Первые бои, первые победы

Шумела теплыми ветрами да разномастной листвой осень 1940 года. Ее дыхание особенно ощущалось за чертой города, в подмосковных лесах, куда мы, слушатели авиационного отделения Высшей школы штабной службы при Военной академии имени М. В. Фрунзе, изредка выезжали отдохнуть. Красота здесь была необыкновенная. Невольно вспоминались стихи А. С. Пушкина:

В один из тех дней учеба наша завершилась, и я, в то время старший: лейтенант, направился в штаб ВВС за назначением. Волновался. Куда-то направят? У военного человека, разумеется, выбора нет: куда пошлют, там и продолжу свою службу.

До поступления в Высшую школу я служил в бомбардировочной авиации, летал на ТБ-3 и ДБ-Зф. Надеялся, что снова вернусь в один из полков бомбардировщиков, где все понятно и близко. И каково же было мое разочарование, когда мне предложили отправиться в 168-й истребительный авиаполк, который находился на юге Украины, на должность заместителя начальника штаба по оперативной части. Поначалу, признаться, это здорово расстроило меня, но потом я поразмыслил немного, успокоился. [8] В тот же день, уложив свои вещи, собрался в дорогу и отправился к месту назначения.

Так началась моя служба в истребительном авиаполку. По существу этот полк находился в стадии формирования. Начальника штаба полка не было, как заместитель, я стал исполнять его обязанности и строить работу так, чтобы уже в ближайшее время в эскадрильях началась планомерная учебно-боевая подготовка всех авиаторов — и летного и технического состава.

Командир полка также еще не прибыл, и мы, принимая пополнение и намечая планы работы, ждали его со дня на день.

Однажды я зашел к начальнику штаба дивизии, чтобы доложить о положении дел в полку, выяснить кое-какие вопросы. В кабинете находился статный, подтянутый майор.

— Знакомьтесь, — сказал начштаба дивизии. — Это ваш командир полка Ярославцев, Семен Дмитриевич. Желаю вам полного взаимопонимания и слаженной работы.

Майор Ярославцев понравился мне с первой встречи. Умный, рассудительный, дотошный человек, он в полной мере обладал теми качествами, которые так необходимы командиру полка. Сложную авиационную технику он знал в совершенстве и в воздухе владел ею виртуозно. Когда он, пилотируя истребитель, выполнял фигуры сложного пилотажа, летчики восторженно говорили:

— Это истинное мастерство!

На вооружении полка находились И-16 — самолеты, которые уважительно называли «ишачками». Это был истребитель с мощным стрелковым вооружением. Он имел две пушки, два скорострельных пулемета, мог брать две 100-килограммовые бомбы. Установленный на нем двигатель М-62 позволял развивать скорость до 462 км/час. И-16 обладал исключительными возможностями при горизонтальных маневрах, и в первых боях с врагом это давало нашим летчикам возможность наносить врагу ощутимые потери на земле и в воздухе.

Однако вернусь к делам полковым.

Вскоре меня утвердили в должности начальника штаба полка. Скажу откровенно: сложная это, кропотливая работа. Начальник штаба за все в ответе — за боевую выучку, готовность и дисциплину подчиненных, за состояние учета личного состава, вооружения и боевой техники. Он организует своевременную и четкую разработку и передачу приказов командира полка, руководит боевой и политической [9] подготовкой подчиненных, осуществляет контроль за внутренней службой воинов. Он же ответствен за правильное хранение и содержание Знамени полка, которое является символом воинской чести, доблести и славы.

Разных штабных дел подчас накапливалось столько, что справиться с ними одному было не под силу. Особые трудности я испытывал при разработке программ боевой подготовки летчиков, техников и механиков. В этом деле верными моими помощниками и надежной опорой стали лейтенант И. Г. Жирнов и воентехник 2-го ранга М. Г. Кузнецов. Совместно мы в деталях продумывали и общими усилиями разрабатывали программы, на каждый день составляли расписание занятий. И понимавший толк в штабной службе майор Ярославцев не однажды с одобрением отзывался о нашей работе.

С начала 1941 года плановая учебно-боевая подготовка в полку шла уже полным ходом. Летчики усердно овладевали способами боевого применения истребителя — вели воздушные бои, совершенствовали огневую и тактическую подготовку. В планы их подготовки включались и бомбометание, и стрельбы по наземным целям. В полную силу приходилось трудиться техникам, механикам и мотористам. От них во многом зависела выучка летчиков. И потому внимание к теоретической подготовке и совершенствованию навыков техсостава не ослаблялось ни на один день.

Время было тревожное. Немецко-фашистские войска порабощали одну страну Западной Европы за другой. Неспокойно было и у западных границ Советского Союза. Самолеты фашистских «люфтваффе» часто нарушали наши воздушные рубежи. Это настораживало, заставляло со всей ответственностью овладевать боевой авиационной техникой и ее вооружением.

Летчики рвались в небо. Но зима оказалась неблагоприятной. Частые оттепели и туманы сменялись дождями или валившим целыми днями мокрым снегом. Сложные метеорологические условия ограничивали полеты, и наши планы боевой учебы не всегда выполнялись. Это отрицательно сказывалось на подготовке воздушных бойцов, их настроении. Вместо полетов занимались теорией.

Не принесла нам особых радостей и ранняя весна. В период распутицы можно было летать с аэродромов, где имелась взлетно-посадочная полоса с искусственным покрытием. Такой полосы у нас не было, и полеты то и дело [10] приходилось переносить, терпеливо ждать, пока установится погода, подсохнет земля.

Майор Ярославцев, штаб полка не могли бездействовать. Мы добивались своего. И 5 мая по приказанию штаба ВВС Одесского военного округа перелетели на аэродром у станции Колосовка, а на следующий день, наверстывая упущенное, приступили к полетам. Они проводились потом в две смены. С утра и до вечера на аэродроме шумели моторы. Одни истребители поднимались в небо, другие приземлялись. Пока на земле шла подготовка самолетов, летчики проводили разбор вылета, затем снова садились в кабины истребителей, снова проводили учебные бои, стрельбы и полеты по маршруту в самой разнообразной обстановке. Несмотря на столь интенсивную летную работу, на то напряжение, с которым трудились наши наземные специалисты, у нас не было ни единой серьезной аварии, ни одного ЧП. Никто не жаловался и на усталость. Напротив, люди видели плоды своего труда, и это придавало им новые силы.

На аэродром прибыл полковник Д. П. Галунов, командир 21-й смешанной авиадивизии, в состав которой вошел полк. Он остался особенно доволен тем, что программа летной подготовки выполнялась успешно. Во время беседы с руководящим составом полка он сообщил приятную новость: нам предстояло переучиться на новую, более совершенную авиационную технику — овладеть истребителем МиГ-3. Летно-технические данные этого поступавшего в серийное производство истребителя нам были известны. И люди восприняли весть о переучивании с удовлетворением. Кому же из воздушных бойцов не хотелось летать на таком замечательном истребителе! Его скорость — 640 км/час. Маневренные возможности — высокие. Не случайно за создание этого самолета талантливый конструктор Л. И. Микоян был удостоен Государственной премии.

— Когда мы получим «миги»? — спросил Ярославцев комдива.

— В конце июля — начале августа. Готовьтесь!

И мы готовились со всем усердием. Международная обстановка к этому времени заметно осложнилась. Пламя войны, развязанной Гитлером при содействии и покровительстве империалистических держав, разгоралось все сильнее. Из газет и журналов, из радиопередач мы постоянно узнавали, как шествовали по странам Европы фашистские поработители. Это не могло [11] не тревожить. «Что-то будет дальше? — размышлял я. — Неужто Германия разорвет договор о ненападении?» Я понимал, если это случится, война с гитлеровцами будет нешуточная. Для того и необходимо было делать все возможное, чтобы в любое время быть готовыми к отражению удара агрессора.

20 мая меня вызвали в штаб дивизии для уточнения плана подъема полка по боевой тревоге. Те изменения и дополнения, которые были внесены в план, заметно сокращали сроки приведения эскадрилий в боевую готовность. Этим планом предусматривался также перелет на аэродром, расположенный ближе к государственной границе СССР.

Через три недели я снова отправился в Одессу, на этот раз в штаб ВВС округа, где собрались начальники штабов всех авиационных частей и соединений. Мы получили указания по уточнению наших планов, по поддержанию эскадрилий в постоянной боевой готовности и сокращению отпусков, а также поездок личного состава за пределы гарнизона. Все это связывалось с неспокойной обстановкой у наших западных рубежей.

О всех указаниях, о том, что говорили на этом совещании, я сразу же по возвращении в полк доложил майору Ярославцеву. Семен Дмитриевич надолго задумался. Видно было: озадачили, очень озадачили его указания сверху.

— Принимайтесь за дело, капитан! — приказал он.

Прибыл заместитель командира полка по политчасти полковой комиссар Ф. Н. Кондаленко, и Ярославцев обоим нам дал несколько добрых советов, подсказал, как быстрее и полнее реализовать указания штаба ВВС нашего округа. Особенно его волновали вопросы боевой подготовки летчиков. На них, по его убеждению, должна быть нацелена вся партийно-политическая работа в полку. В то же время он предлагал не изматывать людей, создать все условия для организации отдыха.

Мы находились в лагере уже более месяца. Напряженный ритм летной подготовки стал для нас привычным. К концу недели люди уставали. Все ждали выходного, чтобы набраться сил, посмотреть новый фильм, побывать на стадионе, принять участие в соревнованиях по легкой атлетике, гимнастике или спортивным играм. Ни один предвыходной и выходной не обходился у нас без таких мероприятий. [12]

Был тихий субботний день 21 июня. Полеты на аэродроме завершились еще до обеда. Техники и механики привели свои И-16 в боевую готовность и направились в лагерь, к своим палаткам. Все настраивались на отдых. Политработники и комсомольские активисты запланировали на субботу и воскресенье немало разнообразных — на все вкусы — мероприятий.

Многие воины-авиаторы переоделись в спортивную форму и зашагали к стадиону — открытому полю с воротами и разметкой для игры в футбол. Соперники приехали сильные, из самой Одессы, и нам хотелось, чтобы наша команда одержала над ними победу.

Поболеть за своих футболистов пришли не только авиаторы полка и батальона аэродромного обслуживания, но и их семьи. Матч получился на редкость боевым. Футболисты полка играли изобретательно, и, когда открыли счет, над стадионом долго не смолкали возгласы одобрения. Закрепить этот успех, к сожалению, не удалось. Соперники отквитали гол, и встреча завершилась вничью.

