Вот освободим Европу...
24 июля 1944 года части 76-й гвардейской стрелковой дивизии, овладев рубежом Малашевиче, Добрынька, Попель, перерезали железную дорогу Брест — Лукув и совместно с соседними — 38-й и 160-й стрелковыми дивизиями вышли в тыл брестской группировки врага.
Первым на линию железной дороги в районе Попель вышел 1-й стрелковый батальон нашего полка. Не успели подразделения батальона закрепиться, как против них силами до пехотного батальона, поддержанного двумя самоходными орудиями, враг перешел в контратаку. Удар гитлеровцев пришелся по правому флангу батальона, где оборонялись 2-я стрелковая рота старшего лейтенанта Николая Гурьева и 1-я пулеметная рота старшего лейтенанта Пантелея Локтионова.
Бой был исключительно ожесточенным. Враг несколько потеснил наши подразделения и захватил железнодорожную будку. Командир батальона ввел в бой свой резерв — 1-ю стрелковую роту. Ее командир лейтенант Александр Родин, развернув взводы в цепь за гребнем высоты, незамеченным подошел к противнику на расстояние 150–200 метров и внезапно атаковал его.
Ошеломленные фашисты бежали, бросив два пулемета. В этой атаке особенно отличился гвардии рядовой Русам Ладыр Имамбаев. Он уничтожил несколько фашистов, был ранен, но в медсанбат не ушел и мужественно сражался с врагом до конца боя.
Но гитлеровцы продолжали наседать. Минут через 30 после сильного огневого налета артиллерии они повторили атаку. На этот раз батальон гвардии капитана Устинова контратаковало до 800 эсэсовцев, подошедших со стороны [193] Вулька Добрыньска. Фашистов поддерживали 3 танка и 2 самоходных орудия.
Несмотря на огонь наших пулеметов, буквально выкашивавших ряды гитлеровцев, они с дикими пьяными воплями вновь и вновь бросались в атаку на горстку измотанных многодневными боями наших воинов. Вскоре эсэсовцам вновь удалось овладеть железнодорожной будкой, но ненадолго. Подошедший на помощь 3-й батальон отбросил фашистов.
В этом бою героический подвиг совершил командир пулеметной роты гвардии старший лейтенант П. Б. Локтионов. В критический момент боя, когда более половины личного состава батальона было убито или ранено, когда все реже становился огонь наших стрелков и вовсе умолкли «максимы» Локтионова, эсэсовцы снова повалили в атаку. Но они рано торжествовали победу. Раненый коммунист Локтионов, напрягая последние силы, подполз к пулемету, расчет которого погиб, и открыл огонь по врагу. В этот момент Локтионов получил второе ранение. Товарищи после боя нашли у пулемета израненное пулями и осколками тело героя. Перед огневой позицией «максима» лежало свыше двух десятков убитых эсэсовцев...
Необычна судьба этого командира. Еще до прибытия в наш полк он был тяжело ранен, лишился глаза и был признан негодным к военной службе. Побывав после госпиталя в родных местах, Пантелей узнал страшную весть — почти все его родные погибли от рук фашистских палачей.
Нелегко ему было после потери глаза вернуться на фронт, добиться назначения в линейную часть. А он добился и очень сердился, если замечал, что ему делают какие-то скидки или же проявляют жалость по отношению к нему.
Как-то на привале незадолго до выхода на Западный Буг пришел я в роту Локтионова. В подразделении нашел образцовый порядок. Поблагодарил ротного за хорошую службу, посоветовал отдохнуть, используя затишье перед боем.
Настроение у Локтионова было отличное. Улыбнувшись, он ответил:
— Вот освободим Европу и отдохнем!
Сказал он это так, словно ему предстояло сбегать к колодцу [194] за водой, а не пройти с боями тысячи огненных верст.
Хорошо помню Локтионова в боях за освобождение Белоруссии. Тогда он командовал еще пулеметным взводом. Однажды взвод получил задание скрытно проникнуть в белорусское село Мосты и из засады обстрелять отходящих фашистов. Добраться до места засады было нелегко. Шли по болоту, с трудом вытаскивая из трясины ноги. «Успеть бы до рассвета», — беспокоился Локтионов. Только успели установить пулеметы — появились гитлеровцы. Взвод отлично выполнил боевую задачу — кинжальным огнем уничтожил несколько десятков фашистов.
Пулеметчики Локтионова гордились тем, что рота считалась в полку одной из лучших, а их командира всегда ставили в пример. Как-то полк развертывался для боя в районе Малорита. Подразделениям предстояло преодолеть открытое поле, обстреливаемое артиллерией и минометами противника. Чтобы не нести липших потерь, я приказал до наступления сумерек конных упряжек из леса на поле не выпускать. Стою на опушке у дороги, наблюдаю за выдвижением подразделений. Вдруг вижу — скачет из леса к полю повозка. Поднял руку, остановил.
— Куда скачешь, — спрашиваю, — почему нарушаешь приказ?
С повозки спрыгнул невысокий, подвижный, точнее даже сказать, юркий старшина 1-й пулеметной роты Савков и лихо доложил:
— Товарищ подполковник! Доставляю боеприпасы по приказу старшего лейтенанта Локтионова!
Знал, хитрец, что фамилия Локтионова смягчит мой гнев. И надо сказать, не ошибся. Махнув рукой, я только и сказал:
— Поворачивай назад!
Пулеметом ротный владел виртуозно, и никто не мог так, как он, во время стрельбы гармонично выбивать дробь — «точка — тире», «точка — тире». Ночью, во время затишья, вдруг на передовой раздавались необычные для слуха «точка — тире». Мы знали — это Локтионов проверяет свои «максимы».
В полку до конца войны, как легенду, рассказывали о последнем бое героя. Ему очень хотелось вернуться с победой домой. Вот что он написал матери 22 июля [195] 1944 года: «Здравствуй, дорогая мама. Сообщаю, что я жив, здоров. Сегодня радостный день в моей жизни. После тяжелых наступательных боев мы наконец-то достигли Государственной границы СССР и перешли реку Буг. Бои продолжаются, надеюсь перенести все тяжести Отечественной войны и вернуться к вам, мои дорогие. Итак, опять вперед!»
Это письмо мать Пантелея получила 29 июля 1944 года, еще не зная, что ее сына вот уже два дня нет в живых.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года П. Б. Локтионову было присвоено звание Героя Советского Союза.
На родине отважного пулеметчика, в селе Ново-Троицкое, установлен памятник. Его именем названа центральная улица и Дом культуры. Есть улица Пантелея Локтионова и в Бресте, где он похоронен...
27 июля наш полк, наступая на направлении главного удара дивизии, повернул на восток и подошел к пригороду Бреста — Тересполю. Пытаясь вырваться из окруженного города, противник во второй половине дня нанес сильный удар танками и пехотой вдоль железной и шоссейной дорог Брест — Варшава.
В это время я находился на наблюдательном пункте — верхнем этаже высокого бетонированного железнодорожного сооружения, напоминающего вышку, откуда отлично просматривалось поле боя. Фашисты, видимо, обнаружили НП, потому что минут через десять после нашего появления на вышке открыли по ней огонь из самоходных орудий.
Не очень-то приятно чувствовали себя все, кто находился рядом со мной, хотя мы и были уверены, что стены вышки выдержат. От близких разрывов снарядов все оглохли. Рот, глаза, уши забило цементной пылью. В щели начал проникать едкий дым от разрывов.
Контратака началась после кратковременного, но мощного огневого налета вражеской артиллерии и минометов. Из рощицы, покрывавшей гребень высоты 141,9, и из села Корощин на 3-й батальон двинулись семь самоходных орудий и танков, стрелявших на ходу. Вслед за ними в лощину скатилась густая цепь пехоты. [196]
Минуты три-четыре нам ничего не было видно, а затем поняли, что толпа солдат противника нахлынула на роты 3-го и частично 2-го батальонов. За первой волной пехоты из-за гребня высоты вывалилась вторая, более многочисленная.
Наши подразделения в упор расстреливали фашистов, волна за волной накатывавшихся на их позиции. Ни на минуту не умолкали трескотня пулеметов и автоматов, грохот разрывов снарядов и мин.
По телефону приказал поддерживавшим нас артиллеристам поставить заградительный огонь. Секунды ожидания показались тогда часами. Да это и понятно, ибо эти секунды как раз и решали судьбу боя. Но вот ударили наши орудия. Перед позициями 3-го батальона остановилась, окутанная дымом, одна, затем другая боевая машина врага — танк это или самоходное орудие, я не мог разобрать.
Командир 3-го батальона доложил по телефону, что идет ближний бой. Затем связь с ним внезапно прервалась.
Связался по радио с командиром 2-го батальона. Майор Хромых спокойно доложил, что батальон отразил две сильные, но, как он выразился, «безалаберные» атаки. «Безалаберность» заключалась в том, что одуревшие от водки фашисты шли в атаку не цепью, как обычно, а толпой.
Батальон готовился к отражению очередной атаки. Хромых просил открыть артиллерийский огонь по подразделениям противника, накапливающимся на левом фланге против 4-й роты, понесшей большие потери.
