Новое назначение
В книге «Танки оживали вновь» рассказ о своей фронтовой судьбе я завершил событиями конца 1944 года. К тому времени боевые действия на территории Прибалтики в основном уже закончились. В результате ряда наступательных операций от немецко-фашистских захватчиков были очищены земли советских республик Литвы, Латвии и Эстонии. Только на Курляндском полуострове еще оставалась крупная вражеская группировка, прижатая к морю и блокированная советскими войсками.
В итоге линия фронта на прибалтийском участке резко сократилась. Это позволило советскому командованию высвободить значительные силы для использования на других, более активных направлениях. Туда перемещались и некоторые части нашего Ленинградского фронта: полоса непрерывных ожесточенных сражений сменялась для него периодом относительного затишья...
Некоторые офицеры из управления бронетанковых войск также предпринимали попытки перебраться на действующие фронты. С аналогичной просьбой обратился в кадры и я.
— А на вас уже есть приказ, — бесстрастно объявил кадровик. — Назначаетесь заместителем командира учебного танкового полка. Кстати, полк расположен в местах, вам знакомых.
В первую минуту я подумал, что ослышался. Потом решил — произошла ошибка. И лишь затем кинулся в различные инстанции, чтобы обжаловать этот, на мой взгляд, совершенно немотивированный приказ. Однако все мои попытки оказались безуспешными. На доводы о том, что молодые офицеры-фронтовики должны воевать, а не отсиживаться в тылу, генерал Н. И. Шестаков, заместитель командующего бронетанковыми войсками фронта, вежливо, но твердо возразил:
— Подготовка пополнения для фронта — это тоже боевое задание!
И тут же, исключая дальнейший «обмен мнениями», корректно намекнул, что недавнее мое тяжелое ранение вообще [6] пока исключает возможность прохождения службы в действующих частях. Пришлось смириться (по крайней мере до поры, пока не окрепнет здоровье) и в начале декабря 1944 года отбыть к новому месту назначения.
Учебный полк, образованный на базе полка запасного, находился действительно в местах памятных — в городе Пушкин, под Ленинградом. Когда я представился его командиру полковнику В. И. Михееву, тот, не скрывая довольной улыбки, пояснил:
— А ведь я вас помню! И сам попросил о вашем назначении сюда.
Вспомнил и я этого требовательного и очень энергичного офицера. В апреле 1943 года после первого ранения я находился около недели в запасном танковом полку, которым он же и командовал. Размещались мы тогда в здании Ленинградского политехнического института, проходили ускоренную доподготовку и с нетерпением ожидали новых назначений. Большинство офицеров-танкистов, также попавших сюда после излечения в госпиталях, рвались на фронт. Нам повезло, и наше пребывание «в запасе» закончилось очень скоро. Правда, Михеев успел-таки дать мне несколько поручений (провести два-три занятия с офицерами и исполнить какие-то документы) и даже отметил «усердие и инициативу», которые якобы я проявил. Впрочем, пребывание в запасном полку так тяготило всех неопределенностью положения, что мы были рады любому делу, а молодых сил хватало с избытком на все... Оставалось теперь лишь благодарить полковника за хорошее мнение обо мне и не мешкая приниматься за работу.
Кое-как приткнувшись в переполненном офицерском общежитии полка, я с головой ушел в новые заботы. Их оказалось предостаточно. С первоочередными познакомил начальник штаба подполковник П. И. Белкин, вдумчивый и очень благожелательный по характеру человек. Разложив на столе учебные программы и другие документы, он вкратце перечислил задачи, входившие в круг моих обязанностей. Схематично их можно было разделить на три части: создание учебной базы, восстановление военного городка и личное участие в учебном процессе.
— Наш полк трехбатальонного состава готовит командиров танков, механиков-водителей, заряжающих и радистов, — информировал Белкин. — Главные предметы — вождение, стрельба, связь, правила эксплуатации и обслуживания техники. Много внимания уделяется тактической подготовке, обучению экипажей совместным действиям в [7] бою в различной обстановке. На тактических учениях завершается сколачивание взводов и рот в боевом отношении.
Какая же учебная база нужна по каждой боевой специальности? Вот наши наметки. А это — предложения инструкторов, — пододвинул он ко мне через стол несколько листков. — Изучите все, найдите оптимальное решение, обсудим и — за дело. Теперь о жилье. Городок — весь в развалинах, сами увидите. Учебные предметы выбирайте любые. Вождение танков? Техническое устройство? Ремонт и обслуживание? Ну и прекрасно. По этим трем предметам и будем планировать вам занятия...
