Проверка жизнью
К новому месту службы я уезжал из Ленинграда, где провел с семьей короткий отпуск. Дни пребывания в городе на Неве пролетели быстро, в радостном волнении встреч с близкими и друзьями и в круговерти хлопотливых сборов. Не выдавалось и минуты, чтобы побыть одному, оглянуться назад, окинуть мысленно все пережитое здесь в годы войны. И только уже в поезде я как-то внезапно и целиком оказался вдруг во власти воспоминаний, связанных с этим городом-героем.
За вагонным окном тихо угасал неяркий теплый день. Было начало сентября, но природа словно не торопилась обозначить ту черту, за которой начинаешь зримо ощущать неотвратимость ее увядания.
Мимо медленно проплывал перрон, заполненный толпой провожающих. Я всматривался в лица незнакомых мне и таких разных внешне людей и чувствовал невольную симпатию к каждому из них, словно все мы были в кровном родстве.
«Да так оно, собственно, и есть — мелькнула мысль. — Общая судьба — война, блокада — навсегда породнила жителей Ленинграда и его защитников. Пережитые вместе испытания сближают людей куда быстрее, чем беспечальная жизнь за долгие годы...»
Впрочем, было бы неправильным думать, что я полюбил ленинградцев исключительно по этой причине. На мой взгляд, жителям каждого города свойственна своя, особая отличительная черта (присущая им не исключительно, разумеется, а лишь в большей степени), как, скажем, одесситам — их живая общительность, а москвичам — широкое хлебосольство. Так вот, в характере и в облике ленинградцев 40-х годов я бы выделил сразу несколько таких черт. Это, прежде всего, их гордая любовь к родному городу-красавцу, центру духовной жизни России на протяжении двух столетий ее особенно бурной истории, и конечно же городу, ставшему колыбелью Октябрьской революции, где так много повсюду связано с именем великого Ленина и с подвигом [58] самих питерцев — передового отряда рабочего класса страны, первым поднявшегося на штурм самодержавия и капитализма в России. Вторая отличительная черта в характере коренного ленинградца тех лет — непоказная его доброта и благожелательность, постоянная готовность помочь не только ближнему своему, но и любому незнакомому человеку, что так ярко проявилась потом в блокадные дни Ленинграда. И наконец, особая утонченность в обращении, которую я бы назвал интеллигентностью поведения старых ленинградцев и которая, думаю, формировалась у них в атмосфере этого города-музея на протяжении многих лет.
Я видел ленинградцев в разное время и в разных жизненных обстоятельствах. Но наиболее памятны встречи в дни войны, когда прекрасный их город в силу необходимости стал городом-солдатом. В обстановке вражеской блокады, в тисках голода и холода, ленинградцы продолжали стойко бороться с ненавистным врагом, опрокидывая уже одним своим бытием все надежды гитлеровцев на возможное падение их города. Боролись даже тогда, когда, казалось, уже не оставалось ни сил, ни возможностей к этому. А когда падали от истощения или ран, то, как на передовой, их места занимали другие, и Ленинград продолжал сражаться и жить...
Блокада города при постоянных варварских обстрелах из дальнобойных орудий и авиабомбежках продолжалась 900 дней. За это время гитлеровские разбойники обрушили на него свыше 100 тыс. бомб и около 150 тыс. снарядов. Но и в этих условиях рабочие Ленинграда продолжали выпускать военную продукцию. Работая в холодных цехах, а то и под открытым небом, шатаясь от голода и истощения, они смогли изготовить и отремонтировать две тысячи танков, полторы тысячи самолетов, много боевых кораблей, тысячи орудий и минометов, десятки тысяч автоматов и пулеметов, миллионы снарядов и мин. Все это вооружение и боеприпасы немедленно доставлялись в войска. И в руках защитников города Ленина они делали его оборону несокрушимой.
Враг стремился парализовать, сломить волю ленинградцев не только к сопротивлению, но, повторяю, даже к самому существованию в таких нечеловеческих условиях. А они продолжали жить — вопреки всем лишениям и трудностям. Власти города, партийные организации делали все, даже на грани невозможного, для облегчения их участи. В самое тяжелое время зимы 1942 года продолжали бесперебойно работать хлебопекарни, часть бань и прачечных, ремонтные мастерские и парикмахерские. Вражеская осада не смогла задушить [59] и духовную жизнь Ленинграда. В ту тяжкую пору в городе действовали Театр музкомедии, более 20 кинотеатров, филармония, зал камерных концертов. Не закрывались и многие школы, в которых обучалось свыше 90 тыс. школьников.
Энергично боролись ленинградцы и с голодом, изыскивая любую возможность к тому, чтобы поддержать ослабевшие силы людей, пополнить рацион их питания. Веснами 1942 и 1943 годов они вскопали все пустоши в черте города и на окраинах, посадив на них овощи. Даже вокруг знаменитого Исаакиевского собора был вскрыт асфальт и возделаны огороды. Капуста, картофель, лук, морковь, фасоль, другая зелень, что росла на этих участках, помогли сохранить жизнь тысячам жителей осажденного города.
Ленинград выстоял, победил. А потом быстро залечил раны, нанесенные войной его зданиям и улицам, паркам а площадям, и опять расцвел, еще больше похорошел. Постепенно оправились от ужаса пережитого и оставшиеся в живых ленинградцы. Но память о тех страшных девятистах днях осталась у них навсегда — в воспоминаниях о пережитых страданиях и в образах многих близких людей, так и не увидевших Дня Победы. Да разве и можно когда-нибудь забыть такое? И тех, кто принес к стенам их города смерть всему живущему в нем?
Вот и сейчас, всего полчаса назад, меня провожал один из старых моих знакомых-ленинградцев. Война, блокада наложили на весь его облик свой неизгладимый след, до времени состарив этого некогда очень сильного телом и духом человека. Я с трудом узнал его в первую минуту нашей встречи — мы не виделись с самой войны. Неизменными остались, пожалуй, лишь добрая, словно бы смущенная его улыбка да манера говорить, чуть растягивая слова.
— Значит, в Берлин? — повторял он, не выпуская моей руки из своей. — В бывшее «логово»... О, сколько раз в те длинные, холодные, бессонные ночи я представлял себе, как наши советские солдаты в конце концов придут от стен измученного Ленинграда в их поверженный Берлин. Нет-нет! Вы не подумайте, что это пришло мне в голову потом, в конце войны. Я и тогда, в зиму сорок второго, действительно верил в это. Иначе не оставалось ни сил, ни смысла цепляться за угасавшую жизнь... Именно эта мысль и эта вера поддерживали меня в самые ужасные дни блокады. Давали силу подниматься по утрам и брести пешком через вымирающий город на наш ремонтный завод. Кстати, именно в те дни мы там и познакомились с вами. Помните? [60]
Он помолчал, словно потерял нить в мыслях, но руки моей не выпускал.
— Да конечно помните... Мы всё помним. И они должны помнить! И то, что в апреле сорок пятого мы действительно вошли в их Берлин. Но не мстить за все, содеянное в Ленинграде и в тысячах других городов, куда ступал сапог фашиста. Берлин еще горел, а наши солдаты — я читал, я знаю — уже кормили их женщин, стариков, детей — их детей! — из своих солдатских пайков. Так скажите им, скажите, что...
Голос его прервался. Он перевел дыхание, стиснул напоследок мою руку и, не оглядываясь, лишь еще больше сутулясь, быстро зашагал по перрону на выход в город. И я не стал его удерживать: у этого очень сдержанного по натуре человека, технолога одного из ленинградских заводов, блокада в течение первой же зимы унесла всю его семью, включая двух ребятишек-погодков. А сам он в то время с ремонтной бригадой находился в Невской Дубровке.
...За окнами вагона давно уже проплывали поля и перелески, тускло мигали огнями редкие деревеньки на пригорках, мелькали, как в кинокадрах, одиночные постройки вблизи. Время и руки человеческие уже сгладили, залечили многие раны, нанесенные войной. Но нет-нет да и бросались в глаза последние мрачные ее следы по сторонам: то разрушенная водонапорная башня у полустанка, то искореженные пролеты моста, сброшенные с опор в реку страшной силой взрыва, то ровные, окаймленные бурьяном квадраты земли на месте дотла сожженных домов. Поезд шел и шел, убегая от подступавшей ночи, а таких отметин становилось все больше...
Да, война безжалостно искромсала и землю, и привычный быт миллионов людей, и сами их судьбы. С лихвой выпало всего самого тяжелого и на плечи моего поколения. Ведь мы лицом к лицу встретили войну почти юнцами. И сразу прошли через такие испытания, что после них в душе уже не должно было оставаться иных чувств, кроме неукротимой ненависти к врагу.
Война заставила нас впервые по-настоящему задуматься над извечными вопросами о смысле человеческой жизни и ее истинной ценности. Под грохот взрывов и стоны раненых мы до конца поняли сокровенный смысл таких вроде бы хрестоматийных понятий, как долг и честь, любовь и совесть, дружба и Отчизна. Она заставила нас по-иному взглянуть на [61] окружающий мир и вдруг понять, что он по-прежнему прочен и вместе с тем ускользающе зыбок. В одно мгновение все ликование солнечного дня, напоенного запахами разнотравья, может вдруг навсегда кануть в черный мрак небытия, и твой самый близкий товарищ, умолкнув на полуслове, обагрит каплями своей крови белоснежный венчик ромашки, выросшей на том лугу...
Память, память... Советский солдат, прошагавший с боями «пол-Европы, полземли», изведал в те годы такое, чего и в малой доле не испытать иным, проживи они хоть десять своих жизней! Война конечно же накладывает тяжкий отпечаток на души и характеры людей. Пройдя через реки горя и страданий, изменились и мы, фронтовики. Но не огрубели и не ожесточились, нет. В этом я убедился воочию уже через двое суток, когда наш поезд, миновав растерзанную Белоруссию и обожженную войной Польшу, медленно потащился вдоль аккуратных и красочных, словно на театральных декорациях, немецких городков. Перед глазами проплывали островерхие кирпичные дома под красной черепицей, крохотные дворики, огороженные заборчиками, ровные, обсаженные кустами дорожки; вдали четко рисовались на светлом фоне неба, словно игрушечные, кирхи, мелькали отягощенные плодами фруктовые деревья вдоль дорог. И так — на сколько хватает глаз. По обе стороны от железной дороги. Все — убереженное от разрушения и огня не столько волею военного случая, сколько разумом и благородством советского солдата, прошагавшего здесь, по земле поверженного врага, во имя утверждения справедливости, но не жажды мести...
