Походъ на афганцевъ и бой на Кушкѣ

I.

Одинъ изъ сѣренькихъ январьскихъ днѣй 1885 года въ Самаркандской казармѣ 3-го линейнаго [6] Туркестанскаго баталіона шли занятія «словесностью». За бѣлыми деревянными столами сидѣло человѣкъ тридцатъ учениковъ, учениковъ уже усатыхъ и бородатыхъ, впрочемъ, только что начинавшихъ писать на грифельныхъ доскахъ. Учителемъ этихъ странныхъ школьниковъ былъ молоденькій чернявый подпрапорщикъ Дегтяревъ, который стоялъ около двухъ черныхъ досокъ съ большими картонными буквами.

— Ну, братцы, какая это буква? — спрашвваетъ онъ, поднявъ вверхъ букву б.

— Бы! бы!.. — кричитъ хоръ самыхъ разнородныхъ голосовъ.

— А это какая? — подпрапорщикъ поднимаетъ другую букву. [7]

— А! А! — кричатъ солдаты.

— Какой слогъ, братцы, будетъ, если возьмемъ эти буквы вмѣстѣ? — говоритъ опять учитель.

— Ба! — отвѣчаютъ ученики.

Ученики, впрочемъ, не особенно внимательны: одни смѣются, другіе даютъ другъ другу щелчки, третьи толкаютъ одинъ другого. Но есть и внимательные, старающіеся уяснить себѣ всю бездну премудрости. Шутники говорятъ имъ:

— На что учиться? Коли маленькихъ не научили, такъ все равно: большимъ въ голову не вобьютъ!

— Нѣтъ, не то, ребята! — отвѣчаютъ они: лучше поздно, чѣмъ никогда. Грамота пригодится, — [8] хоть письмо, примѣрно, написать домой или что другое...

Послѣ упражненій умственныхъ начались упражненія физическія, Тутъ уже собрали всю третью полуроту, молодыхъ и старыхъ.

Рыжій солдатикъ Черноусовъ ловко подтянулся на кольцахъ. Потомъ очередь подошла до неповоротливаго вятскаго толстаго солдатика Волкова, который всегда плохо подтягивался.

— Ну, ты, вятскій, — замѣтилъ Дегтяревъ: не подгадь свою Вятку!

— Да я, господинъ подпрапорщикъ, смолоду не научился, а теперь ужъ того... скоро домой...

— Домой, не домой, а все-таки старому солдату такъ дѣлать стыдно. Ты долженъ примѣромъ для [9] другихъ служитъ, а выходитъ, что молодые солдаты-то лучше тебя дѣлаютъ.

Солдаты ухмылялись.

Время подходило въ 12 часамъ. Вдругъ заигралъ рожокъ: — Сборъ!

Новобранцы, не зная, играютъ ли на обѣдъ или на «сборъ», предположили первое, схватили мѣдныя чашки и кинулись бѣжать на кухню, потому что, по заведенному чуть ли не во всѣхъ войскахъ порядку, за обѣдомъ ходятъ новобранцы. Старые заругались.

— Куда вы, сѣрые черти?

— За обѣдомъ!

— Какой вамъ обѣдъ! Слышите, что сборъ играютъ, а не обѣдъ! Катайте шинели, берите сумки и мѣшки. [10]

Закопошились солдатики, схватили ружья и прочую аммуницію и маршъ на дворъ. А на дворѣ уже строились прочія роты. У первой роты, въ пролеткѣ, запряженной парой вороныхъ, сидѣлъ самъ полковникъ, Михаилъ Петровичъ Ка — въ, бравый мужчина, въ очкахъ, съ черной съ просѣдью бородой, который только что пріѣхалъ сюда. Сбѣгались и офицеры, каждый къ своей части. Наконецъ, вое выстроилось. Пришли и ротные командиры. Тогда полковникъ бодро выскочилъ изъ коляски, что-то сказалъ имъ, а потомъ обратился и ко всѣмъ солдатамъ, съ нетерпѣніемъ желавшимъ узнать, дла чего ихъ собрало начальство, и сказалъ: [11]

— Поздравляю васъ съ походомъ, братцы! Я получиль отъ командующаго войсками телеграмму: выступаемъ въ г. Мервъ.

— Рады стараться, ваше высокоблагородіе!.. — звонко рявкнулъ баталіонъ.

— Гг. ротные командиры, ротныхъ школьниковъ и учебную команду распустить по ротамъ, занятія прекратить и приготовляться къ походу!..

Солдатъ распустили.

— Э, братцы, идемъ въ походъ... — говорили одни.

— Въ Мервъ, такъ, навѣрно, на стоянку, — отвѣчали другіе.

— Ну, едва ли на стоянку... — не соглашались первые. У 3-го баталіона въ другихъ самаркандскихъ [12] войскахъ{1} было не мало таки землячковъ.

— Идемъ въ походъ, братцы! — объявляли имъ солдатики 3-го баталіона.

— Ну, врите! У Ка — ва всегда походы, каждый годъ гоняетъ.

Въ самомъ дѣлѣ, расторопный полковникъ ежегодно дѣлалъ практику, и верстъ за двадцать, за тридцать ходилъ полнымъ походомъ со своимъ баталіономъ, со всѣмъ обозомъ и провіантомъ.

Въ тотъ же день полковникъ получилъ вторую телеграмму, въ которой разрѣшалось солдатамъ брать съ собой вещи. Обрадованные туркестанцы, предполагая, [13] что идутъ на стоянку, уже думали везти съ собой и кровати, и ящики, и другую шарабору, какъ новая телеграмма разсѣяла ихъ мечты: въ ней приказывалось уже каждому солдату собственныхъ вещей имѣть не болѣе пуда.

Женатыхъ тоже приказано было сначала взять въ походъ, но послѣ вышло приказаніе оставить женатыхъ и замѣнить ихъ людьми изъ другихъ частей.

— Убьютъ васъ, братцы, — смѣялись сначала холостяки надъ женатыми, — и женки ваши останутся.

— Да развѣ на войну пойдемъ? — огрызались тѣ.

— А то на стоянку? Вѣстимо, на войну...

Бабы, прослышавъ, что мужей [14] у нихъ беруть на войну, подняли, было, вой. Когда же женатыхъ оставили, то и этимъ солдатки остались недовольны...

И, дѣйствительно: прослужатъ солдатики срокъ свой, пойдутъ домой, а жены-то ихъ скроются, да и останутся въ Туркестанѣ. Впрочемъ, недовольны были и мужья, переведенные отъ своихъ товарищей въ другія части, и чуть что не плакали.

Начали солдатики все громоздкое, лишнее продавать: кровати, ящики, поношенные мундиры. Все спускалось за-дешево. Явились и покупщики — сарты, продувной народъ, и начали увозить изъ казармъ солдатскіе пожитки цѣлыми возами. [15]

А полковникъ разъ по десять на дню прибѣжитъ въ казармы, отдастъ приказанія каптенармусамъ, артельщикамъ и фельдфебелямъ, что нужно покупать для упаковки, уговариваетъ солдатъ не продавать сапоговъ.

— Боже васъ сохрани, — говоритъ онъ, — продать сапоги! Солдатъ въ походѣ да безъ сапогъ — пропащій человѣкъ!

Между тѣмъ изъ Ташкента привезли войлочныя кибитки и деревянныя чашки. Порядили подрядчиковъ представить сартовъ для «тюковки» верблюдовъ. Изъ главныхъ складовъ прислали 4 полныхъ годовыхъ комплекта патроновъ.

Отъ каждой изъ прочихъ частей [16] ассигновано было по 200 рублей, и устроенъ былъ обѣдъ въ городскомъ паркѣ, хотя и чисто выметенномъ, но еще съ нагими деревьями и кустами, который красиво рузубрали, однако, флагами. Около фонтана поставили длинные столы съ такими же длинными вокругъ скамьями. За обѣдомъ подавали пловъ, супъ, пироги, — по пирогу на солдата, — баварское пиво, — по нѣскольку ведеръ на столъ, — вина, околько кто хотѣлъ, фруктовъ разныхъ, — словомъ, былъ пиръ горой. Гремѣла музыка, присутствовало два генерала — Гродековъ и Ефимовичъ. Ћли, пили солдатики, веселились и даже присутствіемъ генераловъ не смущались. [17]

— Я надѣюсь, братцы, что вы не ударите лицомъ въ грязь, — сказалъ между прочимъ Гродековъ.

— Не ударимъ, ваше-ство!.. [18]

II.

