Глава вторая.

Флотилия переднего края

Трудный рубеж

Ядром военной флотилии, возрожденной на Дунае через два с лишним десятилетия после того, как оттуда вынуждены были уйти корабли молодой Советской республики, явились пришедшие с Днепра пять мониторов, отряд бронекатеров, катерные тральщики.

Флагманским кораблем стал монитор «Ударный» — самый новый. Четыре других были однотипными и носили имена моряков — героев гражданской войны: «Железняков», «Жемчужин», «Ростовцев», «Мартынов». Мониторы строились с расчетом на реки Днепровского бассейна и по сравнению с амурскими выглядели скромно. Водоизмещение — 250–285 тонн, артиллерия — по два орудия главного калибра (калибр на «Ударном» — 130 миллиметров, на остальных — 102). Броня была легкой, противоосколочной. Не отличались корабли и быстроходностью.

Но огневую силу кораблей дополняли стационарные и подвижные батареи входившего в состав флотилии Дунайского сектора береговой обороны. Комендант сектора полковник Е. Т. Просянов (оказавшийся большим знатоком береговой артиллерии и прекрасным организатором) был первым, кто явился ко мне с докладом, едва я обосновался в штабе, и через несколько минут я уже знал, какие и где батареи установлены, что представляют собой их командиры.

Самой мощной была батарея № 724. Ее дальнобойные 152-миллиметровые пушки-гаубицы стояли близ городка Рени, у впадения в Дунай Прута, по которому шла дальше на север государственная граница. Вторая такая же батарея устанавливалась под Измаилом.

На 724-й мы с Просяновым побывали на следующий же день. Закрытая огневая позиция была искусно замаскирована, орудийные дворики тщательно оборудованы — когда только успели! С НП Дунай и его правый берег просматривались [37] вверх до самого Галаца, главного военного аорта румын, а вниз — до старинной, построенной еще турками крепости Исакча, над которой маячили стрелы минаретов. Рядом располагалась отдельная пулеметная рота, также подчиненная Просянову. Она предназначалась не только для прикрытия батареи — 22 «максима» и сами по себе представляли немалую силу.

Общее число артиллерийских батарей на нашем берегу Дуная (без малого полтораста километров) дошло потом до шести. Артиллеристы носили морскую форму. Свое жилье, будь то домик или блиндаж, называли не иначе как кубриком, а сами именовались комендорами, как и их товарищи на кораблях.

Еще до знакомства с береговыми артиллеристами я побывал на кораблях. В командире дивизиона мониторов капитан-лейтенанте В. А. Кринове, к большой радости, узнал товарища по военно-морскому училищу — с курса, следовавшего за нашим. Осмотрел прежде всего флагманский «Ударный». Командир корабля старший лейтенант И. А. Прохоров держался с располагающей спокойной уверенностью. Корабль у него содержался безупречно, чувствовалась подтянутость экипажа. На остальных мониторах личный состав тоже был неплохо обучен. И везде ощущалось приподнятое настроение. Моряки гордились тем, что им доверено охранять воссоединенные с Советской Родиной земли, нести вахту на новом государственном рубеже.

Бронекатеров было пока лишь четыре, но командира отряда лейтенанта С. П. Шулика заботило, как расширить боевые возможности этих самых быстроходных кораблей флотилии. Он сразу же изложил толковые предложения насчет оборудования катеров скатами для постановки мин. Шулику было за тридцать — возраст не совсем лейтенантский, и я не ошибся, подумав, что этот дочерна загорелый здоровяк с колоритной внешностью «просоленного» моряка — командир-практик из старшин, как и многие мои сослуживцы по Амуру.

Составной частью флотилии являлся Дунайский участок ПВО. Возглавлял его полковник В. А. Матвеев, человек уже в летах, участник гражданской войны. В его подчинение входили отдельный зенитный артдивизион капитана Н. М. Шило (три батареи скорострельных 76-миллиметровок) и истребительная авиаэскадрилья капитана А. И. Коробицына. Самолеты, в отличие от достаточно новых зениток, были старых типов, некоторые — еще с неубирающимися [38] шасси. Недалекое будущее, однако, показало, что и с такими машинами эскадрилья обладала неплохой боеспособностью.

Новая флотилия как будто имела все для того, чтобы, поддерживая должную боеготовность, осваивать свою реку. Была даже отдельная рота морпехоты. Действовала и служба тыла, обеспечивая необходимое снабжение. У той же причальной стенки, где стояли мониторы, швартовались баржи с боеприпасами и прочими грузами, нефтеналивные суда. Но именно картина будничной работы в порту, где разгружались баржи, прибывшие из Одессы, вызывала тревожное чувство, для которого накапливалось потом все больше оснований.

Лишь полкилометра с небольшим отделяли Измаильский причал от мыса Сату-Ноу на противоположном, чужом берегу. Не требовалось даже бинокля, чтобы разглядеть здание румынской пограничной комендатуры. А оттуда наш берег, более низкий, наверняка просматривался еще лучше. Получалось, что главная база, да и вся флотилия, находятся под наблюдением с иностранной территории. В мирное время — под наблюдением, а с первых минут любого конфликта — под прицельным огнем.

Амурская флотилия, где я прослужил семь лет, тоже была пограничной. Однако, плавая на виду у зарубежных соседей, мы располагали там надежными тылами, недосягаемыми для артиллерии, стоящей на чужом берегу. На Дунае же флотилия, говоря штабным языком, не имела не только оперативной, но и тактической глубины базирования. Нигде, кроме непосредственно дельты с ее островами, а затем небольшой Кислицкой протоки, — ни рукавов, ни затонов, обеспечивающих кораблям укрытую стоянку.

А «сопредельная страна» — вассал гитлеровской Германии. Правителям боярской Румынии пришлось вернуть Советскому Союзу Бессарабию. Однако вряд ли можно было рассчитывать хотя бы на нейтралитет задунайского соседа при серьезных международных осложнениях.

Словом, на дунайской границе следовало быть готовым ко всему. И наших предложений о первых действиях в случае вооруженного конфликта ждали в штабе Одесского военного округа (Дунайская флотилия, входившая организационно в состав Черноморского флота, была подчинена армейскому командованию в оперативном отношении). План таких действий надлежало разработать, исходя из основной задачи флотилии — не допустить форсирования противником [39] Дуная, прорыва его речных сил к Измаилу. Знакомясь с флотилией, я все время думал об этом задании.

Один день посвятил обходу на катере вместе со специалистами штаба нашей дунайской границы, начиная от устья Прута. На румынском берегу мы видели солдат, ведущих фортификационные работы, места, где были установлены артиллерийские батареи, в частности на Исакчинских высотах, господствовавших над многокилометровым плесом, а также напротив Измаила.

Румыны имели на Дунае не показывавшуюся пока в низовьях военную флотилию, которая именовалась у них речной дивизией. Ядро ее составляли семь мониторов, доставшихся Румынии после распада Австро-Венгерской империи. Корабли, хоть и не новые, были достаточно мощными, хорошо бронированными. Каждый имел от двух до пяти 120-миллиметровых орудий. В речную дивизию, базировавшуюся в Галаце, входили также плавбатареи, бронекатера.

Было известно, что у нас строились новые речные мониторы, гораздо более мощные, однако пока следовало исходить из того, что флотилия, противостоящая нам на Дунае, по артиллерии сильнее нашей. Но будь даже перевес в огневой силе на нашей стороне, это не сняло бы вопроса о том, как обеспечить в военное время само существование Измаильского порта. Батареи, направленные на него с того берега, могли разнести порт раньше, чем мы успеем их подавить. Трудно было представить здесь и маневрирование кораблей. Между тем противостоящие нам речные силы могли подняться по Дунаю выше Галаца или войти в Сулинский рукав, пролегавший по румынской территории.

Как же, спрашивал я себя, быть флотилии, если понадобится здесь воевать?

В академии нас учили, что боевые действия должны переноситься на территорию развязавшего войну противника. Это и подсказывало, где искать выход: если нам навяжут на Дунае войну, надо высадить на правый берег десант, занять там достаточно обширный плацдарм, обязательно включающий район напротив Измаила. Тогда Измаильский порт и сам город были бы избавлены по крайней мере от обстрела с близкой дистанции. А флотилия могла бы развертывать дальнейшие боевые действия.

Эти соображения обсуждались у командующего с участием бригадного комиссара Л. В. Серебрянникова. Было решено включить соответствующий пункт в план первоочередных действий на случай войны, готовившийся для представления в штаб округа. Предварительные расчеты показывали, [40] что для захвата плацдарма потребовалось бы немного войск. На интересовавшем нас участке правого берега за грядой холмов начинались тянувшиеся от Сулинского рукава плавни, способные служить естественной защитой плацдарма, и для занятия минимально необходимых позиций могло хватить нескольких батальонов.

Прежде чем ехать в Одессу, в округ, следовало выяснить, как отнесутся к нашему замыслу в Болграде — в штабе 14-го стрелкового корпуса, командир которого генерал-майор Д. Г. Егоров являлся старшим общевойсковым начальником в южной части бывшей Бессарабии. Командующий поручил это мне: начальнику штаба, мол, полезно познакомиться с соседями-сухопутчиками.

В Болграде встретили так приветливо и сердечно, что моя скованность (обсуждать оперативные вопросы с армейскими начальниками такого ранга еще не приходилось) сразу прошла. Командир корпуса — он был немолодой, худощавый, с седыми усами — выражал удовлетворение тем, что на левом крыле своей полосы обороны может рассчитывать на поддержку дунайцев.

— За эти полтораста километров границы мы спокойны, — говорил генерал Егоров. — Полагаемся тут на вас, моряков.

Я уже знал, что входившие в состав корпуса две стрелковые дивизии (обе — прославленные, известные по гражданской войне: 25-я Чапаевская и 51-я Перекопская) имели значительный некомплект. Недоставало средств усиления — тяжелой артиллерии, авиации, а танков пока не было совсем. Полоса же, прикрываемая частями корпуса, включала кроме дунайского участка границы еще участок на Пруте.

Хорошо чувствовал я себя у армейцев. Но когда изложил нашу идею насчет правобережного плацдарма, генерал Егоров ответил:

— Насколько важно это для флотилии, могу понять. Только где прикажете взять эти батальоны, откуда снять? К тому же поставленная корпусу задача по обороне советской территории не предусматривает действий за ее пределами.

Через день я отправился в Одессу. Меня принял начальник штаба округа генерал-майор М. В. Захаров, будущий Маршал Советского Союза. Его подробно интересовали состав и вооружение флотилии. Заметно было — произвели впечатление боевые возможности береговой артиллерии, ее дальнобойность. [41]

Нашими предложениями на случай войны занялись, как положено, сперва операторы. Уже работая с ними, я понял: одобрено будет все, кроме пункта о десанте на правый берег. Это подтвердилась при заключительном разговоре с М. В. Захаровым.

— Все правильно, — сказал он, — но об этом речи быть пока не может.

Командующий войсками округа генерал-полковник Я. Т. Черевиченко, у которого я тоже побывал, согласился с мнением начальника штаба. Он добавил, что, если с началом войны флотилия окажется в состоянии предпринять такие действия собственными силами, возражать, очевидно, никто не будет.

На том дело тогда и кончилось. Но вопрос, не нашедший отражения в составленных на случай войны планах, все равно отпасть не мог.

Порой казалось, что до военной грозы, может быть, еще далеко. А сил тем временем должно прибавиться и у армейцев, и у нас. И верилось: если придется вступать на Дунае в бой, то найдутся силы и для десанта, который обеспечит флотилии возможность дальнейших боевых действий.

Готовность к бою

Как теперь известно, на подготовку к надвигавшейся войне у нас оставалось одиннадцать месяцев. Флотилия осваивала театр, отрабатывала учебные задачи. Воодушевленность, с которой пришли дунайцы на передовой рубеж, не оставляла их и помогала делу.

Эту воодушевленность поддерживало все происходившее вокруг. У нас на глазах приобщались к новой жизни города и села, которые мы застали такими, каким представлялось русское дореволюционное захолустье. Подчас приходилось сталкиваться с тем, чему не сразу и поверишь. Обыкновенными спичками крестьяне дорожили так, что ухитрялись расщеплять каждую на четыре части. Огромной ценностью считалась простая иголка.

Еще от первой поездки в Болград остались впечатления об одном растянувшемся вдоль дороги селе. По случаю местного праздника весь народ был на улице. Крестьяне принарядились: женщины в ярких платочках, мужчины в вышитых безрукавках, подпоясанных красными кушаками. Вся одежда самодельная, домотканая. И все — от мала до велика — босые: обувь стоила дорого, никто в деревнях ее летом не носил. [42]

Памятна и первая встреча с жителями Вилкова, маленькой «дунайской Венеции». В этом удивительном городке (вблизи него устанавливалась одна из наших батарей), где вместо улиц каналы и к каждому крыльцу привязаны лодки, жили потомственные рыбаки — русские люди, переселившиеся сюда в XVIII веке. Они и выглядели по-старинному: даже у молодых окладистые русые бороды, и все рослые, широкоплечие.

Измаил был тихим, в основном одноэтажным городом с множеством садов. Из-за недостатка крупных зданий отделения штаба и службы флотилии пришлось разместить в разных концах города. К нашим нуждам очень внимательно относился молодой деятельный секретарь Измаильского обкома партии М. Г. Кузнецов (в будущем член Военного совета Приморской армии, оборонявшей Одессу и Севастополь). Для ближних разъездов у штаба завелся мотоцикл с коляской, который водил краснофлотец Грицко Задемитько, добродушный великан, забавно выглядевший в седле миниатюрной машины.

Часто приходилось бывать у армейцев. Флотилия перешла в оперативное подчинение командиру 14-го корпуса, и в планах боевой подготовки отводилось большое место отработке взаимодействия с его частями. Проигрывалась на картах и высадка десантов. Очень серьезно относился к этому начальник штаба корпуса полковник Ф. Т. Рыбальченко.

Проводились также совместные учения с пограничниками — и с сухопутным 79-м погранотрядом майора С. И. Грачева, и с переведенным на Дунай 4-м Черноморским отрядом пограничных судов (сокращенно — ЧОПС) капитан-лейтенанта И. К. Кубышкина. Катера последнего были нашим резервом: в случае войны ЧОПС включался в состав флотилии.

Укомплектовывался наш штаб. На должность начальника оперативного отделения прибыл мой товарищ по академии капитан-лейтенант Ф. В. Тетюркин, обладавший большими способностями именно к штабной службе. Начальником отделения боевой подготовки стал капитан 2 ранга И. В. Фроликов, которого я помнил еще по военно-морскому училищу — он был со старшего курса и командовал у нас взводом. Иметь лучших, чем они оба, помощников я не мог и мечтать.

Прекрасными специалистами были начальник связи подполковник Ф. И. Малец, флагманский механик инженер-капитан 3 ранга Н. В. Богомолов, начальник техотделения [43] инженер-капитан 3 ранга Н. А. Мунаев. Налаживание многого заново, освоение незнакомой реки требовали от всех напряженной работы, и в этих условиях быстро набирались опыта наши более молодые товарищи, такие, как флагманский артиллерист старший лейтенант Н. К. Подколзин.

