В штабе фронта
Неожиданное назначение. — Мои наставники и сослуживцы. — На синявинском направлении. — Танки снова идут в бой. — Проблемы ремонта. — На Военном совете фронта. — Вызов в столицу. — Сутки в родном доме.До Ленинграда добрался без осложнений и очень быстро, устроившись с командой, которая направлялась в город.
Переночевал на 27-м ремзаводе и утром явился в отдел кадров управления бронетанковых войск фронта. Представился. Меня узнал начальник отдела кадров майор Н. И. Кожевников, бывавший не раз в батальоне. Он позвонил инженер-подполковнику Г. А. Федорову, тому самому, который в апреле 1942 года вытаскивал из реки Невки танк, сорвавшийся при испытаниях с моста.
Федоров пригласил к себе, расспросил, где был, как добрался до штаба, поинтересовался, где бы я хотел служить.
— Конечно, в своем батальоне, — ответил я, не зная, что на мою должность уже назначен другой офицер.
— Подумаем, — ответил Федоров. — А пока получите в кадрах документы — и в учебный полк.
Я получил направление в 12-й учебный танковый полк, в резервную роту. В ней было около ста человек, ожидавших назначения на фронт. И я вместе с ними. Через неделю вызвали в отдел кадров, показали телеграмму из архангельского госпиталя. Текст гласил, что я убыл, не закончив курса лечения. Пришлось еще раз объяснять, что действительно уехал по собственному желанию и хочу одного — направления в часть,
— Что ж, будем долечивать здесь, — сказал майор Кожевников. — В часть посылать вас нельзя. — И, взяв левую руку за локоть, спросил: — Действует?
— Ничего, — ответил я, хотя кисть руки слушалась плохо и болела. [430]
— Пока будете работать у нас, в штабе. А там посмотрим, — сказал Кожевников.
Так случайно в моей службе произошел крутой поворот.
Меня направили к инженер-полковнику Д. П. Кареву, начальнику ремонтно-эвакуационного отдела управления бронетанковых войск фронта.
Он принял очень тепло, подробно объяснил характер работы, поспешил заверить, что я смогу часто бывать в частях. Карев мне понравился с первой же встречи. И это впечатление о нем, как о человеке исключительно внимательном, вдумчивом и душевном, со временем переросло в искреннее уважение.
Сначала мне поручили так называемый войсковой ремонт с задачей ежедневно докладывать о состоянии боевой техники и принимать меры к быстрейшему ее восстановлению. «Мои» части стояли в Рыбацком, под Пулково, Дубровке, Агалатово.
Выделили мне мотоцикл. Я был вполне доволен еще и по той причине, что так мне было легче выполнять совет врача систематически тренировать левую руку. Он уверял, что со временем от физической нагрузки рука придет в норму.
К вечеру, когда я возвращался в штаб, рука сильно болела и опухала. Врач говорил, что так вначале и должно быть. Я уже увлекся своим делом, возвращался из войск довольный, с массой впечатлений и, право, забывал о руке.
Подготовленные мною доклады о состоянии боевой техники были достаточно полными, и я почувствовал, что начальник вроде бы доволен. Да и в частях встречали хорошо. Я обычно привозил решения командования о выделении запасных частей, ремонтных средств, помогал на месте справиться с тем или другим «недугом» танка.
Со временем я совсем прижился в штабном коллективе. Меня назначили на должность помощника начальника отдела и перебросили на промышленный ремонт. На первых порах было трудно привыкнуть к смене обстановки. Дело в том, что люди на заводах требовали к себе иного подхода, чем военнослужащие, хотя трудовая дисциплина была не слабее, чем в воинских частях, только какая-то растянутая. Вместо «есть» — «сделаю», «ладно», «постараюсь», «как получится», словом, не по-фронтовому. [131]
Правда, положение несколько облегчалось тем, что мне уже приходилось бывать и работать на некоторых из этих заводов. Но тогда было проще. Я выступал в роли рабочего, отвечал за ремонт своих танков. Другое дело — теперь. Надо было уточнять производственные возможности заводов. Планировать ремонт. Обеспечивать заводы ремонтным фондом. Распределять специалистов по военным заводам. Следить за отправкой отремонтированных танков. Объединять усилия заводов. И многое другое. Всему этому нужно было учиться. Эту сложную науку управления мне помогали постигать работники аппарата заместителя командующего бронетанковыми и механизированными войсками (БТ и MB) фронта инженер-полковника Н. Н. Шестакова. И словом, и делом, и личным примером.
Большим авторитетом у нас пользовался инженер-майор И. Л. Хмельницкий. Мы его называли «инженерный человек». Самые ответственные вопросы — сложные инженерно-технические расчеты, проверка и разработка проектов, производственных планов — поручались именно ему. И если учесть, что все это приходилось делать во фронтовых условиях, когда не было ни библиотеки, ни квалифицированной консультации, то можно себе представить, каким эрудированным он был, какими обладал глубокими инженерными знаниями.
К нему можно было обратиться за разъяснением в любое время. Он никогда не отказывал в помощи. Отложит в сторону свои бумаги, выслушает внимательно и постепеннно, без нажима подводит к решению вопроса. И кажется, до чего все просто и ясно. Даже неловко порой бывало, что отвлек человека от работы по такому пустяку.
Инженер-майора И. Л. Хмельницкого уважали не только в штабе. Он всегда был желанным гостем на ремонтных заводах и предприятиях. Тогда специалистов-инженеров было недостаточно. С Хмельницким советовались, как лучше сделать или переделать ту или иную деталь.
А переделок было много. Запасных агрегатов и деталей не хватало. И рабочие проявляли максимум инициативы, изобретательности, чтобы отремонтировать танк. Однако и самодеятельности в этом деле допускать нельзя. Надо точно знать, можно ли заменить данную деталь на другую, выдержит ли металл и т. д. На эти вопросы, разумеется, [132] могут ответить только специалисты. На ремонтных заводах, повторяю, инженеров было недостаточно, и поэтому обращались, когда можно было, также к тому, кто их курировал, — к инженер-майору Хмельницкому. Его очень часто брали с собой и Н. Н. Шестаков, и Д. П. Карев, когда выезжали на ремонтные предприятия.
Надо сказать, что инженер-майор Хмельницкий никогда не зазнавался. Чем больше он был нужен людям, тем больше он старался для них сделать.
С теплотой вспоминаю и о другом специалисте нашего отдела — снабженце майоре С. М. Адливанкине. Казалось бы, что может быть проще: собрал заявки, выяснил потребности, распределил по частям. Но в том-то и дело, что ресурсы были крайне ограничены. С Большой земли даже после прорыва блокады много прислать не могли. А заявки из войск и от ремонтных предприятий поступали. И их надо было каким-то образом удовлетворять. В противном случае сыпались доклады: из-за отсутствия запчастей столько-то танков небоеспособны.
Майор Адливанкин всегда анализировал, почему вышли из строя запрашиваемые агрегат или деталь, и требовал от инженеров-эксплуатационников, ремонтников на месте принимать меры по устранению причин, ведущих к неисправностям. Это был правильный путь в тех условиях. Улучшение эксплуатации, предупредительный ремонт на месте — все это сокращало потребности в запчастях, продлевало жизнь танков.
Кроме того, майор Адливанкин старался лично проверить запросы частей и ремонтных предприятий. После того как он побывает на местах, заявки обычно сокращались наполовину. За это майора Адливанкина поругивали, считали скрягой. А что ему оставалось делать? Положение с запчастями было очень трудное. Все учитывалось, как говорится, на вес золота и направлялось только туда, где в этом действительно нуждались.
По предложению майора Адливанкина практиковался так называемый обезличенный ремонт. Это означало, что танковая часть, которая сдавала агрегаты или детали в ремонт, могла их и не получить, если другая часть испытывала большую нужду.