Выйдя из штаба, ютившегося со всеми своими отделами и службами в двух комнатках единственной уцелевшей казармы, я отправился бродить по военному городку.
Он был совершенно разбит в ходе минувших ожесточенных боев, сначала при его обороне, а затем — освобождении. Картина была удручающей. Невольно я сравнил ее с другой: ведь здесь я служил недолго после окончания военного училища в 49-м отдельном тяжелом танковом полку. Отсюда и на фронт убыл 22 июня 1941 года...
В том довоенном городке были прочные кирпичные казармы, добротные парки для хранения техники, хорошо оборудованные учебные классы, налаженное войсковое хозяйство. Теперь же, куда ни глянь, повсюду обвалившиеся закопченные стены, воронки и ямы, горы мусора и пепла. Фасад и крыша единственной казармы пестрели заплатами из кусков фанеры и жести. Даже кроны деревьев, окружавших строевой плац, были посечены осколками снарядов и помертвели в пламени пожарищ. Общую картину запустения усиливало малолюдье — на территории военного городка редко мелькали фигуры людей, в одиночку или группами направлявшихся куда-то...
Еще более тягостное впечатление производили разрушения, учиненные фашистскими захватчиками в самом городе. Бывшее Царское Село, с его роскошными дворцами, парками и многочисленными мемориальными сооружениями, славилось до войны своей красотой и было любимым местом отдыха ленинградцев. Здесь бережно сохранялись все исторические памятники и священные для сердца русского человека пушкинские места. Гитлеровские вандалы превратили большинство зданий в руины. Они уничтожили многие бесцепные историко-художественные памятники, разрушили дворцы и статуи, вырубили сады и парки. Освобожденный в конце января 1944 года, город все еще нес на себе мрачную печать войны, был пустынен и тих, особенно [8] с наступлением сумерек. И лишь внимательнее глянув, ты начинал замечать, что и здесь с каждым днем набирает силу жизнь: прибывают люди и стройматериалы, начались восстановительные работы. Отремонтированные здания отводились в первую очередь под школы, больницы, магазины и детские сады.
«Вот и ты из узкого спеца по ремонту танков должен теперь переквалифицироваться в строителя широкого профиля, — подумал я. — Научиться восстанавливать жилье, возводить бытовые и учебные объекты». И тут опять вспомнился июнь 1941 года. За день до начала войны, получив задание от командира танкового батальона капитана Бочкарева, я вот так же прикидывал мысленно, с чего начать оборудование танкового парка. История как бы повторялась. Впрочем, прямой аналогии не было. Просто я возвратился в тот же военный городок, в котором служил до войны. И вновь должен был исполнять не совсем обычные для строевого офицера обязанности. Правда, обстановка была уже иной. Тогда война еще только ожидалась. А теперь она была на исходе. И каждому из нас, людей военных, в том числе и здесь, в тылу, требовалось приложить максимум усилий к тому, чтобы приблизить ее конец.
Собственно говоря, учебный процесс в полку начался с первого дня его формирования, а строительство городка и оборудование учебной базы велись параллельно с учебой танкистов. Личный состав жил поначалу в кое-как приспособленных помещениях, смотревших по сторонам слепыми окнами: за неимением стекол в рамы вставляли фанеру. Дыры в потолках и стенах забивали досками, которые извлекали из старых немецких блиндажей. Кстати, попадался весьма добротный материал: строя укрытия, гитлеровцы не щадили самых красивых построек в Пушкине, безжалостно пуская их на слом.
Василий Иванович Михеев оказался превосходным организатором. Еще до войны он был полковым комиссаром и, может, потому умел подойти к людям, воодушевить их. Он четко распределил все строительство по объектам и участкам и закрепил за ними в качестве распорядителей работ своих заместителей, а в роли исполнителей — командиров учебных подразделений. И вот на глазах начали расти стены и возводиться крыши зданий, потом всех бросили на отделку учебных классов и спальных помещений. Часть макетов, наглядных и других пособий сохранилась еще со времен, когда полк был запасным, кое-что удалось достать, остальное изготовили сами. Одновременно за городом оборудовали [9] огневые директрисы и маршруты для вождения танков. Сроки строительства всех жилых и учебных объектов были жесткими, тем не менее никаких условностей и поблажек в организации занятий с танкистами не допускалось.
Полковник Михеев был вездесущ. В течение дня он успевал проверить все участки работ, кому надо — помочь, с кого надо — спросить. Ежедневно он встречался со множеством людей, решая массу важных и неотложных вопросов. Где он брал на это время и силы, когда отдыхал, когда сам готовился к занятиям и различным мероприятиям — трудно себе и представить. Но одно безусловно: командир учебного полка постоянно был собран, деловит, аккуратен, являл пример высокой требовательности к себе и окружающим, а также детального знания множества военных профессий. У нас, напоминаю, готовились танкисты всех специальностей, и Михеев, в случае нужды, мог заменить любого преподавателя.