В Германии не было Хатыни. Как не было и сожженных от бессильной ярости завоевателей дворцовых ансамблей, домов-музеев великих писателей, художников и музыкантов, безвинно замученных и загубленных сотен тысяч и миллионов людей. История узнала совсем иные примеры поведения победителей, нежели те, что являли миру гитлеровские вандалы, готовившиеся по приказу фюрера уничтожить славянские народы и сровнять с землей Ленинград и Москву. Один из таких примеров особенно символичен. Именно советские воины, рискуя жизнью, спасли от гибели бесценные сокровища Дрезденской картинной галереи, чтобы потом вернуть истинным хозяевам — трудящимся ГДР.
Нет, мы не были жестокими! А с завершением войны даже стали отходчивее душой, отзывчивее на чужую боль. Но вместо с тем — и мудрее. Мудрее памятью людей, познавших все вероломство и беспощадность иноземных разбойников, [62] пытавшихся силой отнять у нас свободу, Родину и все, что стоит за нею и так дорого каждому советскому человеку! Мудрее умом солдата, вынесшего на себе основную тяжесть борьбы с фашистским чудовищем, освободившего от него народы многих стран и вставшего опять с оружием в руках на свой пост, чтобы война никогда не повторилась вновь...
В ту ночь я так и не уснул. Перед глазами, чередой сменяя одна другую, мелькали картины военных лет. А в голову неотвязно лезли мысли о том, что вторая мировая война окончилась всего шесть лет назад, а из-за океана уже потянуло ветром новой, пока еще, правда, «холодной войны». Моя земля, моя Отчизна еще не успела залечить старые раны руками все тех же солдат, сменивших гимнастерки на рабочую робу, а уже появились факельщики новой войны и новые претенденты на мировое господство угрожают нам атомной бомбой! Но ничего! Пусть попробуют! Итоги минувшей войны кое-чему научили и господ империалистов. Они знают, что мы не из пугливых. Что мы сейчас намного сильнее, чем в том, сорок первом. И что мы теперь не одни — у нас появились верные друзья и союзники в лице стран народной демократии. И не символичен ли сам тот факт, что одной из них два года назад стала Германская Демократическая Республика, родившаяся на развалинах фашистского рейха, развязавшего вторую мировую войну в стремлении поставить на колени весь мир? И что именно она стала передовым бастионом мира, преграждающим путь на Восток силам новой агрессии?
«И хорошо, — подумал я под конец, — что мне выпало продолжать свою службу именно здесь, на передовом рубеже противостояния двух сил. Война в Европе закончилась в мае сорок пятого. Но борьба за мир на планете все еще продолжается. И. мы, советские солдаты, по-прежнему в строю».
...На железнодорожном вокзале меня, к великому облегчению, встретил однокурсник по академии полковник И. И. Постников, приехавший в ГСВГ несколькими днями раньше. Он и подвез сначала в гостиницу, а затем в штаб Группы войск, где сразу представил начальнику штаба тыла полковнику И. И. Савичу. Тот, долго не расспрашивая, повел меня к заместителю главкома — начальнику тыла Н. П. Анисимову.
В кабинете я увидел за столом моложавого, с сединой в висках генерал-лейтенанта, быстро просматривавшего бумага в толстых папках. [63]
«Похоже, отсутствовал много дней, если накопилось столько бумаг», — машинально подумал я.
Генерал вышел из-за стола и, не дожидаясь окончания рапорта, крепко пожал руку, поздравив с новым назначением и прибытием к месту службы.
Полковник Савич заранее предупредил, что Николай Петрович при первой встрече обычно интересуется больше личными делами новичка и никаких служебных задач не ставит, предпочитая вводить в курс дела исподволь. И я приготовился отвечать именно на такие вопросы. Но, видимо, в тот раз генерал решил сделать исключение из правил. Спросил лишь, сколько мне лет, и, узнав, что скоро тридцать, одобрительно кивнул головой:
— Это хорошо, что молодежь идет на смену ветеранам. И время есть подучиться, и энергии не занимать, и интерес к делу живой. Надеюсь, с размещением все нормально? — полуутвердительно спросил он. — Тогда...
В этот момент зазвонил телефон, и генерал поднял трубку.
— План подготовки к зиме? — переспросил он. — Если возможно, товарищ главнокомандующий, то мы просили бы рассмотреть его на Военном совете уже в следующий понедельник. Да, у нас все готово. Представим на обсуждение в указанный срок. — Видите? — обратился ко мне Анисимов. — Зима еще не скоро, а главком уже беспокоится о том, что делается в войсках, чтобы морозы и снега не застали врасплох. Вам тоже придется заниматься этим вплотную. И вообще часто бывать в войсках, оказывать помощь командирам и начальникам служб тыла. Поди, соскучились в академии по живому делу? — улыбнулся он.
— Скучал, это верно, — подтвердил я.
— Наш круговорот захватит с головой, — уже серьезно продолжал Николай Петрович. — В нашей работе мелочей нет. К тому же здесь не так-то легко организовать жизнь войск. Части размещены по многим военным городкам, частично разрушенным и не совсем пока благоустроенным. Ведь мы в основном используем лишь тот жилой и казарменный фонд, который не представляет особой ценности для народного хозяйства республики, — пояснил он. — Трудностей хватает, но, сами понимаете, без хорошо налаженного тыла, четкого уставного быта нельзя добиться ни продуктивной учебы, ни высокой боеготовности войск. Это — аксиома! К сожалению, она не всегда воспринимается в частях как таковая. Даже сейчас, в преддверии зимы, кое-где проявляется непростительная медлительность и халатность. Ссылаются [64] на то, что здесь зима-де не такая суровая. А ведь погода и тут часто меняется...
Оборвав себя на полуфразе и прохаживаясь вдоль стола, генерал уже добрее произнес:
— Но ничего. И нам не впервые браться за такие дела, и люди у нас в большинстве своем — старательные. Им только подскажи, как и что делать. Впрочем, инициативы тоже хватает. Вот, — указал он на журнальный столик. — Групповая газета «Советская Армия» пишет о почине сержанта Тернова: производить мелкий ремонт обмундирования своими силами в подразделениях. Ведь обращаться с каждой мелочью в мастерские — набегаешься. А солдат хочет выглядеть всегда подтянутым, аккуратным. Кроме того, в этом почине есть и чисто воспитательный фактор: «Сделал сам, а всем любо!» Вроде бы факт незначительный. А представьте, если такое начинание подхватят все армейские коллективы?! Это же здорово!
...Боюсь, что ныне кое-кому из читателей такая реакция начальника тыла на инициативу сержанта может показаться чрезмерной. Подумаешь, мол, большое дело — латки на брюки ставить прямо в роте. Но тогда, в послевоенное скудное время, когда каждый рубль у государства был на счету, подобная рачительность очень ценилась. И я хорошо понимал генерала, разделял и его признательность рядовым воинам, относившимся по-хозяйски к сохранению военного имущества.
А генерал Анисимов уже повел речь о ближайших задачах. В частности, о необходимости спланировать новый учебный год для тыловых подразделений таким образом, чтобы они отрабатывали больше задач практического характера в поле. Попутно указал на недостатки в работе некоторых штабов и офицеров, в частности на упущения в организации централизованного подвоза и экономии материальных средств.
— Вам, как заместителю начальника штаба тыла, — подчеркнул генерал, — при работе в частях надо смелее принимать самостоятельные решения и по этим вопросам, не ждать подсказки сверху...
В эту минуту на световом табло, смонтированном на стене кабинета, неожиданно замигали огненные буквы: «Учебная тревога!», «Учебная тревога!».
— Ну вот и сигнал на выезд в поле! — спокойно заключил нашу беседу начальник тыла и поднялся из-за стола. — Всех начальников отделов и служб — ко мне! — приказал он Савичу. [65]
Через несколько минут все были в сборе. Проверив экипировку, Анисимов сам объявил офицерам порядок следования в назначенный район сосредоточения управления тыла, а мне предложил ехать вместе с ним. Сев в газик рядом с водителем, он указал ему направление движения, назвав конечный пункт, а мне протянул карту:
— Надеюсь, топографию в академии не забыли? Попрошу следить за маршрутом.
Развернув карту, я попытался на ходу сориентироваться — вдруг потребуется уточнить какой-то участок пути, отыскать объезд. Однако сосредоточиться не мог. Уж очень неожиданным был сигнал тревоги. Впрочем, подсказывать дорогу и не потребовалось: водитель был опытный. А карту мне, видимо, дали совсем с иной целью: чтобы немножко ознакомился с местностью, а заодно пришел в себя.
На опушке леса газик остановился. Вместе с нами из него вышел еще один офицер штаба тыла, просидевший всю дорогу молча рядом со мной, капитан Хохлов.
— Сориентируйтесь на местности и подготовьте предложения по размещению тылового пункта управления, — приказал мне Анисимов. — Примерно через час, — глянул он на свой хронометр, — сюда прибудет штаб тыла. Организуете его развертывание.
Генерал вернулся к машине и стал что-то набрасывать в блокноте. Я же остался на опушке леса, не зная ни оперативной обстановки, ни состава пункта управления. Вот положеньице! Хуже, чем на госэкзаменах по тактике! Там хоть обстановка в основном ясна и исходные данные по задаче имеются. Что ж, надо сдавать и этот экзамен — проверку Жизнью...
Взяв себя в руки, я начал вспоминать все, что знал о размещении пунктов управления. Развернув карту, первый делом простым карандашом (к счастью, хоть он оказался в кармане) обозначил на ней в границах леса район возможного размещения ТПУ. Затем пометил места для всех отделов и служб штаба и средств связи, разграфил таблицу для подсчета личного состава и транспорта, прикинул соображения по обороне и охране района размещения.
Минут через тридцать вернулся Анисимов. Глянув на карту, одобрительно покивал головой и тут же вытащил из полевой сумки коробку цветных карандашей:
— Если не возражаете, немного подправим вот здесь и здесь...
Он быстро поменял местами некоторые службы, наметил новое место для узла связи. Это в корне меняло всю диспозицию, [66] но такое расположение ТПУ было более компактным.
