Разгром
Возвратившись в Ленинград, я снова погрузился в работу. Дел было много. Командование в тот период потребовало всесторонней и глубокой проверки каждой части, подразделения, каждого танка и экипажа.
Создавались комиссия за комиссией, которые проверяли и перепроверяли. Может быть, это было и излишне. Так, по крайней мере, мне казалось. Но командование, видимо, знало, что делало. Потому что все равно каждая комиссия находила что-то новое, давала свои предложения, проверяла устранение недостатков. А главное — комиссии держали в напряжении части, способствовали поддержанию высокой боевой подготовки.
Бывая в частях, мы не только проверяли, но и помогали организовать ремонт и обслуживание танков.
Вспоминается случай, когда мне с группой офицеров было приказано переправиться через Кронштадт в Ораниенбаум, на плацдарм, где находилась наша приморская группа.
С трудом мы добрались до командующего бронетанковыми войсками приморской группы полковника М. И. Бат-лана. Уже не молодой, но очень подвижный, он искренне обрадовался нашему прибытию, тут же выделил нам двух офицеров и порекомендовал сегодня же выехать к танкистам майора Н. И. Лобанова.
Вскоре я убедился, что понятие «выехать» в условиях приморского плацдарма означало либо ползти, либо двигаться перебежками. И в основном — ночью.
Неделю мы пробыли в приморской группе. Помогли организовать ремонт аккумуляторов, разработали план-перечень работ для каждого подразделения, в котором [161] отражались порядок и сроки ремонта, обслуживания и оказания технической помощи для каждого танка.
Когда полковник Батлан убедился, что дело налажено, он вызвал меня, поблагодарил всю группу и передал указание, чтобы к утру следующего дня мы явились в свой штаб. Извинился, что задержал на трое суток. Оказывается, об этом он просил разрешения у генерала В. И. Баранова.
Новая командировка совпала с началом операции Ленинградского фронта. Удар советских войск под Ленинградом намечался с двух направлений: от Пулково и южнее Ораниенбаума.
Подготовка к наступлению проводилась заблаговременно, тщательно и интенсивно. Во всех частях танкисты учились преодолевать эскарпы, противотанковые рвы, минные поля, бороться с противотанковой артиллерией противника.
В районе Токсово командующий войсками Ленинградского фронта генерал армии Л. А. Говоров, член Военного совета А. А. Кузнецов, начальник политуправления генерал-лейтенант Д. И. Холостов лично проверяли готовность танкистов к преодолению сложных препятствий. Применение танков-мостов, минных тралов, преодоление сложных заграждений на учебном поле в обстановке, приближенной к боевой, — все это было показано командованию. Мастерство танкистов было высоко оценено.
В 12-м учебном танковом полку, расположенном в Лесном, готовились механики-водители, командиры машин, наводчики. Помещения общежитии Политехническо-го института, его лаборатории превратились в боевую школу для тысяч танкистов. Командир полка полковник В. И. Михеев со своим штабом, опытными преподавателями сумели создать замечательную техническую базу, чтобы готовить подлинных мастеров боевых специальностей.
В ходе подготовки к наступлению особую трудность представляло сосредоточение ударной группировки войск на Малой земле — в районе Ораниенбаума. Этот участок фронта был отрезан от Ленинграда с суши. Пути по Финскому заливу просматривались и находились под постоянным огнем противника. Да и лед был не настолько толст, чтобы переправлять по нему артиллерию и танки. [162]
В двадцати километрах северо-западнее Ленинграда находится поселок Лисий Нос, расположенный на берегу Финского залива. До войны он был излюбленным местом отдыха ленинградцев. На мысе когда-то была пристань, откуда пароходы отправлялись в Кронштадт. К ней подходила и ветка железной дороги.
В декабре 1943 года здесь накапливались войска для переправы на плацдарм. В окружающих рощах сосредоточились танки, артиллерия, боеприпасы. Днем на берегу запрещались какие-либо перемещения. Лишь с наступлением темноты к пирсу подходили корабли, на которые грузились боевая техника и воинские части, И потом без огней они отходили в сторону Ораниенбаума.
Командующий бронетанковыми войсками генерал В. И. Баранов, его помощники ночью, под ледяным ветром руководили погрузкой каждого танка. В темноте по обледенелому помосту с узкого пирса перебраться танку своим ходом на палубу корабля — дело трудное и опасное. Но танкисты с честью справились с задачей. 152-я танковая бригада (командир полковник А. 3. Оскотский) и 104-й танковый полк (командир подполковник Борисов) стали основной ударной силой армии на плацдарме.
В ночь на 14 января 1944 года я получил распоряжение выехать с группой офицеров в район Пулково. От Дворцовой площади до Пулково езды было всего час. На перекрестке дорог Пулково — Гатчина, Пулково — Красное Село мы были остановлены проходящими колоннами танков. Здесь же недалеко стояла группа офицеров-танкистов нашего штаба. Среди них — начальник штаба полковник Н. А. Полевой. Когда я представился ему, он передал указания генерала В. И. Баранова объехать все маршруты выдвижения танкистов и принять меры по ремонту отставших танков.
Нас было четыре офицера с двумя мотоциклами.
Я с капитаном Строгановым выехал на первый маршрут, а капитаны Б. И. Кольцов и К. И. Лунин — на второй.
В километре от Пулково мы натолкнулись на два танка, стоявшие на обочине дороги. Первый был исправный, но задержался для оказания помощи второму, у которого вышла из строя, по словам экипажа, электропроводка. [163]
Здесь же стояла ремонтная летучка из технического замыкания.
Я приказал командиру исправного танка следовать в заданный район, а сам попытался установить причину неисправности проводки.
Провозился долго, но обнаружить неисправность не удалось. Решил снова начать проверку электросети.
И вот неожиданность! Неисправность оказалась там, где ее меньше всего ждали: отломилась от провода клемма аккумулятора. Поскольку она была в металлической оплетке, обрыв трудно было заметить.
До рассвета обнаружил еще три неисправных танка. Стояли они недалеко друг от друга. Возле них «врачевал» майор П. М. Кубраков, заместитель командира батальона по техчасти, знакомый еще по Невской Дубровке.
С этими танками дело оказалось посложнее. У одного заклинило двигатель. Молодой механик-водитель по неопытности допустил оплошность. У второго двигатель работал с перебоями, глох. У третьего разрегулировались тормоза, но эту работу Кубраков уже заканчивал. А вот с двумя остальными пришлось нам с капитаном Строгановым повозиться.
Почему заклинило двигатель? Найти причину никак не удавалось. Пришлось прибегнуть к методу, который не рекомендуется в подобных случаях, — буксировке. Машину прицепили к танку, уже отремонтированному Куб-раковым.
Двигатель завелся и работал нормально. Лишь стрелка масломанометра не качалась. Поскольку двигатель завелся при помощи буксира и работал на слух нормально, можно было предположить, что с подшипниками ничего серьезного не произошло. Быстро обнаружили и неисправность масломанометра — слабо затянутый штуцер приемника.
У последнего танка вода попадала в цилиндры через прокладку головки блока. Этот танк пришлось задержать, чтобы подтянуть ослабленные шпильки головки блока. К пяти часам утра, как и было приказано, мы были на рубеже, откуда намечалось наступление в направлении Красного Села.
Генерал В. И. Баранов собрал накоротке оперативную группу штаба и каждому из нас дал определенное задание. В общем виде для всех оно заключалось в следующем: [164] проверить механиков-водителей, а тех, кто имел практику вождения менее двух часов, заменить танкистами из учебного полка. Далее. Проверить наличие ремонтных и эвакуационных средств в частях. Подтянуть фронтовые ремонтные средства в район Пулково, а также подвижные отделения складов бронетанкового имущества. Поставить задачу фронтовым ремонтно-эвакуационным средствам быть в готовности перейти в район Красного Села сразу же, как только им овладеют наши войска.