Доклад майора Хромых немного меня успокоил. Не ясно только было, что происходит в 3-м батальоне — установить с ним связь никак не удавалось.
По звукам же боя мы чувствовали, что главная опасность нависла на участке 3-го батальона.
Наконец отозвалась батальонная радиостанция. Потребовал к микрофону комбата майора Тарнонольского, но его на месте не оказалось. Через несколько минут радист доложил, что комбат «горячий» (по установленному условному коду это означало — убит).
Это сообщение ошеломило меня.
Через несколько минут связисты доложили, что из 3-го батальона приполз израненный красноармеец. Я быстро [197] спустился с вышки, чтобы узнать, что происходит в батальоне. Мокрый от пота и крови, почерневший от дыма и копоти, гвардеец приподнялся, представился:
— Товарищ подполковник, рядовой восьмой роты Пинчук!
В глазах его, жестах неостывшее возбуждение боя. Как многие раненые, он пытался подробно рассказать о бое, героизме товарищей, о своей роте...
Фашисты, по его словам, накапливались в неглубоком овраге в 200–250 метрах от позиции 8-й роты, а затем с дикими воплями и пальбой из автоматов бросались в контратаку, но каждый раз поворачивали назад, неся большие потери.
Поговорив с Пинчуком, я направил в 3-й батальон своего заместителя подполковника Н. И. Овсянникова с задачей возглавить оборону его подразделений. В это время позвонил командир дивизии. Выслушав мой доклад, он сообщил, что наш сосед справа, 234-й полк полковника В. С. Шкурко, атаковал близлежащее село Кобыляны, сосед слева, 113-й полк 38-й стрелковой дивизии, тоже начал активные действия. Это, добавил генерал Кирсанов, облегчит ваше положение.
Вскоре из 3-го батальона позвонил подполковник Овсянников. Он доложил, что батальон удерживает свои позиции. Многие офицеры штаба батальона и связисты выбыли из строя.
— Принимайте командование батальоном! — приказал я и тут же поручил майору Кияшко срочно сформировать штаб 3-го батальона из офицеров и связистов других подразделений.
Прошло часа полтора. Подполковник Овсянников доложил, что перед позициями батальона накапливается пехота противника. Вскинул бинокль, осматриваю позиции противника. И вдруг левее, за тем же гребнем высоты, вижу пять фашистских танков. Ползут в сторону 3-го батальона, а за ними — густая цепь пехоты. Отчетливо вижу зеленые мундиры гитлеровцев с засученными рукавами.
— Журавлев, видишь танки?! Огня, быстрее огня! — крикнул я, волнуясь, начальнику артиллерии.
И на этот раз артиллеристы не опоздали. Через считанные секунды склоны высоты покрылись фонтанами разрывов. Заградительный огонь нашей артиллерии и минометов [198] был весьма эффективен. Ударили уцелевшие противотанковые орудия, застучали пулеметы, отсекая пехоту. Гитлеровцы залегли.
Загорелся один фашистский танк, затем на правом фланге — другой. Остальные повернули назад.
Примерно через час бой на всем участке обороны полка затих. Гитлеровцы, убедившись, что на нашем направлении не прорваться, перенесли свои усилия на северо-запад. Но там они попали под массированные удары нашей штурмовой авиации.
Из 3-го батальона позвонил подполковник Овсянников, доложил, что в подразделениях все в порядке, и попросил разрешения возвратиться на наблюдательный пункт полка. Я разрешил, приказав передать командование начальнику штаба батальона капитану А. С. Богомазову.
Через некоторое время Николай Иванович появился возле нашей вышки — согнувшийся, опирающийся на палку. Лицо землистое, глаза ввалились.
— Ранен? — всполошился я.
Вместо ответа он только огорченно выругался. Оказывается, осколком снаряда он был ранен в ногу, а затем еще и контужен. Я приказал ему немедленно отправиться в медсанбат. Хотя и на время, но очень тяжело было расставаться со своим заместителем. Ведь он и другом был отменным. Поговоришь с ним по душам, поделишься своими радостями и огорчениями, посоветуешься — и настроение улучшится. Тем более что сам Николай Иванович был человеком веселым, не унывающим. В общем, был он настоящим фронтовым товарищем.
Когда бой закончился, я вместе с заместителем по политической части подполковником Десятником прошел в 3-й батальон. Все поле боя было изрыто воронками, кустарники и трава опалены разрывами снарядов и мин.
Нас встречали почерневшие, перевязанные окровавленными бинтами, оглохшие от стрельбы гвардейцы. Командир 7-й роты потерял голос — его команды дублировал ординарец. У всех красные, воспаленные от бессонницы глаза, потрескавшиеся от жажды губы. Да, это были настоящие герои, прошедшие через смерть.
Я понимал, что им необходимо было хотя бы отоспаться. Но даже маленькой передышки мы не могли предоставить — надо идти вперед, преследовать врага. Новый комбат капитан Богомазов поднял бойцов и повел их на новые [199] позиции. Мимо нас проходили люди, полные суровой решимости выполнить любой приказ.
Но не было среди них Героя Советского Союза гвардии майора Абрама Исааковича Тарнопольского. Стояли мы с подполковником Десятником и вспоминали...
Бывало, сколько раз ни появляешься в штабе батальона — никогда не застанешь там Тарнопольского. Спросишь: «Где комбат?» Отвечают: в такой-то роте, проверяет оборудование позиций... В другой раз докладывают: комбат занимается организацией системы огня. В третий... Да разве можно перечислить все, что делал этот энергичный, находчивый, непоседливый человек?!
Как-то, чтобы лучше наблюдать за полем боя, он забрался на чердак полуразрушенного сарая под самым носом у врага. Это был большой риск, ведь фашисты могли легко его обнаружить и уничтожить. Узнав об этом случае, я решил поговорить с Тарнопольским. Упрекал его за гусарство, браваду, никому ненужный, неоправданный риск. Майор сдержанно улыбался, во всем соглашаясь со мной. И с тем, что он, как комбат, не должен лезть без нужды под пули, иначе батальон может быть обезглавлен в самую трудную минуту, согласился.
Согласился, но уже через день подполковник Десятник доложил мне, что комбат 3 при отражении танковой атаки разместил свой наблюдательный пункт в траншее бронебойщиков...
Мы знали Абрама Исааковича как командира, умеющего перехитрить врага, не боявшегося, а искавшего трудностей и опасностей. Именно искавшего, это точнее всего определяет его характер.
Звания Героя Советского Союза А. И. Тарнопольский был удостоен за форсирование Днепра. На правый берег он переправился с головной ротой вслед за штурмовой группой лейтенанта Курманова. Прямо из воды пошел вместе с гвардейцами врукопашную. Фашисты были выбиты из окопов. Закрепившись, горстка храбрецов под командованием Тарнопольского в течение дня удерживала выгодный рубеж, обеспечивая переправу главных сил батальона, а затем и полка...
Стояли мы с Иосифом Исааковичем Десятником, горевали об отважном комбате и не знали, что через несколько часов в бою на подступах к Бресту будет тяжело ранен и сам Иосиф Исаакович Десятник, мой боевой товарищ и [200] друг, прекрасной души человек. Подполковник Десятник по возрасту был значительно старше меня, имел большой жизненный опыт. Анализируя впоследствии события тех дней, я приходил к выводу, что, если бы не его помощь, знание людей и умение незаметно, не подавляя воли других, тактично воздействовать на них, я вряд ли справился бы с обязанностями командира полка, не имея вначале достаточного опыта воспитания подчиненных в сложных условиях фронтовой жизни.
Помню, вскоре после того как принял полк, вызвал я майора Хромых и начал разносить за беспорядки на марше. Сам распетушился, человека обидел тем, что не особенно выбирал выражения при разговоре.
Во время этой сцены Десятник не произнес ни слова. Но я успел перехватить на себе его неодобрительный взгляд.
Когда мы остались одни, Иосиф Исаакович вдруг улыбнулся и как-то просто, по-дружески спросил:
— Ну, что, выговорился? А теперь сам послушай. В том, что комбат допустил промах, сомнения нет. Но кто дал нам право унижать за это его личное достоинство? Устав нам такого права не дает. Вот мы с тобой оскорбили человека, обругали, а ему через час идти в бой. С каким настроением он пойдет? Думаю, что надо позвонить ему и найти какую-то форму извинения...
Скажу откровенно, покраснел я от его слов, как мальчишка. Но совета послушался. И впредь вел себя сдержаннее.
Постоянное общение с личным составом давало Десятнику возможность своевременно влиять на все стороны жизни подчиненных. Особое внимание уделял он вопросам питания и обеспечения людей полка всем необходимым.
Бывало, частенько в минуты затишья Десятник вдруг подойдет и скажет:
— Давненько мы в батальоне Устинова не были. Давай сходим...
«Давненько» — это дня два-три. Но всякий раз, когда мы бывали среди офицеров, сержантов и солдат, получали ни с чем не сравнимый заряд бодрости. Во время бесед люди высказывали очень много интересных мыслей, ценных предложений, так как велись эти беседы непринужденно, душевно. Так уж умел их направить подполковник [201] Десятник, хорошо знавший людей в подразделениях, державший в памяти множество подробностей о них.