— Теперь проработайте все элементы пункта, — подсказал генерал. — Возьмите карандаши, я их дарю, — дипломатично намекнул он на мою оплошность («Ну и что, что прямо с поезда? Полевая сумка с принадлежностями для работы в поле у штабного офицера всегда должна быть при себе!»). — А теперь я вас покину. О развертывании ТПУ доложите мне по радио. Желаю успеха!
Анисимов уехал на командный пункт главкома для получения указаний по тылу. А я остался наедине со своими растерянными мыслями. Час от часу не легче! Людей не знаю. План боевой готовности в глаза не видел. Неизвестно даже, есть ли радиосредства в прибывающей колонне. Я вспомнил слова Савича о том, что обычно Анисимов загружает новичков постепенно, дает им осмотреться. О себе я бы этого не сказал... Говорят, вот так учат иногда плавать. Столкнут человека в воду и смотрят, как он барахтается, Выберется из воды, — значит, все, научился! А если...
Думать о том, что будет, если я не справлюсь с заданием, причем на глазах у всех офицеров управления Группы войск, было страшновато, и я гнал эти мысли прочь. Нет, утонуть... то бишь осрамиться я не имел права! Ведь по моим действиям будут судить о подготовке выпускников академии тыла вообще. Так могу ли я раскисать, сидя здесь на пеньке, да еще в присутствии одного из подчиненных? Кстати, где же Хохлов?
Капитан, переминаясь с ноги на ногу, стоял за моей спиной.
— Скажите, — с надеждой спросил я, — когда в последний раз ТПУ развертывался в этом лесу?
— Да я сам здесь впервые...
— А давно служите в штабе?
— Всего неделю, — с виноватым видом сказал Хохлов.
Н-да, ждать от него помощи напрасно. В эту минуту из лощины донесся рокот мотора и показался газик. Из него вышли трое офицеров. Передний, с любопытством глянув на меня, отрекомендовался:
— Подполковник Перегудов! Старший рекогносцировочной группы от штаба тыла. А вы, простите, кто будете? — спросил он.
На совещании у Анисимова Перегудов не был и о моем прибытии в штаб не знал. Назвав себя, я задал офицерам ряд вопросов. Оказалось, что из нас пятерых старожилом можно [67] было считать лишь Перегудова — второй год в штабе. Но и это меня обрадовало — хоть один бывалый человек!
— Прежде всего надо осмотреть весь этот район и подтвердить пригодность выбранных мест для основных элементов ТПУ. — показывая свои наметки, тотчас приступил я к делу. — Времени в обрез.
Перегудов хотел что-то возразить: как-никак за рекогносцировку отвечал он лично. Однако, глянув на карту, он, видимо, признал в ней анисимовскую и понял, с чьего ведома я тут распоряжаюсь. Мы быстро договорились о порядке работы и разошлись в разные стороны, чтобы встретиться потом на этом же месте. Потребовалось не более четверти часа, чтобы оценить все плюсы и минусы выбранного района, наметить удобные подъезды к лесу, прикинуть общую его емкость, наметить места стоянок машин и т. п.
Едва обе наши группы вновь собрались на опушке, как в лес начала втягиваться длинная колонна штабных машин. Когда последняя из них укрылась под густым деревом, я вызвал к себе старшего колонны. Им оказался Н. И. Постников. Уточнив, сколько всего прибыло людей и машин, я попросил его накоротке собрать у меня руководящий состав, что Николай Иванович мигом и сделал. Вновь пришлось представляться собравшимся (в отличие от всех офицеров, одетых в полевую форму, я один ходил по лесу в повседневной, ловя на себе удивленные взгляды окружающих). Лишь после этого мои распоряжения о местах и порядке расположения отделов и служб были восприняты как должное. Вскоре лес наполнился гулом моторов и эхом команд.
Подошло время докладывать Анисимову. Я попросил связистов разыскать его на КП руководителя учения. Однако или связисты что-то напутали, или Анисимов как раз находился у главкома, но неожиданно в трубке послышался незнакомый властный голос.
— Докладывайте! — приказал он, и тут я догадался, что трубку взял сам главнокомандующий — генерал армии В. И. Чуйков!
Растерявшись, я доложил свое звание, должность и добавил, что — «слушаю».
— Нет, это я вас слушаю! — возразил руководитель учения. — Потрудитесь доложить, где и какие подразделения и части тыла располагаются и время их готовности к практическому выполнению задач!
Я попытался было пояснить ситуацию, сказать, что такими сведениями пока не располагаю. Но генерал армии прервал меня: [68]
— Так разберитесь! И через час доложите о возможностях тыла по обеспечению войск.
«Везет же мне! — с горечью подумал я, выходя из аппаратной. — На самого главкома наткнулся! Но как выполнить его приказ? Служба на ТПУ пока не организована, даже дежурного нет. Связь с тыловыми частями не установлена, попробуй собери нужную информацию. Может, еще раз опросить начальников отделов и служб? Должны же у них быть какие-то сведения?»
И тут опять выручил Постников. Словно подслушав мои мысли, он направил ко мне только что прибывшего подполковника П. А. Глушаева. Внезапно появившись у входа в палатку, он сразу же доложил, что прибыл с необходимыми материалами из группы разработчиков учения. Моя радость была полной, когда вслед за тем Глушаев достал из пухлого портфеля карту, учебное задание и все приложения к нему.
Быстро просматривая документы, я холодел от их обилия. Взгляд метался с группировки «противника», обозначенного синим цветом, на свои войска, нанесенные красным, скользил по колонкам цифр, пояснявшим состав сил и последовательность действий. А где же тыловые части и подразделения? Ага, вот они, здесь и здесь... Так, прикинем их вероятные маршруты выдвижения. А теперь их возможности по запасам и транспорту. Пока знакомился с обстановкой, тридцать минут пролетели как одна, а к докладу В. И. Чуйкову я еще не был готов. Ведь надо было не только обобщить все данные, но и проанализировать возможности тыла по различным видам обеспечения, с учетом задач войск.
К счастью, в этот момент подъехал генерал Анисимов. Он привез предварительное решение руководителя учением на организацию боевых действий и не мешкая собрал всех начальников отделов и служб в специально оборудованном штабном автобусе. Я передал ему приказание главкома, на что генерал ответил, что получил от него самого небольшую отсрочку для доклада. Ознакомив собравшихся с оперативной обстановкой и полученной задачей, Анисимов объявил, что через полтора часа заслушает предложения и расчеты каждого по тыловому обеспечению наших частей, изготовившихся к отражению «противника».
— Кстати, товарищ Голушко, — глянул он на меня, — в связи с убытием полковника Савича в распоряжение главкома вы будете в дальнейшем выполнять на учении обязанности начальника штаба тыла. [69]
Заметив, видимо, мое замешательство, Николай Петрович решил успокоить меня. Едва мы остались одни, он посоветовал прежде всего завершить развертывание штаба.
— Наладьте устойчивую связь с тыловыми подразделениями и частями. Получше устройте людей на ТПУ. А предварительные расчеты по обеспечению войск я доложу главкому сам, — сказал он и, достав свой неизменный блокнот, направился на узел связи.
Отдав первые указания по дооборудованию ТПУ, я с помощью Глушаева начал готовить срочные распоряжения по таким вопросам, как подвоз и пополнение запасов в войсках, выдвижение к ним некоторых подразделений тыла и другие. Работа шла споро, хотя поминутно отрывали телефонные трели: то спрашивали кого-то из начальников служб, то требовали машин для подвоза боеприпасов, то давали какие-то указания или что-то уточняли сами...
Стараясь быстрее вникать в дело, я понимал, как много еще будет на этом учении нового и трудного. Даже в масштабе соединения и в тех вопросах, которые мы достаточно основательно изучали в академии, здесь многое выглядело иначе. Не так линейно размещались боевые части. Меньше было приданных сил и средств при меньшей численности самих тыловых подразделений. Дальше один от другого отстояли склады. Не такой густой, как в учебных заданиях, была и сеть дорог. Приходилось учитывать все это, вносить коррективы в расчеты и постоянно помнить о том, что речь идет о снабжении вполне реальных войск, помеченных на карте отнюдь не абстрактными номерами.
Вскоре зашел в палатку Анисимов. Я показал предварительное распоряжение автомобильным частям на подвоз материальных запасов, а также почти готовый календарный план подготовки тыла. За двумя соседними столами офицеры наносили обстановку на большую карту, сверяясь с учебным заданием.
— Все разумно, никаких замечаний пока нет, — — произнес Николай Петрович, ознакомившись с проектами документов. — Как только закончите их — сразу мне на доклад.
Уже повернувшись к выходу, он помедлил мгновение, затем кратко пояснил, почему поторапливает нас. Смысл его слов соответствовал моим мыслям. А именно, что в отличие от других управлений, которые, как правило, действуют на командно-штабных учениях в основном на картах, штабы и службы тыла должны осуществлять еще и реальное снабжение частей, привлекаемых на учения. А войскам для их нормальной жизнедеятельности в поле требуется многое: [70] продовольствие и горючее, вещевое имущество и учебные боеприпасы, медикаменты и палатки. Чуть промедлишь с доставкой чего-то — и поставишь под угрозу срыва выполнение тщательно спланированных задач боевой учебы.
...Так началась моя практическая деятельность в войсках. Я словно перенесся на несколько лет назад и снова очутился на войне, в напряженной атмосфере большого, чутко реагирующего на все изменения в обстановке штаба. Правда, теперь приходилось решать иные, более объемные задачи, причем в условиях, когда над головой не свистят пули и осколки. Однако психологическое, да и физическое, напряжение было почти не меньшим, а постоянные подстегивания сверху оказывали иной раз такое же воздействие, как внезапный артналет (без его трагичных последствий, разумеется). Короче, на учении, как на войне, все помыслы подчинены одному — любой ценой выполнить полученный приказ.
Постепенно, вместе с новыми обязанностями, расширялся круг людей, с которыми приходилось встречаться в ходе работы. В один из дней я впервые побывал на КП главкома. Нас с Анисимовым вызвали туда на заслушивание решений начальников родов войск и служб. По дороге Николай Петрович предупредил, что, возможно, руководитель пожелает заслушать и меня, как исполняющего обязанности начальника штаба тыла.
— Знаю генерала армии еще с фронта, — пояснил Анисимов. — Под Сталинградом вместе воевали. До тонкостей вникает в компетенцию любого специалиста. Не терпит верхоглядства и приблизительных ответов. В общем — будьте готовы доложить свои соображения по тыловому обеспечению войск.