Может показаться странным, почему такие указания давались так поздно, по существу тогда, когда наступление уже началось. Так надо было, чтобы скрыть начало операции. Ведь если бы наши ремонтно-эвакуационные средства, допустим, раньше, до начала операции, перемещались на указанные маршруты, то противник, конечно, мог определить (хотя бы примерно) время и направление главного удара.
Разумеется, не всегда можно рассчитывать на своевременное обеспечение боя и операции при таком запоздалом выдвижении к фронту необходимых средств. Но в принципе это требование, по опыту знаю, должно соблюдаться, чтобы обеспечить скрытность операции.
Получив задание, мы разъехались по частям.
Прибыл в 220-ю танковую бригаду полковника, В. Л. Проценко. Встретился с заместителем командира бригады по техчасти майором С. Г. Стеркиным и изложил ему суть своего задания. Тут же приступил к выборочной проверке механиков-водителей. Все они удовлетворяли предъявляемым требованиям. Правда, я наткнулся па слишком юного механика-водителя, который мне показался просто мальчиком. К тому же сидел он за рычагами танка командира бригады. Детское лицо с курносым, веснушчатым носом, красными от бессонницы глазами, перепачканными щеками — таким он представился мне, четко, по-уставному. И улыбнулся. Присутствующие тоже улыбались. Им не впервой было представлять начальству лихого мальчишку механика-водителя Мишу Егорова. Я придирчиво спрашивал его об обязанностях, но Миша отвечал полно, со знанием дела.
— Давно на танке?
— С начала войны, товарищ капитан, — выпалил он. [165]
Я недоверчиво покачал головой. Но Миша говорил правду. Потом мне рассказали, что Миша Егоров жил со своими родителями на станции Сиверская. А началась война, и он попал к танкистам, быстро постиг науку механика-водителя и вскоре его посадили на танк командира 51-го танкового батальона 220-й бригады Алексея Васильевича Ермилова, о котором, как и о его однополчанах, в то время слагали песни.
К сожалению, Ермилов не довел своих танков до Берлина. Он был тяжело контужен при прорыве блокады Ленинграда и ослеп.
Несмотря на свои 16 лет, Миша мастерски водил боевую машину, был смелым и отважным парнем. Вот один из эпизодов, записанный со слов А. В. Ермилова.
... Валил снег, и оставшаяся в стороне Ям-Ижора словно задернулась белой кисеей. В смотровую щель были видны лишь развороченная колея дороги, спины автоматчиков на броне идущего впереди танка да черные стволы сосен. Наконец в просвете между деревьями показалась сбегавшая к поселку поляна. Ермилов, как говорится, нутром почувствовал, что здесь должны быть вражеские зенитки. Так оно и было.
«Больше скорость!» — скомандовал он. Миша Егоров понял замысел командира, рывком вывел танк на открытое место и, маневрируя, помчался навстречу батарее. Справа и слева рвались снаряды, а танк упорно шел на врага. Вдруг машина содрогнулась от удара снаряда, и Ермилов услышал стон Миши Егорова. Однако танк продолжал двигаться. Контуженый механик-водитель не бросил рычагов. В этом бою враг все же поджег танк. Мишу в бессознательном состоянии вынесли из машины и направили в госпиталь.
Через два месяца юный танкист вернулся в бригаду, которая находилась в районе Лектусе. Поскольку на танке Ермилова должность механика-водителя была занята, Мишу по рекомендации комбата назначили на танк комбрига И. Б. Шпиллера.
Из-под Лектусе 220-я бригада была переброшена под Синявино, где вступила в ожесточенный бой с противником. Вместе с бригадой продолжал свой боевой путь и Миша Егоров. О его подвиге писала «Смена» 29 сентября 1943 года в очерке «Сынки». [166]
В очерке, правда, не сказано, по каким причинам Миша тогда оставил танк командира бригады и оказался вместе со своим товарищем, молодым парнем Сергеем Лукановым, в другой машине. Говорилось, что Егоров и Луканов, выкопав ночью глубокий окоп, поставили Т-34 на стыке двух наших пехотных частей. Пока один из них внимательно наблюдал за противником, другой отдыхал на траве неподалеку от машины. Пехотинцы в шутку называли их хозяевами танка, а еще за молодость — сынками.
Все началось неожиданно. На рассвете четвертого дня затишья шквал артиллерийского и минометного огня обрушился на спрятанный в укрытии танк. А потом в атаку пошла пехота.
Первую атаку отбили легко. Фашистам даже не удалось приблизиться к нашим траншеям. Были отбиты вторая и третья атаки. Но в четвертый раз автоматчики обошли танк справа, прорвав оборону нашей пехоты, и теперь их очереди доносились откуда-то сзади, от второй линии наших траншей. И тут случилось несчастье: взрывом снаряда сбило гусеницу, забило землей ствол пулемета. Но танкисты и не подумали об отходе. Разорвав рубашку, Луканов готовил жгуты для протирки пулемета.
— Сейчас пойдут, — сказал он Егорову. — Приготовь гранаты.
Немцы снова пошли в атаку. Миша, уже вынув предохранительную чеку, вновь услышал дробь танкового пулемета.
— Диски, давай диски! — крикнул Луканов.
Под конец боя ствол пулемета раскалился от непрерывного огня.
К утру следующего дня Миша и Сережа подсчитали, что было отбито 19 атак. В двадцатую фашисты так и не пошли.
— А ты знал, что у нас сбита гусеница и мы не можем отойти? — спросил Мишу Луканов.
— Знал. Но я думал о том, что мы не можем пойти вперед...
Продолжал Миша свой боевой путь снова на танке командира бригады...
И вот теперь Миша Егоров, герой-танкист, перед моими глазами. И таких, как он, — смелых, отважных, умелых — было много. И все они готовы были идти в бой. [167]
Командиры подразделений, политработники, сами экипажи ни в коем случае не хотели заменять какого-либо механика-водителя, так как были уверены в них, даже несмотря на то, что некоторые из них прибыли недавно и не имели достаточного опыта. Такое единство, сплоченность коллективов радовали, вызывали уверенность в успешном решении боевых задач.
С таким настроением мы вернулись во второй половине дня для доклада командующему. Можно было подумать, что генерал В. И. Баранов сделает нам замечание: мол, плохо работали, не знаете истинного положения на местах. Но нет. Он только и сказал:
— Я так и знал. Однако убедиться еще раз в этом надо было.
В 10 часов 40 минут 14 января 1944 года после продолжительной артиллерийской подготовки, гул которой мы отчетливо слышали, наши войска перешли в наступление с приморского плацдарма в районе южнее Ораниенбаума. Удар наносился в направлении Гостилицы, Ропша. Фронт был взломан на протяжении более 10 км. Оборона немцев не выдержала и в первый же день дала трещину на 4 км в глубину. Попытка противника восстановить положение не достигла цели.
Танкисты полковника А. 3. Оскотского вместе с войсками 2-й ударной армии буквально прогрызали оборону, создаваемую немцами с осени 1941 года. Всего здесь действовало 130 танков, из них 63 тяжелых. Командующий 2-й ударной армией генерал-лейтенант И. И. Федюнинский решил 152-ю танковую бригаду использовать для развития успеха. Она и вошла первой в город Ропшу.
Весь день 14 января нас держали под Пулково. Даже 15 января, когда войска Ленинградского фронта нанесли фашистам мощный удар из района Пулковских высот, танкисты все еще ожидали приказа. И только 18 января войска, наступавшие из района Пулково, сломив упорное сопротивление противника, вместе с танкистами начали успешно продвигаться к Красному Селу.
На рассвете колонны танков скрытно подтягивались для атаки. Слева — Воронья Гора, сильный опорный пункт противника. Отсюда он в любую минуту мог обрушить на нас смерч огня. Кроме того, Красное Село расположено [168] на высотках, и близлежащая местность была видна как на ладони. На месте бывшего Красного Села осталось несколько каменных домов, превращенных фашистами в крепости с пушками и пулеметами. Этот сильно укрепленный пункт надо было брать штурмом. И первыми должны были идти танкисты.
