забыл об этом. Его толкал в бок комбат Иванов:
— Ну, пора!..
В следующий миг комбат легко выпрыгнул из траншеи и, взяв винтовку наперевес, с криком «Ура! В атаку!» устремился [76] на врага. Вслед за ним, словно ветром, выдуло из окопа и капитана Захарова.
...Захаров машинально хватается за перевязанную голову, но тут же опускает руки и сжимает кулаки. Оглядев нас, минуты три молчит, припоминая что-то. Потом глухо говорит:
— Бежал я за комбатом и тоже кричал «ура», не слыша своего голоса. На том склоне все тогда потонуло в мощном раскате других голосов. Ведь за нами поднялся и устремился на врага весь батальон... Что было дальше — словами не передашь! Дрались отчаянно. И своего добились. Батальон приковал к себе главные силы врага, задержал их продвижение. Выполнил задачу, ради которой был оставлен на склоне Голой высоты. А на рассвете из хуторка подкатила та самая полуторка... Мы с водителем отыскали Гонтарева и Иванова, вот и привезли сюда...
Мы с Тюней долго сидим молча, потрясенные услышанным. Капитан Захаров очень устал, пока говорил, и теперь лежит притихший. А когда мы прощаемся с ним, вдруг спрашивает:
— А как Немировский с Архиповой? Живы?
— Половины штабного обоза нет... Их тоже.
— Жаль радистов. Да и без рации как без рук, — вздыхает капитан.
Гаснет тихая июньская ночь над селом Стельмаховка. Мы с Тюней лежим на хрустящей соломе под яблоней. Остро пахнет с грядок укропом, сочным зеленым луком, молодыми завязями огурцов. А за садом в густой сини неба гудят бомбардировщики, иногда ухают тяжелые орудия. Обоим не спится, все думаем о схватке на Голой высоте, о гибели батальона, об Иванове и Гонтареве... Вспоминаем Немировского и Архипову. Погибли или попали в плен?
Сколько потеряно бойцов и командиров! Из 147 комсомольцев в полку уцелело лишь 87 человек. Завтра надо провести комсомольское собрание, рассказать об отличившихся, поднять боевой настрой у ребят. Впереди еще жестокие схватки с фашистами...
Тюня тоже лежит с открытыми глазами. О чем думает секретарь партийного бюро полка? Наверно, о том [77] же, о чем и я. И о партийном собрании, которое намечалось на завтрашний день.
Тюня грузно ворочается с боку на бок, потом негромко спрашивает:
— Ну что, Георгий?
Мне показалось, что Иван Алексеевич хочет отвлечься от тяжелых мыслей. И я сказал, что думаю о том, как хороша ночь.
— Да, дружище, чудесная ночь! Все в такие минуты припоминается. — Голос у моего друга делается мягким, проникновенным. — Родное село мое Макишин на Черниговщине, километров на семь в длину протянулось. И все в садах... Там у меня сестра Алена. А братан Григорий на флоте, его призвали на год раньше меня... А еще болит сердце по жене и сыночку. Как-то они там? Сынок у меня Василечек-колокольчик.
— А где они остались, Иван Алексеевич?
— В Пилипчах, у тещи. Там и садик у старой, такой, как этот...
Над садом в сторону Оскола проносятся наши бомбардировщики. Мы умолкаем и прислушиваемся: скоро на западном берегу Оскола, занятом немцами, глухо раздаются разрывы бомб.
...Утром 24 июня меня и Тюню вызывает комиссар полка Телушкин. Когда мы вошли в хату, где он остановился, сразу заметили, что Михаил Васильевич мрачен. Там же находился батальонный комиссар Андрей Никанорович Цыбульченко.
— Вот что, товарищи, — говорит Телушкин, как только мы доложили о себе, — надо провести партийное и затем комсомольское собрания. К собраниям следует хорошо подготовиться. Желательно, чтобы высказалось как можно больше коммунистов и комсомольцев. То, что нам пришлось отступить за Оскол, произвело на некоторых удручающее впечатление... Его необходимо рассеять. Война не кончилась, впереди нас ждут еще жестокие бои, к ним надо быть готовыми.
Хлопот в связи с подготовкой собраний у нас с Тюней много. После тяжелого отступления ряды коммунистов и комсомольцев поредели, ведь полк потерял за эти роковые дни около трети личного состава.