Иосиф Исаакович хорошо чувствовал обстановку в бою. В трудные для полка минуты смотришь, а он уже исчез с наблюдательного пункта и вскоре звонит из батальона, роты или батареи, — словом, оттуда, где кипит самый жаркий бой. Обычно такие звонки сопровождались просьбами подбросить «огурчиков» на такую-то батарею или же подбавить «огоньку»...
Много внимания замполит уделял обобщению и пропаганде боевого опыта. Во время одной из вражеских контратак произошел такой случай. Фашистский танкист, пытаясь уничтожить отважного воина рядового Курмалиева, долго и усердно утюжил его окоп. Но боец отрыл окоп по всем правилам инженерного искусства и остался невредим. Узнав об этом, Десятник дал указание взводным агитаторам провести беседы на тему «Вот что значит хороший окоп». Он сам обошел батальоны и проинструктировал агитаторов.
Как-то я стал замечать, что к концу дня подполковник Десятник начинает прихрамывать. В чем дело, забеспокоился я. Секрет открыл комсорг полка Сережа Гришаев. Оказывается, открылась у замполита старая рана. Пришлось настоять, чтобы Десятник обратился к врачу.
И вот Иосиф Исаакович получил новое ранение, которое разлучило нас. Расставание было для нас обоих очень трудным — крепко, очень крепко мы подружились. Прощаясь, Десятник обещал снова вернуться в полк. Но сделать это ему не удалось...
Работая после войны в архиве, я узнал, что в дни самых напряженных боев увеличивался приток заявлений в партию. Так, в период с 17 по 27 июля 1944 года наша дивизионная парткомиссия приняла: в члены ВКП(б) — 14, в кандидаты — 16 гвардейцев 239-го стрелкового полка.
Кто же вступал в партию в дни самых ожесточенных сражений? Кто эти люди? Каковы их боевые дела?
Коротко расскажу хотя бы о некоторых из них.
В члены ВКП(б) мы приняли связиста ефрейтора Владимира Бережного. Храбрый воин, награжден медалью «За отвагу». В наступлении его линия связи работала [202] бесперебойно. Только за один день — 17 июля устранил под огнем противника десять порывов.
Под стать ему и разведчик гвардии ефрейтор Алексей Митрохин. При захвате контрольного пленного был в группе прикрытия и убил трех фашистов.
Да, в партию шли воины, беспредельно преданные нашей Советской Родине и готовые защищать ее с оружием в руках до последней капли крови. В основном это были представители боевых подразделений, которые непосредственно участвовали в боях, лицом к лицу сталкиваясь с врагом. Они служили примером мужества и отваги для всех беспартийных. Коммунисты полка знали, что у них была только одна привилегия по сравнению с беспартийными — первыми подниматься в атаку на врага.
Вспоминается такая картина. Ночь. Стихает бой на западном берегу Буга. Все реже и реже доносится гром орудий, становится слышен всплеск волн.
Я с трудом отыскал сарай на берегу реки, где при свете коптилки заседала парткомиссия. Рассматривались заявления о приеме в партию отличившихся в боях гвардейцев нашего полка.
Бойцы еще не обсохли, мокрые. Лишь несколько часов назад они в числе первых переправились через Буг. А впереди — упорные бои, и воины хотят драться коммунистами, быть первыми всегда и всюду.
Разобраны заявления гвардии красноармейцев В. Завалтшева, И. Бухтиярова, Г. Армяновского, офицера В. Соколова. На поле боя они доказали свою верность Родине и беззаветную преданность делу партии. Эти товарищи единогласно были приняты в ряды ВКП(б).
После отражения атак гитлеровцев, пытавшихся вырваться из блокированного Бреста, полк был отведен в тыл на короткий отдых. Появилась возможность подвести итоги последних боев, разобраться, кто как воевал.
Вместе с другими подразделениями отметили мы отвагу и мужество личного состава полковой противотанковой батареи. Артиллеристы подбили два танка и четыре бронетранспортера. Находясь на левом фланге полка, батарея была слабо прикрыта стрелковыми подразделениями. Поэтому ей приходилось порой вести борьбу не только с бронецелями, но и с вражеской пехотой, врывавшейся [203] на ее позиции. Но каждый раз артиллеристы уничтожали врага.
После боя в батарее остались два орудия и только одна треть людей. Сам командир батареи, кавалер четырех боевых орденов, капитан Денис Григорьевич Костюк был контужен.
После боев за Брест мы впервые за время войны перед строем полка, в торжественной обстановке вручали красноармейцам, сержантам и старшинам ордена Славы, которыми награждались воины, исключительно храбро сражавшиеся в бою.
Накрытый красным сукном стол. Замерли в торжественном молчании шеренги батальонов. Помощник начальника штаба полка по учету майор М. Н. Пупков зачитывает приказ о награждении, называет фамилии, а я прикрепляю подходящим к столу орден Славы III степени. Всех награжденных я хорошо знал и при вручении наград в нескольких словах напоминал стоявшим в строю, за какие боевые дела они награждены, а затем поздравлял отличившихся и желал им дальнейших успехов в борьбе с фашизмом.
Более тридцати лет прошло с тех пор. Но я и до сих пор отчетливо помню выражение лиц многих из награжденных, помню подвиги первых кавалеров ордена Славы.
Кто же они, чем отличились? Ефрейтор Александр Чугай. Разведчик. 24 июня 1944 года первым переплыл под огнем врага реку Припять, убил в траншее несколько фашистов, а обер-ефрейтора захватил в плен.
Наводчик Филипп Лавренко был ранен, но продолжал вести огонь из орудия, пока не была отбита контратака противника. При попытке врага захватить орудие убил двух солдат противника.
Не переставали мы восхищаться и подвигами Шайхула Гарифулина. Этот санитар только в те дни вынес с поля боя 26 раненых вместе с оружием.
Большинство награжденных были прославленными ветеранами полка, участниками сражений под Сталинградом, на Орловщине, на Днепре и под Брестом. Их имена знали не только в полку, но и в дивизии.
В один из дней к нам в полк приехали командир дивизии генерал А. В. Кирсанов, начальник штаба дивизии полковник М. И. Шеремет и начальник политотдела полковник П. Г. Гнилуша. После вручения орденов и медалей [204] офицерам полка комдив провел совещание, на котором сделал подробный разбор прошедших боев и дал высокую оценку действиям полка под Брестом.
Быстро пролетело время короткого отдыха. После пополнения частей личным составом, боевой техникой дивизия была введена в бой севернее города Седлец и начала успешное наступление в направлении Жебрувка, Ромбеж, Добре, Гленбочизна. За несколько дней мы продвинулись до 70 километров. Затем после некоторой перегруппировки части дивизии наступали в направлении Мионсе, Круше (южнее города Тлущ). 14 августа соединение вышло на рубеж Марянин, Ядвинин.
И тут продвижение наших частей было приостановлено. После уточнения задач и некоторой паузы в боевых действиях 239-й полк получил приказ наступать в направлении фольварк Барки, Рощеп. Правее на Тлущ наступал 1297-й полк 160-й стрелковой дивизии, левее — 237-й полк нашей дивизии.
Ставя мне задачу, генерал Кирсанов сказал:
— Учти, Горб! У противника появились танки. Поэтому все противотанковые средства, в том числе и приданную батарею, надо держать в боевых порядках стрелковых рот. В случае чего помогу своим противотанковым резервом. Думаю, что на подступах к Варшаве гитлеровцы будут драться особенно отчаянно.
Утром 15 августа после короткого огневого налета 2-й и 3-й батальоны поднялись в атаку. Но на них тут же обрушился пушечный и пулеметный огонь танков, бронетранспортеров и самоходных орудий противника, которые были очень искусно замаскированы в кустарниках за железнодорожной насыпью.
— Где же ваши «глаза и уши»? — обрушился я на начальника разведки полка капитана В. А. Долганёва.
— Так фашисты же маневрируют, не стоят на месте, их трудно засечь, — оправдывался тот.
Сосед справа, 1297-й стрелковый полк, также успеха не имел.
— Батальон Молодова преодолел реку Ценка и овладел селом Клембув, — сообщил мне по телефону командир 237-го полка подполковник Кусенко. А потом добавил, что две роты батальона смяты шестью «тиграми» и батальоном пехоты, подброшенной на бронетранспортерах. [205]
В голосе Юрия Миновича Кусенко, которого обычно даже в напряженные минуты боя не покидало чувство юмора, слышались тревога и озабоченность.
Вечером из штаба дивизии сообщили: «Противник с целью не допустить выхода наших войск на рокадную шоссейную дорогу Варшава — Вышкув и обеспечить занятие своими частями Варшавского укрепленного района выдвинул на Тлущ и южнее города танковые дивизии СС «Викинг» и «Мертвая голова».
Впервые в своей боевой истории 239-му стрелковому полку пришлось прорывать оборону врага, огневую мощь которой составляли зарытые в землю тяжелые танки, самоходные орудия и бронетранспортеры. Каждый метр прорыва такой обороны стоил больших жертв. И все-таки мы, хотя и медленно, но продвигались.
