Отходили только по приказу
Многие сейчас говорят, что тот, кто не отступал с трудными боями летом и осенью 1941 года, — тот по-настоящему не видел войны. Конечно, любое отступление штука неприятная: отступать вообще больно и тяжело. Но одно дело, когда вынужденно отступают обстрелянные, умудренные опытом боев солдаты, которые знают подлинную цену противнику, его сильные и слабые стороны. Такие воины устраивают врагу засады, отступая, контратакуют — в общем, делают все со знанием дела и в соответствии с приобретенным мастерством. И совсем другое дело, когда отступают малоопытные, недостаточно сколоченные части и подразделения. Тут возможны паника и растерянность, нераспорядительность и отсутствие выдержки. Наша дивизия сражалась под Киевом уже более месяца. Месяц таких напряженных боев, в каких нам довелось участвовать, — это, безусловно, целая академия для каждого солдата. Но это был, в основном, месяц обороны, контратак, небольших отступлений. А вот теперь сильно потрепанным частям дивизии было приказано организованно отойти за Днепр, на его восточный берег, так как над войсками, оборонявшими Киев, нависла угроза окружения.
Отход войск 27-го стрелкового корпуса на восточный берег Днепра начался 21 августа 1941 года. Приказ на отступление батальона я получил от майора Киясбекова на командном пункте полка. Он проверил, правильно ли я нанес на карту маршрут движения, уточнил время, когда мы должны бесшумно оставить свои позиции, обстреляв предварительно врага, с тем чтобы ввести его в заблуждение о наших истинных намерениях. [38]
Путь отхода батальона на карте был изображен ровной красной линией, пролегающей от Бородянки к Днепру. Меня удивило то, что выходили мы к реке в том месте, где не было никаких переправ, а ширина ее была довольно значительной.
Получив от командира полка исчерпывающий инструктаж о маршруте отхода, о промежуточных рубежах обороны, я попросил уточнить, по какому маршруту будет отходить полк. Майор Киясбеков, обычно прямой и строгий, вдруг отвел глаза, смущенно улыбнулся и ничего не ответил. «Видимо, никто не должен знать», — подумал я. Однако, уточняя детали своей задачи в штабе, я случайно узнал от нового помощника начальника штаба старшего лейтенанта Шаталина, что полк будет отходить в направлении Окунинова и там по мосту переправится на левый берег Днепра.
Почему же в таком случае нашему батальону командир корпуса приказал отходить на восток, в направлении Катюжанка, Ясногородка, в то время как полк отходит на северо-восток к Окунинову, расположенному в 25–30 километрах севернее этих пунктов? Следуя к Днепру, я не раз возвращался к этому вопросу и наконец истолковал замысел командира корпуса так: наш батальон и другие подразделения, составляющие арьергарды корпуса, отходя на восток, отвлекут на себя часть, а возможно, и главные силы немцев, а в это время основная часть войск корпуса сумеет уйти за Днепр по мосту, значительно севернее. Я подумывал тогда, что, ставя такую задачу арьергардам, в том числе и нашему батальону, командир корпуса генерал П. Д. Артеменко, вероятно, предвидел, что эти арьергарды могут понести большие потери и даже совсем погибнуть, прижатые превосходящими силами противника к Днепру, где нет ни мостов, ни средств для переправы. Что ж, на войне такое бывает, когда приходится пожертвовать батальоном, чтобы спасти дивизию. Однако, к сожалению, получилось вовсе не так. С началом отхода войск 27-го корпуса, как только наши части снялись со своих обжитых позиций, 11-я немецкая танковая дивизия генерала Штампфа нанесла рассекающий удар на северо-восток, вдоль левого берега реки Тетерев, и 23 августа вышла к Днепру. В 18.00 этого же дня ее танковые части овладели мостом и плацдармом на левом берегу Днепра в районе Окуниново. В это [39] время значительная часть войск нашего корпуса была еще на правом берегу Днепра. В дальнейшем этот плацдарм гитлеровцы использовали для нанесения удара на Остер (районный центр Черниговской области), а оттуда в тыл нашей 37-й армии, самоотверженно оборонявшей Киев. Но в ту ночь мы ничего об этом не знали...
Район обороны у Бородянки роты оставили организованно и незаметно для врага. За ночь отмахали почти тридцать километров. Совершая марш по лесной дороге, батальон на рассвете подошел к лесу у села Феневичи. Впереди следовала головная походная застава в составе взвода. Я ехал верхом на лошади в голове батальона, где шла первая рота младшего лейтенанта Шишкина. На развилке лесных дорог внезапно лицом к лицу столкнулись с отрядом немецких велосипедистов, которые в этот момент катили велосипеды в руках. Встреча была настолько неожиданной, что обе стороны на какое-то мгновение остановились в нерешительности друг перед другом в 20–30 шагах, не двигаясь с места. Не успел я соскочить с лошади и что-либо сообразить, как Шишкин во весь голос закричал: «Ура! За мной!» Я тоже, бросив лошадь, побежал вместе со всеми. Бой длился несколько минут. Стрельбы почти не было. Люди перемешались и дрались кто чем мог — штыками, прикладами, касками, лопатами. Я тоже что-то кричал и стрелял из пистолета. Когда все было кончено, увидел, что у меня в одной руке был пистолет, в другой — саперная лопата. Захватили в плен несколько человек, остальные были перебиты или разбежались по лесу. Взяли богатые, по тем временам, трофеи — сорок два велосипеда, тридцать автоматов и другое оружие.
Лунная летняя ночь. Таинственные леса Припятского края. Что кроется в их дебрях, что ожидает нас впереди? Наш путь был опасным, но растерянности, уныния не было. Сказывался все же хотя и небольшой, но такой ценный боевой опыт. Мы готовы были ко всему — к огню, к встрече с танками, мотоциклистами. Решили сформировать роту велосипедистов, вооружив ее трофейными автоматами. Боеприпасов к ним было предостаточно. [40]
В голове колонны батальона шагал большой и грузноватый красноармеец Иван Рогочий, рядом с ним его неразлучный дружок, мой связной Зайцев. Оба возбуждены. С самого начала боя с велосипедистами Рогочий сорвал закрепленный на раме немецкого велосипеда ручной пулемет «МГ» и, орудуя им, как дубиной, убил несколько немцев. Иван был старшим связным при штабе батальона. Ходил обычно ленивой походкой, вразвалочку, вечно не заправлен и вроде бы сонный. Оживал только в бою. Там он все видел и слышал, отличался солдатской сметкой.
Догнав Рогочего, я спросил у него о связном, которого не оказалось в строю. В ответ, думая, вероятно, о другом, Рогочий громко сказал: «Товарищ старший лейтенант, все равно мы разобьем фрицев и пробьемся к Днепру, к своим». Шагавшие рядом бойцы заулыбались.
Про себя я подумал: «Спасибо тебе, браток, за такие слова». Ведь после них уже не требовалось проводить с людьми беседу. Для данной минуты и данной обстановки Рогочий сказал все, что надо было сказать красноармейцам.
За ночь мы несколько раз встречали небольшие группы фашистов — мотоциклистов и велосипедистов. Что это за группы? Захваченный нами в плен ефрейтор показал, что правее нас фронт прорван, что танковые части уже прошли к Днепру, но мы не поверили этому. Решили, что это просто просочившиеся через линию фронта диверсионные группы или же фашистские десантники, которые высаживались с тем, чтобы сеять панику в нашем тылу.
