Первое пополнение полка как штурмового полка. Бои на Смоленском направлении 1943 года

На Волховском фронте в боях по прорыву блокады г. Ленинграда полк понес тяжелые потери в людях и материальной части. В эскадрильях из 10 экипажей в среднем осталось по два.

Так, в 1 аэ остались живы Прокофьев и Литвинов, 2 аэ – Соколов и Абрамишвили, 3 аэ – Хитаришвили и Никифоров.

Кстати скажу, что все они кроме Соколова, прошли всю войну и остались живы.

В полк влилось новое пополнение:

1-я аэ – командир аэ старший лейтенант Левченко Б. А., бывший школьный командир звена.

Летчики: Отчик В. С., Пронин В. В., Козин А. С., Леньков Б. Т., Попов А. С., Исаев Б. Н., Архипов А. М., Морозов Б. Н..

2-я аэ – командир аэ капитан Джабаров, бывший комзвена авиаучилища.

Летчики: Зотов И. Г., Кравченко, Тырышкин И. С., Сахаров И. П., Курепин В. Н., Акимов А. И., Гурьев И. А..

3-я аэ – командиром назначен Соколов Г. В.

Летчики: Дудник В. В., Куприянов А. К., Трошкин Г. И., Кузнецов А. М., Комаров В. С., Кривощапов Мих. Петр.

Заместителями командиров аэ были назначены: 1-й – Прокофьев, 2-й – Литвинов, 3-й – Никифоров.

На должность штурмана полка прибыл школьный летчик штурман аэ Кобизский, на должность начальника воздушно-стрелковой службы летчик капитан Андреев.

Пополнившись и пройдя короткую программу боевого применения, с аэродрома Луги под Москвой, полк 31.7.43 г. сосредоточился на аэродроме Ржавцы восточнее г. Вязьма в 35 км и приступил к напряженной боевой работе уже как 130-й гвардейский штурмовой авиаполк в составе 2 го ШАК 7-й гв. ШАД, войдя в оперативное подчинение командующего 1-й ВА Западного фронта. [17]

Немецко-фашистское командование, придавая большое значение сохранению позиций на Смоленском направлении, создало мощную оборону, состоявшую из 4–5-ти оборонительных полос. В этом районе оно сосредоточило более 40 дивизий 3-й танковой и 4-й армий. В воздухе нашей авиации противодействовала группа немецких асов «Рихтгофена» на самолетах ФВ-190 с желтым носом.

Это было левое крыло группы армий «Центр» летом и осенью 1943 года. Советская Армия наносила главный удар в районе Курска и развивала его на Украине.

Войска Западного фронта во взаимодействии с Калининским фронтом должны были разгромить северное крыло группы армий «Центр», овладеть рубежом Смоленск, Рославль и в дальнейшем развивать наступление на Витебск, Оршу, Могилев с целью не допустить маневра сил противника в южном направлении и отбросить их как можно дальше от Москвы.

Выполняя поставленные задачи, командование Западного фронта с 7 августа по 2 октября последовательно провели Спас-Деменскую, Ельнинскую, Дорогобужскую и Смоленско-Рославскую операции, закончив выполнение своей задачи выходом на линии Витебск–Орша–Могилев.

130-й гв. шап своими действиями оказал значительную поддержку нашим наземным войскам, как было в Спасск-Деменском, так и под Ельней.

Бессмертный подвиг 8-ми экипажей по уничтожению мощного немецкого бронепоезда 11 августа 1943 года снискал себе немеркнущую славу. С уничтожением этого бронепоезда открылась возможность продвижению вперед частям 10-й гвардейской армии. Из 8-ми самолетов участвовавших в этом вылете, пять не вернулись на свой аэродром.

В этом налете участвовали лучшие летчики по точности огневого удара: командиры эскадрилий Соколов и Левченко, зам. командиров аэ Прокофьев и Литвинов, командир звена Отчик, летчики Козин и Исаев. [18]

В этом вылете погибли два командира эскадрилий, два летчика и не возвратился на аэродром заместитель командира эскадрильи Прокофьев.

В битве под Ельней 2-й ШАК потерял 40 боевых экипажей, а 130 гв. наш полк – 7 экипажей.

Противник предвидел важность этого направления и сосредоточил крупные средства обороны. Только из средств ПВО на одном кв. километре находилось до 25–30 стволов. Над полем боя непрерывно над своими войсками носились желтоносые Фокке-Вульфы. Одни на высоте 100–50 метров, другие на 5000–7000 метров.

15 сентября под Ельней в день прорыва позиций немцев на аэродром не возвратились в числе 7-ми экипажей: я, штурман полка майор Белоусов и майор Андреев (начальник ВСС) и летчики Пронин, Гурьев, Комаров.