Такое разностороннее умение являлось результатом многолетней добросовестной службы В. И. Михеева, в том числе и в запасном полку. И там ведь готовили кадры для фронта, и потому начальствующему составу приходилось многому учить офицеров-танкистов и самим учиться у них. Не случайно, видимо, и держали так крепко на той должности Михеева в годы войны. Не случайно и теперь именно ему поручили командовать учебным полком, хотя Василий Иванович, чувствовалось, втайне завидовал своим питомцам при выпуске из полка. Он, как слышали мы, и сам писал прежде рапорты по команде, просился на фронт. Но по тому, с каким уважением относились к нему представители штаба округа, приезжавшие в полк, мы понимали, что Василию Ивановичу теперь никуда от нас не уйти. Да и был он уже немолод. Невольно думалось: так вот и нас продержат в учебных заведениях, пока не состаримся. «И сказок о нас не расскажут, и песен о нас не споют...»
Конечно, мы были не правы тогда в своих суждениях. Забывали главную заповедь службы: человек красит место, а не наоборот. И убедил нас в этом опять же Михеев.
Как-то один из выпускников попросил командира полка выступить перед убывающими на фронт с беседой-напутствием: как воевать, чтобы успех в бою всегда сопутствовал тебе, а не врагу. Михеев всегда держался с подчиненными просто. Охотно откликнулся он и на эту просьбу. Мы, группа офицеров, также присутствовали на той беседе. И [10] некоторые лишь тогда узнали, что половина орденов, украшавших грудь Василия Ивановича, заслужены им в боях — в советско-финляндской войне и в первом периоде Великой Отечественной. Оказывается, он тоже воевал под Ленинградом, командовал танковыми подразделениями. Воевал храбро, умело, о чем свидетельствовали боевые награды. И мог, безусловно, рассчитывать на то, что командование примет это во внимание, когда будет решать его дальнейшую судьбу. Но наверху решили иначе: храбрых, искусных в бою танкистов на фронте хватает, а вот командовать запасным, а затем учебным танковым полком можно доверить не всякому. Тут нужен офицер с подготовкой, характером и, если хотите, даже совестью именно Михеева. И Василий Иванович всецело оправдал высокое доверие. И к боевым его наградам прибавились новые, не менее почетные и столь же заслуженные.
Михеев со своими помощниками подготовил за годы войны многие сотни танкистов. Это было тоже своего рода противоборство с врагом, причем куда более ощутимое по результатам, чем если бы он сам во главе танковой части сражался на фронте. Пример Михеева, его судьба во многом помогли и нам правильно уяснить такие понятия, как призвание и долг офицера, осознать ту простую истину, что место военного человека всегда там, где он может принести наибольшую пользу...
Об этом, кстати, я сказал Михееву лично ровно через... тридцать пять лет после окончания войны, при нашей встрече в Пушкине. Василий Иванович давно уже находился в отставке, но был еще полон энергии, сохранив ясный ум и отличную память. В тот раз нашим воспоминаниям о прошлом, казалось, не будет конца. Ветеран очень сердечно отзывался о боевых друзьях-товарищах, одинаково тепло вспоминал и тех, с кем рука об руку трудился в годы войны. Меньше всего, как обычно, говорил о себе.
— Жив-здоров и бодр, как видите, — скороговоркой отвечал он на все мои вопросы. — Пенсией, квартирой обеспечен, всем доволен. Особенно радует то, что не забывают меня здесь, не дают «ржаветь» и расслабляться. Часто встречаюсь с рабочими, военными, студентами. Золотые советские люди! Поверьте, после каждой такой встречи сам молодею душой, понимая, что еще нужен, что могу еще приносить пользу!
И я прекрасно понимал его. Для военного человека, воспитанного за многие годы армейской службы в духе коллективизма, высокой дисциплинированности, сознательности [11] и трудолюбия, пожалуй, самым иссушающим недугом оборачивается вынужденное безделье, отрыв от людей, уход от полнокровной жизни страны. И мне было очень радостно видеть, что старый мой командир, как и тысячи других ветеранов армии и флота, находящихся ныне в запасе и отставке, по-прежнему в боевом строю...