Ровно в двенадцать дня 25 июня начинается партийное собрание. Колхозный клуб подготовлен нами неплохо, [78] хотя в оконных рамах нет стекол — их вышибло во время бомбежек. Открывает собрание секретарь партбюро политрук Тюня. Загорелое лицо Ивана Алексеевича сурово, вокруг умных глаз углубились морщинки, взгляд стал острей и строже. На крепкой загорелой шее ярко выделяется полоска белого подворотничка.
За столом президиума кроме Тюни командир полка подполковник Л. Н. Степанов, комиссар — батальонный комиссар М. В. Телушкин, агитпроп полка батальонный комиссар А. Н. Цыбульченко, командир орудия старший сержант И. И. Гетман, командир батареи, в бою принявший на себя командование дивизионом, капитан А. Н. Тарнавский и командир первого дивизиона майор Т. Б. Кащенко.
Тарнавский неотрывно смотрит куда-то в зал. По выражению лица нетрудно догадаться, что мысли его там, на высотах, где насмерть бились с врагом батареи дивизиона. Впрочем, недавними жестокими испытаниями жил весь полк, и не у одного Тарнавского в глазах залегла скорбь. Но в речах выступающих нет уныния. Разговор идет откровенный и честный. Люди полны решимости драться до последней капли крови и горячо верят в победу. Говоря об этом, приводят примеры мужества и стойкости своих товарищей, подчиненных.
Захаров все еще находится в санчасти, поэтому Тюня рассказал о гибели батальона капитана Иванова ради спасения главных сил диви-зии, о геройской смерти капитана Михаила Гонтарева и о ратном подвиге начальника связи нашего артполка капитана Василия Захарова.
Андрей Никанорович Цыбульченко поведал о поединке сержанта Немировского с немецкими танками и его смерти на поле боя.
Желающих высказаться оказалось много, и каждого внимательно слушали коммунисты. В заключение выступил комиссар полка М. В. Телушкин.
— Да, — сказал он сурово, — мы остались с одной гаубицей. Но полк жив, и люди готовы стоять насмерть, как прежде. Отступление не только не сломило нашего духа, но укрепило его!..
После партийного собрания командир и комиссар полка уехали в штаб дивизии. Когда они возвратятся, станет ясно, что делать нам, артиллеристам, оставшимся с [79] одной пушкой-гаубицей: ждать матчасть здесь или следовать за получением ее в тыл.
На комсомольское собрание пришли девяносто молодых артиллеристов. Три человека появились только сегодня, они выходили из окружения во главе с командиром огневого взвода лейтенантом Александром Охрименко.
От партийного бюро полка присутствовали политрук И. А. Тюня и агитпроп А. Н. Цыбульченко. Андрей Никанорович пришел специально, чтобы рассказать о героическом поединке комсомольца сержанта Алексея Немировского с немецкими танками.
— Об этом подвиге должны знать все, — волнуясь, начал батальонный комиссар.
А дело было так.
Алексей Немировский с радисткой Архиповой, попав под бомбежку, отбились от штабного обоза. Их повозка вихрем влетела в село Чистоводовка, где находился и сам Цыбульченко, следовавший со штабом 2-го дивизиона. Круто развернувшись, упряжка радистов дышлом врезалась в ствол высокого темного дуба. Вылетевшие с повозки Немировский и Архипова едва успели укрыться в траншее поблизости, как снизившийся «мессер» дал длинную очередь по упряжке. Кони пали, скошенные пулями, а сержант с Аней мгновенно открыли огонь по «мессеру».
Когда самолеты отхлынули, радисты вылезли из траншеи и осмотрели рацию. РБ-6 была разбита.
Начался новый налет, Немировский с Архиповой принялись палить по самолетам из карабинов. И тут произошло чудо! Один из «мессеров», не выходя из пике, врезался в землю.
Вскоре небо над селом очистилось. Наши радисты, подхватив вещмешки и оружие, перебегая от дерева к дереву, от дома к дому, стали выбираться из села. Тут они и увидели немецкие танки.
Не теряя времени, Немировский и Архипова спрыгнули в ближайшую траншею и принялись наблюдать за автоматчиками.
