Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

На боевом курсе

Как-то вечером после полетов капитан Царев собрал летный состав и сообщил, что командование объявляет конкурс на лучшую эмблему полка (тогда во многих частях на фюзеляжах самолетов рисовали эмблемы). В 826-м полку, например, на фюзеляжах красовались львы. А у нас не было ничего. Вот и решено было провести конкурс. Шуму по этому поводу было много. Каждый предлагал, кричал, доказывал. Капитан слушал, слушал, а потом ему надоело и он сказал:

— Митинг по этому поводу закрываю, потому что толку от этого ора никакого. Вы лучше нарисуйте и завтра отдадите мне, а там посмотрим.

Это было разумное решение. Споры тотчас улеглись, и каждый стал обдумывать свой вариант эмблемы.

Мы с Костей Шуравиным тоже уединились. Правда, я рисовать не умел совсем. А Костя оказался хорошим художником. Мы обсуждали различные варианты, а Костя их тут же воплощал в рисунках. Уже была целая кипа рисунков, но ему все это почему-то не нравилось.

Утром Костя вручил капитану рисунок: в круге, во весь диаметр, распростер свои могучие крылья орел, в лапах у него извивалась змея. [40]

За два дня было подано много различных рисунков, но командование полка утвердило Костин. Он стал эмблемой нашего 639-го полка. Костя своею рукой нарисовал эту эмблему на фюзеляже своего самолета, потом на машине комзска и по дружбе — на моей. Потом, чтобы упростить дело себе и другим, он целый день выпиливал из фанеры трафарет. И вскоре на всех самолетах полка расправили свои крылья Костины орлы.

К этому времени Шуравин сделал уже четыре боевых вылета. А я — ни одного. Капитан Царев успокаивал меня:

— Не волнуйся, Ладыгин, вот эскадрилья получит задание попроще, полетишь и ты. Следующая очередь твоя, обещаю.

Ну что тут можно было возразить? Уж такова была традиция, что на первый боевой вылет действительно старались послать молодого летчика туда, где меньше было зениток и наименьшая вероятность встретиться с истребителями врага. Это возможно было только потому, что боевые действия наземных войск были пока ограничены.

Однако случай, который произошел в соседней дивизии, стоявшей неподалеку от нас, опять отодвинул сроки вылета молодых летчиков нашей эскадрильи.

Разведка донесла, что на одной железнодорожной станции стоит эшелон. Соседи направили туда шестерку «илов». В их числе были два летчика, сделавшие всего по нескольку боевых вылетов. На подходе к станции группу встретили плотным огнем вражеские зенитки. «Илы», естественно, стали маневрировать. Один из молодых, увлекшись маневром, а может быть, от растерянности, слишком сильно рванул свой самолет вверх и в сторону и потерял из виду остальных, очевидно, закрыв их плоскостями своего самолета. Забыв, что ниже его, рядом, находятся его товарищи, не видя, что там делается под ним, он резко кинул свой «ил» вниз. Вот тут и произошла трагедия. Он сверху врезался в самолет командира звена, который шел впереди. Обломки обоих самолетов рухнули на землю к радости врагов. Этот трагический случай разбирался во всех полках не только с молодыми летчиками, но и со всем летным составом, включая и стрелков. Им было вменено в обязанность давать красную ракету, если соседний самолет окажется слишком близко от впереди идущего.

После этого молодежь стали вводить в строй еще осторожнее.

Почти все молодые летчики уже прошли боевое крещение, [41] а мне все не везло. Наконец, настал день, когда комэск сказал:

— Ладыгин, где твой планшет?

— В самолете, товарищ капитан! — почти выкрикнул я.

— Возьми, и сейчас же на КП.

— Что? Сегодня, товарищ капитан?

— Да. Сейчас. Скажи, чтобы машину готовили к полету.

Все это капитан произнес так буднично, как будто я летал на боевые задания каждый день и по многу раз. Больше ничего не сказав, он пошел в сторону КП.

— Я как-то даже опешил. Столько ждал этого события, а он взял и все приземлил... Может быть, так и надо? Все-таки до чего же я еще наивный юнец. Праздник? Да тут люди воюют, а не празднуют.