Но это были мелкие эпизоды. Самое серьезное началось несколько позже, к полудню 22 августа, когда, совершив марш, мы заняли, как было указано в боевом приказе, оборону в районе населенного пункта Катюжанка. Батальон должен был удерживать этот рубеж в течение дня и тем самым обеспечить возможность нашему 380-му стрелковому полку отойти за Днепр. В ночь на 23 августа батальону предстояло завершить остальную часть маршрута Катюжанка — Ясногородка и там переправиться на левый берег. Средства для переправы (из местных ресурсов) было поручено подготовить представителю полка. На левом берегу начальник штаба полка должен был поставить нам боевую задачу. [41]
В районе Катюжанка мы отбивали атаки с флангов и с тыла. Создалось впечатление, что мы полностью окружены. Немцы, не задерживаясь на нашем рубеже, обходя его, двигались на восток. С этого момента и началась неразбериха: когда нет связи с командованием, непонятно, где находятся свои, а где вражеские части, куда направились обогнавшие нас моторизованные колонны врага.
А десятки бойцов, подчиненных тебе, ждут твердого и решительного приказа. Ты командир — и ты обязан все знать. Тебе подчиняются, тебе верят, по твоему приказу идут в атаку.
В этой сложной обстановке я уяснил одно: если в такие минуты командир проявит нерешительность, колебание, если не отдаст он бойцам четкого и твердого приказа, значит, он отнимет у них главное их оружие — веру в своего командира, веру в свои силы, в конечном счете — в победу.
Марш наш от Бородянки к Днепру был совершен по существу в тылу врага или вперемежку с его подразделениями. Фронтального боя ни до Катюжанки, ни после, как предполагалось, батальон не вел, а все время приходилось драться с врагом, чтобы прорваться к своим войскам.
Какое принять решение, куда вести людей? Разведка, высланная влево и вправо от наших позиций в Катюжанке, доносила, что по всем проселочным дорогам движутся колонны немцев — на велосипедах, мотоциклах, автомашинах и танках. Город Дымер, расположенный в 15 километрах восточнее нас, занят противником. Верховые разведчики, высланные в северо-восточном направлении, доложили, что там продвигаются к Днепру большие колонны танков и мотопехоты противника. Разведчикам удалось захватить «языка», который сообщил, что это части одной из пехотных дивизий 6-й немецкой армии, которая прорвалась к мосту в районе Окуниново.
Пожары, артиллерийская стрельба к вечеру переместились еще дальше на восток. Но отходить нам нельзя. Приказано держать рубеж у Катюжанки до наступления темноты. Связи с полком нет. К этому времени он должен быть в 40 километрах северо-восточнее, за Днепром. Послал на поиски связных, предчувствуя, что это бесполезно. [42]
Вечером, когда начало темнеть, дали команду на отход боевому охранению, а затем, оставив в обороне одну роту, отошли на северную окраину села главные силы батальона. Прощай, Катюжанка! Здесь подразделения отбили несколько атак врага и оставили еще одну братскую могилу. Когда бойцы прикрытия, облив горючим, подожгли небольшой мост через Здвиж, разведчики доложили, что по дороге из Иванкова на Дымер движется колонна немецкой пехоты. Расстояние от ее головы, остановившейся у горящего моста, до замыкающего подразделения было около километра. Неподалеку стояла на позициях наша минометная рота. В Катюжанке, очевидно, ранее отходящая часть оставила значительный запас мин, которыми мы и воспользовались. Я приказал Мельникову открыть минометный огонь по вражеской колонне. В течение 20–30 минут рота гвоздила фашистов на предельном техническом режиме. Гитлеровцы заметались.
Когда батальон уже отошел на 3–4 километра, опомнившийся противник открыл сильный артиллерийский огонь по бывшим позициям минометной роты. Но было уже поздно.
Батальонная колонна двинулась по заданному маршруту — к Днепру, хотя теперь точность соблюдения маршрута не имела никакого значения, так как немцы давно были в районе переправы. Но приказ есть приказ. Кроме того, теплилась надежда в районе Ясногородки соединиться со своим полком.
Утро 23 августа выдалось на редкость погожим. Следуя по проселочной дороге, мы подошли к восточной опушке леса, откуда увидели днепровский берег. Было непривычно тихо, и это всех как-то настораживало.
Сверил по карте — оказалось, мы находимся в нескольких километрах севернее Ясногородки. Маскируясь, прошел по кустарникам немного на восток и увидел, что по дороге вдоль Днепра, на север и юг, на удалении одного-полутора километров от нас почти непрерывным потоком двигались колонны немцев. По-видимому, противник, выйдя к Днепру, производил какую-то перегруппировку войск.
До выяснения обстановки развернул батальон в боевой порядок по опушке леса фронтом на восток. Приказал минометчикам приготовиться к ведению огня по скоплениям противника на дороге. [43]
К Днепру выслали разведчиков. Ждем. Проходит час, другой. Бездействие становится невыносимым. Надо что-то предпринимать. Двигаться к реке сейчас, днем, — безумие, явная гибель. Гитлеровцы навалятся превосходящими силами и уничтожат батальон.
Пока мы намечали план дальнейших действий, по проселочной дороге, ведущей к лесу, двинулась колонна фашистов, вероятно, на привал. Впереди мотоциклисты, за ними автомашины с пехотой, несколько орудий на прицепе.
— Вот и конец неизвестности, — вздохнул Горбачев.
Я быстро поставил задачи ротам. Решили подпустить врага поближе, почти вплотную. Минометчикам передал:
— Главная ваша цель — орудия!
Огонь открыли неожиданно для врага, одновременно по всей колонне. По головным машинам — из пулеметов, по хвосту колонны и по орудиям — из минометов.
Подбили четыре автомашины, в том числе одну с радиостанцией. Колонна врага рассеялась по полю.
Минут через десять — пятнадцать, понадобившихся гитлеровцам для того, чтобы опомниться и разобраться в обстановке, из-за кустов появилась вражеская цепь. Откуда-то ударили орудия. Подпустив фашистов поближе, вновь открыли огонь. Подбежал Зинченко, кричит:
— Комбат, давай отходить!
Я внимательно смотрю на дорогу у Днепра. Там колонны врага по-прежнему спокойно движутся в своих направлениях. Значит, на наш шумок не обратили внимания. Что ж, самое удобное время оторваться от противника.
Наблюдая из окопчика, вырытого за стволом огромного дуба, за ходом боя, я вдруг почувствовал, как что-то теплое полилось по онемевшей кисти левой руки. Рванул рукав рубахи, выдернул из раны теплый еще осколок. Пока связной Зайцев перевязывал, отдал приказ отводить роты в глубь леса. Лейтенант Зинченко быстро сообразил, как прикрыть наше отступление. Он приказал поджечь несколько стогов сена, расположенных с подветренной стороны. Когда окрестности заволокло дымом, снаряды фашистов сразу же стали ложиться в стороне от нас.
Наш отход прикрывали несколько ручных пулеметов, а на дороге, по которой немцы пытались обойти батальон [44] с тыла, расположилась в засаде «огневая группа» Григория Кравчука с ее четырьмя трофейными пулеметами. Мы с Горбачевым оставались на опушке леса рядом с прикрывающими отход пулеметчиками и автоматчиками, пока Зинченко не отвел батальон подальше в лес.
