Мы покидаем родную Днепропетровщину

Серое сентябрьское утро. Обкомовская «эмка» снова трясется по разъезженной дороге, виляет между выбоинами. Я еду в штаб 6-й армии, чтобы сообщить командованию содержание директивы ГКО, подписанной И. В. Сталиным и только что полученной обкомом. Директива содержит категорическое требование: в случае отхода наших войск уничтожать хлеб на корню и в копнах. Мысленно повторяю эти слова: «на корню и в копнах...» — и сразу представляю страшную картину ползущего по полям пожара, клубы дыма, в которых гибнет труд сотен тысяч людей...

Поглядываем с шофером на небо: не вынырнул ли из-за облаков «мессер» или «юнкерс». Шум мотора заглушает звуки далекой орудийной стрельбы, но мы оба знаем: если выключить мотор, то могучий гул артиллерии станет слышен совсем отчетливо. Фронт недалеко. Там идут непрерывные бои. Как они складываются? В каком положении наши войска? Удастся ли сдержать противника?..

В селе Песчанке, где стоял штаб 6-й армии, ни командарма генерала Малиновского, ни членов Военного совета не оказалось: все трое выехали на КП армии [252] в село Подгороднее, что лежит на половине пути от Песчанки к Днепропетровску.

Иду в политотдел армии, прошу начальника политотдела полкового комиссара Степанова проводить меня в Подгороднее. Тот бросает хмурый взгляд и сначала наотрез отказывается:

— Дорога в Подгороднее простреливается артиллерией и минометами. Я не возьму на себя ответственность.

Перспектива поездки по простреливаемой дороге, конечно, не радует, но в Подгороднее иначе не попадешь, а ведь именно там находятся на КП командарм и члены Военного совета. Надо ехать!

— Убедительно прошу вас поехать со мной или направить кого-либо из командиров в качестве сопровождающего, — настаиваю я. — В противном случае поеду один.

Степанов сдается:

— Хорошо, сейчас...

Едем без приключений. Предостережения начальника политотдела, сосредоточенно следящего за дорогой, начинают казаться излишними, как вдруг в нескольких десятках метров от «эмки» вспухает первый черный столб взрыва. Мы инстинктивно пригибаемся, шофер рывком прибавляет газ, машина делает скачок. Мотор не заглох, мы мчимся вперед, а черные столбы разрывов взметываются уже и справа и слева, но, к счастью, позади «эмки». Нас швыряет из стороны в сторону, кидает вверх и вниз.

— Видали? — кричит Степанов, придерживая съезжающую, фуражку и цепляясь за спинку переднего сиденья. — И так каждый раз!

Налет прекращается так же внезапно, как начался. Может быть, мы скрылись из поля зрения фашистского наблюдателя, а может быть, гитлеровцы сочли, что с нас достаточно...

Шофер сбавляет скорость.

— Самую малость не угадали фрицы, — говорит он. — Довернули бы еще чуточку, и привет!

Показывается Подгороднее. Поля вокруг него пустынны: ни трактора, ни конной упряжки, хотя пахота не закончена и хлеб кое-где не убран. [253]

У самого въезда в село несколько бойцов роют траншеи. Возле одной из хат артиллеристы разгружают снаряды. Перебегает улицу, куда-то спеша, пожилой командир. Связист, разматывающий катушки телефонного провода, перекликается с напарником. В садочке дымит полевая кухня.

Командование 6-й армии разместилось в обычной крестьянской хате.

Пригнувшись, переступаю порог.

Горницу меряет широкими шагами плотный, плечистый командарм Р. Я. Малиновский. Он что-то говорит членам Военного совета бригадным комиссарам И. И. Ларину и К. В. Крайнюкову.

Ларин лежит на деревянной кровати, застеленной лоскутным одеялом. Крайнюков сидит за длинным, темным от времени, отполированным локтями многих поколений здешних хозяев столом. Перед Крайнюковым — тарелка с солью. Она вздрагивает и медленно подвигается при каждом артиллерийском выстреле к краю стола. В такт близким выстрелам раскачивается и горящая лампада под образами.

Мое появление прерывает разговор. Малиновский останавливается, отвечает на приветствие, просит сесть.

— Какими судьбами, товарищ секретарь обкома? — спрашивает он.

Я сообщаю, что мой приезд вызван получением новой директивы ГКО, и кладу ее на стол.

