VII. Гибель крейсера «Жемчуг» в бухте Пуло-Пенанг. Постановка заграждения у банки Штольпе. Первые военные действия на Черном море. Гибель миноносцев «Исполнительный» и «Летучий». Конец кампании «Новика» в первый год войны

Первая почта, полученная нами по возвращении из похода, принесла довольно важные известия. Одно из них непосредственно касалось нашего флота. 15 октября германский легкий крейсер «Эмден», поставив себе фальшивую четвертую трубу и этим приобретя сходство с крейсерами английского типа, подошел к порту Пуло-Пенанг. Охранявший вход в гавань французский миноносец «Мускэ», не ожидая такой хитрости, пропустил его туда самым спокойным образом. Как раз в это время в гавани находился наш легкий крейсер «Жемчуг», отдыхавший там после большого перехода. Очевидно, рассчитывая на дозор, на нем не предприняли должных мер предосторожности. На вошедший крейсер внимания обращено не было, и в том, что это неприятель, разобрались только тогда, когда, подойдя на близкую дистанцию, «Эмден» выпустил мину. Моментально на «Жемчуге» поднялась тревога, бросились к орудиям и открыли огонь, но было поздно: крейсер уже стремительно погружался в воду... Вслед за тем «Эмден» вышел из гавани, потопил прозевавший его французский миноносец и безнаказанно ушел. По поводу всего этого можно только сказать, что насколько хорошо действовал «Эмден», настолько оплошали и французы, и «Жемчуг», хотя вина последнего все-таки меньше. Вообще, «Эмден» — большой молодец, и по своим набегам нисколько не уступает даже знаменитым средневековым корсарам.

Другое известие говорило о бое между английским и германским крейсерскими отрядами, происшедшем 19 октября у острова Св. Марии, вблизи Коронеля. В этот день, перед заходом солнца, во время сильного шторма, германский отряд вице-адмирала графа Шпее в составе броненосных крейсеров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», а также легких крейсеров «Лейпциг» и «Дрезден» открыл английский крейсерский отряд контрадмирала Крэдока. В этот отряд входили броненосные крейсера «Гуд Хоуп» и «Монмут», легкий крейсер «Глазго» и вспомогательный крейсер «Отранто». Между отрядами завязался бой, который длился 52 минуты. Во время него «Гуд Хоуп» был потоплен, а «Монмут» получил очень серьезные повреждения. [63]

Пользуясь темнотой, он хотел уйти, но был настигнут подходившим к месту боя легким крейсером «Нюрнберг», который его и потопил. Только «Глазго» и «Отранто» удалось благополучно уйти от преследования.

По-видимому, несмотря на тяжелые условия погоды, германские крейсера в этом бою стреляли очень хорошо. Нельзя не отдать должное адмиралу Шпее: со своим отрядом он причинил уже много неприятностей нашим союзникам, которые до сих пор никак не могут с ним справиться. Только теперь, после разгрома Крэдока, они, вероятно, озаботятся этим как следует.

27 октября мы перешли в Ревель, и командующий флотом дал нам несколько дней на переборку механизмов.

Между прочим, выяснилось, что те корабли, которые нас обстреляли, были, по всей вероятности, легкие крейсера «Ниобе» и «Газелле».

Следующие два дня был сильный шторм, который вызвал много аварий на море и в особенности нанес большие повреждения дозорным миноносцам 4-го дивизиона.

30 октября выяснилось, что нам необходимо идти в док, так как появилось опасение, что с нашим рулем творится что-то неладное. Пришлось спустить водолазов. Действительно, оказалось, что сорвана обшивка руля и лопнула одна из его поперечин, что могло произойти от больших ходов.

Мы все были этим очень недовольны, так как скоро ожидались боевые операции и, таким образом, мы могли опоздать к ним. Тем более было неприятно, что «Новик» стоял в гавани уже четыре дня, а никто не догадался спустить раньше водолазов. Так или иначе, но приходилось идти в док, а он еще, на наше несчастье, оказался занят. Поэтому в Гельсингфорс мы могли пойти только 3 ноября.

На этих днях стало известно, что на нашем заграждении в Данцигской бухте подорвался неприятельский миноносец, которому оторвало корму; однако он был спасен и доведен до гавани. Только после этого неприятель стал там усиленно тралить.

