Штурм крепостей на Висле
В ночь на 15 января, совершив марш из района Радзымин, 239-й гвардейский стрелковый полк сосредоточился в лесу в пяти километрах северо-восточнее города Сероцк. Прибывший к нам вскоре начальник штаба дивизии подполковник М. И. Писковитин ввел нас в обстановку. Он сообщил, что дивизия находится во втором эшелоне 114-го стрелкового корпуса, показал на карте возможный рубеж ее ввода в бой. Подполковник потребовал тщательно вести разведку, изучить маршрут выдвижения полка и строго соблюдать меры маскировки.
— Самое худшее на войне — быть во втором эшелоне, — философски заметил Г. И. Кияшко. — Сидишь, притаившись, сутки, двое, трое, нервничаешь... Нет, лучше уж сразу в бой!
Два дня прошло в нетерпеливом ожидании. Особенно усилилось нервное напряжение после того, как дивизии первого эшелона корпуса перешли в наступление с сероцкого плацдарма.
Несколько раз поступала команда «Приготовиться!», через некоторое время без всяких объяснений передавали приказ: «Отставить!» Что ж, наверху начальству виднее.
Наконец 17 января командир 114-го стрелкового корпуса генерал-лейтенант Дмитрий Иванович Рябышев ввел нашу дивизию в бой для прорыва второй полосы обороны противника, проходившей по реке Вкра. По данным разведки, соединению противостояли разрозненные части 23-го немецкого армейского корпуса.
Наш полк получил задачу прорвать оборону фашистов на участке Томашево, Висенки и, преодолев реку Вкра, [229] наступать в направлении Новосюлки, Осек, Броды. Ставя эту задачу, комдив предупредил:
— Мин фашисты не пожалели, разбросали тысячами. Эта речушка, — он провел по карте пальцем там, где синела тоненькой жилкой Вкра, — вся заминирована!
В сумерках подразделения развернулись перед рекой. В молочном густом тумане чуть-чуть заметны вспышки ракет. В это время майор Кияшко привез из штаба дивизии последние данные обстановки.
— Правее нас, в районе Шумлин, — докладывал он, — контратаки вражеской пехоты, танков и штурмовых орудий отражает 130-й полк 44-й стрелковой дивизии. А северо-западнее, вырвавшись вперед на 5–6 километров, к городу Плонск, ведут бой с фашистами танкисты 1-го гвардейского танкового корпуса.
Непосредственно перед нами находятся подразделения 461-го полка 252-й пехотной дивизии и несколько самоходных пушек 909-й бригады штурмовых орудий противника.
Заслушали доклад полкового инженера капитана С. А. Безручко.
— Река не очень глубокая, ледяного покрова нет, — сообщил он. — Но берега высокие, обрывистые!
Оторвавшись от карты, я взглянул на капитана. Вид у него был растерзанный — из ватной куртки повсюду торчали клочья ваты, рука перевязана.
— Что с вами?
— Противопехотная мина... Взорвалась, подлая, поцарапало.
Чтобы перевести разговор на другую тему, Сергей Андреевич начал докладывать о подготовке сильных зарядов взрывчатки, с помощью которых можно сделать проходы в минных полях на берегах реки.
— Поторопитесь, — приказал я. — Ночью весь полк с артиллерией и обозами должен быть на противоположной стороне.
— Днем бы поработать моим саперам, — сокрушался Безручко. — А ночью что увидишь?
Генерал Кирсанов не назначил общего времени начала атаки. «Действуйте по мере готовности», — распорядился он. Это давало нам возможность осмотреться и более тщательно приготовиться. [230]
Около 23.00 командир 2-го батальона капитан А. Е. Соловьев доложил, что 4-я рота лейтенанта Н. И. Базанова переправилась через реку и захватила кирпичные дома на окраине большого села Завады. Противник тут же предпринял попытку отбить их, но успеха не имел.
— Передай Базанову благодарность за боевую активность! — попросил я Соловьева.
А вот комбат 1 майор Н. С. Вольвач сообщил не совсем утешительные вести: его подразделения запутались в проволочных заграждениях на западной окраине села Жолемдово. Берега реки еще не увидели, а 14 человек уже подорвались на минах. На помощь 1-му батальону сразу же послал два саперных взвода из 2-го и 3-го батальонов.
В час ночи противник начал контратаки из центра села Завады на юг, против батальона Соловьева. Бой только начался, как вдруг в северной части села послышалась частая стрельба и многоголосое «ура». Это, оказывается, подоспел батальон Вольвача, с помощью саперов вырвавшийся из минного плена.
К рассвету через реку были переправлены все орудия и минометы полка. Утром я со своим НП остановился на западной окраине села Завады. И тут же спохватился — куда девался противник? В суматохе при переправе артиллерии и боеприпасов мы как-то забыли о нем.
— Где разведчики? Чем вы занимались? — с упреком обратился я к помощнику начальника штаба капитану А. Т. Дерову.
Кругом тишина. Только через некоторое время, когда туман немного рассеялся, западнее села застрочил один, потом другой пулемет, ухнула самоходка.
— Жив курилка, — заметил майор Журавлев. — Понадобится еще и наш огонек, чтобы его выкурить.
Вскоре появился разведчик сержант Виктор Демчук. Подал мне карту капитана Турчанинова, на которой жирная синяя линия обведена вокруг станции Вкра и далее на юг, по восточной окраине вытянутого в один ряд домов села Юзефово. На карту было нанесено также несколько пулеметов и три орудия.
Оценив обстановку, майору Журавлеву приказал спешно готовить сосредоточенный огонь всех минометов полка по опорному пункту в районе станции Вкра, а командиру поддерживающего дивизиона 154-го артполка поставил задачу ударить по ее южной окраине. [231]
Ударили наши минометы и пушки. Приказываю дать сигнал атаки. Взвилась в небо одна, затем вторая красная ракета. В тот же миг с окраины села Завады высыпали цепи нашей пехоты. Они стремительно продвигались вперед, ведя огонь на ходу.
— Идут мальчишки на Варшаву! — восхищенно воскликнул Н. И. Овсянников.
У кого из командиров чаще не забьется сердце от гордости за лихую пехотную атаку!
Артиллеристы и минометчики перенесли огонь в глубину.
— Ура-а-а! Ура-а-а! — доносилось уже издалека...
Я в изнеможении опустился на бруствер окопчика, вытер вспотевший лоб. Все, вторая полоса противника прорвана!
— Теперь открыт путь до самой Вислы, — заметил капитан Деров, развернув свою двухкилометровку.
Только сейчас я вспомнил, что со вчерашнего обеда ничего не ел. Но времени на обед уже не было — радисты сворачивали аппаратуру, надо идти вперед...
В последующие дни части нашей дивизии и ее соседи преследовали противника, продвигаясь по 30–40 километров в сутки. С ходу овладели городами Плоньск, Серпц, Рыпин. За 10 дней гвардейцы совершили бросок более чем на 250 километров!
Прикрывая отход своих частей, противник оказывал яростное сопротивление, широко применял минновзрывные заграждения. В течение суток полку иногда приходилось по нескольку раз развертываться из колонн для отражения контратак. Этот период боевых действий изобилует поучительными примерами параллельного преследования противника, обхода его частей прикрытия и главных сил, скоротечных, но жарких схваток.
В самый разгар одного из таких боев южнее города Дробин к наблюдательному пункту полка, расположенному в районе Гура, вдруг приблизилась колонна людей с повозками. Это прибыл наш штаб. Майор Кияшко скомандовал:
— Окопаться!