18-го января, въ пасмурный день, часовъ въ 5 дежурные по ротамъ пошли будить спавшихъ на желѣзныхъ кроватяхъ подъ ваточными одѣялами солдатиковъ. Просыпались они, протирали свои слипшіеся глаза, накидывали быстро на себя аммуницію и рысью бѣжали къ умывальникамъ. [19] Потомъ собрались на общую молитву. Хоръ свѣжихъ, громкихъ голосовъ дружно пропѣлъ «Отче нашъ», «Спаси Господи» и «Достойно есть». Новобранцевъ, по обыкновенію, погнали за чаемъ, и они, съ мѣдными чайниками, каждый для своего отдѣленія, помчались на кухню. На столикахъ между кроватями расположились служивые для чаепитія. У кого была чашка, у кого — кружка, у кого — стаканъ. Чай былъ хорошій, аппетитный, душистый. Но многимъ было не до него: суетились, складывались, связывали въ тюки, въ мѣшки все, что только можно было взять и что еще не было продано продувнымъ сартамъ. Дежурные по ротамъ закричали, [20] чтобъ люди приготовлялись и выходили. Къ ротамъ явились и ихъ командиры. Къ 1-й ротѣ старый капитанъ Т — не, николаевскій еще служака; ко 2-й — поручикъ Т — ъ, рыжебородый, лѣтъ сорока человѣкъ, къ 3-й — штабсъ-капитанъ Бо — въ, высокій, моложавый, съ русой бородкой; къ 4-й, наконецъ, капитанъ Пл — въ, невысокій, но здоровый, съ черненькой бородкой, смуглый. Солдаты, надѣвши шинели въ рукава, навьючившись непромокаемыми мѣшками, патронными сумками и ружьями, съ надѣтыми на нихъ надульниками и чѣхлами, вышли на батальонный дворъ. Ротные еще разъ провѣрили и осмотрѣли людей всѣ ли у нихъ исправно, а [21] капитанъ 3-й роты сказалъ еще фельдфебелю Ситникову, русоватому и усатому парню:

— Бишка здѣсь?

— Точно такъ! — отвѣчалъ тотъ.

— Онъ уже старъ, — продолжалъ ротный, въ походъ его брать не зачѣмъ. Надо отдать его хоть 19-му батальону, въ 3-ю роту, что ли.

Фельдфебель сейчасъ же послалъ въ 19-й батальонъ солдатика съ предложеніемъ взять собаку Бишку. Бишка, большая, лохматая собака, съ огромной головой, давно ужѣ служилъ въ 3-мъ батальонѣ и никогда не отставалъ отъ солдатъ. Куда бы не пошли они, туда шелъ и Бишка: и на ученье, и на стрѣльбу, и на маневры, — [22] однимъ словомъ, всюду сопровождала собака солдатиковъ. Старъ ужъ сталъ песъ: утромъ еще сможетъ уйти за солдатами, а днемъ уже, смотришь, везутъ на ротной телѣгѣ вмѣстѣ съ мишенями, и сидитъ, какъ филинъ, старый Бишка, и съ чувствомъ соботвеннаго достоинства поглядываетъ по сторонамъ. Зубовъ давно ужъ не было у него, такъ что, поборовши другую какую-нибудь чужую ообаку, онъ ужъ не могъ грызть ее. Сломалъ онъ съ туркестанцами не мало такихъ походовъ, а при переходѣ однихъ горъ, когда смозолилъ онъ себѣ лапы, солдаты сшили ему даже сапожки изъ кожи. Такъ старъ сталъ Бишка, что даже иной разъ на ходу его [23] пошатывало, какъ пьянаго, но ротный, отдавши приказъ истребить остальныхъ собакъ, схлопоталъ таки Бишкѣ мѣстечко въ 19-мъ батальонѣ, гдѣ и держали заслуженную собаку до самой ея смерти.

Съ 8-й ротой пошла только одна уже маленькая лохматая собака — Фингалъ, которую пожалѣли убивать солдаты.

Весь батальонъ, наконецъ, соединили. Тутъ собралось уже все офицерство. Полковникъ К — въ былъ на рыжей лошади.

— Ну, гг. ротные командиры, — сказалъ онъ, — не теряйте времени! ведите людей къ церкви!

Раздалась команда, заиграла [24] музыка походный маршъ, и, мѣрно отбивая ногами мерзлую землю, двигнулся батальонъ по Самарканду. По пути полурота зашла на квартиру къ полковнику за знаменемъ и денежнымъ ящикомъ. Наконецъ, подошли къ большой каменной церкви. Офицеры ушли туда, а солдаты остались на площади. Народу собралась тьма. Въ церкви служили молебенъ. Солдаты стояли безъ шапокъ и молились. Кто знаетъ, вернутся ли они еще живыми изъ этого дальняго похода, или всѣ полягутъ на чужихъ равнинахъ. Скомандовали, наконецъ, на молитву; потомъ изъ церкви вынесли знамя.

— На краулъ!.. — раздалась новая команда. [25]

Какъ струйка, сверкнули солдатскія ружья.

Музыка заиграла: «Боже, царя храни». Потомъ генералы Гродековъ и Ефимовичъ, поперемѣнно, сказали солдатамъ напутственныя рѣчи.

— Счастливаго пути, братцы! — закончили они ихъ.

— Счастливо оставаться, ваши превосходительства! — рявкнулъ радостно, громко и звонко батальонъ.

К — въ съ своей рыжей лошадки скомандовалъ:

— На пра-аво кругомъ!.. ряды взовой!.. Ша-агомъ маршъ!..

И звучно пронеслась его команда по притихшей площади. [26]

Опять заиграла музыка, опять пошли солдатики, но уже по дорогѣ изъ города. По пути батальона выстроились всѣ прочія части: пѣхота, артиллерія и казаки.

Прощай, Самаркандъ! Жалко было покидать его: многихъ солдатъ прошибли даже слезы, хотя и утѣшали ихъ другіе:

— Не мы первые, не мы и последніе: вездѣ люди хлѣбъ ѣдятъ!

Но все-таки большинство какъ-то привыкли въ этому азіатскому городку. Хорошъ, особенно, онъ бываетъ весною и лѣтомъ: весь пестрѣетъ онъ тогда въ зелени, въ фруктовыхъ и всякихъ садахъ. Кто знаетъ, кому придется снова [27] побывать здѣсь, погулять по городскому парку, утопающему въ черешняхъ, сливахъ, въ виноградѣ и несущему навстрѣчу всякому такое благоухание, какъ будто кто розлилъ самые дорогiе тонкiе духи. [28]

III.

Тяжело сначала было маршировать навьюченнымъ, какъ верблюдамъ, такъ и солдатикамъ, у которыхъ въ однихъ мѣшкахъ было по парѣ полотенецъ, по парѣ нижняго бѣлья, на двое сутокъ сухарей, запасные сапоги, да въ патронныхъ сумкахъ по тридцати патроновъ въ каждой, да еще по берданкѣ въ одиннадцать фунтовъ девяносто два золотника. Сумки [29] тянутъ впередъ, мѣшки назадъ, ружье давитъ плечи, — ломитъ всѣ суставы солдатиковъ. И начали одни изъ нихъ отставать. Полковникъ поминутно кричалъ.

— Гг. ротные командиры! не оставлять людей! сажайте кто не можетъ идти — на арбы: видите всѣ разслабли!

И, дѣйствительно, разслабли: одни идутъ еще дружно, кучками, стараясь даже попадать въ шагъ, другіе уже какъ попало, сопровож даемые все еще земляками изъ другихъ частей. Иной идетъ, идетъ, сядетъ у дороги, положитъ передъ собой ружье и тутъ же засыпаетъ. Уже потомъ обозные солдаты подбирали такихъ отсталыхъ и садили на арбы. Настроены всѣ были [30] далеко невесело, хотя и пѣли пѣсенники пѣсни.

Кое-какъ прошли верстъ двадцать. Пришли къ какой-то рѣченкѣ. Разбили привезенныя на верблюдахъ кибитки и залѣзли туда, какъ попало. Ноги у всѣхъ ломило. Многіе къ тому же смозолили ихъ. Стали ужинать, но большинство отказалось, и завалились, какъ убитые, спать, и когда играли вечернюю зорю, то почти никто не вышелъ изъ кибитокъ.

На разсвѣтѣ снова зарокоталъ барабанъ, заиграли зорю. Начали будить солдатъ. Вскакиваютъ тѣ, свертываютъ кибитки, затюковываютъ на верблюдовъ. Косматые верблюды ревутъ, солдаты ругаются, особенно, если какой верблюдъ [31] фыркнетъ своими соплями въ физіономію какого-нибудь солдатика. Наконецъ, все выстраивается и разбивается на четыре кучки. Впереди авангардъ, — взводъ человѣкъ въ пятьдесятъ, — потомъ самый батальонъ, потомъ обозъ, а потомъ аррьергардъ, такой же взводъ, какъ и въ авангардѣ. Тутъ же везутъ и санитарную арбу съ двумя висячими койками. Пѣсенники поютъ передъ каждой ротой поочередно. Поютъ, впрочемъ, вмѣстѣ, только двѣ роты: или первая и третья, или вторая и четвертая.