Для уничтожения как зарытых в землю, так и контратакующих танков противника кроме артиллерии, выдвигаемой на прямую наводку, в стрелковых ротах из наиболее смелых и опытных воинов создали группы истребителей танков, вооруженных противотанковыми ружьями, гранатами, бутылками с горючей смесью «КС».
В течение 4 суток, днем и ночью, не прекращались кровопролитные бои в этом районе. Самым трудным делом для нас и других частей 70-й армии была борьба с тяжелыми танками эсэсовских частей, которые составляли основу их мощи.
В районе Тлущ подразделения полка за 4 дня наступления уничтожили свыше 300 эсэсовских солдат и офицеров, подбили и сожгли 7 тяжелых танков и захватили исправными 2. Было разбито более 10 орудий, около 30 пулеметов.
18 августа наша разведка в полосе полка обнаружила сосредоточение до 20 танков и до 30 бронетранспортеров с пехотой в лесу южнее села Козлы, на удалении двух километров от переднего края. К этому времени мы вышибли эсэсовскую мотопехоту с выгодных позиций западнее фольварка Барки.
— Раз они подтянули к линии фронта танки — жди контратаку, — закончил свой доклад капитан Долганёв.
На НП полка без моего вызова (а это означало, что случилось что-то необычное) прибежал начальник штаба полка майор Кияшко.
— Перед соседом слева обнаружено сосредоточение [206] танков. Нет сомнения, фашисты вот-вот начнут контратаку! — волнуясь, доложил он.
Срочно вызвали командиров полковых артиллерийских батарей капитанов Д. П. Кучеренко и Д. Г. Костюка, а также командира приданной батареи 154-го артиллерийского полка Героя Советского Союза капитана Г. Д. Завгороднего.
Майор И. И. Журавлев и командир поддерживающего нас дивизиона Герой Советского Союза майор И. А. Пахолюк, расстелив карты на бруствере окопа, уже оживленно обсуждали вопрос борьбы с танками врага.
Через несколько минут Журавлев доложил свое решение.
— Все батареи оставить на месте, кроме орудий Завгороднего. Их надо переместить вперед, за насыпь железной дороги.
— Быть по сему, — одобрил я решение начальника артиллерии.
Перестраиваться не было времени. Батареи Костюка, Кучеренко, Завгороднего и батальонные пушки — это наш первый рубеж противотанковой обороны. Второй рубеж — дивизион Пахолюка, расположенный на закрытых позициях западнее Ядвинка. На этом же рубеже, севернее Пахолюка, я решил развернуть роту противотанковых ружей капитана К. А. Исакова и роту автоматчиков лейтенанта В. А. Ковалева.
В подразделения был передан приказ глубже зарываться в землю. Майору Кияшко я поручил проверить готовность противотанковой обороны на втором рубеже.
Оставалось выяснить положение с боеприпасами. Только подумал об этом, как на НП появился начальник артвооружения полка старший лейтенант Уриэль Знойкин. Удивительный человек: всегда, как только нужен, тут как тут.
— Мало кумулятивных и подкалиберных снарядов, — доложил он.
Чтобы поправить положение, Знойкин попросил у меня трофейный бронетранспортер — съездить на дивизионный склад.
— Душу из них вытрясу, а снаряды будут, — заверил он.
— Доставьте прямо на огневые позиции! — приказал я. [207]
Через несколько часов томительного ожидания гитлеровцы начали артналет, затем в контратаку двинулись пять тяжелых танков и батальон пехоты. Один танк сразу же подбили артиллеристы Завгороднего. Гитлеровцы повернули назад.
— Это разведка боем, — резюмировал майор Журавлев. — Цветики, а ягодки впереди.
Через полчаса фашисты предприняли контратаку пятнадцатью «тиграми», пятью самоходками, за которыми двигалось до двух батальонов мотопехоты. Бой длился несколько часов. Несмотря на огромные потери, эсэсовцы упорно рвались к насыпи железной дороги.
Боевые порядки 4-й и 6-й стрелковых рот были дважды отутюжены танками врага, но гвардейцы выстояли. Отсекли пехоту от боевых машин. Хорошо отрытые щели и окопы надежно спасали людей от танковых гусениц. Командир 4-й роты капитан Н. Е. Мокрецов впоследствии шутил:
— После этой глажки нам сам черт не страшен...
В ходе боя расчеты орудий сержантов коммуниста И. П. Мартынова и комсомольца комсорга батареи В. А. Петрова подбили по одному танку. Из подбитых танков были взяты пленные. Один из них показал, что он механик-водитель танка 5-й роты танкового гренадерского полка «Викинг» дивизии СС. Далее пленный рассказал: «Накануне утром в роте, которая действовала только в полосе дивизии, было 16 танков. К вечеру, когда началась контратака, в роте танков осталось только 6»{10}.
Несмотря на трудные, кровопролитные бои с танками и мотопехотой дивизии СС «Викинг», подразделения полка сохранили высокий наступательный порыв и боевую активность.
Вспоминаю один из боевых эпизодов тех дней. Утром 20 августа 2-й батальон, выдвинувшись несколько вперед, вел огневой бой за линией железной дороги в районе села Круше, остальные подразделения действовали несколько правее. Наблюдательный пункт полка располагался на высоте 101,3, западнее Ясеницы.
Все наши попытки продвинуться вперед встречали яростное сопротивление врага. Снарядов и мин фашисты не жалели, но особенно большие неприятности причиняли [208] нам крупнокалиберные пулеметы, установленные на бронетранспортерах. Внезапно появляясь то на опушке леса, то на гребне высоты, они шквальным огнем обстреливали наши роты. Артиллерийский бог полка И. И. Журавлев с раннего утра находился в боевых порядках подразделений, расставляя противотанковые орудия на случай очередной танковой контратаки.
Мы знали, что противник обычно действовал по шаблону. Перед контратакой он наносил короткий, но мощный огневой удар артиллерией и минометами, а затем уже появлялись танки и пехота.
Однако на этот раз враг отказался от шаблона и этим самым ввел нас в заблуждение. В самый неподходящий момент, когда мы еще не успели окопаться, из ближайшей рощи на предельной скорости выскочили 5 тяжелых танков «тигр», 4 самоходные установки «пантера», до полутора десятка бронетранспортеров с пехотой и устремились на позиции 2-го батальона.
Полковое начальство в это время тихо-мирно завтракало в тени деревьев. Вдруг над нами с воем пронесся снаряд. Первым сообразил, в чем дело, только что вернувшийся с передовой майор Журавлев.
— Бьют прямой наводкой из танков, — безапелляционно заявил он.
Все бросились к укрытиям. И вовремя, так как несколько снарядов разорвалось у нашего наблюдательного пункта. Я прыгнул в ближайшую щель и не успел опомниться, как тут же кто-то на меня навалился сверху. Рядом раздался взрыв, страшный треск, щель обвалилась, и нас засыпало землей.
Обстрел прямой наводкой продолжался еще несколько минут. Когда все стихло, я начал шевелиться, ощупывая себя. Не ранен ли? Нет, только рот, глаза, уши забиты землей. С трудом приподнялся и вылез из траншеи, плохо соображая, где я и что со мной. А кругом разрывы снарядов и мин, трескотня пулеметов и автоматов. В голове гудело. Едкий дым ел глаза.
Мной овладело какое-то странное желание: завалиться на траву — и будь что будет. Я пересилил себя. Надо быстро во всем разобраться и немедленно восстановить управление подразделениями.
Отыскал связистов. Они вертят ручки телефонов, но трубки молчат. [209]
— Быстро на линии! — приказал я.
Остановил несколько пробегающих мимо раненых, потребовал доложить, что произошло.
Оказывается, через наши боевые порядки прорвались два «тигра» с группой мотопехоты. Снаряды сорокапяток-»полковушек» не смогли пробить их брони. Остальные танки атаковали позиции наших соседей.
Наконец восстановлена связь. По всем ее линиям и радиосетям только и слышно — «тигры», «пантеры», «фердинанды»...
Я всегда требовал, чтобы мои подчиненные при первой же возможности окапывались. Надежно и основательно. Независимо от того, какой предстоял бой — затяжной или короткий.
И все-таки нередко можно было встретить в боевых порядках бойцов, не имеющих своего окопа. Но в этот раз все офицеры и красноармейцы полка, где бы они ни были: на командном или наблюдательном пункте, у батальонных кухонь, — все поспешно зарывались поглубже в землю.
Даже полковые разведчики, которые с презрением относились к лопате, окапывались в поте лица. С «тиграми» шутки плохи! Наблюдая, как люди «грызут» землю, запасаются противотанковыми гранатами, бутылками с горючей смесью, я подумал, что никто из них не отступит. Будут стоять насмерть!
Тем временем на направление движения прорвавшихся танков майор Журавлев уже выдвинул полковую 76-мм батарею. Но справится ли она с ними?
С замиранием сердца следили мы за этим поединком. Наша батарея все-таки заставила «тигров» повернуть вправо, а там они попали под огонь противотанковых пушек из армейского резерва и были подбиты.
Ко мне привели пленного танкиста-эсэсовца. Он был в полуобгоревшем комбинезоне, дрожал всем телом и непрерывно твердил: «Матка боска, матка боска...»
— Вы поляк? — спросил я через переводчика.
— Нет, нет, — залопотал фашист, — я баварец...