Военный совет Черноморского флота и Наркомат ВМФ уделяли флотилии много внимания. Неоднократно бывал у вас командующий флотом контр-адмирал Ф. С. Октябрьский.

Помню, в первый раз он пришел вместе с членом Военного совета дивизионным комиссаром Н. М. Кулаковым на сторожевом катере. Как положено, Абрамов, Серебрянников и я встретили старших начальников на причале. В штабе они прошли к командующему флотилией, а я, имея наготове все, что могло понадобиться, сидел у себя, ожидая вызова. И вдруг вместо рассыльного входит сам Филипп Сергеевич Октябрьский. Он расспросил, как работается, дал важные для начинающего начальника штаба советы. Товарищеский тон, в котором вел командующий беседу, произвел на меня сильное впечатление, подействовал окрыляюще.

А дивизионный комиссар Николай Михайлович Кулаков, еще очень молодой, темпераментный, полный кипучей энергии, остался в памяти политработником фурмановского типа, способным дойти до сердца каждого и воодушевить, зажечь всех.

В указаниях, которые мы получали от командующего флотом, красной нитью проходило требование поддерживать высокую боеготовность, настойчиво искать наиболее аффективные способы и приемы боевых действий.

— Если дойдет до войны, — говорил Филипп Сергеевич, — то, по всей вероятности, первым из черноморцев предстоит принять удар врага вам на Дунае.

Все зависевшее от него Ф. С. Октябрьский решал быстро. Наши соображения о том, как обеспечить в военное время более благоприятный для флотилии оперативный режим, командующий флотом признал правильными. А армейцев, говорил он, нужно понять: у них хватает своих забот, да и сил на южном участке немного.

— Но думать о десанте на правый берег надо, — говорил Октябрьский. — Обстановка может сделать его необходимым.

В январе 1941 года парторганизация штаба флотилии приняла меня в члены ВКП(б). Не знал я, что становлюсь коммунистом почти перед самой войной. Но запомнилось, как начальник отдела политической пропаганды бригадный [44] комиссар Владимир Кондратьевич Беленков (в конце августа, при перестройке политорганов, он сменил Л. В. Серебрянникова), поздравляя меня после собрания, сказал, что живем мы в такое время, когда быть в рядах партии особенно ответственно.

На исходе зимы начальников штабов всех флотов и флотилий вызвали в Москву на совещание. В нем участвовали и руководящие работники центральных управлений ВМФ. Совещание открыл нарком Н. Г. Кузнецов, а затем вел начальник Главного морского штаба И. С. Исаков. Согласно повестке дня обсуждению подлежали итоги боевой подготовки в минувшем году и задачи штабов на ближайший период. По существу же, речь шла о том, насколько готовы флоты и флотилии к возможной войне и что надо безотлагательно сделать, чтобы быть готовыми к ней в полной мере.

В Измаиле, выслушав мой доклад о совещании, командующий флотилией, хмурясь, сообщил местные новости. Над нашим берегом несколько раз появлялись иностранные самолеты, явно разведчики. С береговых постов СНиС (службы наблюдения и связи) доносили, что на проходящих мимо румынских катерах замечены офицеры в немецкой форме.

Через день или два я прошел на катере по фарватеру от устья Прута до устья Дуная и разглядел немецких офицеров на румынских катерах собственными глазами. Проверяя прежние свои наблюдения, мысленно отмечал: да, под Исакчинскими высотами, где уже давно стояли тяжелые батареи, наши корабли при надобности, очевидно, смогли бы, прижимаясь к правому берегу, войти в недосягаемое для этих батарей «мертвое пространство» — глубины там подходящие. А на левом берегу, ниже Рени, заросли нависающего над водой ивняка, пожалуй, достаточно густы, чтобы замаскировать в них даже мониторы.

Еще полгода назад все это фиксировалось как бы про запас, на всякий случай. Теперь стало думаться, что, пожалуй, действительно может понадобиться. Приближалась весна. Ремонт кораблей шел неплохо, но мы приняли меры, чтобы его ускорить.

В марте командование округа организовало штабное учение с выездом в поле на четыре дня. Рубеж Днестра условно принимался за Дунай. От штаба флотилии участвовали двенадцать человек на четырех машинах с радиосвязью. На разборе в Кишиневе, очень поучительном, выступил начальник Оперативного управления Генштаба генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. [45]

Тем временем жертвой гитлеровской агрессии стала Югославия, и международная обстановка сделалась еще более напряженной. А нам надо было принять к сведению, в частности, то, что фашистская Германия завладела четырьмя югославскими мониторами, которые теперь могли в любой момент присоединиться к румынской речной дивизии (они были схожи с ее кораблями и тоже входили в свое время в австро-венгерскую флотилию).

К началу лета прибавилось кораблей и у нас, правда не столь крупных. Дунайской флотилии передали 18 бронекатеров из шхерного отряда Балтфлота. Доставленные по железной дороге в Одессу, они пришли оттуда своим ходом. На каждом стояло по трехдюймовой танковой пушке. А 18 добавочных орудий значили немало. Катера прибыли с отличными, сплававшимися экипажами. Вместо маленького отряда бронекатеров на флотилии появился (как оказалось — за двенадцать дней до войны) нормальный дивизион.

17 июня Черноморский флот начал большие отрядные учения, в которых участвовали и дунайцы. Проводившиеся всегда в конце летней кампании, они проходили в том году необычно рано. По окончании учений флотилии было приказано оставаться в оперативной готовности номер два, которая предусматривала, в частности, рассредоточение кораблей по плану оперативного развертывания.

Три монитора, четыре бронекатера и два катерных тральщика поднялись к устью Прута, в район Рени. Ренийскал группа кораблей рассматривалась нами как передовой отряд флотилии — она сразу же вступила бы в соприкосновение с речным противником, появись он со стороны Галаца. Заблаговременный выход этой группы в назначенный район имел особый смысл: после начала боевых действий туда пришлось бы прорываться под огнем неприятельских батарей. Возглавлял ренийскую группу командир дивизиона мониторов капитан-лейтенант В. А. Кринов. С его кораблями могли взаимодействовать соседняя 724-я береговая батарея и два артполка Чапаевской дивизии.

Два других монитора, включая флагманский «Ударный», с основной частью бронекатеров и тральщиков были укрыты в Кислицкой протоке, а управление этой группой взял на себя непосредственно командующий флотилией. Остальные бронекатера ушли к дунайскому устью, в район Килии Новой и Вилкова. В Измаиле не осталось к 21 июня ни одного корабля.

Все это делалось пока в учебно-боевом порядке, являлось как бы репетицией развертывания по настоящей боевой [46] тревоге. Вышло же так, что мы развернули флотилию уже для боевых действий.

* * *

На первый взгляд все вокруг было как обычно. По Дунаю проплывали грузовые суда под флагами соседних стран. Шли летние работы на полях и виноградниках. В Измаиле готовились отметить первую годовщину восстановления власти Советов.

Но в городе упорно распространялись слухи о войне. Пограничники сообщали показания перебежчиков о подготовке к ней на том берегу. Имелись сведения, что на некоторых стоящих там батареях румынские артиллеристы заменены немецкими. В Сулинский рукав, ответвлявшийся вправо немного выше Измаила, вошли и не вышли обратно два монитора. Все учащались случаи нарушения границы чужими самолетами.

В штабе 14-го корпуса я бывал теперь ежедневно. 20 июня полковник Ф. Т. Рыбальченко доверительно сообщил: по приказу командования округа части корпуса выдвигаются ближе к границе. При следующей нашей встрече, на исходе дня 21-го, Рыбальченко передал, чтобы я зашел к командиру корпуса.

Генерал-майор Д. Г. Егоров выглядел озабоченным.

— Вот что, товарищ Григорьев, — сказал он, усадив меня у своего стола. — Новые перебежчики уверяют, что румыны и немцы могут полезть к нам не сегодня, так завтра. Есть и другие признаки... Готовы ваши моряки встретить врага?

Я ответил, что флотилия в повышенной оперативной готовности, боезапас имеется и любой боевой приказ моряки выполнят.

Всю обратную дорогу был под впечатлением этого разговора. Мысли о войне, давно уже неотвязные, но все еще какие-то отвлеченные, переходили в плоскость практическую. Когда это может начаться? Где попытается противник форсировать Дунай? Двинет ли сразу же к Измаилу свою речную дивизию? И как все-таки обеспечить свободу маневра нашим кораблям, сохранить действующим Измаильский порт?..

На последний вопрос я находил лишь один ответ: с началом войны взять под контроль определенный участок правого берега. Имелся у нас и план (никем, правда, не утвержденный) высадки, прикрытия и поддержки десанта, в разработку которого вложил много труда мой заместитель — [47] начальник оперативного отделения штаба Филипп Васильевич Тетюркин. Но какими силами занять и удержать плацдарм на том берегу, оставалось неясным.

Заехал попутно домой, но пробыл там несколько минут. Выяснилось, что полчаса назад из штаба прибегал краснофлотец-оповеститель. Это не удивило — командующий нередко объявлял учебно-боевую тревогу именно вечером под воскресенье.

А в ту субботу из штаба почти никто и не уходил по окончании рабочего дня. Контр-адмирал Абрамов молча выслушал мой доклад о разговоре с командиром корпуса. Удостоверившись, что связь в порядке и ничего особенного пока не происходит, я вышел на балкон покурить. На Измаил опустилась теплая июньская ночь, но город еще не уснул. Светились распахнутые окна, по улице проходили веселые компании молодежи...

Около двух часов ночи у меня на столе зазвонил телефон. Командующий вызывал к себе. Минуту спустя я читал экстренную телеграмму из Севастополя: «Дунайской флотилии немедленно перейти оперативную готовность номер один. Октябрьский. Кулаков».

Ни на какие новые учения это не походило. Но Николай Осипович Абрамов, верный своей натуре, передал мне депешу безмолвно. Впрочем, что-то говорить было необязательно — все мы знали, что надо делать по такому приказу.

Переход на полную готовность из того состояния, в каком флотилия уже находилась, требовал минимального времени. Через десять минут из корабельных групп, из сектора береговой обороны, из всех частей начали поступать доклады.

Связь была уже переключена на флагманский командный пункт, заблаговременно оборудованный в подвале и неплохо оснащенный для боевого управления флотилией. Мне на ФКП предназначалось рабочее место в углу довольно просторного помещения, куда перешел также командующий. Рядом со мной расположились капитан-лейтенант Тетюркин и операторы. Тут же аппараты прямой связи с кораблями и частями, с пограничниками и соседями-армейцами, со штабом округа.

Разговаривали вполголоса, невольно прислушиваясь к едва доносившимся внешним звукам. Сидеть в подвале, не имея возможности ничего увидеть собственными глазами, было на первых порах тягостно. Но с постов СНиС вновь и вновь докладывали, что на Дунае и на той стороне все спокойно. [48]

Серьезность положения подтвердила принятая в 02.40 телеграмма Наркома ВМФ. Он предупреждал флоты и флотилии: 22–23 июня возможны враждебные действия немцев или их союзников — и требовал не поддаваться на провокации, но быть готовыми к отражению ударов.

Еще через час, прошедший в настороженном ожидании, связисты приняли короткую радиограмму из Севастополя — одно незашифрованное слово: «Ураган». Условный сигнал, адресованный всему флоту, означал, что где-то на Черном море завязались боевые действия. Как стало потом известно, в это время — в четвертом часу утра — Севастополь отражал первый налет фашистских самолетов.

А над Дунаем еще царила тишина. Она оборвалась в 4 часа 15 минут. В подвальное помещение ФКП донеслись приглушенные звуки орудийных выстрелов, а затем гораздо более громкий грохот разрывов: снаряды ложились где-то поблизости. Последующие выстрелы и разрывы слились в грозный гул.

Сразу зазвонили все телефоны. Кринов докладывал, что стоянки ренийской группы кораблей обстреливаются из района Галаца. Об обстреле берега доносили из Килии Новой, Вилкова, с постов в других пунктах. За две-три минуты стало ясно, что введены в действие все известные нам на правом берегу батареи. Измаил обстреливали также два монитора, вышедшие из Сулинского рукава в Килийский, однако вниз по нему не спускавшиеся.

Ответного огня с нашей стороны никто не открывал — на это ждали особого приказа. Каждый командир еще мог считать происходящее на его участке какой-то местной провокацией, о которых не раз предупреждали. Только мы на ФКП уже знали — под огнем весь советский берег Дуная.

Но ведь и это — лишь полтораста километров. А кому известно, каких масштабов может быть пограничная провокация? Наверное, об этом и думал контр-адмирал Абрамов, склонив седеющую голову над картой, на которую операторы нанесли имевшиеся данные об обстановке. Мы с Тетюркиным, горячо изложив командующему наше общее мнение — немедленно наносить ответный удар по открывшим огонь батареям, стояли рядом, ожидая его решения.

Казалось, Абрамов думает слишком долго. Но это были такие минуты, когда не верилось и стрелкам часов, будто переставшим двигаться.

Распрямившись, командующий громко произнес:

— Начальник штаба! Всем кораблям и батареям открыть [49] огонь по противнику. О наших действиях донести Военному совету флота. Исполняйте!

Журнал боевых действий свидетельствует: контр-адмирал Н. О. Абрамов отдал это приказание в 4 часа 20 минут, через пять минут после того, как начался обстрел с румынского берега. И сейчас я считаю: не так уж много времени понадобилось нашему командующему, чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников и не имея сведений об объявлении нам войны, принять решение, которым флотилия вводилась в бой.

Огонь был открыт незамедлительно. И не остался безрезультатным: кое-где обстрел с того берега стал слабев. Но тяжелые батареи, которые били издалека, подавить было не так-то просто.

Артиллерийская дуэль разгоралась. Наши корабли повреждений не имели, однако Измаильский порт, обстреливаемый почти в упор, действовать уже не мог. Начали поступать донесения о том, что к нашему берегу в нескольких местах движутся под прикрытием артогня катера, буксирующие лодки с солдатами. Батареи флотилии, корабли и полевая артиллерия не подпускали их к берегу, но попытки форсировать Дунай предпринимались вновь и вновь.

Скоро данных об обстановке стало достаточно, чтобы понять, где стремится агрессор нанести основной на дунайском участке удар. Сильнее всего обстреливался район прибрежного селения Картал и кордона Раздельный — между Измаилом и Рени, и именно там противник особенно настойчиво пытался осуществить высадку.

На ФКП каждый делал свое дело, налаживалось практическое управление боевыми действиями. Но все еще возникали мучительные сомнения: то ли мы делаем, действительно ли началась настоящая война?..

Ответ из Севастополя на наше донесение об открытии огня пришел в 5.00. Заметно было, как волнуется контр-адмирал Абрамов, пробегая глазами телеграмму.

— От командующего флотом, — объявил Николай Осипович, и все мы встали. Абрамов громко прочел короткий текст: — «Молодцы, дунайцы, бейте врага по-черноморски. Октябрьский».