После марш-броска разгоряченные люди быстро рыли окопы, а майор докладывал мне, что связь работает плохо и он решил со своим штабом находиться поближе к батальонам, рядом с наблюдательным пунктом. [232]
Связь в бою... Сколько раз ее потеря выматывала нам нервы!
Нередко бывало так: начальник штаба дивизии требует от Кияшко доложить обстановку. Как всегда, не кривя душой, он чистосердечно признается, что в данное время с батальонами и с командиром полка связи нет, а поэтому доложить обстановку пока не может. Начальник штаба дивизии в сердцах говорит ему:
— Кому ты нужен, раз ни с кем не имеешь связи?
В таких случаях Кияшко, бросив трубку, подавал команду «В ружье» и марш-броском выдвигал штаб поближе к батальонам и моему наблюдательному пункту.
Так случилось и теперь. Но на этот раз штаб два раза попадал под артиллерийский обстрел на реке Плонка. Было много раненых и убитых.
От меня Кияшко получил выговор за поспешность и неосмотрительность при перемещении штаба. Он же твердил свое:
— Не могу сидеть без связи...
В полку был заведен порядок: после окончания крупной операции или определенного этапа боев я приглашал командиров батальонов и батарей, офицеров штаба полка и проводил краткий разбор минувших событий, каждый раз делая основной упор на вопросы ведения разведки огневых средств противника и организацию их подавления. Эти вопросы были, пожалуй, самым больным местом в системе управления и руководства боем. Достаточно сказать, что иногда батальон поддерживали два, а то и три артиллерийских дивизиона с большим ресурсом боеприпасов, но успеха батальоны не имели только потому, что плохо вели разведку целей, а отсюда и несвоевременно их подавляли.
Такие же разборы после этого проводили со своими подчиненными командиры батальонов, а майор Кияшко — с офицерами штаба полка. Он, как правило, произносил всего несколько слов о работе своих помощников по оперативным вопросам, разведке, учету и тылу. Весь же разбор посвящал самому больному месту — связи.
Вынув блокнот, в котором были записаны все грехи по связи, он долго и нудно, как это могут делать только некоторые лекторы и преподаватели, отчитывал начальника связи капитана Ивана Петровича Черниговского и его подчиненных. [233]
Так Кияшко, к примеру, читал: «Такого-то числа в 12.00 был порыв линии на 1 час 15 минут. Вся рота связи должна была работать на линии, а у Черниговского в это время три человека отдыхали на коммутаторе...»
Черниговский вскакивал с места, пытался что-то объяснить, но Кияшко взмахом руки сажал его на место, и разбор продолжался в том же духе. В свою очередь после такого разбора Черниговский, видимо в знак протеста, на сутки, а то и больше исчезал «на линию» и оттуда подавал команды и распоряжения связистам.
Если связь работала хорошо, Кияшко торжественно пожимал Черниговскому руку, просил меня объявить связистам благодарность.
В разгар боев западнее Серпца в полк прибыл новый заместитель командира по политической части майор Григорий Михайлович Крюков. Во всем его облике что-то профессорское — до фронта он работал преподавателем.
Хотя майор до этого, как говорят, не нюхал пороху, он с первых же дней боев проявил себя как старый, закаленный в огне боев солдат.
Помню, в двадцатых числах января полк форсировал реку Дрвенца и вел бой на ее западном берегу в районе Неживенц. Увлекшись наступлением, я с группой управления оказался на фланге 1-го батальона, рядом с его стрелковыми ротами, которые вели перестрелку с противником, ожидая, пока развернется поддерживающий артиллерийский дивизион. В это время разведчики, действовавшие на фланге полка, выбили группу фашистов из небольшого хуторка и начали ее преследовать.
Подобрав полы шинелей, фрицы стремглав бежали через открытое поле к лесу. Все это происходило метрах в 300–400 от нас.
Увидев впервые в жизни удирающих фашистов, майор Крюков неожиданно для всех вскочил и с возгласом: «Гвардейцы, в атаку, за мной!» — бросился наперерез гитлеровцам. Вместе с Крюковым пошли в атаку все, кто был на НП, — человек тридцать.
Со мной остались лишь дежурные радист и телефонист — красноармейцы Самарин и Митюрников.
Смотрю, за Крюковым дружно поднялись в атаку роты 1-го батальона. Через несколько минут гвардейцы скрылись в лесу, откуда донеслись стоголосое «ура» и частая ружейная, автоматная стрельба. [234]
Не дожидаясь возвращения Григория Михайловича и бойцов, ушедших с ним в атаку, мы с Самариным и Митюрниковым, нагрузившись до предела аппаратурой и катушками с кабелем, поплелись вперед — догонять «атакующую гвардию».
Противника мы вышибли из леса и села Неживенц, захватили пленных и минометную батарею. Как и раньше, в этой дерзкой атаке отважно, сноровисто и стремительно действовали молодые воины, прибывшие в полк из Северной Буковины.
После боя я отчитал Крюкова за неожиданную «самодеятельность». А он, высокий, стройный, красивый, смущенно улыбался. Должен сказать, что новый замполит был человеком веселым и компанейским. Майор как-то сразу и незаметно вписался в нашу полковую семью.
Сам я по натуре человек молчаливый, замкнутый, начштаба Кияшко — педантичный и придирчивый. Поэтому до прихода Крюкова в штабе царила атмосфера излишней деловой сухости и натянутости. Новый замполит внес в коллектив недостающую душевность, общительность и даже веселость.
Обычно Крюков целыми днями пропадал в подразделениях. В штабе полка или на НП появлялся чаще всего поздно ночью, возбужденный, веселый, с кучей впечатлений о жизни и боевых делах наших солдат. Сразу же обращался ко мне:
— Слушай, командир, чем я тебя порадую!..
И начинал делиться впечатлениями. По его докладам был награжден за храбрость и высокое воинское мастерство не один гвардеец полка.
Удивляло меня в новом замполите лишь одно: Крюков на гражданке был преподавателем, а донесений, отчетов писать не любил.
Как-то я спросил Григория Михайловича, почему он не терпит бумаг.
— Сдается мне, что от бумаг часто формализмом пахнет, — ответил он...
Однако вернемся к нашему наступлению. 25 января во второй половине дня наш полк подошел к городу Бризен (Вомбжезьно). Так как фронтальные атаки успеха не имели, было решено обойти город с юга и продолжать [235] движение на запад. Перед городом остался лишь батальон майора Вольвача, а главные силы полка, минуя Бризен, на рассвете подошли к селу Кенглих-Нойдорф (Лисево). Здесь был сделан двухчасовой привал, с тем чтобы накормить людей и дать им передохнуть.
Я встречал батальоны на окраине села, давал указания командирам подразделений, где кому разместиться и куда выслать охранение. Последними подошли артиллеристы и рота, прикрывавшая колонну с тыла.
На всякий случай майор Журавлев приказал артиллеристам занять огневые позиции. Не успели расчеты развернуть орудия, как в предрассветной мгле заметили приближающуюся к нам со стороны Бризена колонну.
Вначале все мы подумали, что это наш 1-й батальон. Послали навстречу офицера на коне. Через несколько минут он скачет обратно и издали кричит: «Фашисты!»
Стрелковая рота прикрытия заняла оборону в крайних домах. Орудия, успевшие развернуться, открыли огонь.
После первых же выстрелов колонна противника начала рассеиваться по полю. Несколько минут спустя ударили минометная батарея полка и две минометные роты батальонов.
Разгром колонны врага был полным, причем в нем участвовали в основном артиллеристы и минометчики. На дороге остались разбитые повозки, несколько орудий и до трех десятков трупов офицеров и солдат 1078-го немецкого пехотного полка.