— Директива ГКО, подписанная товарищем Сталиным, требует сжигать при отступлении неубранный хлеб на корню, — говорю я. — В связи с этим Днепропетровский обком хотел бы точно знать положение в полосе шестой армии.

— Сжигать на корню? — переспрашивает Малиновский. — Но это невозможно!.. — Он оглядывается на членов Военного совета. — Да если бойцы увидят, что за их спиной все горит, они не смогут драться! Мы деморализуем армию! Я не пойду на это!

Крайнюков подхватывает сползающую со стола тарелку, Ларин поднимается с кровати, застегивает ремень, садится на скамью, хмуро глядит под ноги. [254]

— Директива требует в случае отступления сжигать хлеб! — повторяю я.

— А вы поставьте себя на место бойца, сидящего в окопе! — горячо говорит Родион Яковлевич. — Попытайтесь понять, что испытывает солдат, получивший приказ драться до последней капли крови, но не отступать, и видящий в то же время, что за его спиной все предают огню! Ведь, если сжигают, значит, не верят, что враг будет удержан!

В словах командующего армией есть своя правда. Я понимаю Малиновского. Но понимаю и то, что оставить хлеб врагу нельзя. Поэтому напоминаю, что директива ГКО подписана И. В. Сталиным и выполнять ее надо любой ценой.

— Ясно! — отвечает Малиновский. Он круто поворачивается, закладывает руки за спину, глядит в оконце...

Молчание нарушает Ларин.

— Требования директивы мы выполним, — подтверждает он. — Вы один приехали?

— Да.

— А где Павел Андреевич Найденов?

— В Павлограде. Он вам нужен?

Ларин качает головой:

— Плохая у нас новость... Погиб его брат Иван Андреевич.

— Иван Андреевич?! Где? Как?

— Ранило под Днепропетровском. С поля боя вынесли, но потеря крови оказалась слишком большой...

Я молчал, не зная, как сообщу Павлу Андреевичу о постигшем его горе. Братья Найденовы крепко любили друг друга, и вот политрука Ивана Найденова больше нет...

Малиновский, все еще не оборачиваясь, глухо сказал:

— Политрук Найденов сражался, как подобает коммунисту. Мы представили его посмертно к ордену Красного Знамени.

Ларин стал рассказывать о контратаке, в которой тяжело ранили Ивана Найденова. Его рассказ прервал появившийся порученец: [255]

— Товарищ генерал! Вызванные вами командиры прибыли!

— Уже? Где они? — вскинул голову Малиновский.

— Ждут на улице.

Командарм быстро вышел. Мы — за ним.

Около хаты стояли два командира — капитан и старший политрук. Оба в застегнутых на все пуговицы шинелях и касках.

Вскинув руку к каске, капитан доложил:

— Товарищ генерал, по вашему приказанию...

Малиновский вглядывался в лица командиров.

— Вас рекомендовали на должность командира полка, — сказал он капитану. — А вас — на должность комиссара полка, — обратился он к старшему политруку. — Командир полка и комиссар погибли. Полк ведет тяжелый бой. Людей мало...

— Разрешите принимать полк? — спросил капитан.

Лицо у него было усталое, словно окаменевшее. Взгляд твердый. Старший политрук не разжимал прямых узких губ.

Малиновский, помедлив, приложил руку к фуражке:

— Принимайте. Желаю успеха... Провожатых дать или доберетесь сами?

— Сами, — твердо сказал капитан.

— Вопросы или просьбы есть?

— Просьба одна — помочь людьми и боеприпасами.

— Будут — помогу, — пообещал Малиновский.

— Ясно. Разрешите идти?

— Да. Идите.

Капитан и старший политрук торопливо зашагали вдоль улицы села.

Малиновский смотрел им вслед.

— Вот за спинами таких ребят и будем жечь хлеб! — вырвалось у него...

Через несколько дней я был вынужден снова отправиться в штаб армии. Обстановка осложнилась. Командование Южного фронта производило передислокацию, и участок 6-й армии по левому берегу Днепра передавался 12-й армии. Обкому следовало договориться о контактах с Военным советом и политотделом этой армии. [256]

В селе Песчанке я встретил Леонида Ильича Брежнева. Он заехал в штаб армии по пути в одну из правофланговых дивизий, ведущих очень тяжелые бои; Военный совет Южного фронта поручил Л. И. Брежневу оказать помощь командиру дивизии и ее политработникам, поддержать их боевой дух.

На мой вопрос о положении дел Леонид Ильич, озабоченный и очень спешивший, ответил кратко:

— Трудно. Держимся на пределе.