Запѣвало, какой-нибудь рыжеватенькій солдатикъ, въ лихо заломленной на бокъ фуражкѣ, звонкимъ теноромъ выведетъ, бывало: [32]

Не смотря на грустныя слова пѣсни, бодрѣе и веселѣе идутъ сѣрые люди, вскинувши на затылокъ свои фуражки. А пѣсенники продолжаютъ выводить:

И идутъ все впередъ да впередъ солдатики, пока не достигнутъ назначеннаго привала. Иной привалъ — четверть часа, другой — полчаса, а иной и еще больше. Успѣваютъ, особенно ежели случится [34] стоять у какой-нибудь степной рѣчки, разложить костры, поставитъ чайники и вскипятить чайку.

Пойдутъ разговоры. Старые солдаты вспоминаютъ про бывшія боевыя дѣла свои, а молодые про родныхъ, про далекую родину, про рекрутство. Вонъ одинъ изъ старыхъ, низенькій, съ черными усиками разсказываетъ,какъ они были на маневрахъ въ Самаркандѣ, и медвѣдь приходилъ къ ихъ походной кухнѣ кашу ѣсть.

— Былъ тогда у насъ старшій унтеръ-офицеръ Рудометовъ дежурнымъ по кухнямъ... — говоритъ онъ. — Вдругъ подходитъ ночью, или ужъ чуть-ли не на разсвѣтѣ, къ котламъ медвѣдь. Пронюхалъ, паршивый, что вкуснымъ [35] пахнетъ... А поваръ и усни на ту пору. Да ладно, что Рудометовь его увидалъ, прицѣлился ловко, — разстояніе было небольшое, — выстрѣлилъ, тотъ и перевериулся... Выстрѣломъ своимъ онъ разбудилъ вое-таки многихъ... Сбѣжалиоь: «что, что?» «Медвѣдь кашу ѣсть приходилъ,» говоритъ ... Узнали прочія части и стали съ тѣхъ поръ дразнить насъ: «Медвѣдъ кашу съѣлъ».

Да и насъ, дяденька, такъ въ слободкѣ ужъ едакъ дразнили, — несмѣло замѣтилиъ одинъ рекрутикъ.

— А это ужѣ обыкновеніе у насъ такое, — отвѣчалъ разскащикъ, 9-й баталіонъ, примѣрно, [36] зовутъ «мерзлопятый: ходили въ Кульджу въ походъ, да пяты и отморозили; 19-й, вновь сформированный: «матово-знамя.»{2} А 11-й — «кузнецами».

— А за что ихъ кузнецами то, — спросилъ другой рекрутикъ.

— Да изъ мѣстнаго баталіона переведены въ линейные-то: чугунные погоны раньше носили...

— Какъ чугунные?

— Ну, черные, не все равно: добро, не понимаешь...

Разговорятся и новобранцы.

— Вотъ когда мы шли сюда, — разсказываетъ одинъ изъ нихъ, такъ намъ пришлось ѣхать по [37] рѣкѣ Тоболу. Разъ за обѣдомъ, — на пароходѣ дѣло-то было, кому-то въ чашку попалась крыса. Солдаты одинъ другому начали передавать: «Крыса попала, крыса попала!» и всѣ пищу побросали: никто не сталъ ѣсть... Шумъ, гвалтъ поднялся! Кой-кто прямо за бортъ начали выливать щи. Доложили партіонному, «кому попала» «Да вотъ такому-то!» — «Гдѣ она?» «Да вотъ, ваше благородіе, здѣсь!»

— А ты ѣлъ?

— ѣлъ да мало: покуда не зналъ, ѣлъ, а тамъ не сталъ...

— Ну, братецъ, не все ли равно?

— Все-то равно все, да противно... Извѣстно, погань...

Но заиграютъ горнисты подъемъ, [38] и бросаютъ солдатики разговоръ, кидаютоя къ ружейнымъ козламъ, разбираютъ, строятся и опять идутъ, изрѣдка только переговариваясь кой-о чемъ между собою. [39]

IV.

На третій день добрались до маленькаго городка Катакургана, окруженнаго со всѣхть сторонъ садами, въ которыхъ, впрочемъ, не было еще ни единаго листочка. Изъ русскихъ построекъ въ этомъ азіатскомъ захолуотьи и были только казармы да бани. Еще за городомъ туркестанцевъ встрѣтилъ стоявшій въ то время тамъ 8-й баталіонъ, солдаты котораго были выстроены, съ ружьями на [40] караулъ, вдоль дороги, по которой, съ ружьями на плечо, шелъ 3-й баталіонъ. При громѣ музыки, оба баталіона вошли въ городъ. Солдатамъ выдали по чаркѣ водки. Завязались разговоры.

— Эхъ, погарцовали же мы въ Самаркандѣ-то на послѣдкахъ, разсказывали туркестанцы.

— Да что и говорить, — отвѣчали мѣстные.

— Кое-какъ простилъ насъ Богъ съ нимъ!..

— А куда жъ вы идете-то, братцы?

— А кто его знае; може въ Мервъ, а може и на войну какую!

— Да у насъ слухъ-то ужъ давно былъ, что пойдетъ 3-й баталіонъ, да все не вѣрили: а вотъ и пошелъ! [41]

На слѣдующій день, вставши и напившиоь чаю, оба баталіона собрались у маленькой церкви, единственной во всемъ городѣ. Опятъ отслужили молебенъ. Генералъ Ефимовичъ, сопровождавшій турвестанцевъ отъ самаго Самарканда, подарилъ имъ на прощанье створную большую икону Николая Чудотворца. И опять такимъ же порядкомъ, какъ изъ Самарканда, двинулись дальше.

Вскорѣ добрались, перешедши въ бродъ черезъ быструю рѣчку Зарявшанъ, и до Бухарокой границы. Границей оказался какойто деревянный столбъ съ полумѣсяцемъ, стоявшій подъ довольно крутой горой. Тутъ же лѣпились кое-какіе домишки бухарцевъ. [42] Солдатъ ввели на гору и расположили на ночлегъ.

Проводники явились: красивые, чернобородые, въ бѣлыхъ шелковыхъ чалмахъ, въ цвѣтныхъ шелковыхъ халатахъ, на лошадяхъ, убранныхъ золотомъ и серебромъ и покрытыхъ дорогими коврами.

А полковникъ все-таки, на всякій случай, предупредилъ свой батальонъ.

— Вотъ, братцы, — говорилъ онъ: — мы хоть и съ разрѣшенія эмира пойдемъ по ихъ странѣ, а все-таки здѣсь Азія: кто ихъ знаетъ, что у нихъ на умѣ-то! Ихъ же здѣсь такая масса. Будемъ лучше сами беречься! Береженаго и Богъ бережетъ! [43]

— Точно такъ! — отвѣчали разомъ всѣ солдаты.

— Такъ вотъ что, гг. ротные командиры, — обратился бравый полковникъ уже къ офицерамъ: — посылайте отъ каждой роты по два, по три поста. Мѣсто здѣоь глухое, неизвѣстное, начальство-то такъ, а они-то иначе, такъ на нихъ нечего слишкомъ-то надѣяться. Такъ не раскладывайтесь слишкомъ-то и вы, братцы, — снова скавалъ онъ солдатамъ: — не будьте, какъ въ казармахъ, а въ походъ вышли, такъ о походѣ и думайте!

И прокуратъ-полковникъ сразу же захотѣлъ испытать своихъ солдатъ. Въ одну страшно-темную ночь вдругъ сдѣлалъ онъ тревогу. [44] Солдаты проснулись, испугались: «Что, почему, зачѣмъ?» Такъ и подумали, что бухарцы сдѣлали нападеніе. Когда всѣ войска собрались, то полковникъ ихъ успокоилъ, тихо сказавъ имъ:

— Братцы! я хотѢлъ васъ только повѣрить: узнать, скоро ли соберетесь! Все-таки спасибо, — недолго мѣшкали!

Впрочем-ъ, случился тугь и маленькій инциндентъ. Одинъ солдатикъ 3-й роты, глуповатый малый, растерялся и, послѣ сигнала, съ просонокъ, началъ искать свое собственное ружье. Рота возвращается уже назадъ, въ кибитки, а онъ все еще ищетъ свой берданъ.

— Ты что тутъ дѣлаешь? — спросилъ его взводный. [45]

— Ружье ищу!

— А ты развѣ не ходилъ по сбору?

— Никакъ нѣтъ!

— Почему?

— Свое ружье не могъ найдти!

— Ахъ, ты распротакой, распросякой! ночью вздумалъ еще ружья разбирать!... Тревога, такъ бери, значитъ, какое попалось!.. А что, если бы непріятель? Ты бы и сталъ искать ружье?! На два наряда не въ очередь!{3} — закончилъ свою рѣчь взводный.