Гитлеровцы, обнаружив наш отход, рванулись следом. По дороге, где укрылись в засаде бойцы Кравчука, бросилось несколько десятков фашистов. По команде Григория одновременно почти в упор открыли уничтожающий огонь все четыре пулемета. Мы видели, как падали вражеские солдаты. Раненые уползали в сторону, спеша скрыться в лесу.
Кравчук и здесь действовал с выдумкой. Схватив пулемет, он выскочил из леса и, пробежав метров 100 под прикрытием дымовой завесы, залег в воронке от снаряда. Как только дым немного рассеялся, Кравчук открыл огонь по фашистам, прятавшимся в кустарнике. Немцы шарахнулись в разные стороны, но здесь их настиг огонь остальных трех пулеметов «огневой группы». Политрук Горбачев, обычно сдержанный на похвалы, на этот раз не выдержал и закричал пулеметчикам Кравчука: «Молодцы, ребятки! Молодцы!».
К вечеру батальон был собран в глубине леса. Дождались разведчиков с берега Днепра. Они доложили, что ни представителя штаба полка, ни обещанных батальону переправочных средств в Ясногородке не нашли. Наших войск также нигде не встретили. Местные жители сообщили, что наши отступающие части на рыбачьих лодках ушли на восточный берег. Получив это известие, мы в течение суток трижды пытались выйти к Днепру, но каждый раз, обнаруженные противником, вновь уходили в глубь леса.
Вероятно, батальон порядком надоел фашистам, и они решили покончить с ним, выделив для этого несколько рот пехоты. Фашисты преследовали нас по пятам, не позволяя оторваться от них. Обстановка сложилась очень тяжелая. Что делать дальше? Пытаться пробиться к Днепру? Невозможно — дорога, проходящая у самой воды, забита немецкими колоннами. Нельзя незаметно подготовить переправу: сразу же накроют фашисты.
Решил посоветоваться с командирами. Некоторые из них предложили уйти на северо-запад, в Полесье, и действовать партизанскими методами. [45]
Но я не мог пойти на это. Есть приказ переправиться на восточный берег. Там полк, там дивизия. Надо соединиться с ними во что бы то ни стало. Любой ценой! Соединиться и продолжать бить фашистов.
Лейтенант Зинченко внес такое предложение: с небольшой группой бойцов ночью пробраться к Днепру в том месте, где дорога уходит в сторону от берега реки, и подготовить средства переправы для всего батальона. И мне, и Горбачеву предложение Зинченко понравилось. Отобрали группу самых отважных и ловких бойцов и отправили во главе с начальником штаба к Днепру.
А нам теперь предстояло запутать следы и оторваться от противника. Сделать это было нелегко. В батальоне накопилось много раненых, да и бойцы устали. Ведь жили, как говорят, на подножном корму, без кухонь, на исходе были и боеприпасы.
Наконец в условленное место прибыл связной от Зинченко. Был с ним и проводник — паренек лет шестнадцати, комсомолец из Ясногородки. Фамилию сейчас не помню, ребята называли его просто Сашей. Связной сообщил, что движение немцев на дороге уменьшилось. Вражеская пехота, преследовавшая нас, пьянствовала и мародерничала в соседних селах, таская у мирных жителей кур, гусей.
Под покровом ночи бесшумно снялись и пошли к Днепру. «Огневая группа» Кравчука, как и раньше, осталась прикрывать наш отход.
Обходя села, передвигаясь бросками вне дорог, без боя вышли к Днепру. К рассвету на самодельных плотах из заборов, каких-то досок, бревен бесшумно, без потерь переправились на восточный берег. В то время когда мы переправлялись через Днепр, буквально в нескольких сотнях метров по дороге прошли немецкие автомашины с включенными фарами.
Появился большой соблазн обстрелять их, но пришлось воздержаться. Лишь после того как последний солдат батальона вступил на восточный берег, лейтенант Борис Мельников развернул минометную роту почти у кромки воды и открыл огонь. Паника, начавшаяся среди гитлеровцев, хоть немного отвлекла нас от тяжелых дум, вызванных отступлением, потерей боевых друзей.
Многих дорогих наших товарищей похоронили на западном берегу Днепра. Спят там вечным сном и мои [46] близкие друзья: командиры стрелковых рот Иван Дрыгало, Иван Слепченко, командиры взводов Владимир Ельмин, Степан Деревянко и многие другие.
Особенно дружен был я с земляком-кубанцем Иваном Дрыгало. До призыва в армию он был механизатором, работал в одном экипаже с известным в то время кубанским комбайнером Константином Бориным (ныне преподаватель академии имени Тимирязева, Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской премии). Ваня всегда был первым: среди курсантов в полковой школе и на курсах младших лейтенантов. Когда стал командиром, его взвод всегда занимал первое место. Он первым в нашем полку был награжден нагрудным знаком «Отличник РККА».
И погиб лейтенант Дрыгало как герой. В одном из боев при отходе отважный командир роты первым поднялся в контратаку, увлек своих бойцов вперед и тут же упал, сраженный вражеской пулей.
Забегая вперед, хочу сказать, что через некоторое время после нашей переправы на левый берег Днепра я встретил его жену Полину. Она служила медсестрой в одном из полков и в храбрости не уступала своему мужу. Вместе с бойцами ходила в штыковые атаки, когда часть пробивалась из окружения.
К нашему большому удивлению, на восточном берегу Днепра ни справа, ни слева никаких войск не оказалось. Выслав разведку, я расположил батальон в прибрежных кустах и приказал бойцам привести себя в порядок. Затем, не дожидаясь результатов разведки, построил батальон и повел его в направлении села Чернин. Мы с комиссаром решили занять оборону в этом районе до выяснения обстановки и получения боевой задачи.
По дороге к селу встретили артиллерийский тягач «Комсомолец». С него соскочили подполковник и лейтенант с автоматом. Подполковник спросил, кто мы и куда следуем. Докладывая, я сообщил, что место расположения полка нам неизвестно, боевой задачи не имеем.
— Трусы, паникеры! — закричал побагровевший подполковник.
От неожиданности я растерялся, не зная, что на это сказать. Подполковника я встречал и раньше. На пристани [47] Пирогово, под Киевом, когда батальон грузился на пароход, он тоже кричал, угрожал отстранить от командования батальоном, если опоздаю с погрузкой хоть на четверть часа. Был он, кажется, представителем штаба армии.
И вот теперь, после всего, что мы вынесли, после того, как мы пробились к своим, сохранив боеспособность батальона, этот подполковник упрекал нас в трусости! Кровь хлынула у меня к лицу. Не знаю, чем бы все это кончилось, если б политрук Горбачев не вмешался, глядя в упор на подполковника.
— Вы на кого кричите? — спросил политрук. — На раненого командира, который вышел из пекла?
Подполковник немного опешил. А Горбачев спокойно и очень кратко рассказал представителю штаба о наших мытарствах на правом берегу Днепра и о том, что поставленная батальону задача была выполнена с честью.
— Помогите нам быстрее найти полк и определить раненых, — закончил Горбачев.
Подполковник, назвав село Заваловку, забрался на тягач и укатил.
Радости нашей не было конца, когда мы в Заваловке разыскали свой полк. Майор Киясбеков поставил батальону задачу: занять оборону на Днепре восточнее Ясногородки. Майор сообщил, что в 8–10 километрах севернее, в районе села Окуниново, сейчас идут ожесточенные бои с переправившимися на восточный берег частями 11-й танковой и 113-й пехотной дивизий противника.