19 января после артиллерийской подготовки, которая длилась более двух часов, подразделения, наступавшие из района Пулково, подошли к Красному Селу. Танки, приняв боевой порядок, начали спускаться вниз, к железнодорожному полотну, преодолели его и пошли на Красное Село. Удар танкистов был сокрушительный. Потери, конечно, были, и немалые, но штурм удался.
Вечером 19 января из Красного Села по дорогам — на Ропшу и Кингисепп — двигались две колонны наших танков. Кингисеппское шоссе, казалось, было свободно от противника, и командир бригады полковник В. Л. Проценко вел танки вперед, поддерживая хорошую скорость. Но у деревни Телези, на дороге, ведущей из Петергофа на Гатчину, танкисты заметили отходящую колонну вражеских войск. Комбриг, не теряя драгоценного времени, атаковал противника. Внезапный удар танкистов был столь ошеломляющий, что фашисты не успели опомниться. Противник был полностью разгромлен и уничтожен.
А через некоторое время в селе Русско-Высоцком танкисты соединились с нашими войсками, наступавшими от Ораниенбаума. Петергофско-стрельнинская группировка противника была окружена, а затем и уничтожена. В разгроме ее участвовали танкисты 1-й танковой бригады полковника В. И. Волкова, 30-й гвардейской танковой бригады полковника В. В. Хрустицкого, 152-й танковой бригады полковника А. 3. Оскотского, 220-й танковой бригады полковника В. Л. Проценко.
Помнится Петергоф в день освобождения. Город, созданный трудом и талантом русских людей, украшенный лучшими в мире скульпторами и архитекторами Лебданом, Растрелли, Козловским, Прокофьевым, Воронихиным, фашистские варвары превратили в руины. Летний дворец разрушен. Развален большой грот и львиный каскад. Похищены статуи Самсона и Нептуна. Исковеркана фонтанная аллея. Вырублены сотни вековых деревьев, мостики взорваны. Угнаны в Германию и замучены в лагерях смерти многие жители города. Никогда не забыть этой [169] страшной картины. Сердце каждого нашего солдата наполнялось ненавистью к врагу.
Тяжелые бои проходили на всех направлениях. Танковая бригада В. Л. Проценко получила приказ прорваться к Гатчине. В районе города Пушкин фашисты оказали ожесточенное сопротивление. Из-за сильного артиллерийского огня у населенного пункта Романовка бригада вынуждена была остановиться. Пришлось подтягивать новые силы. Бригада понесла большие потери, но выполнила задачу.
Большие трудности испытывал танковый полк подполковника Борисова, вооруженный английскими тапками «Черчилль». Они заметно уступали советским тапкам. Слабая маневренность, уязвимость, пониженная проходимость затрудняли их боевое применение.
Тяжелые бои с превосходящими силами противника велись в районе Волосово. Отсюда был единственный путь на Кингисепп, и противник рассчитывал использовать его для отвода своих сил, а может быть, он рассчитывал использовать выгодные рубежи и остановить наше наступление. Так или иначе, но противник собрал здесь сильный кулак. Поступили данные и о том, что противник где-то в этом районе имеет танки «тигр».
В распоряжении советского командования в районе Волосово находилась 30-я бригада, которой командовал полковник В. В. Хрустицкий. Он дважды пытался с ходу овладеть Волосово, и оба раза неудачно. В бригаде осталось всего 35 танков. Полковник Хрустицкий собрал все экипажи. Он подробно расспрашивал вернувшихся из боя о том, где огневые точки противника. Разведка также доложила некоторые данные. В. В. Хрустицкий решил провести дополнительную, ночную разведку, а с рассветом ударить с севера и юга в обход станции Волосово. По радио он сообщил в штаб бронетанковых войск о тяжелом состоянии и просил помощи.
Мне было приказано немедленно выехать в район Красного Села, где находилась фронтовая ремонтная база, и отремонтированные танки совместно с экипажами доставить в район Волосово, чтобы передать их бригаде полковника Хрустицкого. На базе оказалось семь исправных танков, принадлежавших другим частям. Но это роли не играло. К трем часам ночи все машины были доставлены в бригаду. В четыре часа тридцать минут я представился [170] полковнику Хрустицкому. Он расцеловал меня семь раз — за каждый танк. Мы знали друг друга давно. Это был человек неиссякаемой энергии. Никто, наверное, не видел, когда он нормально ел и отдыхал. Он все это делал на ходу. Себя он не щадил, а вот от офицеров требовал, чтобы каждый солдат прежде всего был накормлен, одет и имел необходимый отдых.
Он был очень спокойным и рассудительным командиром. Прежде чем принять решение, глубоко продумывал каждую мелочь. Любил говорить: «Торопись, торопись, батенька, бить врага, но как бить — решай не спеша, чтобы не ошибиться, чтобы наверняка бой выиграть».
Был требовательным и принципиальным. Не любил поддакивания. Хвалил за прямоту. Не пропускал даже мелочей и на все недостатки указывал подчиненным. Танкисты на него не обижались. Они знали, что он не только взыскивал, но и заботился о них.
Пожалуй, единственный был у него «недостаток» — он непременно старался быть в самом пекле боя. Так случилось и в тот раз.
В пять часов утра после короткой артподготовки бригада Хрустицкого атаковала врага, прорвала его оборону, устремилась на Волосово. Казалось, вот она, победа. Но противник ввел резервы, нанес удар во фланг бригаде. К этому времени танкисты уже понесли большие потери. Силы оказались неравными. Командир понял: настал критический момент боя. И он принял хотя и рискованное, но оправданное решение — всей бригадой «только вперед!». И сам повел танкистов на врага. Это был ожесточенный бой. Экипаж Хрустицкого, умело маневрируя, подбил несколько танков противника, раздавил противотанковую пушку, уничтожил много гитлеровцев. Сопротивление врага было сломлено. И когда бой, казалось, был уже завершен, машина комбрига загорелась. Один за другим раздались взрывы — в танке рвались боеприпасы...
Так погиб командир бригады гвардии полковник В. В. Хрустицкий. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Тогда же я узнал и о смерти Миши Егорова. В ночь на 20 января 1944 года танки 220-й бригады, преследуя отступающего противника в направлении Русско-Высоцкого, наткнулись на фашистских «тигров». Один из них [171] в упор выстрелил по ближайшему танку — танку, который вел Миша Егоров.
Почти вся бригада хоронила Мишу на братском кладбище в Русско-Высоцком.
До сих пор в моей памяти не тускнеют образы танкистов-героев, и перед глазами встают картины последнего боя полковника В. В. Хрустицкого и кладбищенский холмик Миши Егорова — мальчишки из Сиверской.
В ходе операции к концу января — началу февраля 1944 года фронт проходил от Ленинграда уже в 100- 150 км. Там находились танки, требующие эвакуации и ремонта. Задача сложная, и по этому поводу состоялось партийное собрание штаба бронетанковых войск фронта. Докладчик генерал В. И. Баранов познакомил коммунистов с общей обстановкой, подчеркнул, что войска Ленинградского фронта уже к концу января в основном выполнили поставленные задачи. Были освобождены города Пушкин, Павловск, Гатчина. Войска Волховского фронта освободили Новгород, Шимск, овладели Тосно. Теперь можно было говорить о том, что блокада Ленинграда полностью снята. Создавались благоприятные условия для разгрома 18-й армии фашистов. Наступление же Советской Армии на Правобережной Украине не позволяло врагу перебросить дополнительные силы с юга под Ленинград и Новгород.