Но все равно я был рад и не смог скрыть своего волнения, голос у меня срывался, когда говорил механику, чтобы он готовил машину к боевому вылету. Веденеев сам слазил в кабину и, достав мой планшет, протянул его мне:

— Вот, держите, товарищ младший лейтенант.— В голосе механика и в его глазах была какая-то неизвестная мне доселе дружелюбность. Поблагодарив его, я было бросился на КП, но потом, умерив свой пыл, пошел нормальным шагом. И хорошо сделал, так как у КП меня встретил комэск. Он посмотрел на меня озабоченным взглядом и каким-то чужим голосом сказал:

— Ладыгин, тебе сегодня лететь не придется. У меня чуть ноги не подкосились.

— Но, товарищ капитан...— взмолился я. А он, не слушая, продолжал:

— Поторопился я. Нам изменили задание. Вместо удара по автоколонне поставлена задача разведать боем три железнодорожных станции. Понимаешь, три, а не одну.

— Ну и что же, товарищ капитан. Надо же и мне когда-то начинать. Все уже слетали. Один я... А потом ведь уже и экипажу сказал. Как же теперь... в глаза им буду смотреть?

Он отвел свой взгляд и опустил голову.

— Да! — сказал он после паузы и вздохнул.— Понимаешь, Ладыгин, что получается, действительно, я придерживал тебя, хотел, чтобы полегче тебе первый вылет достался. И совсем не потому, что ты летаешь плохо. Молод ты больно. [42]

— Товарищ капитан, — перебил его, — ведь воюют и гораздо моложе меня, совсем мальчишки. Так что... Он не дал мне договорить.

— Знаю. Но то в наземных войсках. А в авиации мало таких. Чтобы стать летчиком, надо было аэроклуб кончить, а потом авиашколу. Сколько было, когда в аэроклуб-то пошел?

— Около шестнадцати, — честно ответил ему,

— Ну вот!.. А тут получается, что посылаю я тебя в самое пекло. Каждая железнодорожная станция у них плотно прикрыта зенитками.

— Но, товарищ капитан, ведь другие-то полетят. Вы не волнуйтесь, все будет в полном порядке.

Он еще раз пристально посмотрел на меня и опять, вздохнув, сказал:

— К тому же не я веду четверку, а мой зам, а он у нас тоже недавно. Незадолго до вас прислали.

— Да не волнуйтесь, товарищ капитан, — еще раз бодро заверил я, чувствуя, что он внутренне почти согласен.

— Ладно уж, назад отрабатывать не будем, — капитан положил руку на мое плечо. — В авиации заднего хода нет.

— Спасибо, товарищ капитан.

— Чего там спасибо. Если бы я сам тебе не обещал, ни за что бы не разрешил. Ты вот что, — капитан взял мой планшет, — видишь озеро? — Он показал на карту. — Это будет для тебя ориентир линии фронта. Как будете подлетать к озеру, закрой бронешторки радиатора и увеличь дистанцию и интервал, так как при перелете линии фронта вражеские зенитки почти всегда встречают нас. Как обстрел кончится, открой немного, а когда будете подлетать к первой станции, опять полностью закрой и можешь не открывать до последней атаки на третьей станции. Ну, а когда зенитки перестанут бить, не забудь открыть радиаторы, иначе мотор перегреется.

— Хорошо, товарищ капитан, не забуду.

— И еще вот что: в случае чего домой курс держи восемьдесят градусов. Выскочишь на свою территорию в районе озера, ты его издалека увидишь. А от озера возьмешь курс полсотни градусов и через пятнадцать минут будешь в районе аэродрома... Ну а остальное обговорите на предполетной подготовке с капитаном и участниками вылета.

Мы спустились в землянку КП полка. Землянка была разделена на две комнаты. В одной был собственно КП с [43] картами, машинками, телефонами. В другой комнате был большой дощатый стол со скамьями вдоль стен и стола. В ней проводились совещания, занятия, разборы, собрания. Когда мы вошли, заместитель комэска уточнял с участниками вылета линию фронта. Он посмотрел на меня, на комэска, потом опять на меня. Ничего не сказав, он стал дальше перечислять населенные пункты и приметные места на карте, через которые проходила линия фронта. Мы подошли к столу и сели. Комэск помог мне нанести линию фронта и свернуть карту так, чтобы был виден весь маршрут нашего полета.