Самый первый десант

К полудню, когда о нападении гитлеровской Германии и ее союзников, об идущей уже войне вся страна узнала из заявления Советского правительства по радио, обстановка на [50] Дунае определялась прежде всего тем, что противнику не удалось закрепиться где-либо на левом берегу (хотя отдельные группы солдат до него и добирались). Враг предпринял первый воздушный налет на Измаил, но наши зенитчики и эскадрилья капитана Коробицына, вступившая в бой в полном составе, пресекли бомбежку города. Из двенадцати разнотипных бомбардировщиков, дерзнувших налететь без сопровождения истребителей, пять оказались сбитыми. У нас один самолет был поврежден, но дотянул до аэродрома.

Атмосфера была тревожной, многое оставалось неясным, сведения о противнике поступали подчас противоречивые, связь с соседями и некоторыми береговыми постами не раз прерывалась. Но урона, кроме разрушений в порту, флотилия пока не понесла. Артиллеристы береговых батарей и мониторов действовали отлично.

Однако в создавшихся условиях не могло быть и речи, например, о том, чтобы вывести мониторы из Кислицкой протоки на более выгодные огневые позиции, — во всяком случае, до наступления темноты. Неясно стало, как будем получать боеприпасы и все прочее. До сих пор снабжение флотилии шло из Черного моря по Дунаю, перекрываемому теперь вражеским огнем.

Надо было что-то предпринимать для изменения обстановки в нашу пользу, и я сознавал, что обязан активно помогать командующему в поиске возможных решений. Однако прежде всего следовало, не полагаясь на одни донесения, побольше увидеть собственными глазами.

Командующий, склонившийся над картой, кажется, прочел мои мысли или сам подумал о том же.

— Хотите осмотреться? Правильно. Поезжайте на НП семьсот двадцать пятой. По пути поглядите, что творится в порту. На рожон не лезьте и особенно не задерживайтесь.

Наверху такой же солнечный летний день, как и вчера, но Измаил словно вымер: на улицах ни души. Новенькая, защитного цвета эмка, недавно полученная штабом, объезжает воронки на мостовой. Видны и поврежденные дома. Обстрел сейчас довольно редкий, методический, и отчетливо слышен свист каждого пролетающего снаряда. Один разорвался недалеко, по кабине ударило комьями земли.

С приближением к порту все громче слышна пулеметно-ружейная перестрелка, ведущаяся через Дунай. За стеной крепкого здания встречаемся с командиром военного порта интендантом 1 ранга Жуковым. Он докладывает о состоянии порта, где за несколько часов обстрела повреждено уже [51] многое, о том, что личный состав, включая вольнонаемных, в оборе, укрыт в убежищах и ждет распоряжений, раненые эвакуированы. Говорю Жукову, что порт в недалеком будущем понадобится и сможет работать. Твердо верю — мы сумеем это обеспечить.

Теперь на 725-ю. Пока можно на машине, дальше, на выдвинутый к Дунаю наблюдательный пункт, по траншее. На НП застаю коменданта сектора береговой обороны полковника Просянова — отсюда виднее, чем откуда-либо еще, боевая работа его артиллеристов.

От их огня агрессору уже досталось, на том берегу что-то горит. Но обстрел нашего берега продолжается. В Измаиле особенно ощутим огонь не тяжелых дальних батарей, а самых ближних, стреляющих прицельно.

С НП можно окинуть взглядом довольно большой участок Дуная. Чем дольше осматриваюсь, тем сильнее убеждаюсь: брать Сату-Ноу необходимо. А если промедлить, можно потерять корабли и на нынешних замаскированных позициях.

Вернувшись на ФКП, доложил — наверное, излишне горячо — все это командующему. Он слушал с явным удовлетворением, очевидно утверждаясь в выводах, к которым уже пришел.

Расчеты на высадку десанта у нас были практически готовы. Дело было лишь за пехотой. Мы надеялись, что теперь командование 14-го корпуса ее все-таки даст. Для начала хотя бы батальон. Как назло, прервалась связь с Болградом. Командующий приказал мне немедленно ехать туда и постараться решить вопрос на месте.

На КП корпуса узнал, что к северу от Рени дела обстояли не так благополучно, как на дунайском участке, где прочно удерживалась граница. Показав мне это на карте, генерал-майор Егоров добавил, что, возможно, придется перебросить кое-какие части на правый фланг. Идею десанта он в принципе одобрил, но в выделении батальона отказал. Осталось впечатление, что комкор, может быть, не очень верит в успех высадки на неприятельскую территорию — до того ли, мол, теперь...

Что же делать практически? Ломая над этим голову на обратном пути в Измаил, я отбрасывал за неосуществимостью одно, другое, третье. И вдруг словно осенило: как это нет бойцов для десанта? А пограничники?!

Катера морского погранотряда — ЧОПСа — с началом войны стали составной частью Дунайской флотилии, его командир капитан-лейтенант И. К. Кубышкин возглавил нашу [52] килийско-вилковскую группу кораблей. Но существовал еще сухопутный погранотряд, и он, насколько я знал, еще никуда не влит и не отведен. Людей там немного, зато это кадровые пограничники — один стоит иных пятерых.

Не заезжая на ФКП, отправился в штаб 79-го погранотряда, к майору Савве Игнатьевичу Грачеву, и напрямик выложил, что флотилии нужно. Подумав, Грачев сказал:

— У меня меньше двухсот бойцов. Кто еще будет участвовать в этом деле?

Я ответил, что, конечно, в десант пойдут и моряки, объяснил, как думаем организовать его прикрытие и поддержку.

Майор Грачев снова задумался. Потом твердо заверил:

— Если решите действовать, людей дам. Командовать будет лейтенант Бодрунов.

Так что на ФКП я вернулся не с пустыми руками. Однако идти в десант могло все же значительно меньше бойцов, чем предусматривалось нашими расчетами. Решение, которое предстояло принять контр-адмиралу Абрамову, было нелегким.

— Вода спадать не начала? — спросил командующий. — Какие у гидрографов прогнозы?

— Вода продолжает прибывать, — доложил я. — Начальник гидрорайона считает, что так будет и в ближайшие дни.

Подъем уровня воды в середине лета — характерная особенность Дуная. Он вызывается происходящим в это время интенсивным таянием альпийских ледников, питающих истоки реки. Летний паводок как раз набирал силу, и это был весьма существенный для нас фактор. Как уже говорилось, за кромкой правого берега Килийского рукава тянулись к Сулийскому обширные плавни. Паводок превращал их в болотистое озеро, а приподнятая полоска берега с несколькими населенными пунктами от Сату-Ноу до Килии Старой стала чем-то вроде длинного, узкого острова или даже гряды островов (твердый берег уже не был сплошным), протянувшейся на десятки километров.

В таких условиях противник вряд ли сможет быстро подтянуть крупные подкрепления. А местные гарнизоны на этой полоске берега были пока невелики. В Сату-Ноу, о котором прежде всего шла речь, по данным нашей разведки, кроме двух артиллерийских батарей находилось до батальона пехоты, небольшие подразделения греничар (пограничников) в жандармов.

Словом, подъем воды работал на нас, давая шанс обойтись меньшими силами. Во всяком случае, на первых порах. [53]

Взвесив все обстоятельства, командующий флотилией принял окончательное решение: проводить десант теми силами, какие есть.

Отряду пограничников, составлявшему основу десанта, придавался — в качестве группы первого броска — взвод морских пехотинцев (командовал им лейтенант Андрей Кощей). Для высадки выделялись четыре бронекатера, для артподготовки и поддержки десанта — мониторы «Ударный» и «Мартынов», стоявшие в Кислицкой протоке, береговая батарея № 725 и две батареи зенитного дивизиона. Высадка назначалась в ночь на 24 июня.

О наших планах мы донесли Военному совету Черноморского флота. И через час, в 23.35 22 июня, получили на десант «добро».

На ФКП подвели итоги первого дня боевых действий. Общими усилиями армейских частей и флотилии были отражены шесть попыток противника переправиться через Дунай в районе Картал, Раздельный, три — у Килии Новой, две — у Вилкова, четыре попытки вброд форсировать Прут близ Рени. Добравшиеся до нашего берега разрозненные группы румынских солдат вылавливались в плавнях. Агрессор понес немалые потери на Дунае, в воздухе, да и на своем берегу. Наши корабли и батареи выпустили за день свыше 1600 снарядов (эта цифра, кстати, заставила подумать о более расчетливом расходовании боеприпасов, поскольку пополнение их могло осложниться).

Настроение было приподнятое — границу удерживаем, врага бьем!.. О положении на остальном фронте мы знали еще мало, но, конечно, понимали, что наш участок границы не самое горячее место и где-то натиск агрессора неизмеримо сильнее.

Ночью началась подготовка к десанту. В остальном второй день войны мало чем отличался на Дунае от первого. Продолжался обстрел нашего берега, в том числе тяжелой артиллерией из Тулчи, Исакчи, Галаца. Под огнем находились Измаильский порт и сам город, позиции кораблей близ Рени. Противник предпринимал новые попытки переправиться через Дунай, но, как и накануне, они были сорваны.

А вода все прибывала. По нашей оценке, условия для высадки десанта оставались благоприятными. В светлое время была проведена предварительная артподготовка. Не показывая, что этому участку уделяется особое внимание, перенося сюда огонь с других целей и вновь к ним возвращаясь, два монитора и береговая батарея в несколько приемов подвергли мыс Сату-Ноу сосредоточенному обстрелу с [54] расчетом на подавление огневых точек, близких к урезу воды.

* * *

За войну мне довелось быть причастным ко многим десантам, в том числе к значительно более сложным, но десант на румынский берег Дуная в ночь на 24 июня 1941 года, на исходе вторых суток войны, был первым для всех, кто в него шел, кто участвовал в его подготовке. Потом оказалось, что он был вообще первым морским десантом Великой Отечественной войны.

Контр-адмирал Абрамов, осуществлявший с ФКП общее руководство боем, приказал мне быть на НП командира 725-й батареи. Этот НП фактически становился наблюдательным пунктом командования флотилии, обеспечивая возможность визуально контролировать ход событий. Отсюда же полковник Просянов управлял огневыми средствами береговой обороны.

Наш план не мог предусмотреть всех изменений обстановки, и возникало немало разных опасений. Что будем делать, если на перехват кораблей с десантом выйдут мониторы, укрывавшиеся в Сулинском рукаве? Чем и как задержать речную дивизию противника, если она двинется в это время из Галаца к Измаилу?..

Пока на Дунае, после интенсивной дневной перестрелки, стояла почти полная тишина. Темнота скрывала очертания берегов. Но июньская ночь коротка. Высадку назначили на 2.50, когда только-только начинает светать и бронекатера еще не очень заметны издали, а десантникам уже легче ориентироваться на незнакомом берегу. На переход катерам требовалось около 20 минут. Это время отводилось на артподготовку.

Представители штаба, политработники, посланные на корабли и в части, следили за тем, чтобы все было готово в срок и никаких заминок не произошло. Орудия двух мониторов из Кислицкой протоки и 725-я батарея ударили почти разом. На том берегу сверкнули первые разрывы и заклубился уже различимый в предутренних сумерках черный дым. Тотчас же доложили по телефону, что бронекатера с десантом пошли.

Противник всполошился. Дальнобойные батареи в районе Тулчи открыли огонь по Измаилу. Беспорядочная стрельба поднялась в Сату-Ноу. Но заградительного огня на пути катеров не встало — их пока не видели с того берега.

Скоро бронекатера, шедшие полным ходом, стали видны [55] с вашего НП. Заметил их и противник, но слишком поздно, и задержать не смог. В 2.45 наша артиллерия перенесла огонь в глубину берега. По целям на участках высадки били на ходу из пушек и пулеметов сами бронекатера. И вот через стереотрубу стало видно, как десантники прыгали с катеров в мелкую воду, выбирались на берег. Ни минных, ни проволочных заграждений перед ними не было. Не ждал тут нас враг, не ждал!

Меня попросили к телефону. Узнал голос Саввы Игнатьевича Грачева. Первое донесение по радио с того берега получил, оказывается, он — пограничники своего начальника не обойдут.

— Там порядок, — басил Грачев. — Орлы наши высадились, пошли вперед. Есть несколько раненых. Вот так...

Через полчаса бой в Сату-Ноу стих. На колокольне, макушка которой с корректировочным постом оказалась снесенной нашей артиллерией, появился красный флаг. В короткой схватке вражеский гарнизон, застигнутый врасплох, был разгромлен. Кое-где дошло до рукопашной, но особой стойкости противник не выказал. Около семидесяти румынских солдат сдались в плен, многие разбрелись по плавням.

Ни среди наших пограничников, ни во взводе моряков, которые высаживались первыми, не было ни одного убитого. Такой удаче сперва даже не верилось. Раненые были и в десантном отряде, и на бронекатерах. Катера получили изрядное количество пробоин.

Высадка далась легче, чем можно было ожидать. И, очевидно, не только потому, что действовали мы решительно. Противник не ожидал десанта, не допускал, что мы предпримем его так скоро.

Впрочем, тогда было не до размышлений о том, что нам помогло. Требовалось думать, как закрепиться на занятом плацдарме, как его расширить, чем усилить высаженный десант. Ведь за Дунаем находилась (в чем противник, вероятно, еще не отдавал себе отчета) пока лишь горстка бойцов, всего около роты.

Наш начальник связи Федор Иванович Малец оборудовал батарейный НП прямо по-флагмански — разговаривай с кем хочешь. Отсюда же, по поручению командующего, соединился с Болградом и доложил командиру 14-го корпуса, что десант высажен и закрепляется. Генерал-майор Егоров горячо поздравил, и я был уверен — этим он не ограничится.

Командующий передал, чтобы я возвращался на ФКП. [56]

И как только я туда вошел, узнал от обрадованного Тетюркина: начальник штаба корпуса полковник Рыбальченко уже сообщил, что для усиления десанта выделяется батальон 287-го стрелкового полка 51-й Перекопской дивизии, державшего оборону у Измаила.

Вскоре прибыл договориться о переправе батальона командир полка подполковник С. И. Султан-Галиев. Предложил ему, пока батальон готовится, сходить на ту сторону со мною на катере (раз берег напротив Измаила в наших руках, пересечь Дунай уже можно и в светлое время) — осмотреть плацдарм, разведать на месте возможности его расширения, продумать систему обороны. Подполковник охотно согласился на такую рекогносцировку. А я приказал начальнику связи подготовить к переброске на плацдарм вместе с батальоном пост СНиС, оснащенный рацией, и к следующему утру протянуть туда телефонный кабель.

И вот мы на мысе Сату-Ноу, который немногим больше часа назад я еще разглядывал в стереотрубу. Непривычно сознавать, что ступаешь по чужой земле. Не нужна она нам, присваивать ее не собираемся. Но отсюда совершено нападение на нашу страну, и пусть знает агрессор — никакие рубежи не защитят его от возмездия.

Местность тут своеобразная. С нашей стороны правый берег выглядит возвышенным, но это лишь неширокий гребень — на нем и стоит поселок Сату-Ноу (жителей в нем ни души — скрылись в плавнях), окруженный окопами бывших румынских позиций. А за поселком — заболоченные заросли густого камыша.

Старшим на плацдарме с момента высадки командир роты пограничников лейтенант Николай Егорович Бодрунов. Он уже организовал оборону, не сплошную конечно: бойцов маловато, а прежде всего там, где грунт потверже и вода помельче. Плацдарм обстреливают дальнобойные батареи, а также мониторы из Сулинского рукава. Огонь не прицельный, снаряды ложатся с большим разбросом. Осколками пока никого не задело, как и шальными пулями, которые посвистывают над берегом, — идет беспорядочная пальба из плавней.