Конечно, войскам и ремонтным базам было очень трудно без своего резерва запчастей, и это заставляло личный состав более внимательно относиться к эксплуатации [133] танков и использованию запчастей, минимум которых — пусть лишь по отдельным номенклатурам — имелся в каждой части.
Такая линия позволяла в основном удовлетворять нужды бронетанковых войск в запчастях за счет их ремонта, производства, точного учета и целенаправленного использования.
И еще одного офицера хотелось бы отметить — майора П. В. Долинского, начальника отдела укомплектования. Его сослуживцы по штабу в шутку называли арсеналом, поскольку, не имея, по существу, никаких резервов, Петр Викторович все-таки ухитрялся изыскивать и выделять боевым частям экипажи, танки, оружие, радиостанции и многое другое, создавать на их основе новые или доукомплектовывать понесшие потери танковые подразделения. Хотя все знали, что технику добывали в основном на поле боя — эвакуировали и ремонтировали, а кадры танкистов с лета 1941 до 1943 года почти нигде специально не готовились...
Секрет Долинского был прост: он хорошо знал состояние воинских частей, заводов, складов, мастерских, знал, где и что находится. А главное — майор умел находить правильный подход к людям, которые и помогали ему выходить из любых самых сложных положений. Пожалуй, не было такого случая, чтобы Долинский не мог доложить командующему БТ и MB или начальнику штаба какие-то конкретные предложения.
Рассказывали, что в августе 1941 года ему пришлось лично докладывать К. Е. Ворошилову. Случилось так, что в тот день почти все офицеры управления разъехались по частям, не было и командующего. Вызвали Долинского. Он четко и достаточно подробно доложил сведения о составе и дислокации бронетанковых частей и подразделений. Доложил и о том, что в последние несколько дней побывал во многих стрелковых частях и ополченческих формированиях, записал десятки фамилий танкистов, трактористов, механиков, из которых можно было бы быстро сколотить экипажи. К. Е. Ворошилов поблагодарил майора Долинского, приказал ему обратиться к начальнику штаба фронта и принять личное участие в подготовке приказа об отзыве из войск танкистов и создании учебного танкового подразделения (из этого подразделения [134] позднее был образован 12-й учебный танковый полк фронта).
Сразу же остановлюсь еще на одной важной проблеме снабженцев. Речь идет об обеспечении бронетанковых частей различными видами материальных средств, особенно боеприпасами и горючим. Танкисты очень часто перенацеливались с одного направления на другое и, следовательно, переподчинялись. На практике это нередко приводило к полному нарушению ранее разработанного плана организации материального обеспечения. В штабе фронта, в органах тыла задумывались над новой организацией материального, технического и медицинского обеспечения бронетанковых частей и соединений в зависимости от складывающейся обстановки. Однако предложения носили общий характер и касались в основном соединений; заранее или в ходе операции им направлялись соответствующие распоряжения о выделении необходимых сил и средств тыла.
Труднее обстояло дело с материальным, техническим и медицинским обеспечением отдельных танковых батальонов, полков, ремонтных баз, а также мелких подразделений (групп) танков, которые передавались па доукомплектована, перегонялись в ремонт или после ремонта в части. Таких танковых подразделений и отдельных групп в полосе фронта накапливалось много. Даже в ремонтном отделе не могли уследить за этими перемещениями танков. А боевая жизнь требовала знать, где кто находится, и принимать меры по их материально-техническому обеспечению. По этому поводу принимались самые различные меры. Одна из них, например, заключалась в следующем. Каждый командир или начальник, который отправляет в новый район подразделение либо отдельные танки, был обязан полностью обеспечивать их материальными средствами на весь путь следования, а также установленными по нормам запасами, позволяющими вести боевые действия сразу же по прибытии в новый район или часть. За выполнением этого требования следили очень строго.
Обеспечение бронетанковых войск при изменении обстановки осуществлялось командованием БТ и MB фронта по согласованию со службами тыла фронта. Здесь нашим направленцем был майор В. Д. Параничев. Он должен был уточнять и согласовывать все вопросы, связанные [135] с перемещением складов и их отделений, организовывать обеспечение танковых и ремонтных частей, находящихся под контролем управления БТ и MB фронта.
И еще одна важная обязанность была у майора Параничева — организация ремонта специальной техники: бронетранспортеров, различных агрегатов и мотоциклов. Такой техники в частях было много, но она находилась, как мы говорили, в состоянии «россыпи». Сначала майор Параничев с разрешения командования договаривался ремонтировать эту технику на предприятиях Ленинграда. С увеличением объема этой работы по предложению Параничева была создана 72-я ремонтная база. Она занималась исключительно ремонтом бронетранспортеров, мотоциклов и различных машин специального назначения, находящихся в бронетанковых частях. Базу расположили рядом с 27-м ремонтным заводом. Ее начальником был назначен опытный организатор и ремонтник подполковник А. И. Смирнов.
Нелегко было базе справляться с объемом работ. И главным образом потому, что она почти не имела запчастей для ремонта специальных машин. С бронетранспортерами, например, было проще, так как для их ремонта использовались автомобильные агрегаты (хотя и их поступало не более десяти процентов от потребности). Выходили из положения как могли: использовали ремфонд, то есть вышедшие из строя машины, искали нужные детали на сборных пунктах аварийных машин, на заводах и предприятиях. А через некоторое время база наладила самостоятельное производство таких важнейших деталей, как поршни, поршневые кольца. Были организованы проточка цилиндров, шлифовка валов, отливка заготовок для поковок и многое другое. Словом, база практически выполняла функции целого ремонтного предприятия.
Надо сказать, что опыт 72-й ремонтной базы позднее, в 1944 году, был применен на других подвижных ремонтных базах (ПРБ). Так, в боях за Прибалтику на всех ПРБ в полевых условиях осуществлялись производство и реставрация многих деталей, которые ранее получали с промышленных предприятий.
Возникали, конечно, трудности с оснащением баз оборудованием. В основном приходилось рассчитывать на свои силы. Так, например, формы для отливок, различные [136] приспособления для обработки поршней, колец, цилиндров, блоков, дисков колес и многих других деталей создавались непосредственно на базах. Все это вынуждало иметь на ремонтных базах не только сборочные ремонтные подразделения. Приходилось также значительно усиливать подразделения специальных и механических работ.
По существу, подвижные ремонтные базы представляли собой бронетанковую полевую «промышленность» фронта, опыт работы которых не потерял своего значения и до настоящего времени.
Работа в управлении БТ и MB фронта была для меня новой, и поэтому приходилось, не считаясь со временем, вникать в тонкости дела, набираться опыта.
Особенно важно было изучить вопросы, связанные о ремонтом промышленными предприятиями города бронетанковой техники. Инженер-майор Хмельницкий часто брал меня с собой на планерки к директорам заводов, где я соприкасался непосредственно с проблемами промышленного ремонта и их решением. Кроме того, я знакомился с людьми, руководителями заводов, конструкторами. В то время я впервые в подробностях узнал о выдающихся советских творцах танков, особенно о Ж. Я. Котине, создавшем танк KB здесь, в Ленинграде, и М. И. Кошкине, сконструировавшем танк Т-34 на харьковском заводе. И тот и другой, по слухам, работали где-то на Урале, однако имена этих людей всегда произносились с уважением и гордостью.
Лично же познакомиться с Жозефом Яковлевичем Котиным мне довелось в 1974 году на встрече танкистов, защищавших Ленинград и живущих ныне в Москве.
Встреча оставила сильное впечатление: столько неожиданностей, новостей, воспоминаний!... Кстати говоря, участники этой встречи и помогли мне уточнить и дополнить мою книгу, за что и приношу им самую горячую благодарность.
После официальной встречи, на которой В. И. Баранов вручил нам памятные значки, мне удалось побеседовать с Жозефом Яковлевичем. Думаю, что рассказ о нем, о его деятельности представит интерес для читателей.