Большие потери штурмового корпуса в целом и в нашем 130 гв. шап явились следствием не только причин, связанных с большими силами сторон-участников этого сражения, их стремлением выполнить поставленные перед ними задачи, но и в результате слабой организации обеспечения успеху действиям штурмовиков и плохой организации штурмового удара.

Так, мы, командиры полков, не имели сведений о силах ПВО и местах их сосредоточения.

Приказ командующего 1-й ВА требовал массированного и сосредоточенного удара штурмовиков. В штабе дивизии ни до чего лучше не додумались, как построить «вереницу»-колонну из 3-х полков и впереди поставить гвардии подполковника Гребень, «легкого на почин» как говорил командир дивизии Вальков и «дело в шляпе».

Это было то, чего хуже придумать было трудно.

Такой боевой порядок сковывает маневр групп, ведь сзади на тебя напирают. Колонна действует в узкой полосе, что в стороне не поражаемо, а по тебе бьет. [19]

К моменту прибытия к цели планом боя предусматривалось очищение воздуха нашими истребителями. Однако, когда мы подошли к полю боя, ни одного нашего истребителя, как назло, не было. Носились только желтоносые Фокке-Вульфы.

Несколько слов об обстоятельствах своей «гибели» (хотя я и остался чудом жив, да еще и возвратился в полк).

В 10.00 колонна штурмовых групп из 3-х полков на высоте 1100 метров подходила к линии фронта северо-восточнее г. Ельни в 10–15 км. Я шел во главе колонны и заметил, что массы людей и техники противника укрывается за обратными скатами высот, идущих вдоль правого берега реки Десна с севера на юг.

Довернувшись несколько вправо по ходу полета, чтобы атаковать цель от ее начала с севера на юг вдоль фронта, встретил заградительный огонь ЗА до 100 разрывов враз. Устремив свою первую группу в атаку, поворотом на цель влево, мельком заметил, что разрывы повисли выше и сзади сбоку, а группа за группой идут на цели в пикирование.

Перед глазами овраги за обратным склоном полны войск, особенно много минометных позиций.

Удар РС-ами, пушками-пулеметами, бомбами, выход вверх до высоты 500–450 метров, опять атака и так далее до 4–5 атак, боеприпасы все. Мои ведомые в группе все целы, разворот на выход с территории врага влево. В это время из-под правого крыла трассы – целый веер и на мой самолет. Высота 50–60 метров. В этот миг из под ног лизнул язык желтого пламени. [20]

Кричу «прыгать» и в то же время ручку рывком на себя, колпак назад и с силой от себя.

Резкая боль в спине, холодный воздух в глаза и лицо. Мелькнула мысль: «отвоевался». Кольцо парашюта долой, вращаюсь ногами на себя, чувствую парашют пошел, и все ощущение пропадает. Это было в 10.15 15 сентября 1943 года.

О дальнейшей своей участи рассказ отдельно.

Полк в этот день потерял почти все свое руководство. О состоянии полка после этого события расскажет в своем воспоминании старшина Филькевич Николай Александрович, ныне инженер киностудии.

Хорошо подготовить боевой вылет, особенно вылет массы самолетов в короткое время, требует от штабов разумного и большого труда. Для принятия решения требуется оценка существующей обстановки на поле боя и оценки своих сил, как и по объему, так и по силе.

Это то, чего как раз и не было в штабе нашей дивизии. Кроме того, принимая решение, надо рассчитывать на разумную инициативу исполнителей, не сковывать этих возможностей.

Коротко о себе

Как мне удалось из зажженного самолета Ил-2 выпрыгнуть на малой высоте и остаться живым. Упасть на расположение врагов, быть плененным и, будучи в тяжелом состоянии, вернуться в полк.

Солнце склонялось к горизонту, когда я пришел в сознание. Лежал я под навесом деревенской избы на соломе, настланной на дощатый пол.

Около меня стоял санитар немецкой армии с крестиком на пилотке. Из открытых дверей избы доносились звуки команд наших работающих в воздухе командиров групп.

Вот с нарастанием приближается треск и грохот, кажется земля трескается. Пыль и солома посыпались на меня. Из избы слышу голос Самоделкина. Это он прошел ураганом над проклятыми врагами. В этот миг я искренне пожелал умереть.

Санитар и еще двое из избы скрылись видимо в щель. Через 3–4 минуты ко мне подошел опять этот же санитар, вынул из коробочки какой-то порошок и подает его мне, я отрицательно пошевелил головой, он лукаво усмехнулся и говорит «агитация».