Вместе с плацдармом захвачены трофеи — первые на нашем участке фронта: много винтовок, десяток исправных пулеметов, два 76-миллиметровых орудия... Орудий, как и пулеметов, должно бы быть больше. Полковник Просянов, два дня засекавший огневые точки на румынском берегу, считал, что из Сату-Ноу било не меньше четырех пушек среднего калибра. Часть их куда-то исчезла. Объяснение [57] подсказывал характер местности: в плавнях, раскинувшихся вокруг, можно спрятать или утопить, тем более при таком подъеме воды, любое полевое орудие, не говоря уж о пулеметах.

Командир полка сразу оценил реальные возможности расширения плацдарма, особенно по фронту — вдоль Дуная, в чем флотилия была крайне заинтересована. Ведь контроль лишь над небольшим участком правого берега хоть и облегчал положение Измаильского порта, но еще не обеспечивал условий для боевого маневрирования кораблей. Радуясь решимости энергичного, темпераментного Султан-Галиева развивать первоначальный успех десантников, я зваверил, что стрелковый батальон, высадившийся на румынский берег, будет поддержан тяжелой батареей и двумя мониторами (корректировщики на плацдарм уже прибыли), а если понадобится — и другими кораблями.

Действовать надо было быстро, не давая врагу опомниться. Батальон полка погрузился на бронекатера и тральщики, был без потерь перевезен на правый берег и вместе с находившимися там пограничниками и моряками повел бой за расширение плацдарма. Огонь мониторов и 725-й батареи помогал преодолевать сопротивление противника, которое было не таким уж упорным. Бронекатера, оставаясь под правым берегом, также поддерживали наступающий батальон. Бойцы перевозились ими, минуя заболоченные места, на лежавшие впереди участки твердого берега, на прибрежные острова.

Продвижение пехотинцев вдоль Килийского рукава (вниз по течению Дуная) шло стремительно, иначе не скажешь. К исходу 24 июня были заняты селение Пардина, острова Татару, Большой и Малый Даллар, отрезанные от берега мелководными протоками. За неполные сутки плацдарм расширился почти до 40 километров по фронту. Глубина его, определявшаяся на большинстве участков тем, где начинались тут плавни, достигала двух-трех километров.

Так на третьи сутки войны на Дунае начала создаваться новая обстановка, более благоприятная для нас. Прицельный обстрел Измаила прекратился. А огонь батарей, продолжавших бить по городу из района Тулчи, был не столь эффективен. И хоть на небольшом, срединном участке пограничного Килийского рукава мы почувствовали себя хозяевами.

В руках противника еще оставалась значительная часть правого берега ближе к устью с укрепленными опорными пунктами в городке Килия Старая — напротив Килии Новой [58] на нашем берегу и в селении Периправа — напротив Вилкова. И пока это было так, флотилия не могла пользоваться низовьями Дуная. Гарнизон Килии Старой представлял также угрозу левому флангу занятого нами плацдарма. В то же время оценка обстановки приводила к выводу, что существует реальная возможность расширить этот плацдарм еще километров на тридцать.

В порядок дня вставал новый десант, с которым нельзя было медлить. Но сил требовалось больше, чем в прошлый раз, батальоном тут было не обойтись.

— Высаживать десант нужно не позже чем утром двадцать шестого. И высаживаться должен полк. Для захвата Килии Старой это не много! — подытожил контр-адмирал Абрамов обсуждение предварительного плана, состоявшееся на ФКП поздно вечером 24 июня.

Теперь все зависело от того, смогут ли армейцы выделить необходимые силы, и я поспешил в Болград. Командир корпуса встретил ободряюще:

— Ну, поздравляю. Молодцы! Что дальше думаете делать?

Он сообщил, что положение на правом фланге корпуса улучшилось. А то, что на дунайском участке удалось перенести боевые действия на неприятельскую территорию, генерал Егоров оценивал очень высоко, считая это важным для всей своей полосы обороны. Оказалось, он уже обсуждал со штабными командирами, чем можно усилить десант, причем речь шла именно о полке. Просить, убеждать не потребовалось.

В десант назначался 23-й стрелковый полк капитана П. Н. Сироты. Для поддержки десанта кроме береговой батареи, стоявшей у Вилкова, и двух мониторов, которые, оставаясь в протоке, под прикрытием острова, переходили на новые огневые позиции, выделялся гаубичный артполк Чапаевской дивизии. Высаживать десантников должны были 14 кораблей килийско-вилковской группы — бронекатера и бывшие погранкатера — капитан-лейтенанта И. К. Кубышкина, назначенного командиром высадки.

Для первого броска капитан Сирота выбрал лучший батальон, с которым шел и сам. Батальону придавался взвод нашей морпехоты. Высаживаться было решено прямо у Килии Старой, чтобы сразу связать боем гарнизон основного опорного пункта противника. А оттуда одним подразделениям надлежало быстро продвигаться вниз, к устью, другим — вверх, на соединение с ротой Бодрунова.

На подготовку оставалось немногим больше суток. Но [59] подразделения полка успели провести тренировки (в низовьях Дуная нашлось подходящее для этого, скрытое от противника, место). Батальон первого броска совершил учебную посадку на катера. Тем временем две эскадрильи, выделенные командованием флота, нанесли по району Килии Старой бомбовые удары. В течение дня производили огневые налеты мониторы и батареи гаубичного полка. Конечно, мы старались не показать, что готовим высадку — бомбились и обстреливались и другие участки.

Плацдарм, захваченный 24-го, удерживался уверенно. С него доносили о продолжавшемся методическом обстреле дальнобойными батареями, а также о беспорядочном ружейном огне из плавней. Время от времени группы вражеских солдат предпринимали из них вылазки, которые довольно легко отбивались.

Ночь на 26 июня пришлось провести на ФКП, откуда и следил за развитием событий. Донесения подтверждали, что все идет по плану, в свой срок, — посадка передового батальона на корабли, артподготовка, сосредоточение основных сил десанта...

Корабли отваливали от левого берега выше места высадки десанта на правом, и было предусмотрено, что при благоприятных обстоятельствах, если враг их еще не обнаружит, они пройдут часть маршрута с выключенными моторами, самосплавом. Это тоже удалось выполнить, противник не замечал движения десанта даже дольше, чем мы рассчитывали.

Пришло донесение, что десант прорвался к берегу, потом — что высадился весь батальон. Поддерживающая артиллерия перенесла огонь в глубину неприятельской обороны. По пулеметам, уцелевшим ближе к урезу воды, били сами бронекатера. А от левого берега уже отходили портовые буксиры, принявшие на борт остальные два батальона полка.

Через два часа Килия Старая полностью находилась в руках десантников и наш новый плацдарм имел уже 12 километров по фронту. Гарнизон вражеского опорного пункта был разгромлен, его остатки отброшены к Периправе либо, как и в прошлый раз, рассеялись в плавнях. Катера и буксиры возвращались от правого берега с пленными — сдалось более пятисот солдат и офицеров{1}. Было захвачено восемь орудий, тридцать пулеметов, больше тысячи винтовок. И все это — на территории противника. [60]

У нас в этот раз были не только раневые, но и убитые. И все же успеха достигли, как говорится, малой кровью. Вскоре стали известны имена героев. Многое рассказал капитан-лейтенант Иван Константинович Кубышкин, непосредственно руководивший высадкой десанта с головного бронекатера № 132. На нем шел также командир отряда лейтенант Д. П. Козлов. А бронекатером командовал стажер из Севастопольского военно-морского училища мичман Михаил Майоров, который перед самым боем узнал, что ему, как и другим стажерам, досрочно, ввиду начавшейся войны, присвоено лейтенантское звание.

В последние минуты перед началом высадки, когда поддерживающая артиллерия стала бить по отдаленным целям, обстрел с берега усилился: несколько умолкших было ближних огневых точек противника вновь ожили. Почти все катера имели повреждения, на двух или трех тушили пожары. А глубина оказалась недостаточной, чтобы подойти к берегу вплотную. В таких условиях малейшее промедление с высадкой могло иметь тяжелые последствия. Но заминки не произошло: морские пехотинцы, распределенные по всем катерам, спрыгивали в воду и за ними устремился вперед весь десант.

На головном бронекатере самым первым подал такой пример дублер командира и его товарищ по училищу, такой же стажер, тоже лейтенант в мичманской еще форме, коммунист Филипп Образко. В числе первых он выбрался и на берег, хотя еще в воде был ранен, и не выходил из боя, пока десантники не закрепились на суше. А рана оказалась смертельной...

Героическое поведение коммуниста Образко отразило общий настрой бойцов при встрече с первыми испытаниями войны. Потому, наверное, и вспоминается всю жизнь наш товарищ, участвовавший лишь в одном бою, воевавший считанные часы.

Десант в Килию Старую был во многом сложнее высадки в Сату-Ноу, и тут уже почувствовалось, как недостает еще нам боевого опыта. Несмотря на это, люди с честью выходили из трудных, подчас критических положений. Мотористы Александр Жуков и Вячеслав Солоухин, недавние пограничники, спасли лишившийся хода катер, сумев под огнем срастить перебитый бензопровод. Необстрелянным, только еще принимавшим боевое крещение краснофлотцам и на других поврежденных катерах не изменяли находчивость, выдержка. Все катера высадили десантников, все вернулись к нашему берегу. [61]

Отлично держались в бою командиры — такие же необстрелянные, как их подчиненные, все молодые. Каждый был примером мужества для своего экипажа. Командира бронекатера № 131 лейтенанта Ивана Перышкина, дважды раненного и потерявшего немало крови, пришлось даже после боя отправлять в госпиталь в приказном порядке.

К исходу дня полк капитана Сироты, ликвидировав ряд мелких очагов вражеской обороны, сомкнул свой правый фланг с левым флангом десанта, высаженного двумя днями раньше. Два плацдарма слились в один, протянувшийся по правому берегу Килийского гирла на 70–75 километров. Были заняты также все находившиеся здесь острова. Не удалось овладеть с ходу лишь Периправой — там противник основательно укрепился. По планам армейского командования два батальона 23-го стрелкового полка возвращались на левый берег (обратную их переброску мы, конечно, постарались провести незаметно). Для обороны всей новой части плацдарма оставлялся один батальон.

Таким образом, на пятые сутки войны нашим кораблям была обеспечена возможность относительно свободно маневрировать между Измаилом и устьем Килийского гирла, более активно поддерживать сухопутные войска. Вновь действовал Измаильский порт.

Овладение правым берегом не было самоцелью — без этого флотилия просто не могла сколько-нибудь успешно воевать. Легче стало и нашим войскам на левом берегу. А при благоприятном развитии событий, на что мы не переставали надеяться, правобережный плацдарм мог бы послужить опорой для дальнейших наступательных действий.

Об этом, кстати сказать, уже думали в Севастополе. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский поручил нам выяснить, как смотрит командование 14-го корпуса на возможность совместной — силами флота, армейских частей и Дунайской флотилии (которая должна была бы прорваться в Сулинский рукав) — наступательной операции с целью овладения черноморским портом Сулина. Но командир корпуса не располагал необходимыми силами, а потом об этом не позволило думать общее положение на фронте.

Июньские десанты на Дунае, думается, имели не только чисто тактическое значение. Важен был и сам факт вступления советских войск на неприятельскую территорию. Об этом хочется сказать словами Маршала Советского Союза И. И. Крылова, который начинал войну в тех же краях, а много лет спустя написал в своих воспоминаниях: [62]

«...Насколько я знаю, больше нигде на всем фронте советскому солдату не довелось в то время ступить на землю врага и хоть ненадолго на ней закрепиться. Батальоны, переправленные моряками через Дунай, словно напомнила агрессору от имени всей Красной Армии: рано или поздно мы придем туда, откуда на нас напали, и кончать войну будем там!»{2}

Война испытывает, война учит

Вес первые дни войны мы ждали появления в Килийском гирле, перед Измаилом, мониторов речной дивизии противника. Почему они не вводятся в действие, понять было трудно.

Бывшие австро-венгерские мониторы представляли серьезную огневую силу и были защищены толстой броней. Расчеты, которые мы делали с флагартом Н. К. Подколзиным еще в мирное время, думая тогда об этих кораблях лишь как о вероятном противнике, показывали, что существует лишь чисто теоретическая возможность пробить такую броню 100-миллиметровыми снарядами наших мониторов — при стрельбе с очень короткой дистанции и при встрече снаряда с броней под прямым углом. Орудия же более крупного калибра имел один «Ударный».

Наши мониторы к бою с вражескими, конечно, готовились: побеждают и более сильных! Но особенно мы надеялись на береговую артиллерию, прежде всего на 724-ю и 725-ю батареи с их 152-миллиметровыми орудиями. Вблизи Измаила спешно оборудовалась огневая позиция для еще одной батареи — 726-й. Предназначенные для нее 122-миллиметровые пушки могли бить на 20 с лишним километров. Баржи, которые доставили их из Одессы, были первыми, разгруженными в Измаильском порту, как только он вновь начал действовать.

К штурмовке мониторов противника были готовы «ястребки» капитана Коробицына. Часть самолетов могла брать по паре 100-килограммовых бомб. Бомбардировщикам флотских ВВС ставилась задача наносить удары по кораблям речной дивизии на их стоянках, однако обнаруживать замаскированные мониторы с воздуха оказалось непросто.

Рассчитывали мы также воздействовать на корабли врага активными минными заграждениями. Первая минная постановка [63] была предпринята почти одновременно с высадкой первого десанта — ранним утром 24 июня.

Обычно стараются ставить мины у берегов противника скрытно, так, чтобы он и не заподозрил их присутствия. Но мы сознательно от этого отказались.

На флотилии имелось немногим больше сотни мин (часть — типа «Рыбка», какие использовали на реках еще в гражданскую войну, часть — новые тогда «Р-1» с более мощным зарядом). На заграждение, которым намечалось пересечь Дунай на подступах к Галацу, командующий разрешил израсходовать до четверти наличного запаса. А ширина судоходного фарватера в том районе достигает двухсот метров, и было очевидно, что при той плотности заграждения, какую удастся создать, вероятность встречи кораблей с минами не столь уж велика.

Вот тогда и пришлось задуматься: а нужно ли нам добиваться скрытности минной постановки, не выгоднее ли произвести ее демонстративно? Такую мысль подал флагманский минер флотилии капитан-лейтенант Н. А. Иссарев.

— Пусть враг видит, — говорил он, — как мины ставятся, пусть страшится их. Сколько мы поставим, он сосчитать не сможет... А тралить помешают наши артиллеристы.

Подумали и пришли к выводу: есть смысл действовать именно так. Командующий с этим согласился. Решено было ставить мины не ночью, а когда уже начнет светать и корабли будут различимы с берега.

На рассвете 24 июня четыре бронекатера из ренийской группы кораблей — отряд Шулика, теперь уже старшего лейтенанта, поднялись вверх по Дунаю за линию государственной границы до устья речки Писика, примерно на полпути между Рени и Галацем, и выставили поперек фарватера 24 мины. Противник, заметив катера, открыл по ним огонь, но их прикрывали наши мониторы и 724-я батарея, и Шулик довел постановку до конца. Один бронекатер, получивший повреждения, при отходе был взят на буксир.

