На стыке трех государств

В ходе январско-февральского наступления войск 4-го Украинского фронта преодолели большую часть Западных Карпат, освободили почти всю Словакию, южные районы Польши, вышли в верхнее течение Вислы и на подступы к Моравско-Остравскому промышленному району.

Немецко-фашистское командование придавало большое значение этому району, как военно-экономической базе Германии. На подступах к Моравской Остраве враг создал мощную, глубоко эшелонированную оборону.

Перед войсками нашего фронта стояла задача — разгромить 1-ю немецкую танковую армию, освободить от противника Моравско-Остравский район и развивать наступление на центральную часть Чехословакии.

Шестого марта меня вызвал к себе в город Бельск командующий фронтом генерал армии Петров.

Войска 4-го Украинского фронта готовились к новой наступательной операции, чтобы овладеть крупным промышленным центром Чехословакии — Моравской Остравой. И. И. Петров распорядился подготовить для ответственной операции один наиболее боеспособный, полнокровный полк.

— Будет выполнено, — ответил я. — Наиболее укомплектован у меня тридцать девятый полк. Но там командир новый, я его еще не видел как следует в бою.

— Кто такой?

— Подполковник Егоров.

— Не знаю его. Но ветераны есть в полку?

— Есть. Начальник штаба Трегубенко, комбаты.

— Вот и прекрасно, — сказал Петров. — Снимите полк с обороны, сосредоточьте в районе КП дивизии, выдайте на трое суток продовольствия, три боекомплекта и будьте готовы. Девятого марта придут машины, и вы отправьте полк в мое распоряжение. На южной окраине Бельска полк встретят офицеры штаба.

— Разрешите узнать: надолго уйдет полк?

Командующий пожал плечами:

— Все зависит от обстановки. Мы готовим большую [174] операцию, и ваш полк будет действовать в составе подвижной ударной группы. Немецкое командование намеревается удержать Моравскую Остраву не жалея сил. Для обороны подступов к городу приспособлены укрепления, еще до войны воздвигнутые Чехословакией на границе с Германией и Польшей. Кроме того, созданы полевые оборонительные рубежи по рекам Одеру и Ольше. А села превращены в своеобразные крепости. Каменные дома используются как доты, они имеют между собой хорошую огневую связь. Так что имейте в виду, Василий Федорович, на подступах к Моравской Остраве нам придется преодолеть несколько сильно укрепленных полос врага.

Разговор был закончен. Я хотел уйти, но в кабинет командующего вошел высокий военный — командир Чехословацкого корпуса генерал Свобода. Петров представил меня, я сказал, что мы уже знакомы.

— Вот, — улыбнулся командующий. — У чехов я тоже беру в ударную группу одну бригаду. Будут действовать локоть к локтю с новороссийцами...

Вернувшись в дивизию, я вызвал к себе командира 39-го полка подполковника М. С. Егорова и рассказал ему о разговоре с командующим. Мы сразу же сняли полк с передовой и начали готовить его к отправке. В день, назначенный Петровым, за полком прибыли грузовики.

Через двое суток дивизия, переброшенная в новый район, заняла оборону на юго-западных склонах Медзыжеских гор. Здесь мы потеряли славного командира разведроты капитана Виниченко. Начальник штаба Ковалев поставил ему задачу: в конном строю разведать полевую дорогу, по которой должен двигаться противотанковый дивизион. Виниченко, как всегда, действовал быстро. Вскочил на коня, скомандовал:

— Взвод, справа по одному за мной! Рысью, марш!

Дорога вилась среди невысокого кустарника. Виниченко отправил вперед дозор из трех человек. Сам ехал во главе взвода. Вдруг дозорные подали условный сигнал: опасность! Виниченко остановил взвод и галопом помчался к дозорным. Немцы, притаившиеся среди кустов, в упор ударили из автоматов. Капитан упал на дорогу, рядом свалился его конь.

Разведчики спешились. Завязалась перестрелка. Бойцы хотели забрать тело Виниченко, но не смогли. Не пробились к нему. Так и не пришлось нам похоронить этого замечательного человека... [175]

Мы оборонялись на сравнительно спокойном участке. А на главном направлении между тем развернулись очень тяжелые бои. Южнее города Зарау перешли в наступление войска 38-й и 1-й гвардейских армий. За восемь суток советские войска продвинулись в глубину вражеской обороны от шести до двенадцати километров.