Вскоре и подразделения нашего 380-го стрелкового полка вступили в бой у села Ошитки, что южнее Окуниново. Село несколько раз переходило из рук в руки. Обстановка сложилась трудная, и майор Киясбеков решил и наш батальон перебросить под Ошитки.
В начале сентября нас, командиров батальонов, собрал майор Киясбеков и сообщил о переходе в наступление в направлении Окуниново.
— Враг обнаглел, — говорил майор. — Удара он не ждет, а поэтому мы можем застать его врасплох.
Наступление началось ночью, в 3.00. Мощным и внезапным ударом полк и его соседи отбросили немцев на север на несколько километров. В этом бою особенно отличились подразделения батальона, которым командовал [48] капитан П. Чиганов, а также 1-я и 3-я роты нашего батальона.
Веселым ходил в эти дни командир полка майор Киясбеков. Меня всегда поражали находчивость, тактическое чутье майора. Если он говорил, что танки пойдут слева, значит, жди их слева. Все это было результатом умения анализировать обстановку, сопоставлять факты, учитывать психологию противника.
О его умении вести наступательный бой во взаимодействии с другими частями и подразделениями писала газета «За Отчизну» 8 сентября 1941 года.
Мы, командиры батальонов, стремились учиться у Киясбекова, во всем ему подражали. Правда, не всегда это получалось, но пользу приносило.
В самое трудное время — в обороне, при отступлении, в наступлении — в батальоне время от времени появлялись корреспонденты красноармейской газеты 37-й армии «За Отчизну» (наш 27-й корпус вошел в состав этого вновь образованного объединения). Это были смелые и отважные люди. Под градом пуль и осколков они спокойно делали свое дело — беседовали с бойцами и командирами.
Помню, в один из сентябрьских дней, во время трудного боя в районе Окуниново, прибыл к нам политрук — корреспондент армейской газеты. Фамилии его я, к сожалению, не запомнил. Политрук по душам поговорил с бойцами, поделился с ними последними новостями, причем сумел вселить в людей уверенность и бодрость.
Разговорился с красноармейцем Золотухиным, а потом дал ему карандаш, бумагу и сказал:
— Напишите все, что вы мне рассказали. Только, пожалуйста, поподробнее. А я пока за вас повоюю.
Взял политрук винтовку бойца, и пока тот писал на дне окопа заметку, корреспондент вместе со всеми отражал очередную контратаку фашистов.
Вскоре в одном из сентябрьских номеров армейской газеты появилась корреспонденция Владимира Золотухина «Беспощадно уничтожали врага». В ней рассказывалось о том, как рота младшего лейтенанта Шишкина уничтожила воздушный десант врага. Я долго носил эту газету в планшетке, зачитывал при каждом удобном случае заметку личному составу других рот. [49]
Боевой эпизод, о котором рассказал красноармеец Золотухин в нашей газете, заключался в следующем. 4 сентября в районе Ошитки батальон отражал контратаку вражеской пехоты, поддержанной танками. Одновременно в нашем тылу у села Карпиловка противник выбросил воздушный десант — группу автоматчиков с задачей перерезать дорогу Окуниново — Остер, по которой шло снабжение подразделений полка.
Мы посадили первую роту батальона на повозки, она быстро прибыла в район высадки врага и с ходу пошла в атаку. В течение часа рота покончила с фашистскими парашютистами. Так как гитлеровцы дрались до последнего патрона и в плен не сдавались, то почти все они были истреблены.
В другой раз газета «За Отчизну» в корреспонденции «Истребители танков» рассказала, как рота младшего лейтенанта Шишкина отразила ожесточенную танковую контратаку:
«Уже много дней идут ожесточенные бои в районе населенного пункта О. (Ошитки. — Авт.). Враг применил здесь авиацию, артиллерию, сильный минометный огонь и танки.Отбивая сильные удары наших бойцов, немцы выдвинули вперед танк и бросились в контратаку. Бойцы смело встретили натиск фашистов. Они пропустили машины и яростным огнем отрезали от них пехоту. Танки очутились в окружении. К ним начали подбираться красноармейцы и командиры, вооруженные гранатами и бутылками с горючим».
О героизме людей нашего батальона, и в частности о боевых делах младшего лейтенанта Василия Шишкина, Советское Информбюро сообщало вечером 9 сентября 1941 года:
«Сотни немецких танков уничтожены нашей авиацией, артиллерией и пехотой в боях на подступах к Киеву. Каждый день истребители танков поджигают и взрывают фашистские машины. Младший лейтенант Шишкин, сержант Ниязов, красноармейцы Долгушев и Рубенцов метко брошенными бутылками с горючим в одном бою уничтожили 4 вражеских танка. После того как экипаж одного из фашистских танков был уничтожен, красноармейцам удалось потушить огонь на этом танке. Танк был доставлен в нашу часть». [50]
Наши красноармейцы и командиры гордились тем, что о боевых делах 1-го батальона узнали не только воины 37-й армии, защищавшие Киев, но и вся наша страна.
Не счесть примеров мужества и героизма красноармейцев, младших командиров и политработников. В тяжелейшей обстановке, которая сложилась на нашем участке, они дрались с особым упорством, с лютой ненавистью к фашистам. Все знали — надо выстоять и стояли насмерть. Это были уже совсем не те воины, которых я знал в лагере под Черкассами, под Бородянкой и даже Катюжанкой. Это были суровые, решительные бойцы, возмужавшие и повзрослевшие. Они научились сочетать стойкость и героизм с военной хитростью и сметкой, научились побеждать врага мастерством и умением.
В те трудные дни наши ряды еще более поредели. Но боеспособность батальона была высокой. Видно, правду говорят, что за битого трех небитых дают...
Каждый день фашисты пытались сбить наш батальон с занимаемых позиций. Они явно спешили, а поэтому нервничали. Мы же, воспользовавшись их торопливостью, каждый раз придумывали что-либо новое для гитлеровцев — то заманивали их на минное поле, то проникали к ним в тыл, где поджигали вражеские машины, забрасывали гранатами минометные батареи.
На правом фланге батальона, в отрыве от основных сил третьей роты, занимало оборону отделение сержанта Сафина. Это был начитанный паренек, очень спокойный и рассудительный. «Тебе бы ребятишек в школе учить, а не воевать», — шутили иногда бойцы. Рано утром 29 августа политрук Горбачев, раздобыв где-то газеты и листовки, сказал мне:
— Прогуляюсь я, Гаврилыч, в отдаленный «гарнизон» к Сафину. Отнесу газеты, он без чтива не может...
«Прогуляюсь» — означало проползти несколько сот метров по-пластунски, ибо окопы врага были почти совсем рядом с окопами отделения Сафина.
Добравшись до «гарнизона» Сафина, Горбачев застал его личный состав в отличном настроении.
— Фрицы для нас концерт дают, — доложил Горбачеву сержант.
Действительно, из немецких окопов слышались песни, звуки губной гармошки, причем кто-то из фашистов объявлял номера специально на русском языке. [51]
Политрук хотел предупредить Сафина, что «концерт» может быть уловкой: видимо, они что-то замышляют и хотят усыпить бдительность наших бойцов. Но такое предупреждение было излишним — Сафин выставил наблюдателей, пулеметчик держал палец на спусковом крючке.