Не напрасна, однако, была предусмотрительность К — ва. Подходятъ, бывало, только солдатики къ какому-нибудь бухарскому селенію, какъ спереди, свади, съ [46] боковъ, со всѣхъ сторонъ начинаютъ съѣзжаться бухарцы, такъ что отъ ихъ чалмоносныхъ головъ далеко, далеко бѣлѣетъ черноземное поле, обильное урожаями, потому что степей безплодныхъ въ Бухарѣ нѣтъ и слѣда.

Но и старались же наши солдатики быть вѣжливыми! Какъ только увидятъ бухарскую деревушку, такъ музыканты и заиграють однообразный бухарскій маршъ: «трамъ-тули, трамъ-тули: тиллиле, тилли-ле, тилли-ле»... Полковникъ, улыбаясь, велитъ, обыкновенно, переводчику сказать бухарцамъ, что играютъ де ихъ родной національный маршъ, а тѣ и довольны: «Якши! якши!» кричатъ въ одинъ голосъ, т. е. хорошо. [47]

А солдатики посмѣиваются:

— Ну, играйте громче, музыканты, — говорятъ, — палавой угощать Бухара будетъ!..

И, дѣйствительно, на каждой стоянкѣ, Бухарцы приготовляли пловъ, рисъ, морковь, баранину съ саломъ, кишмишъ, лукъ жареный, — офицерамъ подавались даже курицы. Весь походъ черезъ Бухару солдаты существовали потчи на харчахъ гостепріимныхъ хозяевъ, а на казеяныя щи тогда и вниманія мало обращалось. На привалахъ и на стоянкахъ, словно изъ земли, выростали равные торгаши съ прѣсными лепешками своей стряпни, съ фисташками, съ круглыми жимульками, надъ которыми особенно потѣшались солдаты: [48]

— Ничего, скусно, братцы! Солдатское горло, какъ суконное бердо; все съѣдятъ, — хоть долото, и то изгніеть!

Бухарцами почти всегда были довольны, развѣ только за исключеніемъ какихъ-нибудь недоразумѣній. Спросятъ, бывало, Бухарца:

— Далеко ли до такого то мѣста?

— Биръ чакаромъ{4}, — говоритъ.

«Ну, навѣрное, ужъ недалеко», думаютъ солдатики да и «чакорятъ» вдвое, а то и втрое больше, и несутся же тогда вслѣдъ бухарцу самыя отборныя словечки, какія только существуютъ на русскомъ языкѣ. [49]

Въ одномъ городѣ полковнику предлонсили даже помыть солдатъ въ бухарской банѣ. Полковникъ согласился. Бани оказались просто родомъ каменныхъ кибитокъ. Куда ни зайдешь, кругомъ горячо: стѣны горячія, полъ горячій, такъ что солдатики вертѣлись, какъ на сковородѣ. Въ нѣкоторыхъ стѣнахъ были колоды съ холодной и горячей водой. Никто, впрочемъ, не зналъ, какъ эти странныя бани нагрѣвались. Мечутся среди страшной жары раздѣтые солдатики, поскакивая и поохивая. А банщикъ бухарецъ спрашиваетъ:

— Якши ли, урусъ? (Хорошоли, молъ).

— Якши, якши! — отвѣчаютъ [50] ему со смѣхомъ: — чортъб ы васъ взялъ съ баней! Вѣчно бы ей и не бывать! Только грѣшникамъ въ аду такую баню! Вотъ, у кого своробъ, такъ тому еще ладно!

Но все-таки прогрѣлись всѣ, выгнали лишнихъ насѣкомыхъ, да еще приговаривали.

— Вотъ Бухарцевъ мы и отблагодарили: они насъ баней, а мы ихъ русскими насѣкомыми! Ничего: заберется иному въ бритую голову, — будетъ зудить!..

Познакомились солдатики отчасти и съ обычаями Бухарцевъ. Разъ пришли еще въ какой-то городокъ: видятъ, — стоитъ высокій казаретъ, — т. е. круглая башня, а наверху сидитъ человѣкъ съ вязкой колючки — травы, служащей [51] у Бухарцевъ вмѣсто дровъ... Офицеръ спрашиваетъ у переводчика, что это тамъ за человѣкъ сидитъ.

— Это сидитъ у насъ тамъ воръ, — отвѣчаетъ переводчикъ.

— Что жъ онъ укралъ?

— А, вотъ, эту колючку!

— И долго онъ тамъ сидитъ?

— А какъ придется: когда десять, когда двѣнадцать дней, все больше двѣнадцать.

— Что же сдѣлали бы съ нимъ, еслибъ онъ укралъ больше?

— А тоже самое: хоть копейку украдь, хоть тысячу рублей — одно наказаніе, — вотъ отчего у насъ и не воруютъ.

— Неужто жъ онъ сидитъ тамъ голодный?

— Голодный, а черезъ 12 дней, [52] хоть живого, хоть мертваго, его съ башни сбросятъ.

Подивились солдатики страннымъ и суровымъ законамъ Бухарцевъ, которые, вѣроятно, оказывали свое дѣйствіе, потому что на бухарскихъ базарахъ груды золота, серебра и мѣди, разныхъ тенгъ, тиллъ и томановъ, лежали прямо въ кошмахъ, и никто не смѣлъ стащить ни одну изъ нихъ. [53]

V.

Наконецъ, добрались и до Бухарской границы съ Мервомъ, до большой степной рѣки Аму-Дарьи. Шли низкимъ, болотистымъ мѣстомъ, сплошь поросшимъ камышами, и вовсе не туда, куда нужно было идти, потому что чалмоносный проводникъ, вѣроятно, сбился съ дороги. Полковникъ страшно [54] злился, но и виду не подалъ бухарцу. На прибывшихъ съ верховьевъ Аму-Дарьи каюкахъ, т. е. паромахъ, переправили сначала на противуположный берегъ транспорта, а потомъ переправились и солдаты. Переправа продолжалась съ ранняго утра до поздняго вечера. Полковникъ приказалъ выдать по чаркѣ водки измучившимся солдатамъ и, удалившись въ свою палатку, призвалъ немедленно проводника. Тутъ ему онъ задалъ страшный нагоняй при помощи переводчика-офицера изъ татаръ. Чего только не говорилъ полковникъ бухарцу! Говорилъ онъ, что солдаты его не скотина, чтобы зря гонять ихъ по камышамъ и болотамъ, что долженъ онъ былъ разузнать [55] сначала, куда ему вести, войска, что монжо было сдѣлать, наконецъ, и привалъ; грозился и тѣмъ, что пошлетъ нарочааго въ Бухару къ самому эмиру и пожалуется на проводника, хоть бухарцы и подарпли ему лошадь съ сѣдломъ и уздечкой. Красный и въ простое время полковникъ, побагровѣлъ еще больше, и громко говорившій обыкновенно, кричалъ теперь уже во все горло, такъ что у бѣднаго проводника въ шелковомъ халатѣ и душа ушла въ пятки. Однако все дѣло окончилось только однимъ выговоромъ, и полковникъ повелъ своихъ солдатъ въ послѣдній бухарскій городъ Чарджуй, гдѣ проводники и были [56] отпущены безъ всякихъ послѣдствій.

Въ Чарджуѣ встрѣтилъ русскихъ почетный караулъ нестройнаго и недисциплированнаго войска въ самыхъ разноцвѣтныхъ халатахъ, съ неуклюжими ружьями, въ желтыхъ чалмахъ.

— Вотъ, Бухара, такъ Бухара! — острили солдаты, — такъ и тяпаютъ по топорному: одной рукой подъ козырекъ, а другой ладитъ ружье къ ногѣ.

Потѣшное было это войско Бухарское и долго дивилось оно, какъ скоро собирались русскіе и какъ быстро выдѣлывали ружейные пріемы. А проводники еще разсказывали солдатамъ, что Бухарскій [57] солдатъ ни за что не выйдетъ на призывъ, пока не доѣстъ своей лепешки.

На другой день бухарцы выдали солдатамъ по фунту сахару, по фунту леденцу и по четверть фунта чаю. Затѣмъ русскіе разстались съ ними и вступили въ сыпучіе Мервскіе пески.

Словно безпредѣльное море, волнуемое вѣтромъ, раскинулись сливающіеся съ горизонтомъ эти струистые пески. Нигдѣ ни деревца. Изрѣдка только попадаются жиденькіе кустики саксаула, вѣтка котораго, брошенная въ воду, какъ камень идетъ ко дну. Еслибы солдатикамъ пришлось идти по нимъ въ жаркое время года, застряли [58] бы они по колѣно въ зыбкой почвѣ. По счаотью дожди смочили ее и сдѣлали ее твердою, такъ что и маршировать было гораздо легче.