Когда с маршрутом все было закончено, заместитель командира эскадрильи сказал:

— Порядок построения будет следующий: первый я, за мной, — он посмотрел на меня, — Ладыгин. За ним — командир звена старший лейтенант Пивоваров со своим напарником. Идем левым пеленгом. Прикрывают нас две пары истребителей. Особенно не растягивайтесь. Помните, что недалеко от третьей станции вражеский аэродром. Вопросы есть?

— Есть, — сказал Пивоваров. — Как используем бомбовую нагрузку? Ведь первая станция может быть пуста. Стоит ли там сбрасывать бомбы?

Зам комэска посмотрел на командира звена и сказал:

— Может статься, что ни на второй, ни на третьей станциях ничего не будет. На то мы и делаем разведку боем. В общем, так: если на первой ничего нет, бомбы на станционные постройки сбрасываю я, если и на второй ничего нет — сбрасывает Ладыгин. На третьей сбрасывает вторая пара. Ясно? Ну, а в случае чего — слушайте команду по рации.

— Ясно, товарищ капитан, — ответил Пивоваров.

— Товарищ капитан, — вмешался комэск, — я думаю, будет лучше, если первым сбросит бомбы Ладыгин, а вы, по вашему плану, вместо него — на второй станции.

— Есть, товарищ капитан, — ответил зам комэск.

— Какие будут еще указания?

— Больше никаких.

— Тогда по самолетам, — заместитель посмотрел на часы.— Через семнадцать минут выруливаем. Проверьте настройку раций. Идите.

Я оглянулся на комэска. Он приветливо, ободряюще кивнул мне. Я вышел из землянки и направился к своему «илу». Бежать, прыгать мне уже не хотелось. Сейчас, осознав [44] всю сложность предстоящего задания, когда мы минимум пять раз должны будем побывать под обстрелом вражеских заниток, а может быть, еще и подвергнуться атакам «мессеров» (аэродром от третьей станции находился всего километрах в двадцати!), восторженность моя прошла, рассеялась, словно дым, уступив место какому-то новому, тревожному чувству. Никогда еще такого со мной не было... А может быть, зря напросился лететь именно сегодня? Нет, я нисколько не должен сожалеть об этом. Ну, тогда что же? Что это за чувство? А может быть, не один я испытываю его?.. Может быть, подобное чувство испытывают все участники предстоящего вылета?..

Когда я подошел к самолету, механик, приложив свою промасленную руку к ушанке, доложил:

— Товарищ младший лейтенант, самолет к боевому вылету готов. Мотор работает исправно, горючее заправлено полностью. Подвешено четыре бомбы по пятьдесят килограммов, взрыватели мгновенного действия. Боекомплект пушек, эрэс и пулеметов полный. Докладывает механик самолета старший сержант Веденеев.

Я слушал четкий доклад механика, глядя в его серьезные серые глаза, и щемящее противное чувство постепенно куда-то исчезало. Веденеев помог мне надеть парашют.

— Хорошо, спасибо, — сказал я. — А где Вениченко?

— В кабине с пулеметом занимается.

Колпак кабины стрелка был открыт, и Василий действительно возился с пулеметом, что-то протирал, прилаживал ленту, раскатывал турель. Заметив меня, Вениченко исподволь стал наблюдать за мной, очевидно, желая понять мое состояние. Мне нужно было что-то сказать ему, а я не знал что, не знал, какие в этих случаях надо задавать вопросы. Поднявшись на плоскость, я наконец спросил его:

— Ну как, Вася, настроение?

— В норме,— ответил он.

— Значит, сейчас летим...— он внимательно смотрел на меня.— Если заметишь самолеты противника, дашь в их направлении красную ракету, чтобы все заметили. Мы идем вторыми. Ну, а остальное ты сам все знаешь, — твердо закончил я.

— Ясно, товарищ командир.

— Бронещиток себе положил?

— Положил, товарищ командир, — ответил он.

