V. Неудавшиеся походы с минами. Прорыв английских подлодок в Балтийское море

С «Паллады» так ни одного человека и не удалось спасти. Все погибли, а их было около 600 человек.{16} Таким образом, в несколько секунд эти люди были вычеркнуты из списка живых. У нас предполагалось, что неприятельская подлодка, потопившая «Палладу», и сама не избежала той же участи.

Такое предположение возникло потому, что в германских газетах гибель «Паллады» была описана только по нашим газетам, судя по тому, что туда вкралась та же ошибка, что и у нас, а именно: сообщалось, что гибель произошла в 14 часов, на самом же деле она произошла в 12 часов 30 минут. Кроме того, предполагалось, что могла погибнуть и еще одна подлодка, так как в совершенно тихую погоду с крейсера «Громобой» и наблюдательного поста на берегу одновременно видели большой взрыв в районе неприятельского заграждения. Это как бы подтверждалось еще и тем, что в течение двух дней у Дагерорта упорно держался неприятельский крейсер, который все время усиленно телеграфировал.

В дальнейшем выяснилось, что «Палладу» потопила подлодка «U-26», но, по-видимому, сама не погибла.{17}

3 октября нам было приказано перейти в Гельсингфорс и принять с транспорта «Твердо» 50 мин заграждения, что мы и исполнили; после этого мы перешли к нефтяной пристани и приняли нефть до полного запаса.

Утром, 4-го числа, мы вышли в Моонзунд и в море готовили мины. Мы идем ставить заграждение совместно с полудивизионом. В частности, «Новик» должен его поставить у входа в Данцигскую бухту у мыса Хела.

Все у нас были очень довольны предстоящей операцией и с нетерпением ожидали начала. Однако по приходе в Моонзунд было получено известие от начальника 2-го дивизиона миноносцев, что операция отложена на неопределенное время и нам приказано идти обратно в Гельсингфорс. Это известие вызвало полное разочарование, но делать было нечего — пришлось повернуть назад. Вдобавок ко всему, вышло так неудачно, что это распоряжение, отправленное непосредственно нам по радио, когда мы находились в пути, наша станция не приняла. Благодаря этому пришлось пройти зря не менее 70 миль. Только с темнотою мы стали подходить к Ревелю и попросились переночевать у острова Нарген. Но нам было приказано идти в [53] Ревель и там, приняв нефть, ждать. Это последнее распоряжение было не из приятных, так как нет ничего более утомительного, чем ожидание и неопределенность.

5-го числа мы простояли в Ревеле, а 6-го, около полудня, начальник Минной дивизии прислал узнать, сдали ли мы наши мины. Когда он узнал, что нет, то приказал немедленно идти в Гельсингфорс и там их сдать. Все это, в связи с вчерашним распоряжением большого штаба, казалось несколько странным и можно было ожидать недоразумений, но оставалось только идти.

У Грохары нас застал густой туман, и нам пришлось встать на якорь, сообщив об этом командующему флотом. В ответ мы получили запрос, по чьему приказанию мы идем. Ответили, конечно, что по приказанию начальника Минной дивизии.

Утром туман рассеялся и мы добрались до Гельсингфорса, где ошвартовались к транспорту «Твердо», чтобы сдать мины. Только собрались это сделать, как с «Рюрика» было приказано мин не сдавать и командиру явиться в штаб.

Вернувшись оттуда, он, по обыкновению, нам ничего не рассказал, и, закончив принимать нефть, мы встали на бочку, находясь в часовой готовности. На следующее утро я поехал на берег. Уже через полчаса мне навстречу прибежал посланный матрос и сообщил, что «Новику» приказано срочно сняться с якоря. Только я успел добраться до корабля, как мы вышли в море.

К вечеру мы дошли до Моонзунда и остались там на ночь. Погода была очень ненадежная и можно было ожидать тумана. Так и случилось — утром мы проснулись, окруженные густым туманом, и, таким образом, в этот день никуда идти не пришлось.