26 января опять неожиданная встреча с противником. Около трех часов ночи полк, следуя в колонне, остановился на краткий отдых в Дзялово (30 км западнее Бризена). Вокруг села выставили боевое охранение. Часа через два построились и двинулись на запад.
Вскоре рассвело, но местность окутывал густой туман. Через полчаса он рассеялся, и мы увидели впереди колонну пехоты противника — около двух батальонов.
Оказывается, противник, измотанный дневными боями, ночевал в селе почти рядом с нами. А когда утром начался марш, наш полк вклинился между главными силами и арьергардом противника.
Мы намеревались разгромить арьергард противника, но он боя не принял и мелкими группами рассеялся в ближних лесах.
Подошли к озеру Ребкауер-зее. Здесь противник силами [236] до двух батальонов начал теснить наш авангард — 2-й батальон капитана Соловьева. Наблюдая за ходом боя, я в бинокль увидел колонну 234-го полка левее, в районе Айзелау. Немедленно связался по радио с командиром этого полка полковником Василием Степановичем Шкурко и попросил повернуть хотя бы один батальон на север, чтобы помочь нашему 2-му батальону. Обычно несколько медлительный, Шкурко на сей раз быстро развернул батальон и ударил во фланг противнику. Это было очень кстати.
В связи с этим эпизодом хочу сказать несколько слов о взаимной помощи полков нашей дивизии вообще. Командир 237-го полка подполковник Ю. М. Кусенко обычно в любой обстановке быстро и без отказа реагировал на просьбы соседей. Командир же 234-го полка В. С. Шкурко был человеком другого склада. Помощи у соседей он просил частенько. Обычно было так. Наступаем. Продвижение подразделений замедляется. Шкурко обращается к левому соседу:
— На моем левом фланге у фрицев столько-то пулеметов и столько-то пушчонок (обычное его выражение). Помоги, братишка, огнем одного дивизиончика и одной ротушкой.
К соседу справа — такая же просьба. Комдиву надоедает просьбами вдвойне. В результате в его полосе нашего артиллерийского огня в два раза больше, чем у других полков. К нему так и пристала кличка «хитрый мужичок». Соседям он тоже помогал, но для этого его частенько приходилось, как говорится, уламывать.
Когда Висла была уже совсем рядом, командир дивизии резко изменил направление движения нашего полка. С 3-м батальоном, который шел в авангарде, связи в этот момент не было. А поэтому получилось так, что полк пошел на северо-запад, а авангард по-прежнему продолжал движение на юго-запад.
Все попытки отыскать наш авангард не увенчались успехом. Прошло полсуток. Командир дивизии начал распекать меня за потерянный батальон. Я также выходил из себя. Во все концы разослали гонцов — более десятка офицеров верхом на лошадях, на тачанках и автомашинах. А результатов никаких. [237]
Вдруг в только что отбитом у противника городе я увидел старшину из 3-го батальона. Бросился к нему, как к родному. Чуть не расцеловал. Тут же узнал, где находится батальон.
Честно говоря, все внутри кипело от злости на командира батальона Ивана Алексеевича Савочкина. Ну, думал, приеду — распеку, выскажу все, что наболело, и накажу, как говорится, на всю катушку.
Старшина привез меня к дому и говорит:
— Вот здесь и наш комбат...
Захожу в штаб батальона. А Савочкин, как ни в чем не бывало, сидит обедает и меня приглашает к столу.
— Черт побери тебя, Савочкин, ведь ты ж обязан, где бы ни находился, любыми средствами установить связь с полком. А ты что делаешь? Забыл, что прежде всего связь, доклад?..
От приглашения к обеду я отказался, но разговор тоже отложил на следующий день, когда остыну. А вот ранним утром следующего дня, как только Савочкин переступил порог, я высказал ему много неприятных слов. И думаю, что иначе поступить было нельзя.
Однако долго ругаться совсем не хотелось. Дела шли хорошо, впереди — Висла.
27 января 1945 года полк, преследуя врага, вышел к Висле в 3 километрах северо-западнее крепости Кульм (Хелмно). Командир дивизии немедленно по радио поставил нам задачу — с ходу форсировать реку севернее Кульм и на ее западном берегу овладеть городом Швец (Свеце). Приказал разыскать у реки посланных нам понтонеров.
Оказывается, на Висле нас уже ожидала понтонная рота. Дело в том, что река, ширина русла которой между городами Кульм и Швец не превышала полкилометра, у берегов была покрыта льдом. Однако ее фарватер — до ста метров — оставался незамерзшим.
Обстановка сложилась так, что наш полк вначале должен был форсировать реку самостоятельно, не имея ближайших соседей. Части 65-й армии, находившиеся справа, вели бои в районе Грауденц (Грудзендз), на удалении около 6–8 километров от нас, а остальные части нашей дивизии штурмовали крепость Кульм, расположенную на восточном берегу. [238]
Собрав комбатов, я поставил им задачу: форсировать Вислу и с ходу овладеть южной частью города Швец. Брать весь город одним полком мы не решались, ибо понимали, что без поддержки соседей сделать это весьма трудно.
Размеры плацдарма, который мы намеревались захватить, были от двух до четырех километров в глубину и около трех километров по фронту. Город Швец в направлении с севера на юг был разделен на две части рекой. В южной части города, на правом фланге, возвышалась темная громада древнего рыцарского замка, на левом — огромный костел с устремленной в небо иглой.
Решение созрело сразу — взять оба эти объекта. Но как это сделать?
Вместе с полковым инженером капитаном Безручко и командиром понтонной роты определили наиболее удобные места для десантных переправ. В это время майор Кияшко, собрав офицеров и сержантов 2-го и 3-го батальонов, уже распределял их по рейсам, уточнял график переправы орудий и минометов.
На наше счастье, разыгралась пурга, как говорится, не стало видно ни зги. Вскоре разведчики лейтенанта Куркова привели «языка» — пожилого, с обвисшими седыми усами солдата.
Пока переводчик старший лейтенант Шамшурин допрашивал пленного, я заслушал доклад Куркова. Обстановка прояснилась: две траншеи противника пока пустуют, занесены снегом. В городе расположены рота охраны и отдельные тыловые подразделения противника.
Батальоны начали переправу. В это время с юга стала слышна частая стрельба пулеметов, орудий: наши соседи — 234-й и 237-й полки — завязали бой за город и крепость Кульм. Поторапливаю подразделения — надо действовать, пока пустуют траншеи на том берегу.
Первыми форсировали Вислу 2-я и 7-я стрелковые роты, которыми командовали старший лейтенант В. П. Кутовой и капитан А. П. Черников. Бойцы стояли по пояс в ледяной воде, подтаскивая лодки, полупонтоны и тяжелое вооружение к причалам.
В течение двух часов батальоны, переправившись на западный берег Вислы, разгромили охранную роту противника, расположившуюся в замке, состоявшую из пожилых солдат — жертв тотальной мобилизации. [239]
В ночь на 28 января кроме трех батальонов на правый берег были переправлены минометные роты и полковые батареи.
С полдня 28 января полк отражал многочисленные контратаки врага. Бросая в бой подошедшие разбитые части 252-й и 337-й пехотных дивизий, противник стремился во что бы то ни стало сбросить наши подразделения с плацдарма. 29 января мы отразили 9, а в ночь на 30-е — 6 контратак.
Некоторым из наших подразделений пришлось вести бой в окружении. 2-й батальон, отрезанный от остальных сил полка, отражал непрерывные атаки противника и прочно удерживал замок и прилегающие к нему дома южной части города Швец; роты 3-го батальона почти три дня вели бой в окружении, удерживая костел и близлежащие строения.