Германский легкий крейсер «Эмден», этот «летучий голландец» нашего времени, кончил свое существование 27 октября; у Кокосовых островов после жаркого боя с австралийским легким крейсером «Сидней» он выбросился на берег, где был приведен в окончательную негодность своим экипажем.

5 ноября нам, наконец, удалось войти в док. Нас задержали в нем всего только один день, так что 6-го мы были совершенно готовы. [64]

В тот же день нам приказали подойти к транспорту «Твердо» и принять 50 мин. Исполнив это, мы, по готовности, вышли в море для следования в Ревель.

7 ноября мы простояли в Ревеле, где командующий флотом приказал нам ожидать приказаний начальника дивизии. Затем это было изменено, и нам приказали при первой возможности идти самостоятельно на постановку.

Следующий день, из-за свежей погоды, пришлось остаться, и только 9 ноября, утром, ветер настолько стих, что мы могли выйти в Моонзунд. На ночевку мы остались в Куйвасте, а утром, в 8 часов 45 минут, пошли дальше. Погода была очень хорошая, почти штиль.

На середине Рижского залива, на горизонте, вдруг были замечены два дыма, и так как, по нашим сведениям, в море из своих судов никого не должно было быть, то на всякий случай была пробита боевая тревога. Когда дымы приблизились, уже по контурам можно было определить, что это два миноносца 4-го дивизиона — «Мощный» и «Лихой», которые, как оказалось, были посланы обойти для разведки острова Даго и Эзель и теперь возвращались в Моонзунд. Обменявшись с ними опознавательными, мы пошли дальше и у Люзерорта опять увидели дымки, но, когда подошли ближе, разобрались, что это на берегу. Около 4 часов 30 минут дня заметили плавающую мину заграждения, по виду нашу колпаковую; командир приказал ее расстрелять, но как мы ни старались ее взорвать, стреляя из пулеметов и винтовок, она никак не хотела взрываться. Только через некоторое время мы обратили внимание, что она все больше и больше погружается в воду, и тогда ее оставили, предоставив ей тонуть.

Около 5 часов «Новик» уже выходил между заграждениями в открытое море. В 5 часов 38 минут мы повернули на S, взяв курс прямо к месту постановки, и дали 24 узла ходу.

К этому времени в море стало свежеть, но так как ветер зашел к SW, то постановка у банки Штольпе была вполне возможна, ибо при этом ветре там должно было быть тихо.

Около 11 часов ночи вахтенный начальник увидел прямо по курсу яркий белый огонь и сообщил об этом в кают-компанию. Мы все выскочили наверх и, действительно, увидели впереди какой-то огонь; тогда командир, на всякий случай, приказал пробить тревогу. Одно было странно: как ни ярко светил огонь, и как ни быстро шел «Новик», мы все же к нему не приближались. Скоро, присмотревшись хорошенько к нему, мы, к нашему стыду, убедились, что это всего лишь Юпитер... [65]

В 11 часов 15 минут, опять на горизонте был замечен огонь слева, но уж на этот раз действительно огонь. В это время мы были близко от берега и того места, где должны были ставить мины. Поэтому огонь нас всех очень взволновал, так как, если это был неприятель, он мог бы нам помешать ставить мины. Что это был за огонь, никак не удавалось разобраться: одни предполагали, что это огонь парохода, другие — что дозорного крейсера, третьи — что береговой огонь. Несмотря на то, что до берега было еще далеко, пожалуй, последнее предположение было самым правдоподобным: маяков здесь быть не могло, а огонь был ярким. Впрочем, особенно раздумывать не приходилось, и мы продолжали нестись к назначенному месту, благо со стороны огня никаких признаков враждебных действий не обнаруживалось.

В четверть первого ночи мы, наконец, подошли к назначенному месту, повернули на NW и дали 15 узлов.