...Командира учебного полка очень удачно дополнял в работе его заместитель по политической части. Подполковник В. И. Турочкин еще не совсем оправился от тяжелого ранения в ноги и, естественно, не мог угнаться за Михеевым в его «рейдах» по территории части. Однако он и не пытался непременно побывать везде в течение дня, хотя тоже работал весьма продуктивно. Замполит выбирал обычно какой-то отстающий участок, шел, прихрамывая, туда, изучал обстановку, присматривался к людям, разговаривал, советовал, незаметно воздействуя на них таким образом, что положение начинало выправляться буквально на глазах. После этого перебирался на другой объект, помогая и там ликвидировать недостатки.
Турочкин обладал редким даром — умением сколотить из разнородных, подчас незнакомых друг другу людей крепкий коллектив и быстро нацелить его на дружную работу. Он всегда опирался на актив, горячо поддерживая любой ценный почин. Его всегда окружали люди инициативные, и через них он искусно и планомерно влиял на все стороны жизни и учебы полка.
С появлением Турочкина в числе главных учебных дисциплин, названных вскользь Белкиным, ведущее место заняли по праву политические занятия. В классах появились карты, ротные библиотечки пополнились политической литературой, танкисты завели специальные тетради для конспектов. Подполковник сам вел одну из групп. А по утрам лично проводил политинформации попеременно в каждом из батальонов. И нужно было слышать, с каким знанием обстановки на фронтах излагал он сводки Совинформбюро, как комментировал известия о победоносном продвижении советских армий к «логову фашистского зверя» — Берлину, с каким сердечным чувством говорил о героическом труде советских людей в тылу страны. На такие занятия не приходилось водить людей строем. Они сами торопились быстрее занять места поближе к рассказчику.
И мне, заместителю командира по технической подготовке, также приходилось теперь регулярно проводить занятия. Я изучал с будущими танкистами устройство, правила эксплуатации и вождения танков, а с офицерами полка проводил [12] инструкторско-методические занятия по этим же темам. Надо сказать, что раньше выступать в роли преподавателя мне почти не приходилось. Конечно, и на фронте нередко требовалось пояснить людям, как и что лучше сделать. Применительно к нашей специальности напоминал им инструкции по ремонту машин, объяснял по схемам или прямо на матчасти устройство механизмов, агрегатов, приборов. Но при этом обычно ограничивался лишь несколькими фразами или просто показом соответствующего чертежа. Ведь фронтовики в большинстве своем неплохо знали материальную часть и свои обязанности при ее эвакуации и ремонте. И обходились без лишних слов. Сядешь, бывало, в танк рядом с молодым механиком и показываешь, как надо вести машину через сложные препятствия. Потом идешь к ремонтникам, смотришь, у кого что не получается, берешь в руки отвертку, молоток или гаечный ключ, и опять учишь по принципу: делай, как я. Поэтому-то все постигали свое дело как бы на ходу и главным образом — практически: на теорию в боевых условиях времени не оставалось.
В учебном полку задачи были сложнее: из молодых, только что призванных в армию солдат в недолгий срок подготовить опытных танкистов. Причем всю техническую премудрость им следовало давать с азов, но достаточно подробно и предметно, ибо от этих знаний и последующих навыков в боевой работе зависела жизнь этих молодых ребят там, на фронте, боеспособность их экипажей.
И вот на первых же занятиях по технической подготовке я почувствовал, что мне не хватает умения излагать материал четко и последовательно. Терялись лишние минуты на второстепенных вопросах, и в то же время опускалось что-то важное, без чего не понять дальнейших объяснений. Короче, мне недоставало методических навыков, умения в течение одного-двух часов дать максимум запланированных знаний каждому из обучаемых. Не в полной мере я использовал и такие формы обучения, как показ, контрольный опрос, индивидуальное задание. Пришлось учиться всему этому.
По совету Михеева я начал составлять более подробный план-конспект к занятиям. Делал расчет времени по минутам, тут же помечая, как именно намерен излагать или закреплять каждый учебный вопрос. Наряду с учебниками, уставами и наставлениями пришлось изучать и методические разработки. Внимательно присматривался и к тому, как проводят занятия более опытные офицеры. Наконец, больше стал заботиться о материальном их обеспечении. [13]
И дело пошло на лад. Меньше стало недоуменных вопросов при разъяснении нового материала. Увереннее зазвучали ответы солдат. Да и их интерес к технике заметно возрос.
Лучше стали проходить и инструкторско-методические занятия. Теперь уже я мог давать подчиненным офицерам рекомендации, проверенные на личном опыте: на что обратить больше внимания при показе, какие действия отрабатывать по элементам, как чередовать тренировки и т. п.