Но противник продолжает яростно сопротивляться, и город Луга находится пока в руках немецко-фашистских захватчиков. Чувствовалось, что ему удалось создать в этом районе сильную группировку (как потом выяснилось, группировка состояла из 16 пехотных и танковой дивизий). Он рассчитывает задержать дальнейшее наступление войск Ленинградского фронта, сохранить за собой шоссе и железную дорогу Луга — Псков и отвести остатки разгромленных соединений 18-й армии на основной тыловой рубеж в районе Пскова и Острова.
Обстановка на фронте диктовала и наши конкретные задачи, изложенные командующим бронетанковыми и механизированными войсками фронта.
Коммунисты в своих выступлениях показали полное понимание обстановки и внесли ряд конкретных предложений, направленных на успешное выполнение поставленных [172] задач. Так, учитывая большой размах операции и ограниченное количество ремонтно-эвакуационных средств, коммунисты предложили освобожденную от противника территорию, где действовали танкисты, разделить на полосы (зоны), за которыми закрепить определенные ремонтные базы, а также офицеров штаба. Высказывались и другие практические предложения по эвакуации поврежденных танков, их ремонту и доставке в части.
После собрания был составлен специальный план, распределены силы, и началась упорная, напряженная работа.
После того как Волховский фронт успешно провел Новгородскую операцию, а войска Ленинградского и Волховского фронтов овладели Лугой, командование нашего фронта ориентировало генерала В. И. Баранова о возможной передаче некоторых танковых соединений и частей Волховского фронта в состав Ленинградского. И как только дорога Ленинград — Новгород стала свободной, для решения этого вопроса в штаб бронетанковых и механизированных войск Волховского фронта выехал заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками Ленинградского фронта теперь уже генерал-майор инженерно-технической службы Н. Н. Шестаков.
Путь хоть и не дальний, около 200 км, но готовились к нему основательно. В тот год зима была снежной. На дорогах часто случались заносы. Да и автомобиль наш М-1 был уже старенький. Так что запаслись горючим, деталями. С большим трудом лишь к вечеру следующего дня мы добрались до штаба генерал-майора танковых войск И. В. Кононова — командующего бронетанковыми и механизированными войсками Волховского фронта. Нас уже ожидали. Оказывается, даже навстречу выслали автомашину, но где-то мы с ней разминулись.
Трудная была дорога, но запомнилась она по иной причине. Тяжелые впечатления производили разрушения, которые остались после изгнания гитлеровских захватчиков из этих районов. Непокоренная врагом Ижора была сожжена чуть ли не полностью. Людей почти не видно. Только кое-где из землянок да редких изб поднимались столбики дыма — значит, жизнь начинается, несмотря пи на что. Та же картина при въезде в Новгород. Город казался вымершим. С трудом выбрались мы через развалины [173] к реке Волхов, переправились на другой берег и вскоре нашли штаб генерала И. В. Кононова, который размещался в сборных полукруглых, чем-то напоминающих юрты деревянных домиках.
Очень подвижный, приветливый, небольшого роста и чуть-чуть полнеющий, с открытым взглядом веселых глаз, с располагающей к себе улыбкой, генерал встретил нас очень радушно. Пригласил перекусить. За ужином наметился и примерный план нашей работы, который был уточнен утром.
Предстояло объехать все части, которые передавались нам, ленинградцам. По списку в них имелось около ста танков на ходу. Однако первые же встречи с заместителями командиров по технической части 124-й танковой бригады инженер-майором С. И. Титовым и 122-й Краснознаменной танковой бригады инженер-подполковником Н. А. Козиным убедили нас в том, что и количество танков, и их состояние не отвечают данным штаба. И это было понятно: танкисты в последних боях понесли большие потери, действуя в исключительно сложных условиях местности и прорывая сильную, годами создаваемую глубоко эшелонированную оборону противника. Кроме того, волховчанам по-своему было очень тяжело с ремонтом танков. Они действовали в районах, где промышленных предприятий почти не было. Поэтому все работы производили в поле на подвижных фронтовых ремонтных базах. Правда, таких баз, можно сказать, было достаточно. Но ремонтировать танки в поле, в мороз, когда нет требуемого количества запасных частей, и к тому же вблизи переднего края — дело не из легких.
Объехав все части и изучив реальные возможности ремонта, мы обменялись мнением с представителями волховчан. Генерал Шестаков подробно донес обо всем своему командующему — генералу В. И. Баранову, а вскоре мы и сами выехали обратно.
В Ленинграде узнали, что штаб бронетанковых и механизированных войск переместился в Толмачево, под Лугу. Здесь нам, офицерам, занимающимся ремонтом, была поставлена задача в недельный срок закончить восстановление боевой материальной части в танковых частях, действующих на направлениях Псков, Порхово, Остров, Струги Красные.
Под Порхово и Псковом я впервые столкнулся с ремонтом [174] танков в полевых условиях в массовом масштабе. Вот когда сказалось решение, принятое еще во время пребывания Н. Н. Шестакова в Москве, о формировании для Ленинградского фронта подвижных ремонтных баз. Именно они и обеспечивали ремонт.
Тапки, как правило, находились на большом расстоянии друг от друга, в местах, куда пробраться на ремонтных летучках почти невозможно. Тягачей недоставало, поэтому использовали боевые машины, чтобы подтаскивать к ремонтным базам поврежденные танки.
Много хлопот приносили дороги, особенно за Лугой. До Пскова все мосты были взорваны, и, чтобы их навести, требовались огромные усилия саперов, их мужество, самоотверженность.
Помнится такой случай. Инженер старший лейтенант Дмитрий Александрович Кутилов (из ленинградских ополченцев) трое суток не отходил от строящегося моста через реку. Но когда он узнал, что вот-вот должны подойти танки, вошел в ледяную воду и сам стал укреплять мост, показывая пример солдатам. И мост был построен к сроку.
Выполнив в основном задание по ремонту танков и доставке их частям Ленинградского фронта, мы получили новую задачу — организовать «прием на себя» боевых машин, идущих из-под Новгорода в направлении Медведь, Луга, затем на Псков. Дело оказалось сложным, так как ремонтные средства использовались для обеспечения передовых частей и их не хватало, чтобы расставить еще на путях движения танковых колонн волховчан. А когда началась распутица, то стало совсем тяжело.
Однако никакие трудности не остановили танкистов. Все так старались, что не надо было даже особенно проверять, подталкивать. В основном требовалось только помочь, указать, куда двигаться, где части, где противник.
С большим напряжением трудился весь штаб бронетанковых и механизированных войск Ленинградского фронта. Ни днем ни ночью не прекращалась работа. Работали с огоньком, по-боевому, всегда оказывали друг другу помощь. Необходимо отметить, что такой деловой стиль шел в первую очередь от руководства. Мы учились у начальников организации дела, решению самых разнообразных вопросов, инициативе и активности. [175]
Инженерно-техническую службу бронетанковых и механизированных войск фронта возглавлял генерал Николай Николаевич Шестаков. Он везде успевал бывать, все знал и работал с каким-то особым, присущим ему предвидением. Каждый из нас знал о том, что Николай Николаевич все равно все проверит, во всем детально разберется. И мы не только из-за большого к нему уважения, но и, откровенно говоря, из-за боязни ошибиться старались глубже и всесторонне подготовиться к докладу, полностью выполнить любое задание. Николай Николаевич никогда не распекал подчиненных за промахи, упущения, а тактично просил еще раз уточнить, выяснить все обстоятельства дела, и этого было достаточно, чтобы человек не повторил ошибки.
Его ближайшими помощниками были инженер-полковник Д. П. Карев, инженер-подполковник Г. А. Федоров, подполковники С. М. Адливанкин, В. Д. Параничев, инженер-майор И. Л. Хмельницкий, майоры Г. А. Хапов, Б. И. Гильченок, инженер-капитан М. М. Марков, капитаны Б. И. Кольцов, И. Д. Строганов и другие. Советы друг с другом, постоянная инициатива, предельное старание каждого — это было главным в их работе, в отношении к любому делу, каким бы оно ни было: большим или малым.