Вскоре вражеская пехота бесшумно начала подползать к окопам. Густая трава, кустарник и еще не рассеявшаяся утренняя дымка были для нее хорошей маскировкой. Но можно было застать врасплох кого угодно, только не Сафина. Когда фашисты были у самых наших окопов, отделение в упор открыло огонь, полетели гранаты. В разгар боя сержант Сафин был ранен.
— Товарищ политрук, — обратился он к Горбачеву. — Доверьте отделение красноармейцу Безрукову!
На выручку бойцам Безрукова командир третьей роты бросил свой резерв — стрелковое отделение сержанта Пилипака, которое располагалось несколько в глубине обороны. Гитлеровцы были отогнаны на исходные позиции. После этого последовало еще несколько ожесточенных атак вражеской пехоты при поддержке двух танков, но успеха противник не имел. Наконец фашисты решили обойти наши позиции по оврагам левее. Заметив это, отделения Безрукова и Пилипака забросали гитлеровцев, появившихся в овраге, гранатами. Бой длился несколько часов, наши отделения отразили все атаки врага и удержали рубеж обороны.
В этих боях отличился и пулеметчик из второй роты комсомолец Гладков. Проявив инициативу, он выдвинулся вдоль лощины на фланг наступающей вражеской цепи и, внезапно открыв огонь, нанес фашистам огромные потери. Гладкова ранило в руку разрывной пулей. Кровь хлестала из раны, пулеметчик постепенно терял силы, но не покинул выгодной позиции и продолжал вести меткий огонь. Целая минометная батарея сосредоточила огонь по отважному комсомольцу, прижавшему к земле наступавшего врага. Гладков был вторично ранен. На какое-то время пулеметчик потерял сознание, и фашисты поднялись в атаку. Придя в себя, Гладков из последних сил дотянулся до пулемета и вновь открыл огонь. Гитлеровцы заметались, мы воспользовались этим и отбросили врага на исходный рубеж.
Гладков, окровавленный, ослабевший, полз к своим, таща за собой ручной пулемет... [52]
Наш батальон в какой-то мере прославился по части добычи «языков» и проведения разведки боем.
В один из сентябрьских вечеров новый командир третьей роты лейтенант Сазонов (бывший командир взвода) доложил мне, что он решил выставить засаду на полевую дорогу из Окуниново в Ошитки, с тем чтобы захватить «языка». После обсуждения и уточнения деталей план был одобрен. Засаду из трех человек возглавил комсомолец Пахмутов. С наступлением темноты красноармейцы осторожно прошли по оврагам к окраине Ошиток. Ночь была лунной. Один из разведчиков влез на дерево, откуда как на ладони были видны село и подступы к нему со стороны Окуниново. На рассвете наблюдатель заметил мотоциклистов врага — мчалось десять машин. Бойцы приготовились к бою, но мотоциклисты, не доехав до них, остановились у крайней хаты Ошиток. Только час спустя двое из них двинулись по дороге, огибающей село. Выскочив из кустарников, бойцы Пахмутова преградили им путь. Фашисты пытались на большой скорости проскочить мимо разведчиков. Но меткие выстрелы настигли мотоциклистов. Один из них оказался офицером 11-й танковой дивизии. С его кителя Пахмутов снял Железный крест, а в захваченном планшете оказалась топографическая карта, на которую была нанесена обстановка.
Эта карта была отправлена в полк, а оттуда ушла в дивизию и, как нам стало известно, сыграла значительную роль в организации обороны на подступах к городу Остер.
Через два дня после удачной засады майор Киясбеков приказал мне провести разведку села Чернин и, если там есть немцы, обязательно захватить пленного.
На этот раз мой выбор пал на роту младшего лейтенанта Шишкина. Я приказал ему выделить группу добровольцев во главе с сержантом. В полдень на НП батальона прибыл и представился мне рослый, рыжеусый сержант Петрович. Он сказал, что желает возглавить группу разведки, и тут же изложил свой незамысловатый план действий. Оказалось, что сержант очень наблюдателен. Мы проходили через Чернин без остановки, измученные боями и бессонными ночами, однако Петрович многое там успел увидеть и запомнить. Докладывая, он говорил о таких деталях, на которые я даже не обратил внимания, — где расположена рощица, где колодец с журавлем, где [53] дом с голубыми наличниками, где старые заброшенные карьеры. Все это было залогом успеха, и я разрешил группе отправиться на задание.
Поздно вечером группа Петровича достигла Чернина. Несмотря на все предосторожности разведчиков, они все-таки были обнаружены врагом и вынуждены были принять бой. Целый день три отважных воина, засев в каменоломнях, отбивались от фашистов, пытавшихся взять их живыми. К вечеру в каменоломню пришел древний старик — местный житель. Он сообщил, что фашисты предлагают им сдаться в плен. А от себя добавил: «Если сдадитесь, я прокляну вас». Как только старик ушел, фашисты снова пошли в атаку, но были встречены огнем ручного пулемета и автоматов. На рассвете разведчики бесшумно выбрались из каменоломни, захватили в плен унтер-офицера 113-й пехотной дивизии и доставили его на НП батальона.
Уточнив обстановку и узнав от пленного численность гарнизона в Чернине, полк перешел в наступление и захватил деревню.
Тем временем положение на нашем фронте становилось все более и более тревожным. Поговаривали, что танковая армия Гудериана, повернув с западного направления на юг, вот-вот замкнет кольцо окружения где-то в районе Ромны, Лохвица. Об этом кричали и громкоговорители немцев, предлагавших нам, пока не поздно, сдаваться в плен. Но все это только придавало нам больше ярости и решимости сражаться до последнего.
Особенно запомнился мне в те дни молоденький, вихрастый паренек Саша Гвоздев — связной от штаба батальона в полк. «Наш казак» — с любовью говорили о нем друзья с Дона.
Саша был всегда в движении, всегда с улыбкой на лице, даже в самые трудные и напряженные минуты боя. У него всегда про запас было несколько остроумных веселых шуток. Мы знали, что Гвоздев в то же время немного и поэт-мечтатель, фантазер, но все это не мешало ему быть бойцом.
Обязанности связного он выполнял исправно, но был явно недоволен этим назначением.
— Не боевая это служба, — говорил он друзьям. — Ну где ты найдешь противника между командными пунктами батальона и полка? [54]
Конечно, Саша был далеко не прав. В те дни немцы довольно часто просачивались в наши тылы, так как сплошного фронта порой не было. Поэтому дорога от КП батальона до КП полка была далеко не безопасной.
Как-то Гвоздеву пришлось встретиться на лесной просеке лицом к лицу с двумя гитлеровцами. Саша, как потом он сам рассказывал, в первое мгновение растерялся от неожиданности. Тихо, птички поют, и вдруг рядом — враг. Судьбу решало мгновение — кто первым опомнится, нападет, тот и победит... В лесу прозвучал выстрел. Один фашист свалился замертво, но другой отскочил за дерево, залег в траве и открыл огонь из автомата. Гвоздев, укрываясь за толстой сосной, сделал второй выстрел. Момент он выбрал удачно — был сражен и второй вояка.
Начальник штаба батальона лейтенант Зинченко сумел сколотить дружный боевой коллектив связных. Это были бесстрашные ребята, готовые в любую темень, в любой обстановке, при самом ожесточенном обстреле бежать с донесением или приказанием. Я уже рассказывал об Иване Рогочем и других отважных связных. И все-таки даже среди этих смелых людей улыбающийся, белокурый Гвоздев слыл самым храбрым человеком.
