КБ приобретает новую специальность

Встреча в санатории. — Новый заказчик — танкисты. — Разногласия на высшем уровне. — Должен ли танк обгонять легковушку? — "Марш танкистов" и концепция Автобронетанкового управления. — Мы опять шагаем, не в ногу. — Стрельба с маневром. — Конструктор в боевом отделении. — Вновь конкуренция с кировцами.

1

Когда оглядываешься на пройденные годы, невольно выделяешь из будничного чередования дней и дел то, чему суждено было иметь отнюдь не будничные последствия.

В один из летних месяцев 1937 года, когда я отдыхал в сочинском санатории имени Ворошилова, конструктор Н. А. Доровлев сказал мне, что со мной хотел бы познакомиться молодой военный инженер, сотрудник Артиллерийского комитета ГАУ Р. Е. Соркин. Знакомство состоялось. Соркин оказался человеком энергичным, широко эрудированным. При знакомстве он сказал, что слышал о нашем КБ системы Ф-22; это заставило его искать у меня понимания и поддержки. И тут же он начал разговор о тяжелом положении, которое, по его мнению, складывалось в области нашей танковой артиллерии.

Основную мысль он сформулировал достаточно четко: по его убеждению, некоторые работники ГАУ допускают ошибку, недооценивают важности артиллерийского вооружения танков. Это привело к тому, что пушка Л-11 Кировского завода планируется для вооружения средних и тяжелых танков, хотя, во-первых, мощность ее мала, а во-вторых, конструкция противооткатных устройств имеет органичный порок, который ведет к выходу орудия из строя при определенном режиме огня. (Порок этой системы уже знаком читателю, я подробно [336] останавливался на этом при описании испытаний 76-миллиметровой пушки Кировского завода, предназначенной для вооружения дотов.)

Соркин рассказал, что он об этом докладывал неоднократно, но доводы его игнорировались; пушку Л-11 горячо поддерживали начальник ГАУ Кулик и начальник отдела Арткома ГАУ М. М. Жеванник, непосредственный начальник моего нового знакомого. Но это не страшило Соркина. Он считал, что если бы удалось создать для вооружения танков другую пушку, более мощную и совершенную, то такая пушка значительно усилила бы мощь наших танков, ее обязательно приняли бы на вооружение вместо пушки Л-11, опытный образец которой проходил стадию заводских испытаний.

Довольно продолжительный наш разговор с Р. Е. Соркиным закончился тем, что он спросил, не возьмется ли наше КБ быстро создать такую пушку, которая отвечала бы следующим требованиям: калибр 76 миллиметров под патрон 76-миллиметровой дивизионной пушки, орудие должно быть полуавтоматическим, иметь ограниченный откат, допускать стрельбу при переменных углах возвышения и склонения, удовлетворять максимальным удобствам заряжания, наведения и ведения огня с места и с ходу, иметь удобный гильзоулавливатель и хорошую лобовую защиту.

Поскольку разговор носил пока характер обмена мнениями, а не совещания, уполномоченного принимать конкретные ответственные решения, я сказал, что взгляды его на вооружение танков нам близки. За создание специальной танковой пушки мы взялись бы с охотой. Однако есть и "но". Во-первых, денег для инициативных работ такого объема у нас нет, а работники ГАУ вряд ли заключат с нами договор на конструирование специальной танковой пушки. Во-вторых, если договор все же, как предполагал Соркин, можно будет "выбить", я не могу сейчас дать согласия на эту работу, так как мне нужно обсудить этот вопрос в КБ. Если техническое совещание выскажется "за", а также если новая срочная работа не сорвет другие плановые работы КБ, то тогда Соркин найдет во мне не только единомышленника, но и подрядчика.

На том и порешили.

Соркин чуть ли не сразу же после этого разговора исчез из санатория — вернулся в Москву, пообещав на прощание, что скоро даст о себе знать. Я совершенно искренне пожелал ему успеха, но, если говорить откровенно, в успех его предприятия не поверил. [337] Наше КБ со дня основания специализировалось на легкой пушечной полевой артиллерии, но я не ради красного словца сказал Соркину, что желание взяться за специальную танковую пушку у нас есть. Действительно, мы давно с интересом следили за развитием танкостроения у нас и за рубежом, и особенно за развитием пушечного вооружения танков. Но конкретно заняться танковыми пушками нам не позволяла загрузка КБ работами по полевым пушкам, да и повода не было.

Соркин оказался энергичным человеком не только на словах, но и на деле. Спустя некоторое время он появился у нас в КБ и вполне официально, от имени ГАУ, предложил нам заказ на 76-миллиметровую танковую пушку.

Получив предложение ГАУ, я внимательно ознакомился с тактико-техническими требованиями к будущей пушке. Было очевидно, что поставленная задача выполнима. Но для этого в КБ требовалось создать специальное подразделение, которое бы взяло на себя всю работу не только по выполнению данного конкретного задания. Нам не приходилось проектировать танковые пушки. Значит, нужно было изучить конструкции существовавших и существующих танковых пушек, как наших, так и зарубежных, специфику танковой артиллерии и многое другое. Иными словами, конструкторы, которых выделят в это подразделение, должны стать профессионалами в проблемах танковой артиллерии. Если мы сделаем одну танковую пушку, то это будет только началом.