В самом начале войны директора Кировского завода И. М. Зальцмана и главного конструктора Котина вы звали [137] в ЦК партии и поставили задачу: изучить возможности развертывания на базе Челябинского тракторного завода массового танкового производства и доложить свое мнение. После доклада последовало распоряжение ГКО: готовить коллектив Кировского завода к эвакуации на Урал, а пока в ближайшие две-три недели удвоить выпуск тяжелых танков KB...
Задание было архисложным и трудным, тем более что враг, по существу, уже подходил к стенам завода. 10 сентября поздним вечером вражеская бомба едва не попала в здание, где жили и работали перешедшие на казарменное положение танковые конструкторы. Воздушная волна лишь вырвала в помещении КБ оконные рамы, обрушила перегородки. Котин несколько суток приходил в себя после контузии...
Началась эвакуация оборудования и части кировцев на Урал. Эшелоны шли до Челябинска почти месяц.
— Одеты мы были явно не по сезону, — вспоминал Жозеф Яковлевич, — Урал встретил сорокаградусными морозами...
Сейчас даже трудно представить себе, как на пустом месте в жестокую стужу в столь короткие сроки можно было построить новый завод. Но факт остается фактом: рядом с корпусами ЧТЗ, созданными в годы первых пятилеток, на заснеженном пустыре, выросли десятки цехов. За одну ночь перестраивались целые пролеты. Всего три недели понадобилось, чтобы смонтировать и пустить в ход тысячи станков для производства танков и моторов к ним... Так волею Коммунистической партии, героическим трудом кировцев и уральцев был рожден Танкоград, ставший главным танковым арсеналом страны.
В его цехах шла настоящая героическая битва под лозунгом: «Все для фронта, все для победы!» Здесь, как и на фронте, первыми шли коммунисты. Директор завода, выступая на собрании партийного актива, сказал:
— Все говорят: «Мы за Родину, мы за танки». Но как это дело проверить? Есть только одна проверка: кто выполняет за день то, что полагается, тот за танки. Кто не выполняет — тот против.
В резолюции актива так и записано: «Невыполнение задания коммунистами несовместимо с пребыванием в партии». [138]
Это было жестоко, но необходимо. Стране, фронту нужны были танки! Не проходило дня, чтобы на завод не звонили из ЦК партии, из Государственного Комитета Обороны. Просили, торопили, требовали.
И танкоградцы, костяком которых были кировцы, делали невозможное возможным.
Вот лишь несколько строк из подшивки заводской многотиражки «За трудовую доблесть» фронтовых лет:
«Стахановец цеха нормалей Иван Григорьевич, следуя примеру Ехлакова, выполнил норму на 1026 процентов. Вместо 60 деталей гвардеец труда дал 616».
«Встав на стахановскую вахту, слесарь Дмитрий Кондратенко за 9 часов дал 187 шатунов, что составляет 1312 процентов задания. Ему всего 17 лет, а трудится он за тринадцать рабочих...»
«Токарь-наладчик Григорий Ехлаков дал в смену более 1000 процентов выработки. А я что же, не могу стать «тысячником»? И у меня получилось 4000 процентов нормы. Работала бы так день и ночь, только бы скорее очистить родную землю от фашистских гадов», — так говорила кузнец Мария Кузикова...
Вот выписки из официальной хроники Танкограда: «Среди всех рабочих сорок восемь процентов — женщины»; «В цехах Танкограда сорок три процента всех рабочих была молодежь».
Осенью 1942 года, когда с конвейера Танкограда сходило все больше танков, генерала Котина срочно вызвали в Москву. Там он узнал о том, что у врага появились новые танки и самоходные орудия, которые созданы гитлеровскими конструкторами и осваиваются промышленностью Германии. Новые тяжелые танки прошли уже испытания на немецком полигоне под Ютербогом и, говорят, неуязвимы для противотанковых и полевых орудий... Что противопоставить новым немецким машинам?!
Поздно вечером, вернувшись в Челябинск, Котин собрал ведущих конструкторов завода, рассказал о новом задании партии и правительства: сделать все, чтобы уже в начале 1943 года наша армия начала получать новые машины в противовес немецким «тиграм», «пантерам», «фердинандам»...
Той же ночью на совете конструкторов родилось решение: разрабатывать одновременно и новые танки, и новые самоходные орудия. А поскольку ограниченные сроки не [139] позволяют создать совершенно новую конструкцию самоходки, сделать ее на базе тяжелого танка КВ. Тут же возник вопрос: как поставить мощную пушку-гаубицу, если танковая башня тесна, если в ней все рассчитано до миллиметра на орудие определенного калибра? Но и этот вопрос был решен.
Если на свете бывают чудеса, то одно из них вот это: ровно через 25 дней и ночей самоходная установка с новой мощной пушкой — СУ-152 — пошла в серийное производство! Именно эти самоходные орудия первыми встретили фашистские танки па Курской дуге в июле 1943 года. Их снаряды пробивали броню и «тигров», и «пантер». И очень метко фронтовики окрестили новые советские самоходки «зверобоями»!
В те дни конструкторов танкового завода редко видели в тиши КБ. Дни и ночи они пропадали то в цехах, то на испытательном танкодроме и полигоне. Нередко конструкторы вылетали на фронт. Котин, например, побывал и под Сталинградом, и в Ченстохове, и в Бреслау — всюду, где сражались уральские танки. Генерал-полков-пик с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на кителе запросто лез в танк, занимал место либо механика-водителя, либо у прицела пушки, интересовался, достаточен ли сектор обстрела, не ограничено ли наблюдение...
И конечно же, главному конструктору хотелось видеть своими глазами на поле боя новое детище Танкограда — тяжелый танк ИС.
— Было это в канун Корсунь-Шевченковского сражения, — рассказывал Ж. Я, Котин. — Ночью мы прибыли в район действий 5-й гвардейской танковой армии. Нам предстояло увидеть в деле наш новый тяжелый танк, при создании которого был учтен опыт и Сталинградской битвы, и Курской дуги. Мела пурга. Инженеры Рощин, Покровский и я, водитель-испытатель Плюхин вместе с офицерами штаба армии отправились в тяжелый танковый полк...
Впереди — грохот. Там шел бой. Было обидно оставаться на КП, хотелось быть там, где вели огонь наши танки. Через некоторое время и мы поехали вперед. То, что я увидел тогда, до сих пор стоит перед глазами. На обочине, в кюветах, на поле — трупы гитлеровцев, исковерканные [140] фашистские орудия, сожженные и разбитые танки, автомобили.
Вскоре мы догнали наши танки.
— Как машины? — спрашиваем у танкистов.
Молодой лейтенант улыбается, отвечает: — Отличные!
Спрашиваем других танкистов — ответ тот же:
— Танки что надо!
Вскоре после Корсунь-Шевченковской операции был обнаружен секретный приказ, в котором гитлеровское командование предписывало своим танкистам избегать встречных боев с танком ИС и стрелять по нему только из засад и укрытий.
Говоря о новых советских танках, можно было бы вспомнить и конструктора лучшего в мире по тем временам дизельного двигателя И. Я. Трашутина, и создателя великолепной трансмиссии Н. Ф. Шамшурина, и многих других конструкторов, инженеров, техников и рабочих Танкограда... Но вернемся в Ленинград сорок третьего года.
С каждым днем задачи по ремонту танков для фронта возрастали и становились сложнее. И справиться с ними даже такому городу, как Ленинград, с его передовой по тому времени промышленностью было очень трудно. Дело в том, что с большинства заводов вывезли основное оборудование и, самое главное, не хватало специалистов: кто эвакуировался, а кто ушел на фронт.