— Надо, чтобы Веденеев закрепил его как следует. Прилетим, пусть сделает. [45]

Этот полукруглый бронещиток от мотора механик приволок откуда-то вчера вечером. Вообще, кабина стрелка на «иле» не была бронирована ни снизу, ни с боков. Чтобы как-то обезопасить стрелка, на пол его кабины клали бронещитки, если они были. Вот Веденеев где-то раздобыл и просил никому не говорить, что он у нас есть. Это была первая тайна нашего экипажа.

Добрался до своей кабины и тут заметил, что недалеко от самолета стоят Костя, Леша, Миша и другие молодые летчики. Костя Шуравин поднял руку. Я тоже помахал стоящим на земле ребятам и... заметил капитана Царева. Он стоял в сторонке, внимательно следя за мной. Наши взгляды встретились. Он несколько раз одобрительно кивнул. Я улыбнулся ему и залез в кабину.

Усевшись как следует на сиденье, попробовал рули. Все было в порядке. Механик и оружейник склонились над кабиной. Они, помогли мне застегнуть привязные ремни. Механик, подсоединив колодку шлемофона, начал готовить мотор к запуску. Оружейник, покрутив ЭСБР — электрический бомбосбрасыватель, доложил, что бомбы будут сбрасываться по две.

— На всякий случай продублируешь механическим сбрасывателем, — напомнил он.

Я обещал продублировать.

Каждый из них напоминал мне еще раз, что и в какой момент надо делать: как закрывать бронещитки радиатора, как открывать предохранительные колпачки кнопок бомбосбрасывателя и эрэсов, как снять с предохранителей пушки и пулеметы.

В этой предполетной подготовке я окончательно забыл про свои тревожные переживания.

Тут по радио прозвучала команда — к запуску. Механик помог мне запустить мотор и спрыгнул на землю.

Опробовав двигатель, я стал подстраивать рацию, переключил СПУ на стрелка и спросил, готов ли он к полету. Услышав утвердительный ответ, я начал выруливать, ибо ведущий уже порулил на старт. Наш экипаж должен был взлетать вторым.

Когда все четыре самолета встали на старте друг за другом в порядке очередности, ведущий по радио спросил: «Все готовы?»

Я поднял руку над кабиной; передатчика на моей машине еще не было. [46]

«Взлетаем», — услышал я в наушниках. Снежная пыль скрыла от меня самолет ведущего. Когда белый вихрь расееялся, я переключил СПУ и крикнул:

— Вася, держись — поехали!

Белая полоса аэродрома осталась позади внизу. Самолет ведущего делал первый разворот. Чтобы скорее догнать его, я срезал угол, и после второго разворота пристроился к нему. Сделав небольшой круг над аэродромом, наша четверка взяла курс к линии фронта. Вскоре четыре Як-7 с соседнего аэродрома догнали нашу группу и пошли выше нас справа. А вот и озеро показалось впереди. За ним — фашисты, которых надо уничтожить. Сколько же бед и горя они принесли на нашу землю!

Ненависть к смертельному врагу вытравила все остальные чувства. Мысль работала ясно и четко. Пора закрывать бронешторки на радиаторах, увеличить интервал и перевести винт на малый шаг. Озеро осталось позади. Уже летим над территорией, захваченной врагом.

Несколько огненных трасс прошли между нашими самолетами. «Ил» ведущего пошел вверх и вправо. Я тоже слегка потянул ручку на себя и, не давая крена, сунул правую ногу. Самолет юзом пошел вправо и вверх. Эрликоновские трассы летели то слева, то справа, то впереди. Вокруг вспыхивали огненные клубки зенитных разрывов, а на их месте оставались белые облачка, очень похожие на большие пушистые мирные одуванчики...

Но вот обстрел кончился. Я тут же вспомнил, что надо приоткрыть шторки радиатора. Потом, переключив СПУ, спросил у стрелка:

— Ну как, Вася?

— Ничего, нормально, — услышал в ответ. — Все в порядке.

— Посмотри, нет ли пробоин?

Через несколько секунд Вениченко ответил:

— Не видно. Вроде пронесло.