В тот же субботний день состоялся концерт полковой художественной самодеятельности. Бурными аплодисментами зрители проводили со сцены двух особенно одаренных самодеятельных артистов старших техников эскадрилий Павла Семенова и Виталия Эльсона. Сначала они спели сатирические куплеты на злобу дня, затем в шуточной манере исполнили «Лезгинку». И куплеты, и танец развеселили людей, и они, аплодируя, смеялись от души. Больше всего, однако, авиаторам понравилось выступление молодого летчика младшего лейтенанта Василия Серегина. Он спел, аккомпанируя себе на гармошке, популярную в то время песенку «Татьяна».

Наступило время отбоя, но авиаторы никак не могли угомониться. Все находились под впечатлением футбольного матча и концерта участников художественной самодеятельности. Говорили, что-то доказывали один другому, спорили. И дежурный по лагерю вынужден был со всей строгостью повторить команду «Отбой!». Лишь после этого люди угомонились, уснули. Не знали они, даже предположить не могли, что ровно через четыре часа загремят залпы тысяч вражеских орудий, а фашистские «юнкерсы» и «хейнкели» обрушат многотонный бомбовый груз на аэродромы и железнодорожные узлы, на укрепления и районы дислокации наших войск, располагавшихся в приграничной зоне. Разорвав договор о ненападении, враг внезапно, без объявления войны напал на нашу страну. [13]

В то время я вместе с семьей жил в доме неподалеку от лагеря. Сквозь сон услышал вой, но проснуться никак не мог.

— Вставай же, Федя. Слышишь, сирена гудит? Вставай! — тронула меня за плечо жена — Мария Савельевна.

Я вскочил с постели. Сон слетел в мгновение ока. И сразу же заработала мысль: «Что там стряслось? Почему воет сирена? Учебная тревога? Но ведь командир полка накануне не обмолвился об этом ни единым словом».

Подбежал к телефону, связался с дежурным по лагерю.

— Объявлена боевая тревога! — доложил тот.

— Кто объявил? Откуда поступил сигнал?

— Из штаба дивизии.

Я взглянул на будильник. Было 4 часа 15 минут. Времени на одевание затратил совсем немного.

— Что там в лагере? — взволнованно спросила жена.

— Объявлена тревога.

Когда я прибыл в штаб, майор С. Д. Ярославцев был уже там.

— Проводная связь со штабом дивизии прервана, — сообщил Семен Дмитриевич. — Сигнал тревоги поступил по радио.

— Чем это вызвано?

— Вероятно, боевую готовность полка решили проверить. Думаю, что вот-вот прилетят проверяющие. Обратите внимание на сроки выполнения мероприятий по тревоге.

Личный состав полка находился в полном сборе. Командиры эскадрилий, начальники служб и командир части аэродромного обеспечения прибыли в штаб полка. Майор Ярославцев сказал им, что тревога объявлена по сигналу штаба дивизии, вероятно, с целью проверки боевой готовности. В этой связи нам следовало в строго установленные сроки полностью выполнить все мероприятия по плану подъема полка. Отдав эти указания, Семен Дмитриевич приказал мне напомнить командирам и начальникам наши основные задачи, и я сказал:

— Полк должен быть приведен в боевую готовность в течение часа. За этот срок мы должны рассредоточить технику, надежно замаскировать ее и подготовить к боевому вылету. Первой эскадрилье заступить на боевое дежурство двумя звеньями в готовности номер один и тремя в готовности номер два. Остальным эскадрильям быть в готовности номер три. В районах рассредоточения самолетов [14] в каждом звене отрыть щели для укрытия личного состава, в эскадрильях выставить наблюдателей за воздухом. Начальнику связи обеспечить телефонную связь с КП эскадрилий. Старшему инженеру полка и командиру части аэродромного обеспечения подготовить к выезду на новый аэродром передовую команду и комендатуру, подготовить также имущество к погрузке на машины. Сигнал на вылет дежурного звена — зеленая ракета. Запрещение вылета — красная ракета. У меня все, товарищ майор! Командир полка спросил собравшихся:

— Вопросы есть? Нет. В таком случае действуйте. И как можно энергичнее!

Подготовка к вылету на стоянках эскадрилий шла полным ходом. Техники и механики опробовали моторы истребителей. Оружейники заряжали пушки и пулеметы. На местах рассредоточения звеньев авиаторы отрывали щели. Не всюду и не все здесь делалось так, как требовалось. Пришлось кое-кого предупредить, кое-кому подсказать, какие должны быть щели.

— Кому они нужны, эти щели, да еще с изломами? — роптал один из механиков, орудуя большой саперной лопатой. — Все равно к вечеру закапывать их придется. Ну и работенку подкинули нам на выходной, чтобы служба медом не казалась!

В начале шестого один из моих подчиненных доложил мне о том, что получен из штаба дивизии документ, в котором нам предписывается выполнить все мероприятия по боевой тревоге и быть в готовности к отражению возможного налета вражеской авиации. При этом обращалось внимание на то, чтобы наши истребители не нарушали воздушные рубежи, не открывали огня первыми.

Это был серьезный документ, но особой ясности в обстановку он не внес. А проводная связь с Одессой по-прежнему не работала. Что случилось с ней — никто ничего не знал.

— Может быть, мне в штаб дивизии самому на У-два слетать? — обратился я к Ярославцеву.

Командир полка думал недолго:

— Слетаем вдвоем. Но не на У-два. На УТИ-четыре пойдем. Быстрее обернемся!

Сели в кабины учебно-тренировочного истребителя, взлетели и взяли курс на Одессу.

Еще при подходе к городу мы увидели шесть или семь очагов пожара на улицах, и предчувствие большой беды невольно закралось в сердце. Обратили мы внимание и на [15] то, как с аэродрома, на взлетно-посадочной полосе которого мы собирались приземлиться, в небо поднимались истребители. С посадкой пришлось подождать.

Наконец полоса освободилась, и мы сели. Майор Ярославцев подрулил УТИ-4 к стоянке. Нас встретил невысокого роста техник в комбинезоне и с отверткой в руке.

— Что здесь происходит? — спросил его командир полка.

Тот удивленно шевельнул бровью, ответил:

— Как это — что? Война!

— Война?! — вырвалось у Ярославцева.

— Да, самая настоящая. Наши истребители ушли налет фашистских бомбардировщиков отражать. Где-то на подступах к городу «юнкерсы» появились.

Эта весть ошеломила нас. «Может, техник что-то напутал? — шевельнулась мысль. — Может, просто провокация, конфликт, который скоро уладится?»

В это время со стороны порта донеслась артиллерийская стрельба. В воздухе появились дымные шапки. Это рвались снаряды зенитчиков. Потом показались «юнкерсы». Забухали тяжелые разрывы. Фашистские бомбардировщики наносили очередной удар по городу и порту. Забушевали новые очаги пожаров.

В небе шел бой. Наши истребители под разными ракурсами атаковали вражеских бомберов. Один «юнкерс» загорелся и ушел, разматывая дымную борозду, в сторону моря.

Вскоре фашисты повернули на запад, бой окончился. Мы подошли к командиру дивизии. Выслушав нас, он распорядился:

— Действуйте по плану подъема полка по боевой тревоге. Прикрывайте указанные в нем наземные объекты.

— Согласно этому плану мы должны перелететь поближе к государственной границе, но аэродром в нем не указан. Проводной связи с вами нет, и мы по существу бездействуем, — доложил Ярославцев.

Этот доклад произвел впечатление.

— В такой обстановке никто не должен бездействовать! — заговорил полковник Д. П. Галунов. — Вам необходимо перелететь поэскадрильно на следующие аэродромы. — Комдив назвал населенные пункты. — Штаб полка и одна эскадрилья пусть остаются в Колосовке. Для перевозки техсостава пришлем транспортные самолеты. Главные задачи вам известны. А сейчас возвращайтесь в полк. [16]

Здесь же находился и заместитель комдива по политчасти.

— Сегодня в двенадцать часов по радио будет передано правительственное сообщение, — предупредил он. — Постарайтесь организовать прослушивание.

Мы поспешили на аэродром.

Тревожная весть о войне острой болью отозвалась в сердцах людей. Каждый из нас понимал, какая смертельная угроза нависла над нашей страной. Слушая по радио В. М. Молотова, выступавшего с заявлением Советского правительства, мы настраивались на борьбу, были полны решимости обуздать зарвавшегося противника. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Эти слова стали для воинов-авиаторов, как и для всех советских людей, боевым девизом, призывом к борьбе против агрессора.

Вечером отправляли из гарнизона наши семьи. На маленькой железнодорожной станции все выглядело необычно: и это затемнение, и тревожная тишина на перроне.

Простился с женой и четырехлетним сыном Женей.

Все мы в тот поздний вечер расставались с семьями так, будто уже в ближайшее время снова собираемся встретиться. Однако до встречи оказалось далеко, очень далеко — целых 1418 невероятно трудных военных дней.

23 июня мы перебазировали по одной эскадрилье на аэродромы Кулевча, Аккерман и Тирасполь, где они должны были получить боевые задачи из штаба 21-й авиационной дивизии. 1-я эскадрилья и штаб полка остались в Колосовке. Рассредоточение эскадрилий на удаление 120–250 километров от штаба лишало нас возможности управлять ими. Не было для этого ни сил, ни средств.

— Как же нам быть? — озадаченно спросил командир.

— Видимо, эскадрильям придется действовать самостоятельно, — ответил я. — Но мы должны слетать к ним, помочь организовать боевые действия.

— Согласен. Завтра на рассвете я полечу в Аккерман, вы, начальник штаба, — в Кулевчу, а вы, комиссар, — обратился майор к Ф. Н. Кондаленко, — в Тирасполь. Задача одна — помочь командирам эскадрилий организовать ведение боевых действий.

Начальнику связи С. И. Осипову командир приказал добиться через штаб дивизии, чтобы связь с эскадрильями была установлена.

Вспоминая теперь об этом, должен сказать, что в первые дни войны из-за отсутствия опыта мы действовали [17] иногда далеко не лучшим образом. Рассредоточение эскадрилий на большом удалении от штаба полка не могло нас усилить, тем более что и связь-то отсутствовала. Оповещение о противнике и наведение на него истребителей оставались далеко не удовлетворительными. Перехват вражеских бомбардировщиков производился в основном «по-зрячему». Сказывалось отсутствие опыта в организации боя. В этом отношении враг превосходил нас. Тем не менее наши летчики-истребители дрались с ним отважно, самоотверженно. Уже в первых поединках в небе им удалось сбить с гитлеровских асов спесь, и фашисты очень скоро почувствовали силу наших воздушных бойцов, особенно в лобовых атаках...