Недалеко от села Чернин во время жаркого боя лейтенант Зинченко послал связного Гвоздева и еще одного бойца с приказанием во вторую роту. Попутно красноармейцы захватили ящик с патронами, В роту пришлось добираться ползком, так как пулеметный и минометный огонь со стороны противника не прекращался ни на минуту. Связные преодолели поляну, картофельное поле. Здесь напарник Гвоздева был ранен. Саша перевязал товарища, укрыл его в воронке от снаряда, а сам пополз дальше. Передал приказание командиру роты, доставил старшине патроны. Выполнив боевое задание, вернулся к раненому товарищу, взвалил его на спину и доставил на батальонный медпункт.
Однако вернемся к боевым делам батальона в середине сентября. Отбив ожесточенные атаки врага в районе Ошитки, мы заняли оборону на широком фронте вдоль Днепра, восточнее Ясногородки, — почти в том же месте, где переправлялись на левый берег при отступлении.
Еще не успели окопаться на новом месте, как вдруг вызывает меня командир полка. Настроение у Киясбекова [55] было неважное. Это я сразу же понял, как только мы встретились взглядами. И вообще выглядел он уставшим — потрескавшиеся до крови губы, ввалившиеся от бессонницы глаза. Тут сказалось, видимо, многое: и кровопролитные бои, и бессонные ночи. А главное — ухудшавшееся с каждым днем положение наших частей.
— Слушай, Горб, новую задачу, — сказал Киясбеков. — Дивизия отходит на юг в междуречье Днепра и Десны. На Киев. Ваш батальон выделен в арьергард полка, прикрывает его отход в направлении Заваловка, Жукин, Низшая Дубечня.
Я попытался было возразить, что наш батальон уже побывал в арьергарде, но майор строго оборвал: «Повторяй приказ, товарищ старший лейтенант!» Он тут же повернулся, но не ушел, а постоял немного. Потом сказал:
— Знаю, люди вашего батальона очень устали. Но они хорошо проявили себя в арьергардных боях за Днепром, у вас есть опыт, которого у других нет...
Командир полка ушел, а мне стало как-то неловко за свое возражение. Но почему отходим? Надо было спросить об этом. Ведь все мы были уверены, что за Днепр фашистов не пустим. Здесь оборонительный рубеж куда выгоднее, чем, скажем, у Бородянки...
Лишь много позднее мне стали известны обстоятельства, решившие судьбу войск Юго-Западного фронта. Так как лобовые удары врага на киевском направлении успеха не имели, соединения 6-й армии противника с ходу форсировали Днепр севернее города в районе Окуниново, а затем силами 51-го и 55-го армейских корпусов пытались во что бы то ни стало форсировать Десну в районе города Остер, с тем чтобы в последующем нанести удар по войскам фронта с тыла.
Отходя с боями на юг, батальон занял оборону на северной окраине села Высшая Дубечня. Другие батальоны полка занимали оборону в 7–8 километрах позади нас и левее, тоже фронтом на север.
Наконец фронт на некоторое время стабилизировался. Подразделения окапывались, организовывали систему огня, и никто не догадывался, что враг готовит нам здесь ловушку, используя нашу же оплошность. [56]
В это время в батальон приехал командир полка. Осмотрев позиции, сказал мне:
— Следи за левым флангом, комбат, в лоб они не полезут...
Я удивился его словам, так как считал, что за фланги беспокоиться нечего, потому что правый упирался в Десну, а левый вплотную примыкал к заболоченной местности.
К сожалению, я не учел, что западнее этих болот противник мог свободно пройти на юг, к нам в тыл, и не организовал разведку, полагая, что это сделают дивизия и полк.
В один из дней гитлеровцы мелкими группами атаковали батальон с фронта под прикрытием артиллерии. Основными же силами обошли нас в 5–6 километрах западнее и внезапно ударили с тыла и с левого фланга. Огневой налет и атака врага, особенно с тыла, застали нас врасплох.
Как только начался артиллерийский налет противника, я побежал к домику, в котором находился штаб батальона, чтобы доложить по телефону командиру полка обстановку и выяснить у него, что за канонада слышна в нашем тылу. Не успел добраться до штаба, как огонь прекратился. Оглянулся, а метрах в тридцати от меня поднимается из-за плетня огромный фашист. Отчетливо увидел его длинное худощавое лицо, заросшее рыжей щетиной. Гитлеровец вскинул автомат, но прежде чем он успел дать очередь, я прыгнул к большой ели и спрятался за нее. Только почувствовав себя в относительной безопасности, осторожно выглянул и осмотрелся. Из дыры, проломленной в плетне, торчал ствол вражеского пулемета.
Видимо, гитлеровцы заметили меня, так как по ели тут же начали щелкать пули, во все стороны полетели щепки и так мирно запахло вдруг смолой.
Я снова притаился, ибо понимал, что любое неосторожное движение будет стоить мне жизни. И в то же время не давала покоя мысль: надо что-то делать.
Совсем рядом, в пустующем доме, наш штаб. Там много наших, только они могут выручить меня из беды. Во всю глотку кричу, зову лейтенанта Зинченко. Одновременно из трех окон хатенки выскакивают бойцы во главе с лейтенантом Зинченко. Мгновение — и красноармеец [57] Рогочий всей своей массой наваливается на плетень, который рушится на фашистских пулеметчиков. Для верности через плетень летит несколько гранат.
Теперь мы все залегли в садике у плетня. Видим, как по улицам и огородам села, метрах в 200–300 от нас, с дикими криками и стрельбой движется густая цепь гитлеровцев. Откуда их столько в нашем тылу? Принимаю решение: отходить на позиции 2-й стрелковой роты, занимающей оборону за селом, у Десны. Под сильным огнем короткими перебежками добираемся до реки. Теперь мы в боевых порядках роты. Едва успеваю объяснить командиру роты, в чем дело, как гитлеровцы пошли в атаку с тыла и на эту роту. Зинченко ложится за пулемет. В это время наша минометная рота, каким-то чудом уцелевшая в тылу у немцев, открывает по ним беглый огонь. Вражеская цепь заметалась и залегла. Но на левом фланге роты уже идет рукопашная схватка в наших окопах. С фронта мелкие группы фашистов тоже пошли вперед.
Теперь штаб батальона и 2-я рота оказались зажатыми с трех сторон. Фашисты подбираются все ближе и ближе, вот-вот они поднимутся в атаку. В этот момент в тылу гитлеровцев раздается неожиданное «Ура!»
Молодец Мельников, молодец! Это он, командир минометной роты лейтенант Мельников, расстреляв все мины, повел своих людей в атаку, нам на выручку. Рядом со мной поднялся во весь рост политрук Горбачев. Спокойно, по-деловому осмотрел роту. Я встал рядом с ним. Не было на душе ни страха, ни тревоги, словно мы действовали на учениях.
— За Родину! Ура-а!
Поднялись в атаку все, как один. Бегу рядом с командиром 2-й роты и Горбачевым, кричу бесконечно «Ура-а!», стреляю по мечущимся по полю фашистам, а в голове только одна мысль: «Надо бежать в направлении белого дома, никуда не сворачивая...» Не знаю почему, но притягивал именно тот заметный белый дом...