Кроме того, не всегда удавалось выжать максимум из имеющегося оборудования и материалов в связи с большими разрушениями на заводах, отсутствием достаточного количества электроэнергии, топлива. Порой из-за отсутствия какой-то, казалось бы, незначительной детали (вроде электролампочки, конденсатора, масло- или топливопровода) нельзя было отремонтировать агрегат, а значит, и танк.
Поднимался вопрос о налаживании производства мелких деталей непосредственно на каждом заводе, где ремонтировались танки. Это было сложно, трудно и, прямо скажем, нерационально. Но другого выхода не было. Например, на Металлическом заводе, где ремонтировались главным образом танки KB, развертывались цеха по ремонту, переделке и производству только тех деталей и запасных частей, которые нужны были лишь для танков [141] КВ. А 27-й ремонтный завод из-за отсутствия двигателей к танкам БТ вынужден был брать на Кировском заводе двигатели В-2, предназначенные для танков Т-34. Установить их на танки БТ не так-то просто. Вносилось много конструктивных и технических изменений, и все это на ходу, в надежде на смекалку и опыт рабочих, техников, инженеров.
Пытались привлекать другие заводы, но и здесь встречались с определенными трудностями.
Помню, я изучал возможности одного из заводов для оказания помощи в ремонте контрольных приборов и электрооборудования. Встретился с директором А. И. Ивановым, изложил ему просьбу. Он мне сказал, что его, как старого коммуниста, рабочего, назначили директором временно, потому что мужчин практически на заводе уже не оставалось. В райкоме ему поставили задачу — организовать круглосуточную охрану завода, а также дежурство пожарных групп. А людей совсем нет. Истощенные блокадой, они не могли справиться даже с этой задачей. Смертность была высокой. Директор сказал, что вот и его жена недавно скончалась. Старшая дочь Нина, студентка Текстильного института, уехала на станцию Рахья, за Ленинград, где добывает торф для города. Младшая дочь Галя до февраля 1942 года оставалась на окопных работах и даже не смогла приехать проститься с матерью.
Мы вышли на территорию завода, заваленную снегом. Только узенькие тропочки вели от проходной к управлению и от цеха к цеху. Вокруг непривычная тишина, лишь доносился неторопливый звук скребков, которыми дежурная команда, состоящая из женщин, расчищала дорожки. Увидев нас, они подошли, обступили, начали спрашивать, чем они могут помочь командиру.
Я ответил, что мне поручено лишь осмотреть завод. Женщины наперебой уговаривали посмотреть получше, уверяли, что здесь еще много оборудования и что они готовы, если нужно, делать что-нибудь для фронта.
Меня охватило волнение. В самом деле, нужно обладать высочайшим мужеством, чтобы в таких тяжелых условиях, потеряв детей, мужей и родных, быть готовыми отдать свои иссякающие силы общему делу — победе над врагом.
О своем посещении завода, его нуждах и возможностях я подробно доложил командованию. Через некоторое [142] время состоялось решение Военного совета фронта, и заводу помогли развернуть выпуск электрооборудования, в том числе и для военных нужд.
К восстановлению бронетанковой техники были привлечены и другие заводы и промышленные предприятия. И надо сказать, что в этом сложном деле существенную помощь оказывали партийные организации города. Они делали все, чтобы использовать имеющиеся ресурсы в интересах фронта.
Хотя положение Ленинграда после прорыва блокады и улучшилось, город оставался еще фронтом, он до сих пор подвергался артиллерийскому обстрелу. На Дворцовой площади, где размещался штаб бронетанковых и механизированных войск и где мы работали, ежедневно слышались разрывы снарядов. Было ясно, что безопасность Ленинграда может быть обеспечена лишь после полного разгрома противника. И по всему чувствовалось приближение решающих боев.
Производство ремонта танков несколько увеличилось. Готовые машины тут же отправлялись на фронт.
В то время мне пришлось столкнуться с одним характерным явлением: танкисты не хотели отдавать танки па заводы, а сами пытались отремонтировать их на месте. Но в полевых условиях не всегда было возможно справиться с большим и сложным ремонтом. Вот и приходилось выезжать в части, разбираться в каждом отдельном случае: что более целесообразно — оставлять поврежденный танк на месте или отправлять его на завод?
Особенно увеличился объем этой работы в связи с операциями, которые были проведены нашими войсками весной и летом 1943 года под Ленинградом. В районе Колпино (55-я армия), Смородино (54-я армия), Синявино, Арбузово (67-я армия). Во всех этих операциях самое активное участие принимали бронетанковые войска Ленинградского фронта.
Наиболее сильные бои проходили па синявинском направлении летом 1943 года.
После прорыва блокады Ленинграда противник стал накапливать свои силы в районе Синявино, собираясь восстановить утерянное положение. Чтобы сорвать этот замысел, 22 июля в сложных условиях труднопроходимой [143] местности (торфяные болота) наши войска после сильной артиллерийской подготовки начали наступление.
Позднее маршал Л. А. Говоров об этом наступлении говорил: «Понимая огромную важность этого плацдарма для своих позиций под Ленинградом, противник не считался с жертвами, чтобы удержать Синявинские высоты в своих руках. Он бросал одну дивизию за другой, создавая такое насыщение обороны живой силой, какого еще не знала военная история». И все-таки наши части овладели рядом опорных пунктов под Синявино. При этом противник потерял в районе Синявино свыше 45 тысяч офицеров и солдат убитыми и ранеными. 11 дивизий, то есть больше одной трети всех сил северной группы гитлеровцев, были обескровлены, а некоторые из них почти полностью уничтожены. Фашисты были вынуждены направить под Ленинград еще несколько дивизий, сняв их с других фронтов. Этим была оказана существенная помощь советским войскам, которые сражались на Курской Дуге.
Здесь, на этом участке Ленинградского фронта были задействованы многие наши бронетанковые части. Потери были велики. В основном танки подрывались на минах, вязли в болотах, попадали в ловушки. Впереди чуть ли не каждого танка приходилось посылать саперов. Минные тралы хотя уже тогда и применялись, но болотистая местность не позволяла их использовать.
Фронт эвакуации поврежденных танков с каждым днем ширился. Подтягивались эвакосредства из глубины. Еще в начале 1943 года 82-ю эвакуационную роту укомплектовали тяжелыми и средними тягачами. Не так-то просто решилось командование переоборудовать 20 танков под тягачи. В то время это было равнозначно почти полку. Но на эту меру пошли, так как были убеждены в том, что с помощью тягачей можно будет эвакуировать, а затем отремонтировать танки для укомплектования многих полков.
До прорыва блокады 82-я эвакорота использовалась на различных участках, а также при перемещении танковых частей через Ладогу на Большую землю. Для эвакуации же танков с поля боя эту роту впервые использовали лишь в Синявинской операции. Это диктовалось необходимостью быстрой эвакуации поврежденных танков. [144]
Командующий БТ и MB фронта генерал Баранов для организации эвакуации привлек весь аппарат инженер-полковника Шестакова. В эту группу попал и я. Прежде всего нам надо было узнать, что эвакуировать и откуда. Некоторые сведения о местонахождении поврежденных танков мы получили от частей. Но они нуждались в уточнении. Кроме того, необходимо было знать степень поврежденности танков и условия их эвакуации. Тогда можно было установить очередность эвакуации и выделить тягачи, которые справятся с задачей.
Глубокой ночью генерал Баранов заслушал инженер-полковника Шестакова о плане эвакуации. Конечно, отрывочные данные из войск и наметки плана не удовлетворили командующего. Он приказал самим произвести разведку местности, в ходе которой установить: где противник и свои войска, каковы подходы к поврежденным танкам и условия их эвакуации? Возникал также вопрос и о том, когда и на каких участках можно эвакуировать танки. Дело в том, что движение тягача могло восприниматься противником как движение танка и вызывать ответные меры. Следовательно, надо было согласовать со штабами маршруты тягачей, чтобы они не помешали нашим войскам.