Шел третий день войны. Стало известно, что курсом на Одессу шли вражеские бомбардировщики. Заместитель командира 3-й эскадрильи капитан Г. К. Плясунов вылетел с аэродрома Аккерман ведущим звена навстречу врагу.

Радиосвязи с истребителями не было, и мы, волнуясь, с тревогой ждали их возвращения. Но вот над горизонтом показались едва видимые точки. Приближаясь, они росли в размерах, и вскоре уже все увидели тройку наших «ишачков». Зашли на посадку, сели. Их встречали летчики, техники, механики. Всем нам было интересно знать, каким оказался для них первый боевой вылет.

Прибыв на КП эскадрильи, Плясунов коротко доложил командиру полка о том, что в одной из атак ему удалось сбить Ю-88, еще два бомбардировщика уничтожили летчики звена. Авиаторы восторженно смотрели на героев первого боя.

— Расскажите подробнее, как это было, — обратился майор Ярославцев к командиру звена. — Поделитесь опытом.

И капитан Плясунов начал свой рассказ:

— Сразу после взлета мы легли на заданный курс. Вскоре увидели самолеты врага. Это были «юнкерсы». Их оказалось шесть, и шли они без прикрытия истребителей. Я решил атаковать ведущее звено сверху. Воздушные стрелки фашистов открыли по нашим истребителям огонь. Мы ударили по ним из пушек и пулеметов. Стреляли неточно. Досадно стало. Выполнив боевой разворот, решили атаковать врага снова. Превышение над «юнкерсами» у нас было метров пятьсот. Спикировали, открыли огонь. Сначала били по замыкающему звену, потом уменьшили угол пикирования и хлестнули очередями по ведущим самолетам. [18] Наш огонь заставил замолчать воздушных стрелков. А «юнкерсы» по-прежнему шли своим курсом. «Неужто не остановим их, не собьем?!» — подумал я. В третьей атаке, разогнав скорость, мы вышли под вражеский строй. Я нацелился на ведущего, нажал гашетку. Снаряды разорвали бомбардировщику фюзеляж. Я тут же вывел истребитель из атаки. Сделал это весьма вовремя. В люках «юнкерса» со страшной силой взорвались бомбы. Мой самолет отшвырнуло волной. Ведомые ударили по другому звену. Два самолета загорелись почти одновременно. Строй врага распался. Тройка уцелевших «юнкерсов» сбросила бомбы в море и начала давать деру. Боеприпасов у нас не осталось, и мы не могли преследовать врага. Вот и все, товарищ майор.

Командир полка остался доволен действиями звена:

— Спасибо. Всем объявляю благодарность! — сказал Ярославцев.

Механики подхватили капитана Плясунова, летчиков и начали подбрасывать. В этой победе звена была доля и их труда.

В тот же день штаб полка информировал все эскадрильи о первой победе наших истребителей над фашистскими «юнкерсами».

Уверенно действовали и летчики 2-й эскадрильи. Они прикрывали наших бомбардировщиков, содействовали наземным войскам, которые оборонялись на реке Прут, штурмовали технику и пехоту врага.

24 июня пятерка наших И-16 во главе с Г. И. Титаревым обстреляла колонну пехоты. Враг понес серьезные потери.

Удачным оказался вылет эскадрильи капитана И. Д. Лукъяненко. Огнем с высоты летчики рассеяли конников, многих уничтожили.

Такие удары заставляли врага передвигаться по дорогам осторожнее. Но налеты истребителей продолжались, и фашисты начали совершать переходы в основном по ночам.

Нелегкая задача выпала на долю 4-й эскадрильи. Ее летчики сопровождали «Петляковых», которые бомбили переправы на реке Прут. Враг стянул туда батареи зенитчиков. Летать приходилось сквозь сильный огонь. «Ишачки» нередко возвращались с пробоинами.

С каждым боем мы обретали уверенность, становились сильнее. Мы надеялись, что врагу не удастся оттеснить [19] наши войска дальше. Однако положение на фронтах продолжало ухудшаться.

3 июля мы слушали по радио выступление И. В. Сталина. Оно вселило в сердца летчиков, всех советских людей уверенность в нашей победе. Вся страна поднималась на борьбу против врага.

А Гитлер и его клика на весь мир трубили, что главные силы русских разгромлены, что Советский Союз войну проиграл и скоро-де германская армия будет в Москве.

Рано, очень рано начали ликовать главари фашистского рейха.

В начале июля обстановка на киевском направлении серьезно осложнилась. Фашисты овладели Бердичевом, Новоград-Волынским, Житомиром, вели бои на подступах к Киеву. В полосе обороны Южного фронта враг наступал на северо-восток. Это были напряженные бои.

168-й авиаполк получил из штаба дивизии приказ командующего ВВС Южного фронта генерала П. С. Шелухина срочно перелететь на аэродром у Жмеринки в распоряжение командира 45-й смешанной авиадивизии. Нам предстояло поддерживать наземные войска на правом фланге Южного фронта. Основная сложность перелета по дальнему маршруту заключалась в организации посадки на незнакомом полевом аэродроме. Больше всего мы беспокоились за молодежь.

Командир полка Ярославцев приказал своему заместителю майору Дмитрию Жаркову и мне без промедления вылететь на новый аэродром и подготовиться к приему полка. Мы тотчас же направились к УТИ-4. Произвели расчеты и поняли: если лететь на наиболее экономичном режиме работы двигателя, горючего должно хватить. Не исключено, что посадку придется совершить на предельных остатках топлива.

Около трех часов пополудни мы поднялись в небо. При подходе к Жмеринке увидели взлетно-посадочную полосу.

— Выпускай шасси! — распорядился Жарков.

Я начал вертеть ручку выпуска шасси — они убирались и выпускались вручную — и в этот момент услышал:

— Стой! Убирай шасси. Живее!

— В чем дело? — насторожился я.

— Видишь, фашисты Жмеринку бомбят!

В небе над железнодорожной станцией и в самом деле носились «юнкерсы». Их прикрывали истребители. На борту нашего учебно-тренировочного самолета вооружения не имелось. Какой же смысл лететь дальше? Мы отвернули [20] в сторону, решили пролететь по кругу. Нужно было выждать, пока вся эта армада «юнкерсов» и «мессеров» уйдет на запад. Лишний круг, однако, стал для нас роковым. Топливо кончилось, мотор заглох, и мы, планируя, вынуждены были садиться в поле, не выпуская шасси. Приземлились в пшенице.

— Живой? — послышался голос Жаркова.

— Вроде бы да. Головой немного стукнулся. А хвост у самолета отвалился.

Мы выбрались из кабин. Жарков тоже не обошелся без травмы. Он ударился о приборную доску лицом, повредил нос. Из раны сочилась кровь, и мы ничего лучшего не придумали, как заклеить нос тонкой папиросной бумагой. Главное — остановить кровотечение.

Отошли от самолета, начали размышлять, как быть дальше. Жарков прислушался к едва уловимым шорохам в пшенице, сказал:

— По-моему, к нам кто-то подкрадывается.

Я оглянулся и увидел, как неподалеку шевельнулась пшеница.

— Эй, кто там? Выходи, иначе буду стрелять!

Из пшеницы словно вынырнула ватага ребят. Пятеро из них — они выглядели постарше остальных — были с охотничьими ружьями и малокалиберными винтовками. В руках остальных — косы, вилы, просто дубинки. Подозрительно оглядев нас, один из них, вероятно старший, строго спросил:

— Кто такие? Откуда?

— Не видишь, что ль? Летчики мы! — ответил Жарков.

— Зачем станцию бомбили?

— Ты что, спятил? — возмутился заместитель командира полка и — ко мне: — Видал их? Они за фашистов нас принимают!

— Успокойся, Дима. Эти парни из истребительного отряда, вероятно. Так я говорю, ребята? — В ответ — ни слова. — Вы что, не верите, что мы свои, советские летчики? Вон наш самолет. Мы на вынужденную сели, нужна помощь.

— Отчего же не помочь? — ответил старший. — Давайте вещички. Что там у вас в этих сумках? Донесем!

Мы отдали им парашюты, сняли с самолета бортовые часы и направились в деревню. Она была близко.

— Отдыхайте здесь, в тени под кленом, — распорядился [21] старший и, оставив нас в окружении пареньков, куда-то ушел.

Двое юношей сбегали в соседнюю хату. Минут через пять из нее вышла женщина с полной миской аппетитной клубники и краюхой белого хлеба, предложила нам:

— Угощайтесь, соколики наши дорогие!

— Спасибо, мамаша, — ответил я, и мы с превеликим удовольствием принялись за еду.

Вернулся старший:

— Устроились, вижу, неплохо. Ладно, кушайте. Сейчас машина за вами прикатит.

Примерно через полчаса подъехала полуторка. Из кузова выпрыгнули трое милиционеров. Переговорив с нами, они предложили ехать в Жмеринку, и нам ничего не оставалось, как подчиниться.

У здания милиции люди встречали нас так, будто мы и в самом деле были пленными из экипажа сбитого «юнкерса». Форме нашей не верили: переоделись, дескать! Пытались говорить с нами по-немецки.

Жарков весело рассмеялся, затем поднял сжатую в кулаке руку и выкрикнул:

— Рот фронт, геноссен! Ауфвидерзейн!

— К чему эти шуточки? — пожурил я товарища.

— Уже и пошутить нельзя!

Начальник отделения внимательно изучил наши документы и, выслушав рассказ о том, что с нами произошло, любезно предложил отдохнуть в соседней комнате... под присмотром дежурного. Что ж, отдохнем. В комнате стояли два стареньких дивана. Усталые, мы улеглись и незаметно уснули. Когда же открыли глаза, солнце висело уже над горизонтом. Завтра нам предстояло принимать самолеты. Для этого необходимо было своевременно подготовиться. И мы обратились к начальнику отделения милиции с настоятельным требованием немедленно отправить нас на аэродром. Тот уже давно, видно, выяснил, что никакие мы не враги, освободил из-под стражи, даже машину свою предоставил.

На «точке» нас встретил командир части аэродромного обслуживания, мой однокашник по учебе в Москве, в Высшей школе штабной службы.

В течение вечера и ночи при содействии техсостава нам удалось сделать все необходимое для нормального приема истребителей.

Утром полк благополучно произвел посадку на аэродроме у Носиковки. Около 40 техников и механиков прибыли [22] на транспортных самолетах. Остальные ехали эшелоном по железной дороге. Мы ждали их с нетерпением. Однако прибыли они лишь через 10 суток.

Уже через три-четыре часа после перелета полка перед нами поставили задачу — с утра следующего дня сопровождать «Петляковых» и вести воздушную разведку. Майор Ярославцев обратился к комдиву с просьбой дать полку хотя бы полдня для изучения нового района боевых действий, но тот ответил отказом:

— Нет у нас для этого возможности. Пусть изучают район практически в процессе боевых вылетов.