Вообще-то бронекатера не предназначены для минных постановок. Идея приспособить их для сбрасывания мин на ходу (оборудовав откидывающиеся скаты), о которой я услышал от Сергея Павловича Шулика, как только прибыл на флотилию, была реализована стараниями флагмина Н. А. Иссарева и начальника техотделения инженер-капитана 3 ранга Н. А. Мунаева. Первыми превратились в быстроходные минные заградители бронекатера отряда Шулика. Успели переоборудовать и еще четыре катера из числа полученных с Балтики. [64]

Только благодаря этому дунайцы и смогли ставить активные минные заграждения. Минзагов, как таковых, флотилия не имела.

Следующая минная постановка была предпринята двое суток спустя с целью затруднить выход в Килийское гирло двух мониторов, находившихся в Сулинском рукаве. Эту задачу выполнял отряд бывших балтийских бронекатеров под непосредственным руководством флагманского минера Иссарева.

И на сей раз мы не стремились действовать совершенно скрытно. На деле видимость оказалась ниже желаемой — из-за сгустившегося перед рассветом тумана. С бронекатеров не разглядели ответвление Сулинского рукава, и отряд, никем еще не обнаруженный, прошел вверх по Дунаю дальше. Понять ошибку и сориентироваться помог выступивший из тумана старинный памятник в честь форсирования Дуная русскими войсками в начале прошлого века. А когда спустились обратно до Сулинского рукава и повернули в него, туман сильно поредел и уже рассвело. И вдруг у берега показались, в каких-нибудь ста метрах от головного катера, борт и башни замаскированного зеленью монитора — корабли противника стояли значительно ближе, чем предполагалось.

Будь наши катера торпедными, им представилась бы возможность нанести врагу неотразимый удар. Бронекатера же (они открыли огонь по ближайшему монитору, а он по ним почти одновременно) не могли причинить такому кораблю серьезного ущерба. Нужно было побыстрее отходить. Однако Иссарев не отказался от того, ради чего сюда шел. Разворачиваясь на обратный курс под усиливавшимся с каждым мгновением орудийно-пулеметным обстрелом, бронекатера начали сбрасывать мины.

Поставить их, правда, сумели два катера из четырех. Но противник, который не мог не видеть характерных всплесков от падения мин, вряд ли был в состоянии определить размеры и границы поставленного у него под носом заграждения — тем более что катера прикрыли свой отход дымовыми шашками.

Отряд вернулся без потерь, но в корпусах катеров обнаружилось немало мелких пробоин. Отделаться только этим помогли и быстрый выход из-под прицельного обстрела, и то, что огонь врага, хоть и открытый с кратчайшей дистанции, был — очевидно, из-за внезапности появления катеров — беспорядочным, неточным.

А небольшая минная банка — всего из восьми мин, — [65] дерзко выставленная тем утром, сыграла, по-видимому, не последнюю роль в том, что два неприятельских монитора, введенные в Сулинский рукав, еще долго оттуда не показывались. Дальнейший ход событий подтвердил: наши активные минные заграждения, пусть скромные по масштабам, были поставлены весьма своевременно.

Памятен вечер 27 июня. Долгий напряженный день был заполнен организацией контрбатарейной борьбы и огневой поддержки подразделений на плацдарме, тревогами за ренийскую группу кораблей (о ее трудном положении расскажу дальше особо). Но вот солнце стало клониться к закату, и казалось, уже ничего особенного сегодня не произойдет: к ночи активность противника обычно спадала.

Но в 21 час, когда до сумерек оставались какие-нибудь десятки минут, разом поступили донесения от командира ренийской группы, с 724-й батареи и с расположенного у Рени поста СНиС. И все об одном: со стороны Галаца показалась и идет вниз по Дунаю колонна мониторов. Одновременно по позициям наших кораблей в районе Рени открыли беглый огонь дальнобойные батареи из Галаца, Тулчи, Исакчи.

Выслушав первое донесение, контр-адмирал Абрамов сказал:

— Ну что ж, будем встречать «гостей». Передавайте сигнал!

Считая, что встреча с главными силами речной дивизии раньше или позже должна произойти, мы в штабе прорабатывали возможные ее варианты. И был установлен особый сигнал (известный и во взаимодействующих с нами армейских частях), предупреждавший о приближении вражеских мониторов. По нему требовалось изготовиться к бою не только с самими мониторами. Их выход мог, например, прикрывать решительную, крупномасштабную попытку противника переправить на наш берег сухопутные войска.

Для удара по прорывающимся мониторам предусматривался вызов морских бомбардировщиков. Однако сейчас это отпадало: самолетам, базировавшимся под Одессой, уже не хватило бы светлого времени (возможно, с расчетом на это корабли, так тщательно прятавшиеся от нашей авиации, и вышли в предсумеречный час). Но эскадрилье флотилии до цели было недалеко, и капитан Коробицын получил приказ готовить все до единого истребители к вылету на штурмовку.

У артиллеристов вступила в действие плановая таблица боя, разработанная вместе со штабом Чапаевской дивизии [66] для координации огня ренийской группы кораблей, 724-й батареи и 99-го гаубичного артполка. Согласованные действия корабельной, береговой и полевой артиллерии уже помешали врагу форсировать Дунай, помогли закрепиться на правом берегу нашим десантникам. Теперь надо было общими силами нанести сосредоточенный огневой удар по быстро движущимся кораблям.

Для береговой батареи цель была досягаема почти с момента обнаружения, и она открыла огонь первой. Орудия наших мониторов и полевые гаубицы включались в огневой налет на пределе своей дальнобойности. На НП 724-й, выгодно расположенном, находились и артразведчики гаубичного артполка.

Огнем управляли умелые командиры. Смелый Кринов, если бы не удалось задержать врага иначе, не остановился бы и перед тем, чтобы, невзирая на неравенство калибров и брони, вывести три своих монитора навстречу четырем неприятельским и бить по ним в упор. И все же, зная, каковы эти мониторы, невозможно было исключить прорыв их и к Рени, и к Измаилу.

До этого, однако, не дошло. И события развивались столь скоротечно, что, если бы, допустим, командующий захотел сам или поручил мне понаблюдать за ходом боя, мы не успели бы добраться с ФКП ни до какого НП.

Донесения от капитан-лейтенанта Кринова, от командира 724-й батареи капитана Спиридонова, с берегового поста — от кого по телефону, от кого по радио открытым текстом (тут уж было не до зашифровывания) — поступали каждые две-три минуты. Мы не ждали, что вот-вот узнаем о потоплении вражеских кораблей — они обладали высокой живучестью. А нанесены ли им повреждения и какие, могло выясниться не сразу. Но важно было, как ведет себя противник, как реагирует на наш огонь, где находится.

Минут восемь — десять в донесениях повторялось: «Колонна мониторов продолжает идти вниз». Конечно, за это время корабли, хотя их движение и ускорялось течением, могли пройти не так уж много. Если считать не по прямой, а по фарватеру, делающему выше Рени большие изгибы, они были еще довольно далеко от устья Прута и пограничного участка Дуная, ставшего линией фронта. Сюда они, вероятно, рассчитывали подойти, когда будет смеркаться. И к четырем мониторам, шедшим из Галаца, здесь могли присоединиться те два, что укрывались под Тулчей.

По приближавшимся кораблям вели огонь с берега и о воды уже все орудия, достававшие до них из района Рени. [67]

Колонну мониторов проштурмовали «ястребки», часть которых сбросила 100-килограммовые бомбы. Пора было решать, что делать, если не сможем остановить вражескую речную дивизию до выхода ее к нашему переднему краю.

Но вот ренийский пост СНиС передал: «Корабли противника резко замедлили ход». А минуту спустя — новое донесение: «Корабли поворачивают назад...»

Мы не спешили этому поверить. Наблюдатели на посту могли ошибиться: им мешали разрывы снарядов. Но сомнения рассеял четкий, уверенный доклад с 724-й батареи: «Мониторы повернули все вдруг и легли на обратный курс». Поворот «все вдруг» означает, что идущие в строю корабли по сигналу флагмана меняют курс одновременно, все сразу. В данном случае так был совершен поворот на 180 градусов — каждый из мониторов развернулся на месте, и вся колонна, набирая ход, пошла обратно к Галацу, сопровождаемая — пока позволяла дистанция — огнем нашей артиллерии.

Что же произошло? Что заставило эти речные броненосцы повернуть назад, еще не имея, по-видимому, тяжелых повреждений? И в чем все-таки состояла их первоначальная задача?

Не на все эти вопросы мы находили исчерпывающий ответ. Кто-то высказал предположение, не был ли выход речной дивизии некой демонстрацией. Но что она могла противнику дать?

Как бы там ни было, расчеты операторов показали (и это подтвердили данные визуального наблюдения): мониторы повернули, не дойдя до минного заграждения, поставленного нашими бронекатерами поперек фарватера 24 июня.

Противник знал о нем — оно ставилось у него на виду. И, быть может, уже понял, что заграждение неплотное, наметил, где безопаснее его форсировать. Однако, попав под сосредоточенный огонь нашей артиллерии, эффективность которого должна была возрастать с каждым километром, подвергшись штурмовке с воздуха и имея основание ожидать ее повторения (при первой мы не потеряли ни одного самолета, были лишь пробоины в плоскостях), враг, очевидно, все-таки не решился преодолевать в такой обстановке невидимый минный барьер. А потом ведь пришлось бы форсировать его вновь, после боя, который еще неизвестно как мог окончиться.

Так объяснили мы себе в конце концов поведение противника. Кстати, на мониторах, по данным нашей разведки, [68] находились при румынских командирах немецкие офицеры, фактически диктовавшие все важные решения.

Главные силы неприятельской речной дивизии больше ни разу не показались ниже Галаца за все время боев на Дунае. Попытка выдвижения их к переднему краю, прорыва к Рени или Измаилу не повторилась. Однако тогда мы считали ее повторение вполне вероятным. И потому поставили еще одно заграждение — почти напротив Рени, от середины фарватера к правому берегу. А в то заграждение, перед которым мониторы повернули назад, мины были добавлены.

* * *

Одной из целей сорвавшегося выхода румынских мониторов к фронту могло быть уничтожение ренийской группы кораблей капитан-лейтенанта Кринова. Скованная в отношении маневра, но остававшаяся на передовом рубеже с выгодными огневыми позициями, она стала для врага как бельмо на глазу.

Держать здесь корабельный отряд было важно для содействия сухопутным частям, оборонявшимся как на Дунае, так и на Пруте, для того чтобы не давать врагу переправляться на левый берег и не пускать в низовья Дуная его речную дивизию.

Группа Кринова — три монитора, отряд бронекатеров и два тральщика — с первых минут войны находилась под вражеским огнем. Кораблям пришлось спешно менять стоянки уже на рассвете 22 июня, а потом — по нескольку раз в сутки. Они маскировались в нависавших над водой зарослях, дерзко подходили под откосы правого, чужого, берега Прута. Но противник засекал и новые стоянки кораблей (мы считали — с помощью звукометрических средств), Пока не требовалось открывать огонь, на мониторах не включались никакие механизмы, не выходили в эфир рации. И все же каждые четыре — шесть часов корабли подвергались очередному огневому налету. Кроме тяжелой артиллерии из Йсакчи и Галаца по ним била плавбатарея из задунайского озера Крапина.

В этих сложных условиях, маневрируя на коротком участке Прута (менее чем в километре от устья его перегораживали фермы моста, взорванного румынами еще в 1940 году), ренийская группа проявляла постоянную боевую активность. Была подавлена опасная для кораблей батарея, ликвидирована система наблюдательных постов противника за Прутом. Бронекатера выходили на минные постановки, [69] несли по ночам дозор. Корабельная артиллерия во взаимодействии с береговой и полевой пресекала попытки врага форсировать Дунай, а также и Прут в его низовьях, у Журжулешты.

Но если ни один из трех мониторов и не был поврежден в течение недели, то слишком долго так продолжаться не могло. Тяжелые снаряды все чаще ложились вблизи кораблей. Надо было или отвести ренийскую группу к Измаилу, что было нежелательно, да и совсем не просто, или иметь наготове какой-то иной, хотя бы временный, выход из положения, которое могло вот-вот стать критическим.

Такой выход нашелся. Продолжавшийся паводок (уровень воды поднялся уже на четыре метра) побудил Кринова обратить внимание на озеро Кагул, расположенное невдалеке от Рени. Озеро, отделенное от Дуная неширокой полосой суши и уходящее от него на много километров, достаточно глубокое, с густыми зарослями камыша у берегов, само по себе вполне могло служить кораблям и запасной позицией, и укрытием. Но мы не брали его в расчет, поскольку с Дунаем озеро связывала мелкая, обычно непроходимая для кораблей речка Викета, перекрытая рыболовной запрудой. Необычно высокий летний паводок изменил положение. В результате резкого подъема воды в Дунае Викета потекла вспять и стала совсем другой. Кринов послал катерные тральщики обследовать речку, и их командиры доложили, что после подрыва рыболовной запруды переход в озеро мониторов будет возможен.

Конечно, воспользоваться этой возможностью означало пойти на определенный риск: спади вода — и корабли окажутся запертыми в озере. Однако за водой можно было следить — спадает она постепенно. Да и разведывалось это на случай особых обстоятельств, когда чем-то рисковать пришлось бы так или иначе.

Такие обстоятельства не заставили себя ждать. Наступил день, когда противник, не производя обычных огневых налётов на корабли ренийской группы, вел лишь пристрелку, но сама эта пристрелка отличалась возросшей точностью. У командования группы были основания считать: враг готовит массированный удар по кораблям, возможно, с привлечением кроме известных стационарных батарей подтянутой к Дунаю тяжелой полевой артиллерии. А для корректировки огня, по-видимому, использовались какие-то более совершенные технические средства.

Настораживали также участившиеся полеты над районом стоянки кораблей воздушного разведчика. Если противник, [70] уточнив тем или иным способом их позиции, бросит на них даже не очень большую группу бомбардировщиков, мониторам трудно будет отбиться своими зенитками. А никакие другие средства ПВО их не прикрывали.

На исходе дня 29 июня капитан-лейтенант Кринов собрал на мониторе «Ростовцев» командиров кораблей группы и предложил каждому высказать свое мнение о дальнейших действиях в сложившихся условиях. Командиры мониторов А. С. Маринушкин, П. Д. Визальмирский, В. М. Орлов считали, что возможности стоянки в устье Прута исчерпаны. Так оценивал положение и сам Кринов. После «военного совета» на «Ростовцеве» он радировал командующему, что считает необходимым этой же ночью перейти в озеро Кагул, с тем чтобы, базируясь в нем, продолжать выполнение прежних боевых задач.

Командиру ренийской группы, в силу условий ее дислокации, предоставлялась большая самостоятельность, и Кринов пользовался ею здраво. Но сейчас у контр-адмирала Абрамова все же возникли сомнения: не переоценивается ли опасность, угрожающая кораблям? Однако проверка опасений Кринова означала бы отсрочку маневра по крайней мере до следующей ночи, что могло обойтись дорого. Подумав, командующий санкционировал предложенные действия.