Следует подчеркнуть, что всех нас как бы цементировала, целеустремляла наша партийная организация. Заместитель командующего по политической части полковник Виктор Иванович Голиков был очень уважаемым человеком. Он приходил к коммунистам не проверять, не указывать, не требовать, а обменяться мнениями. И это достигало желаемой цели. Правильные, нужные, наиболее важные идеи, мысли, предложения коммунистов он собирал по крупицам, выносил на обсуждение коллектива, внедрял опыт лучших в практику.
Нельзя не сказать доброго слова и о младших специалистах, служащих. Это они помогали нам доводить дело до конца, как говорится, до исходящих и входящих, выражать его в графиках, таблицах. А сколько печаталось срочных, несекретных и секретных, особо секретных документов! Часто товарищи просились на фронт, туда, где совершались настоящие боевые дела. И большого труда стоило их удержать в штабе. Но обязанности свои они выполняли всегда добросовестно. Такими были Валя [176] Иммерлишвили, Зина Строганова, Антонина Яковлева и другие. В равной степени со всеми нами они делали большое и нужное дело.
С новой силой разгорелись бои на кингисеппском направлении. Наши войска овладели станцией Волосово, перерезали дорогу Гатчина — Нарва. Немецко-фашистское командование бросало свои последние резервы. Между Ропшей, Опольем и Кингисеппом появились тяжелые танки «тигры». Мы уже знали о них, знали, что все эти фашистские звери были биты на Курской дуге. Ни сверх-толстая броня, ни мощные пушки, установленные на них, ни звериные названия не устрашили советских воинов. Хваленое гитлеровское оружие не выдержало могучего удара наших войск и здесь, под Ленинградом. Немало их — подбитых и сожженных — осталось на поле боя.
Для нас, эвакуаторов, «тигры» были в новинку. Мы должны были убрать их с дороги и, кроме того, попытаться завести один из «тигров» и доставить его в Ленинград для показа населению. На Дворцовой площади открывалась выставка трофейного оружия.
Разобравшись в техническом устройстве «тигра», я довольно быстро его завел. Однако через пару километров выяснил, что у машины пробит водяной радиатор. Значит, наш противотанковый снаряд пронизал «тигровую» броню! Кстати замечу, что «тигр» был очень неповоротлив и на плохие дороги совершенно не рассчитан — он то и дело тонул по днище.
Почти сутки провозился я с этой машиной. Со мной был экипаж, состоящий из ремонтников. Очень хотелось довести трофей и показать ленинградцам. Но за сутки мы прошли не более десяти километров. Было ясно: выполнить задачу в установленный срок невозможно. Я доложил об этом генералу Н. Н. Шестакову. Он тоже понял, что с «тигром» нам не справиться, и приказал доставить в Ленинград другой танк — T-III. С большим трудом, доливая через каждые 15-20 километров воду в поврежденные радиаторы, через сутки я все же пригнал его в Ленинград и установил на Дворцовой площади. Здесь уже были выставлены на обозрение многоствольные минометы, тяжелые орудия, обстреливавшие Ленинград, различные вооружение и боевая техника. На стволах пушек [177] и на корпусе танка уже белели надписи «Смерть фашизму!», «Гитлер капут!».
Еще больше этого, теперь уже металлического лома осталось под Ленинградом. Чем ближе мы подъезжали к Кингисеппу, тем больше встречались на обочинах дороги разбитые вражеские танки, автомобили, орудия. Попытка противника прикрыть свое отступление наспех сколоченными арьергардными группами тяжелых танков с пехотой не удалась.
По этим же дорогам шли затем эвакуаторы и ремонтники, чтобы быстрее оживить наши танки. Работа спорилась. Иначе и быть не могло. Радость победы удваивала силы. Старались ремонтники, старались экипажи поврежденных машин. И это значительно сокращало сроки ремонта.
В Кингисепп я попал утром. Для города это было первое утро освобождения — ночью враг бежал.
На высоком берегу реки Луга стояли наши танки. Кто-то из танкистов попытался переправиться на другой берег. Он спустил танк с крутого берега на лед, но метра через два провалился. Дал задний ход и вышел на берег. Гитлеровцы обрушили на него с противоположного берега шквал огня. Танк тоже отвечал огнем. Его поддерживали другие машины. Где-то ухнули наши пушки и полетели снаряды на другую сторону берега. Артиллерийская дуэль длилась несколько минут.
Пехота с ходу форсировала реку и зацепилась на том берегу. А вот с танками дело застопорилось, нужны были переправы...
Недалеко от реки, у разрушенной церкви, напротив взорванного моста, была назначена встреча с представителем ВТ и MB фронта на направлении действий 2-й ударной армии и других войск инженер-полковником В. И. Извозщиковым. Он прибыл сюда для того, чтобы организовать техническое обеспечение при форсировании танками реки. При нем находились два офицера. Один из них, капитан А. Я. Кумаченко, оказался знакомым по Невской Дубровке. После того как он весной 1942 года попал в госпиталь, мы с ним не встречались. Инженер-полковника Извозщикова я знал раньше, когда он был заместителем командующего БТ и MB 67-й армии. Первая же встреча с ним произвела на меня очень хорошев впечатление. По всему чувствовалось, что он большой [178] специалист инженерно-танковой службы. До армии работал в частях, на ремонтных предприятиях. В беседе больше слушал, чем говорил. Он умел расспрашивать людей, Если говорил, то только о других. О себе — ни слова. Отвечал только на прямые вопросы. В обращении с подчиненными был очень прост, звал всех по имени и отчеству, а тех, кто помоложе, просто по имени. И выговаривал по-особому, будто успокаивал подчиненного: «Конечно, вы ведь старались. В другой раз получится лучше». И в другой раз провинившийся работал так, чтобы больше не выслушивать такого замечания, не подводить своего начальника.
Примерно в таком же духе Извозщиков сделал замечание капитану Кумаченко за то, что тот опоздал сюда, к берегу реки Луга, с тягачом и тем самым не выполнил задачу — проверить возможность прохождения по льду. Было задумано подцепить к тросу танк и подстраховать его: если лед не выдержит и машина провалится, то быстро ее вытащить на берег. Но у въезда в Кингисепп тягач был задержан, и, пока выясняли, что к чему, прошло минут двадцать. А за это время случилось то, о чем я уже выше рассказывал. И теперь надо было эвакуировать поврежденный при выходе на берег танк.
Капитан Кумаченко, опустив голову, выслушав замечание начальника, спросил разрешения идти выполнять задание. Тот кивком головы дал добро.
При нашей встрече я передал Извозщикову просьбу заместителя командующего бронетанковыми войсками фронта генерала Шестакова сообщить, куда и сколько необходимо направить ремонтных средств.
Извозщиков раскрыл карту, показал, где стоят поврежденные и неисправные танки, предложил перенести эти данные на мою карту. На ней же он обвел карандашом районы эвакуации, подчеркнул те танки, которые будут ремонтироваться на месте, и те, которые, по его мнению, фронт должен эвакуировать и ремонтировать своими средствами. Расписался на моей карте и просил доложить эти данные генералу Шестакову.
Возвращаясь в штаб, я всю дорогу думал, как и где лучше развернуть фронтовые ремонтные средства.
До Кингисеппа не было почти ни одной деревни. Все сожжено. Развертываться в лесу? Однако там еще бродили мелкие группы противника, а для организации надежной [179] охраны мы не располагали силами. Кроме того, основной ремфонд может появиться только при форсировании реки. Да и есть ли смысл эвакуировать от реки далеко в лес за Кингисепп поврежденные танки? Не лучше ли организовать ремонт непосредственно на окраине Кингисеппа? Правда, близко от противника, но зато значительно сокращается время, необходимое для того, чтобы вернуть танки в боевой строй.
Свои соображения я доложил генералу Шестакову. Он внимательно выслушал меня и сказал:
— Предложение утверждаю. В ваше распоряжение выделяется 21-я ремонтная база.