Допрашивать пленного не стали, потребовали только, чтобы сообщил, из какой он части. Оказалось, что и на этот раз мы сражались с отборными фашистскими войсками. Непосредственно перед нашим полком действовал усиленный танками и артиллерией 10-й мотополк СС [210] «Германия». Командовал этим полком бывший личный адъютант Гитлера штандартенфюрер Гаргайс.
После отражения контратаки я с благодарностью подумал о начальнике артиллерии полка майоре Журавлеве. Трудно ему приходилось в боях, большое у него хозяйство, сложное. Только в непосредственном подчинении были две артиллерийские и одна минометная полковые батареи.
Чтобы надежно управлять этими подразделениями, нужна была хорошая связь с ними. Ее у Журавлева не было. Мы пошли ему навстречу, и через месяц он имел отлично сколоченную группу управления (нештатную) со средствами проводной связи. Для нее тут же родилось и название: «Штаб Журавлева». Что ж, штаб так штаб. Скажу только, что он нас неоднократно и здорово выручал в трудную минуту.
...Отразив контратаки эсэсовских танковых подразделений и нанеся им чувствительные потери, полк и его соседи развивали наступление в направлении Трояны, Малополе, Колокув, Рейентувка.
Хочется отметить хорошую организацию партийно-политической работы в этих боях. Прежде всего очень активно работали агитаторы. Они воодушевляли товарищей личным примером, показывая образцы героизма, мужества и самопожертвования. Это были по-настоящему первые помощники командиров и политработников в бою.
В боях на высоте 156,8 в районе Тлущ отличился агитатор красноармеец Петр Ехно. Огнем из пулемета он отбил четыре контратаки противника и уничтожил несколько фашистов. Когда его пулемет разбило миной, Ехно открыл огонь по врагу из трофейного пулемета и заставил гитлеровцев отойти.
Доводя до личного состава боевые задачи своего подразделения, сводки Совинформбюро, приказы Верховного Главнокомандующего, участвуя в пропаганде опыта отличившихся в бою, агитаторы призывали красноармейцев еще крепче бить ненавистного врага, быстрее очищать землю братской Польши от фашистского ига.
Большая работа проводилась в полку с целью популяризации героев через дивизионную газету, листовки, письма-летучки, которые агитаторы доводили до бойцов. В разгар боев с эсэсовскими частями в полку было отпечатано на машинке 16 писем-летучек. В одном из них, [211] например, рассказывалось: «Во время контратаки противника немецкий танк проходил в 15 метрах от офицера Приезжего, который бросил в него гранату и повредил гусеницу. Танк завертелся на одном месте. Тогда бронебойщик Яковенко из противотанкового ружья поджег этот танк...»
Там, где было особенно трудно, где, казалось, вот-вот дрогнут гвардейцы, не выдержат натиска бронированных машин противника, звучали, как правило, слова: «Коммунисты, вперед!» Да и без этого призыва коммунисты первыми поднимались в атаку на врага, пренебрегая смертельной опасностью. Наблюдая за полем боя, я видел, как парторг пулеметной роты лейтенант Александр Баранов в самый критический момент боя, когда выбыл из строя расчет нашего «максима», бросился к пулемету, откатил его на более выгодную позицию и метким огнем отсек пехоту врага от танков.
Всему личному составу мы ставили в пример парторга стрелковой роты Епмурзу Кокоева — человека необычайной храбрости. В атаке он всегда шел впереди бойцов роты, увлекая их за собой. Командир роты, зная, что Епмурза уже и так весь изранен (он имел пять ранений), пытался подчас уберечь его от опасности. На это Кокоев обижался. «Парторг я или не парторг?» — кричал он своим гортанным голосом. И всегда был впереди атакующих. Во время августовских боев он из своего пулемета уничтожил до 30 гитлеровцев.
Кто из ветеранов, видевших храбрых парторгов и комсоргов в бою, не подписался бы под стихотворением поэта В. Карпеко, посвященным этим бесстрашным людям:
Упал убитым первый тот,Да, наши взводы безудержно шагали на запад. И впереди их цепей и колонн шли вместе с командирами парторги [212] и комсорги. А если они падали, скошенные пулей, одного героя сменял другой...
В последних числах сентября дивизия перешла к обороне, а полк вывели во второй эшелон. 30 сентября 1944 года к нам прибыл член Военного совета 70-й армии генерал-майор Савков в сопровождении командира дивизии для вручения гвардейского Знамени. Об этом мы были предупреждены заблаговременно. С самого утра чистились, мылись, брились. Прикрепляли к гимнастеркам боевые ордена и медали. Там, где каким-то чудом удавалось раздобыть утюг, образовывались очереди.
Знамя вручали перед строем полка в торжественной обстановке. В заключение ритуала я громко читал текст гвардейской клятвы — Военной присяги. За мной ее слова повторял весь личный состав полка. Потом на виду у всех я, преклонив колено, поцеловал алое полотнище знамени...
В первых числах октября началась подготовка к частной наступательной операции фронта силами 70-й и 47-й армий. Цель операции — разгромить группировку противника, удерживающую плацдарм в междуречье Вислы и Буга. На плацдарме кроме других соединений оборонялись части хорошо знакомой нам танковой дивизии СС «Викинг».
Передний край первой позиции главной полосы обороны врага проходил на рубеже Загробы, канал Крулевски, Непорент, Александрув, Венгерские Конты, Томашув. Вторая траншея этой позиции была оборудована по восточной опушке леса Яблонна.
Наш полк получил задачу: прорвать оборону противника на участке Александрув, высота 89,4 (участок прорыва — около 800 метров), уничтожить противостоящего противника на первой позиции и развивать наступление в направлении разъезд Велишев (16 километров севернее Варшавы). Справа наступали части 165-й стрелковой дивизии, слева — 237-й полк нашей дивизии. На усиление мы получили небывалое доселе количество артиллерии — четыре дивизиона 208-го и 154-го артиллерийских полков, дивизион 876-го гвардейского минометного полка и 77-й отдельный противотанковый дивизион.
Ведя разведку, мы убедились, что гитлеровцы, оборудуя главную полосу обороны, потрудились неплохо. Они [213] создали развитую систему траншей и ходов сообщения, проволочных заграждений и минных полей. Только на участке прорыва нашего полка было обнаружено четыре дзота, три врытых в землю танка, два противотанковых орудия, более 10 пулеметов. На плацдарме противник имел значительное количество артиллерии, в том числе несколько батарей шестиствольных реактивных минометов.
Нам было также известно, что войска противника на плацдарме поддерживаются тяжелыми дальнобойными батареями с левого берега Вислы, из пригорода Варшавы, а также из района крепости Модлин.
Как установили разведчики, противник нам противостоял довольно именитый — 9-й мотополк СС «Вестланд», которым командовал штандартенфюрер СС Мюлленкамп — человек, неоднократно обласканный и награжденный Гитлером.
Мы хорошо знали, что враг перед нами сильный, опытный, и он, несомненно, окажет упорнейшее сопротивление. Поэтому подготовка к прорыву проводилась заблаговременно и с особой тщательностью.
Командир дивизии генерал-майор А. В. Кирсанов и начальник штаба подполковник М. И. Писковитин на специально оборудованном макете района предстоящих боевых действий провели занятия с командирами стрелковых и артиллерийских полков. При этом до мельчайших деталей были отработаны вопросы взаимодействия пехоты, артиллерии и саперов. Было уточнено, кто что должен делать до начала наступления, в период артиллерийской подготовки и в ходе атаки пехоты за огневым валом. Проигрывались на макете местности и на картах также возможные варианты контратак противника.
После занятий в штабе дивизии я поставил задачи командирам батальонов, а затем на местности отработал вопросы взаимодействия с командирами батальонов, артдивизионов, начальником артиллерии полка, командиром приданной саперной роты.
Отработаны были такие важные вопросы, как уничтожение и разрушение огневых точек и НП противника орудиями прямой наводки, порядок движения атакующей пехоты за огневым валом, вызовы и перенос огня по рубежам огневого вала, порядок преодоления минных полей и проволочных заграждений противника. [214]
Надо сказать, что за первой позицией гитлеровцев простирался большой лесной массив Яблонна. Нас беспокоил вопрос, а как противник будет применять танки и бронетранспортеры в лесу? И как там с ними вести борьбу?
— В лесу, да еще ночью, танк слепой, — спокойно сказал майор Хромых. — В это время и надо его бить!
— А чем бить? Наши пушки в лесу тоже слепые, — возразил ему майор Журавлев.
— Вот тут и надо использовать противотанковые ружья, гранаты и бутылки, — заметил майор Кияшко.
Подведя итог этому полезному спору, я поставил задачу командиру отдельного истребительно-противотанкового дивизиона майору Николаю Марковичу Мозговому. Предупредил, чтобы его орудия не отставали от пехоты. Рядом с ними пехотинцы чувствуют себя более уверенно. Поставил задачи и командирам других подразделений.
Тем временем разведчики капитана М. И. Турчанинова (он сменил капитана Долганёва) вторую ночь безуспешно пытались взять «языка». А нам очень нужен пленный из района Александрув. Важно было уточнить многие детали обороны врага на этом участке.