Много полезного в методике такого рода я почерпнул, между прочим, на занятиях, которые проводили наши инструкторы, практически обучавшие будущих танкистов. Старшины Коньков, Васильев, Гаврилов, Дудко, Клешня, Мазур и многие другие отдавались этому делу, как говорится, сполна. Все они уже побывали в боях, имели награды, ранения, и их уроки и советы воспринимались молодыми танкистами как непреложные заповеди. Нечего и говорить, как уважала молодежь своих инструкторов, с каким старанием постигала трудную военную науку.
Особое отношение к инструкторам было и у нас, офицеров. Все мы хорошо понимали, как важно подобрать, подготовить, воспитать умелых и старательных наставников для будущих танкистов. Ведь те перенимали от них не только знания и навыки, любовь к армии и своей военной специальности, но и хорошие черты характера, фронтовой опыт, гвардейскую выправку. И Михеев и Турочкин всегда обращались к старшинам уважительно, по имени и отчеству. Часто бывали у них на занятиях — в парках, на полигонах и танкодромах. Оба высоко ставили их авторитет на собраниях и в беседах с солдатами, по делам поощряли инструкторов, внимательно прислушивались к их просьбам и советам. Впрочем, в одном им всегда отказывали самым решительным образом — если речь заходила об их отправке на фронт с очередным выпуском танкистов.
А такие выпуски следовали один за другим регулярно до конца войны. Ритуал обставлялся торжественно. На плацу в центре ожившего городка выстраивался весь полк. Отдельной «коробкой» на правом фланге стояли выпускники — повзрослевшие даже за такой относительно короткий срок. В выражении их лиц, в повадках сквозила уже некая бывалость, уверенность в себе, а в движениях, походке подмечалась особая курсантская подтянутость и даже лихость. Глядя на них, невольно думалось, что такие молодцы не должны подвести и на фронте. И в самом деле, наши выпускники воевали хорошо, смело и грамотно. Об [14] этом сообщалось в письмах, приходивших в полк из действующих частей почти со всех фронтов. Их командиры, начальники политорганов не забывали всякий раз поблагодарить и нас за хорошее пополнение. Нечего и говорить, как радовали нас, солдат тыла, такие отзывы.
Да, мы числили себя солдатами тыла. И потому, что находились далеко от фронта. И потому, что непосредственно осуществляли одну из важнейших функций тыла — готовили пополнение для действующих войск. Ощущение того, что ты находишься в армейском строю, но, увы, не на линии огня, то усиливалось, то ослабевало, но, пока длилась война, жило в душе постоянно. Когда же передавались сводки с фронта или твой взгляд скользил по огромному плакату, установленному в центре города Пушкин, оно особенно обострялось. На том плакате была изображена женщина, олицетворявшая образ матери-Родины. Она сурово и требовательно вопрошала каждого, кто проходил мимо: «А что ты сделал для фронта?» И этот ее взгляд и вопрос всякий раз словно переворачивали душу. И ты невольно ускорял шаги, чтобы быстрее миновать КПП полка и вновь окунуться с головой в свою работу.
Солдаты тыла... Тогда я и подумать не мог, что это выражение со временем приобретет для меня совершенно иной смысл, наполнится другим содержанием. Что долгие годы дальнейшей службы я посвящу работе именно в органах тыла. Что всю тяжесть и сложность этой работы будут делить со мной люди, которых с полным правом можно также назвать солдатами тыла. И что именно так я назову и эту книгу о них.
Однако вернемся на плац танкового городка, откуда отправляется на фронт очередной выпуск наших питомцев.
...Полковник В. И. Михеев обходит замерший по команде «Смирно» строй, здоровается с личным составом. Затем поднимается со своими помощниками на импровизированную трибуну. Белкин зачитывает приказ командующего бронетанковыми войсками округа об окончании курса подготовки очередным контингентом танкистов. Выпускников горячо поздравляет в краткой речи командир полка. Затем сердечные напутственные слова произносит «комиссар», как любовно называли между собой В. И. Турочкина солдаты. В заключение клятвенно звучат ответные слова двух-трех лучших выпускников. И вот уже под грустную, волнующую душу мелодию марша, столь проникновенно названного «Прощанием славянки», шеренги выпускников, особенно [15] четко печатая шаг, в последний раз проходят по родному плацу.
Завтра — на фронт...
Выпуск последних контингентов танкистов из нашего полка сопровождался громом победных салютов. Повержена фашистская Германия. Безоговорочно капитулировала милитаристская Япония. Пожар войны, бушевавший несколько лет на Западе и Востоке, погашен, как думалось в те дни — навсегда. Поэтому в октябре того памятного года никого из нас особо не удивил и приказ штаба бронетанковых войск Советской Армии — о расформировании учебного полка. Одновременно — а это уже было неожиданностью для меня — я назначался начальником танкоремонтной базы, развертываемой опять же на базе нашего полка.