Короче говоря, эвакуация в таком масштабе оказалась для нас очень серьезной задачей, своего рода специальной операцией, которая должна быть организована при активном участии общевойскового штаба.
Для разведки местности были созданы четыре группы. В каждую входили офицер и два эвакуатора из экипажа тягачей. Я возглавил одну из них. В моем подчинении были старшина Дмитрий Минаев и сержант Николай Козин.
Наша группа получила участок 5 км шириной и 7 км глубиной. Район небольшой, однако, чтобы его изучить и осмотреть каждый поврежденный танк, нам не хватило ночи. Поврежденные танки находились, как правило, на самом переднем крае, и противник держал их под прицелом. Это тоже затрудняло выполнение задачи.
Всего мы осмотрели двенадцать танков. Четыре из них стояли в тридцати — сорока метрах от первой траншеи противника. За ними укрылись наши пехотинцы. К танкам подбирались по одному. Я наметил тяжелый танк. Он находился в глубокой яме-ловушке перед траншеей [145] противника. Была видна только его башня, в которой, как нам сказали, расположились бойцы. Противник методически освещал местность ракетами, стрелял наугад, поэтому добирались к танку по-пластунски.
Весь в грязи, промокший, дополз я до танка и, улучив момент, залез на корму. Немного отдышался и начал негромко стучать ключом по башне — никакого ответа. Стал выбивать дробь наподобие морзянки, слышу — отвечают. Затем чуть-чуть приоткрылся люк.
— Свои, откройте, — полушепотом сказал я.
— Кто — свои?
— Проверить танк надо. Можно ли его завести или тащить требуется.
Люк открылся, я нырнул в танк.
Мои спички размокли. У пехотинцев тоже не оказалось ни курева, ни огнива. Темень — хоть глаз выколи.
— Долго ли сидите в танке? — спросил.
— Со вчерашнего дня, — ответили мне. — Пулемет здесь хороший. Диски есть.
— Что думаете делать?
— Приказано держаться до новой атаки. Взводный недавно тут был, он и приказал.
Я сел на место механика-водителя, провел рукой по щитку измерительных приборов, потянул на себя рычаги тормозов — все, кажется, нормально. Заводить двигатель даже не пытался. Выбраться не выберешься, а внимание противника к себе привлечешь. Собственно, меня больше интересовало другое: насколько сильно застрял танк в яме, с какой стороны лучше подойти к нему, чтобы легче его вытащить. Ждать рассвета — не хотелось терять столько времени. Поэтому я решил выйти из танка и в момент, когда местность будет освещаться ракетой, осмотреть яму.
Проползал я вокруг танка около часа. Все хотелось поточнее оценить обстановку для эвакуации. Грунт, признаться, меня не обрадовал — глина вперемешку с торфом. Дороги поблизости не было. Хорошо заметны были лишь танковые маршруты, проходившие по кочкам, сваленным и обгоревшим деревьям. Я отметил про себя, что эти деревья можно использовать как подручный материал для подъезда тягача к танку.
После осмотра вернулся на наблюдательный пункт, где остался Минаев. Он уже начал беспокоиться за меня и хотел идти на розыски. [146]
До утра оставалось еще часа три. Теперь наступила очередь Минаева идти разыскивать еще один танк, о котором нам ориентировочно было известно по данным штаба. А я должен был оставаться здесь, чтобы дождаться, как было условлено, Козина. Вымокший до нитки, я продрог и, чтобы хоть немного согреться, ходил по траншее взад и вперед. Примерно через час появился Козин. Он нашел поврежденный танк и обследовал подходы к нему. По его заключению танк Т-34 сильно обгорел, хотя особых внешних повреждений не было видно. Танк находился в 50 метрах от траншеи противника. В нем — наши пехотинцы. Им удалось забраться в танк через аварийный люк, открытый, видимо, при эвакуации раненых танкистов.
Часа через полтора вернулся и Минаев. Он тоже остался доволен разведкой. Танк Т-34, который он обследовал, можно эвакуировать: разбиты только ведущее правое колесо и гусеница. Внутри танка, вероятно, разорвался снаряд.
Светало, когда мы вернулись на командный пункт В. И. Баранова. Вскоре возвратились все разведывательные группы. Собранные сведения были обобщены и доложены инженер-полковнику Шестакову. Всего за ночь было обследовано 32 поврежденных и застрявших танка. Когда об этом доложили генералу Баранову, он обрадовался и приказал подготовить план одновременной эвакуации всех машин в следующую ночь.
... На карте один за другим наносили условные значки найденных танков. К ним подводили маршруты, просчитывали расстояния, назначали места для пунктов наблюдения и связи.
Силы 82-й эвакороты распределялись так: два взвода (без одного отделения — два тягача) — в направлении Арбузово, один взвод — в направлении рабочего поселка № 7. В резерве находилось одно отделение. Начальником первой группы был назначен я, второй — капитан Лукин. Для связи с наблюдательным пунктом выделялись офицеры Б. И. Кольцов и И. Д. Строганов.
План эвакуации, который был нанесен на карту, генерал Баранов одобрил. Выход тягачей приурочивался к началу атаки нашей пехоты на тех же направлениях и артиллерийской подготовке, которую намечалось провести перед атакой. Учитывалось и то, что выход двенадцати тягачей на широком фронте вместе с наступающими войсками [147] мог быть воспринят противником как танковая поддержка атаки, что, в свою очередь, оказало бы на фашистов сильное психологическое воздействие.
По существу, на одном направлении проводились две самостоятельные операции: одна наступательная, другая эвакуационная.
Время выхода было назначено на 4.00.
Точно в срок началась мощная артиллерийская подготовка. Мимо наших тягачей из глубины прошли танки 30-й гвардейской танковой бригады. Вслед за ними тронулись и мы. Но задача наша теперь несколько усложнялась. Кроме эвакуации поврежденных танков мы должны были быть готовыми оказать максимальную помощь танковым частям, участвующим в наступлении.
Инженер-подполковник Федоров еще раз напомнил нам, начальникам первой и второй групп, о необходимости эвакуировать все танки, находившиеся в границах намеченных участков.
В распоряжении нашей группы было восемь тягачей. Моим заместителем назначили командира эвакороты капитана С. И. Кабарчука. Офицер опытный и расторопный. Он. выдал каждому механику-водителю тягача подготовленные им самим карточки-маршрутки с точным указанием азимута движения. В лесисто-болотистой местности без такой карточки трудно попасть в назначенное место. Кроме того, на карточку наносились маршруты движения, обходы, проходы, ямы, отдельные деревья и т. д. Это было очень нужное дело, хотя все равно мы не были уверены в том, что все тягачи сразу выйдут в обследованные и указанные на карточке места. Поэтому на каждый тягач посадили человека возле люка механика-водителя, чтобы следил за местностью. В случае необходимости он шел впереди тягачей, указывая удобные проезды.
С капитаном Кабарчуком мы остались на наблюдательном пункте. Здесь же находился резервный тягач и радиостанция, с помощью которой поддерживалась связь с тягачами.
Судя по затихающей канонаде, противник отходил. Мимо нас проследовали пехотинцы, минометчики, — видимо, вводились вторые эшелоны для развития успеха.
Примерно через полчаса радист начал принимать доклады. [148] Четвертый и Пятый тягачи приступили к эвакуации, Седьмой застрял, Третий — не может вытащить танк из ямы (самого засасывает). Следом поступили сообщения еще от трех тягачей. Один из них уже возвращался с поврежденным танком, два (Первый и Второй) спаренно эвакуируют танк без гусеницы и просят разрешения подтащить танк к маршруту и оставить его для ремонта на месте, так как машина все время садится на днище. Тягачи работают на пределе и могут выйти из строя.