Комдива можно было понять. В эти напряженные дни дорог был каждый час. Враг теснил наши войска едва ли не по всему фронту. Им требовалась поддержка с воздуха.

На следующий день после посадки на новой «точке» наши истребители трижды поднимались в небо, сопровождали бомбардировщиков, вели воздушные поединки с «мессерами». Ни один наш И-16 сбить гитлеровцам не удалось. Однако трое молодых летчиков, потеряв ориентировку, совершили посадку в поле. Приземлились они на фюзеляж, в итоге три «ишачка» вышли из строя.

Информация о воздушном противнике по-прежнему оставалась неудовлетворительной. И о положении на фронтах мы тоже знали далеко не все. Пользовались в основном теми данными, которые доставляли наши воздушные разведчики.

Спешка, недостаточно четкая организация боевых действий нередко приводили к неоправданному расходованию сил и средств, к потере техники и людей. Именно по этой причине уже на третий день полетов с нового аэродрома одна наша эскадрилья на целую неделю вышла из строя. А случилось это так.

В тот день нам сообщили, что на аэродроме в районе Дарабань скопились вражеские самолеты. Комдив приказал нанести по ним удар эскадрильей И-16, вооруженных 20-миллиметровыми пушками. Для достижения скрытности полета и внезапности удара истребители должны были следовать за самолетом-лидером Пе-2 на малой высоте.

В установленное время этот «Петляков» появился над нашим аэродромом. Для связи истребителей с ним устанавливались визуальные сигналы, поскольку радиостанций на наших «ишачках» не было. Из-за отсутствия аэрофотоснимков наши летчики знали лишь примерное расположение аэродрома Дарабань.

Эскадрилья под командованием В. М. Мазуркевича [23] поднялась в небо и направилась вслед за самолетом-лидером. По маршруту прошли без приключений, но в указанном районе вражеского аэродрома не обнаружили. В поисках его эскадрилья пролетела по большому кругу, но и это ничего не дало.

Экипаж самолета-лидера подал сигнал: «Следуйте за мной. Возвращаемся на свой аэродром!» И Пе-2 ушел курсом на восток. Вслед за ним, раздосадованные неудачей, направились истребители. Чтобы использовать боеприпасы, майор Мазуркевич решил нанести удар по колонне вражеской артиллерии и пехоты на дороге. Подав сигнал ведомым, он перевел «ишачок» в пикирование. Удар оказался точным. Противнику нанесен ощутимый урон.

Пока истребители штурмовали колонну, «Петляков» ушел своим курсом. Мазуркевич собрал эскадрилью и повел ее на восток. Истребители пронеслись над Днестром. Своего аэродрома не нашли. Горючее же было на исходе, и они сели в поле. В результате уцелели лишь два самолета. Шесть получили повреждения, два пришлось списать. Итог, откровенно говоря, печальный. И все это случилось из-за слабой организации, недостаточного знания района полетов.

Между тем боевые вылеты полка продолжались. Как и прежде, наши летчики прикрывали эскадрильи «Петляковых» в их полетах через линию фронта, штурмовали гитлеровцев на переправах через Днестр в районе Стефанешти, в полосе обороны 18-й армии. В воздушных боях с врагом погиб один из лучших летчиков полка Петр Овсянников. Были подбиты истребители П. Я. Головачева, И. С. Ерхова и А. А. Артамонова. Число И-16 в полку заметно уменьшилось.

Для отражения налета авиации врага на аэродром мы держали в готовности к немедленному вылету два звена. За воздухом велось постоянное наблюдение. И все-таки налет двух Ме-110 оказался для нас неожиданным. Они появились в ненастную погоду, при низкой облачности и моросящем дожде. Сбросили бомбы, обстреляли стоянки истребителей. Один механик погиб, двое — ранены. Четыре И-16 оказались с пулевыми и осколочными пробоинами. Потери были не столь уж велики, но обидные. Они учили нас многому.

В середине июля немецко-фашистские «люфтваффе» обрушили особенно мощные удары на висевшие у него на фланге 6-ю и 12-ю армии Юго-Западного и 18-ю армию [24] Южного фронтов. Гитлеровцы стремились окружить и разгромить здесь наши наземные войска.

Стратегическое господство в воздухе в то время было на стороне вражеской авиации. Фашисты летали большими группами «юнкерсов» и «хейнкелей» в сопровождении «мессершмиттов». Мы же из-за недостатка истребителей вынуждены были увеличивать число боевых вылетов. По семь-восемь раз в день поднимались наши летчики в воздух навстречу врагу. Часто две или три пары наших И-16 вели бой против двух, а то и трех десятков вражеских самолетов. Это были трудные, неравные схватки. Однако обстановка требовала сражаться, и наши воздушные бойцы, ежеминутно подвергаясь смертельной опасности, отважно атаковали врага. Они расстраивали боевые порядки фашистских бомбардировщиков, принуждали их сбрасывать бомбовый груз где попало, неприцельно. Не упускали удобного случая нажимать гашетки, когда самолеты гитлеровцев попадали в прицел.

На славу дрались в той обстановке, отражая налеты больших групп назойливых «юнкерсов» на рубеже обороны 18-й армии, комэск Иван Лукъяненко, комиссары эскадрилий Константин Пильщиков, Евгений Куликов, Петр Рогожкин и Николай Захаров, заместители командиров эскадрилий и командиры звеньев Григорий Титарев, Георгий Плясунов и Алексей Бочков, летчики Павел Головачев, Алексей Артамонов, Павел Пронюшкин, Александр Павлов, Евгений Серебряков, Иван Астахов, Николай Селезнев и Петр Шурмин. Все они в те жаркие июльские дни сорок первого несли основную тяжесть боевой работы в нашем полку.

12 июля тройка наших И-16 сопровождала уходившего через линию фронта разведчика-»петлякова». Ведущим шел К. А. Пильщиков. Экипаж Пе-2 уверенно справился со своей задачей. Выполнив разворот, он подал истребителям сигнал: «Возвращаемся на свой аэродром!» Оглядывая небо, Пильщиков увидел четверку вражеских «фиатов», а за ними — четверку «мессершмиттов».

Горючее в баках наших «ишачков» было на исходе. Однако «Петлякова» нужно было непременно защитить. Ведь на борту у него важные разведданные. Оценив обстановку, летчик-комиссар решил отвлечь внимание истребителей врага от Пе-2, атаковать их в лоб. Сразу же после доворота вправо Пильщиков направил И-16 навстречу гитлеровцам. Сближение шло стремительно. Фашисты ударили очередями из пушек и пулеметов. Сверкающие [25] трассы проносились мимо. «Нет, мы с курса не свернем!» — твердо решил комиссар.

Наши летчики открыли по врагу ответный пулеметно-пушечный огонь. И когда до «фиатов» оставалось около полутораста метров, те свечой рванулись вверх. Константин Пильщиков и Петр Шурмин ждали этого момента. Увидев в прицеле желтые фюзеляжи вражеских истребителей, они почти в упор выпустили в них короткие пушечные очереди. Два «фиата» рухнули на землю.

Однако и наши самолеты получили повреждения. На машине Пильщикова был, вероятно, перебит маслопровод, и мотор заработал с перебоями. Еще хуже дело обстояло на истребителе Шурмина: за ним тянулся дымный след. Это опасно. Кому же не известно: дыма без огня не бывает. Тем не менее ни один из наших летчиков не отвернул в сторону, не вышел из боя. Все трое шли теперь в лобовую на «мессеров». И гитлеровцы дрогнули. Уклоняясь от атаки, они начали отворот. Здесь-то Николай Задорожный и выпустил в одного из врагов пушечную очередь. Она оказалась точной. «Мессер» свалился на крыло и, потеряв управление, пошел книзу.

Тройка наших смельчаков, пикируя, на большой скорости достигла малой высоты. Из мотора дымившего «ишачка» Петра Шурмина вырвалось, затрепетало в потоках воздуха буйное пламя. Самолет неожиданно взорвался, летчик погиб.

В машине Константина Пильщикова заклинило мотор, и он вовремя ушел на вынужденную посадку. Николай Задорожный вернулся на аэродром и рассказал нам обо всем случившемся.

К. А. Пильщиков приземлился где-то в районе наших отступавших артиллерийских частей. Через три дня он вернулся в полк.

15 июля из штаба 45-й смешанной авиадивизии поступило приказание, чтобы наши истребители срочно нанесли штурмовой удар по вражеским моторизованным частям и коннице, прорвавшимся через линию фронта и двигавшимся в направлении Шаргорода. Для выполнения этой задачи нам удалось собрать всего семь И-16. Остальные находились за линией фронта.

Командиром группы назначили младшего лейтенанта Г. И. Титарева, который особенно отличился в предыдущих полетах во время штурмовых ударов по колоннам врага.

Истребители вышли в заданный район. У большого [26] пруда на водопое увидели скопление фашистской конницы. Десятки полевых орудий на прицепах машин располагались неподалеку от дороги в тени под ветвистыми вербами.

Первый удар наши И-16 нанесли из пушек и пулеметов в развернутом строю. Паника в стане врага поднялась невообразимая. На земле, будто в большом котле, забурлило и смешалось все. По самолетам никто не стрелял.

Ведущий быстро перестроил группу истребителей в боевой порядок «круг», и все они почти в течение получаса били короткими прицельными очередями по беспорядочно метавшимся в поисках укрытия фашистам. Однако укрыться им было негде. Обработали летчики и машины. Вели огонь по врагу до тех пор, пока боекомплекты снарядов и патронов не были израсходованы.

На другой день в штаб полка поступили данные. Группа истребителей младшего лейтенанта Титарева причинила гитлеровцам серьезный урон. Ей удалось поджечь 12 машин и повредить 6 орудий. На поле у пруда были уничтожены свыше 150 конников и артиллеристов. Движение противника застопорилось. Тем временем наши стрелковые подразделения подоспели к месту боя и обратили остатки вражеских сил в бегство.

Командующий 18-й армией по достоинству оценил этот штурмовой удар летчиков-истребителей. Все они были поощрены.

С той поры наши «ишачки» все чаще стали привлекаться для выполнения подобных заданий. Всякий раз, когда наземным войскам было особенно трудно, истребители полка появлялись над целью, оказывая им посильную помощь. Все это заметно содействовало укреплению дружбы между авиаторами и пехотинцами.

Основные события во второй половине июля и начале августа развернулись на киевском, первомайском и одесском направлениях. Немецко-фашистское командование стремилось сломить сопротивление советских войск любой ценой. Враг начал наступление. Разгорелись ожесточенные бои за Киев. Сдерживая натиск превосходящих сил гитлеровской армии, наши поредевшие в боях полки отходили на юго-восток и частично на юг.