Выглядел он плохо: похудел, белки глаз покраснели от бессонницы, лицо не то загорело, не то потемнело от усталости. Пожав мне руку, он быстро подошел к машине, сел рядом с шофером, и тот с места набрал скорость...

Насколько критическим стало положение, мы в обкоме узнали более подробно вечером 26 сентября, когда командующий Южным фронтом Д. И. Рябышев и член Военного совета фронта Л. Р. Корниец вызвали к аппарату СТ меня, Найденова, облвоенкома Матвеева и начальника областного управления НКВД Суркова.

Рябышев и Корниец передали: в связи с прорывом гитлеровцев на Новомосковском направлении создалась непосредственная угроза Павлограду. Оборону города было приказано организовать силами находившейся в резерве фронта 8-й танковой дивизии полковника Пушкина, курсантов военно-политического училища и политкурсов запаса, 530-го артполка и дивизиона 269-го корпусного артполка, расположенного под Павлоградом. В помощь им направлялся бронепоезд № 2–11 под командованием майора П. М. Бойко.

Мы подтвердили, что приказ понят.

Возвратившись с узла связи в обком, я немедленно послал за полковником Пушкиным. Тот явился через часа два вместе с комиссаром дивизии — батальонным комиссаром И. А. Подпориновым.

Танковая дивизия полковника Пушкина была известна всему фронту. Больше того, об ее танкистах упоминалось уже и в сводках Совинформбюро. Танкисты Пушкина начали драться с гитлеровцами еще в июне. Под Днепропетровском они вновь вступили в жесточайшие бои. [257]

Сообщив полковнику Пушкину о полученном приказе, я сказал, что ему, как старшему по званию и по должности среди находившихся в Павлограде военачальников, предстоит возглавить оборону города.

— Ясно, — ответил Пушкин, — Правда, я не знаю, в каком состоянии находятся названные вами части и училище. А что касается моих танкистов, так обязан доложить: дивизия переформировывается в танковую бригаду.

— К организации обороны приступайте немедленно. Вызывайте всех, кто нужен, и действуйте самым решительным образом.

— Понял. Где вас искать, если понадобится?

— Здесь, в обкоме.

Отпустив полковника Пушкина и батальонного комиссара Подпоринова, я дал указание работникам аппарата обкома срочно связаться с райкомами и райисполкомами левобережных районов, которым угрожало вражеское вторжение. В этот же день я встретился и с Н. И. Сташковым, разговор с которым уже приводил в предыдущей главе.

Первым секретарям райкомов партии левобережья — Петриковского — А. А. Филиппову, Котовского — В. Д. Гурову, Царичанского — И. К. Лысенко, Новомосковского сельского — М. Ф. Безотосному, Днепропетровского пригородного — Ф. В. Путию — вместе с партийным и советским активом, а также представителям обкома партии, находящимся в этих районах, предлагалось немедленно выехать в Павлоград, а документы и имущество направить в Ворошиловград, куда перебазировался обком.

Категоричность этого решения диктовалась обстановкой. Медлить было нельзя. Горьким подтверждением тому оказался случай, происшедший с секретарем Магдалиновского райкома партии Петром Григорьевичем Чапским.

Вместе с военкомом Магдалиновского района Чапский выехал в Павлоград на машине секретаря обкома по стройматериалам Кашкина, помогавшего им организовать эвакуацию. Двигались они той самой дорогой, какой не так давно ехали в Павлоград мы, — через [258] Голубовку и Перещепино. Миновав Голубовку, П. Г. Чапский попросил Д. Г. Кашкина вернуться. Ему показалось, что возле Голубовского сельсовета стоит грузовик райкома партии, на котором перевозили документы и работников райкома.

До сельсовета — рукой подать: вернуться метров на триста и свернуть возле голубовской церкви налево... Но эти триста метров оказались роковыми. Едва выехав из-за церкви, наши товарищи увидели немецкий танк, разворачивавшийся возле сельсовета. Шофер не растерялся, круто взял вправо, вывернул руль, бросил машину назад, и все это — на третьей скорости! Он успел развернуться и дать газ. Но фашисты заметили машину. Простучала пулеметная очередь. Кузов пробили три пули. Две не причинили вреда. А третья вошла Чапскому в спину и вышла с правой стороны груди, как раз в том месте, где находился нагрудный карман гимнастерки. А в нагрудном кармане у Петра Григорьевича, на беду, лежали капсюли-детонаторы.