Потом он вынул из кармана маленькое зеркальце и приподнес его к моим глазам. Я увидел что кожа на моем лице местами осталась в виде скрюченных рулончиков. Все лицо забито пылью, через которую выступили капли и сукровицы. Местами к лицу прилипла стерня. Немец говорит: «фюр цвай минот верде гут» и опять куда-то убежал. Через 5–6 минут он пришел уже с двумя верзилами громадного роста с железками на груди. Я прочитал «Дейче фельд жандармерии» и понял – полевая жандармерия. [22]

Один из них отвернул мне воротник и говорит «оберст лейтенант», что значит подполковник, другой верзила обшарил все карманы, но ничего не нашел.

У нас в полку было за правило – в полет ни единой бумажки, ни одного документа. В случаях же какого несчастья ни под какими пытками о расположении наших аэродромов не говорить.

Жандармы меня пытались, схватив за плечи меховой тужурки, поставить на ноги. Но ноги мои не держали меня, а подгибались в коленях.

Тогда они поволокли меня в автомашину, а санитар положил около меня шлем и перчатки.

Водрузили они меня на заднее сиденье автомашины типа Олимпия с одними дверцами, сами сели впереди и очень быстро везли меня по асфальтовой дороге.

По дороге навстречу видел 3–4 подводы с фуражом, погонщиками которых были русские.

Скоро стало темно, морозил слабый дождик. Мы подъезжали к городу, объятому главным образом, в центре пламенем. Немцы часть останавливались и спрашивали о местоположении «Люфт-Шпиталя».

Нашли они этот Люфт-Шпиталь, как мне кажется, где-то на южной окраине города. До этого я в Смоленске никогда не бывал.

Город представлял страшную картину, пламя горящего города отдавалось пламенем на низко проходивших облаках. Часто слышались взрывы. По улицам гнали людей, которые несли на себе детей и тащили на тележках всякие свои пожитки. Гнали людей, как я заметил, русские полицаи.

Машина остановилась у проходной будки, из которой вскоре вышли русские санитары, меня уложили на носилки, забрали у меня шлем, перчатки и часы.

Меня подняли на 3-й этаж. Везде коридоры были забиты ранеными русскими военнопленными из которых больше всего было казахов, узбеков, туркменов.

Когда меня несли, меня узнал воздушный стрелок нашего полка Салахов, который был сбит под Спасск-Деменском. Он меня предупредил, что он здесь в госпитале числится Васильевым.

Через него я узнал, что я нахожусь в госпитале для русских военнопленных, что весь персонал госпиталя русские, кроме одного старшины, который прекрасно знает русский язык и заносит данные о каждом военнопленным в учетную карточку. Что завтра утром меня поведут в штаб армии на допрос. Что вчера вечером в овраге немцы расстреляли всех офицеров старше капитана неспособных по своему состоянию передвигаться для угона в тыл, что госпиталь охраняется караулом в 7–9 человек, а вокруг госпиталя ограждение из проволоки в три ряда высотой до 6 метров.

Я его спросил, что представляет из себя начальник госпиталя. Он сказал, что ничего плохого о нем не слыхал. Он мне сказал, что в госпитале находится около 30 наших покалеченных летчиков.

Я пытался осмыслить создавшееся положение и искал выход. От напряжения память работала четко. Лучше смерть, чем плен. Надо принять все меры к побегу с группой раненых летчиков, и я им помогу и они мне.

Для организации побега решил воспользоваться и начальником госпиталя, если он окажется верным данной им присяги Советскому государству.

Я попросил Салахов позвать ко мне начальника госпиталя. С волнением ожидал я его прибытия. [23]

Была уже глубокая ночь, когда ко мне подошел капитан медицинской службы с бородкой клином. Он спросил «что Вам от меня угодно». Я ему говорю, – Вы здесь работаете на русских, Вы верны присяге Советскому государству– Извините, – говорю, – за такой вопрос, но я старший Вас по званию и вправе задать Вам такой вопрос, кроме того, чтобы вы знали, – наши окружают Смоленск в два охвата, если мы останемся живы, о верности Вашей я расскажу советским органам.

Он подумал миг, и твердо сказал: «я от присяги Советскому государству не отказался». Я тут же ему, – помогите. Организуете мне с моей группой наших летчиков побег– Он сказал, ну что ж, постараюсь, и ушел.

После его ухода пришел какой-то санитар, смазал мне лицо марганцовкой и ушел.

Я ожидал и волновался что будет– Удастся ли уйти из госпиталя до утра– Ведь завтра поведут на допрос. Так прошло еще 2–3 часа.