Личный состав полка немало потрудился в эти дни над совершенствованием наших позиций в инженерном отношении: от КП полка до первой траншеи можно было пройти теперь по ходам сообщения не пригибаясь, в полный рост. За ночь каждый красноармеец отрывал по 6–8 метров траншеи или хода сообщения.
— От мозолей уже ладони не сгибаются, — жаловались некоторые пехотинцы и продолжали неистово вгрызаться в землю.
В батальонах и ротах проведены были партийные и комсомольские собрания. В роты разосланы подробнейшие данные о противнике. В беседах агитаторы рассказывали, какие зверства на нашей и на польской земле чинили эсэсовцы из дивизии «Викинг». Поэтому призыв был один — уничтожать фашистскую гадину, не дать ей уползти за Вислу.
Накануне наступления 9 октября я и все мои заместители направились в подразделения. Я со своим ординарцем [215] Иваном Трофимовичем Тараном пошел в 4-ю стрелковую роту на партийное собрание. Ротная партийная организация состояла из 5 коммунистов.
Повестка дня, как всегда, выражала главное: «О задачах коммунистов в предстоящем наступлении». После краткого доклада командира роты коммуниста Н. Мокрецова слово взял немолодой уже сержант помкомвзвода И. Конин.
— Перед нами действуют эсэсовцы, настоящие звери, — говорил он. — Их надо во что бы то ни стало уничтожить. А как это лучше сделать? Впереди лес, кустарник. На этой местности танки врага сподручно бить противотанковыми гранатами. Но их дали в два раза меньше, чем просили. Значит, надо использовать бутылки с зажигательной смесью.
Потом поднялся пулеметчик коммунист В. Рожко.
— Я, — заявил он, — первым поднимусь в атаку с призывом «За Родину!»... Грунт здесь, — продолжил он, — песчаный. Пулемет часто забивается песком и отказывает. Керосину или бензину для промывки нет. Надо достать обязательно.
Санинструктор роты В. Юхнов, носивший огромную с проседью бороду, немного заикаясь, пожаловался, что мало перевязочных материалов.
В заключение короткого собрания парторг роты старший сержант М. Каплин распределил партийные поручения: коммунистам Рожко, Конину и Ковалеву, находясь во взводах, первыми подняться в атаку и увлечь за собой стрелков. В ходе наступления всем членам партии быть впереди.
На этом партийном собрании я многое почерпнул для себя. По-новому взглянул и на некоторые наши недоделки.
Непосредственно перед наступлением штаб полка, работники тыла, медслужбы трудились всю ночь — устраняли недостатки, подсказанные коммунистами и комсомольцами рот. А ведь до этого казалось, что уже все сделано, все готово.
В нашем полку было в тот период 132 коммуниста и 176 комсомольцев. Огромная сила! И эту силу мы старались максимально использовать для достижения успеха в предстоящих наступательных боях. [216]
...Артподготовка. Земля содрогалась от разрывов снарядов, обрушившихся на врага. Облака дыма и пыли все больше сгущались, и вскоре мы уже ничего перед собой не видели.
Стрелки часов, как назло, движутся очень медленно. Бездействие мучительно, поскорее бы в бой...
Наконец-то! Даю сигнал в атаку и на перенос огня в глубину обороны врага, к опушке леса. Взвились ввысь зеленые ракеты.
Пехотинцы и саперы выскочили из траншей и, пригнувшись, стреляя на ходу, побежали вперед.
Артиллерия врага пока молчит. Видимо, неплохо поработали наши батареи, уничтожили огневые точки гитлеровцев.
Атакующие цепи скрылись в тучах пыли и дыма. Тут же послышались взрывы гранат во вражеских траншеях. Через несколько минут комбаты доложили, что подразделения, следуя за огневым валом, прошли вторую траншею и ворвались в лес Яблонна. Я вздохнул свободнее. Если бы противник остановил нашу пехоту перед опушкой леса, пришлось бы все начинать сначала...
Из доклада начальника штаба майора Кияшко узнал, что соседи справа и слева также быстро продвигаются вперед.
Обрадованный первым успехом, я приказал свернуть наблюдательный пункт и бегом бросился вперед. К этому времени тучи пыли и дыма немного рассеялись. Из глубины леса доносился знакомый гул ближнего боя: то усиливалась, то затихала ружейно-пулеметная стрельба, ухали разрывы гранат, коротко крякали орудия, сопровождавшие пехоту, торопливо чавкали батальонные минометы.
Первая траншея врага, обшитая хворостом и досками, была разрушена. На дне ее много убитых фашистов. Кажется, нет такого места, куда бы не угодил снаряд. Все изрыто, исковеркано.
И все же в тот момент, когда мы уже приближались к опушке леса, из развалин блиндажа вдруг застрочил пулемет. Два радиста, бежавших рядом, были ранены.
Укрывшись в воронках, мы открыли огонь по блиндажу, но безрезультатно. Несколько в стороне на рысях проносилась конная упряжка, тащившая 76-мм полковое орудие. Майор Журавлев сразу же послал связного с [217] приказом развернуться и уничтожить пулемет, заставивший нас залечь.
Но до того как это орудие произвело первые выстрелы, вражеский пулеметчик успел ранить еще четырех человек и вывести из строя лошадей упряжки. Первым же выстрелом из орудия пулемет был уничтожен, и мы двинулись дальше.
На опушке леса я развернул свой наблюдательный пункт. И сразу же по установившейся в полку традиции ко мне начали подходить раненые солдаты с записками командиров батальонов и рот, в которых кратко излагалась суть подвига и ходатайство о награждении.
Запомнился мне высокий, жилистый, немолодой солдат. Он шагнул ко мне и громовым басом доложил:
— Гвардии рядовой Бакуменко изничтожил в лесу двух эсэсовцев и направляется в тыл по случаю ранения!
Неторопливо, деловито боец рассказал, как он, пробираясь в густом молодом ельнике, неожиданно столкнулся с двумя здоровенными эсэсовцами. Упав под дерево, Бакуменко быстро перекатился в сторону. В тот же миг пули буквально срезали деревцо. Но солдата там уже не было. Пока фашисты строчили из автоматов по пустому месту, Бакуменко не спеша, целясь наверняка, уложил наповал одного, а затем вдогонку послал пулю второму эсэсовцу. Вскоре солдат был ранен осколком снаряда.
Михаила Бакуменко я хорошо знал еще раньше. Он был ездовым, подвозил боеприпасы. После одного из полковых смотров конского состава и обозов я вручил ему медаль «За боевые заслуги». Его лошади, повозка, сбруя были в отличном состоянии. На этот раз от имени Президиума Верховного Совета Союза ССР я вручил бойцу медаль «За отвагу» и пожелал ему побыстрее выздороветь и возвратиться в родной полк. На прощание Бакуменко сказал, что хотя он и убил двух эсэсовцев, но пличный план войны» еще не выполнил и в полк обязательно вернется.
И подумалось мне тогда, что действительно было бы очень хорошо, если бы каждый солдат имел свой личный план и уничтожил хотя бы одного-двух врагов.
Перед наступлением, например, командир взвода 45-мм пушек старшина Мартынов заявил на партийном [218] собрании, что он и его подчиненные обязательно удвоят счет уничтоженных ими лично фашистов. Как только дан был приказ наступать — в первых рядах атакующих были и эти два орудия. Боясь опоздать, лихой артиллерист, обогнав пехоту, выкатил свои пушки ко второй траншее противника и открыл огонь. Эсэсовцы подобрались к орудиям Мартынова и попытались захватить их. Но артиллеристы не дрогнули. Вначале они забросали фашистов гранатами, а затем пошли врукопашную. На огневой позиции взвода осталось 10 фашистских трупов. Четыре гитлеровца были взяты в плен.
Что ж, свой личный план артиллеристы выполнили весьма успешно!
Бои под Варшавой стали для нас настоящей школой борьбы с танками врага в лесу. Конечно, в лесных массивах мы воевали и раньше, но ограниченными силами и на широком фронте. Здесь же и мы, и противник действовали плотными боевыми порядками с применением танков и артиллерии. Ожесточенная борьба велась за каждую просеку, поляну, лесную тропу.
В этих боях хорошо проявил себя приданный нашему полку в ходе боя батальон тяжелых танков ИС 60-й танковой бригады. Но даже со столь мощной поддержкой (я имею в виду и приданные нам 6 артдивизионов) полк лишь 12 октября выбил фашистов из леса Яблонна. А за этим лесом начинались песчаные холмы, поросшие молодым ельником. Вот там-то и прятались особенно донимающие нас кочующие танки и бронетранспортеры врага, вооруженные 20-мм автоматическими пушками, с группами мотопехоты. Несколько дней мы, неся потери, не могли продвинуться ни на шаг.
Начальник артиллерии полка майор Журавлев, несмотря на завидное здоровье и спокойный характер, в эти ответственные дни совсем измотался — похудел, почернел.
— Вы представляете, перед нами, по существу, тот же укрепленный район противника, — убеждал он. — Разница лишь в том, что его прорывать значительно сложнее.