П. Г. Чапский умер в машине на руках у Кашкина и райвоенкома. Товарищи довезли тело старого друга до Перещепина, где и предали его родной земле...

В трудном положении оказались наши новомосковские товарищи.

26 сентября обычная телефонная связь с Новомосковском оказалась прерванной. До горкома партии я дозвонился только с помощью железнодорожной связи. К аппарату подошел первый секретарь горкома Ф. А. Петров и доложил о ходе эвакуации промышленности и населения. Я поинтересовался, знает ли он обстановку, на фронте. Петров честно сказал, что не знает.

— Немедленно пошлите кого-нибудь из ответственных работников горкома в штаб армии в село Песчанку, — посоветовал я. — Противник активизируется. Необходимо быть начеку.

Петров сказал, что пошлет второго секретаря Садового.

— Хорошо, — согласился я. — И скажите товарищу Садовому, чтобы не медлил. Повторяю: противник наседает!

Как мы узнали позже от Ф. А. Петрова, в Новомосковском [259] горкоме партии выполнили мои указания. Садовой тотчас же поехал в штаб армии. Там ему сообщили, что фашисты могут в любой момент прорваться к Новомосковску, и посоветовали немедленно покинуть город. Садовой с попутчиками отправился в обратный путь. Ехали ночью. В нескольких километрах от города заглох мотор. Пришлось ждать, пока шофер исправит повреждение, хотя Новомосковск был под боком и судьбу его решали считанные часы... Утром, наконец, снова тронулись в путь. Когда въезжали в город, на окраине уже рвались снаряды. Садовой застал в горкоме первого секретаря Ф. А. Петрова и секретаря обкома по металлургии Л. Е. Лукича, которые безуспешно пытались дозвониться до жестекатального завода. Ничего не добившись, Лукич и Петров решили поехать к жестекатальному, чтобы убедиться, отправлены ли последние заводские грузовики с людьми и остатками эвакуируемого оборудования.

Слушать доклад Садового, когда и так было ясно, что гитлеровцы вот-вот ворвутся в город, уже не имело смысла. Второй секретарь горкома тоже решил ехать с ними. Едва все трое вышли на улицу, чтобы сесть в машину, как из-за угла показались солдаты в серовато-голубых шинелях и открыли автоматный огонь.

Лукич, Петров и Садовой бросились во двор горкома. Рассчитывать на машину явно не приходилось. Отстреливаясь из пистолетов, они сумели выбраться огородами в плавни и переплыли реку Самару. Здесь подвернулся грузовик, который и довез их до Павлограда.

Трагически развивались события на жестекатальном заводе. Там проводила работу по эвакуации ценного оборудования группа рабочих, руководимых главным инженером завода Цейтлиным, Они не успели вовремя уйти. Ворвавшись на территорию завода, фашисты схватили и там же расстреляли Цейтлина.

С болью узнавали мы о гибели товарищей, которых хорошо знали по мирному времени. С растущей тревогой выслушивали сообщения о приближении линии фронта.

29 сентября нам стало известно, что штаб 12-й армии переехал в Гинельниково. В тот же день мы с Найденовым [260] выехали туда. Однако в Синельникове штаба армии не оказалось. Заехали в райком партии, где встретили секретаря райкома В. А. Вакуленко с небольшой группой работников райкома. Они уже установили связь со стрелковой дивизией, которая обороняла Синельниково. У командира одной из воинских частей мы узнали, что штаб 12-й армии перебрался в село Раздоры. Поехали туда.

Найдя командующего 12-й армией генерала И. В. Галанина и членов Военного совета армии Я. А. Доронина и В. А. Бегму (бывшего секретаря Ровенского обкома партии), мы сообщили о цели приезда.

В это время вошел и присоединился к разговору начальник политотдела армии С. М. Журавлев.

Генерал Галанин был очень расстроен. Он сказал, что обстановка предельно обострилась, что натиск противника не ослабевает и он продолжает продвигаться вперед. Войска армии с трудом сдерживают танковые и моторизованные дивизии гитлеровцев.

— Мы деремся, — с горечью заключил Галанин. — Это все, что я могу сообщить. Деремся! Но больше того, что делают солдаты, сделать нельзя...

Пока мы находились в штабе 12-й армии, гитлеровцы перерезали грейдерную дорогу, по которой мы ехали из Павлограда в Синельниково. Пришлось поторопиться с возвращением в Павлоград. Причем добирались уже не по грейдеру, а в объезд, разбитыми проселками.