Могли ли мы выделить из состава КБ группу конструкторов для проектирования танкового вооружения? Пожалуй, да. Второе: каким требованиям должен был удовлетворять руководитель этого подразделения? Прежде всего, любить новое в артиллерии, не быть рабом чужих схем. Кроме того, уметь глубоко прорабатывать каждый вопрос, обладать масштабностью инженерного мышления, без чего невозможно быстро и творчески использовать накопленный артиллерией опыт при создании нового орудия. Обязательным было и еще одно: руководитель подразделения должен хорошо владеть методом компоновки и увязки отдельных агрегатов пушки.

Всем этим требованиям в полной мере отвечал Петр Федорович Муравьев. Было у него и еще одно очень ценное качество: он умел быстро налаживать хорошие деловые связи с людьми. Это его качество проявилось в полной мере, когда ему пришлось заниматься увязкой конструкции и оформлением договоров на проектирование и изготовление новой гильзы для нашей пушки Ф-22. [338] Может показаться странной моя уверенность в том, что с совершенно новой для нас работой по созданию танковой пушки мы справимся. Действительно, сомнений на этот счет у меня не было. Уверенность основывалась на том, что танковая пушка, в сущности, лишь качающаяся часть полевой пушки, а полевые орудия мы хорошо освоили. Разумеется, "качалка" полевой пушки и танковое орудие — не совершенно одно и то же. Но различий в конструкции все же меньше, чем сходства.

На другой день я встретился с Петром Федоровичем и изложил ему свои соображения. Муравьев попросил разрешения подумать.

Я согласился: в приказном порядке такую работу не поручают.

Через несколько дней состоялось техническое совещание КБ по поводу нового задания. Конструкторы одобрили кандидатуру Муравьева и единодушно высказались за то, чтобы принять заказ ГАУ и немедленно приступить к выполнению.

Я сообщил Соркину, что мы беремся за эту работу.

Но прежде чем приступить к выбору идеи пушки, нам предстояла большая подготовительная работа — изучение истории вопроса, чтобы не повторить прошлых ошибок.

В самых общих чертах воспроизведу ход наших изысканий и рассуждений, чтобы стали понятными позиция нашего КБ и дальнейшие события.

Первый проект танка в России был разработан в 1911 году, а годом позже проект подобного же рода появился в Австро-Венгрии.

Первую русскую бронированную быстроходную боевую машину, построенную в Риге, назвали поначалу "вездеходом".

Это был легкий танк с противопульной броней, с пулеметом на вооружении. На ходовых испытаниях он показал скорость 25 километров в час и высокую проходимость. Несмотря на большие работы, проведенные в области этого раннего танкостроения, царская Россия не смогла поставить дело на промышленную основу и обеспечить русскую армию бронетанковой техникой.

Впервые танки были применены англичанами 15 сентября 1916 года в знаменитом сражении на реке Сомме. Правда, неудачно: из 32 бронемашин, двинутых в атаку, в бою участвовали только 18, остальные вышли из строя из-за технических неисправностей, а иные застряли в болоте. Вслед за Англией танк взяли на вооружение Франция и Германия. Массовое применение нового вида оружия было осуществлено англичанами [339] в сражении у Камбре 20 ноября 1917 года: в атаку пошло 378 танков. Об эффективности танков в первой мировой войне можно, с известной приблизительностью, судить по высказыванию германского генерала фон Цвеля:

— Нас победил не гений Фоша, а генерал Танк.

Как и все подобные изречения, фраза слишком изящна, чтобы быть достоверной и выражать действительные чувства побежденного прусского генерала. Однако доля истины в ней есть: эффективность нового оружия была высока уже хотя бы в силу того, что оно новое. Что же касается тактических свойств первых танков, то они оказались не слишком высоки. Но танк таил в себе огромные возможности для совершенствования. И это совершенствование шло непрерывно.

Изучение танков капиталистических стран времен первой мировой войны и более поздних лет привело нас к следующим выводам о тенденциях в развитии этого вида оружия на Западе:

резко изменилась и продолжает совершенствоваться конструктивная схема танка, боевое отделение выделяется в самостоятельную вращающуюся башню с пушечно-пулеметным вооружением; скорострельность орудий увеличивается за счет применения полуавтоматических пушек;

скорость хода резко возрастает у всех типов танков;

резко повышается толщина брони у легких, средних и тяжелых танков;

мощность пушечного вооружения остается в основном прежней.

Следовательно, главным в развитии танков капиталистических стран является резкое увеличение скорости, а не увеличение мощности пушек.

Начало советскому танкостроению было положено в 1919 году: по решению правительства в Нижнем Новгороде на заводе "Красное Сормово" организовали производство первых советских танков. 31 августа 1920 года из ворот Сормовского завода вышел первый танк. Он назывался "Борец за свободу товарищ Ленин", весил 7 тонн, был вооружен 37-миллиметровой пушкой и одним пулеметом, нес броню толщиной 16—18 миллиметров, обслуживался экипажем из двух человек и мог развивать скорость до 8,5 километра в час. Схема конструктивного решения этого первого легкого танка предусматривала башню для вооружения, поэтому была более совершенной по сравнению с легкими танками Запада. [340] За десять с небольшим лет, несмотря на все трудности, были созданы различные типы советских танков: легкие танки Т-18, Т-26 и колесно-гусеничный БТ-2; средние танки Т-24, ТГ, Т-28, Т-23; тяжелый танк Т-35.

На примере легкого танка БТ-7 образца 1935 года хорошо прослеживаются ведущие тенденции в развитии советского танкостроения.