Быстро подготовив соответствующее приказание, я выехал в район Ополье для встречи с начальником базы инженер-капитаном А. Н. Живилиным. Однако начавшаяся внезапно оттепель так развезла дорогу, что практически приходилось тащить мотоцикл па себе. Километров через пять я выбился из сил и вынужден был оставить мотоцикл в одном из разрушенных сараев. Замаскировал как мог и пошел пешком в надежде на попутный транспорт, хотя понимал, что никакая машина по такой дороге не пройдет. Часа три прошагал, как вдруг услышал шум трактора. Обернулся. Действительно, трактор шел в мою сторону и тянул за собой прицеп на полозьях. На душе повеселело.
Когда трактор поравнялся со мной, я поднял руку. Водитель выключил скорость, сбросил газ, и двигатель заработал на холостых оборотах. В кабине сидели двое в комбинезонах.
— Куда путь держите? — обратился я к ним.
— А вам что? — спросили меня.
— Может быть, подвезете?
— Садитесь. А покурить не найдется?
— Некурящий, — ответил я.
— Жаль.
— Так куда путь держите? — снова спросил я, — До Кингисеппа!
— Вот это хорошо, и мне туда, — обрадовался я,
— А кто ты будешь?
Я был тоже в комбинезоне, в солдатской шапке, а ремень, хотя и офицерский, но кто не носил его в войну?
Представился как офицер штаба фронта,
— Ого, начальство! Садитесь, [180]
Несколько минут ехали молча. Потом тот, у кого были эмблемы артиллериста, поинтересовался, знакома ли мне дорога на Кингисепп. Я ответил, что только вчера проезжал по ней. Есть и другая дорога, получше этой.
— А нам все равно. Мы на своем «танке» хоть куда доберемся.
И только он это сказал, как в тракторе заскрежетало, и водитель, выключив двигатель, удивился:
— Что за оказия?
Он вылез из кабины, поднял капот и стал внимательно рассматривать двигатель, от которго шел пар. Я тоже присоединился к водителю.
— Надо попробовать провернуть рукояткой, — сказал я.
— Понимаете в технике? — спросил он меня.
— Немного. Вместе разберемся.
Водитель взял рукоятку и, стоя по колено в грязи, о трудом ее поворачивал. На слух я определил, что с коленчатым валом вроде все в порядке.
— Ну-ка, Володя, нажми на стартер, — вынув заводную рукоятку, крикнул водитель.
Тот нажал на кнопку. Шестеренка стартера, едва войдя в зацепление, заскрежетала и остановилась. Из стартера пошел дымок.
— Выключай! — крикнул я. — Дело ясное — замыкание в стартере! Заведем от рукоятки и проверим электросистему.
Я сел в кабину. Водитель, провернув несколько раз рукояткой, завел двигатель. Стрелка амперметра указывала на сильную разрядку.
— Что будем делать: исправлять стартер или поедем? — спросил я у водителя.
— Как, старшой? — обратился водитель к Володе.
— Если можно ехать, то надо ехать. Времени у нас в обрез, — ответил Володя.
Это решение, конечно, устраивало и меня.
До Ополья добрались во второй половине дня. На дороге мне встретились ремонтные летучки. Я догадывался, что это втягивается в лес 21-я ремонтная база. Вскоре встретился и инженер-капитан Живилин. Он обрадовался моему появлению и сразу же начал просить трактор, чтобы оказать помощь ремонтным летучкам, которые застряли в 10-15 км отсюда. Я сказал, что трактор не мой. [181]
— Да какая разница. В общем-то он нашего фронта, — запальчиво сказал Живилин и обратился к моим спутникам с такой же просьбой.
Сержант, по имени Володя, ответил, что он обязан доставить боеприпасы, которые находятся в прицепе, и временем не располагает.
— Обождите до вечера, — предложил он. — Вот доставим боеприпасы и возвратимся.
Надежд на это мы, конечно, не питали. Дорога плохая, и куда эти боеприпасы потом повезут, тоже неизвестно. Так «Ворошиловец» и ушел, обдав нас едким дымом.
Я ознакомил инженер-капитана Живилина с приказанием генерала Шестакова. Он сокрушался о том, что не может в срок полностью развернуться в Кингисеппе.
И винить инженер-капитана Живилина тоже было нельзя. Дороги разбиты, а ремонтные летучки на стареньких ЗИСах и газиках были не в состоянии двигаться по бездорожью.
— Что же будем делать? — спросил меня инженер-капитан Живилин.
— Решение, я думаю, может быть только таким: попытаться на буксире доставить в Кингисепп хотя бы несколько специальных машин и основной состав ремонтников. Остальным на месте ждать ночи — возможно, будут заморозки. Если нет, то завтра у саперов раздобудем трактор. А работу по ремонту танков начнем немедленно. Надо также поискать в Кингисеппе мастерские и использовать их оборудование.
Инженер-капитан Живилин тут же подозвал к себе офицера.
— Командиров подразделений ко мне! — приказал он.
— Здесь только двое: командир первой и третьей рот. Остальные с машинами, в пути.
— Ко мне, кто есть.
На совещании было решено оставить по одному водителю на машину, а всех ремонтников направить в Кингисепп. Туда же во что бы то ни стало надо вывести электростанцию и сварочное оборудование. Для подстраховки выделялись еще две ремонтные летучки типа «Б», на которые грузили весь ремонтный инструмент, имеющийся на остающихся здесь машинах, [182]
— Личный состав с лопатами и пилами, — продолжал инженер-капитан А. Н. Живилин, — пойдет за электростанцией и сварочной в готовности исправлять дорогу и восстанавливать машины.
Примерно через час колонна двинулась. Шли медленно, с большими трудностями. Лишь глубокой ночью добрались до Кингисеппа и начали сразу же искать удобное место для развертывания.
У самого въезда в Кингисепп со стороны Ленинграда находилось сильно разрушенное здание — только стены остались — бывших мастерских, которые я приметил еще раньше. Подъехали к нему. Внутри стояли какие-то станки и расположились на отдых пехотинцы. Искать старшего начальника, чтобы тот дал добро на развертывание в этом здании ремонтной базы, — дело бесполезное. А здание приглянулось многим. Вдруг появились медики с несколькими ранеными. Потом пришел какой-то офицер, кажется, артиллерист, потому что речь он вел со своим спутником о том, что неплохо было бы разместить здесь «штабеля» (так артиллеристы называли боеприпасы). Словом, кому достанется здание, трудно было сказать.
Но вопрос решился как-то сам собой. Ближе к рассвету подошел тягач, буксирующий танк. Капитан Кумаченко объявил, что по указанию инженер-полковника В. И. Извозщикова здесь будет развернут сборный пункт поврежденных машин. Это заявление особого воздействия не оказало на присутствующих. Все они остались. Инженер-капитан Живилин приказал завезти электростанцию в здание. Благо, проемы в стенах были большие. Когда машина начала вползать в помещение, пехотинцы пробудились, сержант скомандовал: «Строиться!» — и через несколько минут небольшая колонна бойцов ушла. Но девушка-медик стала строго нас отчитывать за то, что мы якобы врываемся в ее медицинский пункт.
— Так ведь его здесь нет, — возразил инженер-капитан Живилин. — Вы ведь и легкораненых куда-то уже отправили.
— Нет, так будет! — резко ответила она.
— Если будет — мы уйдем. А сейчас давайте знакомиться и мириться.
Она назвалась санинструктором танковой бригады.
— Так это совсем здорово, — сказал инженер-капитан Живилин. — Танкисты всегда между собой договорятся. [183]
Санинструктор успокоилась и начала упрашивать Живилина выделить ей транспорт, чтобы доставить тяжело раненного офицера в полковой медпункт. Кроме единственного автотягача, мы ничем не располагали. Бережно перенесли в него раненого офицера из разведроты бригады и отправили в близлежащий госпиталь.