Ехали через Васильковку. Под самой Васильковкой — а дело шло к вечеру — заметили столб дыма и огонь: вблизи дороги горела огромная скирда необмолоченного зерна. Тут же догорала молотилка. Запах горелого хлеба перебивал запахи пыли и бензина. Остановили машину, приблизились к скирде. Возле нее, опираясь на посох, стоял старик в распахнутом тулупе. Ничего не видя и не слыша, он неотрывно смотрел на бушующее пламя. Нас он тоже не видел, хотя мы подошли почти вплотную. Старик смотрел на горевший хлеб, ради которого жили и трудились его предки, на хлеб, политый потом его сыновей и внуков, на горящий хлеб, истинную цену которому знает только потомственный хлебороб. Пламя освещало коричневое [261] лицо старика и темные бороздки слез, стекавших по морщинистым щекам на седую бороду.

Мы сняли фуражки, постояли возле деда и молча вернулись к машине.

Дед в распахнутом тулупе помнится мне до сих пор...

Следующая неделя прошла как один непрерывный, донельзя затянувшийся и все же слишком короткий, чтобы успеть все сделать, день.

Основную массу работников обкома и все имущество отправили в Ворошиловград. Редакции газет перебазировали в село Новопавловку Межевского района, граничащего со Сталинской областью. Торопились закончить эвакуацию населения и материальных ценностей со всего левобережья.

Дороги, уже не пыльные, а расползавшиеся, грязные от дождей, снова оказались забиты грузовиками, повозками, вереницами беженцев, гуртами скота. Началась вторая волна эвакуации...

Погода стояла ненастная. Но стоило чуть проясниться небу, как над Павлоградом, над железными дорогами, над шоссе и проселками появлялись вражеские истребители и бомбардировщики. Бомбили. Поливали беззащитных беженцев огнем из крупнокалиберных пулеметов. Сбрасывали провокационные листовки.

У нас самолетов не хватало. Города огрызались огнем зенитных пушек и пулеметных установок. Но на дорогах зениток не было...

Полковнику Пушкину удалось сформировать из своих танкистов и находившихся в Павлограде частей относительно крепкую группу обороны. Построенный днепропетровскими рабочими бронепоезд под командой майора Бойко несколько раз выезжал на передовые, поддерживал огнем орудий и пулеметов оборонявшуюся на переднем крае пехоту.

Насколько упорным было сопротивление «павлоградцев» можно судить хотя бы по меланхолической записи в «Военном дневнике» все того же генерал-полковника Ф. Гальдера, отмечавшего 30 сентября: «Повидимому, Клейсту придется бросить против Павлограда крупные силы...» [262]

Работая над переизданием книги «Тогда, в сорок первом...», я встретился с уже упоминавшимся мною бывшим командиром 15-го танкового полка, ныне генерал-полковником В. Н. Баскаковым.

Полк Баскакова в сентябре 1941 года по-прежнему входил в состав 8-й танковой дивизии. Командир дивизии полковник Ефим Григорьевич Пушкин поставил в конце сентября танковому полку задачу не допустить захвата Павлограда противником с ходу.

По тем временам танковый полк являл собою грозную силу, в нем имелось 60 танков, в том числе несколько танков Т-34. Правда, к началу боев за Павлоград один танковый батальон полка был выведен в резерв Южного фронта, но взамен полковник Пушкин подчинил Баскакову два мотострелковых батальона.

Получив приказ, танковый полк занял оборону на северо-западной окраине Павлограда. Участок обороны был узким — не более двух километров, противник мог появиться с минуты на минуту, и командир полка приказал батальонам мотострелков окапываться по обе стороны дороги, ведущей к Новомосковску, а танковые батальоны расположил с тем расчетом, чтобы они, поддерживая стрелков огнем своих пушек и пулеметов, сохраняли возможность флангового маневра.

Не имея времени для полного инженерного оборудования позиций, но помня, что враг будет наносить удар танками, Баскаков дал указание стрелковым батальонам отрывать узкие и как можно более глубокие окопы для одиночных бойцов. Такие окопы, позволяя вести огонь стоя, служили одновременно хорошей защитой от гусениц танков.

Сам командир полка в тот же день приехал в обком партии.

Как сейчас помню, в кабинете было много народа. Баскаков решительно прошел прямо к столу и громко, заглушив голоса других товарищей, доложил, что его полк прибыл для защиты Павлограда.

