Рождение боевого экипажа

Дивизия продолжала пополнять свой самолетный парк. Часть опытных летчиков поехали за новыми машинами, а другая группа направилась, чтобы получить старые машины из авиамастерских. Я был рад, когда узнал, что в ржевскую группу включили Костю Шуравина и меня.

За день до отъезда комдив собрал всех летчиков и подробно разобрал все допущенные ошибки прежней перелетной группы. Чтобы не повторить их, мы перед вылетом приступили к теоретическим и практическим занятиям по самолетовождению в закрытой кабине. И это, безусловно, в дальнейшем сыграло свою роль.

Прилетели на место на Ли-2 под вечер. Наша группа состояла из шести летчиков во главе с командиром эскадрильи, инженера и трех механиков. Нас поместили в общежитие недалеко от аэродрома. Заняв койки и оставив [32] зимнее летное обмундирование, мы пошли ужинать. В столовой висело объявление, приглашавшее в клуб на концерт. Внизу мелким шрифтом сообщалось, что после концерта будут танцы. Пошли всей командой во главе с комэском.

Когда прибыли в клуб, то свободных мест там уже не было. Несколько рядов стульев были не в состоянии вместить всех желающих, и поэтому большая толпа ожидала концерт стоя. Мы тоже прислонились к стенке недалеко от двери. Собственно, клуб представлял собой большую комнату. Сцены не было, и артисты, выходя из дверей, исполняли свои номера в пространстве между дверью и первым рядом стульев. Поэтому мы и те, кто пришел позже нас, оказались почти за спиной у актеров. Но они привыкли к такой ситуации, выступая в различных прифронтовых условиях, и это им нисколько не мешало. Зрители дружно приветствовали каждое выступление актеров.

Уже прозвучали романсы Глинки и Рахманинова, стихи и злободневные басни, веселые боевые частушки, когда конферансье объявил, что сейчас перед нами предстанет фокусник-иллюзионист. Все, и дети, и взрослые, любят, когда их обманывают, но не исподтишка, а при всем честном народе, да еще не одного, а всех сразу. Это, оказывается, нисколько не обидно, а даже интересно и весело.

Зал зашумел, зааплодировал. В дверях появилась фигура, закутанная в черный плащ. Не доходя трех шагов до первого ряда, фокусник остановился и широким взмахом руки в белой перчатке сбросил черный плащ на пол. Перед нами предстала красивая, стройная, молодая блондинка в черном фраке, в цилиндре, с тросточкой в руке. Это неожиданное и приятное «превращение» вызвало бурные рукоплескания. Ну, а дальше все, что ни делала симпатичная иллюзионистка, принималось на «ура».

Закончив очередной номер и выждав, когда стихнут аплодисменты, она обвела лукавым взглядом зрителей и игриво спросила:

— Кто из присутствующих желает помочь показать следующий фокус? Нужен один смелый и сообразительный мужчина.

Все заулыбались, но никто не тронулся с места. Очевидно, полагали, что все здесь смелые и сообразительные, а ведь требовался только один. Возможно, поэтому, а может быть, еще по какой-то причине, только как ни уговаривала иллюзионистка, как ни стыдила, никто не выходил. [33]

Показав всем шарик, продемонстрировав, как он свободно передвигается по веревочке, волшебница бросила один конец на пол и наступила на него. Другой конец был у нее в руках. Вертикально потянув веревочку, она отпустила шарик, и он скользнул к ее лакированной черной туфельке.

— Теперь, — обратилась она к Феде Садчикову, — я прошу вас, поднимите, пожалуйста, шарик и скажите: «Шарик, шарик, останься на месте!».

Федя собрал все свое мужество и, насупившись, нагнулся к лакированной туфельке. Затем, подняв шарик, он довольно внятно произнес:

— Миленький шарик, останься на месте!

Какое-то мгновение он задержал руку на шарике, а потом отпустил его. И — о, чудо! — шарик застыл на месте, не соскользнул вниз. Зал разразился аплодисментами. Блондинка с благодарностью хотела взять руку своего помощника, но Федя, ни на кого не глядя, уже шагал к нашей стенке.

Это было единственное Федино выступление со сцены в качестве артиста. Но он его хорошо помнит до сих пор...