— Все логично, разумно, своевременно, — прокомментировал обе эти новости подполковник Турочкин. Он еще ходил, заметно прихрамывая, но работал много и увлеченно. Вот и сейчас решил приободрить меня, а заодно, как выразился, «осветить некоторые особенности момента».
— Танкистов для фронтов больше не требуется, — начал развивать он первый свой «тезис». — А вот боевую технику, покалеченную на войне, восстанавливать надо — она еще послужит армии. Вам и карты в руки, вы ж — ремонтник! Только учтите, — перешел он ко второму пункту, — руководить таким «хозяйством» будет посложнее, чем когда-то на фронте. Наряду с солдатами, которым только покажи да прикажи, у вас в подчинении будут теперь и рабочие, и служащие по вольному найму. А у них и порядок довольствия иной, и быт пока не налажен, и рабочий день нормирован. Да и обращаться к ним положено больше языком убеждения, нежели приказным тоном. Я уж не говорю о технической базе — многое придется создавать заново. Но это дело второе. Главное же — это люди. Сумеете к ним подойти, создать рабочий коллектив — и все остальное пойдет ладом. Запомните это, Иван Макарович, — напутствовал меня «комиссар» на новую должность.
И я запомнил его советы.
Командование торопило с началом работ. Еще не было ни цехов, ни многого из оборудования, не хватало даже специалистов основных профилей, а мне уже вручили первый производственный план. Правда, танков пока не поступало, но бронемашины, автомобили, мотоциклы начали уже прибывать. Пришлось в спешном порядке разрабатывать технологию их ремонта. На первых порах все делали, как в полевых условиях: развертывали ремонтные летучка [16] на автошасси, устанавливали станки и верстаки в помещениях-времянках. Никаких поточных линий пока, естественно, не было, и любой ремонтник выполнял столько разных операций, сколько умел и успевал, — каждый человек был на счету. Одновременно искали и учили недостающих специалистов, различными путями доставали токарное, сварочное и иное оборудование, создавали свое силовое хозяйство: город пока не мог обеспечить нас энергией.
При создании производственной базы и отладке технических операций очень пригодился прошлый опыт. В 1943 году мне уже приходилось руководить полевыми базами по ремонту бронетанковой техники, и я неплохо знал всю технологию дела. Во многом помогли на первых порах и бывшие сослуживцы — офицеры и младшие специалисты из учебного полка, уволившиеся в запас и оставшиеся на постоянное жительство в Пушкине. Часть из них — И. Д. Паршин, В. И. Дунаев и Н. Д. Хлопенко продолжали трудиться уже как вольнонаемные токари и электрики, некоторые другие возглавили бригады и участки.
Через три-четыре месяца работа кипела вовсю. Действовали на полную мощность механический, слесарный, токарный, сборочный, сварочный цехи, имелись необходимые подсобки, энергию давала своя электростанция. Оборудование в основном было хорошее, люди трудились с большим старанием, и на качество ремонта нареканий не было. Вот разве что сами помещения так и не удалось привести в надлежащий вид. В потолках и стенах зияли многочисленные щели, и, как мы ни раскаливали железные печки — буржуйки, в цехах все равно было холодно.
Однако трудности такого рода были привычными. Ставило в тупик другое. Уже при разработке годового техпромфинплана мы, руководство базы, столкнулись с такими понятиями, как хозяйственный расчет, зарплата, нормы выработки, взаиморасчеты с предприятиями-поставщиками и многими другими показателями, с которыми ранее никогда не встречались. В войну, казалось, все было проще: оборудование выделялось по штату, запасные части и материалы получали на складах бесплатно, нормы выработки устанавливались в приказах, зарплата шла по должности. Оставалось одно — работать. Теперь же пришлось основательно вникать в суть этих экономических категорий, регламентирующих всю производственную нашу деятельность. [17]
Постоянно и вплотную пришлось заниматься и вопросами улучшения быта рабочих. Часто бывая в дни войны на ленинградских заводах, где ремонтировались танки, я видел, какие отчаянные усилия предпринимали тогда их руководители, чтобы хоть как-то улучшить условия жизни и труда рабочих и инженерно-технического персонала. А теперь самому пришлось постоянно нести груз таких забот. Конечно, в блокадном Ленинграде их было неизмеримо больше. Но и в Пушкине сразу после войны жизнь была еще очень трудной.
Ежечасно думая о том, как полнее загрузить безотказные руки каждого рабочего человека, мы старались по-настоящему позаботиться о том, чтобы он и жил по-человечески, с семьей, в сносных квартирных условиях. И не в режимном военном городке, а в городе, в нормальных для гражданских людей условиях, где можно сходить и в баню, и в кино, где рядом школа для детей и скудный рынок тех лет с натуральным обменом вещей на продукты питания.