В подчинение полковника Пушкина к той поре были переданы, как уже говорилось, военно-политическое училище, курсы политсостава, отряд курсантов Днепропетровского военного училища, бронепоезд № 2–11 [263] под командой майора Бойко, артиллерийский дивизион. Кроме того, в Павлограде готовился к погрузке в эшелоны 530-й артиллерийский полк, который, на наш взгляд, целесообразно было задержать.

Я сообщил Баскакову об артиллерийском полке. Командир танкового полка тотчас отправился на станцию, разыскал командовавшего артполком капитана, объяснил ему ситуацию и потребовал прекратить погрузку в эшелоны.

Капитан понял серьезность задач, возложенных на танкистов, попросил считать его полк подчиненным 8-й танковой дивизии. Пушки стали скатывать с платформ...

Между тем разведка танкового полка доложила, что противник сосредоточивает в Новомосковске танки и мотопехоту.

Узнав, что гитлеровцы задержались в захваченном городе, майор Баскаков принял решение оборонять Павлоград, используя глубокие противотанковые рвы, вырытые населением: первый ров — по обе стороны шоссе Новомосковск — Павлоград километрах в пяти — семи от Новомосковска, второй ров — перед селом Межиречь и третий — под самим Павлоградом.

Полковник Е. Г. Пушкин одобрил выдвижение танкового полка непосредственно под Новомосковск и приказал усилить полк артиллерией.

Вечером того же дня приданные Баскакову мотострелковые батальоны, покинув окраины Павлограда, скрытно, под покровом быстро опускающейся темноты, заняли позиции на первом противотанковом рву, В их тылу расположились артиллерийские батареи и танки, в готовности нанести удар по флангам противника, когда тот предпримет наступление.

Утром следующего дня фашисты выступили на Павлоград. Перед вражеской колонной двигался по Новомосковской дороге передовой отряд из десятка танков, бронетранспортеров с пехотой и мотоциклистов.

Подпустив врага вплотную наши бойцы открыли огонь изо всех видов оружия. Передовой отряд гитлеровцев был разгромлен буквально за несколько минут, Враг отошел к Новомосковску. [264]

Во второй половине дня, проведя воздушную разведку, немецко-фашистские части сделали еще одну попытку продвинуться по Новомосковскому шоссе и снова были отброшены.

Наши подразделения почти не понесли потерь, им сопутствовала удача, но предполагать, что противник откажется от намерения захватить Павлоград, не приходилось.

По приказу полковника Е. Г. Пушкина танковый полк Баскакова, мотострелковые батальоны и артиллерия, ему приданные, в ночь отошли на новый рубеж обороны — за противотанковый ров возле Межиречи. Туда же, ко второму противотанковому рву, Е. Г. Пушкин выдвинул отряды павлоградских курсантов. Бронепоезд майора Бойко стоял на железнодорожных путях в готовности оказать поддержку обороняющимся.

Отход наших частей к Межиречи совершался скрытно. Возле противотанкового рва под Новомосковском были оставлены часть танков и три взвода автоматчиков. Они всю ночь вели перестрелку с врагом, пытавшимся разведать силы и расположение советских войск, вводили гитлеровцев в заблуждение относительно наших планов.

Перед самым рассветом группа прикрытия незаметно для врага отошла...

С восходом солнца над районом бывшего расположения танкового полка Баскакова появились вражеские бомбардировщики. На противотанковый ров, на покинутые окопы, на балки и рощи, где вчера стояли танки и орудия, обрушились бомбы. Одновременно открыла огонь фашистская артиллерия.

Вскоре вражеские бомбардировщики появились и над Межиречью. Едва они отбомбились, на шоссе показались вражеские танки и бронетранспортеры с пехотой. При подходе ко второму противотанковому рву фашистская колонна открыла огонь, однако прорваться сквозь боевые порядки наших подразделений не смогла. Ударили орудия 530-го артиллерийского полка, пушки стоявших в засаде танков, орудия бронепоезда № 2–11, минометы курсантов, винтовки и автоматы мотострелков, и вражеская колонна, потеряв [265] несколько танков и бронетранспортеров, большое количество убитых и раненых, откатилась...

В тот день враг не решился на повторную атаку, а с наступлением темноты штаб обороны Павлограда принял решение оттянуть свои части на третий противотанковый ров, непосредственно к городу.