Да, танки, действующие из засад, доставили нам немало хлопот. Только обнаружат танк артиллеристы, прицелятся, сделают первый выстрел, а он дает задний ход — и жди его в другой песчаной выемке. С новой позиции он уничтожает нашу пушку и опять меняет позицию. [219]
Так же действовали и бронетранспортеры.
Не очень ладилось дело и у наших танкистов. Вражеские замаскированные танки обычно раньше обнаруживали наши наступающие боевые машины и первыми открывали по ним огонь.
Но так было лишь вначале. А затем, изучив тактику противника, мы предприняли кое-какие контрмеры. В ночь на 15 октября при бое за безымянную высоту севернее фольварка Михалув командиры 1-й и 5-й рот лейтенанты X. Г. Гайнанов и А. Г. Родин направили в тыл противника истребителей танков, которые сумели уничтожить несколько машин. Но этого было еще недостаточно.
Полк предпринимал атаку за атакой, батальоны пытались обходить отдельные опорные пункты врага, но ничего у нас не получалось. В полдень 15 октября раздался звонок командарма генерал-полковника В. С. Попова.
— Вас поддерживает батальон тяжелых танков? — спросил он. Услышав мой утвердительный ответ, он произнес, растягивая слова: — Если к двадцати четырем ноль-ноль не возьмете разъезд Велишев, сдадите полк начальнику штаба!
После этого телефонного разговора я собрал около ста человек в тылах полка и направил их на пополнение стрелковых рот, в которых к этому времени насчитывалось по 30–35 человек. Командирам батальонов посоветовал подумать хорошенько, как организовать бой, чтобы перехитрить противника.
Перед атакой разъезда Велишев мне позвонил командир дивизии. Генерал Кирсанов, знавший содержание разговора с командармом, как мог, успокаивал меня.
— Тщательно все обмозгуйте, — советовал он, — взвесьте. Ведь мы же прошли от Волги до Вислы, неужели так и не научились воевать?
Узнав, что я объявил поголовную мобилизацию, оголяю тылы и специальные подразделения полка, комдив приказал прекратить это делать и выделил в мое распоряжение на одну ночь учебный батальон дивизии, в котором было около трехсот человек отлично обученных и обстрелянных курсантов. В сумерки батальон построился на опушке леса, и я еще раз объяснил курсантам задачу, направление и порядок атаки. Как только совсем стемнело, батальон без выстрелов устремился к позициям врага. Через несколько минут послышались взрывы гранат, [220] автоматные очереди и раскатистое «ура». Следом за курсантами для закрепления успеха двинулись тяжелые танки, артиллерия сопровождения пехоты и стрелковые роты.
Расчет наш оправдался. За время многодневных боев противник привык к тому, что к ночи наступает тишина. Утомленные за день экипажи фашистских танков покидали машины, чтобы поужинать и подышать свежим воздухом. В этот момент курсанты и обрушились на эсэсовцев. Было захвачено три исправных танка и много другого оружия. Полк, а затем и его соседи продвинулись вперед.
Генерал-полковник Попов вновь позвонил мне, но на этот раз разговаривал приветливо. Он сообщил, что представил меня к награждению орденом Красного Знамени.
Я, конечно, обрадовался, но радость оказалась преждевременной. Продвинувшись на 3–4 километра, полк вновь был остановлен огнем пулеметов, штурмовых орудий, танков противника.
Войска, наступавшие в междуречье Вислы и Нарева, овладев рубежом Калушин, Яблонна, Раишев, оказались в огненном мешке. Противник, имея значительное количество артиллерии и шестиствольных минометов за обеими реками в районе Дембе и в районе Келпин (пригород Варшавы), а также значительное количество батарей на плацдарме и тяжелую артиллерию в фортах крепости Модлин, насквозь простреливал боевые порядки наступающих.
К тому же полоса местности, где мы вели наступление на десятикилометровом фронте, представляла собой низину, в то время как гитлеровцы занимали господствующие высоты.
В общем, от губительного, хорошо скорректированного артиллерийского огня противника не было нигде спасения: ни на переднем крае, ни в ближайших полковых тылах. Этот вражеский огонь буквально опустошал наши боевые порядки.
Несколько дней подряд полк и его соседи вновь и вновь безуспешно штурмовали позиции противника в районе Дерляч и Яблонна. Продвинуться мы, к сожалению, не смогли. Лишь кое-где батальоны несколько улучшили свои позиции.
Частые перегруппировки войск также ничего положительного не давали, ибо возможны были только фронтальные, [221] лобовые атаки. А противник держался цепко, опираясь на сильные укрепления, расположенные на возвышенностях.
В один из этих трудных дней в боевых порядках нашей дивизии побывал генерал-полковник Попов. После этого командир дивизии генерал Кирсанов провел несколько дней в нашем 239-м полку.
Старшие начальники изучали обстановку, подолгу беседовали с красноармейцами и офицерами. Вопрос всех занимал один: как лучше наступать в создавшейся обстановке? В полк вскоре прибыла также группа офицеров из штаба армии.
Полковник (фамилию его я не помню), старший группы, целые сутки вместе со мной наблюдал за боем. Мы атаковали, но по-прежнему полк топтался на месте.
Потом полковник и его группа уехали, а на следующий день поступил приказ:
— Атаки прекратить, закрепиться!
Прошло много лет, и лишь в 1968 году, прочитав воспоминания бывшего командующего нашего 1-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского «Солдатский долг», я узнал, что предшествовало прекращению кровопролитного и безрезультатного для нас наступления с целью ликвидации плацдарма противника в междуречье Вислы и Нарева.
Оказывается, когда наше наступление окончательно застопорилось, Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, решив изучить обстановку непосредственно на местности, прибыл в один из атакующих стрелковых батальонов соседней 47-й армии и лично убедился в превосходящей силе огня артиллерии противника и в бесполезности наших атак. После этого он и отдал приказ прекратить наступление.
Получив этот приказ, я пришел на КП полка, собрал офицеров штаба, своих заместителей и дал указания по организации инженерных работ, системы огня, противотанковой обороны, разведки, наблюдения. Затем оставил за себя подполковника Овсянникова, а сам добрался до блиндажа и уснул мертвым сном. Проспал целых три часа! На войне это невиданная роскошь!
Проснувшись, попросил ординарца принести мне два ведра воды. Укрывшись в зарослях сосняка, облился ледяной водой. Кстати, мыться мне помогал и дождь со [222] снежком. О простуде в те времена никто не думал, и я за всю войну почти ни разу не простуживался...
Вернувшись на КП, я прежде всего поинтересовался, как организован отдых личного состава. Ведь каким бы выносливым человек ни был, но имеется и определенный предел. Вспоминаю такой случай. Как-то в самый разгар боев за лес Яблонна я на рассвете, измученный бессонными ночами, сидя в землянке у телефона, незаметно заснул. Очнулся примерно через час от ощущения полнейшей тишины. Мне даже жутко стало — на всем фронте ни звука. Ну, думаю, все. Противник отошел за Вислу, а мы проспали и не обнаружили начала отхода. Вот достанется от командира дивизии! Я даже до деталей представил весь разговор с ним.
На НП спали буквально все.
Растолкал первым офицера разведки полка капитана Турчанинова.
— Где противник? Где твои разведчики?
Тот тоже мгновенно обратил внимание на необычную тишину и всполошился. Нет более страшного позора для разведчика, как потеря противника.
Сразу же был поднят на ноги весь наш наблюдательный пункт, и начали срочно уточнять у командиров батальонов обстановку на передовой.
Вдруг тишину нарушили сильная автоматная стрельба, взрывы гранат, крики людей где-то рядом с нашим НП. На переднем крае, захлебываясь, заговорили пулеметы. Поступили доклады — противник перешел в контратаку.
Неподалеку от наблюдательного пункта стояла на огневых позициях 120-мм минометная батарея полка. Я приказал личному составу этой батареи совместно с саперным взводом и взводом автоматчиков, охранявшим наблюдательный пункт, занять круговую оборону. Только успели мы рассредоточиться для боя, на поляне показалась цепь гитлеровцев, идущих прямо на НП.
Открыли огонь из всех пулеметов и автоматов, пустили в ход гранаты. Эсэсовцы, перебегая от дерева к дереву, подходят все ближе и ближе, ведя огонь на ходу. В этот момент по фашистам ударила прямой наводкой 76-мм артиллерийская батарея полка, расположившаяся несколько правее нас. Воспользовавшись замешательством в стане врага, командир 120-мм минометной батареи капитан Н. Н. Кузнецов поднял людей в атаку. Саперы [223] и автоматчики также бросились вслед за минометчиками. После короткого рукопашного боя было взято в плен 17 эсэсовцев, и в их числе фельдфебель, возглавивший роту вражеских автоматчиков. Во время допроса фельдфебеля выяснилось, что фашистам была поставлена задача просочиться ночью в наш тыл, атаковать и уничтожить наш КП. Фельдфебель с презрением отозвался о своем командире роты, обер-лейтенанте, который во время перехода подразделения через линию фронта струсил и сказался больным.