— Ну и отлично! С первым боевым крещением, так сказать, первым перекрестным огнем! — подбодрил я боевого друга. Впрочем, и себя заодно.

— Вас также, товарищ командир, — бойко ответил Вася.

Пора было готовиться к штурмовке: скоро железнодорожная станция. Есть ли эшелон на станции, нет ли, а мне все равно бросать бомбы здесь.

Снимаю с предохранителей все боевые системы, закрываю [47] радиатор, оглядываюсь. Наши истребители идут высоко справа. Целое поле «одуванчиков» неожиданно вырастает вокруг нас. Трассы переплетаются в причудливые строчки. Мы маневрируем в кольце огня. Хотя видно, что станционные пути пусты, зенитчики неистовствуют. Им непременно хочется сбить наши самолеты, и они ведут ожесточенный огонь. Им ведь никто не мешает расстреливать нас. Они спокойно ловят в свои прицелы наши «илы», выпускают в нас тысячи снарядов, а мы в них — ни одной пули! Но вот ведущий разворачивается вправо и начинает обстрел станции. Я разворачиваю свой самолет за ним и пикирую. Через прицел ловлю здание станции. Поле «одуванчиков» и «вышивки» трасс перемещаются вместе с нами. Но сейчас маневрировать нельзя: надо точно прицелиться, чтобы бомбы попали в цель. Нажимаю гашетки пушек и пулеметов, и трассы от плоскостей нашего «ила» тянутся к зданию станции, исчезая в нем. Чуть-чуть тяну ручку на себя и быстро нажимаю два раза на кнопку с буквой «Б». Освободившись от бомб, самолет как бы подпрыгнул и легко вышел из пике. Жаль, что невозможно увидеть результатов бомбежки — для этого надо разворачиваться. Начинаю маневрировать, бросая машину из стороны в сторону. Тут не опасно: ведущий далеко впереди. Наконец зенитки прекратили обстрел. Теперь надо догнать ведущего. Добавляю еще газу и начинаю приближаться к нему. Набираем высоту. Идем вдоль железной дороги ко второй станции. На высотомере около полутора тысяч метров.

С высоты полета уже видна станция. И опять шквал зенитного огня встречает нас. Казалось даже странным, что среди этих тысяч разрывов еще мы можем лететь. Ведь достаточно одного, а укрыться негде. Вот что значит маневр!

Ведущий начал пикировать, а мне пора за ним. Смотрю, на путях стоит коротенький состав из нескольких крытых товарных вагонов без паровоза. Доворачиваю и тоже перевожу в пикирование. Ловлю в перекрестие прицела полоску вагонов и открываю огонь из пушек и пулеметов. Бомб у меня тоже уже нет. Но есть еще эрэсы. Нажимаю кнопку, и с плоскостей срываются две огненные полосы. Они быстро удаляются от самолета, превращаясь в два светящихся клубочка, несущихся к вагонам. Вывожу самолет из пике и только тут замечаю, что вокруг нас густо рвутся вражеские снаряды. Опять кидаю самолет в разные стороны. Он то взмывает, то ныряет, как дельфин, несется [48] то в одну сторону, то в другую. Но вот и этому урагану настал конец. Непроизвольно перевожу дыхание, как будто пробежал два-три круга с барьерами. Оглядываю приборы — все нормально и вода — всего сто градусов, а допускается до ста десяти. Опять набираем высоту. Не успеваю догнать ведущего, как опять начинается обстрел. На этот раз вместе со строчками трасс вперемешку с белыми «одуванчиками» появились большие, зловещие черные шапки разрывов. «Крупнокалиберные зенитки», — догадался я. Вдали виднелся город. «Наверное, оттуда бьют». Опять самолеты стали то взмывать вверх, то проваливаться вниз. Резко маневрировать нельзя: сейчас мы идем хоть и рассредоточенным, но строем. Надо обязательно видеть впереди идущий самолет.

Вот и станция, на ней ничего нет, пути пусты. Иду за ведущим в атаку. Открываю огонь по станционным постройкам из пушек и пулеметов. Нажимаю на кнопку эрэсов, и опять две огненные полосы, вырвавшись из-под плоскостей, уходят к земле.