В тот трудный период 168-й истребительный авиаполк, действуя в составе 45-й авиадивизии, выполнял боевые задания на правом фланге Южного фронта, в полосе обороны 6, 12 и 18-й армий. Летать приходилось в чрезвычайно сложной обстановке. Прикрывая отход наших наземных [27] войск, воздушные бойцы сражались с противником с предельным напряжением сил. К тому же через каждые один-два дня нам приходилось перелетать на новые аэродромы. Угроза прорыва фронта и возможного внезапного выхода танковых и моторизованных частей на нашу «точку» требовала от нас быть в постоянной готовности к вылету и переезду на новый, заранее подготовленный аэродром.

Люди сутками не уходили со стоянок. В ночное время они спали на самолетных чехлах прямо под крыльями истребителей. Штаб и КП полка жили «на колесах»: мы расположились в двух машинах аэрофотолаборатории. За каждой эскадрильей штаб закрепил машины для перевозки людей и военного имущества.

Штурмовой авиации в наших ВВС в тот начальный период войны было мало. И нашим летчикам едва ли не каждый день приходилось выполнять боевые задания — вести штурмовку наземных войск противника. Даже во время сопровождения «ильюшиных», если в небе не было вражеских истребителей, нашим приходилось вместе с экипажами Ил-2 наносить удары по наземным целям.

Жарким оказался для нас день 17 июля. Едва мы перелетели на аэродром Тростянец, где уже располагались штурмовики Ил-2, как поступил приказ обеспечить сопровождение «ильюшиных». И наши летчики ушли на задание. Эскадрилья «илов» штурмовала врага у переправы через Днестр и на прилегавших к ней дорогах. В одном строю с ними атаковали наземного противника и наши «ишачки». Общими усилиями штурмовиков и истребителей переправа была разбита, продвижение гитлеровцев приостановлено. Те же войска, что успели перебраться на левый берег, были частично отброшены нашими стрелковыми полками обратно за Днестр, а остальные уничтожены.

Многие наши летчики выполнили в тот день по семь-восемь боевых вылетов. Особенно отличились ведущие групп К. А. Пильщиков, Г. И. Титарев, И. Д. Лукъяненко и А. Бочков, летчики П. Я. Головачев, Е. Г. Серебряков, И. М. Астахов, С. Г. Стружкин, В. Г. Серегин, И. С. Ерхов, П. А. Бабочкин и Н. В. Селезнев. Прибывший к нам на исходе дня командующий ВВС Южного фронта генерал П. С. Шелухин всем им объявил благодарность.

19 июля мы получили приказ в срочном порядке нанести удар по фашистским войскам, занявшим железнодорожную станцию Красная. Для этого задания удалось [28] подготовить всего шесть самолетов. Командиром группы снова назначили Г. И. Титарева. Стараясь подойти к цели скрытно, он вел истребителей на малой высоте, умело использовал складки местности.

При подходе к станции Титарев увидел, что единственная улица на ней тянулась параллельно железной дороге. Она была буквально забита машинами и артиллерией на конной тяге. «Нужно закупорить выход гитлеровцам с обеих сторон улицы, потом расправиться с ними будет проще!» — решил ведущий и первым открыл огонь по машинам в голове колонны, на выходе с улицы. Ведомые сделали то же самое. Затем они развернулись на 180 градусов и нанесли удар по хвосту колонны. Машины загорелись. Лошади начали метаться, опрокидывая орудия. Выходы с обеих сторон улицы оказались закрытыми.

Истребители быстро перестроились в боевой порядок «круг» и начали уничтожать застрявших на узкой улице фашистских вояк, машины и орудия в конной упряжке. Обезумевшие от пушечных очередей, разрывов снарядов и воя моторов, гитлеровцы оставляли технику и лошадей, бросались куда попало. Однако пулеметно-пушечные очереди настигали их повсюду. Летчики штурмовали врага до последнего патрона и снаряда. На свою «точку» истребители вернулись без единой пробоины. Не до ответной стрельбы было охваченным паникой фашистам.

На рассвете 21 июля по приказанию штаба дивизии мы перелетели на аэродром, расположенный неподалеку от города Гайворон. На новом месте устроились быстро: это дело стало для нас уже привычным.

Наступило утро. Сразу же после завтрака на разведку вражеских войск вылетели капитан Г. Плясунов и младший лейтенант В. Проценко. Вернулись они довольно скоро, доложили обстановку. Немецко-фашистские войска остановлены севернее Христиновки и Умани. Там шли бои. Большие колонны вражеских танков и машин двигались по дороге от Жашкова в направлении к Звенигородке.

— На аэродроме у Христиновки, — продолжал Плясунов доклад, — остались восемь наших «Чаек». По-моему, неисправности у них пустяковые. Можно было бы и отремонтировать.

— Откуда вам известно? — строго спросил Ярославцев.

Капитан Плясунов замялся, как-то виновато посмотрел по сторонам и признался, что совершил посадку на [29] этом аэродроме. Совсем ненадолго. Подрулил к истребителям И-153 и осмотрел их, не выходя из кабины. Особых внешних повреждений на «Чайках» не обнаружил. Возможно, в моторах неполадки.

Командир полка сделал Плясунову серьезное внушение. В душе, однако, он остался доволен смелостью и находчивостью летчика, хотя посадка на оставленном нашими войсками аэродроме и была делом рискованным. Все объяснялось просто. Самолетов в полку оставалось уже совсем мало. И, если бы «Чайки» действительно были с незначительными повреждениями, если бы их удалось отремонтировать и перегнать на свой аэродром, полк стал бы сильнее.

Не откладывая, Ярославцев связался по телефону (связь в это время действовала уже сносно) с командиром дивизии и попросил разрешения слетать вместе с инженером полка в Христиновку. Комдив не возражал.

— На том аэродроме находился полк ВВС Юго-Западного фронта, — разъяснял он. — Позавчера фашисты выбросили неподалеку от него десант парашютистов. В связи с угрозой захвата аэродрома полк перелетел на восточный берег Днепра. Я свяжусь сейчас с командованием наземных войск в районе Христиновки, выясню обстановку. Ждите моего звонка.

Комдив позвонил примерно через час. Он сообщил, что выброшенный десант врага уничтожен. И, поскольку на аэродроме там никого из авиаторов не осталось, разрешил вылет.

Мы очень обрадовались этому решению. Надеялись вернуть в строй хотя бы две-три «Чайки». Как бы они пригодились!

В Христиновку вылетели на двух УТИ-4 и двух У-2. Несколькими рейсами перебросили туда техников и механиков — самых опытных, и те принялись за свое привычное дело. Через пять часов исключительно напряженного, без единой передышки труда семь «Чаек» из восьми были исправлены. Восьмой И-153 разобрали на запчасти. В дополнение к семи истребителям механики обнаружили у рощицы замаскированный У-2. Повреждения на нем оказались незначительными, и времени на устранение их ушло немного.

К вечеру семь «Чаек» и один У-2 были уже на нашей «точке». Так наш полк пополнился истребителями И-153. И все это благодаря поистине золотым рукам наших авиационных техников и механиков. Как же не назвать их [30] имена! Особенно отличились тогда своей смекалкой и мастерством техники Григорий Богданов, Юрий Козволин, Алексей Ширкалин, Петр Обыденко, Виктор Визгунов и Андрей Чичикал. Большую работу по эвакуации истребителей с мест вынужденных посадок и возвращению их в строй выполняли также старшие техники эскадрилий Павел Семенов и Виталий Эльсон, инженер по вооружению Владимир Гончаров и инженер по спецоборудованию Дмитрий Барышев. Многое, очень многое делали они для того, чтобы полк летал и громил врага на земле и в небе. И наши летчики всегда относились к ним с душевной теплотой и сердечностью. На протяжении всей войны они оставались верными, неутомимыми тружениками аэродрома...

Обстановка на нашем участке фронта ухудшалась с каждым днем. Южнее Умани фашисты предприняли попытку окружить наши армии.

Ранним утром 23 июля из штаба дивизии мы получили приказание направить в район, что в 10–15 километрах южнее Умани, истребитель для установления связи с теми нашими соединениями, которые сражались уже в окружении. Необходимо было сбросить им вымпелы с документами, в которых указывались маршруты и направления выхода войск из кольца. Оно еще не было плотным.

Командир полка посоветовался с заместителем по политчасти и со мной и направил на выполнение этого ответственного задания младшего лейтенанта Евгения Серебрякова. Он вылетел на одной из тех «Чаек», которые так неожиданно пополнили наш полк. Для прикрытия ее подняли пару «ишачков», которые пилотировали Павел Головачев и Иван Ерхов.

В район поиска истребители вышли без отклонений, но обнаружить наши войска оказалось делом далеко не простым. Днем они укрывались где-то в зарослях или двигались по лесным дорогам и балкам. Слишком уж назойливо искали их экипажи вражеских бомбардировщиков. По этой причине не собирались они открыться и нашим летчикам. Не знали бойцы и командиры, что их ищут.

Серебряков снизился до бреющего полета. Сбросил вымпел у лесной опушки, где находились, как ему показалось, наши пехотинцы. Однако он не был уверен, что вымпел заметили, подобрали. Не среагировали бойцы и на другой, третий вымпелы. И летчик решил приземлиться. Выбрал площадку у дороги, выпустил шасси, сел благополучно. Не выключая мотора, он пристально вглядывался в [31] лесные заросли. Из-за кустарника выбежали бойцы и командиры. Все они были из того самого соединения, которое требовалось найти.

Младший Лейтенант вручил им последний оставшийся у него вымпел и, пожелав удачи, взлетел. В полк он вернулся вместе с прикрывавшими его товарищами. За проявленные в этом полете смелость и находчивость командующий 18-й армией объявил отважному летчику благодарность.

Не однажды доводилось летать на разведку и капитану К. Пильщикову вместе с ведомым младшим лейтенантом В. Максимовым. В одном из таких полетов — он выполнялся по указанию штаба Южного фронта — Пильщиков и Максимов при возвращении на свой аэродром обнаружили в районе Шаргорода большое скопление вражеских машин и решили «покропить» гитлеровцев огоньком бортового оружия. Слишком уж заманчивой была цель.

Четыре атаки выполнили воздушные бойцы, и после каждой из них на земле ярким пламенем вспыхивали бензоцистерны. В момент разворота для захода в очередную атаку летчики увидели четверку «мессеров». Пришлось принять бой. Виктор Максимов направил свой «ишачок» прямо в лоб вражескому истребителю. Гитлеровец не отвалил в сторону. Не отвернул с боевого курса и наш летчик. Самолеты на огромной скорости врезались один в другого со страшной силой. В небе взметнулся огненный смерч. Рваное облако дыма закачалось в воздухе. На землю посыпались обломки.