С наступлением темноты мониторы и остальные корабли, не включая двигателей, спустились по течению до устья Викеты и благополучно вошли в нее, а затем и в озеро. К утру на месте разрушенной рыболовной запруды был натянут имитировавший ее трос с чурбаками, чтобы не заметила никаких перемен воздушная разведка. На Викете оборудовали водомерный пост для непрерывного наблюдения за уровнем воды. Здесь же развернули корпост трех мониторов. Другой корабельный корпост, обеспечивавший контакт с армейцами, находился в расположении одной из батарей гаубичного полка близ Картала.

Той же ночью, перед переходом кораблей на новую стоянку, была поставлена минная банка в протоке, соединяющей Дунай с озером Крапина на правом берегу. Нужно пояснить: тогда мы еще не имели полной уверенности, что оттуда бьет несамоходная плавбатарея. Допускалось присутствие в озере румынского монитора, который мог выйти на перехват наших кораблей. Чтобы исключить такую возможность, Кринов и решил использовать последние оставшиеся у него шесть мин. Мины успешно поставил [71] (на этот раз скрытно) бронекатер лейтенанта Кондакова.

В озере Кагул три монитора избавились от каждодневного обстрела тяжелыми батареями. Здесь было легче рассредоточивать и маскировать корабли, и врагу не удавалось обнаружить их стоянки. Сами же мониторы, выдвигаясь на огневые позиции в северной части озера (ближайшей к району их прежних позиций в устье Прута), могли, как и раньше, поддерживать наши сухопутные части, препятствовать противнику в форсировании Дуная.

* * *

Шла вторая неделя войны. Дунайский участок фронта (он находился конечно же в стороне от направлений главных ударов фашистского агрессора) оставался одним из немногих, где боевые действия велись пока на линии государственной границы, и был, вероятно, единственным, где нашим войскам представилась возможность закрепиться на территории противника.

75-километровая полоса правого берега, захваченная 24–26 июня, удерживалась крайне ограниченными силами. 28 июня оттуда были сняты пограничники майора Грачева, герои первого десанта, — их ждали другие боевые задачи. На плацдарме, протянувшемся от Сату-Ноу за Килию Старую, остались два батальона неполного состава.

Высокий паводок, поднявший воду и в плавнях на правом берегу, превративший многие низинки в протоки, сделал плацдарм своеобразным архипелагом. Это помогало обходиться там малыми силами. Однако противник, приспособившись к создавшимся условиям, стал выдвигать в плавни огневые точки и корпосты на плотиках (то же самое делалось и с нашей стороны).

Десантники вступали в бой на различных участках плацдарма изо дня в день. Их поддерживала артиллерия о левого берега. За Дунаем имели своих корректировщиков гаубичный артполк, береговые батареи, мониторы. При необходимости могли вылететь на штурмовку «ястребки».

Организация боевого управления высаженными войсками сложилась не сразу — опыта в этом не было. Единый общевойсковой начальник для всего плацдарма не назначался: как управлял бы он подразделениями, разбросанными на десятки километров по узкой кромке берега и местами разобщенными водой? Но батальоны, выделенные из двух разных полков и действовавшие за Дунаем в отрыве от них, решали общую задачу. А поскольку опорные пункты [72] на том берегу создавались в интересах флотилии и сообщаться с ними, снабжать их можно было только по воде, командир 14-го корпуса вскоре пришел к заключению, что флотилия и должна отвечать за плацдарм со всем на нем находящимся. Два «задунайских» батальона, насколько помню, устным распоряжением командира корпуса были оперативно подчинены флотилии, которая, в свою очередь, подчинялась в оперативном отношении комкору-14.

30 июня создалось трудное положение в районе Сату-Ноу, где высадился наш первый десант. Этот край плацдарма подвергся необычно сильному артобстрелу, а контратаки вражеской пехоты, скопившейся в плавнях, повторялись с таким упорством, что скоро не осталось сомнений: враг всерьез рассчитывает сбросить нас с самых важных позиций на правом берегу — напротив Измаила.

По прямому телефонному кабелю, протянутому через Дунай, комбат капитан Ф. К. Турган докладывал на ФКП об осложнявшейся обстановке. Когда выяснилось, что противник вклинивается в том месте, где глубина плацдарма не достигала и километра, контр-адмирал Абрамов приказал:

— Берите, начальник штаба, катер и отправляйтесь туда. На месте виднее, что можно сделать. И не возвращайтесь, пока положение не упрочится.

Подполковник Султан-Галиев (батальон был из его полка) послал со мною капитана из своего штаба — в помощь молодому комбату. Резервов у командира полка не было.

На месте стало еще яснее, что сегодняшний натиск врага — самый сильный с тех пор, как плацдарм существует. Десантники основательно закрепились, зарылись в землю, и артобстрел издалека не наносил им большого урона. Но отбиваться от вражеской пехоты, имевшей немалый численный перевес, было трудно. Она лезла из камышей там и тут на фронте до трех километров, охватывая наши позиции полукольцом. И комбату нечем было, не оголив другие участки, подкрепить тот, где противнику оставалось продвинуться на какие-то сотни метров, чтобы рассечь наши боевые порядки.

«Добавить сюда огня за счет чего угодно!» — ничего иного я придумать не мог. Батальон уже поддерживали оба монитора — «Ударный» и «Мартынов», стоявшие в Кислицкой протоке, и 725-я береговая батарея (ее новая соседка, 726-я батарея, еще не действовала). Но в Кислицкой протоке у нас были и бронекатера. Мы избегали — хотя фашистская авиация и не висела над Дунаем так, как висела [73] она тогда над фронтом дальше к северу, — среди дня выводить корабли с замаскированных стоянок без крайней необходимости. Однако сейчас стало именно крайне необходимо, чтобы бронекатера подошли к правому берегу и с короткой дистанции ударили по наседающей вражеской пехоте из своих скорострельных трехдюймовок, а если понадобится — и из пулеметов.

Пользуясь разрешением командующего делать то, что представится нужным, я по радио приказал отряду бронекатеров идти к Сату-Ноу. Затем по телефону, через оперативного дежурного по ФКП, вызвал на штурмовку два звена истребителей. Связь — спасибо подполковнику Мальцу! — не подвела.

«Ястребки» появились через считанные минуты. Не задержались и бронекатера — идти было недалеко. Старшина Александр Троян, исполнявший обязанности адъютанта, встретил их под откосом у уреза воды и просемафорил приказание: «Бить по видимым целям».

Видимой целью была пехота противника. Пушки катеров действовали как штурмовые орудия на переднем крае. Огонь с Дуная и с воздуха сосредоточился на участке, где успел образоваться вражеский клин. Ощутив подмогу, десантники на пятачке воспрянули духом. В ходе боя стал обозначаться перелом.

Мы о комбатом Турганом не без опаски поглядывали на небо: налет вражеских бомбардировщиков осложнил бы все опять. Но они не показывались, должно быть не было поблизости. А наши истребители делали заход за заходом. Катера защищал от огня тулчинских батарей выступ берега.

Из блиндажа батальонного КП было видно, как солдаты противника залегли, как начали отходить, как побежали обратно в камыши, но скрыться в них успевали не все. Огонь кораблей переносился на ближнюю полосу камышовых «джунглей», чтобы не дать врагу сосредоточиться для новых атак.

Через полтора часа я смог доложить командующему, что положение на плацдарме восстановлено и противник активности не проявляет.

В оперативных документах того времени отмечено, что в попытке отбить у нас район Сату-Ноу участвовало до двух полков румынской пехоты. Трудно поручиться за абсолютную точность этих данных, но силы, введенные 30 июня в бой, чтобы сбросить с плацдарма стрелковый батальон, несомненно, превосходили его числом в несколько раз. А отпор, [74] полученный врагом, и понесенные им потери возымели действие: столь решительной попытки ликвидировать наши опорные пункты на правом берегу больше не предпринималось.

Вся полоса правобережного плацдарма продолжала удерживаться двумя батальонами, не имевшими вооружения более тяжелого, чем пулеметы и ротные минометы. Когда меня спрашивают сейчас, как все-таки они могли держаться, я отвечаю: благодаря поддержке артиллерией — и корабельной, и с левого берега. Об усилении этой поддержки, о лучшей ее организации немало заботилось командование флотилии.

Артиллерия являлась также главной силой, не дававшей врагу прорваться через Дунай на советскую территорию, пересечь здесь границу. Дорог был каждый действующий ствол на кораблях и на берегу. А тем более такие стволы, какими пополнила наш арсенал вступившая в строй 726-я батарея — самая дальнобойная и на флотилии, и на всем южном участке фронта. 3 июля она успешно провела первую боевую стрельбу.

Командовал батареей капитан А. Г. Кривошеев. Ее орудия стали использоваться также в качестве кочующих. Полковник Просянов обычно руководил этим лично. Если обстановка позволяла отлучиться с ФКП, иногда и я отправлялся с ним в эти ночные рейды — меня всегда тянуло к артиллеристам, тем более когда затевалось что-то новое.

Трактор буксировал орудие вдоль берега, на другом тягаче — снаряды. В заранее подготовленной точке — остановка. Орудие производит несколько выстрелов по вражеским батареям, расположенным в районе Тулчи, и тут же передвигается на 400–500 метров дальше. Снова выстрелы, а затем такой же быстрый переход на следующую временную позицию. Стрельба велась, конечно, по площадям с помощью планшета. Управлял ею сам Просянов.

Противник, засекая довольно точно наши временные позиции, открывал по ним ответный огонь. Рассчитывать, что он примет выстрелы кочующего орудия за появление на нашем берегу новых батарей, не приходилось (если иногда и мог принять, то ненадолго). Но отвлекать таким образом часть огня дальнобойной артиллерии врага все-таки удавалось. И сам обстрел — тоже дальнобойными орудиями — со все новых, неожиданных позиций должен был создавать для него добавочное напряжение.

На румынском берегу тяжелых батарей стояло больше, чем у нас. Ими командовали офицеры гитлеровского вермахта, [75] из немцев состояла и орудийная прислуга. Эти батареи продолжали методично бить по Измаилу. Город опустел, большинство жителей перебрались в окрестные села, оставшиеся учреждения — в подвалы.

Стреляя по городу даже с большой дистанции, промахнуться трудно. Но вывести из строя хоть одну нашу батарею врагу не удавалось. Поврежденные орудия сразу же ремонтировались. Иной раз какой-нибудь батарее приходилось ненадолго умолкать, чтобы уберечь людей. Долгое время береговая артиллерия имела потери только ранеными, да и то небольшие. Бывало, что осколками прямо обсыпало пушку, но ее расчет успевал укрыться в нишах орудийного дворика. Предусмотрительность полковника Просянова, руководившего оборудованием всех огневых позиций, сказалась и в этом — у артиллеристов были надежные укрытия.

Однако и мы не могли похвастаться тем, что уничтожили какую-нибудь из тяжелых неприятельских батарей, удаленных от переднего края. Не удавалось это и флотским бомбардировщикам — батареи хорошо маскировались. Но на какое-то время огонь из-за Дуная все же ослабевал. Разведчики подтверждали, что точность стрельбы наших батарей возрастает.

Хочется подчеркнуть главное: перевес в огневой силе не помогал врагу закрепиться где-либо на левом, советском берегу Дуная, тогда как мы удерживали обширный плацдарм на правом.

Сейчас понимаешь: после первых своих боевых успехов мы подчас недооценивали противника. С этим связан просчет, пусть частный, ставший памятным и горьким уроком.

Как уже говорилось, десанту, занявшему Килию Старую, не удалось продвинуться по правому берегу до самого устья. Там, напротив Вилкова, оставалось в руках противника селение Периправа — опорный пункт с гарнизоном в несколько сот солдат и тремя простреливавшими весь плес батареями. Из-за них буксирам и баржам с грузами для флотилии очень трудно было входить в Дунай с моря. Приходилось задерживать каждый караван в Жебриянах, пока наши батареи хотя бы ненадолго заставят замолчать вражеские, а огонь неподавленных орудий отвлекали, вступая с ними в перестрелку, бронекатера.

От намерения овладеть Периправой мы вынуждены были отказаться. Но контр-адмирал Абрамов решил попытаться хотя бы частично вывести из строя мешавшие нам [76] батареи. Он приказал высадить туда небольшой десант моряков.

Командовать десантным отрядом вызвался начальник разведотделения штаба старший лейтенант К. Д. Зайцев. Он предложил подходящее место высадки — чуть ниже Периправы, изучил возможные подходы к вражеским батареям, подобрал для выполнения задачи 25 краснофлотцев и старшин. Предполагалось, что штурмовые группы десантников, избегая боя с основным гарнизоном Периправы, проникнут на позиции батарей, дезорганизуют управление и связь, подорвут несколько орудий. Поддерживать и прикрывать действия и отход отряда должны были две береговые батареи, два монитора, бронекатера (открывая огонь по сигналам командира десанта). Сама же высадка планировалась без артподготовки, скрытно.

У дунайцев уже были боевые удачи. Они внушали надежду, почти уверенность, что и этот замысел — дерзкий, но, надо признать, недостаточно отработанный (все готовилось в большой спешке) — будет осуществлен. Вышло же иначе...

Началось с того, что десант не смог выйти вовремя, в самый темный час недолгой летней ночи. Призадуматься бы тогда — не разумнее ли отложить все на сутки? Вместо этого положились на пресловутое «авось», пренебрегли тем, что противник, захваченный врасплох нашими первыми десантами, стал настороженнее. А тут еще редкостно не повезло одному из бронекатеров с десантниками: в низовьях Дуная очень мало скрытых подводных препятствий, и все же этот катер напоролся за засосанную песком корягу, застрял на ней... Будь в те минуты потемнее, это, может быть, не сразу заметили бы с неприятельского берега. Теперь же и застрявший катер, и второй, поспешивший на помощь, попали под прицельный огонь. Батарею, обстреливавшую их, заставили замолчать наши корабли прикрытия. Но разбить один катер и поджечь другой она успела.

Мы потеряли два бронекатера и несколько человек убитыми. В их числе были командиры обоих катеров и старший лейтенант Константин Зайцев, молодой штабист, настоявший на том, чтобы именно ему поручили вести в бой десантный отряд. Больше двадцати моряков выбыли из строя ранеными (до нашего берега они добрались вплавь с помощью товарищей).

Война сурово напомнила: организации боя, подготовке его, управлению им нам еще учиться и учиться. [77]

Повторная попытка убрать или ослабить вражеский огневой заслон в устье Дуная таким же способом, разумеется, исключалась. Свой гарнизон в Периправе противник усилил.

Линией фронта остается граница

Положение на фронте севернее дунайского участка осложнялось. Заняв левобережье Прута в среднем его течении, захватив Бельцы и Оргеев, враг угрожал Кишиневу, рвался к Днестру. При очередном моем посещении Болграда полковник Рыбальченко сообщил, что на Дунае, ввиду необходимости усилить правый фланг корпуса, будут оставлены всего три стрелковых батальона (помимо находившихся на плацдарме). Но и это, как оказалось, было ненадолго.