Ведущий вышел из пике и заложил резкий правый разворот. Вывожу и я. А внизу слева городок, где-то там — неприятельский аэродром...

Ведущий быстро удаляется. Разворачиваюсь за ним, иду ниже, чтобы не потерять его. Уже не до маневра. Надо быстро догонять. Вот и обстрел кончился. Теперь совсем хорошо. Но что такое? Как я ни стараюсь, мой самолет нисколько не приближается к ведущему. Почему? Что случилось? Смотрю на скорость — нормально, около четырехсот, а самолет ведущего все удаляется!

Почему он не подождет? Ведь если поднялись «мессеры» с аэродрома, то нашу растянувшуюся группу им легче будет уничтожить по одному и наши истребители не смогут прикрыть никого. Что же он делает?

Хочу еще прибавить наддув, но все — сектор дан до упора. Форсаж давать не стоит, только насиловать мотор, а он еще может пригодиться, если нас атакуют истребители.

Как-то там мой Вася? Надо его предупредить, чтобы смотрел в оба.

— Вася, как ты там?

В наушниках молчание. Что такое?..

— Вася, ты меня слышишь? Отвечай! Опять ничего. «Может быть, он ранен?» — проносится мысль. Насколько возможно оглядываю самолет. Вроде, никаких [49] пробоин в плоскостях нет, но что там делается сзади, мне не видно. Опять вызываю стрелка:

— Вася, почему молчишь? Отвечай. Опять ни слова. Может быть, СПУ отказало? Да это ж я сам не переключил его. Поворачиваю рычажок и вызываю:

— Вася, как дела?

— Нормально, товарищ командир, все в порядке,— слышу в ответ.

«Тьфу, черт побери, сам себя перепугал!» Чувствую, как несказанная радость переполняет меня.

— Слушай, Вася, где там задняя пара?

— Отстала далеко, еле видно, и истребители наши около них.

— Понятно. Ты внимательно наблюден, чтобы «мессеры» не подобрались неожиданно. Особенно гляди снизу сзади, чтобы не подкрались. Я буду иногда отворачивать, чтобы ты лучше видел весь задний сектор.

— Ясно, товарищ командир,— ответил он.

Впереди внизу уже виднелась ровная снежная гладь озера, окаймленная темным кружевом леса. Несколько трасс и разрывов как бы нехотя пустили нам вдогонку вражеские зенитчики, но мы уже летим над своей территорией. Далеко впереди еле заметной точкой маячит ведущий. На компасе пятьдесят градусов. Значит, еще пятнадцать минут — и будем на аэродроме. Только тут я почувствовал, что со лба из-под шлемофона текут по лицу струйки пота, а во рту все пересохло. Язык как будто не мой. Утерев ладонью пот с лица, я открыл обе форточки на фонаре. Холодный воздух, приятно лаская, освежил лицо. Дышать стало легко. Поскольку была зима, мотор с закрытыми шторками не очень грелся, но все равно я приоткрыл их — пусть и он вздохнет свободнее.

Надо и наддувчик сбросить, чего теперь догонять. Положив планшет на колено, стал сличать местность с проложенным на карте маршрутом. Все правильно. Скоро будет аэродром. На душе было радостно, хотелось петь. И я запел, хотя мой голос заглушал шум мотора:

Броня крепка, и быстры самолеты,
А наши люди мужества полны.
В строю стоят советские пилоты,
Своей любимой Родины сыны.

«А было ли мне страшно?» — подумал я. И не мог себе ответить на этот вопрос. Наверное, нет. Некогда было страшиться, [50] надо было все время действовать, маневрировать, управлять самолетом, стрелять, бомбить и опять стрелять, маневрировать, управлять...

Как ни странно, но я начал догонять ведущего, хотя шел уже не на полном наддуве. Что же все-таки случилось? Аэродром уже заметен сверху, а второй пары так и не видать. Ну, да ладно, бывает. Хорошо, что «мессеров» не было, а то бы плохо нам пришлось. Пивоваров молодец, не стал догонять нас, а подождал своего напарника, и истребители остались прикрывать их. Надо было мне подождать их и вместе с ними идти домой, а не догонять ведущего. Не сообразил. Ну, это будет урок на будущее. А вот уже и аэродром. Значит, несмотря ни на что, вылет прошел успешно. Осталось только благополучно посадить самолет. Выпускаю шасси, щитки и сажусь как учили: у «Т» на три точки.