Постановка протекала в очень тяжелых условиях, так как во время перехода нашу корму иногда сильно заливало, а благодаря этому рельсы и скаты совершенно обмерзли. Работать было очень трудно: люди мерзли, ноги скользили, и тех, кто стоял у скатов, пришлось даже привязывать. Все это сильно затрудняло работу, но бодрость и спокойствие команды позволили отлично выполнить задачу. Мы ставили мины отдельными банками, по 10 штук в каждой, с интервалами в одну милю между каждой группой. Такой способ постановки сильно растягивал время операции и долго держал весь личный состав в напряженном состоянии, так что в моральном отношении был очень неприятен. Неприятность еще усугублялась тем, что предательский огонь был все еще виден, и в темноте иногда казалось, что он движется и приближается к нам, и тогда появлялось большое стремление быстрее выбросить мины. Все же мы выдержали характер и точно выполнили задание.

После окончания постановки мы повернули на N и дали 24 узла. На обратном пути пришлось еще два раза видеть огни, но что это было такое, так и не выяснилось. Утром мы очень удачно открыли Бакгофен, дошли до берега и вошли в Рижский залив, откуда дали знать командующему флотом, что поручение исполнено. У Вормса стали на якорь и переночевали, а на следующее утро благополучно дошли до Ревеля.

С 12-го по 23 ноября «Новик» простоял в Ревеле. Во время этой стоянки были получены подробности о событиях на Черном море.

В то время, когда на всех наших фронтах уже шли оживленные боевые действия, Черноморский флот находился еще в самом [66] неопределенном положении. Турция войны не объявляла; Россия тоже по каким-то политическим соображениям этого не делала.

С тех пор, как в Константинополь прорвались «Гебен» и «Бреслау» и стало очевидным, что рано или поздно они явятся противниками нашего Черноморского флота, маневры и стрельбы стали производиться исключительно в преддверии борьбы с ними. Время шло, все нервничали, каждый день ожидая объявления войны, но ничего не было.

Высшее командование старалось использовать время с целью наладить береговую разведку, поставить заграждения, привести суда в боевую готовность, а также усилить работу Николаевских судостроительных заводов, чтобы они как можно скорее, хотя бы по облегченным условиям, сдали находившиеся в постройке нефтяные миноносцы.

Были выработаны особые планы защиты наших портов от внезапного нападения неприятеля. По этому плану подходы к Севастополю, Одессе и Батуму были заминированы, частью крепостными минными ротами, частью заградителями — «Дунай» (Одесса), «Прут» (Севастополь), «Бештау» (Батум). Одесса была поручена охране броненосца «Синоп», который и ушел туда в середине сентября. В Батуме стояла канонерская лодка «Терец».

В это время остальные боевые корабли — «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три Святителя», «Ростислав», «Память Меркурия» и «Кагул» были заняты серьезными маневрами и стрельбами.

В первых числах октября Порта закрыла Босфор и пароходное сообщение между Одессой и Средиземным морем прекратилось. Телеграммы из Константинополя становились все более и более тревожными. Казалось, что каждый момент вспыхнет война. Состояние напряженного ожидания становилось невыносимым.

К 10 октября «Синоп» получил приказание срочно идти в Севастополь, сдав обязанности дозорного корабля канонерской лодке «Донец».

17 октября, в 6 часов утра, перед Севастополем неожиданно появился «Гебен», который принялся обстреливать суда и город. Было роскошное осеннее утро. Совершенно спокойное море, прозрачное голубое небо и ласковое солнце не давали ни малейшего повода думать, что начался новый акт исторической драмы.

Вдали за горами, по направлению к Евпатории, были слышны редкие выстрелы. Два-три снаряда упали в бухту, не причинив [67] никакого вреда. Один снаряд разорвался между «Синопом» и Графской пристанью.

Красивый, высокий столб воды далеко не произвел впечатления чего-то страшного; напротив, публика на пристани смотрела на него скорее с интересом и удивлением, чем с боязнью.

Отвечали на стрельбу только береговые батареи, суда же, из-за невозможности стрельбы с рейда через горы, молчали.

Между тем, в воздухе началась усиленная работа, и радиотелеграммы сыпались одна за другой; то и дело приходили распоряжения. Вообще видно было, что командование растерялось.

В это время «Гебен» преспокойно гулял по минному полю. К сожалению, береговое крепостное начальство без разрешения командующего флотом не решалось включить заграждение, а командующий, не имея прямой связи с берегом, медлил, ибо ожидался приход «Прута» и миноносцев типа «Ж» и «З». Первый шел с полным грузом мин из Ялты; миноносцы же накануне ночевали под Севастополем и должны были вот-вот вернуться.