При общем весе 13,8 тонны и броне 20-миллиметровой толщины танк этот был вооружен 45-миллиметровой пушкой и одним пулеметом. Максимальная скорость на колесном ходу 72 километра в час, на гусеничном — 58 километров в час.

По своей скорости и конструкции башни, которая могла вращаться на 360 градусов, танк БТ-7 превосходил зарубежные. Легким танкам западных государств БТ-7 уступал по бронезащите и особенно по мощности пушки.

Подробный анализ всех типов советских и зарубежных танков наглядно показал нам, что в советском танкостроении преобладает та же тенденция, что и на Западе: прежде всего повышать скорость танка и усиливать бронезащиту. Некоторые наши танки были вооружены слабее, чем даже танки Запада времен первой мировой войны. Например, 76-миллиметровая пушка нашего тяжелого танка Т-35 обладала настолько низкой бронепробиваемостью, что ей не под силу было справиться даже с легкими и средними танками Запада.

Все это было, на наш взгляд, ненормальным. На основании изучения задач танков, их конструкции, особенностей танкового пушечного вооружения и других вопросов танкостроения и использования танков в бою наше КБ определило три главенствующие характеристики танка:

первая и основная — высокая огневая мощь (мощное пушечное вооружение);

вторая — высокая скорость и хорошая проходимость танка на гусеничном ходу;

третья — надежная бронезащита.

Кроме этих трех основных характеристик определились и более частные взгляды на танковую пушку и отдельные ее агрегаты. Вот некоторые из них:

специальная конструкция танковой пушки обусловливается габаритами боевого отделения и задачами танка; нельзя допускать вооружение танка полевыми или зенитными орудиями;

мощность и калибр танковой пушки должны быть перспективны; танковое орудие должно пробивать броню своего, как принято говорить, танка на расстоянии не меньше тысячи [341] метров под углом встречи снаряда с броней, равным 30 градусам;

в целях облегчения снабжения боеприпасами бронетанковых сил во время войны целесообразно при проектировании танковой пушки использовать патрон полевой, морской или зенитной артиллерии, принятый на вооружение армии.

Не располагая сведениями о существующей системе вооружения танков возможных противников, но твердо зная, что в будущей войне развернется жестокое соревнование между броней и снарядом, наше КБ разработало желательную систему пушечного вооружения среднего и тяжелого танка, где предусматривалось в перспективе постоянное повышение калибра и мощности орудий. Желая проверить правильность своих выводов, мы послали составленную нами таблицу перспективного вооружения средних и тяжелых танков в Генштаб РККА.

Теперь мы оказались подготовленными к тому, чтобы оценить тактико-технические требования ГАУ на новую 76-миллиметровую танковую пушку. Предполагалось, что ее снаряд весом 6,5 килограмма должен с километрового расстояния пробивать броню толщиной 45 миллиметров (при угле встречи снаряда с броней в 30 градусов). Между тем толщина брони у некоторых танков (например, французских) уже к началу тридцатых годов достигала 55 миллиметров, а с тех пор наверняка повысилась. Мощность и калибр орудий хоть не так быстро, но тоже повышались. На тех же французских танках стояли пушки калибром 75 и даже 155 миллиметров.

Эти и ряд других сопоставлений давали нам повод заключить, что заказанная нам 76-миллиметровая танковая пушка уже ко времени заказа была неперспективной.

Желая получить компетентное суждение по выработанной КБ перспективной системе вооружения танков, я побывал в Автобронетанковом управлении Красной Армии, которое тогда возглавлял комкор Д. Г. Павлов. Но прежде чем идти к начальнику АБТУ, я поговорил с его заместителем и с некоторыми работниками аппарата.

Уже тут выявилось несовпадение наших взглядов на танковое вооружение. Сотрудники аппарата АБТУ восхищались танком БТ-7, особенно его высокими ходовыми качествами. По шоссейной дороге, с восторгом говорили они, на танке БТ-7 можно обгонять даже легковые машины. Мои попытки объяснить, что танк должен обладать еще и огневой мощью, отбрасывались собеседниками как нечто второстепенное, не заслуживающее внимания. [342] О необходимости создавать специальные танковые пушки заместитель начальника АБТУ высказался в том смысле, что если пехота еще не приняла для себя эту пушку, то она и для танка не нужна.

Того же взгляда придерживался, как выяснилось, и начальник АБТУ комкор Павлов, к которому я зашел, не найдя поддержки у его подчиненных. Встретил он меня любезно. Я изложил ему наши выводы, вытекающие из анализа танкостроения и пушечного вооружения, познакомил с таблицей перспективного вооружения средних и тяжелых танков, обратил особое внимание на то, что, по нашим заключениям, каждый тип танка необходимо вооружить пушками соответствующего калибра: калибр и мощность пушки тяжелого танка должны быть выше, чем калибр и мощность пушки среднего танка; орудия среднего танка должны быть классом выше по мощности и калибру, чем орудия легкого танка.

Павлов внимательно выслушал меня, познакомился с таблицей, а затем сказал, что калибр и мощность пушки влияют на габариты и вес танка, а следовательно, на уменьшение его скорости.

— Если требуется увеличить скорость,— заметил я,— нужно ставить на танк другой, более мощный двигатель.

— Такой двигатель не всегда есть,— возразил Павлов.— Кроме того,— продолжал он,— у мощной пушки длинный ствол. А длинный ствол для танковой пушки опасен, так как при движении танка через ров или кювет ствол может зачерпнуть землю. При выстреле это может вызвать разрыв ствола.