Константин Пильщиков остался один. Тройка Ме-109 яростно кидалась на нашего летчика. В бронеспинку «ишачка» ударил снаряд. Каленый осколок впился в руку воздушного бойца. Кончились боеприпасы, но Пильщиков, продолжая маневрировать, то и дело ставил фашистов в невыгодное положение. При этом, снижаясь, он тянул свою машину на восток.

Фашистам все же удалось зажать его в тиски. Они подошли к нему с разных сторон почти вплотную, выстрелами показали направление полета: разворачивайся, дескать, и жми на их аэродром, пока цел. В плен решили захватить. Вместе с истребителем. Но не тут-то было. Пильщиков резко бросил свой «ишачок» влево. Гитлеровец в страхе шарахнулся от него, не рассчитал и врезался в своего же ведомого. Оба «мессера» почти одновременно загорелись, упали. [32]

Теперь в небе оставались лишь два истребителя — наш и вражеский. Фашистский летчик покружил над нашим И-16, погрозил из кабины Пильщикову кулаком, но сделать ничего не мог: вероятно, боеприпасы кончились и у него.

Тяжело раненный осколками Пильщиков едва дотянул искореженный истребитель до своего аэродрома. Шасси не выпускались, и летчик посадил машину на «живот».

Товарищи вытащили Константина Александровича из кабины, и он коротко доложил о результатах разведки и неожиданном бое на обратном маршруте. Подкатила «санитарка», и летчика увезли в госпиталь. Требовалась срочная операция.

В трудных июльских боях отвага и мужество капитана К. А. Пильщикова проявились с особой силой.

Судьба его была необычной. В довоенное время он семь лет служил в должности авиационного техника, затем инженера эскадрильи. В 1937 году сражался в Испании. Там ему довелось обеспечивать вылеты широко известного в стране летчика Анатолия Серова. По возвращении на Родину Константин Александрович занимался в аэроклубе, затем поступил в школу летчиков. В дни формирования полка он прибыл к нам на должность заместителя командира эскадрильи по политчасти. Товарищи быстро прониклись к нему уважением.

С первых дней войны коммунист Пильщиков показывал однополчанам пример отваги и мужества. Он летал больше всех. В иные дни поднимался в небо по семь-восемь раз. Сражался мастерски, смело. Недавний бой тройки наших «ишачков» против восьми «мессеров» и «фиатов» — яркое тому доказательство.

В той неравной схватке погиб Виктор Максимов, а сам комиссар эскадрильи получил серьезное ранение. Однако вины Пильщикова в гибели товарища не было. Константин Александрович принял тогда верное решение — атаковать численно превосходящего врага. Иного выхода не было. Лишь активно сражаясь, он мог сохранить самолет и доставить командованию добытые сведения о фашистских войсках.

Вообще-то истребители-разведчики не должны были ввязываться в воздушный бой без особой необходимости. Главное для них — доставить разведданные. Все это стало понятно нам позднее. В те же первые месяцы войны из-за недостатка авиации на фронтах нам волей-неволей приходилось сочетать в одном полете выполнение самых разнообразных [33] заданий. Летая на разведку, воздушные бойцы вели схватки с вражеской авиацией, наносили штурмовые удары по наземному противнику.

В конце дня 24 июля мы приземлились на аэродроме в районе Голованевска. Уже начинались сумерки, и в это время неожиданно прибывший к нам комдив приказал немедленно выслать на разведку в район Балты самолет. Необходимо было установить местонахождение и примерную численность прорвавшихся через линию фронта вражеских войск.

Для выполнения этого задания требовался опытный летчик, который сумел бы сесть в темноте при свете сигнальных ракет и обычных костров, поскольку на полевом аэродроме никаких средств для обеспечения ночных полетов не было. Выбор пал на Г. И. Титарева. Мы верили в него, и он сполна оправдал наши надежды. Трудное задание выполнил. Летчику удалось не только установить координаты прорвавшегося врага, но и сосчитать количество танков, машин, тяжелых орудий.

После этого полета Григорию Титареву полагался отдых, однако летняя ночь — и без того короткая — оказалась для летчика еще короче. Такое было время. Уже на рассвете командир полка приказал ему вылететь ведущим шестерки истребителей и нанести штурмовой удар по тем самым войскам, на разведку которых он летал накануне. И Титарев повел товарищей в бой. Маршрут ему был известен превосходно.

Группа вышла в район основных сил прорвавшегося противника. Гитлеровцы открыли огонь по истребителям из малокалиберной зенитной артиллерии. «Атакуем!» — подал Титарев команду ведомым. Увидев танки, он перевел самолет в пикирование и, когда броневая махина вписалась в прицел, нажал гашетку. Пушечная очередь оказалась точной. На выходе из пикирования Григорий увидел, как пламя охватило танк.

Метко били по врагу и молодые летчики. Общими усилиями они подожгли еще один танк и пять большегрузных машин.

В очередной атаке Титарев снизился до предельно малой высоты. Заметив еще один танк, он готов был уже открыть огонь, но в это мгновение почувствовал, как что-то сильно ударило в ногу. Острая боль пронзила все тело. Летчику стоило немалых усилий удержать истребитель в горизонтальном полете, перевести его в набор спасительной высоты. От нестерпимой боли темнело в глазах. [34]

«Всем выйти из боя. Следовать за мной!» — подал Григорий сигнал ведомым и повел их на свой аэродром. Он очень боялся потерять сознание. Если это случится, гибель станет неизбежной. Молодые же пилоты могут потерять ориентировку, не вернуться на свою «точку». Значит, нужно превозмочь эту адскую боль, нужно во что бы то ни стало привести товарищей домой.

Свой аэродром Титарев увидел словно в тумане. На посадку пошел с ходу, с прямой. Колеса шасси коснулись земли. Истребитель встряхнуло. Еще мучительнее стала боль в ноге, и у летчика хватило сил лишь для того, чтобы выключить мотор.

Техники и механики вытащили летчика из кабины, уложили на землю. Подоспевший врач оказал ему первую медицинскую помощь. При осмотре выяснилось, что в ногу молодому командиру попала разрывная пуля, и он надолго выбыл из строя.

Воздушные схватки с фашистами становились все более напряженными. Немало одержали в них летчики полка побед. Однако были и в наших рядах потери — горькие, неизбежные. Люди выбывали из строя — одни погибали, других мы отправляли в госпиталь. Силы полка таяли. Все меньше оставалось в эскадрильях боевых машин.

По указанию командующего ВВС Южного фронта всех тех, у кого не было самолетов (их называли обычно «безлошадными»), мы отправили в Одессу. В составе этой группы находился и П. Я. Головачев, который стал впоследствии дважды Героем Советского Союза.

В конце июля, находясь на аэродроме в районе Первомайска, остатки наших истребителей поддерживали наземные войска, которые вели бои с врагом на подступах к городу. До переднего края от нашей «точки» было километров восемь, и мы четко слышали залпы орудий, канонаду боя. Порой отдельные снаряды дальнобойной вражеской артиллерии залетали в наши края, и мы — в который уже раз! — готовились к перелету на новый аэродром, теперь в район деревни под названием Лысая Гора.

Постоянная угроза нападения врага — и воздушного, и наземного, отсутствие в полку средств для отражения атак гитлеровцев заставляли нас принимать свои меры. Большую изобретательность в этом деле проявил инженер по вооружению Владимир Гончаров. Вместе с механиками он снял с разбитых истребителей пулеметы ШКАС и 20-миллиметровые пушки ШВАК и умело приспособил их [35] для обороны. Из этого оружия можно было стрелять и по воздушному, и по наземному врагу.

В каждой эскадрилье теперь были пулеметы, а у КП полка, помимо того, стояла пушка. У оружия днем и ночью дежурили бойцы. Ежедневно выделяли мы и пару истребителей. Дежурившие в кабинах летчики могли взлететь навстречу врагу в любое время, по первому же сигналу.

Такая предусмотрительность выручала нас не однажды. 30 июля, например, дежурство у взлетно-посадочной полосы несли лейтенант А. А. Артамонов и его ведомый.

В тот день, будучи на КП, я принял от поста воздушного наблюдения доклад о том, что севернее нашей «точки» на высоте около 3000 метров появился вражеский разведчик. Он держал курс в направлении нашего аэродрома.

— Дежурной паре — взлет! — отдал я команду.

На истребителе ведомого почему-то не запускался мотор, и Алексей Артамонов поднялся в небо один. Врага он заметил быстро. Это был «Хеншель-126». Лейтенант атаковал его на подходе к аэродрому. Воздушный стрелок из экипажа фашистского разведчика открыл было по нашему истребителю огонь. Но пулеметная очередь Артамонова оказалась точнее. Гитлеровец был убит или ранен, пулемет его молчал.

В очередной атаке Алексей ударил по врагу из пушки. Хш-126 задымил, но не падал. Он развернулся в сторону фронта. До него совсем близко. Артамонов решил добить врага. Он сблизился с ним, нажал гашетку. Но пушка и пулемет не сработали. Вероятно, они были повреждены последней очередью вражеского воздушного стрелка.

Решение пришло мгновенно. Прибавив обороты мотора, Артамонов направил самолет на врага. Удар пришелся в фюзеляж. «Хеншель» загорелся, перевернулся на нос и пошел к земле. Он упал невдалеке от переднего рубежа нашей обороны, взорвался.

Во время таранного удара истребитель Артамонова получил серьезные повреждения. Тяжело был ранен и летчик. У него не хватило сил даже для того, чтобы выброситься из кабины. Отважному воздушному бойцу лейтенанту Алексею Артамонову было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

В тот же трагический день после завершающего боевого вылета наши истребители приземлились на полевом аэродроме у деревни Лысая Гора, что раскинулась на берегу живописной речушки Черный Ташлык. Летчики [36] сильно устали. Весь день они вели напряженные схватки с врагом, и теперь, наскоро поужинав, устраивались на ночлег прямо у своих истребителей.

Сумерки быстро сгущались. Было тепло и относительно тихо. Лишь изредка со стороны фронта доносились приглушенные расстоянием и влажным вечерним воздухом выстрелы.

Проверив посты, я тоже решил отдохнуть. По дороге на КП услышал в темноте голос начальника штаба дивизии.

— Товарищ Гнездилов, — заговорил он, когда я подошел, — известно ли вам, что через линию фронта прорвались немецкие танки?

— Давно? — спросил я машинально.

— С полчаса назад. Они прошлись по аэродрому, с которого вы только что перелетели.