Немцы подтянули в район боев 24-й танковый корпус, состоявший из двух танковых и одной пехотной дивизии. Наши войска вынуждены были прекратить наступление.

18 марта в дивизию вернулся 39-й полк. Его привел начальник штаба майор Трегубенко. Я послал своего заместителя Бойчука встретить полк, указать место расположения, командованию — явиться в штаб с докладом о состоянии части. Для заслушивания доклада попросил к себе Холковского, Ковалева, Корсуна, Стрункина. Вскоре прибыли майор Трегубенко, заместитель командира полка майор П. М. Колосов и замполит майор Пшеничный.

Трегубенко, как всегда, начал рассказывать неторопливо и обстоятельно:

— Наш полк был придан танковой бригаде, которая составляла ядро подвижной группы. После прорыва главной полосы вражеской обороны мы должны были быстро двигаться вперед, развивая достигнутый успех. Но не получилось. Когда началась наша артподготовка, поднялась сильная метель, превратившаяся в пургу. Противник использовал это и отвел свои подразделения с первой и частично со второй позиций. После артподготовки наши войска перешли в атаку и захватили первую позицию без единого выстрела со стороны врага. А на второй и третьей позициях противник встретил нашу пехоту сильным и хорошо организованным огнем. Войска несли большие потери. Нашу подвижную группу тоже ввели в бой, но нам пришлось не развивать успех, а прорывать оборону. Получилась кутерьма, хуже, чем под Дарговом... В первый же день был тяжело ранен командир полка Егоров. Отправили его в госпиталь. Мне пришлось временно командовать полком. Воевал полк неплохо, имеем хорошие отзывы от командования танковой бригады. Но потери у нас значительные.

Я поблагодарил Трегубенко, Колосова, Пшеничного за их ратный труд.

— А вам, товарищ Трегубенко, теперь придется командовать полком не временно, а постоянно. [176]

— Спасибо! Только прошу, товарищ генерал, назначить начальником штаба полка майора Колосова.

— Не возражаю. А как на это смотрит сам Колосов?

— Я люблю штабную работу, — ответил майор. — Думаю, что вместе с Трегубенко мы справимся.

— Ясно. Считаю вопрос решенным.

Поздравляя офицеров с новым назначением, я подумал о том, что теперь у нас все командиры полков — наши выдвиженцы. Это люди, которые прошли вместе с дивизией весь ее трудный боевой путь. Два-три года назад они командовали ротами, а теперь я со спокойной душой доверял каждому из них целую воинскую часть.

* * *

1-я гвардейская армия медленно продвигалась вперед, ведя тяжелые бои в густонаселенных районах западнее населенного пункта Струмень. Наша дивизия 28 марта атаковала противника возле города Драгомысль. Сломив сопротивление гитлеровцев, мы во второй половине дня не только овладели Драгомыслем, но и форсировали реку Вислу, захватив плацдарм на ее западном берегу. Там вел бой 31-й полк, удерживавший важный перекресток дорог; 37-й полк наступал в двух километрах юго-западнее Драгомысля; 39-й находился во втором эшелоне, сосредоточившись в самом городе.

Не теряя времени, мы переправили на плацдарм два дивизиона артполка и две батареи противотанковых пушек. Первый дивизион и одна противотанковая батарея были приданы 31-му полку, второй дивизион и вторая батарея — 37-му полку. Третий артдивизион и дивизион корпусного артиллерийского полка составляли группу командира дивизии. Эта группа занимала огневые позиции на восточном берегу реки Вислы. Зенитный дивизион выдвинул одну батарею на северную окраину Драгомысля, а две батареи оставил на южной окраине.

Артиллеристы были готовы помочь пехотинцам отразить контратаки противника. Я ни на минуту не сомневался, что немцы подтянут резервы и обязательно попытаются сбросить наши части с захваченного плацдарма. Так оно и случилось.

После короткого артналета вражеский пехотный полк с десятью танками атаковал наши позиции. Левофланговый батальон 37-го полка начал отходить. Майор Корабельщиков [177] сразу понял, какая угроза нависла над его полком. Он приказал командиру артдивизиона Крутовскому поставить все пушки на прямую наводку и отражать атаку танков. Сам побежал к отходившему батальону:

— Стой! Ни шагу назад!