Все это видели находившиеся неподалеку Цыбульченко и командир 2-го дивизиона капитан Попов. Чтобы помочь [80] радистам, капитан Попов послал связного в одну из батарей с приказом ударить по танкам. А танки направляют орудия на дома. Они настолько близко от траншеи, где сидят Немировский и Архипова, что невооруженным глазом можно рассмотреть на броне черные кресты в белом окаеме, смотровые щели в лобовых и боковых щитах, вмятины и царапины от пуль и снарядов. Танки стоят, моторы работают на малых оборотах. Гитлеровцы, видимо, изучают село. Но длится это недолго.
Гулкие удары танковых пушек рассекают тишину. Не успел отгреметь залп, как тут же ревут моторы. Танки почти разом приходят в движение.
Левее села дважды рявкает наше тяжелое орудие. От метких снарядов приподнялась и свалилась на землю башня одной машины, забуксовала на месте вторая.
Танки гремят слева и справа. Слышится немецкая речь. Это за машинами торопятся автоматчики.
Приподнявшись над бруствером, Немировский замахивается и с силой швыряет связку гранат под ближний танк. Раздается взрыв, танк останавливается. Еще бросок — и уже вертится на одной гусенице следующая машина.
Выбравшись из траншеи, отважный сержант успел швырнуть в цель третью связку гранат и рухнул на землю, сраженный осколками разорвавшегося вблизи снаряда...
— Пришла очередь нам вступить в схватку с танками врага, — говорит после паузы батальонный комиссар. — А когда уже ночью мы с капитаном Поповым нашли траншею, где оставалась Архипова, когда разыскали танк, перед которым упал Алексей Немировский, то ни его трупа, ни трупа радистки не обнаружили. Так и осталось это для нас загадкой...
В зале колхозного клуба воцаряется напряженная тишина.
— Дайте мне слово! — поднимается вдруг белозубый пышноволосый лейтенант Саша Охрименко и медленно направляется к трибуне.
«Что он может знать?» — мелькает у меня мысль.
Взглядываю на Цыбульченко и Тюню. На лицах агитпропа и секретаря партбюро полка застыло недоумение.
А Саша Охрименко уже дошел до трибуны. [81]
— Товарищи, — звенит его голос. — Как известно теперь, под селом Чистоводовка в бою с врагом была разбита наша первая батарея. С наступлением сумерек все, оставшиеся в живых, собрались вместе и двинулись к Осколу... Вот тогда-то в трех или четырех километрах от реки мы и набрели на свежий могильный холмик. Над ним увидели что-то вроде памятничка из пяти снарядных гильз. Четыре гильзы были почти полностью в земле, а на пятой, что была воткнута в грунт наполовину, чем-то острым было нацарапано: «Здесь похоронен сержант А. М. Немировский, павший смертью храбрых в боях с фашистами».
— Как туда попал Немировский?
— Кто мог столько километров нести покойника?
— От каких снарядов гильзы на могиле?..
Вопросы из зала сыпались один за другим. Ответить на них не мог никто из нас.
Из штаба дивизии командир и комиссар полка привезли приказ — двигаться в глубокий тыл.
Раннее утро. Протяжно и призывно поют рожки горнистов. Мгновенно оживают сады, по селу слышатся хриплые со сна голоса. После короткого завтрака полк строится подивизионно. Подполковник Степанов громко читает приказ:
— Отходить... Ближайший пункт — Россошь, Воронежской области...
Как стоим, так и трогаемся в путь: 1-й, 2-й, 3-й дивизионы, штабная батарея, обозы. Замыкает колонну единственная пушка-гаубица старшего сержанта И. И. Гетмана, уцелевшая после боя в степи.
Мы с Тюней шагаем рядом, долго молчим. Да и о чем говорить?
Невеселое дело — отмеривать километры на восток.
За молодым леском спускаемся в лощину. Тюня вдруг торопливо открывает планшетку, приседает на корточки, достает карту, сверяется с местностью. Потом тычет пальцем в квадрат, где тянется голубая жилка реки, гладь которой поблескивает неподалеку от нас, тревожно смотрит на меня.
— Видишь, друг? Эта речка протекает уже не по Украине... [82]
В голосе его боль и ненависть, такая ненависть к врагу, какая только способна взрасти в человеческом сердце.
Заправив карту в планшетку, он наклоняется и долго скребет в ладонь сухую, неподдающуюся землю. Потом выпрямляется, нюхает ее и медленно сыплет серо-черные комочки к своим ногам.
— Мы еще вернемся к тебе, батьковщина! — тихо, но твердо говорит политрук. [83]