До Мерва, куда шелъ отрядъ оставалось еще 850 верстъ, — переходъ немалый. Станціями здѣсь были уже не деревни и не города, а глубокіе колодцы съ длинными шестами. Придутъ солдатики, разведутъ огоньки, чайку бы погрѣть, да вода-то изъ колодцевъ и верблюдамъ не годится: горькая да соленая. Впрочемъ, предусмотрительное начальство еще раньше запаслось прѣсной водой, которую везли на верблюдахъ въ кожаныхъ торсукахъ (мѣшкахъ), но солдатамъ и [59] лошадямъ давали ее самымъ умѣреннымъ образомъ, чтобъ хватило ея на всю длинную степь.

На привалахъ ротные командиры предупреждали солдатъ, чтобы они ложились спать какъ можно осторожнѣе, потому что степи кишѣли разными вредными пресмыкающимися: какими-то сѣдыми змѣями, длинными, аршина въ полтора ящерицами, фалангами и скорпіонами. Укуситъ какой-нибудь скорпіонъ руку или что другое, и начнетъ пухнуть вся рука, если не захватитъ во время бывшій съ солдатами докторъ. Докторъ былъ маленькій темнорусый человѣчекъ въ очкахъ, обладавшій всевозможными достоинствами. Придетъ, [60] бывало къ нему солдатикъ, мнимо или дѣйствительно больной.

— Отчего приключялась болѣзнь? — спрашиваетъ докторъ.

— А Богъ ее знаетъ, — раздумчиво отвѣчаетъ солдатикъ.

— Богъ знаетъ, такъ и иди къ Богу, — хладнокровно говоритъ докторъ, — я докторъ, а не Богъ: зачѣмъ ко мнѣ идешь?

Впрочемъ, болѣзней было мало, несмотря на всю трудность тяжелаго похода, потому что истинный русскій духъ, одушевлявшій войска Святослава, Скопина и Суворова, одушевлялъ и нашъ небольшой отрядецъ, и онъ, что [61] называется, не шелъ, а летѣлъ къ мѣсту своего назначенія, весело перешучиваясь между собою.

Разъ, для потѣхи, даже запрягли въ ротную арбу молодого верблюда, желая узнать, какъ пойдетъ въ запряжкѣ длинноногій иноходецъ. Въ арбу посадили молодую жену командира 2-й роты, ѣхавшую въ походъ за мужемъ. Верблюдъ, въ то время, какъ его запрягали, отрашно и непріятно ревѣлъ.

— Онъ понесетъ, онъ побѣжитъ! — со страхомъ говорила командирша.

— Ничего, барыня, пойдетъ не хуже какого-нибудь коня! — отвѣчали ухмыляющіеся и весело [62] перемигивающіеся между собою солдатики, предвкушая, уже, напередъ удовольствіе посмотрѣть на даровой спектакль. И, дѣйствительно, пущенный на свободу верблюдъ рысью помчался на свовхъ длинныхъ ногахъ, влача чуть живую отъ страха командиршу. Вслѣдъ за нимъ со смѣхомъ устремились фельдфебеля, унтеръ-офицеры, солдаты. Бѣглецъ, наконецъ, былъ , пойманъ.

Довольны были всѣ, разумѣется, за исключеніемъ командирши, ея мужа, да самого верблюда. Мужъ пострадавшей такъ разсердился, что накинулся на своего, ни въ чемъ неповиннаго, деньщика.

— Я ни въ чемъ не виноватъ, — [63] оправдывалоя тотъ: — это ротные солдаты, ваше благородіе, допустили таков безобразіе.

— А ты гдѣ былъ?

— Я тутъ же былъ, да я занятъ былъ: я держалъ лошадь подпоручика В — ва. [64]

VI.

Мало-по-малу почва сдѣлалась ровнѣе, лучше, веселѣе; пески кончались.

Передъ послѣднимъ переходомъ въ Мервъ, къ полковнику пріѣхалъ нарочный, съ извѣстіемгь, что батальонъ встрѣтитъ самъ генералъ Комаровъ.

Полковникъ, ненмого взволнованный, тотчасъ же обратился къ ротнымъ:

— Гг. ротные командиры! Я получилъ сейчасъ извѣстіе, что къ намъ прибудетъ генералъ Комаровъ!.. Обратите вниманіе на [65] людей: пусть всѣ осмотрятся, обчистятся, будутъ поаккуратнѣе, не теряютъ виду!

Сдѣлали привалъ. Солдаты немного пообчистились и опять пошли ваередъ. «Чѣмъ-то онъ насъ порадуетъ», толковали они.

Верстъ за 25-ть отъ Мерва встрѣтились съ 17-мъ линейнымъ батальономъ. Составили ружья въ козлы. Чистка аммуниціи пошла ревностнѣе. Вдали показалось нѣсколько всадниковъ. Батальону скомандовали: «Въ ружъе!» Всадники приближались. Впіереди, на сивой лошади скакалъ самъ генералъ, а за нимъ человѣкъ пять свиты. К — въ звонко, отчетливо скомандовалъ: «Смирр-но!» и, съ шашкой наголо, поскакалъ на [66] своей рыжей лошадкѣ съ рапортомъ къ генералу. Генералъ принявши рапортъ отъ полковника, быстро соскочилъ съ лошади и поздоровался со всѣми солдатами, бодро и весело глядѣвшими на начальство. Обошедши всѣ роты, онъ началъ говорить. Говорилъ онъ, что ждалъ солдатъ съ страшнымъ нетерпнiемъ, какъ жаждетъ въ жаркій день человѣкъ воды, что скавались солдаты молодцами, что онъ надѣется, что и впредь они не подгадятъ себя, говорилъ, что переходятъ они теперь въ Мургабскій отрядъ, что мирный походъ кончился и начнется военный, что на границѣ-де есть маленькое, недоразумѣніе. Кончилъ свою рѣчь генералъ тѣмъ, что [67] приказалъ полковнику вести людей въ Мервъ съ музыкой и пѣсенниками впереди.

Въ тотъ же день, вечеромъ, пришли въ Мервъ, гдѣ и простояли двое сутокъ, а на третьи выступили опять въ безплодную солончаковую степь, съ изрѣдка попадающимиоя высокими камышами да солеными озерами.

Въ Мервѣ еще Комаровъ предлагалъ, было, полковнику К — ву взять только полубатальонъ, а другую часть батальона оставить въ городѣ, и дополнить ее двумя ротами изъ 17 батальона, который еще ни разу не бывалъ въ бояхъ. Но старый служака и слышать не захотѣлъ о такомъ позорѣ для приведеннаго имъ батальона, [68] участвовавшаго въ 64 сраженіяхъ; получившаго серебряныя трубы, георгіевское знамя, отличіе на головные уборы и ни разу ни бывавшаго въ сводномъ, Богъ знаетъ какомъ, батальонѣ, люди котораго неизвѣстны ни ему самому, ни его офицерамъ. Комаровъ тогда не сталъ спорить, и К — въ повелъ только свой батальонъ, оставивши въ Мервѣ лишнія вещи солдатъ.

— Вотъ и настояли въ Мервѣ! — говорили солдаты, вступая въ безконечную степь. На встрѣчавшихся озерахъ кишѣло множество утокъ, а въ камышахъ ходили толстые кабаны, сѣрые волки, барсы, изрѣдка даже и тигры. При приближеніи людей быстро разбѣгались стада сайгь и табуны [69] кулановъ. Въ далекомъ безоблачномъ небѣ рѣяли, широко распластавъ свои крылья, грифы и ягнятники. Солдатики даже ходили на охоту за сайгами и ѣли ихъ вмѣсто баранины.

Вскорѣ, впрочемъ, озера и камыши исчезли и замѣнились тѣми же песчаными бурожелтыми буграми, саженъ въ пятнадцать вышиной, какіе были и раншье. Погода сдѣлалаоь теплѣе. Нога солдатская стала глубже уходить въ песокъ. Переходъ сталъ труднѣе.

— А по-сартовски все дорога, — говорили солдаты, указывая на проводниковъ: — хоть ничего нѣть, а ведутъ, — знаютъ, паршивые!

Того оживленнаго, духа, который былъ въ прежнихъ степяхъ [70] уже не было. Но когда стали подходить ближе къ Афганскимъ границамъ, пошли опять дожди, начали падать холодные туманы, пески немного затвердѣли, а вмѣстѣ съ тѣмъ, и солдаты пріободрились.

Уже 6 марта, у развалинъ Имамъ-Баба, гдѣ стоялъ казачій постъ, къ туркестанцамъ присоединился сводный стрѣлковый закаспійскiй батальонъ, 6-я горная полубатарея, рота саперовъ и полкъ кубанскихъ казаковъ. Въ слѣдующіе два дня началось передвиженіе въ Аймакъ-Джаръ. Аймакть-Джаромъ назывались опять какія-то развалины и такая же песчаная бугристая степь. Сюда привезли хлѣба, муки, крупы, [71] уложили все прямо на землѣ, въ мѣшкахъ, и закрыли брезентомъ. Образовался провіантскій магазинъ. Здѣсь же устроили и хлѣбопекарни.