Вечером 8 июля, приехав на КП 14-го корпуса по срочному вызову генерал-майора Егорова, я узнал: во избежание охвата частей корпуса продвинувшимся вперед противником они отводятся на рубеж озера Ялпух, вытянувшегося западнее Измаила и Болграда. В связи с этим командир корпуса приказал нынешней же ночью вывести из озера Кагул, расположенного между Ялпухом и Прутом, в район Измаила наши корабли.

— Они там свое сделали, а теперь держать их в Кагуле слишком рискованно, — сказал генерал. И невесело усмехнулся: — Отвечать-то за ваши мониторы и мне!..

Отвод ренийской группы (мы продолжали называть ее так) к Измаилу означал не просто переход, а прорыв: более 40 километров маршрута приходилось на плес, не прикрытый нашим правобережным плацдармом, простреливаемый неприятельскими батареями. Отнюдь не исключалось и появление здесь мониторов, оставшихся в Сулинском рукаве. А ночи стояли лунные...

Кринов получил приказ прорываться к Измаилу, и через полчаса по речке-протоке двинулись мониторы. Головным шел «Железняков», который вел сам Кринов, заменив заболевшего командира корабля. За ним — «Жемчужин», «Ростовцев».

Около полуночи корабли стали выходить в Дунай. В этом районе уже кружило звено наших «ястребков». Капитану Коробицыну было приказано, чтобы все летчики-ночники, сменяя друг друга, летали над Дунаем, заглушая шумом моторов работу корабельных машин. Мониторы же, выйдя на фарватер, начали спускаться самосплавом. [78]

Однако так продолжалось недолго. Тихая и светлая ночь, лунная дорожка на речной глади были на руку не нам. Враг обнаружил корабли и открыл огонь. Им теперь оставалось одно — продолжать движение. Помочь же кораблям, прикрыть их двумя стоявшими под Измаилом береговыми батареями, можно было лишь на второй половине маршрута.

Задолго до этого я приехал на НП 725-й батареи, откуда в такую лунную ночь Дунай просматривался почти как днем. Но гораздо раньше, чем смог что-то увидеть, стала доноситься (ночью звуки распространяются над водой далеко) артиллерийская канонада. А с ФКП репетовали по телефону радиограммы Кринова, краткие, без подробностей, ставших известными уже потом.

На пути мониторов и сопровождавших их бронекатеров старшего лейтенанта Шулика было четыре особо опасных участка.

Первый — траверз озера Крапина немного ниже устья Викеты. Это тут выяснилось, что движение наших кораблей замечено — по ним открыла огонь батарея, выдвинутая к урезу воды. Однако ответные залпы дунайцев оказались точнее: на третьей минуте орудия на берегу умолкли, а корабли не получили никаких повреждений. Ввести в действие находившуюся в озере тяжелую плавбатарею противник почему-то не успел.

Дальше — Исакча, укрепрайон с мощными огневыми средствами, подавить которые артиллерия мониторов не могла. Но еще в ту пору, когда мы только осваивались на Дунае, было замечено, что укрыться от огня батарей на Исакчинских высотах можно в «мертвом пространстве», образуемом самими высотами. Этим и воспользовался Кринов. Корабли повернули к вражескому берегу и прошли под его кручами, обстрелянные только из пулеметов. Артиллерия на высотах смогла открыть по ним огонь лишь вдогонку.

От нашего НП это было еще далеко, Исакча — за поворотом Дуная, но мы уже видели отсветы залпов над темным горизонтом. А корабли в то время увеличили интервалы в колонне и шли, заволакиваемые дымом от шашек, сбрасываемых на воду бронекатерами. Должно быть, враг в темноте не понял, что шашки дымят на воде, позади кораблей, — снаряды ложились с недолетом.

Затем надо было прорваться мимо Сулинского рукава, где укрывались два монитора, наверняка имевших выгодно расположенные корпосты, а в глубине берега — батареи Тулчи. Здесь противник попытался перерезать путь кораблям [79] неподвижными огневыми завесами. Чтобы их преодолеть, мало прикрыться дымом. Проскочить между залпами мог помочь лишь тончайше рассчитанный маневр скоростями с резким переключением ходов от самого полного до самого малого. Потом Кринов рассказывал: подчас снаряды ложились так, что всплесками заливало палубу. Но корабли один за другим оставляли за кормой и эти огневые барьеры — самые грозные на их пути.

Начиная с траверза Сулинского рукава колонну кораблей уже могли — на пределе своей дальнобойности — прикрывать измаильские береговые батареи. Трудно на такой дистанции вести контрбатарейную борьбу, если неоткуда корректировать огонь, но полковник Просянов (он провел всю ночь на НП 725-й, руководя отсюда стрельбой двух батарей) сделал все возможное, чтобы ослабить удары врага по прорывающимся кораблям. А в Кислицкой протоке стояли наготове — и поддержать огнем, и выйти, если понадобится, навстречу — мониторы «Ударный» и «Мартынов».

Ночь была уже на исходе, луна поблекла, начинало светать. Корабли, смутно различимые через стереотрубу в клубах дымовой завесы, поворачивали в Килийское гирло, огибая заболоченный мыс Чатал. Это место тоже относилось к опасным.

Из плавней Чатала неоднократно открывали огонь орудия некрупного калибра. Они могли обстреливать цели на нашем берегу, а тем более корабли на фарватере, почти в упор. Их подавляли, пытались даже захватить, прочесывая плавни со стороны плацдарма у Сату-Ноу, но кочующая батарея куда-то исчезала, а потом вновь давала о себе знать. Там ли она теперь, было неизвестно.

Оказалось — там. Батарея поторопилась себя обнаружить, открыв огонь раньше, чем корабли с ней поравнялись. А в воздухе снова находились «ястребки», поднятые для штурмовки. Открыли на ходу ответный огонь и сами мониторы (когда проходили Исакчу и Тулчу, их артиллерия молчала, чтобы не обозначать врагу цель). Просянов перенацелил на Чатал 725-ю береговую батарею, а 726-я, самая дальнобойная, продолжала обстреливать Тулчу.

Обстрел кораблей с мыса прекратился. Над широким плесом, который им еще оставалось пересечь, стал сгущаться, словно спеша их укрыть, предутренний туман.

Возвращение группы мониторов и бронекатеров в район Измаила было вынужденным отходом. И все же дунайцы выиграли трудный, многоэтапный бой, в котором решалась [80] судьба трех из пяти главных боевых кораблей флотилии. Три монитора прорвались без повреждений и потерь в людях, и Кринов у трапа доложил командующему, что они готовы к выполнению любых новых задач.

Но капитан-лейтенант Кринов доложил также, что привел группу не в полном составе. Бронекатер, подбитый при постановке мин под Галацем, и два катерных тральщика, тоже нуждавшиеся в ремонте, он приказал потопить в озере Кагул, чтобы они не стали для прорывающихся кораблей обузой. Решение об этом Кринов принял самостоятельно, считая, что согласовывать его, отвечать по радио на возможные запросы о состоянии неисправных кораблей нет времени. Потом Всеволод Александрович признавался: он немало пережил, не зная, как посмотрят на это старшие начальники.

В ходе боев на речных рубежах подчас приходилось, скрепя сердце, уничтожать даже и вполне исправные корабли — иначе они достались бы врагу. Но тогда, в самом начале войны, мы встретились с такой необходимостью впервые. А ведь корабль для моряка — святыня. Некоторым товарищам казалось: Кринов взял на себя слишком много. Командующий, насколько можно было понять, не осуждал его, но и не спешил безоговорочно одобрить его действия.

Изучение всех обстоятельств прорыва ренийской группы убедило, что попытка вывести неполноценные в маневренном отношении корабли могла дорого обойтись остальным. То, как поступил с ними капитан-лейтенант Кринов (вернувшийся тем временем к управлению всем дивизионом мониторов), было признано правильным.

* * *

9 июля начальник штаба 14-го корпуса сообщил об отводе с дунайского рубежа последних сухопутных частей, кроме находившихся на правобережном плацдарме. Вся ответственность за участок фронта от Реки до устья Дуная возлагалась на флотилию. Полковник Рыбальченко так и сказал: «Принимайте оборону, моряки!..»

Между тем армейская разведка предупредила: в районе Тулчи противник сосредоточил значительные силы — до 6 тысяч солдат. Возможно, для удара по Измаилу. Сведения о накоплении переправочных средств в плавнях на румынском берегу имелись уже давно.

Мы еще надеялись на улучшение в ближайшем будущем положения на фронте. Но приходила и горькая мысль, что флотилия, оставшись на Дунае одна, может не продержаться [81] тут до благоприятных перемен. Думать надо было прежде всего о том, как выстоять сегодня, завтра...

Особенно беспокоил участок, где около 20 километров реки и берега не прикрывались ни 724-й батареей, находившейся в районе Рени, ни батареями, стоявшими близ Измаила. Было решено перебросить из пулеметной роты несколько расчетов на незащищенные участки берега и создать там хотя бы небольшие опорные пункты на базе постов СНиС, имевших стереотрубы и налаженную связь. Однако необходимы были стрелковые подразделения для патрулирования берега и прикрытия батарей, для прочесывания плавней и ликвидации переправляющихся по ночам вражеских лазутчиков. Людей, которых мы могли собрать в тылах флотилии, на все это не хватало.

Оставалось искать резервы в городе. Как ни обезлюдел он, а какую-то силу поставить в строй еще мог. И очевидно, пора было объединить ее с тем, чем располагала флотилия, раз оборона Измаила вставала в порядок дня. По поручению командующего я отправился к секретарю областного комитета партии М. Г. Кузнецову, работавшему со своей оперативной группой в подвале здания.

Сразу же состоялось решение: передать в распоряжение флотилии местный истребительный батальон — около 600 человек. Не все они имели оружие, но у нас сохранились еще штук двести румынских винтовок с патронами к ним — из трофеев, взятых при высадке десантов. Помогло людьми также управление НКВД. Вместе с полуэкипажем и тыловыми службами набралось до тысячи бойцов.

Так был создан для обороны берега и города сводный полк флотилии. Возглавивший его начальник участка ПВО полковник В. А. Матвеев за сутки сформировал подразделения, вывел их на позиции, организовал боевое управление. По-новому были расставлены батареи зенитного артдивизиона — с расчетом на стрельбу не только по воздушным целям. В качестве подвижного огневого резерва сводного полка была введена в строй имевшаяся в секторе береговой обороны учебная батарея — четыре старые трехдюймовые пушки на конной тяге.

Как раз в это время прибыли в распоряжение командующего флотилией досрочно выпущенные из Военно-морской академии, как и весь их курс, капитаны 3 ранга К. М. Балакирев и И. И. Смирнов. Для меня и Тетюркина это были товарищи по командному факультету. Балакирева хорошо знали и многие служившие на Дунае днепровцы: [82] в академию он уходил с Днепра, был первым командиром монитора «Ударный», переведенного потом сюда.

Контр-адмирал Абрамов решил использовать «академиков» как представителей штаба на верхнем и нижнем участках операционной зоны флотилии, примерно равных по протяженности. Капитану 3 ранга Смирнову поручалось держать под контролем все происходящее от Измаила до Рени, капитану 3 ранга Балакиреву — от Измаила до устья. Мы посидели вместе над картой, и наши направленцы, получив общее представление об обстановке, отбыли на участки. Скажу сразу — дела им хватило и они очень помогли штабу.

Тревожно проходили ночи. Противник не мог не обнаружить отвода с левого берега армейских частей, но он уже знал силу огня наших батарей и вряд ли решился бы теперь на форсирование Дуная при свете дня. Если оно действительно готовилось в крупных масштабах, то скорее всего — в темное время. А малочисленным защитникам правобережного плацдарма постоянно угрожали ночные вражеские вылазки из плавней.

Бронекатера, как и прежде, несли по ночам дозоры. Но теперь и мониторы выводились ночью ближе к правому берегу, чтобы при необходимости оказать максимально быструю и действенную поддержку гарнизону плацдарма. Два монитора командующий решил перевести ближе к устью для блокирования опорного пункта противника в Периправе. Три других во главе с «Ударным» оставались под Измаилом. Один или два из этих мониторов дежурили по ночам вблизи Сату-Ноу, где десантники занимали самые важные позиции. Как всегда, корабли были в готовности и к бою с речным противником.

Два румынских монитора, укрывавшихся под Тулчей, однажды все-таки вошли вновь в Килийское гирло. Произошло это утром 13 июля. Донесение с поста СНиС о выходе кораблей противника из Сулинского рукава опередило лишь на минуты открытие ими огня. Обстрелу подверглись Измаил и район расположения двух ближайших к нему береговых батарей. Хотя ночь уже миновала, нельзя было исключить того, что появление мониторов — составная часть каких-то более широких действий против нашего берега или плацдарма, а может быть, и сосредоточенного удара по Измаилу.

Я поспешил на НП 725-й батареи. У Просянова, распоряжавшегося там, все было готово к любому обороту событий, как, впрочем, и на кораблях и в сводном полку Матвеева. [83] Однако активности со стороны противника где-либо еще не наблюдалось. Мониторы же вели себя осторожно: выйдя на фарватер, они продвинулись вниз совсем немного. Огневой бой шел на больших дистанциях. И если снаряды с мониторов не попадали на позиции наших батарей (в городе разрушения, конечно, были), то и батарейцам не удавалось поразить вражеские корабли. Через полчаса мониторы прекратили огонь, скрылись.

Выход румынских мониторов мог быть своего рода разведкой и почти наверняка должен был повториться, поскольку ушли они безнаказанно. Требовалось позаботиться, чтобы впредь наш огонь по ним был эффективнее.

Мониторы снова вошли в Килийское гирло на следующее же утро. Мы предусмотрели несколько возможных вариантов боя, развернули дополнительные корпосты. Но сложилось так, что самым нужным оказался запасной корректировщик, который вообще-то даже не был артиллеристом.

На посту Раздельный, расположенном почти напротив того места, где начинается Сулинский рукав, служил радистом-наблюдателем старший краснофлотец Яков Поляков. Это был превосходный специалист. Он обладал отличным глазомером, досконально знал местные ориентиры, на учениях неоднократно включался в состав корпоста. Старший лейтенант А. М. Молчанов, возглавлявший участок СНиС, и предложил подключить Полякова к корректировке артогня.

Решили не пренебрегать этим умельцем. Радиста проинструктировали, снабдили рацией «6-ПК» для прямой связи с НП полковника Просянова, определили, где ему дежурить на укрытой в камышах надувной шлюпке (и быть готовым, если понадобится, вброд продвинуться с рацией к самому краю плавней). Обеспечили и прикрытие — в плавнях, пусть и на своем берегу, оно было необходимо.

Полякову, можно сказать, повезло: неприятельские мониторы он увидел в нескольких сотнях метров от себя (они остановились на фарватере, удерживаясь на месте машинами). И радист-наблюдатель не оплошал. Получив после пристрелочных выстрелов его поправки, наши батареи, несмотря на большую дистанцию стрельбы, накрыли цель. Один из кораблей получил два прямых попадания в корму.

Это еще не означало, что он выведен из строя — броня бывших австро-венгерских «речных дредноутов» была крепкой. Но досталось монитору, по-видимому, изрядно. А батареи усиливали огонь, к ним присоединились, получив от Просянова целеуказания, наши мониторы, стоявшие в Кислицкой [84] протоке. И противник, прекратив обстрел Измаила, ретировался, прикрываясь дымовой завесой.