— И где же они теперь?

— Идут в направлении Первомайска.

Обстановку я представил четко. Опасность оставаться на аэродроме у Лысой Горы была очевидной. Фашистские танки могут нагрянуть сюда с часу на час.

— Примите срочные меры к усилению обороны аэродрома, — потребовал полковник. — В ближайшее время командир полка должен доложить об этих мерах в штаб дивизии. С рассветом уходите на аэродром Благодатное. Это километрах в сорока от Первомайска.

Вопросов у меня не было, и начальник штаба дивизии уехал. Какое-то время я стоял в раздумье. Об отдыхе не могло уже быть и речи. Будить майора Ярославцева было по-человечески жаль. Измаялся за день командир полка: принимал решения по самым неотложным вопросам, организовывал боевую работу истребителей, сам не однажды летал через линию фронта, прорывался сквозь огонь зенитчиков, штурмовал врага. Пусть хоть немного поспит человек.

Прибыв на КП, я от имени командира полка приказал немедленно вызвать комиссара и заместителя командира полка, старшего инженера и инженера по вооружению, командиров и комиссаров эскадрилий, начальников служб и командира части аэродромного обеспечения. Собрались они быстро.

Майора Ярославцева пришлось все-таки разбудить. Он выслушал меня внимательно. Встал, расправил плечи и направился к собравшимся. Решение принял тут же:

— Основную часть техсостава, «безлошадных» летчиков, [37] а также имущество отправить на новую «точку» на машинах немедленно. Майору Жаркову вылететь туда на У-два за пятнадцать минут до рассвета и организовать прием истребителей. Всем летчикам быть в готовности к вылету.

Каждому из нас было понятно, что против вражеских танков на земле устоять нам сложно. Иное дело, если истребители в воздухе. Там сила на нашей стороне. На всякий случай все же мы незамедлительно усилили оборону аэродрома, особенно с угрожаемого направления — северной стороны. У реки выставили бойцов, выдали им гранаты, бутылки с горючей смесью.

Остаток ночи прошел в тревожном ожидании. На рассвете летчики заняли места в кабинах истребителей. Теперь они готовы были не только к перелету на новый аэродром, но и к нанесению удара по прорвавшимся танкам врага.

С КП отчетливо была видна дорога, что проходила севернее аэродрома. Между ней и нашей «точкой», виляя среди холмов, катил свои волны Черный Ташлык. Время от времени я поднимал к глазам бинокль. По дороге в направлении Первомайска сплошным потоком шли колонны наших машин и обозов. Тем же маршрутом двигались со своим домашним скарбом и беженцы. Эта печальная картина давно уже стала для нас привычной.

Неожиданно наши обозы, беженцы и машины бросились от дороги к перелеску. Потом до слуха донеслись пулеметные очереди, громыхнули пушечные выстрелы. На обочине дороги вспыхнула машина. Забились в предсмертных судорогах лошади, что были в упряжке телеги.

Я снова приподнял бинокль. В полутора километрах от нас увидел фашистские танки. Они мчались, взвихрив пыль на дороге, на большой скорости и сокрушали на своем пути все и вся. Их было шесть.

— Это, наверное, и есть те самые танки, которых мы ждали всю ночь, — высказал предположение комиссар полка Ф. Н. Кондаленко.

— Возможно, и те, — ответил Ярославцев и — ко мне: — Руководите перелетом эскадрилий на новый аэродром. Я пойду с летчиками из четвертой эскадрильи. Сейчас мы этим зарвавшимся фашистам ребра пощекочем! — Уже на ходу он предупредил меня: — Дозаправимся здесь, потом уже в Благодатное пойдем.

Через пять минут я выпустил в воздух первую группу истребителей, и она взяла курс на юго-восток. [38]

Еще через три минуты взлетели командир полка и четверо ведомых — А. Бочков, В. Серегин, И. Астахов и Е. Серебряков. Однако курс у них был иной. Они нацелились на вражеские танки.

Отдавая указания на перелет очередной группе истребителей, я в то же время внимательно наблюдал за маневрами майора Ярославцева и четверки его ведомых, за действиями вражеских броневых махин. Такое, откровенно говоря, можно было наблюдать далеко не всегда. Что-то будет? Сейчас должно решиться все!

Пятерка истребителей зашла танкам с тыла. «Ишачки» были на малой высоте, и атака их для врага оказалась неожиданной. В небе загремели прерывистые пушечные очереди. Один танк загорелся сразу же, и над полем боя заклубилось черное облако мазутного дыма. Пламя охватывало весь танк. Из люков его выскочили гитлеровцы и со всех ног помчались по полю, пытаясь спастись бегством. Не удалось. Их сразили огнем из винтовок наши бойцы.

Истребители набрали высоту, встали над полем в «круг» и, пикируя до малой высоты, били по броне танков короткими прицельными очередями. Вспыхнули еще две машины врага.

Оставшиеся три танка на предельной скорости рванулись к реке, чтобы прорваться на аэродром и проутюжить не успевшие еще взлететь истребители. Гитлеровцы даже открыли огонь из пушек, но снаряды не причинили нам вреда.

У берега танки застопорили ход, стали лихорадочно искать подходящее место для преодоления реки вброд Один из них проехал по дну, подкатил к берегу и уже готов был подняться наверх, однако путь броневой махине преградили бойцы из части аэродромного обеспечения. Они забросали танк гранатами, и он загорелся. Ни одному гитлеровцу выбраться из него не удалось.

Остальные два танка развернулись и бросились в ту сторону, откуда пришли. В поле они подожгли выстрелами из пушек стога сена и, прикрываясь дымовой завесой, уходили все дальше. У наших летчиков кончились боеприпасы, и они вернулись на аэродром.

— Двое все-таки драпанули! — сказал я Ярославцеву.

— Далеко не уйдут, — ответил командир полка, смахивая со лба бисеринки пота, и отдал оружейникам указание зарядить пушки. [39]

Техники и механики тотчас же принялись за дело. Майор Ярославцев терпеливо ждал. Он не подгонял оружейников. Им и без того было понятно, что дорога каждая минута. Работали так, что даже гимнастерки промокли. Едва покончили с делами, как та же пятерка истребителей снова поднялась в воздух.

Летчики быстро настигли беглецов — нашли их по следам гусениц в поле. Разделались с ними быстро. Танки сначала остановились, затем загорелись. С фашистами было покончено.

В первые дни августа в районе Первомайска шли на редкость напряженные бои. И снова, поддерживая наземные войска, наши истребители совершали в течение дня по семь-восемь вылетов. Велико было напряжение в тех боях. Огнем зенитной артиллерии пять наших «ишачков» и «Чаек» оказались подбитыми. К счастью, летчикам удалось спастись на парашютах. Все они вернулись в полк.

К вечеру 3 августа наши войска вынуждены были оставить Первомайск. Гитлеровцам удалось замкнуть в кольце окружения 6-ю и 12-ю армии. Нашему 168-му истребительному авиаполку снова предстояло перебазироваться на незнакомый аэродром.

Незадолго до этого перелета по указанию штаба ВВС Южного фронта нам необходимо было направить самолет в район окруженных, чтобы установить с ними связь. Выполнить это ответственное задание командир полка приказал своему заместителю Дмитрию Жаркову и мне. Техники подготовили для нас УТИ-4.

— Для прикрытия возьмите пару истребителей, — порекомендовал нам майор Ярославцев.

Мы взяли опытных, испытанных в боях летчиков Е. Г. Серебрякова и И. М. Астахова. Договорились о порядке выполнения задания и условных сигналах, взлетели.

Три истребителя шли на малой высоте в стороне от тех самых магистралей, вдоль которых в основном немецко-фашистские войска вели наступательные бои. Вышли в указанный район. Мы с Жарковым внимательно осматривали землю. Наших войск здесь не было.

Вражеские зенитчики, заметив наши истребители, открыли плотный орудийный огонь. Снаряды молниями вспыхивали по сторонам, рвали воздух. Все пространство вокруг нас усеивалось дымными шапками разрывов. Мне думалось, что Жарков, пилотируя истребитель, отвернет в сторону, но он лишь сманеврировал по высоте.

— Прорвемся! — бросил мне майор коротко. [40]

В любое мгновение снаряд мог врезаться в наш учебно-тренировочный истребитель, не приспособленный для ведения воздушной разведки. Но этого не случилось. Каким-то чудом мы невредимыми прорвались сквозь этот огонь и вышли в новый район, где, как предполагалось, укрылись наши войска.

УТИ-4 шел над большим лесным массивом. На прилегавших к нему полях и в населенных пунктах мы видели людей. Судя по всему, это были войска. Но чьи они — наши или вражеские? Чтобы определить их принадлежность, мы подали сигнал Серебрякову и Астахову держаться на высоте. Сами же снизились метров до 150 и, покачивая крыльями, прошлись вдоль опушки леса, затем над каким-то хуторком. И тут я увидел, что люди приветливо махали нам руками. Мы снизились еще немного, и я выбросил из кабины вымпел над самым людным местом. Не заметить его было невозможно.

— Идем в соседний район, — сказал Жарков.

Этот район, по сути, находился рядом. Еще при подходе к нему мы увидели: здесь шел бой. Наши войска находились в окружении. Им во что бы то ни стало необходимо было сбросить вымпелы.

По нашему сигналу истребители прикрытия поднялись на высоту около 3000 метров. Маневрируя по курсу, они отвлекали внимание вражеских зенитчиков, вызывали огонь на себя. Это было опасно, очень опасно. Но благодаря их маневрам мы проскочили в район расположения наших войск, сбросили им два вымпела и, прижимаясь к вершинам деревьев, ушли из зоны обстрела зенитных батарей врага с набором высоты.

Неожиданно взгляд мой задержался на правом бензобаке. Из него тонкой серебристой струйкой бил бензин. Тревожно стало на душе. И без того запас горючего у нас был минимальным. Теперь же из-за этой течи дотянуть до своего аэродрома нам ни за что не удастся. Вынужденная посадка неизбежна. Важно своевременно выбрать для этого подходящую площадку, чтобы не разбить самолет. Не исключалась и другая опасность. При таком разбрызгивании бензина истребитель мог загореться. Для этого достаточно одной искры.

Наше положение еще более осложнилось, когда в небе появились две пары «мессершмиттов». Серебряков и Астахов заметили их вовремя. В небе разгорелся бой. Нам с Жарковым делать здесь было нечего. На нашем УТИ-4 вооружения не было. Мы снизились и на предельно возможной [41] скорости стали уходить на свою, не занятую врагом территорию.