Стали уже рѣшительно готовиться къ бою: осматривали ружья, обсаливали, т. е. мазали саломъ патроны. Это сало было подвѣшено въ мѣдныхъ кастрюляхъ прямо надъ огнемъ. Одинъ солдатикъ уронилъ весь патронъ въ сало. Патронъ тотчасъ же разорвало, и осколокъ его ранилъ въ губу опускавшаго его. Солдатика увели на перевязку.

— Вотъ, — шутили солдаты, — на войнѣ-то еще не побывали, а ужъ раненый оказался! [72]

VII.

9-го марта изъ Аймакъ-Джара отправились на рекогносцировку два офицера, чтобы разузнать, гдѣ расположились афганскія войска. Впрочемъ, и все-то дѣло вышло изъ-за этого расположенія.

Когда, въ 1884 году Мервъ присоединился къ Россіи, пришлось, опредѣлить границы между новой русской провинціей и Афганистаномъ. [73] Англія, какъ извѣстно, ужъ съ давнихъ , поръ интересовавшаяся Афганистаномъ, послала туда разграничительную коммиссію, съ военнымъ отрядомъ, якобы для охраненія ея. Россія послала свою комииссію, и тоже съ военнымъ отрядомъ, подъ начальствомъ генерала Комарова. Комаровъ растянулъ свой отрядъ отъ Пули-Хатума почти до Акъ-Тепе. Афганцы, ободряемые присутствіемъ англійскихъ офицеровъ и малочисленностью нашихъ войскъ, стали смѣлѣе и смѣлѣе переходичъ черезъ указанную спорную границу, переправились даже черезъ рѣчку Кушку и стали строить здѣсь свои укрѣпленія, при чемъ даже стрѣляли въ казаковъ. Необходимо было ихъ «шугнуть». [74] Поэтому-то Комаровъ и поспѣшилъ навстрѣчу Ка — ву, чтобы подкрѣпить свой сводный закаспійскій батальонъ. Офицеры, сдѣлавъ рекогносцировку, доложили, что въ афганскомъ лагерѣ было человѣкъ 2,600 или 3000.

12 марта, несмотря на проливной холодный дождь и липкую грязь, отрядъ Комарова двинулся дальше и ночевалъ въ УрушъДушанѣ. Раскинули кибитки, но дождь не унимался. Все смокло. Кустарникъ былъ сыръ. Огня почти вовсе нельзя было развести. Вѣтки дысмились, дымъ ѣлъ глаза, а огня не было. Ужъ кое-какъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ развели огонь и вскипятили чай. На солдатахъ не было нитки сухой: раздѣться же и перемѣнить бѣлье [75] было нельзя, — того и жди, — нападутъ афганцы. Подъ кибитками грязь, несмотря на то, что ихъ окопали канавами, вода большими лужами подступала подъ солдатиковъ. Сверху падала сырость. Поворотится солдатикъ, а подъ нимъ вода такъ и жулькаетъ. Нѣкоторые отъ усталости все-таки заснули, а нѣкоторые такъ и не сомкнули глазъ всю ночь. Къ утру дождъ сдѣлался меньше, но бусить не переставалъ. Отрядъ двинулся дальше и расположился бивакомъ, верстъ двухъ не доходя до перваго русскаго поста въ Кизилъ-ли-Тепе, очутившись такимъ образомъ уже только въ верстахъ четырехъ или пяти отъ афганцевъ. Афганцы, несмотря на всѣ переговоры русскихъ офицеровъ съ [76] англійскими, бывшими въ ихъ войскахъ, лишь только Мургабскій отрядъ прибылъ въ Кизилъ-лиТепе, начали съ воинственнымъ задоромъ выдвигать свои посты впередъ и на фланги русскаго бивака, а на лѣвомъ берегу построили даже четыре редута. Такъ что, когда густой бѣлый туманъ, покрывавшій мѣстность при приходѣ туда русскихъ, отдѣлился отъ земли, поплылъ кверху и разсѣялся, то наши солдатики увидали врага лицомъ къ лицу.

14-го марта капитанъ генеральнаго штаба П — въ, бывшій въ свитѣ Комарова, съ пятью джигитами отправился на рекогносцировку на правый берегъ р. Мургаба, а на другой день отправился туда же, но уже съ ротой закаспійскихъ [77] стрѣлковъ. Несмотря на угрозу афганцевъ, подошедшихъ къ нему шаговъ на 800 и требовавшихъ немедленнаго удаленія солдатъ, онъ оставался на своемъ мѣстѣ. Тогда афганцы схватили урядника милиціи, бывшаго при ротѣ переводчикомъ, продержали его больше часа, всячески оскорбляя его, а отпуская его, приказали ему передать, что они готовы встрѣтить русскихъ съ оружіемъ въ рукахъ Но Комаровъ избѣгалъ столкновенія, и рота, высланная на правый берегъ, вернулась въ тотъ же день вечеромъ на свой бивакъ. 15-го же марта сотня мервской милиціи, подъ начальствомъ лихого полковника Алиханова, коренастаго, съ рыжеватой бородой человѣка, отправилась на рекогносцировку [78] на лѣвый берегъ Кушки. Навстрѣчу имъ выѣхалъ съ большимъ кавалерійскимъ отрядомъ начальникъ Афганской кавалеріи Джарнейль-Госъ-Эдинъ-ханъ. Но между ними все-таки не произошло столкновенія. Напротивъ, подполковникъ Алихановъ дружески поговорилъ съ Джарнейлемъ и доѣхалъ съ нимъ почти до самаго кирпичнаго моста черезъ Кушку, или до Ташъ-Кепри. Впрочемъ, тутъ же Джарнейль попросилъ Алиханова удалиться, угрожая, въ противномъ случаѣ, пуститъ въ ходъ оружіе.

Но особенно трудно приходилось солдатикамъ, стоявшимъ на постахъ. Стоитъ какой-нибудь такой солдатикъ изъ Пермской или Оренбургокой губерніи, уставивши [79] впередъ глаза свои и въ то же время вспоминая о своей далекой сѣверной деревушкѣ съ курными избенками, съ милыми родными, съ лошадкой, съ коровами, съ курами, съ покосами, со спѣлой рожью, и видитъ, какъ почти передъ самымъ носомъ, среди тумана, ѣздятъ широкоштанные черные азіаты, въ высокихъ чалмахъ, и слышитъ протяжные, пискливые звуки рожковъ ихъ, и думаетъ, что скверно, что нѣтъ приказу стрѣлять по этой сволочи, потому что такой черномазый ежеминутно можетъ застрѣлить его, и ничего съ него не возьмешь, — одно слово: Азія!

А афганцы дѣлались нахальнѣе и нахальнѣе. Подъѣдутъ къ посту и кричатъ: [80]

— Убирайтесь отсюда, здѣсь не мервцы; здѣсь вамъ не туркмены; здѣсъ все афганцы; бивали мы не разъ и англичанъ, и васъ побьемъ, если не уйдете. Намъ что ваши войска?! — только позавтракать, а пообѣдать ужъ въ Мервъ придемъ!

Комаровть видѣлъ, что дѣло неладно, — нервное напряженіе всего его отряда дошло до высшей степени, а между туркменами начало возникать ужа недовѣріе къ русскимъ, пропадать прежнее ихъ обаяніе, и рѣшилъ дѣйствовать, а не ждать больше. Онъ, 17-го марта, еще разъ потребовалъ у афганцевъ очищенія лѣваго берега Кушки воизбѣжаніе могущаго быть между аванпостами столкновенія, но начальникъ афганцевъ, [81] Наибъ-Саларъ, отказался исполнить его требованіе.

Въ 8 часовъ вечера, въ тотъ же день Комаровъ собралъ въ своей палаткѣ всѣхъ начальниковъ Мургабскаго отряда на военный совѣть, изложилъ имъ сущность дѣла и отдалъ необходимыя приказанія на слѣдующій день. Солдаты знали объ этомъ сборѣ начальниковъ у Комарова и говорили, что теперь сраженіе — дѣло рѣшенное.

Къ туркестанцамъ нашимъ, въ самомъ дѣлѣ, явился К — въ и приказалъ выдать по 120 патроновъ на человѣка и на двое сутокъ сухарей; людямъ велѣлъ онъ осмотрѣться, переодѣться, быть готовыми къ бою и смерти, не [82] разводить много огня и не грѣть никакихъ чайниковъ.

— У насъ отрядъ небольшой, — говорилъ онъ. — Подмоги ждать неоткуда, да если и придетъ, то еще не скоро!..

Солдаты гаркнули было свое обычное «ради стараться», но полковникъ тотчасъ же остановилъ ихъ:

— Не нужно, не нужно, братцы, — всякъ про себя разумѣй! — скавалъ онъ. Затѣмъ распредѣлилъ, какой ротѣ, какъ и куда идти и велѣлъ уничтожить бывшую, кромѣ моста, на Кушкѣ переправу.