Несколько раз Павлов подчеркнул, что главное в танке — скорость, а не огонь пушек. Главным достоинством машины считалось то, что она могла, быстро перемещаясь и используя складки местности, вырваться на вражеские позиции, не подвергая себя большой опасности.

Сидящий передо мной начальник АБТУ не допускал и мысли, что на поле боя кто-то почему-то сможет помешать ему влететь со своими конями-танками на позиции врага и там все проутюжить гусеницами. В процессе беседы я несколько раз пытался напомнить ему, что и противник имеет артиллерию и танки. К тому же танки противника находятся в более выгодных условиях, чем наступающие танковые эскадроны комкора Павлова,— они в любую минуту готовы к открытию огня и маневру. Ошибочно думать, что противник в нужный момент не использует артиллерию и танки против наступающих. [343] Таким образом, наступающим танкам придется не только "утюжить гусеницами" убегающего противника, но и преодолевать огонь артиллерии и отражать контратаки танков противника. А здесь мало гусениц и быстроходности, нужны мощные пушки.

Долго продолжался наш разговор. Комкор Павлов твердо отстаивал свою теорию использования танков в бою. Мои доводы были для него неубедительны, а на мое утверждение, что наши танки со слабым пушечным вооружением бесперспективны, он и вовсе не отреагировал. На прощание он посоветовал еще раз подумать и оценить возможности и задачи танков.

Итак, что же такое танк? "Повозка для пушки" или "механизированная кавалерия"?

В предвоенные годы вопрос этот никому не казался сложным. Концепция комкора Павлова даже нашла отражение в очень популярном тогда "Марше танкистов": "Броня крепка, и танки наши быстры..."

Вернувшись на завод, я рассказал на техническом совещании КБ о результатах моих консультаций в Автобронетанковом управлении. Конструкторы были огорчены, что нас не поддерживает потребитель, но это не поколебало нашей уверенности. Решили все же не спешить и еще раз со всей тщательностью проверить ход наших рассуждений. Через некоторое время мы вновь собрали техсовет, всесторонне обсудили проблемы танковой артиллерии и пришли к выводу, что наши взгляды и оценки перспективной системы пушечного вооружения танков верны и все задуманное нужно внедрять.

Было ясно, что мы находимся в начале нового направления работы КБ. Но как доказать свою правоту!

Путь был только один — делом. Заказ на специальную танковую пушку, добытый стараниями Р. Е Соркина, у нас был. И хотя тактико-технические требования к орудию были явно заниженными, для начала требовалось сделать хотя бы эту пушку на максимально высоком уровне. А дальше, согласуясь с обстановкой, отыскивать и другие пути претворения в жизнь наших взглядов на вооружение советских танков мощными пушками.

Новой 76-миллиметровой танковой пушке присвоили заводской индекс Ф-32. В основу ее легла схема 76-миллиметровой дивизионной пушки Ф-22. Основные агрегаты: ствол с затвором, [344] накатник и люлька — в то время нас вполне удовлетворяли. Требовал коренной переделки лишь тормоз отката, для танковой пушки он был непомерно сложным.

Главное артиллерийское управление, давая нам ТТТ на танковую пушку, считало, вероятно, настолько бесперспективной нашу затею, что даже не определило конкретно танк, для которого наша пушка предназначается. Не увенчались успехом и наши попытки получить чертежи боевого отделения какого-либо танка по выбору ГАУ. На помощь нам пришли Соркин и его коллега из АБТУ военный инженер В. И. Горохов, который убедил свое руководство в необходимости знакомства конструкторов с боевым отделением танка. Через несколько дней с военной базы на завод был доставлен легкий танк БТ-7 выпуска 1935 года. Габариты боевого отделения этого танка были, конечно, меньше, чем у тяжелого танка, для вооружения которого создавалась новая 76-миллиметровая пушка. Однако выбора не было. Мы исходили из того, что если наша пушка "впишется" в легкий танк, то в любой другой поместится наверняка.

Ведущим конструктором по Ф-32 назначили Муравьева. Создание тормоза отката поручили сектору Мещанинова. Ласман вел разработку люльки, передняя часть которой выступала за пределы бронированной башни и потому требовала для себя броневой защиты.

Танк БТ-7 был вооружен 45-миллиметровой пушкой, которая значительно уступала по мощности пушке Ф-32 и занимала в боевом отделении танка меньше места. Желая все же вписаться в габариты БТ-7, мы решили применить для ствола нашей пушки высоколегированную сталь и ограничить длину отката 30 сантиметрами. Это потребовало конструктивно переделать копирный полуавтомат затвора, который был с большой тщательностью отработан на пушке Ф-22. Необходимость создать новый, в сущности, затвор для танковой пушки заставила нас уделить этому агрегату много внимания.

Конструктивно-технологическое формирование затвора поручили молодому, глубоко думающему конструктору Василию Сергеевичу Иванову. Он пришел к нам в КБ из отдела главного технолога, где занимался конструктивной разработкой оснастки и инструмента. В помощь ему выделили группу сотрудников КБ, постоянно помогал и расчетно-исследовательский сектор.

В итоге нам удалось создать новый затвор, резко отличный от затвора дивизионной пушки своей простотой в обращении [345] и в изготовлении. Впоследствии конструкция этого затвора легла в основу унифицированного затвора и была использована во многих пушках нашего КБ.