Вот так сразу выявилась сложность эвакуационной обстановки. А тут еще новая задача — часть тягачей направить за наступающими бронетанковыми частями. Там тоже есть потери.
Я передал тягачам по радио распоряжение ускорить эвакуацию. Но прошло около двух часов, уже рассвело, а ни один из них не появлялся — рев двигателей слышался все еще вдалеке. Тягачи с трудом тащили поврежденные танки. То от одного, то от другого экипажа поступали просьбы ограничить эвакуацию только до маршрутов, по которым могли бы подойти к танкам ремонтные средства.
Я запросил об этом штаб и получил согласие. Едва успел передать полученное разрешение, как из штаба поступило новое приказание — эвакуировать танки во что бы то ни стало. В это время противник совершил сильный авиационный налет. Досталось и эвакуаторам. Несколько бомб упало недалеко от тягача, в котором находился капитан Кабарчук. К счастью, беда прошла мимо.
Уже потом мы узнали, почему командование настаивало на обязательной эвакуации поврежденных танков. Противник предпринял сильную контратаку и на некоторых участках продвинулся вперед. Создавалась угроза выхода противника в тыл наших войск, а значит, и срыва эвакуации. Поэтому, отменив свое первое распоряжение, я снова потребовал ускорить эвакуацию. Капитан Кабарчук взял на себя руководство эвакуацией танков справа. Он направился туда на резервном тягаче, а я на «восьмерке» в другую сторону. В ремонтной летучке остались радист и два эвакуатора в качестве связных-наблюдателей.
Минут через пятнадцать я подъехал к тягачу, который застрял в трясине. Механик-водитель сержант Василий Бабюк теперь пытался завести двигатель поврежденного [149] танка, чтобы его использовать для эвакуации тягача. Дважды это ему удавалось, но, как только он включал передачу, двигатель глох. Вместе с сержантом осмотрели двигатель и обнаружили повреждение — перебита трубка к топливному насосу. Неисправность быстро устранили, и сержант Бабюк поврежденным танком вытащил свой тягач. Однако танк пришлось эвакуировать — он мог двигаться только прямо. Одна из бортовых передач и, видимо, планетарный механизм были повреждены.
Остальные тягачи, которые я встретил на маршрутах, также сталкивались с большими трудностями. Можно сказать, волоком тащили поврежденные танки. До дороги оставалось один-полтора километра, как вдруг на нас обрушился шквал минометного огня. «Заградительный или поддержка атаки противника?» — пронеслось в голове. Эвакуаторы, идущие впереди тягачей и указывающие им направление, не дрогнули, продолжали выполнять задачу. Налет повторился. Мины рвались то впереди тягачей, то за ними. Противник не видел нас и, вероятно, вел обстрел по данным авиационной разведки. И то, что огонь не достигал цели, можно объяснить только тем, что его не корректировали. Потом выяснилось, что противник вел методический огонь по секторам в надежде накрыть наши резервы, которые выдвигались для отражения вражеской контратаки.
Наши пехотинцы и танкисты, временно оказавшись в трудном положении, отбили контратаки противника и вскоре снова перешли в наступление. Это помогло нам закончить эвакуацию, стянуть поврежденные танки в один район и передать их ремонтникам. А со второй половины дня мы приступили к выполнению новой задачи — эвакуации поврежденных танков наступающих частей.
В этой операции отличились эвакуаторы Д. Минаев, Н. Козин, В. Бабюк, И. Гез, Г. Триньковский, В. Богданов. Каждый из них эвакуировал по нескольку танков.
Чтобы ускорить процесс восстановления танков, генерал В. И. Баранов потребовал по возможности ремонтировать их на месте, привлекая к этому и экипажи. На помощь прибыло с заводов несколько ремонтных бригад. Мы поделили между собой поле боя на районы, произвели дефектацию танков, то есть установили характер их повреждений, закрепили за каждой ремонтной бригадой танки и определили сроки их ремонта. Дни и ночи, не [150] зная отдыха, танкисты, эвакуаторы, войсковые ремонтники, рабочие, войсковые инженеры и техники под огнем противника восстанавливали танки, давали им новую жизнь. Каждому было ясно, какое большое значение имеет своевременный ремонт танков для Ленинградского фронта. Ведь тогда Большая земля не могла еще полностью удовлетворять потребности фронта в боевой технике, И наша задача заключалась в том, чтобы каждый поврежденный танк вернулся в строй.
Такое встречается редко: танк, который в течение года был подбит восемь раз, но всегда восстанавливался и снова шел в бой.
Механиком-водителем на этом танке был Михаил Сальников, которого я знал почти с самого начала войны. Как-то рота нашего танкового батальона на короткое время была отведена из Агалатово в поселок Осиновая Роща, что в 25 км от Ленинграда. В роту прибывало пополнение — танкисты, случайно оказавшиеся в мотострелковых частях. И вот мне представился настоящий богатырь.
— Механик-водитель Сальников, — сказал он басом.
— Как звать?
— Михаил.
— Какие машины знаете?
— БТ и Т-26. А еще трактор «Ворошиловец». Ездил на нем.
Я был рад такому специалисту. Закрепил за ним танк, который нуждался в замене двигателя. Не прошло и часа, как мне доложили, что Сальников уехал на «Ворошиловце». Когда он вернулся, я потребовал объяснить свое поведение.
— Не выдержал. Увидел трактор — и потянуло за рычаги, — оправдывался Сальников.
Трудно было поверить такому доводу. Несколько дней я внимательно присматривался к нему — не выкинет ли еще какой-нибудь фортель. Сальников работал с упоением, не зная усталости. И я понял его сердце, его любовь к технике, его выходку — после долгой разлуки с боевой машиной ему и на тракторе поездить — большая радость.
Вскоре его перевели в другую часть. И вторично мы [151] встретились здесь, под Синявино. Но потом пути наши опять разошлись.
Я внимательно следил за его боевыми делами. Знаю все эти восемь случаев, когда его танк подбивали и он горел. Помню также, хотя и по рассказам, бой, за который он получил высокое звание Героя Советского Союза.
Служил он тогда в прославленной бригаде полковника А. Н. Ковалевского, в экипаже лейтенанта Тришкина.
Однажды экипаж тридцатьчетверки получил задание разведать шоссейную дорогу в направлении станции Сяйне. В двух километрах от станции у развилки дорог танкисты должны были остановиться и вести наблюдение до подхода 86-й стрелковой дивизии, с которой взаимодействовала танковая бригада. Однако танк подорвался на мине, не дойдя до указанного ему места. Комбриг приказал остаться в машине механику-водителю и башенному стрелку, а лейтенанту вернуться.
Михаил Сальников и Алеша Алексеев замаскировали ветками танк и стали наблюдать за дорогой, которая проходила в нескольких десятках метрах от них. Вскоре из-за пригорка появились танки. Густая пыль и порядочное расстояние не позволили воинам определить кто это: свои или противник?
— Алеша! Передай нашим: от хутора мимо нас проходит колонна танков, — приказал Сальников.
По вот появились новые машины. Теперь было ясно, что это фашисты.
— Алеша, заряжай! — закричал Сальников, прильнув к прибору наведения.
Снаряд за снарядом посылал Сальников навстречу врагу. И отстоял свою позицию. Фашисты не прошли. Когда подошли наши и подсчитали потери врага, то глазам своим не поверили. Пятнадцать танков противника горели факелами на поле боя.
Позже в часть пришло сообщение: Указом Президиума Верховного Совета СССР механику-водителю Сальникову Михаилу Степановичу присвоено звание Героя Советского Союза. Правительственной награды был удостоен и башенный стрелок Алексей Алексеев.