В один из таких штурмов фашисты захватили нижнюю часть костела, где располагался штаб 3-го батальона. Роты были блокированы в других домах. В течение суток командир батальона майор Савочкин с личным составом своего штаба гранатами и в рукопашной схватке отстаивал верхнюю часть костела.
Положение наших подразделений осложнялось еще и тем, что на правом фланге противнику удалось захватить важную в тактическом отношении командную высоту 87,1. Установив на ней два орудия и три пулемета, в том числе один крупнокалиберный, фашисты фланговым огнем простреливали почти весь боевой порядок полка и зеркало реки. Днем невозможно было поднять головы. Доставка боеприпасов и пищи, эвакуация раненых в светлое время суток были совершенно невозможны.
Для захвата этой высоты я выделил стрелковую роту под командованием опытного офицера старшего лейтенанта М. Г. Савина, которого знал еще по боям за Сталинград. Ночью бойцы этой роты переправились на восточный берег Вислы, затем, пройдя 4 километра на север, вновь перебрались на ее западный берег и на рассвете внезапно атаковали врага с тыла, застав его врасплох.
Бой был коротким. Орудуя штыком, прикладом, стреляя в упор, гвардейцы в течение нескольких минут истребили фашистов, занимавших высоту. В этом бою наша рота потерь почти не имела. В дальнейшем гвардейцы Савина, в течение нескольких суток удерживая высоту [240] 87,1, отражали яростные контратаки врага с северной окраины города Швец.
И еще одно обстоятельство значительно осложнило наше положение. Как раз в это время из города Торн (Торунь) прорвалась часть окруженной там тридцатитысячной группировки противника. Пройдя по тылам 70-й армии, фашисты предприняли отчаянные попытки прорваться через наши боевые порядки в районе Кульм и Швец. В результате нашему и 237-му полкам пришлось отражать атаки врага с фронта и с тыла. В журнале боевых действий дивизии за 2 февраля 1945 года записано: «В ночь на 2.2.45 г. прорвавшаяся из Торна группировка численностью до 3000 человек сосредоточилась в районе Вильхельмсбург, Фридрихсбург, Боровко (10 километров юго-западнее Кульм) и с утра начала переправу через Вислу, одновременно наступая на север»{13}, то есть нам в тыл.
5 февраля к переправе у города Кульм подошло еще около трех тысяч человек с самоходными орудиями и полевой артиллерией. А с фронта потрепанные остатки 252, 337 и 542-й пехотных дивизий врага пытались разгромить нашу дивизию, чтобы обеспечить переправу за Вислу прорвавшейся из Торна группировке. Только за один день боев — 5 февраля — 239-й полк уничтожил около 200 немецко-фашистских солдат и взял в плен 112 человек, в том числе двух офицеров{14}.
Положение полка было отчаянное. В 1-м батальоне, оборонявшем дамбу непосредственно у берега реки, было всего 250 человек. Местность западнее дамбы, поросшая кустарником, от нас просматривалась плохо. Именно там скрытно сосредоточивались подразделения противника, а затем повторяли одну контратаку за другой.
Справа и слева от нас дамба уже была занята врагом. Наблюдательный пункт командира полка находился на дамбе, в цепи 1-го батальона. Все офицеры штаба полка и батальона поочередно дежурили у пулеметов и орудий, заменяя убитых наводчиков.
А командир 3-го батальона майор Савочкин, пренебрегая всеми правилами радиомаскировки, открытым текстом по радио докладывал: «У меня осталась горстка людей. [241] Занимаем верхние этажи зданий. Боеприпасов нет. Помогите». Что можно было ему ответить? Кричу в микрофон: «Держись, Савочкин! Держись до последнего!» Не лучше обстояли дела и во 2-м батальоне.
Наступил такой момент боя, когда казалось, от полка уже почти ничего не осталось и противник вот-вот сбросит нас в Вислу. В таком же положении находился и наш сосед слева — 237-й полк, сражавшийся на плацдарме в районе Шенау.
В эти трагические минуты боя мне позвонил командир дивизии. Он приказал переместить наблюдательный пункт полка на восточный берег Вислы, встретить там командира минометной бригады и огневыми ударами этого соединения остановить движение рвущихся к переправам колонн врага. Позже я узнал, что эта бригада была специально выделена по решению командующего войсками 2-го Белорусского фронта для борьбы с торунской группировкой врага.
Переправляясь под огнем противника через Вислу, мы потеряли несколько человек из состава нашего наблюдательного пункта, в том числе всех офицеров-связистов. Мне в двух местах пулями продырявило шубу и ватные брюки. «А все-таки мне здорово везет!» — подумал я тогда.
На восточном берегу Вислы мы увидели аккуратно выстроенные на огневых позициях шесть десятков новеньких 120-мм минометов. Отыскали командира бригады. Переговорив с ним, я вызвал по радио командиров 2-го и 3-го батальонов, потребовал внимательно следить за противником и корректировать огонь минометов. Оба комбата находились на прекрасных наблюдательных пунктах: Алексей Евгеньевич Соловьев — в высокой башне замка; Иван Алексеевич Савочкин — на колокольне костела.
Наконец минометная бригада дала первый залп по противнику.
— Еще огонька, еще! — умолял Савочкин по радио. — Прячутся, гады, во дворе костела. Давайте огонь на меня! Бейте по костелу!
К исходу этого дня атаки гитлеровцев прекратились. Минометная бригада сделала свое дело.
Утром 10 февраля гитлеровцы отступили, и мы полностью заняли город Швец. [242]
Полк захватил 12 продовольственных складов, на которых хранилось несколько сот тонн муки и сахара.
Не могу не сказать здесь доброго слова о моих ближайших помощниках. Григорий Иванович Кияшко кроме выполнения обычных дел начальника штаба полка командовал еще «гарнизоном», оборонявшим поселок Эренталь на правом берегу Вислы. Собрав в кулак все тыловые подразделения, санитарную роту и штаб, он занял с ними круговую оборону в северной части поселка рядом с переправой.
Ездовым, сапожникам, врачам много раз приходилось под командованием Г. И. Кияшко отражать атаки блуждающих групп противника, вырвавшихся из Торна. Несколько раз Кияшко просил разрешения переправиться со своим «гарнизоном» на западный берег.
— Здесь, — кричал он в трубку, — житья нет от блуждающих фашистов!
А в ответ получал неизменное: «Держитесь!»
Григорий Михайлович Крюков в эти трудные минуты вел партийно-политическую работу под лозунгом «Стоять насмерть по примеру сталинградцев!». Особую заботу проявлял он об эвакуации раненых.
Н. И. Овсянников руководил обороной переправы и доставкой боеприпасов и питания во 2-й и 3-й батальоны. Надо сказать, что команды с едой, снарядами, минами, патронами и гранатами пробивались к замку и костелу с боем.
Когда мы соединились с батальоном Савочкина, я с трудом узнал лихого комбата, который еле держался на ногах. Лицо — кожа да кости, оброс щетиной, поседел. После того как обнялись и расцеловались, он страшно разволновался, на глазах выступили слезы.
Посоветовавшись с медиками, мы решили отправить майора на двое суток в санитарную роту полка. Ему необходим был отдых. Командование батальоном временно принял его начальник штаба капитан Г. И. Домашевский.
До сих пор сожалею о том, что в тот момент, когда Савочкин с горсткой храбрецов дрался в костеле, я не сказал ему по радио ни одного теплого слова, а лишь повторял свое неизменное «Держись!». Правда, и нам на дамбе было нелегко, но им в окружении было гораздо труднее. [243]
Удержаться с горсткой людей несколько суток в окруженном костеле мог только человек храбрый и сильный. Таким был майор Савочкин. Своим поведением командир воодушевлял подчиненных в те трудные моменты, когда положение казалось совсем безнадежным.