Работа над созданием танковой пушки Ф-32 началась несколько раньше, чем описанная уже эпопея конструирования, изготовления и запуска в валовое производство пушки Ф-22 УСВ. В основном работа над этими двумя артиллерийскими системами шла параллельно.

Примерно через месяц эскизный проект Ф-32 был готов. Артком ГАУ быстро рассмотрел его, утвердил и рекомендовал к изготовлению опытного образца. В большой степени это было заслугой Рувима Евельевича Соркина и военного инженера АБТУ Василия Ивановича Горохова. Они находились на нашем заводе со дня получения тактико-технических требований и заказа на Ф-32, принимали активное участие в разработке эскизного проекта, помогали при изучении танкового вооружения, оперативно решали все дополнительные вопросы по ТТТ, при необходимости вносили в них изменения, были обязательными и активными участниками технических совещаний КБ. Взгляды Соркина и Горохова на проблемы танкового вооружения полностью совпадали с нашими. Товарищи не жалели ни времени, ни своих сил, чтобы делом помочь нам.

Методы скоростного проектирования находились в то время лишь в стадии отработки, но тем не менее применение их помогло ускорить создание опытного образца Ф-32. Все агрегаты пушки успешно выдержали проверку на искусственном откате, предстояло испытание стрельбой. В день выхода танка на заводской полигон в опытном цехе собрались и те, кто принимал участие в создании пушки, и те, кто занимался другими пушками.

Пушка отлично вписалась в БТ-7. Танк с нашей Ф-32 стал солидным, грозным. Первый раз танковое орудие не выглядело второстепенным придатком боевой машины, пушка и танк составляли одно целое.

Больше всего волнений этот день принес ведущему конструктору Ф-32 Петру Федоровичу Муравьеву Эта работа потребовала от него полной отдачи всех его сил и времени на протяжении многих месяцев Петр Федорович показал себя зрелым руководителем творческого коллектива, прекрасным организатором. И вот теперь он стоял на танке, ожидая, когда водитель займет свое место Воспаленные от бессонных ночей глаза конструктора напряженно щурились. Взревел мотор. Танк тронулся к выходным воротам, за ним двинулась толпа. [346] Петр Федорович возвышался на танке, поза его вполне соответствовала торжественности момента.

Стрельбу пушка выдержала успешно, настал день выезда на войсковой полигон. Все, кому было положено присутствовать на полигонных испытаниях, пришли в цех еще до начала работы первой смены. Муравьев и Мигунов уже хлопотали у танка и возле грузовой машины, укладывали необходимый слесарный инструмент. В восемь утра двинулись. Впереди — автобус, за ним — танк, а следом — грузовик. Поселком ехали быстро. Ствол пушки не прикрыли брезентом. И хотя военная техника была привычна для жителей поселка, при виде нашей колонны люди останавливались и с интересом разглядывали наш БТ-7 с новым орудием.

Миновав поселок, выехали на шоссе. Водитель автобуса прибавил скорость — танк не отставал. Шофер выжимал из автобуса все, что возможно,— танк, как привязанный, "висел на хвосте". На полигоне нас первым встретил Козлов, участник двух войн — мировой и гражданской Ему приходилось встречаться с танками на фронте. Неспешно, как человек бывалый, Козлов обошел боевую машину, внимательно осмотрел пушку. Подумал и одобрительно сказал:

— Хорош танк. И пушка хороша, ничего не скажешь!..

Понравился танк с нашей пушкой и боевому расчету полигона, в продолжение всех испытаний он хорошо обслуживал пушку и танк, а наводчик даже обижался: военный инженер АБТУ Горохов часто заменял его и стрелял сам.

Во время испытаний все механизмы и агрегаты работали безотказно, пушку можно было отправлять заказчику. КБ создало бригаду во главе с Муравьевым. В нее вошли слесари Шумилов и Румянцев, а также водитель танка, прикомандированный к нам с танкового завода. Помнится мне, звали его Артем. Было ему лет 30. Хорошо и крепко сложенный, высокий, с добрым и умным выражением лица. Смелый, решительный, расчетливый и сообразительный, Артем был незаменимым в любых сложных ситуациях. Отличало его и высокое мастерство. Танк в его руках становился игрушкой, он управлял им как бы шутя, а между тем справляться с БТ-7 было тяжело В ходе испытаний не раз приходилось Артему попадать в нелегкое положение, но неизменно он находил наилучшее решение. Хладнокровие и расчетливость не изменили ему ни разу.

Через некоторое время железнодорожный транспорт с танком БТ-7 прибыл на полигон заказчика. Артем свел танк с платформы. Руководитель испытаний ознакомился с пушкой [347] и сообщил, что первые стрельбы начнутся с определения баллистики. Затем последовала проверка качеств пушки стрельбой и возкой, определялись кучность боя, скорострельность, прочность, безотказность, время открытия огня, загазованность боевого отделения при стрельбе с открытыми и закрытыми люками и многое другое.

Объем испытаний состоял из нескольких сот выстрелов, из них больше половины — усиленными зарядами для проверки живучести пушки. При этом выстрел производился с помощью длинного шнура, а экипаж выходил из танка и скрывался в укрытии,— стрельба занимала очень много времени.

Пушка работала нормально, без отказов, поломок и задержек; это означало, что уровень проектирования и изготовления опытного образца у нас значительно возрос. Но в самом конце испытаний один недостаток все же был обнаружен у Ф-32.