В то голодное и холодное время мы помогали рабочим и служащим прежде всего продовольствием и топливом. Время от времени направляли по деревням, расположенным подальше от Ленинграда, своих заготовителей для закупок сельхозпродуктов. Своими силами вели и заготовку дров. В городке организовали неплохую столовую, оборудовали медпункт. И рабочие ценили такую заботу: месячные планы выполнялись регулярно, все трудились самоотверженно. В числе лучших производственников неизменно были товарищи И. Згибнев, В. Данилин, Н. Наталкина, Н. Павлов, Д. Кушперов.
Основные трудности были уже позади, когда в ноябре 1946 года поступил вдруг приказ о расформировании нашей рембазы. Не берусь судить, чем мотивировалось такое решение: потребности в ремонте бронетанковой техники в округе были в то время еще велики. Скажу лишь, что через год предприятие было воссоздано, увы, после больших потерь в специалистах и оборудовании. Я же к тому времени давно уже работал заместителем начальника технического отдела офицерской бронетанковой школы в Ленинграде.
Созданная по решению В. И. Ленина в годы гражданской войны, школа готовила кадры еще для первых танковых формирований Красной Армии. До войны ее окончил почти весь начальствующий состав наших танковых войск. Неизмеримо больший вклад в подготовку танкистов внесла она в годы Великой Отечественной войны. Приступив к новой работе, я сразу почувствовал, что школа осталась подлинной, [18] как говорят, кузницей подготовки танковых командиров полкового звена и в послевоенный период.
Занятия по вождению и стрельбе, перемежаемые тактическими учениями, шли непрерывно, днем и ночью. Мне, отвечавшему за исправность всей бронетанковой техники, приходилось крутиться как белке в колесе, чтобы своевременно устранить все неисправности и поломки в изрядно изношенных танках и строго по расписанию вывести несколько десятков машин на учебные точки.
Напряжение учебного процесса иной раз чем-то напоминало обстановку, царившую перед боем на передовой. И там вот в такой же лихорадочной спешке приходилось готовить технику к предстоящим действиям. И здесь работа поглощала целиком, требуя максимума сил и постоянного сосредоточения воли. К счастью, дела шли неплохо, начальство было довольно, чувствовал удовлетворение и я сам.
Однако шло время. Осеннюю слякоть сменяли морозы и вьюги, чтобы опять уступить место в гряде времен весенним ростепелям. Менялись только условия вождения танков на маршрутах, мои же обязанности оставались неизменными. И постепенно я все явственнее стал ощущать однообразие такого ритма службы, лишенного малейшей новизны.
Побывав однажды на занятиях по тактике, которые проводил молодой, только что прибывший из академии майор, я понял причину недовольства собою. Хотя, повторяю, общая нагрузка на службе была весьма чувствительной, ум, уже приученный к систематической работе, зачастую бездействовал, не находя пищи. В то же время я так еще мало знал в военном деле, которое мечтал сделать пожизненной профессией. Взять хотя бы общевойсковую тактику, которую так увлеченно и с таким знанием излагал тот майор. Да воюй ты хоть пять лет и еще два раза по столько ковыряйся в технике — все равно таких премудростей не узнаешь, а без них ты просто «спец». Нет, надо учиться военному делу, учиться серьезно.
Так созрело решение поступить в бронетанковую академию. В течение года я подал несколько рапортов с просьбой об этом. Но ответа на них не поступило. Когда же начал терять всякую надежду, меня вдруг вызвали к начальнику школы генерал-лейтенанту И. Н. Буркову.
Внимательно просмотрев все аттестации в моем личном деле, он пожал плечами и спросил: [19]
— А зачем вам, собственно, нужна академия? Вот здесь везде записано, что вы отлично знаете бронетанковую технику, имеете хороший опыт работы с людьми. Вам и так продвижение по службе обеспечено. Вот я — генерал, а в академии тоже не учился. Окончил нашу школу. Воевал. Штудирую военную и политическую литературу дома, по вечерам. И считаю, что этого достаточно для дальнейшей служебной деятельности.
Генерал Бурков, участник боев на Халхин-Голе и советско-финляндской войны, был человеком весьма уважаемым в военной среде. Поэтому оспаривать его мнение о надобности высшего военного образования для офицера я не стал. Да и сам генерал в душе был, конечно, совсем иного мнения на этот счет. Чего бы он так долго листал мое личное дело, прикидывая что-то в уме?