Я был очень рад, когда узнал, что Сальников остался жив, вернулся после войны в Ленинград и работал на Балтийском заводе. [152]
В конце октября 1943 года командующий бронетанковыми войсками генерал В. И. Баранов поставил нам задачу — в двухдневный срок подготовить для доклада на Военном совете предложения по восстановлению в кратчайший срок поврежденной техники и доукомплектованию всех частей фронта.
Два дня. Для фронтовых условий это много и мало. Много для оформления предложений и мало для того, чтобы глубоко разобраться с положением дел на месте. Те данные, которыми мы располагали, устарели, хотя получили их всего лишь несколько дней назад. Да это и понятно. На Ленинградском фронте не так уж было много танков, чтобы пренебречь ошибкой даже в несколько, единиц. Нельзя было составить объективное представление о состоянии укомплектованности и материальной части только по докладам командиров частей, несмотря на то, что связаться с ними, проверить и уточнить сведения не так было и трудно. Но дело в том, что на фронте так уж, видимо, повелось, что командир старается доложить обстановку с «запасом», с резервом его возможностей. И командира можно было в какой-то мере понять.
Вот почему по специальному плану работники штаба разъехались по частям.
Вместе с капитаном Строгановым я прибыл в танковую часть подполковника Соколова. Время было позднее, за полночь, но командир нас ожидал. Представил все данные о наличии и состоянии танков. Мы знали, что после тяжелых боев в части оставалось, по его же сводке, всего семь исправных машин. Подполковник улыбнулся, увидев в моих руках сводку, и сказал, что сейчас на ходу уже девять машин.
— Очень кстати. Спасибо, товарищ подполковник, — ответил я. — Но разрешите мне с капитаном Строгановым ознакомиться с их ремонтом и уточнить, в каком состоянии и где находятся другие танки.
— Может быть, вы, молодые люди, отведаете нашего фронтового чайку, отдохнете, а с утра — за дело? — предложил командир.
Я поблагодарил и ответил, что к утру должен доложить командованию об исполнении задания.
— Ну что же, тогда за дело.
Выйдя из землянки на улицу, мы столкнулись с заместителем командира по техчасти майором Н. М. Кубраковым. [153] Он с довольным видом бодро доложил командиру о том, что приказ выполнен в срок — двенадцатый танк отремонтирован!
Подполковник Соколов поморщился и сказал:
— Вот сейчас мы ваши отремонтированные танки проверим.
Видно было, что доклад зампотеха был не ко времени. Нас же это очень обрадовало. Все-таки вместо семи по сводке и девяти по докладу командира оказалось уже двенадцать исправных танков!
Пока шли к танкам, командир все жаловался, что запчастей нет, хвалил ремонтников и в то же время подчеркивал, что поставленные детали и агрегаты не совсем надежные, что надо к исправным танкам относиться осторожно.
Вот и танки. Экипажи их были на месте. Я занялся проверкой здесь, а капитан Строганов уехал с майором Кубраковым в соседнее подразделение.
Когда мы собрались в землянке командира и подвели итоги, то получилось, что в части насчитывается 25 исправных танков и тех, которые можно восстановить за три-четыре дня. И это через полторы недели после выхода из жестокого боя! Слов нельзя было найти, чтобы поблагодарить танкистов за их самоотверженный труд.
Винить командира за сводку тоже было нельзя. Когда она составлялась, то, вероятно, отражала истинное положение, но не учитывала огромное стремление, желание танкистов побыстрее восстановить боевые машины, не учитывала их героический труд. А именно в этом и крылись резервы быстрейшего ввода в строй танков.
Утром в штабе подводили итоги: можно было дать для доукомплектования фронта свыше 200 танков, но из них примерно 120 требовали заводского ремонта.
Стали прикидывать: в какие сроки и где можно было бы их отремонтировать? О состоянии и возможностях заводов мы имели представление. И получалось, что для того, чтобы справиться с задачей, нужно полтора-два месяца. Генерал Баранов не согласился с этим сроком. Он приказал продумать вопрос о привлечении к ремонту танков экипажей, а также об организации работы по демонтированию, извлечению агрегатов из подбитых танков непосредственно на поле боя. И добавил нам еще одни [154] сутки. Видимо, и у пего был резерв времени для подготовки к Военному совету.
Дополнительная поездка на передовые позиции была полезной. Выявилось, что в течение одной, максимум двух недель можно эвакуировать и отремонтировать дополнительно в войсках своими силами по крайней мере около 50 танков.
Когда генералу В. И. Баранову доложили об этом, он остался довольным. И все же сказал, что если еще, мол, поработать, то можно найти больше.
В качестве офицера, помогающего готовить документы, схемы, различные справочные материалы, мне довелось быть в зале во время заседания Военного совета фронта. Кроме военных здесь были директора заводов, связанных с ремонтом танков, секретари парткомов, руководящие партийные работники города.
Заседание вел А. А. Жданов. Он предоставил слово генералу В. И. Баранову. За 20 минут генерал точно охарактеризовал положение с укомплектованностью войск, изложил возможности войск, некоторые просьбы к заводам.
— Это, конечно, похвально, что танкисты сами многое могут сделать, — сказал А. А. Жданов после окончания доклада. — Но не повлияет ли это на подготовку экипажей, на их боевую готовность?
Генерал Баранов ответил, что, конечно, большая занятость экипажей ремонтом каким-то образом отразится на подготовке и сколачивании экипажей, особенно на новом пополнении. И в то же время он заверил, что танкисты всегда готовы выполнить любую задачу.
— Хорошо, мы верим танкистам, — заметил А, А. Жданов.
Затем директора заводов докладывали о возможностях по ремонту танков.
Доклад директора 27-го ремонтного завода инженер-полковника А. С. Хопрова носил сугубо статистический характер и для нас, танкистов, не представлял большого интереса, потому что возможности завода мы знали хорошо.
С большим вниманием слушали выступление директора Металлического завода. А. А. Жданов начал расспрашивать [155] о мероприятиях дирекции, партийной организации по увеличению производственных возможностей завода не только для ремонта танков, но и для выпуска народнохозяйственного оборудования. В этих вопросах чувствовалась забота о будущем — о восстановлении Ленинграда как крупного промышленного центра.
Я слушал директоров заводов, секретарей парткомов, и мне казалось, что они отличаются от военных лишь формой одежды. Они, как я понял, тоже разрабатывают свои операции, планируют сроки наступления, атаки. И задачи у них, пожалуй, не менее сложны, чем у нас, военных.
В заключение А. А. Жданов еще раз коснулся вопроса привлечения экипажей для ремонта танков, сказав о том, что это надо делать только в исключительных случаях. Главное сейчас — быстрее подготовить танковые войска к новым боям, организовать повседневную боевую подготовку и наращивать ремонт боевой техники за счет заводов. Этого требует Родина.
На Военном совете пришли к убеждению, что заводы могут восстановить 200 танков. И не за два месяца, а за две-три недели. Этот вывод вытекал из докладов директоров заводов.
Где-то в середине ноября из Москвы поступило указание подготовить и доложить предложения по расширению базы полевых средств эвакуации и ремонта. Цель его была ясна — продумать техническое обеспечение бронетанковых войск в условиях крупного наступления, когда Ленинград останется в глубоком тылу, а фронт получит новые танковые соединения. Иными словами — полевой ремонт в больших масштабах. Для этого надо было разработать предложения по созданию полевых подвижных ремонтных заводов и баз.
С докладом по этому вопросу в Москву выехал заместитель командующего БТ и MB фронта инженер-полковник Н. Н. Шестаков. Меня оп взял помощником.
Ехали поездом по новой дороге, через Шлиссельбург. Москва приняла хорошо. Н. Н. Шестаков многих знал. С одними он вместе учился, с другими встречался по службе. Уже на второй день был назначен прием у маршала бронетанковых войск Я. Н. Федоренко. [156]
Меня охватила, прямо скажу, робость. Маршал представлялся мне огромным, хмурым и твердым, как броня, было как-то страшновато даже попасть ему на глаза. Портфель, который я нес, показался вдруг очень тяжелым. Как только открылась вторая дверь в кабинет, сразу послышался голос:
— Пожалуйста, Николай Николаевич, рад вас видеть. Рад, очень рад. Ну, как добрались? Как приняли здесь? Садитесь, пожалуйста.