Оставшуюся часть пути я пытался предугадать возможные вопросы главкома и восстанавливал в памяти все наши проработки на этот счет. И чувствовал, что Анисимов тоже переживает за исход доклада. По его осунувшемуся лицу было видно, что он давно уже работает без сна и отдыха. Такой уж человек: дает задание подчиненному, а сам уже прикидывает, как его получше исполнить...
В ночь перед тем Анисимов поручил мне продумать порядок развертывания тыла наших войск в ходе предполагаемого контрудара. Когда в 4.00 я прибыл с проектами документов, то увидел его над картой, сплошь испещренной цветными пометками. Пока докладывал свои соображения и выводы, генерал о чем-то напряженно размышлял, видимо сопоставляя свои мысли и выкладки с моими. Столь же внимательно заслушал он и начальников служб — дорожной, [71] горючего, продовольственной, медицинской и других, вызывая их поочередно в штабной автобус. Наконец опять придвинул к себе карту и четко, по пунктам, стал доводить до нас свое решение, аргументируя каждый вывод. Последнее делалось с двоякой целью: чтобы подчиненные не только глубже уяснили его решение, но и убедились в том, что оно более целесообразно, чем высказанные до этого.
Так, генерал-лейтенант решил заблаговременно выдвинуть к рубежу ввода в бой транспорты с боеприпасами и горючим, необходимыми для подходивших частей, хотя начальники этих служб предлагали восполнять их запасы исключительно со складов, размещенных в глубине нашей обороны. Надо сказать, такое решение Анисимова было сопряжено с определенным риском. Требовалось безошибочно предугадать всю картину предстоящих действий войск, с учетом многих, скрытых до поры факторов, определяющих исход сражения. Ведь «противник» в любой момент мог сорвать все наши планы, опередить с началом действий и захватить выдвинутые вперед запасы материальных средств. Словом, надо было всесторонне оценить все нюансы оперативной обстановки, взвесить силы сторон, вникнуть в решение главкома. К чести Анисимова, он сумел в ту ночь правильно предугадать и район сосредоточения основных наших сил, и направление их удара, и все потребности войск. Этому дару ясновидения, основанному на богатом опыте, знаниях и интуиции, можно было только позавидовать.
Следуя теперь в машине на КП руководства, я тоже старался вот так, по-анисимовски, нарисовать сценарий предстоящего заслушивания. Мысленно еще раз прикинул сроки выдвижения и развертывания сил и средств тыла, предназначенных для ввода в бой подходивших резервов, продумал варианты их использования. Перебрал в уме и другие вопросы, за которые теперь отвечал как начальник штаба, например по организации управления всеми элементами тыла, включая систему связи.
Через десять минут после прибытия нас вызвали в большую палатку, где собралось все руководство КШУ. Развесив на стойках привезенные с собой карты, Анисимов приготовился дать необходимые справки. Однако В. И. Чуйков сам начал сосредоточенно изучать по этим картам нанесенную на них обстановку. Покончив с этим, он неожиданно повернулся в мою сторону и сказал:
— Вот вы, товарищ полковник! Доложите-ка нам, как обеспечены войска первого эшелона? В частности, все ли воины получили сегодня горячую пищу? [72]
«Сразил наповал! — мелькнуло в голове. — Кажись, был готов ответить на любой вопрос по тылу... кроме этого. Вот тебе и «предвидение»!»
Собравшись с духом, я начал было докладывать о суточном пайке военнослужащих, исходя из установленных норм (я знал их наперечет), но генерал армии остановил меня:
— Я хотел бы услышать о том. какие реально взяты частями запасы продовольствия в поле, на сколько суток они рассчитаны и как практически питается личный состав?
К большому своему огорчению, ответить на эти вопросы я не мог, поскольку с самого начала целиком положился в них на начальника продслужбы, толкового и энергичного офицера. Теперь же, в его отсутствие, не у кого было даже навести необходимые справки. Странно, но главком словно заранее ожидал именно такого результата. Не повышая голоса, он попросил затем уточнить обеспеченность частей в реально вывезенных боеприпасах начальника артвооружения. Тот тоже не смог сделать этого, хотя прямо-таки с энциклопедической точностью доложил, сколько их положено иметь по номенклатуре и в расчетно-снабженческих единицах в каждой части.
Почти такая же картина повторилась и при докладах о действительном наличии в войсках горючего и инженерного имущества. Не выказывая своего раздражения, генерал армии приказал Анисимову собрать всех начальников служб в соседней палатке, разобраться по существу и через два часа доложить ему «без всяких художественных домыслов». Конечно, чтобы в деталях все уточнить и подсчитать, этого времени было маловато. Но приказ есть приказ, тем более — главкома.
Когда мы снова были вызваны к В. И. Чуйкову, то на все его вопросы Анисимов смог уже ответить достаточно определенно. И эти сведения, видимо, удовлетворили руководителя КШУ.
— Что ж, воевать можно. Солдат сыт. Танки в срок получат горючее, а артиллерия — снаряды. Саперы в состоянии навести переправы, — подытожил главком. — Что же касается норм, «положенных» войскам, — кольнул он нас намеком, — то их я и сам прекрасно знаю, да жаль, что они не всегда есть в наличии. Если бы мы с первых же дней минувшей войны всегда командовали полнокровными, обеспеченными по всей норме дивизиями и армиями, нам не пришлось бы отходить до Сталинграда, — в раздумье заключил он. — Ну ладно. А теперь попрошу вас, товарищ генерал-лейтенант, [73] доложить ваше решение по тыловому обеспечению войск, нацеленных на контрудар.
Анисимов подошел к карте и в течение двадцати минут блестяще изложил идею развертывания тыла в предвидении активных действий наших войск. При этом основное внимание сосредоточил на создании резерва боеприпасов и горючего и на обосновании расчетов по их выдвижению на автотранспорте. Главком выслушал его соображения с видимым интересом, после чего похвалил Анисимова за глубокое уяснение задачи, творческую оценку обстановки и соответствие намеченных мероприятий по тылу оперативному замыслу командования.
После этого мы сразу выехали на свой ТПУ. Анисимов был доволен финалом событий, успокаивал и меня. Со временем, мол, врастете в должность, наберетесь опыта и подобной оплошности не допустите. И хорошо, что так вот сразу подключились под большую нагрузку, быстрее «обкатаетесь».
— Важен не только опыт сам по себе, — размышлял он вслух, — но и способность человека извлекать из него уроки. Для этого надо самому пройти через многие непредвиденные ситуации. Чужой опыт, подсказка тут не всегда годятся. Я это к чему? Поначалу и сам колебался, брать ли вас на эти учения. Жалел. Трое суток вы сюда добирались, а в вагоне какой сон. Да и в гостинице еще чемодан не успели, поди, распаковать, как сразу — в штаб?
— Угадали! — засмеялся я. — Сразу в штаб.
— Ну вот, — понимающе кивнул Николай Петрович. — Все же в последнюю минуту решил: а может, так вот, с ходу, и надо подключать молодежь к службе воинской здесь, на переднем крае? И теперь на вашем примере убедился, что именно так и следует делать. А за битого двух небитых дают! — закончил он этот разговор.
Молчал и я, тронутый этим признанием своего человечного начальника...
В ходе учения нас еще дважды вызывал к себе В. И. Чуйков. Один раз докладывал Н. П. Анисимов — о перемещении складов и запасов горючего для обеспечения маневренных действий наших войск, в другой раз я — по организации комендантской службы на военно-автомобильных дорогах и управлению перемещением тыловых частей. Все обошлось, в общем-то, благополучно, хотя мне пришлось ответить и на многие уточняющие вопросы главкома по тактико-техническим данным дорожного оборудования и средств связи. [74]
Довелось присутствовать и на общих докладах по обстановке, и на заслушивании решений по организации действий на заключительном этапе. С большим интересом слушал выступления прославленных танкистов дважды Героя Советского Союза генерала В. С. Архипова, Героя Советского Союза генерала А. X. Бабаджаняна, известных общевойсковых командиров. Чувствовалось, что и сам главком очень их уважал и с их предложениями считался, хотя и уточнял всякий раз многие детали этих предложений. Большей частью его внезапные вопросы касались анализа предлагаемых решений с точки зрения опыта минувшей войны. И не случайно. Ведь КШУ проводилось как раз на той местности, где всего лишь несколько лет назад свершилась грандиозная Берлинская операция советских войск. Причем многие из командиров, а в первую очередь сам В. И. Чуйков, были ее непосредственными и активными участниками.
Чувствовалось вместе с тем, что руководитель учения смотрит не только в прошлое. В расчет постоянно бралась и неспокойная международная обстановка, воинственная политика заправил блока НАТО. Армии этих государств уже в те годы проводили много учений в Западной Европе с отработкой наступательных действий большими массами войск и с «применением» атомного оружия. Естественно, это заставляло и нас предметнее отрабатывать способы отражения ударов возможного агрессора.
Заключал заслушивание командиров начальник штаба руководства КШУ генерал-полковник С. П. Иванов. Обобщив выводы из обстановки, он доложил о группировке войск «противника», его замыслах и способах ведения наступательных действий с нанесением глубоких ударов авиацией. Затем сделал выводы о возможных наших контрмерах для срыва наступления и последующего разгрома «противника» путем рассечения его основных группировок и последовательного завоевания господства в воздухе. Как, видимо, и многие из присутствовавших, я слушал доклад Иванова, стараясь не пропустить ни слова. И передо мною почти зримо развертывалась огромная по масштабам и сложности картина боевых действий двух сторон, из которой явственно угадывались две в корне противоположные военные концепции. Одна из них строилась на планах агрессии и атомного шантажа, на стремлении силой оружия вернуть позиции, утраченные империализмом в ходе минувшей войны и послевоенных событий в Европе. Вторая же стратегия обосновывалась интересами защиты социалистических государств от военных авантюр с Запада и необходимостью в любой момент [75] дать сокрушительный отпор агрессорам. В целом это была великолепная в своем роде лекция по оперативному искусству, в которой чисто военные вопросы излагались в органической связи с политическими целями двух противостоящих друг другу коалиций. Причем лично я тогда, кажется, впервые понял, что и о таких вещах можно говорить столь конкретно, доходчиво и просто. В перерыве услышал, как лестно отзывались о таком редком умении Семена Павловича и другие офицеры.