Возможно, командир 9-го мотополка СС «Вестланд» Мюлленкамп этим налетом решил отомстить за дерзкую вылазку наших автоматчиков. А дело было так. На самом правом фланге полка было труднопроходимое болото, заросшее кустарником. Когда начался бой за высоты у разъезда Велишев, я поставил командиру роты автоматчиков лейтенанту Ковалеву задачу: просочиться через это болото и атаковать в тылу у противника господский двор Понятув. Задача была выполнена успешно. Автоматчики разгромили там штаб артиллерийского дивизиона и подразделение тыловиков.
Этот налет был задуман и предложен майором Кияшко. Потом, после ответной вылазки фашистов в наш тыл, Кияшко пошутил:
— У нас, подлецы, научились!
Рейд вражеских автоматчиков обошелся нам тоже очень дорого. Был тяжело ранен комбат 2 Герой Советского Союза майор В. П. Хромых.
Когда мне доложили, что раненого комбата отправляют в медсанбат, я побежал к нему попрощаться. Хромых был изрешечен мелкими осколками гранаты и истекал кровью. Тело его представляло сплошную рану. Меня он не узнал, был без памяти.
— Поскорее, ребята! — торопил я ординарца и санитара, которые несли комбата. — Возможно, врачи спасут...
Прошло несколько дней, а мы никак не могли установить, куда отправили отважного комбата. Ни в одном медсанбате, ни в одном госпитале его не было. Неужели попал в лесу в плен врагу? Член Военного совета армии генерал-майор Савков прислал мне записку, требуя, чтобы я лично выяснил судьбу майора Хромых. Долго никаких следов комбата обнаружить не удавалось. Лишь через [224] неделю в тылах полка неожиданно появился ординарец В. П. Хромых. Его сразу же направили ко мне.
Солдат рассказал следующее. Когда комбата вынесли на опушку леса, попалась какая-то санитарная машина. Она доставила раненого непосредственно на аэродром в Радзымин. Оттуда на самолете Василий Петрович был эвакуирован во фронтовой госпиталь в город Седлец, минуя медсанбат и наш армейский госпиталь.
Так ушел из полка еще один боевой товарищ, с которым я прошел труднейший путь от Волги до Вислы.
Пожалуй, никто из офицеров полка не отличался такой исключительной организованностью в работе, как Василий Петрович Хромых. Приказы он выполнял всегда точно и в срок. Хотя это и не полагается, но все же иногда при отдаче приказа сознательно берешь поправку на раскачку. Пока люди соберутся с мыслями... А Хромых был до завидного человеком пунктуальным.
В период многосуточных боев, когда редко кому удавалось час-два в сутки поспать, В. П. Хромых так умело построил работу штаба, что и сам отдыхал, и подчиненным обеспечивал более или менее сносный отдых. В батальоне раз и навсегда был установлен порядок: в течение суток при любой обстановке кто-либо из офицеров обязательно отдыхает. Если это на марше, то в повозке.
Поэтому маленький штаб батальона работал слаженно, все офицеры, да и сам комбат, почти всегда выглядели бодро, не были так изнурены бессонницей и перенапряжены, как многие из нас.
На командном пункте Василия Петровича всегда был образцовый порядок. Люди работали без суеты. Комбат никого не дергал, не распекал.
Бывало, звонишь к нему в штаб, требуешь командира батальона. Докладывают:
— Комбат отдыхает, приказал не будить два часа. Осталось сорок минут.
Я обычно и не требовал его будить — офицер, оставленный за комбата, был всегда в курсе всех дел.
Да, в результате контратаки эсэсовцев и рейда их роты по нашим тылам мы понесли значительные потери. Однако и врагу досталось от нас порядочно.
По показаниям пленных, от полнокровного эсэсовского батальона, атаковавшего позиции полка в тот момент, когда у нас в тылу действовала рота автоматчиков, никого [225] не осталось. Автоматчиков мы также почти целиком истребили, а оставшихся в живых забрали в плен.
У меня до сих пор хранится фронтовая пожелтевшая фотография. На ней изображены взятые в плен в тот день головорезы из дивизии СС «Викинг».
История фотографии такова: привели фашистов ко мне на НП, а здесь в это время находился корреспондент армейской газеты П. В. Смирнов. Когда он навел на эсэсовцев объектив, они начали закрывать лица руками, отворачиваться.
— Убрать руки, повернуться лицом ко мне! — скомандовал я через переводчика старшего лейтенанта В. Г. Шамшурина.
Фашисты послушно повернулись, а некоторые стали даже позировать...
Вспоминая своих боевых товарищей, я снова и снова думаю о том, как много значат такие золотые качества командира, как выносливость, организованность. И не случайно в аттестациях и в боевых характеристиках на офицера в годы войны всегда обращалось особое внимание на эти качества.
В бою под Варшавой был тяжело ранен отличный мой помощник и друг майор Николай Матвеевич Мишарев. Как я уже рассказывал, раньше мы служили вместе в 633-м стрелковом полку. Когда меня назначили командиром 239-го гвардейского стрелкового полка, Мишарев потянулся за мной — сыграла роль старая боевая дружба. У нас он также работал в должности помощника начальника штаба.
Когда полк отражал контратаку врага в лесу Яблонна, мы с ним находились в одном окопе. Я вел переговоры по радио с командиром дивизии, он — с командирами батальонов. Вдруг в листве стоявшего неподалеку дерева разорвалась мина. Смотрю, Мишарев медленно присел на дно окопа, побледнел, уронил микрофон. Вызвал санитаров. Во время перевязки он потерял сознание. Ранение оказалось очень тяжелым.
Большинство офицеров полка были еще довольно молоды по возрасту и не имели большого жизненного опыта. Поэтому мы очень нуждались в таких людях, как Мишарев, — рассудительных, интеллигентных и душевных. [226]
К сожалению, мне больше не довелось встретить своего боевого друга. И до сих пор не знаю, как сложилась судьба Николая Матвеевича после войны...
В конце октября нашу дивизию вывели в резерв фронта. Расположились мы в лесах юго-восточнее Радзымина.
В резерве забот не убавилось. Надо было готовиться к новым боям, а времени в обрез.
Прибыло в часть пополнение — молоденькие, плохо обученные солдаты родом из Северной Буковины. Стрелковые роты были укомплектованы в основном ими. Беспокоило нас то, что многие из этих 18-летних юношей были слабы физически. Несколько лет они прожили в условиях фашистской оккупации, испытывая голод и другие лишения войны. Как они будут вести себя в бою? Ведь совсем же еще мальчишки...
В эти дни пополнился командный состав полка: несколько ранее из госпиталя вернулся подполковник Н. И. Овсянников, назначены были вместо убывших комбаты: 1-го — майор Николай Самуилович Вольвач; 2-го — капитан Алексей Евгеньевич Соловьев; 3-го — майор Иван Алексеевич Савочкин. Все они прошли хорошую школу войны, что было заметно уже при первом знакомстве с ними.
С конца октября 1944 года до 14 января 1945 года части дивизии упорно занимались боевой подготовкой. Чтобы «обстрелять» молодых солдат, особый упор делали на проведение тактических учений с боевой стрельбой в составе взводов, рот и батальонов. На этих учениях главное внимание уделялось отработке движения пехоты за огневым валом и ведения огня из стрелкового оружия на ходу (навскидку и с бедра).
Для постановки реального огневого вала использовали батальонные 82-мм минометы, а также трофейные минометы, к которым у нас был значительный запас мин. В ходе наступления требовали, чтобы пехота как можно ближе прижималась к огневому валу, конечно, с учетом безопасности. За время многочисленных учений с боевой стрельбой был лишь один случай легкого ранения солдата осколком мины. Но зато мы научили людей не бояться разрывов своих снарядов и мин.
Боевые стрельбы проводили на удалении 20 километров [227] от места постоянного расположения полка. Частые марши на полигон и обратно, постоянные физические тренировки в ходе учений и хорошее питание положительно сказались на закалке молодых ребят. К началу наступления они возмужали, окрепли, многому научились у обстрелянных офицеров, сержантов и солдат.
В журнале боевых действий дивизии за 11 января 1945 года по итоговому учению, в котором участвовал наш полк, записано: «С 5 по 8 января 1945 года проводились двусторонние полковые тактические учения на тему «Прорыв укрепленной полосы обороны противника, бой за населенный пункт и преследование противника». На разборе командир дивизии дал хорошую оценку действиям одиночного бойца и управлению подразделениями в звене рота — батальон; батальон — полк»{12}.
Что ж, надо сказать, что мы неплохо учились, воюя, и неплохо воевали, научившись бить врага в самой различной обстановке.
Но личный состав полка, находясь в резерве, не только занимался боевой и политической подготовкой. Чтобы дать нашим людям отдохнуть, развлечься, мы устраивали неплохие концерты художественной самодеятельности, которой руководила старшина медицинской службы Роза Мишина. В День артиллерии, 19 ноября, состоялся концерт, в котором выступили хор, танцевальная группа, певцы-солисты, чтецы-декламаторы.
Командир разведвзвода лейтенант Михаил Курков хорошо, как настоящий артист, читал стихи. Его несколько раз вызывали на «бис». В общем, как оказалось, он умел не только брать «языка», ходить в разведку. С особым чувством прочитал Михаил стихотворение поэта-однополчанина С. Эйдлина, посвященное Герою Советского Союза сержанту Николаю Андрееву:
Тесней сжимается кольцо —