Меня и Горбачева обогнали Зинченко, Рогочий, Гвоздев. Кто-то из них упал, вновь поднялся. И все стреляют, кричат...
Справа раздетый до пояса фашист целился из автомата в наших пулеметчиков, перетаскивающих «максим» через плетень. Горбачев остановился и спокойно, как [58] на полковом стрельбище, поднял пистолет. Выстрел. Немец, уронив автомат, повернулся к нам и, с каким-то недоумением посмотрев на политрука, медленно осел. Горбачев подобрал его автомат и догнал нас. Кто-то выскочил из-за белого дома, кричит вдогонку: «Комбат! Комбат!» Да это же Борис Мельников, командир минометной роты! Обнимаемся. Он говорит: «Вы спасли нас!» Я тоже кричу: «Минометчики, спасители наши!»
Гитлеровцы, атаковавшие 2-ю роту, частью были перебиты, частью разбежались кто куда. Вся эта атака продолжалась 10–15 минут. Личный состав двух рот — 2-й и минометной — вновь занял окопы. Все возбуждены, тяжело дышат. Но настроение у бойцов такое, что, покажись сейчас где-либо фашисты, все до единого без команды поднимутся и пойдут врукопашную.
Пока мы ходили в атаку навстречу минометчикам, «огневая группа» Григория Кравчука, прикрывавшая правый фланг, очистила от фашистов окопы, которые они заняли. Но что делать дальше? Как построить оборону, откуда ожидать нападения? Где 1-я и 3-я стрелковые роты? Северо-западнее от нас примерно в полутора километрах слышалась ружейно-пулеметная стрельба. По-видимому, там сражались роты Шишкина и Сазонова. Южнее также слышен сильный бой. Там, очевидно, вели бой другие батальоны нашего полка — капитана Чиганова и майора Глухих.
Через некоторое время в окопах появился фельдшер батальона и доложил, что 1-я и 3-я стрелковые роты, понеся большие потери, отошли на север в большой лес.
Как быть, что предпринять? Посоветовался с командирами. Решили отходить в этот лес, соединиться с 1-й и 3-й стрелковыми ротами, а затем пробиваться на соединение с подразделениями полка.
К вечеру остатки батальона удалось с трудом собрать в лесу северо-западнее населенного пункта Высшая Дубечня. Опять мы оказались в тылу врага. Связи с полком не было. Радиостанция была в двух местах продырявлена пулями.
Выслали разведку в двух направлениях — на Низшую Дубечню, где должны были действовать главные силы полка, и к Десне, в село Жукин. Через некоторое время возвратились разведчики из Дубечни, доложили, что [59] наш полк оставил это село и отошел на юг. Все дороги забиты фашистами.
Идти на соединение с полком через плотные боевые порядки врага было немыслимо. Решили найти участок, где гитлеровцев поменьше, и там пробиваться к своим.
Разведчики, ходившие в Жукин, принесли ободряющие сведения: на восточном берегу Десны ни противника, ни наших войск нет. В самом Жукине расположились обозы немцев. На реке и у окраины села разведчики нашли две рыбацкие лодки на плаву и одну полузатопленную.
Решение в сложившейся обстановке могло быть единственным: до рассвета переправиться на восточный берег Десны, а затем, продвигаясь на юг, соединиться с основными силами полка.
В Жукин немедленно выслали группу во главе с младшим лейтенантом Шишкиным для подготовки средств переправы. К полуночи прибывшие из Жукина связные доложили, что две рыбачьи лодки готовы. Кроме того, люди Шишкина, разобрав под носом у противника какой-то сарай, сколотили несколько плотов. Должен заметить, что в эти дни фашисты, упоенные победами и не напуганные еще партизанами, вели себя весьма беспечно.
Связные доложили также, что на восточной окраине Жукина стоит около тридцати гитлеровских повозок. В крайних домах и у повозок фашисты пьянствуют, орут песни, играют на губных гармошках. Ходят без оружия. Примерно в час ночи мы начали движение к Жукину. Перед рассветом заняли исходный рубеж для атаки в полукилометре от восточной окраины села. Наш расчет был прост: внезапным ударом уничтожить фашистских тыловиков, за их счет пополнить иссякшие запасы продовольствия, а затем переправиться на восточный берег Десны.
Развернулись в цепь и, подойдя незаметно на расстояние 200–250 метров к селу, ударили по обозу. Бой длился каких-нибудь 5–10 минут, гитлеровцы были уничтожены.
Захватив в обозе то, что было крайне необходимо для батальона — боеприпасы для трофейных автоматов, ручные гранаты, консервы и другие продукты, батальон благополучно переправился на противоположный берег Десны. Данные разведки подтвердились — за рекой действительно не оказалось ни противника, ни наших войск. [60]
В какой уж раз младший лейтенант Шишкин выручил батальон из беды. В первом бою, под Плахтянкой, при внезапной встрече с немецкими велосипедистами западнее Катюжанки, в районе Ошиток, во время поединка с танками... И вот снова благодаря его находчивости ускользнули мы из рук врага.
Младший лейтенант Шишкин, как и многие другие бойцы батальона, заслуживал самых высоких правительственных наград, но тогда об этом никто не думал. Было не до орденов и медалей. А если бы довелось представлять отличившихся к наградам — Василий Шишкин вполне был достоин высокого звания Героя Советского Союза.
В деснянских плавнях сделали двухчасовую остановку, с тем чтобы покормить людей и дать им немного поспать.
Мы с Горбачевым завтракали, когда к нам подошел лейтенант Борис Мельников. Он доложил, что два пленных обозника показали, что войска Гудериана заняли Ромны, Лохвицу и другие пункты в двухстах километрах в нашем тылу, что мы окружены и что нам «капут». Мы немцев допрашивать не стали. Приказали Мельникову не распространяться об этом. Соединимся со своими — узнаем.
Рассвет. Тишина. Она кажется зловещей. Сижу под кустом краснотала, просматриваю списки оставшихся в живых, сведения по вооружению. Жидковато!
Впервые за много дней смог спокойно подумать о наших делах. Плохо организовал разведку. Плохо управлял подразделениями.
Вот и вчера, с первых же минут боя, потерял управление ротами. Лишь благодаря храбрости и расторопности Зинченко, Горбачева, Мельникова удалось сохранить батальон.
Подошел связной Зайцев, принес два набитых магазина к моему трофейному автомату.
Спросил о настроении у красноармейцев. Ответил, что хорошее. Особенно после того, как мы захватили вдоволь продуктов. Кухонь сутки не видели...
С трудом поднялся и пошел по расположению батальона. Вот сидит под вербой осунувшийся Зинченко, напевает: «Дывлюсь я на небо, тай думку гадаю...» Это значит, на душе у Сергея грустно. Он ранен, пуля задела мякоть выше колена. Батальонный фельдшер Блантер при перевязке разрезал ему брюки. Сережа страшно ругался [61] — из-за пустяковой раны испортил Блантер новые синие галифе!
А вот лежит на носилках весь спеленатый бинтами связист Гриша Мельников. Рядом с ним во время последнего боя разорвалась мина. Изрешетила всего. Лицо бледное, нос заострился, глаза лихорадочно блестят. Перед переправой на западный берег Десны, Гриша сорвал с головы повязки, подозвал к себе своих радистов и телефонистов, с каждым простился и вскоре умер...