Генерала С. П. Иванова весьма уважали в Группе войск, хотя... и побаивались. При докладах он требовал исключительной точности, особенно по данным, характеризующим обстановку на местах, а также глубокого знания военного дела вообще и своей специальности в особенности. Сам он знал штабную службу, как никто. Вместе с тем очень ценилась его готовность всегда помочь подчиненным офицерам, независимо от степени своей занятости. С одним и тем же вопросом дважды к нему не ходили никогда: все уточнялось, согласовывалось, исправлялось сразу же.
Мне неоднократно приходилось потом встречаться с С. П. Ивановым по службе. И всякий раз я ловил себя на мысли, что многому учусь у этого одаренного и трудолюбивого человека и хотел бы хоть в чем-то походить на него в стиле работы. Емкая память, лаконизм в словах и документах, умение быстро схватывать суть любого вопроса, широта взгляда на проблемы при внимании к мелочам — вот далеко не полный перечень тех достоинств штабиста, которыми в полной мере обладал Семен Павлович.
...Завершались последние сутки КШУ. Его участники, несколько освободившись от груза забот, теперь пытались как бы со стороны оценить свою работу, выделить в ней удачи и промахи, чтобы выставить себе беспристрастный балл. Но своя оценка — это своя, а руководству, как говорится, все и всегда виднее. Потому-то и ждали общего разбора с волнением в душе.
И вот сидим в переполненном зале Дома офицеров и не без гордости слушаем похвалы в адрес тыла, который, по мнению руководителя учения, достаточно успешно справился со своими задачами. Однако погордиться пришлось недолго. После общего разбора свой, частный, сделал Н. П. Анисимов. Напомнив общий оперативный фон учения, он в деталях раскрыл все стороны работы штаба и служб тыла. И тут меня вновь поразило, насколько глубоко и всесторонне знал он на память оперативную обстановку и состояние тыла на каждый день и этап учения. Когда же [76] переходил к анализу наших решений (с показом на карте и подтверждением в цифрах), то несостоятельность некоторых из них выявлялась столь очевидно, что всем становилось неловко за явные промахи. Но генерал не возмущался, а делал упор на то, как надо было поступить в той или иной ситуации. Такой частный разбор мог дать — и давал — специалистам тыла несравненно больше полезных сведений, чем их можно было почерпнуть из некоторых официальных инструкций.
В заключение Анисимов оценил работу штаба в поле. Выдержав паузу, он сказал:
— В целом штаб функционировал достаточно эффективно — оценка главкома беспристрастна. Но за выход штабной колонны в район учения и развертывание ТПУ можно поставить лишь «удовлетворительно». Марш прошел недостаточно организованно, установленные скорости не выдерживались, были остановки машин из-за технических неисправностей. При размещении автомашин, палаток и средств связи допускалась скученность, что всегда чревато большими потерями при налете авиации противника. Охрана была выставлена с запозданием. Не торопились и с развертыванием пункта связи, сбор данных по обстановке осуществлялся с перебоями.
Перечень этих недостатков, частью адресованных, как я понимал, в мой адрес, будто гвоздями вбивался в мозг. В первую минуту сердце захлестнула обида. Хотелось встать и заявить, что я ведь впервые попал на такое учение, да еще на должность выше моей штатной. Но... я не встал и не заявил. Такие аргументы не украсили бы офицера, прошедшего войну и только что окончившего академию. Генерал был прав — на то и учения, чтобы учиться. И я не только не обиделся на него за столь нелицеприятный отзыв о нашей работе, но даже еще более зауважал его. Николай Петрович, оказывается, прекрасно мог сочетать во взаимоотношениях с людьми редкую доброжелательность с принципиальной требовательностью и объективностью в оценках. А таких начальников всегда любят.
Что касается других недостатков, вскрывшихся на том КШУ, то многие из них также возникали лишь потому, что значительная часть офицеров прибыла в Группу войск совсем недавно и не знала ни района учения, ни должностных лиц, ни специфики самой службы в ГСВГ. Но на это опять же никто не ссылался и скидок не просил. Ведь именно в таких вот неблагоприятных ситуациях и вступали очень многие наши командиры, политические и штабные [77] работники в минувшую войну. И тем не менее находили свое боевое место.
...Генерал армии В. И. Чуйков проводил учения часто. Причем по тематике и методам отработки задач они никогда не походили одно на другое. И любое из них для нас, выпускников академий, по существу, было школой оперативно-тактического мышления и практических навыков. С каждым выездом в поле (а действовать приходилось в разных должностях) я чувствовал себя все более уверенно. А главное — росло влечение к своей сложной и хлопотливой работе. Ежедневные встречи с начальниками и офицерами служб, частые поездки в соединения и части приучали к самостоятельности в решении самых различных вопросов боевой готовности, жизни и быта войск.
Очень много полезного давали также сборы и учения, которые проводил с руководящим составом тыла генерал Анисимов. Разработка всех замыслов и заданий, многочисленных документов возлагалась на штаб, и нам приходилось корпеть над ними до седьмого пота. И все же без участия самого Анисимова вряд ли успевали бы качественно подготовить все необходимое. Учения и групповые упражнения на картах, как правило, шли круглосуточно в течение нескольких дней. Работникам штаба наряду с исполнением основных своих функций приходилось вникать и в решения обучаемых, а также готовить итоговые разборы.
Не простое это было дело! Ведь в роли обучаемых выступали опытные офицеры, многие годы занимавшиеся практическим решением тех же задач, которые отрабатывались на учениях. Один П. Ф. Стрельцов, начальник тыла соединения, чего стоил! Чтобы доказать ему, что он в чем-то не прав или не точен, помимо такта и терпения требовались незаурядные знания. Стрельцова не смущала любая вводная. Все выдаст по памяти и в подтверждение еще сошлется на десяток примеров из практики минувшей войны, которую он прошел от начала до конца на различных тыловых должностях. Даже Анисимов не всегда решался вступать с ним в открытый спор.
Иные качества и черты характера выказывали на занятиях и учениях офицеры Н. П. Белоус и В. А. Иванов. Первый был всегда «олимпийски» спокоен, второй несколько возбужден, нетерпелив, но оба сходились в одном: всегда копали до «сути и истины», перебирая и отвергая множество вариантов решения... и нередко запаздывая с принятием такового. А вот офицер Ф. Г. Свита при спорах вроде бы соглашался со всеми. Однако, слушая разноречивые мнения [78] товарищей, он находил и в них рациональное зерно для своих выводов и зачастую принимал решения самые правильные, причем всегда — своевременно. Не случайно у нас прозвали его Аналитиком. Быстро и глубоко взвешивая все суждения, он безошибочно отбирал лишь те элементы, которые требовались для построения наиболее удачной модели решения.
Обладали рядом субъективных особенностей и остальные офицеры. Поэтому стричь под одну гребенку всех подряд было бы неразумно и немыслимо. И я всегда старался оттенить хотя бы черточкой индивидуальность мышления каждого.
Сложность подготовки разборов заключалась и в другом. Делая общее заключение, следовало найти в решениях участников, положим, командно-штабной игры что-то новое, имеющее практическую ценность, и в то же время доказательно отвергнуть все нереальные предложения, чтобы в другой раз не отвлекать на них ни умственную энергию, ни дорогое время. Разумеется, одному подготовить такой разбор было не под силу, поэтому в помощь привлекались наиболее опытные специалисты: генералы А. В. Захаров и К. Н. Павловский, офицеры П. А. Глушаев, П. В. Стеблюк и другие.
Шло время. Копился опыт. Ошибок в работе стало вроде бы поменьше, но сама она не становилась легче. Чем глубже познавалась жизнь войск, тем больше возникало и проблем, связанных с особенностями тылового обеспечения вдали от родной земли. В этой связи вспоминается еще одно учение осени 1952 года.
Тогда мы, группа офицеров тыла, вместе с офицерами других управлений выехали в одно соединение на проверку. Руководил поездкой опытный и авторитетный генерал П. Н. Лащенко. Не было ни предварительных занятий, ни инструктажа. Просто объявили незадолго до полуночи задачу и место, где нас ожидал автобус. Так «закладывалась» внезапность подъема по тревоге личного состава этой стрелковой дивизии.
Через два часа прибыли в назначенное место. На КПП военного городка строго предупредили дежурного, чтобы он никому не сообщал о нашем приезде: сигнал тревоги руководитель подал потом самолично из штаба одного из полков.
Враз вспыхнули в окнах казарм огни. Через считанные минуты из подъездов начали выскакивать солдаты с оружием и снаряжением. Действовали по плану: кто бежал [79] в парк, к машинам, кто спешил на плац для общего построения, кто направлялся к хранилищам для усиления караулов...
В кабинете командира части, который еще не прибыл, Петр Николаевич Лащенко объявил, кто из нас в какое подразделение направляется.
— Провести повсюду строевые смотры! — приказал он. — Выход личного состава из городка разрешить лишь после проверки экипировки воинов.
Мне выпало осуществлять проверку во втором батальоне. Поначалу думал, что справлюсь быстро. Однако некоторых солдат пришлось вернуть в казармы: кого за вещевым мешком или котелком, кого за противогазом.
Командир батальона капитан Н. И. Сизов нервничал. Наконец он попросил дать немного времени для приведения личного состава в «надлежащий вид». Однако генерал Лащенко отказал ему в этом: время строевого смотра истекло, и из парка уже доносился гул моторов покидавших его машин. Сизову разрешили вернуть в расположение лишь нескольких солдат, чтобы те доставили в район учения все, забытое сослуживцами.
Итак, учебная тревога оказалась для второго батальона действительно неожиданной. Но ведь внезапность нападения — старый и излюбленный прием всех агрессоров. Так можно ли забывать о постоянной боеготовности, да еще здесь, вблизи пограничных застав? Естественно, данный факт произвел на всех неприятное впечатление. Не имея должной экипировки, стрелки встретят теперь дополнительные трудности при выполнении учебно-боевых задач.
Перед выездом в исходный район П. Н. Лащенко вновь собрал накоротке нашу группу и познакомил с планом тактического учения. На меня возлагался контроль за развертыванием и работой всех тыловых служб соединения в ходе боевых действий. Я быстро нанес на карту районы развертывания тыловых подразделений и убыл на маршруты их выдвижения.