Следующий день выдался солнечным, морозным. Облачившись в теплое летное обмундирование, мы бродили по аэродрому в ожидании, когда наше руководство утрясет вопрос с авиамастерскими о получении машин. На стоянках аэродрома стояло много разных самолетов, но наше внимание особенно привлекли три «Боинга» и «Бостон», стоявшие в стороне. Мы с интересом разглядывали авиационное новшество — трехколесное шасси с передней выпускающейся ногой. Такого еще никто из нас не видел.

Вдруг где-то рядом заухали пушки. Им ответили орудия с дальнего края аэродрома. Что такое? Высоко в небе послышались хлопки зенитных разрывов. Задираем головы и отчетливо видим маленький силуэт двухмоторного самолета, за которым тянется белый инверсионный след. Фашист! Да как высоко идет! Тысяч восемь метров наверняка будет. Разведчик...

Наши зенитки буквально надрываются. К ним присоединяются батареи, расположенные в городе. Стреляет только тяжелая зенитная артиллерия — слишком высоко идет стервятник. Но зенитные разрывы ложатся до обидного далеко в стороне от вражеского самолета. [34]

— Да, если он вернется на свою базу, жди ночью бомбежки, — мрачно подытожил Садчиков. — Вон сколько самолетов на аэродроме.

Тут подошел наш капитан и сообщил, что самолеты, которые мы должны получать, еще не готовы и придется ждать здесь дня три-четыре.

— Ну вот, ребята, скучать не придется, — «успокоил» нас Федя. — Наверняка доведется поглядеть, как немцы будут бомбить этот аэродром.

К сожалению, Федя оказался прав. На третью ночь мы проснулись от грохота крупнокалиберных зениток, трескотни пулеметов. Среди этого грохота прорывался вой сирен. В дверях что-то кричали. Мы повскакивали с коек и в темноте (свет в здании был выключен) начали поспешно одеваться. В дверях появился человек с фонарем. Он приказал всем быстро следовать за ним. Схватив комбинезон и шлемофон, я кинулся за остальными. Мы хотели быстро выскочить на улицу, но в дверях стоял часовой и никого не выпускал. Нас по тревоге направили в подвал, где было оборудовано бомбоубежище.

Утром выяснилось, что ни одна бомба на территорию аэродрома не попала. Вражеские летчики сбросили четыре «свечки», но зенитки-малокалиберки буквально тут же расстреляли их. Поэтому бомбить аэродром гитлеровцам пришлось в полной темноте. К тому же зенитчики поиграли у них на нервах — оттого они и промахнулись, побросав бомбы где попало.

Наши механики и инженер целыми днями пропадали в авиамастерских, помогали рабочим скорее завершить ремонт «илов», предназначенных для нашего полка.

Через несколько дней наш капитан сам облетал все машины. Механики устранили выявленные дефекты, и, наконец, был назначен день нашего вылета домой — в полк.

Перегнали мы все машины благополучно. А вскоре прилетели и ребята из Куйбышева. Весь перелет прошел хорошо. Через некоторое время дивизия начала боевую работу. Поскольку фронт был стабильным и вылетов было сравнительно немного, командование не спешило с вводом молодежи в бой. Участие молодого летчика в боевом вылете отмечалось торжественно. Прошедшего первое боевое [35] крещение поздравляли не только товарищи из его эскадрильи, но и летчики всего полка. Одним из первых среди нас, новичков, кому доверили сделать свой первый боевой вылет, был Костя Шуравин.

Вылет прошел успешно. Мы все радовались за Костю. От всего сердца поздравляли с боевым крещением и желали дальнейших боевых успехов и удач. Костю поздравил сам командир полка.

Мы, молодежь, по-хорошему завидовали Косте. А после ужина неожиданно получили приглашение от девчат-однополчанок. В честь Костиного боевого крещения они устроили дружескую вечеринку в своей землянке. Честно говоря, мы даже не мечтали о таком сюрпризе.

Сразу же «командировали» за своим баяном Лешу Сычева. Ему, так же как и нам, еще не довелось сделать свой первый боевой вылет, но он уже прославился в полку как замечательный баянист. Играл он на баяне действительно здорово и не расставался с ним нигде. Из дома он взял его с собой в авиашколу. С ним приехал и на фронт. Когда он брал свой огромный баян на колени, из-за инструмента была видна лишь его голова.