На заводских испытаниях мы не предусматривали стрельбы с места, с ходу и с коротких остановок и потому не проверили систему боеукладки патронов с точки зрения удобства обслуживания орудия при стрельбе

Из соображений безопасности стрельба с ходу, с коротких остановок и другие виды стрельбы с выполнением тактических задач были отложены на конец испытаний, чтобы к этому времени пушка полностью прошла проверку на прочность. Этот вид стрельбы проводился в два этапа. С полным боекомплектом патронов танк выходил на исходную позицию и приступал к выполнению программы.

Первый этап прошел очень удачно.

Второй этап предусматривал тот же порядок движения и стрельбы танка, но экипаж танка менялся. До этого танк обслуживали двое молодых ребят, недавно вернувшихся из армии. Они служили в танковых частях, привыкли к 45-миллиметровой пушке, и для них было интересно сравнить "сорокапятку" с нашей Ф-32. Новая пушка в легком танке им обоим очень нравилась, они старательно работали и составляли с Артемом прекрасно слаженный ансамбль. И вот теперь наводчик и заряжающий должны были уступить место другому экипажу.

Но кто займет их места в боевом отделении? Как выяснилось, на полигоне, где обычно испытывались полевые пушки, больше не было специалистов по танкам. А испытание не простое: стрельба с маневром.

Выручил инженер 1-го ранга Н. С. Огурцов, начальник кафедры вооружения Бронетанковой академии, который [348] принимал участие во всех испытаниях пушки Ф-32. Впрочем, не только принимал участие в испытаниях, но и помогал конструкторам при проектировании и отработке пушки Танки и их вооружение он знал очень хорошо.

Итак, наводчиком вызвался быть Огурцов, а заряжающим он попросил у руководителя испытаний поставить Муравьева, мотивируя тем, что конструктор должен лично испытать работу по обслуживанию своей пушки.

Руководитель испытаний разрешил, а согласия Петра Федоровича и спрашивать не нужно было: он с радостью взобрался на танк и тут же скрылся в башне.

Люки закрыли, машина тронулась. Нас беспокоило, как Муравьев справится с непривычной для него работой. Но танк шел и довольно успешно решал тактические задачи. Судя по всему, экипаж справлялся. И вот программа выполнена, весь боезапас расстрелян. Танк вернулся на исходную позицию, открылись люки. Первым из башни ловко и быстро выскочил возбужденный Огурцов. На его лице было написано живейшее удовольствие и полное удовлетворение. За ним показался Петр Федорович. Он отдаленно не напоминал того, кто всего полчаса назад так стремительно нырнул в боевое отделение. И тени прежней улыбки не было на его лице. Под правым глазом красовался огромный синяк, лицо покрывал налет гари, на подбородке кровоточила глубокая ссадина. Кровь от ссадин была и на руках, которые Петр Федорович пытался сунуть в карманы. Он молчал, силился даже улыбнуться, но из этого ничего не вышло. Медицинский персонал полигона быстро привел его в порядок. Позже, со слов Петра Федоровича, мы составили себе представление о том, что происходило внутри танка во время этих последних стрельб.

Огурцов поставил перед собой задачу в кратчайший срок поразить всем боекомплектом максимум целей при стрельбе с ходу и с коротких остановок танка. До этого, ни Муравьеву, ни другим конструкторам не приходилось задумываться над боеукладкой В частности, в какой последовательности нужно расходовать снаряды, расположенные в разных местах боевого отделения. И эта-то непродуманность конструктивного решения не замедлила выявиться

Заряжание первых четырех патронов, как рассказывал Муравьев, прошло хорошо. Огурцов подавал команды, конструктору — на заряжание, водителю танка — о направлении и скорости движения. После каждого выстрела он похваливал экипаж и пушку, эффективно поражавшую цели. Пятый патрон [349] был помещен в неудобном месте, Муравьев замешкался, извлекая его, и тотчас услышал:

— Давай-давай, горе-конструктор!

Муравьев хотел было оскорбиться этой фамильярностью, но не было времени: нужно было заряжать. Один за другим подавал он снаряды в камору прожорливого своего детища. С каждым разом доставать новый патрон становилось все труднее. Петр Федорович медлил с заряжанием, это раздражало Огурцова. Он то и дело покрикивал:

— Давай-давай, горе-конструктор!

— И прибавлял при этом некоторые другие выражения,— счел нужным добавить Муравьев.

Зная характер Николая Семеновича Огурцова, я легко представил, какого рода выражения употреблял в пылу стрельбы этот лихой артиллерист. В то же время нетрудно было представить, как реагировал на азартные покрикивания Огурцова Петр Федорович, за годы работы в нашем КБ забывший о том, что такое окрик. Но у него и секунды не оставалось на то, чтобы огрызнуться. Когда мешок гильзоулавливателя наполнился, он отстегнул его и бросил в сторону, подальше от затвора орудия. Стрельба продолжалась без гильзоулавливателя, стреляные гильзы со звоном падали на пол, загромождали боевое отделение Танк на неровной местности качало из стороны в сторону, конструктора-заряжающего било то о пушку, то о выступы башни головой, ребрами и спиной; хорошо, хоть танковый шлем не забыл надеть. А тут еще угарный газ, выползавший из стреляных гильз и из канала ствола!