Кстати, я считаю, что у настоящего командира безнадежного положения в бою никогда не бывает.
Во время отражения самых ожесточенных атак врага комбат брался за автомат и, находясь на самом опасном месте у проема окна или двери, забрасывал врага гранатами. Вместе с солдатами ходил в контратаку, сражался врукопашную, чтобы вышвырнуть фашистов с лестничной клетки или площадки этажа.
Савочкин поддерживал строгую дисциплину в своем окруженном врагами «гарнизоне». Одних убеждал, к другим применял крутые меры, понимая, что малейшая неорганизованность ведет к хаосу, панике. В данном случае очень во многом помогло комбату и то, что он, как бывший политработник, умел найти путь к сердцам людей, умел убедить их страстным словом коммуниста.
Если бы майор Савочкин сам сник, забившись в темный уголок, куда не доставали пули, осколки снарядов и гранат, и оттуда отдавал бы приказания, наверное, судьба «гарнизона» костела была бы печальной.
По-видимому, в бою командир в какой-то степени должен быть артистом: если тебя одолевает страх, ты не имеешь права показать это подчиненным; если тебя коснулся дух сомнения или неуверенности, ты также не должен выдать себя; тебе не хочется шутить, но ты должен шутить в присутствии личного состава, когда это необходимо; ты двое суток не спал, физически устал до предела, у тебя ноет все тело от переутомления, но ты должен казаться бодрым, способным командовать; когда идет бой, у тебя нет времени вздремнуть, нет настроения побриться, но ты должен быть выбритым, подтянутым при любых обстоятельствах; тебе хочется не только накричать и обругать сержанта такого-то за его проступки, но даже жестоко наказать, но ты должен сдержать себя, пока остынешь, и твердым, спокойным и решительным тоном отдать ему четкий приказ.
Командир должен помнить, что все его поступки всегда на виду у подчиненных, которые смотрят и думают: а как наш начальник? Выстоит? Сможет ли он твердо [244] руководить этим, может быть последним, смертным боем? Могу ли я доверить ему самое ценное — свою жизнь? Главное для командира — это умение внушить людям уверенность в свои силы, не дать им пасть духом в трудную минуту.
Итак, в течение двух недель, с 27 января по 10 февраля 1945 года, наш полк вместе с соседями — 237-м и 234-м полками — вел неравный бой с превосходящими силами противника. Все подразделения полка стояли на плацдарме насмерть, не отошли ни на шаг. Конечно, для командующего войсками фронта и командарма эти бои были, вероятно, тактическими эпизодами. Для нашего же 239-го гвардейского стрелкового полка — суровым испытанием.
В итоге боев по ликвидации прорвавшейся из окружения торунской группировки противника только 239-й полк за период с 4 по 10 февраля уничтожил около 500 и взял в плен 184 солдата и офицера противника{15}.
Овладев городами Кульм, Швец и Шенау, 76-я стрелковая дивизия развивала наступление на северо-запад в направлении Лянно (Льняно), Риттель (Ратель) — все пункты юго-восточнее города Коннтц (Хойнице). Местность в этих районах изобилует грядами высот, холмов, перелесками, хуторами с прочными кирпичными зданиями и междуозерными дефиле. Противник умело использовал выгодные условия местности для создания прочных рубежей обороны.
Отбрасывая подразделения немецко-фашистских войск, наш полк 16 февраля вышел к каналу Гроссер Брас. 234-й полк, действующий правее, преодолев канал, развивал наступление на Луково. За ним последовал и 237-й полк. А нам было приказано очистить от противника основную дорогу в полосе дивизии на Чарниж.
Несколько замешкался с наступлением майор Вольвач. Выясняя причины, мы с Овсянниковым установили, что комбат даже не потрудился определить точное расположение огневых точек противника.
— Привыкли бегать за огневым валом, а сами вести [245] разведку целей и уничтожать их разучились, — упрекал комбата подполковник Овсянников.
Возвращаемся на полковой НП, видим, у дороги стоит сорокапятка.
— Сержант Антоновский! — представляется командир орудия.
Я его хорошо знаю, на днях вручил ему орден Славы III степени.
— Какую выполняете задачу? — спрашиваю его.
— Не допустить контратаки танков вдоль дороги! — четко докладывает сержант.
— А давно вы видели танки противника? — спрашиваю я.
Виталий улыбается в ответ:
— Давно, еще под Варшавой.
— А почему не уничтожаете пулеметы?
— Далековато. Отсюда не видно.
В ту же ночь собрали на КП полка командиров батальонов и полковых батарей. Разъяснили особенности нынешнего наступления, разобрали случаи нераспорядительности, медлительности. Я строго-настрого приказал непрерывно вести разведку целей и немедленно подавлять их батальонными средствами.
18 февраля нашему полку был придан 1898-й самоходно-артиллерийский полк (САУ-76). Забегая вперед, отмечу, что с этого дня и до окончания войны он действовал вместе с нами. Красноармейцы и офицеры подразделений как-то по особому тепло сдружились с самоходчиками. Я также отлично сработался с командиром артполка подполковником И. В. Разуваевым. Было несколько попыток командиров дивизии и корпуса передать самоходчиков другому стрелковому полку или дивизии, но Разуваев как-то ухитрялся уговорить начальство и оставался с нами.
Вероятно, самоходчикам нравилось то, что мы очень четко отработали вопросы взаимодействия и взаимной выручки. За каждой самоходной установкой на все время боя закреплялась определенная группа пехотинцев во главе с сержантом или офицером. Эта группа не покидала САУ ни в бою, ни в период краткого отдыха, помогая во всем экипажу, грудью заслоняя самоходчиков от огня вражеских бронебойщиков и фаустников. При движении стрелки перевозились на САУ как десант. [246]
В начале марта 1945 года наша дивизия в составе 70-й армии наступала на Данциг (Гданьск). Началась весенняя распутица. К тому же, отступая, враг разрушал и минировал дороги, затоплял большие участки местности. Везде были видны следы поспешного бегства местных жителей из Восточной Пруссии. Дороги забиты брошенными повозками, фаэтонами, домашним скарбом. Геббельсовские писаки так запугали немцев, что те, лишь узнав о приближении наших войск, в ужасе разбегались кто куда.
В те дни нам впервые за время войны пришлось вести бой с конницей противника. Собственно говоря, это был не бой, а молниеносный и беспощадный разгром врага.
10 марта полк вышел в район поселка Борре (Сулечино). Наши разведчики доложили, что проход между озером Говидлинор-зее (Радуньское) и лесным массивом обороняют два эскадрона конницы противника. Мы с Разуваевым переглянулись, одновременно подумав о том, как разгромить врага. Решено было батарею САУ с десантом пехоты послать через лесные просеки в обход, с тем чтобы выйти кавалеристам в тыл, отсечь им пути отхода.
Часа через полтора группа обхода доложила по радио, что она расположилась в засаде у фольварка Говидлино. После этого мы сразу же предприняли атаку с фронта силами одного батальона, поддержанного батареями САУ и огнем артдивизиона.
Как и следовало ожидать, спешенные кавалеристы не выдержали атаки и начали откатываться за высоту 165,0. Там они вскочили на лошадей и ускакали, но не далеко...
При подходе к Говидлино (Хмельно) кавалеристы напоролись на губительный огонь нашей засады. Охваченные с трех сторон, прижатые к озеру, эскадроны были в буквальном смысле слова истреблены. Захваченные в плен «лихие кавалеристы» оказались пожилыми бюргерами из Восточной Пруссии. Дрожа от страха, они твердили: «Рус гут, Гитлер капут».