Солдаты, по древнему благочести вому русскому обычаю, стали перемѣнять бѣлье. Ротные командиры просили ихъ только перемѣнять [83] бѣлье не всѣмъ разомъ и имѣть наготовѣ подлѣ себя патроны и ружья. Особенно пріятно было надѣть это чистое бѣлье на тѣло, которое почти больше мѣсяца, а то и около полутора, не видало свѣжаго бѣлья, и которое нестерпимо грызли разныя насѣкомыя. Но отъ водки солдаты не отказывались. У кого только были деньги, покупали и угощали своихъ землячковъ.

— Э, други-товарищи, двумъ смертямъ не бывать, а одной не миновать!.. Одна смерть... умирать, такъ умирать! — слышались разные голоса.

Костровъ не было. Холодная сырость пронизывала воздухъ. Въ афганскомъ лагерѣ тускло свѣтили въ туманѣ огни. Солдатики [84] невольно призадумались; кто знаетъ, сделаѣютъ ли они еще непріятеля? кто знаетъ, можетъ всѣ эти песчаные высокіе бугры усѣются ихъ трупами въ сѣрыхъ шинеляхъ, оросятся ихъ горячею кровью? вѣдь, враговъ такая сила! А, впрочемъ, страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ. Чему быть, того не миновать, а что кому достанется, не узнано.

Спать ложились мало. Больше готовились къ бою, да вели тихіе разговоры. [85]

VIII.

Въ 4 часа утра приказано было двигаться. Было еще совершенно темно. Грязь непролазная снизу. Дождь, сырость — сверху... Арыки, канавы... Спотыкались, падали въ ямы, вытаскивали другъ друга за штыки... По временамъ въ какойнибудь ротѣ слышался хохотъ...

— Тише! — кричалъ тогда ротный. — Лучше намъ первымъ увидать непріятеля, чѣмъ ему насъ. [86]

Но чѣмъ идуть дальше, тѣмъ дѣлаются сосредоточеннѣе. Сапоги дружно шлепаютъ по грязи. За батальономъ изрѣдка слышатся громыханье пушки. Это орудія 21 батареи. Артиллрристы также молчатъ.

Часовть въ пять, наконецъ, стало разсвѣтать. Ряды войскъ стали обозначаться яснѣе. Спустились въ какой-то оврагъ, по которому шли около полутора часа. Уже въ концѣ шестого часа туркестанцы вышли на бугры, въ лѣвый флангъ непріятеля, ряды котораго виднѣлись на Ташъ-кепринскомъ курганѣ, хотя туманъ еще не разсѣялся. Тамъ было около 1200 кавалеристовъ, нѣсколько ротъ пѣхоты и до 8 орудій, прикрытыхъ окопами съ бойницами и амбразурами. Туркестанцы вышли какъ разъ [87] противъ кавалеріи. Ка — въ выслалъ двѣ роты къ берегу Кушки, вправо отъ моста. Солдаты стояли бодро. Одинъ изъ офицеровъ, смотрѣвшій въ бинокль на передвиженіе афганскихъ войскъ, спросилъ одного изъ нихъ:

— А что, братъ, много ихъ?

— Много, ваше благородіе!

— А страшно?

— Чего жъ бояться то, — бойко отвѣтилъ солдатъ. — Все одно!..

— Молодецъ! — похвалилъ офицеръ.

Афганцы между тѣмъ открыли огонь. Пули засвистѣли. Одаа изъ нихъ ударила въ шашку другого офицера, стоявшаго въ цѣпи, но его самого не тронула.

Рядомъ съ туркестанцами стала прибывшая съ ними полубатарея, [88] выдвинувшись немного впередъ. Лѣвѣе виднѣлись казаки и мервская милиція подполковника Алиханова, которая, вопреки диспозиціи, сдѣлалась центромъ русокихъ войскъ. Еще лѣвѣе стоялъ сводный закаспійскій стрѣлковый батальонъ, подъ начальствомъ полковника Ни — ча.

Еще прежде прибытія туркестанцевъ, по рядамъ афганцевъ проѣхалъ богатоубранный всадникъ, самъ начальникъ ихъ Наибъ-Саларъ, и прокричалъ своимъ солдатамъ: — «Подвизайтесь во славу Божію!» Афганцы отвѣчали, что они будутъ сражаться во имя Господне. Подполковникъ Алихановъ, услыхавъ ихъ крики, улыбнулся и сказалъ:

— Врете, Богъ-то на нашей [89] сторонѣ! — и приказалъ человѣкамъ двадцати изъ своихъ кавалеристовъ спѣшиться въ ожиданіи аттаки. Дѣйствительно, тотчасъ же послѣ объѣзда Наибъ-Салара со стороны афганцевъ загремѣли выстрѣлы. Наши солдаты сдѣлались оживленнѣе, чѣмъ были раньше, но огня, по приказу Комарова, еще не открывали. Но когда у одного изъ казаковъ была ранена лошадь, Алихановъ подскакалъ къ генералу Комарову, находившемуся въ тылу туркестанцевъ, и, доложивши о случившемся попросилъ разрѣшенія открыть огонь, Комаровъ позволилъ. Спѣшенная кавалерія Алиханова дала залпъ и потомъ начала стрѣльбу опредѣленнымъ числомъ патроновъ по времени. Туркестанцамъ приказали [90] зарядить ружья, артиллеристамъ — пушки, а стрѣлковвй батальонъ, на лѣвомъ флангѣ, уже открылъ огонь. Афганцы сначала было поколебались, но потомъ кавалерія ихъ дружно устремилась въ аттаку на Алиханова. Мервскія сотни поскакали на нихъ. Тогда начали палить и туркестанцы, да такъ, что въ первомъ полубатальонѣ не хватило даже патроновъ, такъ что солдатики бѣгали въ резервъ и въ подолахъ шинелей, подъ градомъ жужжавшихъ, какъ шмели, афганскихъ пуль, носили оттуда заряды въ свои части. За рѣку стрѣляла горная полубатарея, мѣшавшая строившіеся тамъ афганскіе резервы. Дымъ застилалъ вою мѣстность. Земля содрогалась отъ непрерывной [91] пальбы. Джигиты, ударившіе, было, на афганскихъ всадниковъ, не выдержали ихъ стремительной аттаки, которую не могъ даже удержать губительный огонь всѣхъ частей, и смѣшали всѣ ряды свои. Тогда Алихановъ, котораго солдаты называли вторымъ Скобелевымъ, потому что онъ былъ вездѣ, виделъ все и зналъ обо всемъ, подскакалъ къ нимъ и крикнулъ:

— Умрите тутъ всѣ или истребите ихъ!

Джигиты ободрились, ударили въ шашки и прогнали афганскую кавалерію. Казаки начали посылать ей въ догонку тучи пуль. Афганцы тогда быстро очистили Ташъ-кепринскій бугоръ и толпами, по мосту, а то и прямо въ [92] воду, бросились бѣжать при непрерывной стрѣльбѣ русскихъ.

Въ то же время на лѣвомъ флангѣ полковникъ Н — ичъ повелъ своихъ солдатъ въ аттаку на афганскіе редуты. Солдаты бѣжали, падали, кричали «ура» и добѣжали таки, скользя и спотыкаясь на глинистой почвѣ до рва, вскочили на брустверъ и ворвались въ укрѣпленія. Одинъ солдатикъ, высокій, бѣлобрысый, набѣжалъ на рослаго чернолицаго афганца. Оба не знали, что имъ дѣлать. Съ изумленными лицами они, бросивъ свои ружья, схватили другъ друга за шиворотъ. Наконецъ, нашъ солдатикъ, самъ не зная зачѣмъ, поднялъ ружье и пырнулъ штыкомъ афганца.

— Ай, да молодецъ Нефедовъ! — [93] кричатъ другіе солдаты, пробѣгая мимо. — Ловко его, бестію, уложилъ!..

А Нефедовъ рястерянно смотрѣлъ на смуглое лицо афганца, съ застывшимъ на немъ изумленіемъ, и, сжимая ружье свое, думалъ: «зачѣмъ это, зачѣмъ?» и не замѣтилъ, что на бедрѣ его выступало что-то жидкое, липкое, красное...

Въ разсыпную, кучками сбѣгались наши и непріятельскіе солдаты. Послѣдніе почти и не сражались, а отбѣгали назадъ, бросая ружья. Одинъ рекрутикъ выхватилъ у афганца знамя, которое тотъ выпустилъ и побѣжалъ. Рекрутикъ, не зная, что ему дѣлать со знаменемъ, побѣжалъ къ своему унтеръ-офицеру. Унтеръ-офицеръ [94] грубо вырвалъ у него знамя и потащилъ его къ Комарову.

— Вотъ, ваше превооходительство, — сказалъ онъ: — непріятельское знамя!