Подруливаю к стоянке. Ребята приветливо машут мне руками. Но они явно чем-то встревожены. Лишь только выключил мотор, как на плоскости появляются Костя и Веденеев.

— А где вторая пара? — был их первый вопрос. Ах, вот в чем дело, они-то не знают, что Пивоваров с напарником отстали.

— Должна вот-вот прилететь.

И не успел я объяснить им все до конца, как в небе появились они сами. Сразу у всех отлегло от сердца. Костя кинулся ко мне и стал поздравлять, тиская меня в своих объятиях. Я вылез из кабины и обнял своего механика Веденеева, который, поздравляя меня, все спрашивал, как работал мотор и другие системы.

— Хорошо, мой друг, хорошо. Всегда бы так работал, и лучше не надо! — успокоил я его. Из своей кабины вылез Вениченко. Я обнял его, но не удержался на покатом центроплане, и мы вместе скатились на землю. Падая, Вениченко ушиб себе колено. Но, несмотря на боль, он улыбался и весь светился радостью.

— Извини, Вася,— я хлопнул его по плечу.— Пусть это будет самое большое ранение в нашем экипаже.

— Комэск! — шепнул мне Вениченко. Я обернулся. Рядом стоял Царев. Я хотел было доложить, а он протянул мне руку и крепко пожал мою.

— Поздравляю тебя с боевым крещением, Ладыгин. Молодец! — Окинув взглядом самолет, он сказал: — И пробоин вроде нет. [51]

— Вроде нет, товарищ капитан,— улыбнулся я. — Почему отстала вторая пара? — строго спросил комэск, глядя мне прямо в глаза. Я почувствовал себя очень неловко. Как будто я был виноват в том, что они отстали.

— Наверное... не смогли догнать,— ответил я.

— А ты? — он все еще смотрел мне в глаза. Слова застряли у меня в горле.

— И я,— мне едва удалось выдавить из себя эти два коротеньких звука.

— Молодец, что не врешь!

Я почувствовал, как лицо мое заливает краска. А комэск продолжал:

— Наша первая заповедь — быть честным друг перед другом. Это помогает нам избежать многих бед. Лучше покраснеть перед своими товарищами, чем лишиться их. Через двадцать минут в нашей землянке будет разбор полета. Тебе, Ладыгин, надо быть со своим стрелком.

— Ясно, товарищ капитан.

Комэск пошел к самолету Пивоварова, а ребята стали горячо поздравлять нас с Васей.

В землянке произошел суровый и честный разговор, тем более, как оказалось, ведомый Пивоварова был подбит: два эрликоновских снаряда попали в его самолет. Были повреждены левый элерон и плоскость. Пивоваров не бросил своего ведомого. Связавшись с нашими истребителями, он потребовал, чтобы они прикрыли подбитого товарища. Так вместе с истребителями он довел ведомого домой.

Заместителю командира эскадрильи пришлось изрядно покраснеть. Комэск и Пивоваров убедительно доказали, что ведущий подверг опасности не только остальных участников полета, но и себя, так как, появись истребители врага, они скорее всего не стали бы атаковывать отставшую пару, прикрытую четверкой истребителей, а догнали бы одиночные самолеты, и никакой особой трудности для них не составило бы сбить их. Такой честный, прямой разговор был хорошей школой, в которой мы совершенствовали свое боевое мастерство. Здесь не было и тени какого-то подсиживания, наоборот, эта была искренняя товарищеская забота друг о друге.

В этот вечер мы с Вениченко были настоящими именинниками. Наконец летный состав полка принял окончательно нас в свою боевую семью.

Еще одно немаловажное обстоятельство было для меня в этом вылете. После него я приобрел в глазах своего экипажа [52] полное доверие, и Вениченко окончательно уверился в надежности своего командира. С этого дня мы начали летать на боевые задания наравне со всеми.

Дальше