Мы же пополнили свои тылы юнкерскими лошадками. А седел собрали столько, что хватило на всю дивизию.
15 марта на подступах к Данцигу в жаркой перестрелке с противником был убит Герой Советского Союза гвардии ефрейтор Анатолий Павлович Маслов.
Близко я познакомился с этим молодым, жизнерадостным пареньком в период боев за город Швец, когда 2-й [247] и 3-й батальоны нашего полка, удерживавшие старинный замок, костел и примыкающие к ним крупные постройки, были отрезаны противником от остальных подразделений полка.
Доставить окруженным боеприпасы и питание было почти невозможно. Но надо было делать даже невозможное. Как-то вечером я инструктировал две группы автоматчиков, выделенных для доставки боеприпасов и питания в батальоны. Одной из этих групп в составе восьми человек командовал Герой Советского Союза гвардии ефрейтор Анатолий Маслов.
Группы должны были, как я им тогда говорил, штыком и гранатой пробиться к батальонам и доставить им несколько ящиков патронов и гранат, а также вещевые мешки, набитые консервами, салом и хлебом.
Группа Маслова, блестяще выполнив поставленную задачу, к рассвету благополучно вернулась, притащив с собой из батальона нескольких раненых. Это была трудная и дерзкая вылазка. Толя рассказал потом, как это им удалось.
Перед выходом на задание они надели немецкие каски, которых вокруг валялось превеликое множество. Один красноармеец из группы знал немецкий язык. Это и помогло смельчакам Маслова близко подойти к вражескому окопу. В нем оказалось три или четыре фашиста, с которыми расправились быстро и без шума.
Доставив груз в батальон и погрузив тяжело раненных на салазки, автоматчики пошли не на восток, в направлении своих позиций, а на запад, где на переднем крае в ночное время гитлеровцев было поменьше (они отогревались в домах). Выйдя к реке, разделявшей Швец, Маслов повел группу вдоль берега вначале на северо-запад, а затем повернул на восток. Сделав крюк три-четыре километра, он нашел участок, где враг не особенно бдительно нес охрану, и благополучно, без потерь вышел к своим.
На следующую ночь группа Маслова вновь пробилась к батальону и доставила ему груз. Правда, на этот раз без потерь обойтись не удалось. Рядовой Жданов был ранен и попал в плен. Конвоировал его в город старый, сгорбленный солдат — тотальник. По дороге Жданов ухитрился отобрать у фашиста оружие и несколько дней скрывался в подвале домика, в котором жила старушка [248] полька. Когда мы выбили врага из города, ефрейтор Маслов привел рядового Жданова на НП полка и доложил мне о его приключениях.
Родных у Анатолия Маслова не было. Поэтому после его гибели Грамота Президиума Верховного Совета Союза ССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза была передана на хранение прядильной фабрике имени М. И. Калинина в городе Калинин. На этой фабрике отважный гвардеец работал до призыва в армию. Сейчас одна из улиц города названа именем героя.
Возвращаюсь к нашему мартовскому наступлению. По мере приближения к Данцигу (Гданьск) сопротивление противника все возрастало. Вновь началось знакомое нам по Белоруссии прогрызание обороны, требующее огромного напряжения сил. У командиров и штабов все дни и ночи уходили на непрерывную организацию боя, перегруппировки, уточнение положения подразделений и их задач. В общем, начались для полка кровопролитные бои с незначительным продвижением, а иногда с выговорами и разносами от вышестоящего начальства.
18 марта части 76-й гвардейской стрелковой дивизии подошли к Гданьско-Данцигскому укрепленному району. Ключевой позицией противника на направлении наступления дивизии был узел его обороны на высоте 184,2, который защищался батальоном «Вернер». Кроме того, на высоте было несколько фашистских танков и бронетранспортеров.
Высота господствовала над окружающей местностью вплоть до самой Данцигской бухты. В случае ее захвата наши войска получали возможность просматривать оборону противника на значительную глубину, а также наблюдать за подступами с моря.
Наши попытки взять укрепления врага на высоте 184,2 с ходу успехом не увенчались. Решено было нанести внезапный удар с фланга небольшим штурмовым отрядом в составе усиленной роты автоматчиков и одновременно атаковать врага главными силами полка с фронта. Наступление намечалось начать в сумерки, без предварительного огневого налета артиллерии и минометов, как это мы уже делали раньше под Варшавой.
В состав штурмового отряда вошли рота автоматчиков лейтенанта В. А. Ковалева, саперное отделение и батарея [249] самоходных артиллерийских установок с десантом — стрелковым взводом 7-й роты.
Находясь в резерве полка, личный состав штурмового отряда хорошо отдохнул, подготовил оружие к бою. Бойцы получили большое количество боеприпасов к автоматам и по 3–5 ручных гранат.
19 марта к вечеру бой, как и в предшествующие дни, прекратился. На фронте воцарилась тишина. В нейтральной зоне, проходившей по небольшой низине, поросшей молодым сосняком, все еще стояло сплошное облако дыма от разрывов снарядов, гранат и пожаров.
Построив личный состав на южной опушке рощи Круглая, Ковалев еще раз напомнил задачу роты, разъяснил порядок действий и подал команду «Вперед!». Без выстрелов, маскируясь в ельнике, пехотинцы устремились к позициям врага.
Через 6–8 минут в расположении противника послышались частые разрывы ручных гранат, затем дружное «ура» и автоматные очереди. Вслед за автоматчиками на предельной скорости ворвалась на северные скаты высоты батарея САУ с десантом и с близкого расстояния, почти в упор, начала уничтожать огневые точки противника. Пехотинцы, действуя небольшими группами, очищали траншеи, ходы сообщения, ручными и противотанковыми гранатами уничтожили гитлеровцев в двух дзотах. Командир роты по радио доложил:
— Веду бой на высоте.
Вслед за штурмовым отрядом перешли в атаку стрелковые батальоны. Артиллерия сопровождения пехоты и САУ передвигались вместе со стрелковыми ротами. Артиллерия из состава полковой артиллерийской группы открыла огонь по северо-восточным скатам высоты с целью отсечь противника от участка действий роты Ковалева.
3-й батальон, использовав успех штурмового отряда, уже вел бой в траншеях и ходах сообщения, наступая вдоль высоты. 2-й батальон был остановлен перед первой траншеей.
Фашисты сопротивлялись с отчаянием обреченных. Как потом стало известно из допроса пленных, пехотному батальону «Вернер» ставилась задача любой ценой удержать эту важную высоту, прикрывавшую путь к Данцигу. [250]
В разгар боя, примерно в полночь, командир 8-й роты старший лейтенант Н. А. Шапаев, обнаружив брешь в обороне противника южнее Легау (Жуково), прорвался с ротой на дорогу, ведущую в Цоппот (Сопот), и занял в тылу противника круговую оборону. Вместе с ротой действовало три самоходных орудия. В это же время взвод разведки полка также вышел в тыл к гитлеровцам на лесную тропу восточнее Легау. Почувствовав угрозу окружения, противник, бросив технику, начал в панике отходить разрозненными группками. Большая часть его пехоты бежала по лесной тропе к шоссейной дороге на Данциг, где и была встречена нашими полковыми разведчиками. Усиленный пехотный батальон «Вернер» был полностью разгромлен.
Как показали пленные, противник в это время вовсе не ожидал атаки и нашими стремительными действиями был застигнут врасплох. Все это было результатом соблюдения нами скрытности подготовки, обеспечившей полную внезапность, а также стремительных и смелых действий штурмового отряда и батареи САУ. Сыграли важную роль и инициативные, смелые действия командиров 8-й роты и взвода разведки полка.