С утра мы ждали противника, чтобы дать ему жестокий бой. Вместе с Найденовым и работником органов внутренней безопасности полковником Мамясом мы выехали на окраину Павлограда, на командный пункт 8-й танковой дивизии, где нашли полковника Е. Г. Пушкина, майора В. И. Баскакова, комиссара танковой дивизии батальонного комиссара А. И. Подпоринова, командира и комиссара бронепоезда № 2–11 и других командиров.

Полковник Е. Г. Пушкин доложил, что вверенные ему части находятся в состоянии боевой готовности.

— В Павлоград врага не пропустим! — сказал Пушкин.

Я спросил майора Бойко, где находится бронепоезд и приняты ли меры к отражению возможного авиационного налета. Бойко ответил, что команда бронепоезда не подведет:

— Не беспокойтесь! Народ у нас боевой, опытный. И сманеврируем, и огнем ответим!

Рассвело. Из сумрака выступали очертания окраинных домишек, полоски и городьба огородов. В седьмом часу послышался гул фашистских бомбардировщиков.

— Начинается! — сказал Найденов.

Авиационный налет на Павлоград был мощным и длительным. Вокруг командного пункта 8-й танковой дивизии все ходуном ходило. Разметало несколько хат, загорелись сараи, над центром Павлограда плавал дым.

Мы всматривались в серое лезвие новомосковского грейдера. Фашистская авиация скрылась. Но прошли полчаса, прошел час, а враг не показывался. В тот день противник не пошел на Павлоград.

Позднее стало известно, что гитлеровцы, встретив решительный отпор, повернули от Новомосковска к югу, на Синельниково... [266]

Новую попытку захватить Павлоград враг предпринял только неделю спустя.

Между тем, учитывая, что гитлеровцы развивают наступление на других участках, намереваясь выйти в тыл армиям Южного фронта, и обстановка остается крайне сложной, мы приняли 5 октября решение эвакуировать обком в районный центр Межевую. Наш представитель, посланный в штаб фронта, вернулся с неожиданной новостью: штаб покинул Покровское и отбыл в город Сталино. В то, что командование фронта находилось уже за пределами области, просто не хотелось верить.

Мы с Найденовым и Манзюком помчались в Покровское. Недавно оживленное, оно казалось вымершим. На улицах — ни души. Над хатами не чернели ниточки телефонных проводов. Однако возле райкома стояла чья-то «эмка», и шофер устало дремал на переднем сиденье.

Вошли в райком. У секретаря райкома А. А. Козюберды сидел какой-то человек в шинели. Оба пили чай. Приглядевшись, я узнал работника ЦК ВКП(б) Я. В. Сторожева.

Мы были знакомы уже давно, а последний раз виделись, когда штаб 6-й армии располагался в Новомосковске.

— Какими судьбами? — спросил Сторожев.

— Ищем штаб фронта. А вы?

— Еду из Запорожья. Выполнял задание ЦК, помогал эвакуации. Спешил, рассчитывал тоже в штаб фронта попасть, да опоздал.

— Но штаб еще вчера был в Покровском!

— Штаб фронта отбыл в Сталино, — объяснил Козюберда. — Точнее — в район Сталино.

— Давайте часок отдохнем и поедем вместе, — предложил Сторожев.

Мы с Найденовым посоветовались и решили немедленно отправляться на розыски штаба 12-й армии, который, по слухам, тоже менял дислокацию и направлялся в Красноармейск.

Проинструктировав секретаря райкома, как поступить в момент приближения немцев, я посоветовал при нарушении связи с обкомом посылать в Межевую [267] связных. А случится отходить — отходить на Ворошиловград, где будет и обком.

Тут же, в Покровском, мы с Найденовым решили послать в Сталино, в штаб Южного фронта, Манзюка. Ему поручалось выяснить, где окончательно расположится штаб, узнать о положении на фронте и сразу сообщить обо всем в обком.

Штаб 12-й армии, как выяснилось по дороге, перебрался не в Красноармейск, а в Новомихайловку, находившуюся на территории нашей области. Здесь мы и нашли, наконец, штаб армии, нового командующего армией генерала К. А. Коротеева и еще нескольких военных товарищей, знакомых по прошлым встречам.

— Правильно сделали, что вывезли обком из Павлограда, — сказал К. А. Коротеев. — Противник превосходит нас в живой силе и технике. Бои очень тяжелые... Вы находитесь теперь в Межевой? Я сообщу туда, если возникнет непосредственная опасность.