Въ ложементахъ захватили 4 орудія, а урядникъ временной милиціи Аманъ-Клычъ отобралъ у афганскаго кавалериста бунчукъ съ лошадинымъ хвостомъ и полумѣсяцемъ.

Афганцы повоюду бѣжали подъ безпрерывной пальбой нашихъ войскъ. За ними тотчасъ же бросились казаки и джигиты по кирпичному мосту, саженъ въ сто длиною, перекинутому черезъ Кушку. Н. — ичъ повелъ свой стрѣлковый батальонъ, а за нимъ уже двинулись туркестанцы. Мостъ былъ покрытъ трупами бѣглецовъ. [95] Солдатики наши старались даже на нихъ и не глядѣть. Молча, съ серьезными лицами, сохраняя равненіе, шли они, обхвативъ почернѣвшими отъ пороха руками свои берданы, въ своихъ сѣрыхъ шинелькахъ. «Разъ, два, три, четыре... разъ, два, три, четыре!..» — считало большинство изъ нихъ, перешагивая черезъ трупы афганцевъ, пѣшихъ и конныхъ, потоптанныхъ, истерзанныхъ конскими копытами, снарядами артиллеріи и сапогами пѣхотинцевъ.

Подъ арками моста засѣли еще кое-какіе бѣглецы и стрѣляли изъ своихъ плохихъ ружей (англичане снабдили афганцевъ только своими орудіями) по проходящимъ солдатикамъ. Пули непріятно щелкали по кирпичнымъ бокамъ моста. [96] Солдаты еще больше хмурились. «Разъ, два, три, четыре... разъ, два, три, четыре»... казалось, не хотѣлъ каждый сбиться съ принятаго имъ такта, какь будто все дѣло заключалось въ томъ, чтобы идти въ шагъ.

Взводъ солдатъ 3-й роты, съ низенькимъ, русенькимъ унтеръ-офицеромъ, отдѣлился отъ войскъ, чтобы очистить берегъ отъ засѣвшихъ подъ арками моста афганцевъ.

Отряженные спустились къ берегу и уложили всѣхъ. Явились.

— Ну, что, какъ? успокоили? — спрашиваетъ ротный.

— Да, буянили, ваше благородіе, и на солдатъ бросались, ну, мы ихъ штыками, какъ червяковъ... [97]

— Ну, и ладно: такъ и полковнику доложу! Въ самомъ дѣлѣ, что съ ними возиться? Не ребятъ, вѣдь, крестить?!

А полковникъ Ка — въ, ѣхавшій посреди солдатъ на своей рыжой лошадкѣ, сказалъ:

— А что, братцы, есть еще у васъ патроны?

И вдругъ противъ всякаго ожиданія, сѣрые люди весело, громко крикнули:

— Точно такъ, ваше высокоблагородіе!

Въ афганскихъ кибиткахъ и палаткахъ, поставленныхъ на толстыхъ камышевыхъ подставкахъ, находили мѣдные чайники съ чаемь, лепешки, заведенныя въ большихъ чашкахъ, фисташки, фрукты, урюпъ, мѣдные кувшины для [98] омовеній, полушубки, бѣлье, чалмы и прочую рухлядь.

Посреди лагеря былъ устроенъ барханъ (укрѣпленіе), въ которомъ, впрочемъ, находились только раненые да прикованный къ англійской пушкѣ афганецъ. Съ горбатымъ носомъ, усатый, смуглолицый, онъ былъ закованъ по ногамъ и рукамъ и, испуганно ворочая бѣлками своихъ глазъ, глядѣлъ на обступившихъ его русскихъ солдатъ. Позвали переводчика. Оказалооь, что его приковали къ пушкѣ за то, что онъ не пошелъ въ цѣпь и силой заставили стрѣлять въ русскихъ. Ударили сборъ. Солдаты выстроились посреди опустошеннаго афганскаго лагеря. Скомандовали: «на краулъ!» [99] и вдоль фронта проѣхалъ генералъ Комаровъ.

— Поздравляю, братцы, съ побѣдой, благодарю васъ!

— Урра! — закричали въ рядахъ.

Вдали, въ степи послышались также радостные непонятные крики. Оказалось, что толпы сарыковъ и текинцевъ, выбѣжавъ изъ своихъ саклей, также торжествовали побѣду «урусовъ» надъ ненавистными имъ афганцами. Комаровъ обласкалъ ихъ, а солдатамъ сказалъ, что походъ конченъ, что афганцевъ преслѣдовать больше не будутъ, и что теперь можно уже всѣмъ возвратиться домой.

И, странное дѣло, по всѣмъ солдатскимъ лицамъ пробѣжало, какъ будто, облако неудовольствія. [100]

— А теперь все равно бы ужъ, хоть бы и въ Гератъ идти! — говорили многіе, какъ будто, недовольны были тѣмъ, что избѣжали они смерти и не пойдутъ больше на встрѣчу къ ней. [101]

IX.

По переходѣ войскъ обратно, Комаровъ приказалъ убрать трупы, патроны, афганцевъ бросить въ воду, ячмень же и продовольственные припасы раздѣлить между людьми.

Сарыковъ послали зарыватъ трупы, а нѣсколько солдатиковъ отрядили для исполненія другихъ генеральскихъ приказаній. Человѣкъ шесть изъ нихъ захотѣли пошалитъ. [102] Взяли они мѣшечка четыре пороху, сложили ихъ рядкомъ и попросили одного солдатика поджечь ихъ. Солдатъ взялъ палку, зажегь и приложилъ къ пороху.

Тррахъ! Яркое пламя освѣтило вдругъ всѣхъ, и солдатикъ опрокинулся навзничь. Другіе солдаты засмѣялись:

— Вотъ, и не вятскіе мы, а хуже вятскихъ сдѣлали. Да, какъ увидѣли, что солдатикъ лежитъ почти безъ движенія, а все лицо у него опалило, кинулись къ нему, взяли и увели въ больницу.

— Вотъ, — говорили они потомъ: — на войнѣ не попало, такъ послѣ досталось бѣднягѣ!

21 марта капитанъ П — въ съ сотней джигитовъ отправился на рекогносцировку въ Кала-и-Моръ, а [103] на слѣдующій день подполковникъ Алихановъ съ соткей казаковъ на Меручакъ. Возвратившись, они донесли, что афганцы очистили всю мѣстность, по которой они проходили, а путь ихъ обозначился множествомъ свѣжихъ могилъ, погибшихъ отъ ранъ, холода и голода и отчаяннаго бѣгства.

Разскязывали, что начальникъ афганскій Джарнейль, убѣгая съ остатками своего отряда, получилъ письмо отъ гератскаго НаибъУль-Гукуме, въ которомъ послѣдній уговаривалъ его держаться противъ русскихъ крѣпче, такъ какъ были высланы ему на помощь сильные отряды. Джарнейль, будто бы на это тольлко вскрикнулъ:

— Теперь уже ничего не надо, потому что все пропало! [104]

Погода стояла самая скверная: то холодъ, то дождь, то снѣгъ, а то и все вмѣстѣ. Но солдатики неособенно горевали: они выбросили, несмотря на холодъ, даже всѣ подобранные у афганцевъ полушубки, потому что афганскія вши, въ изобиліи ихъ наполнявшія, сразу же дали почувствовать себя побѣдителямъ. Въ лагерѣ гремѣлъ оркестръ музыки, а пѣсенники распѣвали сочиненную капитаномъ П — вымъ пѣсню:

25 марта настала, наконецъ, Пасха. Рѣдко кому приходилось провести такую Пасху, какую пришлось провести солдатикамъ, бывшимъ у Кушки.

Дождь, холодъ не прекращались; свѣту Божьяго не было видно. Въ 12 часовъ ночи въ походной церкви начали служить заутреню. При возвращеніи вь палатки, солдатамъ роздали по два яйца, за которыми ѣздилъ завѣдывающій [107] хозяйствомъ въ г. Мервъ. Супъ хлебали пополамт съ землей. Вмѣсто жаркого было подано жареное мясо.

— Эхъ, братцы, не то было бы въ казармахъ, въ Самаркандѣ, — вздыхали нѣкоторые.

— А дома я еще бы лучше наѣлся, чѣмъ въ казармахъ, — говорилъ какой-нибудь изъ рекрутовъ.

— Въ томъ-то и дѣло, братцы, что за моремъ телушка-полушка да рубль перевозу! И за то благодарите Бога, что живы остались!

Послѣ обѣда играла музыка, и солдаты, для развлеченія, палили изъ оставленныхъ афганцами пушекъ. [108]

Такъ провелъ Пасху, на клочкѣ земли, отбитой у враговъ, заброшенный въ глубь Азiи маленькій отрядецъ въ то время, какъ тамъ, далеко, на Руси святой, по всѣмъ городамъ и селамъ звонили всѣ колокола, и веселился православный народъ!