...Пристроившись к одной из колонн, мой газик двигался без остановок почти два часа. Уже светало, когда машины втянулись в рощу и солдаты спешились с бронетранспортеров. В составе подразделений они выдвигались на опушку и занимали оборону. Моросил частый, мелкий дождь, но плащ-палаток у большинства солдат не было. На перекрестке под густой елью я увидел исполняющего обязанности командира части подполковника Н. И. Глухова с его заместителем [80] по тылу капитаном М. К. Ивановым. Глухов, завидя меня, с бодрыми нотами в голосе произнес:
— Хо-ро-ош дождичек! Сразу весь сон с солдат смахнет. Ишь как они побежали! И не жарко окопы рыть...
Сам он держал плащ-накидку на руке, как бы убеждая, что дождь военному человеку — нипочем.
Капитан Иванов пояснил ситуацию без всякой «лирики»:
— Где-то отстали машины с плащ-палатками, вот солдаты и мокнут.
— Но ведь плащ-палатка входит в экипировку солдата и в машине не возится! — напомнил я.
Капитан промолчал, давая понять, что за это в ответе — командир. А Глухов, в свою очередь, подпустил «шпильку», намекнув, что дождик — это ничего, помочит и пройдет. А вот покормить солдат перед боем не мешало бы.
Как представитель руководства учением, я спросил, какую задачу получил полк и есть ли еще время, чтобы организовать завтрак? Выяснилось, что времени уже нет: через полчаса надо докладывать о занятии участка обороны. Как развернутся события потом — неизвестно, но будет, пожалуй, тоже не до завтрака.
В этот момент появился посредник с повязкой на рукаве и объявил вводную: на левом фланге обороны полка «противник» изготовился к атаке.
— Видите, что творится! — с досадой махнул рукой Глухов. — А мой начальник штаба где-то еще в пути...
Через несколько минут подошел начальник связи полка. Он доложил, что телефонная связь с батальонами вот-вот заработает. Затем прибыли командиры взводов саперного и управления для оборудования КП полка и организации его обороны. Короче, тактическая обстановка и действия обучаемых начали приобретать привычный ритм. Выправился, увереннее возлагая на себя бразды управления полком, и Глухов. Его распоряжения стали четче, обоснованнее. Организуя оборону, он отправил посыльного на левый фланг, где уже закреплялись подразделения второго батальона с приданными им огневыми средствами.
— Передашь лично капитану Сизову! — вручил ему подполковник письменное распоряжение. — Скажешь — связь заработает через несколько минут. Всё. Бегом! — И тут же обратился к заместителю по тылу: — А вы, товарищ капитан, срочно отправляйтесь в первый батальон, — указал он на карте соседний район обороны. — Там командир молодой, только что назначенный, бывший ротный Гаврусев. Проверьте организацию обороны и помогите ему, не [81] подменяя, конечно. Впрочем, если потребуется по обстановке... — Он сделал паузу и решительно закончил: — Берите командование на себя, и — ни шагу назад!
Когда развернули радиосвязь, командир поймал в эфире позывные третьего батальона, своего резерва, и поставил комбату задачу ускорить выдвижение в квадрат, кодированный «десятым».
Анализируя распоряжения подполковника Глухова, я мысленно одобрял их и в то же время ждал, когда он наконец примет решение и по вопросам обеспечения боевых действий материальными средствами. Нужда и срочность в этом были крайними, а заместителю по тылу Иванову теперь не до того, поскольку он занят боевой задачей. Такое, кстати, доверие ему льстило и мне, как представителю штаба тыла. Оно свидетельствовало о способности капитана успешно исполнять и строевую должность. По аналогии в этот момент даже вспомнился эпизод, который произошел в период событий на Халхин-Голе. Тогда заместитель командира части по тылу И. И. Федюнинский по необходимости заменил командира в бою. Позже, в годы Великой Отечественной войны, он уже командовал соединением и объединением, вырос до генерала армии! Вот тебе и зам по тылу!
Вынув записную книжку, я торопливо набросал несколько строк: «Современный офицер тыла должен уметь выполнять и боевые задачи! Однако пока он замещает командира — кто будет кормить личный состав?» Эти записи навели на раздумья: надо не только совершенствовать командирскую подготовку офицеров — специалистов тыла, но и давать больше практики командирам подразделений и частей в решении тыловых задач. Чтоб взаимозаменяемость была обоюдной и полной! И в этом отношении мы смогли впоследствии сделать кое-что существенное.
...Полевые кухни в тылу полка Глухова появились словно сами собою. Оказалось, инициативу проявил начпрод. Не имея связи с полком, затертый на маршруте тяжелыми машинами, он сумел все же выяснить у кого-то из посредников, где заняли оборону стрелки, дал команду готовить кулеш и кипятить чай и вывел свою маленькую колонну в тылы боевого порядка по каким-то проселкам, не обозначенным ни на одной карте. Я записал его фамилию, чтобы поставить в пример другим такую инициативу и обязательно поощрить.
Учение меж тем продолжалось, и обстановка, как водится, усложнялась. Прибывали новые подразделения, и стрелки, [82] с ходу заняв оборону, отражали атаки «противника». Тыловые службы тем временем развертывались в указанных им местах и приступали к выполнению своих задач. Не обходилось, конечно, и без недостатков. Мы фиксировали все: и скученность машин, и плохую маскировку некоторых пунктов обеспечения, и то, что часть имущества никем не охранялась, а медицинский пункт развертывался не в самом удобном месте. Одновременно принимали меры к устранению недостатков, добивались, чтобы специалисты тыла действовали без послаблений.
Чтобы создать сложный фон в тылу, объявляли, например, вводные о воздушном нападении «противника», действиях его диверсионных групп, «уничтоживших» несколько цистерн с горючим и одну радиостанцию. Потом «вывели из строя» группу младших специалистов в некоторых службах, чтобы проверить взаимозаменяемость. Появились первые «раненые», сразу же ускорив развертывание медпункта. Постепенно действия всех солдат тыла приобрели должную напряженность и направленность. А в записной книжке появилась очередная запись: «Тыл на занятиях в поле должен работать в условиях активного воздействия «противника».
С одним из посредников я наведался на командный пункт соединения, где находился генерал П. Н. Лащенко. В промокшей палатке было сыро и холодно, как в погребе. Я осторожно осведомился у сержанта-радиста, завтракало ли начальство. Тот отрицательно помотал головой, затем сиплым шепотом попросил:
— Хоть бы чаю горячего всем по кружке!
В этот момент меня увидел и Лащенко.
— Плохо работает ваш тыл, — укоризненно сказал он. — Полки давно воюют. Считай, уже отбили первый натиск «противника», а где их тыловые подразделения — никто не знает. Мне докладывают, кое-где ощущается нехватка горючего, а солдаты питаются всухомятку.
Я не стал оправдываться тем, что на этих учениях выступаю в роли одного из руководителей, а не заместителя командира соединения по тылу. Упрек был справедлив, касался недостатков в нашей службе. Надо было выправлять положение. И я отправился на розыски дивизионного тыла.
Мне повезло. Не успел я отъехать и четверти километра, как навстречу попалась машина знакомого политработника подполковника И. П. Нелидова. Он-то меня и направил в район, где находился со всем своим «хозяйством» начальник тыла соединения подполковник Н. Д. Онищенков. С последним [83] мы уже встречались на учебных сборах. Он доложил обстановку, которая меня не порадовала. Некоторые транспортные машины низкой проходимости еще не прибыли. Видать, буксуют на раскисших от дождя проселках. Два пункта питания, каждый в составе кухни, водовозки, машины с продовольствием и топливом, неосмотрительно были включены в общую полковую колонну. Она отстала, потесненная на марше линейными подразделениями, и ПХД (так именовались тогда продовольственные пункты) к своим батальонам еще не пробились. Плохо обстояло дело и с доставкой горючего. Две автоцистерны где-то затерялись, и связи с ними пока не было...
В этих условиях оставалось одно: создать за счет средств тыла дивизии сводный отряд с запасами горючего и продовольствия и направить в стрелковые подразделения первого эшелона, что Онищенков уже и сделал. Одновременно он выслал нескольких офицеров на лесные маршруты для подтягивания отставших машин. И наконец, отправил на КП буфет военторга, с которым я где-то разминулся.
Одобрив его действия, я все же посчитал необходимым уточнить распределение функций в этом звене тыла.
— По всем канонам и условиям тактического учения, — сказал я, — за тыловое обеспечение реально действующего полка полностью отвечают командир и его заместитель по тылу. Может, напрасно вы опекаете их? Пусть сами принимают энергичные меры, учатся оперативно и грамотно организовывать работу своего тыла в бою.
— Ну что ж, пусть отвечают, пусть учатся, — спокойно ответил Онищенков. — Но ведь и в реальном бою, когда командир и его зам по тылу находятся на передовой, кому-то надо собирать отставшие тыловые подразделения, организовывать пункты довольствия, кормить людей, дозаправлять технику. Кстати, на учениях таких лиц можно вообще «выключать» из конкретной тактической обстановки. Пусть одни воюют, а другие в обычном порядке обеспечивают повседневные нужды войск...
— Так не должно быть! — горячо возразил я. — На учениях нельзя допускать условностей. Все должностные лица тыла части обязаны делать именно то, что необходимо в бою, что им положено по уставу, и в полном объеме.
— Но у них же нет сейчас ни достаточных сил, ни всех штатных средств, чтобы наладить снабжение по всем видам и в полном объеме, — выставил новый довод Онищенков.
— Это — другое дело, — согласился я. — В таком случае, как и положено, пусть подсчитают свои потребности и [84] донесут вам, как старшему начальнику, о своих просьбах. Вот тогда и поможете.
Видимо, такая простая мысль как-то не приходила в голову Онищенкову. Он охотно согласился с моими доводами и, озорно подмигнув, пообещал, что через пять минут капитан Иванов обязательно обратится к нему за помощью. Причем попросит именно то, что он, подполковник, уже на свой риск сделал. Я махнул рукой на эту условность — важно ведь, чтобы личный состав имел все необходимое для плодотворной боевой подготовки, а наши специалисты тоже чему-то на трудностях учились...
И так — каждый раз. Усложнялась обстановка, и должностные лица тыла ставились в условия, требующие не только знаний, опыта, но и инициативы, решительности, настойчивости. И если кто-то не проявлял этих качеств, механизм войскового тыла начинал работать с перебоями.