Через часа два своим ходом прибыл танк с заклиненной башней. Он тащил за собой другой танк с пробитым бортом. Мне вручили записку от инженер-полковника Извозщикова, в которой он разрешал мне использовать для подтаскивания ремонтных летучек тягач и даже танк, но предупредил, что, как только наладим сварочный агрегат, нужно немедленно срезать болванку, застрявшую между башней и корпусом, отправить танк в подразделение.
Я был очень благодарен инженер-полковнику Извоз-щикову за помощь. Однако использовать танк для буксировки ремонтных летучек не стал. Вместе с инженер-капитаном Живилиным мы начали готовить сварочный агрегат, и уже через час нам удалось освободить башню. Экипаж тут же уехал на передовую.
Одновременно с ремонтом второго танка мы продолжали устраиваться. Приказ к 12.00 развернуть базу в основном был выполнен. Ведь кое-что уже развернуто, один танк отремонтирован, другой в работе, а тягач пошел за остальными ремонтными средствами. Обо всем этом я доложил по телефону Н. Н. Шестакову. Звонил о командного пункта инженер-полковника Извозщикова. Генерал сказал, чтобы я принял меры для быстрейшего развертывания всех сил базы. Дело в том, что вскоре подойдут танки, которые будут форсировать реку, и поэтому надо быть в готовности оказать им помощь. Я возвратился на базу, имея от Извозщикова разрешение задержать тягач на такое время, которое потребуется для подтаскивания всех ремонтных средств.
На фронте часто бывало — рассчитываешь на одно, а получается другое. Так и тогда. Казалось, все идет нормально, но вдруг налет вражеской авиации. Видимо, противник заметил выдвижение наших войск к переднему краю. Три фугаски упали и на нашу базу. В результате появились убитые, раненые и полностью сгорели две ремонтные летучки.
Я пошел к Извозщикову, доложил ему о случившемся. [184]
Связавшись с генералом Шестаковым и поговорив с ним, Извозщиков приказал остальные ремонтные средства размещать в лесу и тщательно маскировать. Район — роща юго-восточнее Кингисеппа.
— Слушаюсь! — ответил я. А сам подумал, как это сделать, если даже с дороги невозможно съехать. Но решение было правильным, тем более что должны были помочь саперы.
Вскоре на дороге появилась первая летучка. Я остановил ее и указал рощу, где ей следует располагаться. Подошли еще несколько машин. С помощью тягача все машины были втянуты в рощу. Лишь три летучки остались где-то на дороге. Они тоже подверглись воздушному налету и требовали ремонта. Но сейчас у нас было много средств на месте. Однако главного не было: электростанции, зарядного агрегата и основного инструмента. Десять хороших ремонтников мы потеряли (три убитых и семь раненых). Инженер-капитан Живилин немного оглох после контузии, но в госпиталь не пошел.
К вечеру на базу прибыл офицер от Извозщикова. Он передал приказание от моего командования проверить и доложить состояние техники в трех полках (в двух танко-самоходных и одном танковом). В других частях эта работа должна проводиться инженер-полковником Извозщиковым.
Полки, как мне сообщили, сосредоточивались в лесах южнее и севернее Кингисеппа. Они понесли потери при налете авиации противника.
До утра мне удалось побывать в двух частях: 31-м гвардейском танковом и 397-м танко-самоходном полках. Третьего полка не нашел. Как потом выяснилось, он изменил район сосредоточения.
В этих полках вместе с техническим составом удалось в основном проверить танки, нуждающиеся в среднем ремонте. Таких оказалось двенадцать. Мелкий, текущий ремонт в расчет не брался. Это возлагалось на экипажи. Вызвал в полки четыре ремонтные бригады, и к вечеру в основном с этим объемом работы мы справились.
А в ночь уже был получен приказ о выдвижении полков к переправам.
Придя на командный пункт Извозщикова, я связался с нашим штабом и доложил инженер-полковнику Кареву о проделанной работе. То же сделал и Извозщиков. [185]
Инженер-полковник Карев приказал нам организовать за счет 21-й ремонтной базы техническую помощь готовящимся к переправе полкам и подготовиться как к эвакуации танков, так и к переброске ремонтных групп на другой берег реки Луга. Это решение диктовалось тем, что, пока на базе нет ремфонда, ее целесообразнее использовать на маршрутах, в частях, на переправах, где ремонтные бригады могли сделать многое. Так оно и было. Уже после форсирования реки мы подсчитали, что за время наступления в течение одних только суток оказали техническую помощь и отремонтировали больше чем 60 танков. Это двухмесячная производственная норма базы! Такой объем работы стал возможен только потому, что ремонтировались машины на месте и при активном участии экипажей. Я был свидетелем, когда ремонт танков производился даже на паромах. К концу переправы мы потеряли двенадцать человек, но зато не было ни одного танка, который бы из-за неисправности не вышел на противоположный берег.
Около двух часов ночи я подъехал к расположению штаба бронетанковых и механизированных войск. В палатке ремонтного отдела увидел обычную картину: все работали. Меня встретил майор Хапов.
— Вот легок на помине. Заходи к Дмитрию Петровичу. Он ждет, — сказал Георгий Андреевич.
Инженер-полковник Карев внимательно выслушал мой. доклад. Похвалил за оперативность, но заметил, что было, бы еще лучше, если бы я позвонил ему по телефону и. доложил о результатах проверки 220-й танковой бригады перед возвращением в штаб. Действительно, в бригаде я задержался почти на сутки: проверял танки, прибывшие после ремонта из 23-й рембазы.
— Такая задача вам не ставилась, — сказал Дмитрий Петрович, — но раз уж задержались — нужно было позвонить. Это позволило бы выиграть на-а-м, — протяжно сказал Дмитрий Петрович, — около трех-четырех часов.
Д. П. Карев очень хорошо знал людей и имел к каждому свой подход. Если он видел, что человек несерьезно, безответственно относится к выполнению заданий, то без обиняков взыскивал строжайшим образом. И наоборот, если человек старался, но у него что-то не получалось так, как хотелось бы, Дмитрий Петрович никогда не ругал, [186] а порой даже авансом хвалил такого офицера и одновременно с присущим ему тактом учил, как надо делать. За это Дмитрия Петровича любили и уважали все без исключения офицеры штаба.
Карев поставил мне новую задачу: выехать в 290-ю ремонтную базу и помочь спланировать и организовать занятия с офицерами и особенно с младшими специалистами.
— База только сформирована. Люди не совсем подготовлены. Отсюда и факты некачественного ремонта, да и в сроки они не укладываются. Надо разобраться. Поможет вам в подборе литературы и подготовке материалов к занятиям майор Хапов. Но поедете вы один, — заключил Дмитрий Петрович. — Все ясно?
Занятия я проводил и раньше, когда служил в танковом батальоне, и задание не представлялось для меня очень сложным. Однако тратить на это время, когда идут бои и нужны танки, много танков... Так я подумал, а сказал:
— Когда выезжать?
— Как будете готовы, доложите мне. Желательно выехать завтра, а занятия начать послезавтра.
От Дмитрия Петровича я пошел к майору Хапову. Мы с ним размещались в одной палатке. Здесь и работали, и отдыхали. Хотя кровати, поставленные возле столов, редко служили местом отдыха. Большей частью мы находились в войсках, а там приходилось отдыхать по-разному, когда как.
Георгий Андреевич Хапов уже был в палатке. Он сдвинул оба стола и на ватманском листе бумаги составлял расписание занятий.
— Начинай! — сразу же предложил он мне.
Майор Хапов был исключительно работоспособный. Он всегда стремился принять участие в любом деле, где он мог помочь, проявить инициативу, выполнить новое задание. Все делал с душой, с огоньком. Иногда, конечно, и срывы бывали. Тогда Георгий Андреевич сам себя наказывал. На время замыкался в себе. Ходил хмурый, недовольный. А потом обязательно искал повод, чтобы излить, как он говорил, душу товарищу. Мы все знали эту черту характера и старались быстрее «разгрузить» его душу, После этого он снова становился самим собой и снова, загорался делом. [187]
— С чего же начинать? — спросил я у Георгия Андреевича.