Перед тем как уйти, мониторы густо обстреляли из пулеметов плавни на нашем берегу. Должно быть, немецким офицерам, распоряжавшимся на этих кораблях, или кому-то еще стало ясно, что такая точность стрельбы из-под довольно далекого отсюда Измаила — неспроста. А корпост мог укрыться поблизости только в плавнях.

Полякова и прикрывавших его товарищей вражеские пули не задели. За образцовое выполнение боевого задания радист был удостоен ордена Красного Знамени.

До конца дня весь участок берега обстреливался тулчинскими батареями. А когда стемнело, на это довольно пустынное место переправились на плотиках, прикрываемые артогнем с мыса Чатал, несколько десятков греничаров, которые, надо полагать, рассчитывали обнаружить и захватить в плавнях корректировщиков.

За два последующих дня греничары были оттуда выкурены, часть их перебита или пленена. Мониторы же больше не рискнули выйти из Сулинского рукава, пока мы оставались на Дунае.

Невозможно было без сплошной обороны на суше, без прожекторов, которыми мы тогда не располагали, полиостью пресечь просачивания с правого берега мелких групп противника (особенно если они ночью в глухих местах пересекали Дунай на одной-двух лодках, бесшумно гребя обернутыми мешковиной веслами). Но противник убеждался, что от более крупных вторжений советский берег по-прежнему защищен. Удерживалась и румынская территория, занятая в результате десантов.

На ночь корабли рассредоточивались так, чтобы сектора наблюдения с них перекрывали один другой. Благодаря высокой воде оказалось возможным ввести два бронекатера по узкой протоке в озеро Ялпух, и там они тоже несли дозор, содействуя отошедшим на рубеж озера частям 14-го корпуса. Но на Дунае корабли не могли больше действовать выше Измаила. А как раз между Измаилом и Рени чаще всего приходилось отбивать попытки врага зацепиться за левый берег. Если это происходило далеко от позиций береговых батарей, часть орудий превращалась в кочующие. Батарея на конной тяге — подвижной артрезерв Матвеева — не раз выдвигалась к Карталу, где до недавнего времени стояли гаубицы чапаевцев. Выручали и пулеметные гнезда, созданные на постах СНиС. [85]

Подводя итоги прошедшего боевого дня и готовясь к завтрашнему, в штабе ломали голову над тем, как и чем укрепить уязвимые участки обороны. На левом фланге надо было не дать врагу отрезать флотилию от моря. На правом — удержать Рени. Подразделения, прикрывавшие городок в гстье Прута, возглавил начальник оргстроевого отделения штаба подполковник П. А. Комаров. В некоторых донесениях тех дней упоминается сводный полк Комарова. Фактически же мы имели под Рени — кроме 724-й батареи и пулеметной роты — не больше батальона.

Из Севастополя телеграфировали: «Можем прислать до тысячи краснофлотцев, если найдете, чем вооружить». Запасом винтовок флот не располагал — не морское это оружие. Но и нам неоткуда было их взять, все трофейные уже пошли в ход.

Обстановка требовала от дунайцев все большего напряжения сил. Летчики капитана Коробицына теряли счет вылетам за день — то для воздушного боя, то на штурмовку. И никто не жаловался на перегрузку. Однако побывавший у нас инспектор флотских ВВС признал, что этим отважным ребятам необходимы хотя бы двое суток передышки, и из Одессы прилетела на подмену другая истребительная эскадрилья. А морские бомбардировщики продолжали по нашим заявкам наносить удары по Тулче, Исакче, Периправе.

Новый начальник разведотделения капитан Оссовский, назначенный вместо погибшего Зайцева из сухопутных пограничников (он еще носил прежнюю свою форму с зеленой фуражкой), докладывал сведения о продолжающемся сосредоточении на том берегу вражеской пехоты со средствами усиления. И мы готовились отстаивать Измаил. В обкоме партии, у М. Г. Кузнецова, обсуждались меры укрепления обороны города, которые предусматривали использование всех наличных сил и ресурсов.

Поддержкой служило и сознание, что Чапаевская дивизия и другие войска, отведенные непосредственно от границы, находятся близко и, если потребуется, могут за считанные часы вновь выдвинуться к Дунаю. КП 14-го корпуса по-прежнему был в Болграде, генерал Егоров оставался нашим оперативным начальником. Положение, когда флотилия своими силами, только с двумя стрелковыми батальонами на правобережном плацдарме, держала дунайский фланг Южного фронта, представлялось временным, переходным, да иным и не могло быть. Но к чему переходным — мы пока не знали. [86]

Непобежденные

Судьба дунайского участка фронта решалась не на нем, а севернее, где враг продолжал продвигаться в глубь Молдавии. В полосе 35-го стрелкового корпуса (это был правый сосед 14-го) разгорелись бои за Кишинев, и удержать его не удалось. Отчетливо обозначилось стремление противника наступать на Одессу. Создавшаяся обстановка делала неизбежным постепенный отвод войск, сражавшихся на юге Бессарабии, к Днестру — иначе они оказались бы отрезанными.

И Дунайская флотилия получила приказ: прикрыв отход частей 14-го корпуса, прорываться в Черное море, идти в Одессу. Подвижные батареи сектора береговой обороны, как и зенитчики, должны были следовать туда же по суше.

Приказ поступил от Военного совета Черноморского флота. Затем его подтвердило армейское командование. Из Москвы поступила телеграмма Наркома Военно-Морского Флота, которая могла доводиться до личного состава только после объявления приказа об отходе:

«Дунайская флотилия действовала храбро и решительно, полностью выполнив поставленные перед ней задачи, показав прекрасные образцы боевой работы. Уверен, что славные дунайцы и впредь будут бить противника так же, как они били его на Дунае. Кузнецов»{3}.

С полковником Рыбальченко, Тетюркиным и операторами просидели ночь над сводной, общей для корпуса и флотилии, плановой таблицей — надо было учесть все и уйти так, чтобы враг не сел на плечи. 17 июля отправляли, тщательно это маскируя, хозяйство тыловых служб на вспомогательных плавсредствах. Флагмех Богомолов и начальник техотделения Мунаев обеспечивали корабли, особенно мониторы, добавочным аварийным имуществом. Речные корабли не приспособлены плавать по морю. В сороковом году их готовили к переходу с Днепра на Дунай чуть ли не месяц. Теперь надлежало хотя бы запасти брусья, распоры для подкрепления бортов и переборок, материал для заделки возможных пробоин.

На рассвете 18-го бронекатера старшего лейтенанта Шулика, еще раз став минзагами, перекрыли заграждением из 32 мин дунайский фарватер в районе устья речки Репида, немного выше Измаила. Руководил постановкой флагманский минер Иссарев. Это была хоть и не очень плотная, но все же преграда для вражеских мониторов, на случай если [87] бы противник, обнаружив отход флотилии, вздумал ее преследовать. А он уже показал, что к нашим минам относится серьезно.

Вечером свертывался береговой ФКП. Мы попрощались с товарищами, которым предстояло двигаться на восток по суше (до Днестра — в боевых порядках 14-го корпуса). Управлять маршем «сухопутных дунайцев» командующий поручил капитану 2 ранга И. В. Фроликову. Подвижные батареи, обеспеченные тракторной тягой, и пулеметчики на автомашинах уходили последними. Пока не ушли корабли, они должны были, оставаясь на месте, вести огонь как обычно.

Командование флотилии и оперативная группа штаба перешли на «Ударный», остававшийся пока вблизи Измаила. Корабли были рассредоточены. Два монитора находились в низовьях Дуная.

От Измаила до моря по судовому ходу меньше 90 километров. Но близ устья — Периправа с направленными на фарватер батареями. Раз не удалось их уничтожить, важно было, чтобы там не подготовились к перехвату кораблей, не ждали прорыва в ближайшие часы. А это зависело, в частности, от того, удастся ли нам незаметно снять с правого берега десантные подразделения.

Для свертывания плацдарма отводилась первая половина ночи на 49 июля. Казалось бы, дело простое: всех десантников, находившихся на правом крыле плацдарма — в Сату-Ноу, Пардине и на прилегающих островах, сможет принять на борт один отряд бронекатеров, способных пересечь Дунай за считанные минуты. Но тут недопустим даже мелкий просчет. Вот почему план эвакуации десанта и ее маскировки разрабатывался детальнейше.

Руководство снятием десантников и ответственность за то, чтобы на правом берегу не осталось ни одного бойца, возлагались на капитана 3 ранга Балакирева. Десантники об отходе заранее не предупреждались. На сбор рассредоточенных взводов и рот командирам давалось не более часа. Расчет был на эвакуацию плацдарма «по-тихому», совершенно скрытно. Но на тот, крайне нежелательный, случай, если бы пришлось прикрывать снятие десанта огнем, в распоряжении Балакирева находились два монитора.

Когда на Дунае происходило что-то важное, я привык быть на НП 725-й батареи, и теперь, сойдя с «Ударного» на берег, приехал туда в последний раз. С нашей стороны велся в обычном режиме методический огонь. Бронекатера, принимавшие десантников на борт постепенно и в разных точках, подходили к правому берегу так, чтобы это было похоже [88] на маневрирование ночного корабельного дозора. Противник нигде не всполошился, все шло как будто гладко. Но что плацдарм действительно удалось свернуть так, как было задумано, в том числе и ниже, у Килии Старой, где десантников переправляли бронекатера другого отряда вместе с бывшими погранкатерами, стало окончательно ясно лишь позже, когда я снова был на борту «Ударного». Балакирев доложил: все армейские подразделения без потерь и без отставших доставлены в пункты сосредоточения на левом берегу.

А подполковник Малец, доложив о снятии правобережного поста СНиС, не преминул упомянуть, что смотан и протянутый через Дунай кабель. У хозяйственного Федора Ивановича такие ценности не пропадали даже в сложной обстановке.

Снимать десант — не высаживать. Тут торжествовать нечего, даже если все удалось, — это ее победа. Но не понесли мы на плацдарме и поражения. Ничто не могло перечеркнуть того факта, что наши форпосты за Дунаем, растянутые по фронту на семьдесят пять километров, продержались на неприятельской территории больше трех недель, сослужив немалую службу не только флотилии. И сбросить нас оттуда противник не смог. Понадобилось бы — держались бы и дальше.

Впрочем, не об этом тогда думалось. Что плацдарм на чужой земле!.. Оставлять приходилось свою — Измаил, являвшийся для нас неотъемлемой частицей Родины, дунайский берег, который привыкли считать неприступным...

Мы знали: на направлениях, где фашистский агрессор наступал главными силами, положение много тяжелее. Враг овладел Смоленском, угрожал Киеву, формировалось народное ополчение для защиты Ленинграда и Москвы. Наш участок был не из самых напряженных, но верилось и теперь — в общем ходе войны — не останется бесследным то, что моряки и армейцы почти месяц не давали захватчикам форсировать Дунай.

О том, как оценили действия дунайцев старшие начальники, говорила телеграмма наркома. Говорили об этом и редкие еще в то время награды Родины. Уже в начале июля Президиум Верховного Совета СССР удостоил боевых орденов нашего командующего контр-адмирала Н. О. Абрамова, капитана А. И. Коробицына и двух летчиков его эскадрильи, бывшего морского пограничника капитан-лейтенанта И. К. Кубышкина, других отличившихся дунайцев. [89]

Но не в горький час ухода с Дуная было всем этим гордиться. И то, что уходили мы по приказу, уходили непобежденными, не снимало тяжести с наших душ.

«В тот час не было чувства исполненного долга, было гнетущее чувство вины...» — писал мне сорок лет спустя старый боевой товарищ Всеволод Александрович Кринов, капитан 1 ранга в отставке.

И не забыть, как посуровевший бригадный комиссар Владимир Кондратьевич Беленков, военком флотилии, говорил морякам, отвечая на все, что жгло и томило их сердца:

— Надо стиснуть зубы и драться. Драться там, где прикажут, куда пошлют.

Флотилия оставалась боеспособной, потерь понесла мало. Дунайские корабли с испытанными в боях экипажами могли пригодиться на других реках, к которым подступал фронт. Где именно они понадобятся, должно было выясниться в Одессе, и от нас требовалось дойти туда, сохранив свои силы. А ближайшей задачей стало — прорваться в море.

* * *

Лунные ночи кончились. После полуночи становилось, хотя и не надолго, по-настоящему темно. Это определяло тактику прорыва: пока противник корабли не обнаружит — огня не открывать. Нельзя было рассчитывать, что артподготовка, если ее запланировать, подавит все батареи в районе Периправы. А даже единичные уцелевшие орудия могли нанести флотилии большой урон: позиции у них выгодные, река там суживается, до фарватера — 300–400 метров.

Провести мимо этих батарей, по существу — кинжальных, надо было ни много ни мало сто один вымпел — столько кораблей насчитывала к исходу дня 18 июля наша флотилия, включая глиссеры и штабные катера. Корабли двигались несколькими группами, чтобы не создавать слитного гула машин, и с большими интервалами внутри каждой, чтобы не сближать для противника цели.

«Ударный», сопровождаемый бронекатерами, шел головным. На подходе к Периправе были выключены дизеля и моторы, и корабли, удерживаемые рулями на фарватере, несло вперед течением. На палубах все замерло, слышалось только журчание воды за бортом. Тишина стояла и на берегу. «Дрыхнут они все, что ли?» — произнес кто-то шепотом. Наверное, так оно и было.

Вслед за флагманом тихо, без боя, вышли из Килийского гирла еще два монитора, много мелких кораблей. Огонь был [90] открыт только по кораблям последней группы, да и то с опозданием. Прикрывая арьергард, вступили в бой наша батарея под Вилковом и мониторы, занявшие позиции в Очаковском рукаве дунайской дельты. Мы потеряли один бронекатер с экипажем. Сто кораблей прорвались. Из них около десяти имели повреждения и потери в людях. Бронекатера, шедшие концевыми, поставили на фарватере остававшиеся у нас мины.

Следующий день флотилия провела в дунайской дельте. Корабли рассредоточились, замаскировались в камышах. Море слегка штормило, и надо было подготовить экипажи к предстоящему походу.

Под вечер корабли стали сниматься с якорей по дивизионам и отрядам. Замыкала движение канлодка из Одесской базы, принявшая на борт демонтированные орудия последней дунайской батареи. «Ударный», перед тем как дать ход, произвел огневой налет по Периправе. Это был наш прощальный салют Дунаю.

Волнение достигало трех-четырех баллов. Крейсеру «Коминтерн» и двум эсминцам, которые вышли из Одессы нас прикрывать и держались мористее, это было нипочем. Но плоскодонным речным кораблям приходилось туговато. Довольно скоро начали поступать семафорные донесения об изгибах корпусной стали, о первых трещинах. Личный состав стоял по отсекам в готовности к борьбе за живучесть кораблей. Б а некоторых уже приходилось откачивать воду.

Но корабли шли вперед. И люди, борясь со стихией, веселели.

— Ни черта, дойдем! И еще повоюем!

Не знаю, кто это крикнул на палубе «Ударного» звонко и задорно, — кажется, высунувшийся из люка моторист. А запомнилось, должно быть, потому, что это отражало общее настроение и что-то в этом роде говорил себе, наверное, каждый из нас. [91]