Только на следующее утро прояснило, и с рассветом мы пошли дальше, сообщив об этом в штаб флота. Погода стала очень хорошей и подходящей для такого рода операции, так как совсем заштилело.

До Люзерорта мы добрались спокойно и там, согласно условию, запросили о погоде Стейнорт и Либаву; в ответ получили: ветер и море — 1 балл; лучшего ничего нельзя было ожидать. Сообщили командующему флотом, что погода благоприятствует и просили разрешения идти дальше, а сами стали ждать ответа, ничуть не сомневаясь, что он будет утвердительным.

Время клонилось уже к вечеру, горизонт был ясный, море тихое, мы все уже предвкушали удовольствие интересного похода к неприятелю. Но, увы, полученный ответ гласил: «Ждать распоряжения, сегодня неудобно». Это было неожиданно и ужасно обидно: так далеко забраться и вдруг — ждать... [54]

Кроме личных соображений, было еще одно обстоятельство, которое делало этот ответ и совсем неприятным: из-за нахождения все время в состоянии полной готовности, у нас нефти оставалось в обрез, так что если бы предстояло ждать, то ее не хватило бы на предстоящий поход. Как бы ни было неприятно, но пришлось об этом сообщить командующему флотом, чем он остался очень недоволен и приказал идти в Гельсингфорс.

Совершенно обескураженные, мы повернули обратно в Рижский залив; ночь была очень темная, и мы шли 21-узловым ходом. Вдруг мимо нас, вдоль самого борта, промелькнул силуэт какой-то шхуны, шедшей без всяких огней, и исчез в ночной темноте. Вся эта встреча мелькнула, как видение, и возьми мы только на полградуса левее, как с полного хода врезались бы в эту шхуну; конечно, ее мы разрезали бы, но и сами получили бы большие повреждения. Что это было за таинственное судно и куда оно ночью пробиралось, из-за темноты совершенно нельзя было определить; мы продолжали наш путь и около полуночи встали на якорь у Вердера.

С рассветом опять пошли дальше, прошли Моонзунд, повернули в Финский залив, где увидели все еще грустно лежащего «Магдебурга», и к заходу солнца были у Наргена. В это время мы получили приказание идти не в Гельсингфорс, а в Ревель, и поэтому через некоторое время уже вошли в гавань.

В полдень, 12 октября, на «Сибирском Стрелке», пришел начальник дивизии и потребовал к себе командира.

Выясняется, что командующий флотом очень им недоволен и считает, что он недостаточно энергичен и распорядителен. Может быть, в этом и есть доля правды, но и приказания штаба тоже не всегда точны и ясны, а потому получаются и нежелательные результаты.

До 16-го числа мы простояли спокойно в гавани и только в этот день, вечером, получили приказание быть готовыми к походу к 7 часам 30 минутам утра.

Сегодня было получено радио о первых враждебных действиях Турции. Значит, теперь и наш Черноморский флот начнет воевать; только его положение несколько иное, чем наше: он на своем театре сильнее своего противника, тогда как мы — значительно слабее.

В назначенное время, утром, мы вышли из гавани и пошли в Моонзунд. У нас также идет флагманский минный офицер дивизии. Мы идем ставить мины, согласно прежней инструкции. Погода пока стоит очень хорошая и, таким образом, надо надеяться, что на этот раз попытка будет удачнее. Из разговоров с офицерами большого штаба выяснилось, что прошлый раз нас [55] не пустили в экспедицию потому, что ожидался приход прорвавшихся английских подлодок. Теперь две из них уже благополучно пришли, а третья выскочила на мель у берегов Дании и погибла.{18}

К полудню мы пришли в Моонзунд, и там сейчас же начальник минной дивизии потребовал к себе нашего командира. В это время миноносцы «Генерал Кондратенко», «Охотник» и «Пограничник» начали принимать мины, по 35 штук на каждый.