Вскоре было получено радио, которым «Прут» доносил, что его открыл «Гебен». Действительно, завидев возвращавшегося «Прута», «Гебен» прекратил обстрел Севастополя и пошел ему навстречу. Первые же два залпа «Гебена» дали попадания. На «Пруте» возник пожар.

Ввиду присутствия столь опасного груза, как готовые к постановке мины, да еще частью пироксилиновые, участь корабля была решена: через несколько минут он должен был взлететь на воздух. Тогда, отлично сознавая опасность, минный офицер лейтенант Рагузский{22} бросился открывать кингстоны, а затем, чтобы ускорить погружение корабля, спустился вниз с целью взорвать приготовленный на всякий случай подрывной патрон. Пока часть команды боролась с пожаром, другая готовила шлюпки. Вследствие открытия кингстонов, «Прут» стал быстро погружаться. Немного спустя, уже вся команда с офицерами сидела в шлюпках. Не хватало лишь лейтенанта Рагузского, судового священника отца иеромонаха Антония и нескольких тяжелораненых. Вдруг раздался легкий взрыв, и «Прут» стал тонуть еще скорее: это Рагузский взорвал дно. Все напряженно следили за палубой, ожидая его появления. Времени было немного, уже «Гебен» спускал шлюпки, чтобы взять экипаж в плен. Вода доходила до верхних иллюминаторов, но Рагузского не было. Тогда стало ясно, что он погиб смертью героя, предотвратив гибель большей части команды. Тем не менее, глаза всех еще оставались прикованными к палубе. Там виднелся отец иеромонах Антоний, который, стоя в полном [68] облачении, осенял крестом находившихся в шлюпках. Семидесятилетний пастырь, плававший на «Пруте» десять лет и тесно связанный с ним воспоминаниями, не захотел покинуть ни родной корабль, ни смертельно раненных, которых не представлялось возможным спасти. Вот уже и палуба стала уходить под воду, а еще через несколько минут «Прута» не стало. Только рябь морской волны выдавала место его гибели...

Рагузский и отец Антоний... Первое из этих имен встает наряду с именами Сакена, Казарского и славной памятью безвестных героев «Стерегущего», а другое — сверкает в ореоле великих слов нашего Спасителя: «Больше любви сея никто-же имать, да аще кто душу положит за друга своя...»

«Гебену» удалось овладеть только одной шлюпкой; другим же удалось спастись, и через два часа, на буксире у подлодок «Карп» и «Карась», они были доставлены в Севастополь.

Когда «Гебен», прекратив стрельбу по Севастополю, пошел навстречу «Пруту», одновременно со стороны Евпатории показались четыре миноносца под брейд-вымпелом капитана 1 ранга князя Трубецкого.{23} Видя безвыходность положения, начальник дивизиона решил атаковать «Гебен». «Гебен» подпустил их на 40 кабельтовых и затем открыл ожесточенный огонь. При этом во флагманский миноносец «Лейтенант Пущин» попало два снаряда: в командный мостик и носовой кубрик. Из команды было убито 5 человек. Миноносцы повернули. Не преследуя их, «Гебен» стал уходить. К 9 часам миноносцы благополучно вошли на Севастопольский рейд.

В Одессе произошло следующее. Поздно ночью, с 16-го на 17 октября, в полной темноте у входа в гавань, вдруг показались два миноносца, с которых слышались команды на русском языке. На «Донце» никому и в голову не пришло, что дело не ладно. Миноносцы вошли на рейд и, развернувшись, открыли огонь по «Донцу» и стоявшим вблизи пароходам. После первых же двух снарядов «Донец» стал тонуть. Из команды погибло 30 человек.

Тем временем «Бреслау» обстрелял Батум, но вреда не причинил и только напугал мирное население.

В Новороссийске «Гамидие» потопил два стоявших у пристани парохода.

Так начались военные действия на Черном море. Нельзя не отдать должного: турецкий план был разработан великолепно, но выполнен уже не так хорошо и дал сравнительно незначительные результаты.

В тот же день, 17 октября, около 4 часов дня вся черноморская эскадра вышла в море, где крейсировала в течение трех дней. [69]

По возвращении ее в Севастополь было решено, ввиду сильной разнотипности линейных кораблей, два из них — «Ростислав» и «Синоп» — совершенно выделить, дав каждому особое назначение, а «Трех Святителей» брать лишь в особых случаях. «Синоп» был назначен для охраны Севастопольского рейда, а «Ростислав» был послан в Батум, на поддержку правого фланга нашей Кавказской армии.