— Лишние знания, разумеется, никому еще не были в тягость, — словно угадав мои мысли, снова заговорил Бурков. — У меня скопилась куча ваших рапортов. Если уж так настаиваете на своем, то мы постараемся удовлетворить вашу просьбу, но... не ранее будущего года. Причем имейте в виду, — ворчливо добавил он, — после учебы опять затребуем вас к себе.
Я поблагодарил начальника школы за высокую оценку моих деловых качеств. И побыстрее покинул его кабинет, чтобы он не раздумал.
Вновь замелькали жаркие июльские дни, заполненные хлопотливой работой. В один из вечеров меня неожиданно позвали к телефону.
— Сейчас на совещании у генерала Буркова был разговор о вас, — доверительно сообщил начальник технического отдела школы. — Генерал похвалил вашу работу и стремление лучше познать военное дело. И неожиданно порешил: «Ладно, — говорит, — пусть поступает в академию в этом году!» Так что с утра приходите прямо в штаб, будем вас оформлять на учебу.
На другой день первым делом я отправился на медкомиссию: все абитуриенты уже сдавали предварительные экзамены при Ленинградском Доме офицеров. Настроение было невеселое: пока оформляли направление, выяснилось, что нужное число кандидатов в бронетанковую академию уже отобрано. Теперь вопрос о дополнительном включении моей фамилии в эти списки могло решить (да и то лишь по личной просьбе генерала Буркова) только командование округа. А еще через пару часов я окончательно пал духом. Врачебная комиссия решительно отказала в выдаче необходимого [20] документа для поступления в бронетанковую академию: медицинские ограничения все еще сохраняли силу. Итак, в одно утро мои мечты разлетелись в прах. Казалось, все пути к высшему военному образованию теперь отрезаны. Но тут снова вызвал генерал Бурков. В кабинете у него были оба заместителя — по политической и технической части.
— Что, не пускают эскулапы в танковую академию? — встретил вопросом начальник школы. И сам же ответил: — Ничего не поделаешь! Придется обождать год-другой, пока медики не подобреют. Да и подготовитесь к экзаменам получше.
Я не сказал в ответ ни слова. Посмотрев на мое лицо, помолчал и Бурков. Затем глянул на заместителей и, переменив тон, произнес:
— Я вот тут попросил специально выяснить, куда еще есть разнарядки на учебу. С учетом состояния вашего здоровья. И, знаете, есть такой факультет, причем — командный! Только что открылся в академии тыла и снабжения. — Быстро, испытующе глянув на меня, он продолжал: — Я понимаю, это не совсем то, а вернее — совсем не то, на что вы рассчитывали. Но если разобраться... Получите диплом о высшем образовании. Освежите старые знания и узнаете массу нового в других областях военного дела. Да и сам профиль этой академии не так уж далек от того, чем занимались вы последние годы. Техническое обеспечение — это даже ближе к тылу, чем непосредственно к танковым войскам...
Генерал продолжал еще что-то говорить, но я уже не слышал дальнейших слов. Все приведенные им аргументы словно в арифмометре «прокрутились» в моем мозгу. И тот уже «выдал» решение. Подавив возбуждение, я набрал побольше воздуха в легкие и, словно бросаясь в холодную воду, произнес:
— Я согласен, товарищ генерал! Очень вам благодарен за содействие и заботу!
Бурков несколько секунд сидел без движения, словно приходя в себя. Казалось, он уже сожалел о том, что «переагитировал» меня. Потом засмеялся, лукаво поглядывая то на меня, то на своих улыбающихся заместителей.
— Только, чур, условились: после выпуска — опять к нам, на инженерно-техническую должность! — напомнил он, завершая разговор.
Я искренне пообещал в ту минуту сделать именно так. Мог ли я знать тогда, что по окончании академии передо [21] мной откроется совершенно новое поле служебной деятельности, неизведанные дороги которого уведут меня далеко-далеко от Ленинграда. И что сам генерал-лейтенант И. Н. Бурков к тому времени уже закончит свою службу в кадрах Вооруженных Сил, как бы освобождая и меня от данного ему лично обещания. Так или иначе, но мне не довелось более встречаться с этим замечательным, внешне суровым, но таким по натуре добрым человеком.
Успешно сдав предварительные, а затем и вступительные экзамены, я был зачислен слушателем Военной академии тыла и снабжения (как она тогда называлась). Так зыбкая мечта воплотилась наконец в реальность, преподав урок на будущее — никогда не отчаиваться и не впадать в уныние: жизнь иной раз сама снимает преграды на пути, казавшиеся непреодолимыми. С помощью хороших людей, разумеется, на которых мне, кстати, всегда очень везло... [22]