Когда наши части (в соответствии с замыслом учения) отразили все атаки «противника», обескровив его, стало ясно, что следующим этапом действий станет переход в контрнаступление с форсированием водной преграды и захватом плацдарма на противоположном берегу. В этот момент из передового батальона сообщили, что туда прибыли главнокомандующий и член Военного совета ГСВГ генерал В. И. Пигурнов. Вскоре и нам, офицерам группы руководства учением, приказали прибыть туда же.
Мы увидели В. И. Чуйкова в траншее (член Военного совета уже перебрался в соседний полк). Главком дотошно, в свойственной ему манере, проверял организацию огня и устройство всех сооружений в обороне, готовность к контратаке. Он лично замерял глубину траншей и удаление огневых точек друг от друга, проверял обзор местности и прочность укрытий. Постепенно добрался и до экипировки воинов, приказав одному из солдат выложить на плащ-палатку все его снаряжение и содержимое вещмешка.
— Ого! Тяжеленько! — произнес главком, приподняв за углы плащ-палатку. — А ведь солдату надо нести все это и на марше, и в атаке, и в узкой траншее. Снаряжение бойца необходимо облегчить! И подогнать так, чтобы ничто не мешало ему выполнять основную задачу — вести бой в любых условиях местности, погоды, времени суток. Попрошу вас, товарищ Лащенко, — обратился он к Петру Николаевичу, — проработайте этот вопрос со штабом и службами тыла и представьте свои соображения. Непременно послушайте и солдат — стрелков, пулеметчиков, связистов, артиллеристов. [85]
Они многое могут подсказать полезного — где у них что жмет, что давит и как все это половчее приладить...
Забегая вперед, скажу, что такие предложения — по улучшению полевого снаряжения солдата — были тогда тщательно продуманы и представлены. В их разработке и обосновании участвовали и мы, специалисты тыла. Позже в Сухопутных войсках было введено более удобное снаряжение, сохранившееся до наших дней. А у меня с того учения осталась короткая пометка в записной книжке: «Экипировке солдат — максимум удобства и целесообразности!»
Заканчивая проверку готовности передового батальона, В. И. Чуйков потребовал от командира соединения доложить о размещении пунктов боевого питания, заправки горючим, медицинского, а также ремонтных и других тыловых средств. Однако ничего вразумительного тот сказать не смог, поскольку сам только что прибыл из штаба Группы, да и вообще, видимо, полагал, что это — непосредственная забота командира части подполковника Глухова.
— Вы должны понять и крепко запомнить, — терпеливо начал разъяснять Чуйков, — что мы, старшие начальники, здесь в поле учим и проверяем вас, старших командиров. А вы точно так же должны проверять и конкретно учить своих подчиненных, в том числе по вопросам деятельности тыла. Почему лично я нахожу для этого время? Да потому, что считаю вопросы тылового обеспечения в бою архиважными! Надеюсь, и вы тоже так считаете? Ну и прекрасно! Кстати, а где же ваш начальник тыла? — оглядываясь, поинтересовался главком.
— Подполковник Онпщенков находится в тылу соединения, — ответил комдив. — Проталкивает застрявшие машины.
Такой ответ генерала армии явно не удовлетворил. Помолчав, он объявил:
— Онищенкова от должности вашего заместителя по тылу на период учения освободить и назначить с понижением — замом по тылу к Глухову. В том, что у того вскрылось много недостатков, повинен и Онищенков. Не научил своих подчиненных их обязанностям, а теперь сам выступает толкачом! Пусть лучше организует лично всю службу тыла в полку! А кто у нас заместитель руководителя учения по тылу? — спросил главком.
Я вышел вперед и представился. Чуйков узнал меня.
— Вот вы и будете замом по тылу в этом соединении! Наведите порядок во всем. И учтите, скоро дивизии — наступать! [86]
Главком уехал. Учение продолжалось, но я выступал теперь уже в роли его непосредственного участника. Однако такой оборот событий не огорчил меня. Напротив. Ведь я получил возможность не только фиксировать недостатки в работе различных звеньев тыла, но и активно выправлять положение.
Вскоре в районе расположения дивизионного тыла я собрал начальников служб, поставил каждому определенную задачу, указал сроки, и все мы разъехались по частям. К середине дня удалось разобраться в обстановке. Организовали регулярное горячее питание с доставкой пищи стрелковым ротам непосредственно в траншеи. Разыскали и подтянули бензоцистерны и дозаправили в первую очередь танки. Масса трудностей возникла при обеспечении мелких подразделений и групп воинов-специалистов: связистов, разведчиков, саперов, химиков, находившихся в отрыве от своих подразделений и не имевших своего хозяйства. Пришлось разыскивать их командиров (чаще — старшин-хозяйственников) и оперативно решать с ними вопросы: из каких кухонь накормить солдат, где разместить, куда доставить им письма и газеты.
Выявлению недостатков, как и мобилизации усилий для их устранения, способствовала целеустремленная партийно-политическая работа. Во всех частях и подразделениях она велась непрерывно и в самых различных формах. Член Военного совета В. И. Пигурнов, например, выступил на партийном собрании в автотранспортном батальоне. Он напомнил коммунистам о необходимости в установленные сроки проводить техническое обслуживание машин в поле (их нарушение уже привело к выходу из строя нескольких автомобилей). Затем посоветовал побольше внимания уделять заботе о людях. На водителей машин выпала особенно большая нагрузка, напомнил генерал, и нужно, чтобы они имели возможность отдохнуть часок-другой в тепле перед трудным рейсом, выпить кружку горячего чая в длительной поездке, просушить мокрую обувь и одежду после нее. Он же порекомендовал наиболее эффективные формы соревнования среди младших специалистов тыла на учении и средства, с помощью которых можно быстро и широко информировать об опыте лучших.
Политработник И. П. Нелидов регулярно проводил инструктажи секретарей парторганизаций в тыловых подразделениях. При этом нацеливал их на индивидуальный подход к тем коммунистам, на участках которых вскрывались упущения. Другие политработники соединения также не обходили [87] стороной тыловые объекты: выступали с беседами перед воинами-специалистами, проводили политинформации, сообщали о положении дел на переднем крае обороны, снабжали солдат газетами и журналами.
Действенную роль играли и оперативные совещания коммунистов. На них кратко отчитывались за проделанную работу и сообща намечали пути и способы выполнения очередной задачи. Словом, влияние на людей оказывалось действенное и всестороннее.
Улучшить снабжение войск удалось после перегруппировки некоторых тыловых подразделений, а также за счет перераспределения запасов материальных средств в частях. К утру перед началом наступления еще раз все проверили и просчитали с учетом возможных неожиданностей. Все, кажется, в порядке. Но едва поступил сигнал атаки, как вслед за ним последовал приказ — отставить! Это руководитель учения обнаружил, что атака стрелков и танкистов началась разновременно.
— Проверьте, в чем дело? — приказал П. Н. Лащенко.
Выехав на место, проверяющие установили, что некоторые танки задержались на дозаправке лишних пятнадцать минут и с опозданием вышли на рубеж атаки. Естественно, посредник их задержал.
Скандал! Кто виноват? Тыловики, конечно — так посчитали многие. Но при чем здесь тыловики? Ведь горючее-то на пункте заправки было!
— А при том, что, даже если запасы и на месте, вы, работники тыла, не должны превращаться в простых «давателей». Надо еще и позаботиться, чтобы все полностью и в срок распределить по назначению, — мудро истолковал эту заминку Петр Николаевич.
И тут я не мог не согласиться с ним. Сколько раз прежде и сам убеждался в справедливости именно такой постановки вопроса. Ведь тыл существует для войск, а не наоборот. И мы сами должны болеть за то, чтобы все необходимое доставлялось войскам сполна в минимальные сроки. А что получилось в данный момент? Командир танковой роты установил точное время на дозаправку, но не проконтролировал ее. А офицер службы горючего, находившийся тут же, не поторопил ни своих людей, ни танкистов, считая, что те и другие действуют сами по себе. Пришлось разъяснить ему, что тут он в корне ошибается, задача в бою у всех одна! Извлек урок из того случая и я сам, торопливо пометив в записной книжке: «Темп в работе специалистов тыла задает бой...» [88]
Наконец атака по сигналу руководителя повторилась. На этот раз все сработало как часы. Во второй половине дня явно обозначился успех, и наши части значительно продвинулись вперед. Создалась предпосылка для форсирования реки. Генерал Лещенко потребовал от командира соединения представить решение на этот счет. Со многими уточнениями оно было одобрено. Оставалось осуществить перегруппировку частей, восполнить «потери» в личном составе и вооружении, пополнить запасы материальных средств. А для того быстро подтянуть растянувшийся тыл, наметив новые районы для размещения его средств и маршруты для подвоза и эвакуации.
Внеся по уточненному решению на форсирование необходимые коррективы в план работы тыла, я доложил его командиру соединения и вместе с начальниками служб выехал в части. Уже стемнело, когда мы обнаружили первую пробку на дороге. Ликвидировать ее оказалось не просто: вымотанные тяжелыми рейсами, водители так устали, что стоило встать передней машине, как за нею останавливались и все последующие в колонне. Никто из шоферов даже не интересовался, что же случилось впереди: все спешили использовать короткую передышку, чтобы немного вздремнуть.
Снова вспомнилась война. В период длительных боев аналогичные ситуации зачастую возникали и на разбитых фронтовых дорогах. Приходилось посылать специальные подвижные (иногда на тягачах) патрули в места скопления машин, чтобы ликвидировать заторы. К сожалению, таких средств в нашем распоряжении сейчас не было. Пришлось «впрягаться» самим и принимать иные меры по растаскиванию застрявших машин. В ход пошли буксирные тросы, бревна, лопаты... Однако поправить дело с помощью одних этих средств было трудно: уж очень сильно разбили дорогу прошедшие ранее танки. Поэтому я решил вернуться и доложить комдиву о ситуации на тыловых дорогах. Тот немедленно приказал начальнику инженерной службы майору П. И. Столбову оказать помощь в ликвидации пробок на маршрутах. Увы, на востоке уже занималась заря, предвещая скорый рассвет, а стало быть, и момент начала броска через реку. Оставшегося времени для полного сосредоточения и скрытной изготовки войск было явно недостаточно...