Однако уйти далеко не удалось. Горючее кончилось раньше, чем мы предполагали. Мотор остановился. Самолет планировал к земле. Нужно садиться. Но где? Перед нами неровное поле, за ним овраг, глубокий и длинный. Едва перетянув через него, Жарков приземлил машину на фюзеляж. В кабинах мы не задержались, тотчас же спрыгнули на землю.

Я достал спички, собрался поджечь наш УТИ-4, чтобы не достался врагу, и в эту секунду услышал голос Жаркова:

— В овраг! Скорее в овраг!

На мгновение бросил взгляд кверху. Два Ме-109 стремительно пикировали прямо на нас.

Я бросился вслед за Жарковым и уже через десяток шагов услышал, как за спиной забухали разрывы снарядов. Мы укрылись в овраге, стали наблюдать за вражескими истребителями. В повторной атаке они все-таки подожгли наш самолет. Я сунул коробку спичек в карман — не понадобились.

Мы не были уверены, что приземлились на нашей территории. И когда вражеские истребители улетели (наших «ишачков» тоже не было видно), направились по оврагу к лесу.

На опушке нам повстречались мальчишки. Они бежали к горевшему УТИ-4. Выяснили, что из их села — оно находилось километрах в трех отсюда — наши бойцы ушли часа четыре назад. Вскоре в село нагрянули немецкие мотоциклисты в касках и с автоматами на груди, но там они не задержались. Оглядели все вокруг, подняли пыль на улице и укатили обратно.

Мы раскрыли карту, сориентировались и пошли на юго-восток. Шагали в основном через заросли. За весь день не встретили ни души.

К вечеру, опасаясь встречи с врагом, скрытно подошли к большой дороге, увидели на ней беженцев. Они ехали на телегах, шли с котомками за плечами пешком.

Мы оживились. Значит, фашистов здесь пока нет.

Совсем успокоились, когда увидели на дороге нашу батарею на конной тяге, большую группу бойцов. Зашагали с ними рядом, нашли командира.

— Кто такие? Документы! — потребовал капитан строго.

Мы протянули свои удостоверения. [42]

— Летчики, говорите? Сбили? Бывает, — проговорил командир батареи, возвращая документы. — Что ж, милости прошу к нашему шалашу. Отходим, как видите. Так-то, товарищи летчики!

— Вынужденно отходим. Временно, — заметил Жарков.

— Я тоже так думаю. Очень хотелось бы до того дня дожить, когда фашисты обратно побегут, — сказал капитан. — Когда-то это будет? Кстати, в планшете у вас, вижу, карта. В правильном ли направлении мы идем?

— Если фашисты севернее и южнее не обгонят, значит, в правильном. К своим выйдем.

— Ну, утешили. Между прочим, вы ели сегодня?

— Утром перед вылетом завтракали.

— Проголодались, видать. Чего ж молчите? — Командир батареи позвал старшину и приказал, не останавливаясь, накормить летчиков.

Старшина принес нам большой ломоть хлеба и банку консервов. Капитан предоставил нам место на одной из повозок, загруженной военным имуществом. Беспредельно благодарные артиллеристам, мы уселись, не претендуя на особые удобства, открыли банку с тушенкой и с жадностью принялись за еду.

— Вы истребители или бомбардировщики? — спросил капитан, когда мы поужинали.

— Истребители, — ответил Жарков.

— Мало у нас «ястребков», очень мало. А дерутся они крепко. Своими глазами видел. Герои!

— Потери у нас. И немалые.

На ухабах повозка покачивалась, поскрипывала. Мы с Жарковым устроились поудобнее, уснули. Когда пробудились, было уже утро, светлое и тихое. В траве жемчужно сверкали росинки, где-то в деревьях щебетали птицы. Повозка стояла на лесной опушке. Невдалеке от нее батарейцы оборудовали огневые позиции.

— Какие дальнейшие ваши планы? — поинтересовался капитан.

— В гостях, говорят, хорошо, а дома лучше, — ответил я.

— Это я понимаю. Доставил бы вас на аэродром. Не на чем. До дороги на подводе подбросим, а там уж на перекладных добирайтесь. Ну, удачи вам. Прикрывайте нас от бомберов фашистских!

Расстались мы друзьями.

С той поры прошло более четырех с половиной десятков [43] лет. Забылась фамилия того капитана, забылись имена артиллеристов, но теплые воспоминания о них сохранились на всю жизнь.

Целых трое суток искали мы свой полк. Он находился уже на аэродроме Баштанка, что северо-восточнее Николаева.

Нас уже исключили из списков. Дело в том, что возвратившиеся из полета лейтенанты Астахов и Серебряков доложили командиру полка, что наш самолет упал у оврага и сгорел. В тот момент они вели бой против «мессеров» и не могли видеть, как мы выскочили из кабин и укрылись в овраге, прежде чем фашисты подожгли УТИ-4.

Особенно обрадовался нашему возвращению майор С. Д. Ярославцев, который никак не мог поверить, что мы погибли.

— Гляди, комиссар, воскресли! — сказал он Ф. Н. Кондаленко.

И оба они обняли нас поочередно. Потом подходили товарищи, пожимали нам руки, шутили.

Обстановка на фронте становилась еще более напряженной. Немецко-фашистские войска нацеливались на Николаев.

Не радовали и полковые дела. Исправных самолетов в наших эскадрильях осталось всего пять. Как воевать с таким количеством техники? В штабе дивизии, разумеется, об этом знали.

Вскоре мы получили указание вывести полк за Днепр, в район железнодорожной станции Федоровка.

— Утром я вылетаю туда на У-два вместе с Жарковым, — строил планы Ярославцев. — Он останется там для приема самолетов. Я же вернусь и вместе с летчиками перегоню туда истребители. Вы, Федор Семенович, командуйте наземным эшелоном. Места эти вам знакомы. Надеюсь, с курса не собьетесь. Постарайтесь не попадать под бомбежки. Берегите людей. Воевать нам придется долго.

Вместе с комиссаром Ф. Н. Кондаленко мы проинструктировали всех бойцов и командиров наземного эшелона о порядке движения по дорогам и действия в пути следования. Это было важно. Ведь нам необходимо проехать по прифронтовым тылам более 300 километров. В этом районе с утра и до вечера бороздили небо фашистские «юнкерсы». К тому же нам предстояла нелегкая переправа через Днепр. Словом, трудности были очевидными. Они преследовали нас, едва мы тронулись в путь.

Дело в том, что в эти же дни начался вывод за Днепр [44] наших тылов и войск 9-й и 18-й армий. Дороги были забиты машинами, обозами, колоннами пехотинцев и кавалеристов. По этим же дорогам двигались и беженцы. А вражеская авиация то и дело наносила удары. На дорогах образовывались большие пробки. Из-за них наше продвижение шло крайне медленно.

Посоветовались с Кондаленко. Решили попытаться проехать проселочными дорогами. На привал останавливались в небольших селениях. Две реки — Ингулец и Бузулук — из-за отсутствия мостов преодолели вброд. Ни одна машина не вышла из строя.

Движение наших войск на восток вызвало среди населения большую тревогу. Местных жителей можно было понять: никому не хотелось оставаться на оккупированной врагом территории. Во время остановок мы видели полные печали глаза людей. Женщины задавали нам почти одни и те же вопросы:

— Сыночки, цэ на кого ж вы нас покыдаетэ?

— Як же мы будэмо пид фашистьским ярмом житы?

Сурово корили нас старики:

— Що ж вы робытэ, хлопцы, хиба можно свий народ покыдаты?

— Оцэ бисови диты, тикаюць вид ворога, тильки пятки блымкають, а про тэ, що тут будэ з намы, им байдужэ.

Что можно было им ответить? Чем оправдать наш отход? Приходилось в общем-то отмалчиваться, обещали вернуться.

Переправиться через Днепр мы могли в Никополе. Не доезжая до города, я остановил колонну, приказал замаскировать машины. Сам же направился к коменданту, чтобы узнать, когда мы сумеем здесь переправиться. Еще до встречи с ним я видел, что в городе и на подступах к нему скопилось множество людей и машин, гужевого транспорта. Перевозку же через Днепр осуществляли всего два парома. Значит, переправы здесь придется ждать долго.

Комендант подтвердил мое предположение.

Такая перспектива нас не устраивала, и я решил сделать крюк километров в семьдесят, добраться до Запорожья и сегодня же по плотине Днепрогэса переехать на левый берег Днепра. Ночь мы проведем в городе, а утром снова тронемся в путь и завтра же будем на своем аэродроме.

Однако этот план оказался не совсем подходящим. Полевые дороги здесь были сильно разбиты. Мы вынужденно вернулись на основную магистраль. По ней все таким же [45] нескончаемым потоком двигались машины и повозки. Мы кое-как вклинились в этот поток. И вдруг — тревожный голос:

— Воздух!

Машины и повозки остановились. Люди начали разбегаться в стороны от дороги, падали, прижимались к земле.

Я взглянул в небо и увидел девятку Ю-87, которая шла в плотном строю под прикрытием четырех «мессеров». Фашисты нацелились на колонну. На землю с ужасающим воем посыпались бомбы. Мощные взрывы, сотрясая землю и воздух, раскололи, казалось, весь мир, и все потонуло в огне и дыму.

Видя нашу беззащитность, фашисты еще и еще раз прошлись над колонной, обрушивая на нее смертоносный груз. Затем они развернулись и взяли курс на запад.

Оглохшие и потрясенные, люди с проклятиями в адрес фашистов поднимались, возвращались к дороге. Среди воронок лежали убитые и раненые. На дороге горели машины. Некоторые из них прямыми попаданиями бомб были превращены в груды металла.

Мы с Кондаленко прошли вдоль своей колонны, чтобы определить наши потери. К счастью, они оказались невелики: одна машина разбита, другая повреждена. Люди не пострадали.

Расчистили дорогу, снова тронулись в путь. К вечеру были в Запорожье. На выезде из города решили заночевать. Здесь неподалеку, в поселке Южном, жили родители моей жены. Договорился с Кондаленко и поехал в поселок, чтобы повидаться с родственниками, а заодно узнать, нет ли писем от жены, которая направлялась в Саратовскую область. И какова же была моя радость, когда во дворе я увидел своего маленького Женю.

— Папочка приехал! — воскликнул он.

Из дома выбежала жена и бросилась мне на шею. Сбежались родственники, соседи.

На следующий день перед отъездом в Федоровку я сказал жене, чтобы вместе с сыном готовилась к эвакуации. Она не возражала. Собралась быстро. Вместе с семьями железнодорожников уехала эшелоном к берегам Волги, под Сталинград, и моя семья.

В Федоровке нам приказали передать оставшиеся истребители одному из авиаполков и убыть в поселок Буденновку, к Азовскому морю, на переформирование. [46]