Несмотря на свой маленький рост, Леша добился, чтобы его взяли в авиацию. Военную школу Сычев окончил с отличием. Летать он любил и умел, хотя это было для него не просто. Ему приходилось до предела удлинять педали, а на сиденье под парашют подкладывать специальную подушку... Ну, словом, Леша приволок свой замечательный инструмент, сияющий лаком, и импровизированная вечеринка началась.

Под бравурные звуки туша девушки подарили Косте кисет, на котором они сами вышили слова сердечного поздравления и самых наилучших пожеланий. Это было до того трогательно, что Костя, будучи далеко не сентиментальным, чуть было не прослезился.

Леша еще раз «рванул» туш на баяне, а мы заставили Костю расцеловать всех устроительниц этого торжества. Вот здесь я впервые увидел, как он покраснел. Неимоверно смущаясь, он прикладывался к щеке каждой девушки, как к иконе. А мы все от души смеялись.

В этот вечер мы много пели и танцевали. Вот только Леше не пришлось потанцевать: сменить его у баяна было некому. Да и я почти не танцевал... Мне припомнился вечер у Лены на Валдае. Маша... То щемяще-тревожное чувство, возникшее тогда... Полевая почта 39 — 549 — вот [36] и все, что осталось от нашей встречи. А писать-то и некому. Узнал я недавно случайно от товарищей, что Маша, наше Солнышко, погибла при бомбежке...

Наконец-то настал тот долгожданный день, когда и за мной закрепили крылатую машину. И родилась новая боевая единица — наш экипаж.

Кроме меня в нашем экипаже были теперь воздушный стрелок, механик самолета, моторист и оружейник.

Впервые в жизни я предстал перед этими людьми как их командир. До этой минуты мне тоже докладывали механики, что самолет к полету готов, стрелки — что они тоже готовы к полету, но это были не мои механики и стрелки, и я для них был просто летчиком. А теперь это был мой экипаж, и я для них был командиром. Отныне только эти люди будут готовить наш самолет к полетам и, как никто, будут ждать благополучного его возвращения из боевого вылета.

Не знаю, какие мысли и чувства были у них, но я почему-то очень волновался в момент нашего первого знакомства, хотя в общем-то мы «издали» уже знали друг друга, но не знали, что будем в одном экипаже. Безусловно, что они обсуждали между собой мое появление в их экипаже. Прежний их командир погиб. Ведь среди техсостава каждый летчик котируется по-разному. Мерка эта суровая, но чаще всего справедливая. В первую очередь берется в расчет летное мастерство пилота, а уж потом человеческие качества. Так что можешь заигрывать с ними сколько хочешь, но уважения к тебе все равно не прибудет, если пилот ты никудышный.

Некоторые экипажи гордятся своими летчиками, а бывает, что и стыдятся.

Раньше я как-то не задумывался над этим, летал себе и летал. А теперь надо было летать так, чтобы те, кто оставался на земле и считался моим экипажем, не стыдились бы за меня перед своими коллегами.

Когда я первый раз подошел к своему самолету, весь экипаж выстроился у левой плоскости. Механик, подав команду «смирно», шагнул мне навстречу и доложил:

— Товарищ младший лейтенант, самолет готов к полету. Экипаж построен и ждет ваших указаний.

А дальше все пошло не совсем по уставу — и не потому, что я хотел расположить к себе этих людей. Нет. Просто все они уже давно были на фронте, да и по возрасту [37] гораздо старше меня, и мне было неловко заставлять их по принуждению тянуться передо мной. Поэтому я подал команду «вольно, разойдись» и, подойдя к каждому, пожал их натруженные рабочие руки — руки, которые в самые лютые морозы имели дело с металлом, бензином и маслом. Все неполадки в машине устраняли эти огрубелые руки. Без них — не бывать полетам. А потом сказал:

— Сейчас перед нами стоит одна и самая главная задача — стать друзьями. Это необходимо потому, что теперь нам придется всем вместе воевать на одном, вот этом, самолете. Ну, а остальное вам все ясно и без меня. Конечно, я не открыл вам Америки: вы и до меня воевали, но мне надо открыть эту Америку для себя, ведь у меня не было еще ни своего самолета, ни нашего экипажа, — чистосердечно признался я.