Видимо уже в 4–5 часов утра 16 сентября ко мне подошли двое, один из них сказал, что он из 3-й воздушной армии, другого я не знаю, видимо он был фельдшером этого госпиталя. Они меня вывели во двор, перетянули под проволокой, еще несли по картофельному полю, видимо метров 200, а может и более, потом опустили в подземелье. Это была какая-то теплоцентраль. Было много труб. Еще несли, потом положили на трубы. Со мной оказалось была еще значительная группа людей. [24]

Так мы начали ждать прихода наших. Ждали до 25 сентября 1943 года, до освобождения нашими войсками г. Смоленска.

С моего лица потек гной на грудь и воротник меховой куртки. Глазницы и губы слиплись. Я перестал видеть. Но и смотреть было без толку, видна была сплошная темнота.

Со временем страшно хотелось пить. Когда прошло несколько времени, один из группы, как я понял штурман самолета Пе-2, все рвался наверх, чтобы найти попить. Очень хотелось всем пить, но все его удерживали. Этот грозило выявлением всей группы и безусловного уничтожения. Наверх его не пускали, пригрозили, что будет пытаться уйти наверх, его убьют. Даже назначили дежурство.

Меня попросили рассказать скоро ли предположительно прийдут наши– Я разодрав пальцами губы, от чего пошла соленая кровь и на меня и в рот, сказал что Смоленск будет взят нашими от времени моего пленения через 3–5 суток город будет обойден нашими. Мы ждали.

Не знаю как-то я лежал спокойно. Только по прошествии нескольких суток почувствовал, что сердце стало как-то странно работать, как бы с некоторыми перебоями, удары стали неровными и более редкими.

Но вот мы услышали артиллерийскую стрельбу над нами невдалеке. Потом опять стало тихо. Потом стрельба автоматов совсем рядом. Значит ближний бой.

Еще малое время и сверху голос, – товарищи, наши пришли. Это прибежал повар госпиталя, кто-то послал его известить нас. [25]

Дни, которые я пролежал, восстановили какую-то функцию управляющую нервной двигательной системы и я сумел стоять на ногах, даже передвигаться.

В госпитале мне промыли перекисью водорода глаза и губы, лицо сначала марганцовкой, кончили чаем. Помню группа людей составила какой-то акт о режиме в госпитале. Я тоже подписался под этим актом. Не будучи подвергнут допросу органами СМЕРШа, я был отпущен для отбытия в часть и я тут же побрел навстречу нашим наступающим войскам. По пути из госпиталя, этого «Люфтшпиталь» меня встретила какая-то санитарка с санповозкой. Она повезла меня к какому-то передовому полевому лазарету, там я пролежал дня четыре. Мне на лицо прикладывали марлю в рыбьем жиру и эмульсии стрептоцида. У меня были ожоги лица 1-й и 2-й степени и вмятина черепа на центре головы сверху на глубину до 15 мм, диаметром до 15 мм.

Санпоездом я доехал до города Вязьмы, потом сошел с поезда и прибыл на аэродром на который по моему сообщению прибыл связной самолет корпуса, который привез меня в полк, на 20-е сутки после последнего боевого вылета.

В полк меня привезли как «человека-невидимку», – вся голова в бинтах, только очень маленькие щелки для глаз. Летчики, оставшиеся в живых после этой Смоленской операции, салютовали из пистолетов в честь прибытия.

Итак, я снова оказался в родном полку, хотя и крепко поредевшим. Получив, присланный в полк посмертный орден Отечественной войны и отпуск, я уехал в отпуск в Грузию, где проживала моя эвакуированная семья. [26]

Через полтора месяца я встал в строй, продолжая командовать полком, готовил его к предстоящим боям уже в составе 5-й Воздушной Армии 2-го Украинского фронта, где лично совершил еще 20 боевых вылетов.

Скажу что в последующих боевых вылетах, пролетая над расположением противника, чувствовал страх этой территории, что раньше у меня никогда не наблюдалось.

Закончилась война. Полк остановился на неопределенное время в румынском городе Арад, пополнился новыми людьми, начались мирная учебно-боевая жизнь.

Имея трех детей школьного возраста, я подал прошение перевести меня в Россию. В апреле 1944 года был отозван в Москву и получил назначение старшего инспектора ВВС КВО. Потом, через 3 года, был выведен в резерв и переведен в ДОСААФ начальником центрального аэроклуба Украины. Готовил молодое пополнение для ВВС в ДОСААФ четыре года и по негодности к летной службе в сентябре 1953 года уволен в запас и проживал в Киеве.

Прошло еще 20 лет, меня нашел полк и я был счастлив в день Победы над гитлеровской Германии проводить этот праздник с дорогим, родным мне полком и увидеть что грозное оружие, слава и честь гвардии находится в надежных руках. [27]