Когда командиры частей подтянули и расставили свою артиллерию и танки, а понтонеры изготовились к наводке переправ, о внезапности форсирования говорить уже не приходилось. «Противник», вскрыв наши намерения, открыл ожесточенный огонь, и в штаб соединения стали поступать доклады [89] о «потерях» в людях и технике (их составляли по подсчетам посредников).
Генерал Лащенко приказал сделать частный отбой. Вызвав командира соединения и его заместителей, он всесторонне проанализировал сложившуюся обстановку и указал на все упущения и промахи. Главные из них заключались в том, что правильное по сути решение комдива на форсирование водной преграды не было полностью обеспечено в инженерном и материальном отношении. Оставляло желать лучшего и управление частями. Заболоченная пойма, куда вышли части, оказалась практически непроезжей для колесного транспорта. Подошли танки, подтянули на тягачах артиллерию, кое-как пробились к реке понтонеры, но стрелковые полки все еще оставались без пунктов технического, медицинского обеспечения и боепитания. По-прежнему ощущался недостаток в запасах горючего: часть танков и автомашин, перерасходовавших топливо в этих хлябях, нуждались в срочной дозаправке.
...Можно ли было избежать этих промахов на учении?
По опыту войны знаю, что подобные срывы почти не допускались. Если транспорты с запасами материальных средств застревали на разбитых дорогах, то далее они буксировались тягачами и танками, порой прямо до огневых позиций и районов сосредоточения боевой техники. Конечно, при этом многие автомашины выходили из строя. Но то была война, и на это шли по необходимости. А здесь, на учении? Можно ли было найти выход из положения?
Безусловно — при лучшей организации всех мероприятий. В частности, следовало тщательнее разведать местность, включая подходы к реке, с точки зрения ее проходимости, заблаговременно перераспределить весь транспорт тыла и более мощные автомашины сразу же направить с грузами в подразделения первого эшелона. Причем им надлежало двигаться по подготовленным колонным путям сразу же за артиллерией, но впереди танков. Для остальных машин требовалось оборудовать параллельные маршруты в районы развертывания складских, ремонтных и медицинских средств. Все это надо было отразить в решениях командиров частей и соединения с указанием: кто, какими силами и к какому сроку готовит маршруты, в какой очередности двигаются по ним войска и тыловые подразделения, где, когда и что развертывается, куда перемещается.
К сожалению, всего этого предусмотрено не было. Теперь же, когда упущения вскрылись, пришлось исправлять их с большими издержками сил, времени, нервов. [90]
Наконец вся подготовка была завершена, и передовые подразделения приступили к форсированию реки. Действия развивались по плану до поры, пока руководитель учения не дал очередную вводную. Она была неожиданной для некоторых командиров, но вполне реальной по логике современного боя. На одном из участков водной преграды «противник» незаметно подтянул резервы и предпринял попытку ликвидировать захваченный там «пятачок». Стрелковый полк, которому надлежало переправиться на тот берег и расширить плацдарм, выдвигался из глубины и задерживался. Основной свой резерв — стрелковый батальон — командир соединения уже задействовал на соседнем направлении, где «противник» все еще удерживал исходный берег реки. Других же сил под рукой не оказалось из-за больших «потерь» в предшествующих боях. Выходило так, что помочь защитникам «пятачка» было нечем: кроме саперного взвода, обслуживавшего переправу, телефонного узла связи, шоферов из автороты и некоторых других тыловых специалистов, никаких боевых сил поблизости не оказалось.
Лащенко несколько раз обвел карандашом на карте эти подразделения, ожидая решения комдива по вводной. Однако тот молчал, не сводя глаз со своих задействованных полков и не решаясь взять людей оттуда. Тогда Петр Николаевич бросил на карту карандаш, поднялся из-за стола и, прохаживаясь по палатке, рассказал такой случай.
...В боях под Тернополем в апреле 1944 года гитлеровцы попытались сдержать наступление стрелковой дивизии, которой он тогда командовал. Внезапной контратакой, они захватили высоты у деревни Башковцы, закрепились на них и шквальным огнем прикрыли лощину, ведущую к населенному пункту Кривицы. Ее никак нельзя было миновать левофланговому полку дивизии, наступавшему на этом участке. Атаки с фронта не удались. А для маневра резерва у комдива не оказалось. Оба других полка тем временем далеко продвинулись вперед. В боевых порядках дивизии, наступавшей в один эшелон, обозначился разрыв. Сюда-то и могли нанести последующий удар гитлеровцы, уже накапливая для этого силы.
Требовалось не мешкая сбить противника с высот, захватить Кривицы и сорвать возможную контратаку врага. Для выполнения первой задачи П. Н. Лащенко решил создать сводный отряд из солдат тыловых подразделений. Их набралось около двух рот. Организовав две штурмовые группы, комдив слева и справа, по кромкам лощины, двинул их в атаку при поддержке сильного минометного и пулеметного [91] огня. И действия групп завершились успехом. Уничтожив заслон на высотах, они открыли дорогу на Кривицы...
— Кстати, — закончив свой рассказ, обратился Лащенко уже ко мне, — командиром одной из штурмовых групп был ваш однофамилец, тоже Голушко. Вот так-то!
Я не придал тогда особого значения его словам, поглощенный другими мыслями, навеянными рассказом. И лишь несколько лет спустя сам напомнил Петру Николаевичу о том давнем эпизоде. Стали уточнять детали сражения у деревни Кривицы, даты, номера воинских частей. И выяснилось, что командиром штурмовой группы и моим «однофамильцем» был... мой отец, погибший в том самом бою. Потом уже я разыскал и братскую могилу, на обелиске которой среди других значилась фамилия: «Сержант Голушко»...
Однако вернемся к учению. Рассказ генерала навел-таки командира соединения на мысль — создать резервную группу из солдат автороты и саперного взвода и немедленно бросить их на подмогу защитникам «пятачка».
— Вот-вот! — оживился П. Н. Лащенко. — Это уже выход из положения. Правда, «противник» за рекой ввел в бой и роту танков. А вы кроме автоматов что еще противопоставите им?..
Комдив начал прикидывать. И что же? Нашлись и тут резервные средства — отставшие танки, «подбитые» самоходки, а также противотанковые мины из вооружения инженерного взвода. В общем, «пятачок» удалось отстоять, и все было, как на войне, когда приходилось воевать и солдатам тыла, чтобы помочь пехоте остановить врага.
Когда подошедший полк начал уже переправляться на тот берег по понтонному мосту, комендант переправы вдруг запретил пропустить вместе с ним и тыловые подразделения. Выяснилось, что их просто забыли включить в график переправы, переданный из штаба соединения. Оплошность операторов надо было как-то выправлять: ведь полку, получившему приказ расширить и закрепить плацдарм, крайне нужны были запасы материальных средств.
В таких случаях на войне некоторые начальники, пользуясь своей властью, самовольно направляли тылы через переправу, нарушая установленный график. А попадало за это, причем иногда круто, тем же комендантам — за задержку боевых частей и отсутствие порядка. Естественно, я не мог поступить таким образом. Пришлось упрашивать коменданта по-хорошему, объяснив ему, почему так получилось. Капитану, видать, понравилось, что с ним считаются, «не давят на него званиями». Просмотрев график, он нашел возможным [92] вставить в список спецмашин полка несколько наших автомашин, цистерн и кухонь. Остальные тыловые подразделения пришлось направить на плацдарм по мосту, который находился за пределами полосы наступления дивизии справа. Что ж, и такое случалось в минувшую войну. Через полосу соседей нередко подтягивались и войска, и техника, и тылы частей. Взаимно использовались не только дороги, но и местные ресурсы. Правда, все это заранее планировалось, распределялось через штабы. На нашем же учении и тут пришлось импровизировать на ходу, принимать решение вынужденное и предварительно не согласованное, на что потом справедливо указал руководитель учения.
...Расширив плацдарм и подтянув свежие силы, полки продолжали наступление. Лишь поздно вечером руководство объявило о смене войск: наше соединение выводилось во второй эшелон. Для личного состава после команды «Отбой» наступила пора короткого отдыха и возвращения в казармы. Что же до нас, офицеров руководства, то мы длительное время еще обобщали и анализировали опыт учения — и на разборе у генерала Лащенко, и у себя в штабе тыла, и во многих тыловых подразделениях. Упор делали на выявление слабых сторон в организации служб тыла, их технической оснащенности и тактической выучки личного состава.
Вопросов и проблем возникало много — как перспективных, так и повседневных, и их следовало не только выявить и изучить, но и безотлагательно решать. Появление нового оружия вело к существенным изменениям в организации войск и способах их использования, обеспечивая невиданный ранее размах и динамичность действий. И службы тыла в прежнем своем виде уже не полностью соответствовали новым требованиям. Учение, о котором я так детально рассказал выше, достаточно наглядно выявило это.
На очередь дня вставали вопросы дальнейшего технического оснащения тыла. В частности, возникла настоятельная потребность в средствах одновременной заправки большой массы военных машин. В войска в те годы поступало все больше автоцистерн различной емкости, других заправочных средств, которые хорошо освоили специалисты тыла. Однако практика убеждала в необходимости создания комплексной заправочной техники — автотопливозаправщиков, полевых трубопроводов и т. д. Актуальной была и постановка вопроса о создании более эффективных подвижных средств для эвакуации раненых с поля боя, обслуживания и ремонта техники в полевых условиях, а также средств приготовления горячей пищи и выпечки хлеба. Требовались новые механизмы [93] для скоростного строительства и восстановления военных дорог и мостов, для обустройства складов и выполнения погрузочно-разгрузочных работ в больших масштабах и т. п.
Эти проблемы обсуждались не только в своем кругу. О них шел серьезный разговор на заседаниях Военного совета, научных и партийных конференциях, больших служебных совещаниях. О них докладывалось и в центральные органы снабжения. И меры принимались ощутимые: в войска начали поступать новые образцы техники, а также различной аппаратуры для служб тыла. Это давало возможность ускорять отдельные процессы в их работе, механизировать наиболее тяжелые и трудоемкие операции, совершенствовать штатную структуру тыловых подразделений.
А жизнь, практика по-прежнему оставались самыми строгими и объективными экзаменаторами и качества выучки, и уровня оснащенности, и степени боевой готовности тыла. Практикой проверяли и мы, офицеры-специалисты, свои знания и навыки, организаторские способности. И такая проверка позволяла всегда идти в ногу с жизнью, острее чувствовать пульс ее наиболее животрепещущих проблем... [94]