Они стояли полукольцом около меня и слушали, не перебивая. Особенно внимателен был стрелок Вася Вениченко. Его светло-голубые глаза с длинными, пшеничного цвета ресницами все время излучали, против его воли, вопросительно-тревожные взгляды. Это было и понятно: теперь его жизнь полностью зависела от моего умения летать. Ведь все управление самолетом, до последнего «винтика», было в моих руках. У него же не было ничего, кроме пулемета, сигнально-переговорного устройства — СПУ, соединяющего нас в полете, и парашюта. Если же я не справлюсь с пилотированием самолета в случае, когда он будет подбит в бою, то погибнем оба...

— Поскольку мы сегодня знакомимся, — продолжал я, — может быть, у вас есть ко мне какие-нибудь вопросы?

Я выдержал паузу и хотел было уже перейти к дальнейшему разговору, как механик старший сержант Веденеев, переминаясь с ноги на ногу от неловкости, спросил:

— Товарищ младший лейтенант... а с какого вы года?

Конечно, я предвидел этот вопрос, но что он будет самым первым, никак не ожидал. Я почувствовал, как лицо мое заливает краска. Но я, как мог, спокойно сказал:

— Мне скоро будет девятнадцать. Конечно, не женат. — Все заулыбались. — Еще что вас интересует?

— Какую школу вы кончили? — спросил Виниченко.

Да, конечно, его волновал сейчас один вопрос — как я летаю? И что бы я ни говорил, будет волновать его, пока он не сделает со мной несколько полетов. Только уверовав в меня, он успокоится. [38]

— Пермскую авиационную школу пилотов-штурмовиков, — ответил я, сделав ударение на последнем слове. И чтобы успокоить его, добавил: — С отличием.

Он опустил глаза и снял шлемофон. Светлые волосы, подстриженные «под бобрик», торчали дыбом и были мокры. Больше Вася ничего не спрашивал... Он попал в стрелки из пехоты, после легкого ранения.

— Ну, если больше вопросов сейчас нет, давайте знакомиться с нашим «Илюшей», — сказал я и вместе с механиком начал осматривать самолет.

Как бы ни делали одинаково самолеты, все равно в полете каждый из них имел свои особенности. Поэтому прежде чем подняться в воздух, надо было познакомиться с ним на земле, если есть такая возможность. А у нас она была. За механиком закрепили этот самолет недели две назад, так что он уже успел с ним хорошо познакомиться. И сейчас он показывал мне все: и планер, и шасси, и мотор, давая соответствующие пояснения о ресурсах и выработанных часах.

Самолет нам достался не новый, но мы все его очень полюбили и считали, что лучше нашей машины нет. Для этого, правда, были некоторые основания. Больше года заводы выпускали «илы» с фанерной обшивкой плоскостей. Наш же, хотя и старый, был дюралевый, поэтому, как утверждали техники, он был легче, а это тоже немаловажное качество.

Наше первое знакомство прервал командир эскадрильи капитан Царев, который сообщил, что командир полка разрешил полетать сегодня по кругу для знакомства с матчастью. Я обрадовался такой возможности. Мне не терпелось узнать, как ведет себя в воздухе наш самолет. Как бы между прочим взглянул на стрелка, и мне показалось, что глаза его расширились, а лицо слегка тронула бледность. «Переживает, — подумал я, — не доверяет моей молодости (он был на пять лет старше). Но ничего, скоро это у тебя пройдет, старший сержант!» В этом я не сомневался. И вот мотор уже опробован, матчасть в полном порядке. Механик убрал колодки из-под колес и показал рукой, что путь свободен.

Но прежде чем дать газ, я переключил СПУ на кабину стрелка и спросил:

— Вася, как слышишь меня?

В наушниках раздалось какое-то нечленораздельное урчание, а потом все смолкло. Тогда я сказал:

— Вася, говори четче, я плохо понял. Если готов к полету, то выруливаю.

На этот раз все было понятно:

— Слышу хорошо, к полету готов.

Вырулив в конец просеки, к самым пенькам, я попросил старт.

Взревел мотор, самолет начал разбег, легко поднял хвост и быстро оторвался от земли. В воздухе он оказался послушным — чутко реагировал на малейшее отклонение рулей. У меня еще больше поднялось настроение. После нескольких полетов окончательно убедился, что самолет мне достался хороший. Когда заруливал на стоянку, то встретил потеплевший взгляд своего механика. Несомненно, весь техперсонал наблюдал за нашими полетами. С аэродрома мы шли с Васей вместе. Он был разговорчив и бодр.

Рождение нового экипажа состоялось. А через неделю мы перелетели на новый аэродром, ближе к фронту.