Петр Федорович признался, что в какой-то момент у него появилось страстное желание, чтобы отказала эта чертова пушка: получить бы хоть минутную передышку,— но орудие работало безотказно.

К счастью, Огурцов наконец заметил состояние, в котором находился его помощник, открыл люки танка и помог Муравьеву убрать стреляные гильзы,— это облегчило доступ к последним патронам.

Заключительные пять выстрелов были сделаны в очень высоком темпе и доставили Огурцову наивысшее наслаждение. Он одобрительно похлопал конструктора по плечу и прокричал, перекрывая рев танкового мотора:

— Все же вы с Грабиным молодцы, хорошую пушку сделали! А что до недостатков — так ты их и сам видишь!

Эта оценка орудия примирила деликатнейшего Муравьева с лихим военным инженером. В дальнейшем Огурцов и Муравьев [350] поддерживали тесный деловой контакт и дружеские отношения в процессе создания новых танковых пушек. А это "боевое крещение" Муравьева оказалось весьма полезным: впредь в нашем КБ уделялось особое внимание условиям обслуживания орудий.

Войсковые испытания подошли к концу. Но тут выяснилось, что канал ствола пушки сильно поврежден, так как нагрузка намного превысила все нормы. Полигон в своем заключении записал: "Для окончательного решения о пригодности 76-миллиметровой танковой пушки Ф-32 заводу-изготовителю подать на полигон для испытаний новую трубу (ствол)". Завод прислал новую трубу. После дополнительной проверки полигон дал высокую оценку нашей пушке и рекомендовал ее для принятия на вооружение.

Этой работой наше КБ как бы защитило диплом еще по одной специальности — конструктора танкового вооружения. Не меньшее удовлетворение, чем мы, испытывал и Соркин. Тотчас после окончания испытаний Горохов начал добиваться в АБТУ, чтобы в танки поставили наши Ф-32, а не пушки Кировского завода.

Это была не простая задача. Как выяснилось, в тяжелом танке КВ уже была установлена кировская пушка. У этого решения было много приверженцев. Руководство АБТУ также было удовлетворено пушкой Л-11 и не верило доводам Соркина и других работников ГАУ о непригодности этого орудия с серьезным дефектом противооткатных устройств.

Для проверки были назначены дополнительные испытания пушки Кировского завода. К участило в работе комиссии привлекли и меня.

На примере противооткатных устройств этой системы особенно наглядно видно, до какой степени в те годы иногда доходило пренебрежение "практиков" к разным "теоретизированиям" и к инженерному расчету. Многократно доказанный расчетом конструктивный недостаток этой системы противоотката всякий раз подтверждался на испытаниях. И всякий раз это признавалось случайностью, списывалось на погрешности производства.

На этих испытаниях произошло то же самое. По моей просьбе после напряженной стрельбы с большим углом возвышения пушке придали угол склонения, облили накатник водой (для охлаждения) и произвели выстрел. Ствол остался на откате, орудие вышло из строя. Это убедительно решило итог конкретных испытаний: пушку забраковали. [351]

3

Дорога пушке Ф-32 в танк КВ была открыта. Ф-32 приняли на вооружение, поставили на серийное производство на Кировском заводе, где изготавливался и танк КВ. Благодаря тщательности отработки нашим КБ конструкции и технической документации пушки с постановкой на валовое производство Ф-32 у ленинградцев не возникло особых сложностей. Всего лишь несколько раз наши конструкторы ездили на Кировский завод, чтобы помочь освоению пушки в производстве.

Казалось бы, мы должны быть довольны: КБ приобрело новую специальность, первый блин не оказался комом. Но для тяжелого танка КВ пушка Ф-32 была явно слаба. Этот танк имел броню 75 миллиметров и мог развивать скорость до 35 километров в час. По этим двум показателям танк КВ конструкции Ж. Я. Котина мог быть поставлен в ряд передовых, конструктивная схема КВ также выгодно отличала его от тяжелых танков капиталистических стран. Что же до огневой мощи, то КВ даже с нашей новой пушкой отставал от современных требований.

Так, французский тяжелый танк 2С времен первой мировой войны был вооружен 75-миллиметровой пушкой с дульной энергией (показатель мощности пушки), равной 91 тонна-метру. Дульная энергия нашей Ф-32 составляла 124 тонна-метра, то есть превышала пушку времен первой мировой войны всего на 33 тонна-метра. Таким "скачком" за 20 лет гордиться нельзя. И например, улучшенный вариант того же французского тяжелого танка 3С нес пушку уже калибром 155 миллиметров, с дульной энергией 680 тонна-метров—в 5,5 раза больше мощности нашей Ф-32!

Таким образом, никаких сомнений не оставалось в том, какой из этих танков — КВ или 3С — выиграет, в случае столкновения, артиллерийскую дуэль. И ясно было, что военная промышленность Германии с ее возросшим потенциалом рано или поздно обеспечит вермахт такими же и даже еще более мощными по силе артиллерийского вооружения танками.