— Во-первых, — ответил он, — делай второе такое же расписание. Тебе оно пригодится для инструкторско-методического занятия на базе, в которую ты поедешь. Во-вторых, проштудируй методичку. Вот она лежит на столе.
Оказывается, он уже заканчивал разработку примерного расписания для проведения занятий в ремонтных базах. Он корпел над этим уже трое суток, пока я ездил в войска. Методички были уже готовы.
Я занялся методичкой. Георгий Андреевич составил ее настолько хорошо, что не надо было обращаться к дополнительной литературе. Здесь все было: тематика, цели, порядок проведения занятий, вопросы и даже примерные ответы.
Мне так и хотелось похвалить Георгия Андреевича, но сдержался, потому что знал — он этого не любит. Своеобразный человек! Он мог даже обидеться на товарища, похвалившего его. А если хвалил начальник, то он после этого в кругу товарищей говорил: «Да что там особенного. Пожалуй, я бы сейчас лучше сделал».
Иногда мы разыгрывали его, начинали критиковать за якобы слабые стороны в его работе. Достаточно, например, было сказать: «Поверхностно все же вы, уважаемый Георгий Андреевич, проверили технику в полку. Обнаружились новы» неисправности». И он, как факел на ветру, разгорался и спрашивал: «Где, на каком танке, какие, скажите, пожалуйста...» Каждый из нас «находил» столько дефектов, что их хватило бы на несколько полков. Тогда Георгий Андреевич догадывался, что над ним подшучивают...
Под утро к нам зашел Карев, не стал ни о чем расспрашивать, а приказал спать по полтора часа «на каждый глаз». И ушел. Это означало три часа отдыха, а затем — к нему.
Когда мы пришли к Кареву, то там уже было большинство офицеров отдела: Г. А. Федоров, И. Л. Хмельницкий, В. Д. Параничев, Б. И. Кольцов, М. М. Марков, С. М. Адливанкин. Оказывается, Дмитрий Петрович вызвал всех, чтобы рассмотреть выполненные нами планы занятий.
Повесив расписание, Хапов начал докладывать. Все внимательно слушали, делали какие-то пометки. Затем [188] офицеры обменялись мнениями. В основном все одобрили методику организации и проведения занятий в ремонтных базах.
Дмитрий Петрович подвел итоги, внес некоторые уточнения и утвердил материалы. В заключение он подчеркнул важность и необходимость учебы и в военное время.
Начальник 290-й подвижной ремонтной базы капитан Е. Н. Непомнящий, пожалуй, из всех, кого я знал, был самым неутомимым человеком. Везде бывал, все видел, всем помогал. Он был строг к подчиненным, взыскивал с тех, кто нерационально, по его мнению, использовал время. И когда узнал, что у него будут проводиться занятия, заявил категорично: «Мы должны работать, делать танки, а не заниматься напраслиной». Он настолько болезненно воспринял мой приезд, что даже позвонил в штаб и пытался уговорить командование отменить занятия. Его, конечно, отчитали.
— Ничего не понимаю, что творится! С одной стороны, требуют выполнения плана, с другой — отрывают людей от дела, устраивают здесь курсы!... — возмущался Непомнящий.
Я спокойно сказал, что завтра на инструкторско-методических занятиях ему надо быть лично со всеми командирами.
— Еще чего?! Нет уж, увольте!
Я напомнил, что это приказ.
Первое занятие прошло хорошо. Было много вопросов. Капитан Непомнящий сидел с видом, будто его ничего не касалось. В конце занятий, подводя итоги, я сказал, что на основе этих инструктивных указаний с завтрашнего дня начнутся ежедневные плановые занятия по два-три часа в день. С первой группой, в которую входят командиры подразделений, будет проводить занятия капитан Е. Н. Непомнящий, а с младшими — сами командиры подразделений, то есть по принципу: начальник учит своих подчиненных.
Капитан, видимо, не ожидал, что и ему придется вести занятия. Он даже переспросил: не ошибка ли это?
Е. Н. Непомнящий был одним из тех, кто любит решать все сразу, не откладывая на завтра. Эта напористость нравилась начальникам. «Если он взялся, сделает» — таково было их мнение о капитане. И действительно, если Непомнящий сам за что-либо брался, то обязательно [189] справлялся с делом. Но ведь не все его подчиненные были такими же мастерами, как он сам. При небольшом объеме ремонтных работ и достаточном времени капитан успешно справлялся с поставленными задачами. А когда создалась сложная обстановка — частые перемещения, двух-трехкратное увеличение объема работ при жестком графике ремонта танков, — базу начало лихорадить. Даже при круглосуточной работе он не мог за всем уследить, всюду поспеть. Когда же ему докладывали о задержках в ремонте, он нервничал, устраивал разносы. На организаторскую работу все не хватало времени. Некогда было провести даже партийное или комсомольское собрание. Кстати, именно по просьбе коммунистов, которые обратились в политотдел штаба, было решено организовать занятия и помочь Непомнящему найти правильный стиль руководства.
Капитан Непомнящий, хотя и без удовольствия, но все же хорошо готовился к занятиям и проводил их на довольно высоком методическом уровне. И через пару недель он заметил, что положение постепенно выправляется. Личный состав, получив за это время некоторую подготовку в демонтажных и монтажных работах, реже обращался к Непомнящему за советами, уменьшилось количество переделок, сократились сроки ремонтных работ. Наметился нормальный ритм в работе. Больше внимания стали уделять пропаганде передовых методов работы, внедрению опыта лучших ремонтников, таких, как командиры отделений старшина В. С. Павлов и старший сержант Юдин, бригадиры ремонтных летучек старший сержант А. И. Денисов и сержант М. И. Серебряков, слесарь старший сержант А. Киселев и другие.
Да и сам Непомнящий почувствовал себя увереннее. У него появилась даже новая форма «наказания». Если у кого-нибудь что-то не получалось, он отправлял ремонтника «на учебу» к главному инженеру. Школу главного инженера проходили не только новички, но и все, кто по незнанию в чем-либо провинился при ремонте боевой техники.
Уже позднее, встречаясь с капитаном Непомнящим, я услышал от него одобрительные отзывы о своевременной помощи командования, заставившего его, как он говорил, подучиться. Ему напомнили, что прежде всего он должен благодарить своих коммунистов и комсомольцев, [190] которые и нам, штабникам, подсказали, с чего надо было начинать исправление неполадок.
... Много лет спустя после войны я получил письмо от Е. Н. Непомнящего. Многие его подчиненные по ПТРБ, как и он сам, живут и работают сейчас в Ленинграде, городе, который они защищали. Среди них бывший бригадир электриков тов. Молев, неоднократно ремонтировавший танки на поле боя под огнем противника; неутомимые командиры ремонтных взводов старшие техники-лейтенанты И. И. Невский, Михайлов и другие товарищи. Тепло отзывается бывший начальник ПТРБ о старшем сержанте В. Г. Тихалике, токаре высокой квалификации, который мог выточить деталь любой, самой сложной конфигурации. Заместителем начальника базы по политчасти был старший лейтенант Я. В. Игумнов, старый коммунист, участник гражданской войны. Там же служил и его сын сержант Игорь Игумнов — ремонтник. Яков Васильевич умер в 1965 году. Игорь работает в Ленинграде. В письме назывались и другие фамилии ремонтников — старший лейтенант Дмитриев, техник-лейтенант Денисов, старший лейтенант Л. П. Степанов, старшина Н. А. Зуев, ефрейтор А. Г. Колесов, рядовые Н. И. Тараканов, В. Я. Гедич. А эпиграфом к своему письму Ефим Нисонович поставил слова: «Никто не забыт, и ничто не забыто».