5 ноября, находясь в море, в 50 милях от Севастополя, эскадра совершенно неожиданно, в полном тумане, столкнулась с «Гебеном» и «Бреслау» и вступила с ними в бой. Непосредственного участия в бою «Бреслау» не принял и держался вне видимости. По правилам стрельбы, средний корабль в линии, в данном случае «Иоанн Златоуст», должен был первым начать пристрелку, а потом уже — открыть огонь и остальные корабли. Однако «Златоуст» вел пристрелку очень медленно и взял слишком большую дистанцию. Тогда «Евстафий», по своей инициативе, дал залп на 40 кабельтовых, которым накрыл «Гебен». Затем открыли огонь и остальные корабли. Самой меткой была стрельба «Евстафия», но зато и «Гебен» уделил ему львиную долю своего огня и в него было пять попаданий. После 7-минутного боя обе стороны потеряли друг друга из вида. Этим бой и закончился.

На эскадре было убито 4 офицера и 30 матросов.

По сведениям, «Гебен» сильно пострадал в бою и на нем было убито около 100 человек. Вряд ли теперь он будет так безнаказанно бродить по Черному морю. Во всяком случае, урок — хорош...{24}

24 ноября командир получил приказание лично явиться в Гельсингфорс к командующему флотом.

На следующее утро на пароходе «Боре-I» он отправился туда, а мы остались в Ревеле, сильно заинтересованные причиной его вызова. В 4 часа дня уже все выяснилось, так как мы приняли радио, в котором говорилось, что начальнику Отряда заградителей предлагается распорядиться передачей 50 мин на «Новик». Таким образом, стало ясно, что нам предстоял еще поход в неприятельские воды.

На следующее утро вернулся командир и сообщил, что при первой благоприятной погоде нас посылают ставить мины в Данцигский залив.

Для приемки мин нас днем перетащили к заградителю «Ильмень», с которого мы и приняли все 50 мин. Весь следующий день пришлось потратить на их приготовление, так как попалась довольно неважная партия. Да и вообще в этот день из-за слишком свежей погоды нельзя было бы идти в поход. [70]

Германский крейсерский отряд вице-адмирала графа Шпее наконец уничтожен англичанами. Очевидно, их самолюбие было сильно уязвлено боем у Коронеля и они решили с лихвой расплатиться за свое поражение. Сформировав сильную эскадру, они послали ее, под начальством вице-адмирала Стэрди, охотиться за германскими крейсерами. В состав этой эскадры вошли линейные крейсера «Инвинсибл» и «Инфлексибл», броненосные крейсера «Карнарвон», «Корнуолл» и «Кент», легкий крейсер «Бристоль» и, позже, — линейный корабль «Канопус». Эскадра сосредоточилась в порту Стэнли на Фолклендских островах.

25 ноября, в 7 часов 30 минут утра, германский отряд, подойдя туда, обнаружил слабые силы противника и вступил с ними в бой. В это время в самом порту английские линейные крейсера производили погрузку угля. Спешно прервав ее, они вышли навстречу германским крейсерам. Это было полным сюрпризом для адмирала Шпее, который совершенно не подозревал об их присутствии в этих водах. Он очутился в самом безвыходном положении, так как англичане имели все преимущества и в артиллерии, и в ходе. Тогда германский адмирал решил, очевидно, дать возможность спастись хотя бы более быстроходным легким крейсерам. С этой целью он с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау» принял бой, а другие крейсера, дав полный ход, стали уходить.

Бой длился три часа. Изрешеченный снарядами «Шарнхорст» пошел ко дну вместе со всем своим экипажем. Тогда англичане сосредоточили весь огонь по «Гнейзенау», который тоже вскоре погиб. Не успели уйти легкие крейсера «Лейпциг» и «Нюрнберг»: почти сразу же они были настигнуты и потоплены после короткого боя. Из всего отряда адмирала Шпее как-то случайно удалось спастись только легкому крейсеру «Дрезден».