А опасность была уже не за горами. 10 октября К. А. Коротеев пригласил меня и П. А. Найденова срочно приехать к нему в Красноармейск (а это уже на территории Сталинской области!), куда на этот раз он перевел штаб армии.

— Торопитесь с эвакуацией, если что не вывезли! — предупредил Коротеев. — Куда направится обком? В Сталино или в Ворошиловград?

Я ответил, что обком направится, если будет такая необходимость, в Ворошиловград.

— Не медлите с эвакуацией! — снова сказал К. А. Коротеев.

На обратном пути в Межевую, куда перебралась оперативная группа обкома, мы с Найденовым заехали в село Новоподгороднее, к нашим газетчикам. Сотрудникам редакции было приказано грузить типографию, имеющиеся материалы и выезжать в Ворошиловград. Мы дождались, пока начнется погрузка, затем попрощались с товарищами и, пожелав им счастливого пути, вернулись в Межевую. Было это в ночь на 11 октября. А ранним утром нас разбудили разрывы авиабомб. Вражеская авиация бомбила железнодорожную станцию. [268]

Мы звонили в райкомы, связывались с Павлоградом, со станцией Чаплино, где находилось управление железной дороги, со штабом воинских частей.

Большинство райкомов уже не отвечали. В Павлограде шел бой. Гитлеровцы, ворвавшись на окраины, рассчитывали, видимо, захватить город с часу на час. Однако огонь пушек и бронепоезда № 2–11, а затем контратака курсантов находившихся в Павлограде военных училищ отбросили гитлеровцев от города. Опять отличились танкисты майора Баскакова.

— Держимся! — кричал в телефонную трубку полковник Пушкин. — Потери большие, враг ведет сильный огонь, но ребята стоят! Похоже, фрицы ждут подкреплений! Наверное, предпримут попытку обойти город. Готовимся к этому!..

Начальник дороги Закорко ответил, что последние эшелоны с хлебом вывезены уже под огнем вражеской пехоты, и попросил разрешения выехать из Чаплино.

— Кажется, мы сделали все, что могли, — сказал Найденов. — Но может, наши еще задержат врага?

Во второй половине дня появилось несколько машин. Оказалось — павлоградцы: Ф. Б. Зацарин, председатель горсовета Н. М. Шабельник, первый секретарь сельского Павлоградского райкома партии Е. С. Кондратьев и с ними еще несколько человек.

Удрученные сообщением, что бои идут уже на улицах Павлограда, мы все же не спешили покидать Межевую — село, стоящее на границе со Сталинской областью, всего в пятнадцати километрах от нее. Надеялись. Ждали.

Поторопили нас техники-связисты. Они явились вечером:

— Товарищ секретарь, дальше ждать нельзя. Мы обязаны снять линию ВЧ.

Возражать было бессмысленно: бой приблизился. Но прежде чем дать разрешение на снятие линии ВЧ, я попросил соединить меня с Москвой, с председателем комиссии по эвакуации областей, которым угрожала оккупация, Н. М. Шверником.

Соединили. Слышимость была плохая. Шверник не сразу разобрал, с кем говорит. Наконец понял. [269]

— Разрешите попрощаться, Николай Михайлович! — кричал я в трубку. — Что?.. Не слышите?.. Днепропетровский обком отходит!.. Обком отходит, говорю!.. Да!.. Уже снимают связь!.. Направляемся в Ворошиловград!

— Все эвакуировали? — послышалось в трубке.

— Все, что смогли, Николай Михайлович! Пришлем отчет!

— Хорошо! Счастливо добраться!

— До свидания!

— До свидания! Счастливого пути!

Я положил трубку. Связисты смотрели вопросительно. Я махнул рукой:

— Действуйте!

Помещение райкома без аппарата ВЧ словно осиротело. Мы выждали еще час-другой. Наступила ночь, но канонада не утихала. С каждым часом она становилась все слышнее. Затемно вышли мы из райкома, чтобы покинуть родную область. Кроме работников райкома во главе с первым секретарем В. Г. Панасенко, нас, днепропетровцев, здесь оставалось всего трое: Найденов, начальник областного управления НКВД Сурков и я.

Постояли, вглядываясь в сполохи артогня.

— Пора, товарищи, — сказал Сурков.

Дорога, как всякая осенняя дорога, не радовала нас. Машину швыряло и засасывало. Но угнетало не это. Угнетало сознание, что покидаем Днепропетровщину...

К полуночи стало подмораживать. Машина пошла ровнее. Но артиллерийский гул еще долго провожал нас. [270]