Я переступил порог и замер.
— А это капитан ваш? — сделав кивок в мою сторону, спросил маршал и, подавая мне руку, сказал: — Здравствуйте, здравствуйте. Садитесь. Рассаживайтесь, товарищи.
Все сели за большой стол. Николай Николаевич Шестаков начал обстоятельно и по памяти докладывать, сколько имеется исправных танков, сколько в ремонте, сколько готовых к такому-то сроку, какие потери предполагаются до конца года, сколько имеется моторов и других агрегатов в запасе, сколько их требуется. В заключение он изложил наши предложения и просьбу штаба фронта оказать помощь в формировании полевых ремонтных заводов и баз.
Обращаясь к начальнику Главного управления ремонта генералу А. А. Сосенкову, маршал спросил:
— Как, Александр Алексеевич, утвердим эти предложения? Ничего не изменилось после того, как вы мне доложили вчера и сейчас докладывает Николай Николаевич?
— Да, товарищ маршал, — ответил Сосенков. — С Николаем Николаевичем мы уточнили их расчеты. Можно согласиться с тем, что на первом этапе надо рассчитывать в основном на специалистов и ремонтные средства заводов Ленинграда, которые можно использовать для формирования баз. Что касается второго этапа, то, как вы решили, товарищ маршал, мы дополнительно изучим наши возможности и доложим в конце недели...
— Хорошо, — подвел итог маршал. — Так и решим. Вы можете, Николай Николаевич, остаться и завершить эту работу.
Николай Николаевич поблагодарил маршала и попросил разрешения выехать обратно в Ленинград, чтобы доложить командующему бронетанковыми войсками фронта о принятом решении и начать выполнять поставленную [157] задачу, а к концу недели возвратиться. Он также сказал, что может оставить капитана Голушко, который полностью в курсе дела.
— Хорошо, так и порешим, — ответил маршал. Он встал и попрощался с нами, пожелав счастливого пути и успехов.
После проводов Николая Николаевича Шестакова в моем распоряжении осталось больше половины дня. И я решил посмотреть Москву, походить хотя бы по улицам, прилегающим к центру столицы.
К вечеру, вконец уставший, я задержался у входа в Спасские ворота. Слышал, что по вечерам И. В. Сталин здесь проезжает, вот и надеялся увидеть его. Час простоял, но так никого и не увидел. Какие-то машины выезжали из ворот Кремля, какие-то въезжали. Может быть, и он проезжал...
Утром следующего дня в управлении мне сообщили, что придется подождать три-четыре дня, пока не разработают необходимые документы.
Я связался по телефону с инженер-полковником Шестаковым, доложил обстановку. Он выслушал и сообщил, что на мое имя прибыло письмо от родственников. Николай Николаевич, как и мои товарищи, знал, что я со дня на день ждал вестей из родных мест — Киев, Житомир уже были освобождены.
Я попросил распечатать письмо и прочитать. Писала сестра. Она кратко сообщила о судьбе родных. Не знаю, правильно ли я поступил, но тут же по телефону обратился к Шестакову с просьбой, если это возможно, разрешить мне уехать на эти три-четыре дня домой. Он ответил, что через час-полтора позвонит и сообщит решение генерала Баранова.
Случилось так, что мне разрешили съездить домой. Уже через два часа я получил командировочное предписание за подписью генерала А. А. Сосенкова и выехал на Украину, домой, где не был три года. Ведь после окончания Киевского, танкового училища в июне 1941 года мне так и не довелось побывать в отпуске.
Только через двое суток я добрался до Киева. Здесь узнал, что на Коростень, куда надо было мне ехать, пассажирские поезда пока не ходят.
? 157
Недалеко от вокзала располагалось мое бывшее училище, и я пошел к нему, рассчитывая встретить знакомых. Я зашел в проходную, представил документы и попросил разрешения пройти в свою восьмую роту, в которой обучался.
Оказывается, командирами учебных взводов этой роты были наши бывшие курсанты: помкомвзвода В. П. Фомин и старшина А. М. Кривой. Теперь оба они были старшие техники-лейтенанты. Встреча была радостной и трогательной. Они кое-что рассказали о товарищах выпускниках: А. Д. Мусиенко, С. А. Баеве, Ф. М. Музыке, П. Н. Ананко. На фронт ушли начальник училища генерал-майор Л. М. Горикер, его заместитель полковник Ф. Н. Раевский, командир батальона майор А. В. Шевелев, наши командиры учебных взводов лейтенанты Ф. И. Цветков, И. А. Чернявский и многие другие.
Фомин и Кривой откровенно завидовали мне, очень хотели попасть на фронт. Потом я узнал, что и Фомину, и Кривому удалось все-таки попасть на фронт.
В училище мне посоветовали выйти на шоссе Киев — Житомир и ждать попутной машины. И действительно, на контрольно-пропускном пункте мне удалось сесть на грузовик, который направлялся через Житомир, Коростень в Народичи, то есть прямо ко мне домой. Это была счастливая случайность. К вечеру я буквально подъехал к порогу дома. Мать, увидев меня, только вскрикнула: «Божечки ты мий, та ты дивись, с того свиту явився» — ж... потеряла сознание. Сестры растерялись: не то со мной здороваться, не то маме помощь оказывать. Но мать тут же очнулась, улыбнулась, обняла меня и расплакалась от неожиданной радости.
Дома я был всего один день. От старшей сестры Ольги узнал, что отец погиб всего неделю назад под Тернополем. Ни матери, ни младшим сестрам об этом она не говорила, сказала, что получено из военкомата сообщение о том, что отец пропал без вести. И сестра, и я успокаивали мать, говорили, что расстраиваться пока не следует — на фронте всякое бывает.
Лишь через несколько лет мать призналась, что она знала о гибели отца, но молчала, потому что не хотела расстраивать меня. Получилось так, что я мать успокаивал, а она меня жалела, говорила, что я много и так пережил. Она с сестрами, пожалуй, пережила не меньше, [159] а может быть, и больше меня. Но мать есть мать. Ее сердце всегда бережет прежде всего детей.
Позже я выяснил некоторые подробности об отце. Он сумел бежать из поезда, в котором его везли вместе с военнопленными из-под Ярцева, и добрался до дому. Его, видимо, кто-то из предателей заметил, и вскоре в дом ворвались фашисты. В присутствии матери и сестер Ольги, Анны и младшей одиннадцатилетней Марии был объявлен приговор о расстреле отца за бегство и содействие партизанам. Однако отцу было суждено еще жить.
Мать рассказывала, что один из фашистов, увидев на столе еду, потребовал принести еще чего-нибудь.
Мать воспользовалась этим случаем и вышла в кладовую. Там она открыла окно, которое выходило в огород, и вернулась с картофелем.
Отец стоял у печки. Она подошла к нему, загородила спиной и прошептала: «Окно в кладовой...» Отец тут же выскочил в коридор и через окно в кладовой махнул в огород.
Вслед за ним кинулись фашисты. Однако они выбежали через открытую входную дверь на улицу. Этой задержки отцу было достаточно, чтобы огородами добежать до леса и скрыться от погони.
Воспользовавшись суматохой, скрылись и мать с сестрами. Несколько дней они жили в другой деревне. Домой вернулись тогда, когда фашисты бежали: наши войска овладели Коростенем. Об отце долго не было ничего известно. Лишь позже узнали, что он снова был в рядах Советской Армии и погиб в бою за освобождение села Башковцы Тернопольской области. Там он и похоронен в братской могиле.