Во второй половине дня батальон по мосту у села Погребы вновь переправился на западный берег Десны и присоединился к полку, который в это время вел тяжелый бой южнее Низшей Дубечни. Не успел я отрапортовать майору Киясбекову, как он порывисто меня обнял и расцеловал. Все считали 1-й батальон погибшим и с болью в сердце приготовились вычеркнуть его из списков.
Перед тем как занять оборону на новом рубеже, я построил батальон, с тем чтобы объяснить бойцам поставленную боевую задачу. И тут впервые за последние дни обратил внимание на внешний вид подчиненных. Усталые, оборванные, заросшие щетиной, многие со следами запекшейся крови на окровавленных повязках. Все они были до последней степени измотаны непрерывными, круглосуточными боями! Но что я мог сделать для этих отважных людей, чтобы облегчить их участь? Ничего! Единственное, если понадобится — погибнуть вместе с ними, как командир, боевой товарищ и друг.
Заняли оборону в промежутке между 2-м и 3-м батальонами, где фашисты рвались вперед особенно яростно. Рядом с нами занимал оборону отряд партизан (или ополченцев, точно не знаю) численностью около 50 человек. Странно было видеть в окопчиках людей в гражданской одежде. Почти все они по возрасту годились нам в отцы.
Присутствие этих пожилых людей в наших боевых порядках вызвало у красноармейцев и командиров какое-то чувство неловкости и вины перед ними. Мы — молодые, здоровые, хорошо обученные в военном отношении люди — довели дело до того, что им пришлось взяться за оружие. Как кадрового командира, меня удивляло поведение партизан в бою и методы их действий. «Папаши», как их сразу прозвали бойцы, отрыли себе окопчики ровной линией, «в нитку», очень близко друг от друга, что называется, [62] локоть в локоть. Все это никак не вязалось с уставными положениями. При отражении очередной атаки партизаны молча, без суеты, без команд вели частый и меткий огонь из старых винтовок.
Со стороны противника к партизанским окопам очень близко подходил овраг, заросший кустарником. Гитлеровцы скапливались в нем и внезапно начинали атаку. Времени на ведение прицельного огня из винтовок в этом случае, по существу, не было, и каждый партизан успевал бросить в сторону фашистов по 2–3 лимонки, увесистые осколки которых обладали очень большой убойной силой. Одними гранатами «папаши» отразили несколько атак, в том числе одну ночную. Когда фашисты на этом участке притихли, партизаны сами начали делать вылазки и забрасывать «фашистский» овраг гранатами.
Уважение к партизанам со стороны наших бойцов и командиров чувствовалось во всем. Командир отделения боевого питания батальона сержант Корнилов доставлял им боеприпасы, особенно гранаты, в первую очередь и в неограниченном количестве; командир хозяйственного отделения старшина Берестов кормил партизан в первую очередь и посытней; командир санитарного взвода Блантер большую часть своих санитаров-носильщиков держал поближе к этим пожилым бойцам. Красноармейцы батальона дарили «папашам» свои трофейные автоматы.
Большое впечатление произвел на нас партизанский командир — невысокий жилистый человек лет пятидесяти. Часто я задумывался: кем он был до войны? Его можно было принять и за председателя колхоза, и за учителя, и за партийного работника. Расспрашивать было бесполезно: партизаны оставались в тылу и по известным причинам знать о них никому ничего не полагалось.
У всех нас вызывал восхищение связной партизанского командира, кум Степан, как он его называл. Этот немолодой человек был огромного роста, крепкого телосложения. Лицо с большой черной бородой имело свирепый вид. «От одного вида разбегутся фашисты», — шутили бойцы.
Делал все кум Степан основательно, не спеша. С командиром обращался, словно нянька с ребенком.
Был у партизанского командира и другой связной — паренек лет 16–17 по имени Василек. Однажды во время [63] артиллерийского обстрела Василек влетел ко мне в окоп и говорит:
— Дядько командир просил вас к нам вечерять.
Это значит, на ужин приглашает. Пошел. Кроме еды из батальонной кухни кум Степан положил на газету окорок, колбасу, огурцы.
Командир начал издалека — неплохо бы нам заиметь побольше фашистского оружия, а то Гитлер обещал снабжать партизан боеприпасами только немецкого образца.
— Автоматы мы вам дали, дадим еще...
— Не в автоматах дело...
— Выкладывай, командир, что задумал.
Разнюхали, оказывается, партизаны, что фашисты, окопавшиеся на «желтых высотах» у Десны, бросают на ночь окопы (оставив дежурного с ракетницей и пулеметчика), а сами уходят спать в сарай на сено. План таков: незаметно проникнуть к сараю, прикончить спящих фашистов, а их автоматами, пулеметами и гранатами вооружить партизан.
— Сколько нужно выделить людей? — спрашиваю.
— Людей не нужно, — отвечает командир. — Пошли с нами человека с радиостанцией. Если влипнем — дадим сигнал. Вот тогда поможешь минометами.
В тот же вечер снарядил минометчика-сержанта с радиостанцией в распоряжение партизанского командира. Начеку всю ночь была «огневая группа» Кравчука, а Борис Мельников приготовился к ведению заградительного огня, если понадобится прикрывать отход партизан.
Наш радист рассказал мне на второй день, как было дело.
Зная отлично местность, партизаны долго шли по каким-то чащобам, топким болотам и наконец оказались в тылу «желтых высот», где окопались гитлеровцы. Командир отряда и еще два партизана незаметно подобрались к фашистскому пулеметчику и ракетчику, сидевшим в одном окопе. Короткими очередями из автоматов почти в упор фашисты были уничтожены. Это и послужило сигналом для остальных партизан, которые в это время бросились в атаку на сарай. Взрывы гранат, очереди из автоматов — и бой закончен. На выполнение задачи, не считая перехода, понадобилось пять минут.
Партизаны раздобыли 2 пулемета, 6 автоматов, с десяток [64] винтовок и много боеприпасов. Их потери — два раненых, но не в бою, а уже при отходе.
Обозленные фашисты открыли беспорядочный артиллерийский и минометный огонь по нашей обороне в тот момент, когда отряд партизан уже подходил к своим окопам.
На следующий день по просьбе партизанского командира Гриша Кравчук начал обучать «папаш» сборке, разборке, уходу, подготовке к стрельбе и ведению огня из немецких пулеметов и автоматов.
С партизанами я крепко подружился. В знак признательности кум Степан подарил мне на память немецкий «парабеллум», а я ему — добытый в боях трофейный автомат.
В боях на подступах к населенному пункту Низшая Дубечня погиб мой боевой друг младший лейтенант Шишкин. Это была не первая смерть, которую довелось видеть, но впервые за время войны я не смог сдержать слез.
Погиб замечательный командир доблестной 1-й роты вечером, во время отражения атаки гитлеровцев. Я стоял рядом с ним в одном окопчике. Мина разорвалась не особенно близко, и я не обратил на это внимания. Наблюдая за полем боя, спросил Шишкина, как, по его мнению, развернутся события завтра. Не подбросят ли немцы танков? Шишкин мне не ответил. Посмотрел в его сторону — мертв...
Похоронили мы героя боев за Киев младшего лейтенанта Василия Шишкина у селения Низшая Дубечня, на могилу поставили столбик, прикрепили к нему планочку, на которой я собственноручно написал: «Здесь похоронен герой войны младший лейтенант Василий Шишкин». [65]