За этот дерзкий штурм многие солдаты, сержанты и офицеры были удостоены высоких правительственных наград. Среди награжденных орденом Славы III степени были наводчик орудия Г. С. Дасько, командиры отделений автоматчиков сержанты А. И. Разумович, К. А. Попов, В. И. Миловский, С. И. Теодоров, разведчики А. И. Полежаев и И. П. Моисеев, санинструктор роты Кифоренко и другие{16}.
Ночные штурмы... Сколько раз за войну батальон, а затем полк, которым я командовал, добивался успеха внезапными ночными атаками.
После разгрома батальона «Вернер» я с благодарностью вспоминал моего довоенного учителя — командира 380-го стрелкового полка 171-й стрелковой дивизии майора А. А. Дьяконова. Это он привил мне вкус к ночным внезапным атакам.
С высоты, отвоеванной у противника, мы могли наблюдать Цоппот, Данциг, Данцигскую бухту, на рейде которой в это время стояло множество вражеских военных [251] кораблей. Эскадра противника вела огонь по нашим войскам, стремясь обеспечить погрузку судов и эвакуацию войск и беженцев из Восточной Пруссии.
20 марта во второй половине дня с этой высоты мы наблюдали величественную панораму сражения на земле, в воздухе и на море. Особенно впечатляющими были удары нашей штурмовой авиации и артиллерии. Помню, в этот день в воздухе появились и бомбардировщики союзников. Пролетев над нами, они начали пикировать на город, порт и эскадру гитлеровцев. Все небо покрылось султанчиками разрывов зенитной артиллерии. Несколько самолетов загорелось в воздухе. Целый день земля содрогалась от разрывов бомб и снарядов.
До Цоппота оставалось пять километров. Но эти пять километров надо было пройти через лесной массив, тянувшийся почти до самого берега моря.
Как мы и ожидали, в лесу противник приготовил нам массу сюрпризов — минных полей, завалов, фугасов, засад. Первые наши потери — подорвавшиеся на минах связисты и саперы из состава полкового НП.
Здесь мне хочется сказать несколько слов об этих людях — рядовых, сержантах и офицерах, — которые многие месяцы войны находились всегда рядом с командованием полка, помогая управлять боем.
В первую очередь вспоминаются радисты командиры радиовзвода лейтенант Б. А. Тихий и сменивший его А. В. Солонин. Они отвечали за связь на НП и делали все, чтобы она работала бесперебойно. В нелегкую эту работу вкладывали всю душу и их подчиненные: молоденький веселый паренек Лев Самарин, молчаливые скромные труженики Сергей Модлый и Николай Беляев, находчивые храбрецы Иван Карпов, Семен Грибанов, Алексей Лысанов. Никогда не забуду телефониста Павла Федоровича — так уважительно называли немолодого уже и отважного кавалера ордена Славы III степени рядового Афанасьева.
Три сапера НП действовали под руководством сержанта Михаила Захаровича Коннова. В любое время суток, в дождь и в пургу они буквально в считанные минуты готовили укрытие от осколков и пуль.
Но вернемся к нашим действиям у Цоппота. Под прикрытием стрелков и огня артиллерии саперы капитана Безручко прокладывали путь подразделениям полка, проявляя [252] при этом исключительное мужество и выносливость.
И вот наконец Цоппот. 23 марта в центре города противник оказал упорное сопротивление в гостинице «Гранд-отель» — многоэтажном мрачном здании под красной черепицей. В нем засело до роты фашистов из разных частей под командованием офицеров-эсэсовцев. 2-й батальон нашего полка и подразделения соседей окружили здание. В течение часа все было кончено. Ни один фашист не ушел. Все были убиты или пленены. Один из эсэсовских офицеров застрелился, другой, надев гражданское платье, забился в комнату под пуховики. Но солдаты противника сами нашли эсэсовца и передали его нам.
Когда я со связистами вошел в гостиницу, там уже размещалось несколько батальонных медицинских пунктов. Раненые лежали на коврах в холлах, на кроватях в номерах.
Я приказал проверить, не заминировано ли здание. Проводить саперов по обширному лабиринту подвалов взялся старик поляк, знавший русский язык.
Он рассказал нам, что в «Гранд-отеле» в сентябре 1939 года находился полевой штаб Адольфа Гитлера. Штаб, откуда фюрер руководил разбойничьим захватом Польши, сильно охранялся. Потом этот отель прикарманил жадный до наживы Герман Геринг, превратив его в офицерское казино, где отдыхали фашистские летчики. Отсюда марки текли на счета Геринга в банки. Солдаты наши шутили: «Вот мы и ворвались в ставку фюрера...»
Чем ближе мы пробивались к морским причалам, тем чаще фашисты начали добровольно сдаваться в плен целыми группами. Так, например, 24 марта при подходе к городу Олива пыталась сдаться в плен группа солдат противника численностью до 40 человек, но попала под огонь своих же пулеметов. Некоторые солдаты были убиты или ранены, некоторые повернули обратно. Сдались в плен только 6 человек. Вечером того же дня на участке полка сдались в плен 26 человек. Все они имели на руках листовки с текстом ультиматума Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского к окруженной данцигской группировке противника. Но были и провокации.
На участке 2-го батальона оборонявшиеся гитлеровцы выбросили белый флаг. Но когда наши бойцы приблизились [253] к окопам, их встретили огнем из автоматов. За эту провокацию фашисты понесли заслуженную кару — все 13 человек, находившиеся в доте, были уничтожены огнем подошедшей САУ.
После овладения Цоппотом начались упорные бои за предместье Данцига — Оливу и Бресен. Большинство построек здесь были дачного типа. Но дальше, на востоке, виднелись громады портовых сооружений, промышленных зданий и жилых домов предместья Лауенталь.
Предвидя, что бой за него предстоит упорный, я вывел 1-й батальон майора Вольвача во второй эшелон полка и приказал подполковнику Овсянникову вместе с комбатом и полковым инженером сформировать три штурмовые группы, а также отработать действия при атаке крупных каменных зданий.
Выделенные в штурмовые группы саперы изготовили для каждой группы захвата по две-три легких штурмовых лестницы, подготовили сильные заряды взрывчатки для проделывания проемов (проходов) в стенах каменных зданий и заборов. Стрелки и автоматчики запаслись в избытке ручными и противотанковыми гранатами.
Когда 26 марта мы подошли к северной части Данцига — Лауенталю, начальник разведки полка капитан А. П. Черников, заменивший раненого Турчанинова, доложил, что все крупные здания и портовые сооружения превращены противником в сильные опорные пункты. Окна подвалов оборудованы как пулеметные гнезда, а окна на первых и вторых этажах заделаны мешками с песком, оставлены только бойницы для ведения огня из автоматов и пулеметов. На чердаках многих зданий установлены минометы. По сведениям местных жителей — поляков, в среднем гарнизон каждого здания составляет 30–40 человек и имеет три — пять пулеметов.
Таких опорных пунктов в первой линии в полосе наступления полка мы обнаружили три-четыре. Для их подавления большая часть приданной артиллерии и вся полковая были выставлены для стрельбы прямой наводкой.
Перед началом атаки орудия прямой наводки вели огонь по пулеметным гнездам в подвальных помещениях. Под прикрытием этого огня группы захвата, укрываясь за выступами зданий, через дворы приближались к опорному пункту противника. [254]
Каждая штурмовая группа атаковала самостоятельно, по сигналу своего командира. Когда группы захвата врывались в подвальные помещения, артиллеристы переносили огонь на окна верхних этажей и прекращали его по сигналам командиров групп захвата.