Такой эпилог отряда адмирала Шпее нетрудно было предугадать: отрезанный от своих главных сил и лишенный баз, он мог считать себя обреченным на гибель. А все-таки какая красота — история этого отряда и его гибель! Траур Германии должен быть, по справедливости, перевит горделивыми лаврами..

* * *

28 ноября все еще продолжало быть свежо. Ветер перешел на NW, так что стало холоднее; следовательно, предстояло обмерзание, что было уже очень неприятно.

Утром этого дня командующий флотом запросил нашего командира, когда он предполагает идти в поход; командир ответил, что завтра, но в зависимости от погоды. Последовало согласие. Тем не менее, около 6 часов вечера, было получено второе радио [71] с приказанием выйти в 4 часа утра в Моонзунд, так как операция должна быть выполнена не позже ночи с 29-го на 30-е ноября. Когда сообщили это радио командиру, он приказал ответить, что, по всем данным и по предсказанию обсерватории, ожидается штормовая погода, а поэтому вряд ли следует идти. Ответ пришел за подписью начальника штаба и заключал в себе лаконичное приказание: «Предсказания обсерватории благоприятны, идите».

После этого ничего больше не оставалось, как приступить к выполнению такого категорического приказания. В 4 часа ночи на 29 ноября мы вышли в море. Так как было совершенно темно, то из гавани на рейд нас вытащили буксиры, и только оттуда мы пошли уже самостоятельно. Хотя погода была очень свежая, нас, благодаря попутному ветру, почти не качало. Мы дошли спокойно до Моонзунда, прошли его и вошли в Рижский залив. Там командир решил испробовать силу качки на тех курсах, на которых нам предстояло ставить мины, и в зависимости от этого решить, стоит ли идти дальше или нет.

Как только мы вышли на более открытое место залива, так сейчас же «Новик» стало сильно качать, а когда мы повернули лагом к волне, то прямо класть бортами. Сейчас же сломало стеньгу, сорвало телеграфную сеть, и волны все время перекатывались через мостик. Стало ясно, что сегодня идти дальше нет смысла, и мы повернули обратно в Моонзунд, где у Вердера стали на якорь; даже там нас все время продолжало качать.

С трудом исправив телеграфную сеть, только в 11 часов ночи мы были в состоянии послать донесение в штаб командующего флотом о случившемся. В 3 часа ночи пришел ответ: «Новику» по способности идти в Ревель».

Утром мы снялись с якоря. Погода все время продолжала быть бурной. Шел снег. Ввиду всего этого, командир решил, пройдя Моонзунд, переночевать у Вормса. Придя, мы застали там несколько миноносцев дивизии, которые тоже стремились укрыться от шторма.

В 2 часа дня к нам подошел миноносец «Легкий» и просил взять больного, чтобы отвезти в Ревель. Как потом выяснилось, это был единственный матрос, спасенный с миноносцев «Исполнительный» и «Летучий». Первый был потоплен вчера, по-видимому, подлодкой, недалеко от Оденсхольма, а второй, подошедший к месту гибели, перевернулся, когда встал лагом к волне, чтобы спасти тонущих людей.

Эти миноносцы, еще с двумя другими этого же типа, шли из Гельсингфорса в Моонзунд, имея каждый по 8 мин заграждения на палубе. Был шторм, и их сильно качало. Вдруг с задних миноносцев [72] увидели взрыв под «Исполнительным», и его моментально не стало; только кое-где плавали тонущие люди. Тогда шедший за ним «Летучий» подошел к этому месту, чтобы спасти людей, но почти сейчас же не стало и его. С «Легкого», который значительно отстал, увидели только красную подводную часть. Был ли при этом виден взрыв или нет, никто из очевидцев определенно сказать не мог. Из тонувших удалось спасти только одного матроса, но это, очевидно, только из-за холодной воды и сильного волнения. Все без исключения офицеры погибли и в том числе командиры: капитаны 2 ранга Э. А. Домбровский и Сахновский.{25}

Что же это — опять подлодка внутри залива, да еще в такую погоду? Если это так, то, очевидно, надо было принять какие-то экстренные меры и, если нельзя заградить поперек весь вход в Финский залив, хотя бы заминировать все бухточки, в которых подлодки могли бы базироваться. Но оставалось сомнение, действительно ли это сделали подлодки; не в том ли дело, что миноносцы были выпущены с непомерно большим грузом на палубе, во время шторма, согласно с «благоприятными предсказаниями обсерватории»? Если это так, то виноват штаб флота, этого не досмотревший.