Когда все было готово к походу, все миноносцы на ночь перешли к Вердеру, а на следующее утро, в 7 часов, «Новик», три миноносца типа «Охотник» и одна группа 2-го дивизиона миноносцев пошли к маяку Люзерорт, Погода хотя и начала портиться, но пока еще было тихо и можно было в этом отношении рассчитывать на удачу. От Люзерорта весь отряд пошел вдоль берега до Бакгофена, затем повернул в море и, отойдя настолько, что можно было считать, что предполагаемые заграждения пройдены, лег на курс 212 градусов, дав 17 узлов ходу.

Около 5 часов вечера «Новик» отделился от остального отряда и увеличил ход до 24 узлов.

Мне предстояло вступить на вахту с 7 до 9 часов вечера. К этому времени стало уже совсем темно. Ночь была лунная, но луна то и дело заволакивалась тучами. Ветер все крепчал и крепчал. В 9 часов, из-за сильной противной волны, ход пришлось уменьшить до 20 узлов, а к 10 часам ветер и волна настолько увеличились, что уже возник вопрос, возможно ли будет ставить мины. Когда я, уже сменившись с вахты, был у себя в каюте, ко мне вошел старший офицер и стал говорить, что по его мнению, надо повернуть обратно. Но почти дойдя до места, было бы уж очень обидно опять не поставить мины. Не теряя пока надежды, я ответил, что постановка возможна.

Ветер все крепчал, «Новик» скрипел и неистово качался... Время от времени волны накрывали весь миноносец и на мгновения он как бы шел под водой... Вскоре ко мне в каюту вошел флагманский минный офицер, чтобы посоветоваться, стоит ли идти дальше и не пора ли ворочать, но я все еще считал, что возможность попытки не исключена. К 11 часам размахи качки стали достигать 36 градусов на сторону при 14 колебаниях в минуту. Иногда кренило так, что даже становилось жутко и казалось, что мы перевернемся. Тогда уже и сам командир прислал ко мне узнать, возможно ли ставить мины; мне пришлось признать, что нельзя и надо ворочать.

С трудом повернули, уменьшив ход до 12 узлов. От сильной качки стало срывать мины, и только с большим трудом, благодаря самоотверженной работе команды, удалось их закрепить. [56]

Все насквозь мокрые, с трудом пробираясь по уходящей из-под ног палубе, мы добрались до своих помещений. Но и там не очень-то можно было согреться и обсушиться: все было перевернуто вверх дном и даже лежа на койке приходилось держаться обеими руками, чтобы не сбросило на палубу. В довершение всех бед в кают-компании опрокинулась большая банка с медом. Этот мед смешался на палубе с водой и, подогреваемый грелками парового отопления, издавал пренеприятный запах; отвратительная, клейкая смесь переливалась с борта на борт, а мебель, сорвавшаяся со своих мест, скользила в этой жидкости, выполняя какой-то замысловатый танец. К счастью, чем дальше мы подымались к северу, тем ветер все больше и больше стихал, и к 3 часам ночи стало совсем хорошо.

Около 6 часов утра мы повернули на Бакгофен, чтобы пройти к берегу между заграждениями; это был довольно неприятный момент, так как весь поход приходилось руководствоваться исключительно только своей прокладкой и в случае совершенно естественной ошибки в ней, при данных условиях, легко можно было попасть на заграждение. Но маяк открылся в совершенно правильном направлении и, благополучно дойдя до берега, мы пошли вдоль него. К 11 часам утра мы подошли к Михайловскому маяку, где нас уже ждали «Сибирский Стрелок» и группа 2-го дивизиона миноносцев. Вслед за нами подошел и полудивизион, которому посчастливилось больше, чем нам, и он поставил мины в районе Мемеля. Соединившись, мы все вместе пошли в Моонзунд, где и ночевали.

20 октября нас послали за нефтью в Гельсингфорс. У Наргена мы обогнали английские подлодки «Е-1» и «Е-9», которые в первый раз входили в наши воды, прорвав германскую блокаду в Бельтах. Поравнявшись с ними, мы приветствовали их криками «ура».

К 4 часам дня мы пришли в Гельсингфорс и ошвартовались у нефтяной пристани.