В резерве полка находилась наиболее сильная штурмовая группа под командованием старшего лейтенанта Михаила Григорьевича Савина. Вводил я ее в бой только для штурма особо сильных опорных пунктов в наиболее прочных сооружениях города. Действовала она дерзко и слаженно.
Михаил Григорьевич Савин начал и закончил войну в должности командира стрелковой роты. Много раз выбывал из строя по ранению, но вновь возвращался в строй. Командовал он штурмовой группой умело, за что был награжден орденом Александра Невского.
26 марта наш полк вышел на побережье моря и захватил много трофеев, в основном автомашин. Их противник не успел ни вывести, ни уничтожить. В оперативной сводке от 27 марта 1945 года штаб 239-го полка доносил:
«Полк вышел к Нойфайвассер, к переправе через Хасренканал, и закрепился. Батальоны очищают дома и чердаки от засевшего противника. Захвачены трофеи: паровозов — 60; железнодорожных вагонов — около 500; автомашин — около 300; пушек — 20; склад ГСМ; пленных — 80 человек»{17}.
В боях за Данциг наши гвардейцы приумножили боевую славу своих подразделений.
Первым ворвался в город гвардии красноармеец Иван Жиглов. Он подбежал к дому на окраине города, откуда стреляли фашисты, и, забросав подвал гранатами, уничтожил несколько человек, а трех эсэсовцев в черных мундирах взял в плен. Отражая контратаки врага, Жиглов храбро сражался, уничтожив из автомата еще двоих фашистов.
Наступая вдоль побережья моря под сильным огнем корабельной артиллерии врага, мы 27 марта подошли к Мертвой Висле, форсирование которой было очень сложным делом. На противоположном ее берегу, у самой воды, стояли прочные каменные сооружения крепостного типа, [255] которые использовались противником как опорные пункты.
Перед форсированием почти весь личный состав полка был сосредоточен в здании огромного элеватора или склада, расположенного непосредственно у берега. Из его полуподвальных окон хорошо был виден противоположный берег. В качестве средств переправы использовались самоходные полупонтоны. Форсирование обеспечивалось большим количеством артиллерии. На прямую наводку были выставлены орудия среднего и крупного калибра. Под прикрытием мощного огня нашей артиллерии спустили на воду 4 полупонтона. Все люди полка затаив дыхание наблюдали из окон элеватора за первым рейсом.
Вот полупонтоны подошли к берегу. Наша артиллерия перенесла огонь в глубину и на фланги участка высадки. Отлично видно, как два полупонтона, не успев причалить к берегу, были встречены выскочившими из ближайших строений огнеметчиками, автоматчиками и фаустниками, которые в упор расстреливали десантников. По другим двум полупонтонам противник вел пулеметный огонь. Только единицы наших людей во главе с командиром роты Н. Н. Базановым успели выскочить на берег и скрыться в развалинах прибрежных строений.
Решено было методическим огнем артиллерии полностью разрушить здания, откуда противник вел огонь.
Пока орудия вели огонь, заместитель командира полка по политической части Григорий Михайлович Крюков беседовал с личным составом в подвале элеватора. Он объявил солдатам задачу, поставленную артиллерии, а затем спросил:
— Кто желает добровольно участвовать в новом форсировании реки — шаг вперед!
Минута напряженного молчания. Вижу, как делают шаг вначале несколько человек. За ними шагнул весь строй...
Да, наш 239-й гвардейский и здесь выдержал испытание. Ведь мы были уверены в каждом бойце и командире. Знали, когда надо — любой пойдет в огонь и в воду, не дрогнет перед смертельной опасностью.
Да, я знал свой полк, верил в него, и все же такая массовая готовность людей к подвигу взволновала и даже растрогала. [256]
Смотрю с благодарностью на Григория Михайловича Крюкова, а он улыбается и говорит:
— Теперь, командир, твое слово!
Я даю указание командирам батальонов в новый рейс выделить штатные подразделения без какого-либо специального отбора.
Земля продолжала содрогаться от разрывов тяжелых снарядов нашей артиллерии. В дальнем углу элеватора группа людей запела «Интернационал». Это коммунисты 2-го батальона закончили короткое партийное собрание пением коммунистического гимна. Его подхватили все. Так и запомнился мне этот последний бой на польской земле с пением «Интернационала» под грохот тяжелых орудий.
С тех пор, как только меня одолевают житейские невзгоды, я всегда вспоминаю этот элеватор, боевой порыв моих дорогих однополчан, безоговорочно подчинивших свое «я» интересам Родины, И тогда все мелкое и серое больше не существует для меня.
В новый рейс пошли штатные подразделения, выделенные комбатом 2. Вместе с ними были парторг батальона старший лейтенант А. Звонков и комсорг батальона лейтенант Н. Юшинков. Высадившись на вражеский берег, гвардейцы вступили в жаркий бой. Гитлеровцев оказалось так много, что нашим подразделениям пришлось туго.
Несмотря на ожесточенное сопротивление противника и сильнейший огонь, подразделения полка 28 марта форсировали Мертвую Вислу. Наши люди показывали чудеса храбрости. Гвардии старшина Михаил Каплин — парторг роты. Накануне форсирования он поговорил с каждым бойцом, выяснил настроение, призвал показать в бою пример храбрости. С молодыми бойцами поделился опытом форсирования Днепра, Вислы и других рек. А их, слава богу, на нашем пути встречалось немало.
Сам Каплин, как и подобает парторгу, первым выпрыгнул на восточный берег Мертвой Вислы и с возгласом «За Родину, ура!» увлек за собой роту. В рукопашной схватке отважный коммунист уничтожил несколько эсэсовцев. И таких подвигов было сотни.
За образцовые боевые действия в борьбе против немецко-фашистских захватчиков при взятии города Данцига 239-й гвардейский стрелковый полк получил почетное [257] наименование Гданьского, а я, как командир этого полка, был награжден польским боевым орденом.
Когда отгремели бои, я проехал по городу. Бросился в глаза огромный щит. На нем немецкая надпись: «Данциг». Она перечеркнута. Сверху написано: «Гданьск». Старинный польский город вновь получил свободу. Над простреленным снарядами зданием ратуши — национальный флаг Польского государства.
Земля на Мертвой Висле, где сражался наш полк в последние недели Великой Отечественной войны, ныне в народной Польше почитается как святыня.
Это здесь, на Вестерплатте, в сентябре 1939 года горстка польских воинов-патриотов во главе с комендантом гарнизона майором Генриком Сухарским оказала героическое сопротивление немецко-фашистским войскам. Берлинские газеты, захлебываясь от восторга, несколько раз писали, что с Вестерплатте покончено. Однако гарнизон в количестве 182 человек продолжал оказывать сопротивление нескольким тысячам гитлеровцев, поддержанных артиллерией, авиацией и кораблями флота.
В наши дни на братской могиле героев стоит танк из 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплатте. Экипаж этого танка под командованием младшего лейтенанта Мязга первым прорвался к побережью Балтийского моря. По обычаю, к подножию этого памятника солдатской верности и стойкости приносят свои свадебные букеты новобрачные Гданьска.
В 1969 году в Москве я смотрел польский фильм «Вестерплатте» и с волнением вспоминал боевые дела однополчан на этой овеянной славой польской земле. Кровь, пролитая поляками и русскими на этой исторической земле, еще больше скрепила дружбу двух братских народов.
В Гданьске, в городском парке, сооружен памятник-мавзолей советским воинам. «Вы одержали Великую Победу, были бесстрашными в бою и отдали свою жизнь за правое дело. Советским героям, павшим в 1945 году при освобождении Гданьска».
Такие слова высечены на плите на русском и польском языках. [258]