На следующее утро мы вышли в Ревель, благополучно туда добрались и вошли в гавань.

В тот же вечер мы получили первые приказы с боевыми наградами. На «Новике» их получили: старший офицер, старший механик, старший штурман и я; остальные офицеры ничего не получили. Между тем, на полудивизионе, который в общей сложности совершил меньше походов, чем мы, получил награды весь офицерский состав. Это обстоятельство, конечно, породило некоторое недовольство среди наших офицеров, и они считали себя обиженными.

Я нарочно останавливаюсь на этом незначительном факте, чтобы подчеркнуть, что во время войны боевые награды имеют очень большое значение. Их надо давать очень обдуманно и справедливо, иначе неизбежно разовьется недовольство высшим начальством. Поэтому ближайшим начальникам чрезвычайно важно следить, чтобы офицеров их части не обходили наградами, помня, что каждому человеку дорого, когда ценят его труды, а особенно — во время войны. С этим свойством нельзя не считаться, и его можно широко использовать с большой выгодой для дела в трудных и опасных обстоятельствах военного времени.

2 декабря, после нашего возвращения в Ревель, нам было приказано сдать мины, но самим быть в готовности. [73]

Ввиду этого, на следующее утро, не желая разводить паров, командир вызвал два буксира, чтобы те перетащили нас к заградителю «Нарова». Во время этого перетаскивания, когда надо было остановить инерцию «Новика», буксиры не сдержали его, и он ударился о борт «Наровы», свернув при этом себе, довольно сильно, форштевень. Одновременно старший механик обнаружил разъедание трубы холодильника. Таким образом, неожиданно явилась еще большая потребность идти в док. Пришлось послать телеграмму с просьбой разрешить идти в Гельсингфорс. Вообще нам что-то стало фатально не везти: то погода не удается, то механизмы сдают, то еще что-нибудь мешает; и это нам было неприятно.

В Гельсингфорс нам удалось попасть только через два дня, так как док был занят. Было очень обидно, что совершенно зря мы потеряли много времени.

В доке нас продержали почти две недели. Наконец, все было окончено, и нам немедленно было приказано идти в Ревель — принять мины.

За это время из состава нашей кают-компании выбыл первый минный офицер, и я заменил его на этой должности.

19 декабря мы приняли мины с заградителя «Амур» и стали на свое место в полной готовности.

На следующее утро нам было приказано идти в поход, и мы благополучно добрались до Вердера, где остались на ночь. Погода была благоприятная и почти штилевая.

Ночью, совершенно неожиданно, было получено радио, что экспедиция отменяется. Это было очень жалко, так как предстоял интересный поход. Надо было подойти к самому неприятельскому берегу и поставить там на фарватерах мины. Благодаря этому, неприятель должен был бы изменить свои обычные пути, что, в свою очередь, привело бы его на заграждения, поставленные в других местах.

21 декабря мы вернулись в Ревель. В это время зима уже стала заявлять свои права: сразу наступили морозы, море покрылось салом, и плавание для миноносцев становилось невозможным.

Этим походом закончилась наша кампания за первый год войны, и мы стали на зимовку в Ревеле.

Итак, первая фаза великой войны для Балтийского флота закончилась, и все его действия должны замереть до весны из-за льда, которым скован весь Финский залив.

Бросая взгляд на все то, что за это время произошло на нашем театре и что сделал наш флот, можно сказать, что этот период послужил как бы для кристаллизации способов ведения [74] войны обеими сторонами, причем мы старались вникнуть в методы и средства противника.

С нашей стороны активная деятельность была проявлена в очень ограниченном размере, сообразно с силами и средствами нашего маленького флота. Она вылилась в ночные набеги в тыл неприятеля для постановки мин, разведки, и дозоры.

В частности, «Новик» за этот период развил очень энергичную деятельность, гораздо более энергичную, чем все остальные суда флота; не будь так тяжелы условия осеннего плавания, ему удалось бы нанести противнику гораздо больше вреда. За это время его личный состав приобрел уже значительный боевой опыт и, отдохнув за зиму, должен был действовать еще с большим успехом.