Наше КБ не обладало никакими точными сведениями о фактическом состоянии танкового вооружения "вероятного противника". Но к осени 1939 года всем нам стало совершенно ясно, что сегодняшняя недооценка артиллерийского вооружения завтра обернется напрасными жертвами. Весь вопрос сводился только к тому, когда именно настанет это "завтра". Международная обстановка для любого человека, умеющего [352] сопоставлять и оценивать события, не оставляла никаких надежд на длительную мирную передышку для нашей страны. И мало для кого было секретом, какая страна окажется "вероятным противником". Пакт о ненападении между СССР и Германией, подписанный 23 августа 1939 года, означал лишь отсрочку войны

1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Эту дату только позже стали называть днем начала второй мировой войны, но уже и у нас в стране явственно повеяло военными грозами. 1 сентября был опубликован Закон о всеобщей воинской обязанности, Красная Армия пополняла свои ряды. В сентябре западная граница Советского Союза значительно переместилась: были освобождены Западная Украина и Западная Белоруссия. Гитлер был вынужден согласиться с этой новой демаркационной линией...

У каждого человека и организации есть определенный круг прав и обязанностей. Но бывают периоды в жизни страны, когда ограничивать себя этими прямыми обязанностями равносильно невыполнению гражданского долга. Мы не могли удовлетвориться тем, что наша танковая пушка находится уже на пути в армию. Мы считали (и писали в свое время об этом в Генштаб), что тяжелый танк надо вооружить как минимум 85-миллиметровой пушкой мощностью 300 тонна-метров, а в перспективе должен быть предусмотрен переход на калибр 107 и далее 122 миллиметра.

Мощными танковыми пушками мы занялись в инициативном порядке. Следуя разработанному ранее плану перспективного вооружения средних и тяжелых танков, решили создавать одновременно два орудия для тяжелого танка. Первое — калибром 85 миллиметров и мощностью 300 тонна-метров. Второе — калибром 107 миллиметров и мощностью 450 тонна-метров. Причем 107-миллиметровой пушке отдавали некоторое предпочтение.

Задача, которую мы перед собой поставили, может показаться странной: почему создавать сразу две пушки лучше, чем одну — ту, которая представляется наиболее перспективной? Объяснение простое. Мы не сомневались, что 85-миллиметровую пушку удастся разместить в боевом отделении тяжелого танка. А вот впишется ли в КВ 107-миллиметровое орудие — это был большой вопрос Так что, если мы хотели, чтобы запроектированные нами орудия действительно поступили на вооружение КВ — а мы этого безусловно хотели,— то путь у нас был только один создать две пушки высокого качества и преподнести [353] их танкистам — берите на выбор, пожалуйста. От готовой и испытанной пушки отказаться труднее, чем от орудия, которое только задумано. Этот путь подсказывал нам опыт: "инициативной" пушкой была родоначальница конструкторского рода наших систем Ф-22, "инициативными", в сущности, были и другие наши орудия, принятые на вооружение. Так что нам к такого рода сложностям не привыкать. Условия диктовали тактику. Создай мы только 107-миллиметровую пушку, превышающую габариты танка, АБТУ при желании без труда забракует ее из-за сложности переработки конструкции готового танка. На этот-то случай и нужна была "запасная" 85-миллиметровая пушка. И не просто хорошая — отличная.

Но для того чтобы начать работу, требовались тактико-технические данные. Обычно их выдает заказчик. Поскольку заказчика не было, пришлось поручить разработку тактико-технических требований самим себе — сектору Муравьева. Правильно выбрать ТТТ было непростой задачей — сложность объяснялась малыми габаритами боевого отделения танка КВ.

Не успели широко развернуться проектные работы по намеченным танковым пушкам, как от Горохова и Соркина нам стало известно, что одному из КБ предложено спроектировать средний танк и вооружить его 76-миллиметровым орудием. Сведения эти очень нас заинтересовали. Вооружить средний танк мощной 76-миллиметровой пушкой — задача не менее важная и злободневная, чем увеличение огневой мощи КВ. И хотя ни от ГАУ, ни от АБТУ мы не получили приглашения к этой работе, а сведения о среднем танке были неофициальными, это нас не смутило.

Наши верные союзники Горохов и Соркин горячо одобрили наше решение срочно заняться пушкой для среднего танка и обещали свою поддержку.

На выбор было три варианта. Первый — самый простой: предложить для среднего танка нашу же пушку Ф-32. Калибр у нее 76 миллиметров, что и требуется, пушка идет в валовом производстве. Но от этого варианта мы отказались: по мощности Ф-32 для среднего танка неперспективна. Осталось два пути создать новое мощное орудие с начальной скоростью снаряда 680 метров в секунду или другое — с начальной скоростью снаряда 710 метров в секунду. В обоих вариантах предполагалось использовать патрон от 76-миллиметровой дивизионной пушки. Он давно был освоен промышленностью, проблема снабжения боеприпасами отпадала. [354] Казалось бы, следует выбрать вариант с большей скоростью снаряда, а следовательно, пушку большей мощности. Но нас смущала длина ствола. Чем больше мощность пушки при равном калибре и одном и том же патроне, тем длиннее ствол. Длинный ствол — длинная пушка. А этого танкисты, как я уже писал, очень опасались. С их мнением приходилось считаться. Забегая вперед, замечу, что танковые пушки в войну были длиной 5—6 метров и выступали далеко вперед за носовую часть танка.

Наше КБ придерживалось того взгляда, что мощность, а не длина пушки — главное. И потому мы решили, что нужно разрабатывать пушку с начальной скоростью снаряда 710 метров в секунду, то есть наиболее мощную.

Так начала свой путь новая танковая пушка. Ей суждена была славная судьба: наша Ф-34 (такой заводской индекс присвоили будущей пушке) была поставлена в новый средний танк Т-34, знаменитую "тридцатьчетверку". Но рождение ее было нелегким. [355]