Батальон залег возле противотанковой батареи, которая уже открыла огонь. Артиллерийский снайпер сержант Садыров подбил танк врага. Быстро навел ствол пушки на другую машину. Выстрел — загорелся и второй танк!

Садыров крикнул:

— Не выйдет у вас, гады, не на тех нарвались!

Загрохотали пушки Крутовского. Один за другим вспыхнули еще четыре вражеских танка. Пехота противника залегла. По ней открыл огонь двумя дивизионами полковник Стрункин. Гитлеровцы не выдержали, начали отходить перебежками. Увидев это, Корабельщиков дал сигнал «в атаку». Полк бросился вперед, захватил вражеские траншеи.

Одновременно противник атаковал и 31-й полк, но меньшими силами. В атаку шел батальон пехоты при поддержке шести танков. А батальон автоматчиков переправился через Вислу: немцы хотели, используя лесной массив, ворваться в Драгомысль с севера.

Наши зенитчики, стоявшие на северной окраине города, увидели наступающих фашистов, быстро развернули четыре орудия и ударили по вражеской цепи.

Ранило наводчика первого орудия. Находившийся поблизости комсорг дивизиона сержант С. И. Бельфер занял его место. Скорострельная зенитная пушка посылала снаряд за снарядом. Бельфер приговаривал:

— Мы вас отучим в атаку ходить! Больше вы к нам не полезете!

Фашисты не выдержали губительного огня и залегли. До самой темноты не могли они двинуться ни назад ни вперед.

Плацдарм на западном берегу Вислы мы удержали и прочно закрепились на нем. В этом была большая заслуга наших замечательных артиллеристов.

* * *

Генерал И. С. Петров, много сделавший для разгрома врага в Карпатах, получил новое назначение и уехал. Жаль было расставаться с ним. 4-й Украинский фронт [178] принял знакомый нам по Крыму генерал армии Еременко. Начальником штаба был назначен генерал-полковник Л. М. Сандалов.

В первых числах апреля в состав нашего фронта вошла 60-я армия генерал-полковника П. А. Курочкина. Готовился новый сильный удар по противнику — в обход Моравской Остравы. 60-я и 38-я армии должны были наступать по западному, а 1-я гвардейская армия — по восточному берегу реки Одер.

Началась перегруппировка войск. Наш 3-й горнострелковый корпус сосредоточился в районе Медзислав — Вильхва. Новороссийская дивизия получила задачу действовать на левом фланге корпуса, прорвать оборону противника, овладеть населенным пунктом Шах-Фридрих и выйти на северный берег реки Ольши. В дальнейшем форсировать Ольшу и двигаться на Немецку Лутыню.

Я произвел рекогносцировку местности в полосе предполагаемого наступления. Сразу за первой позицией противника начинался поселок Шах-Фридрих. Дома в поселке каменные, приспособленные под огневые точки. За поселком проходило железнодорожное полотно с высокой насыпью. Дальше на два километра тянулся густой лес, кончавшийся в пятистах метрах от реки Ольши.

На такой местности обороняться гораздо удобней, чем атаковать.

В нашем распоряжении было шесть суток на подготовку. Мы получили пополнение. В каждой стрелковой роте у нас теперь насчитывалось в среднем пятьдесят человек. Как всегда в таких случаях — провели встречу с прибывшими в дивизию молодыми солдатами. Это стало нашей традицией. На этот раз особенно хорошо выступил пожилой солдат, пулеметчик Подколзин.

— Я участник трех войн, — сказал он на встрече. — За первую мировую войну имел Георгиевский крест, а за эту войну — видите? — Грудь Подколзина украшали семь правительственных наград. — Эти ордена и медали даются тем, кто в бою показывает мужество, умело бьет врага. Я из своего пулемета уничтожил сотни фашистов и призываю вас действовать так же! Нам приказано освободить Моравскую Остраву, а там недалеко и Прага, недалеко и полная наша победа.

С большим интересом слушали новички и сержанта Садырова. Еще бы! На груди артиллериста — восемь правительственных наград. Прославленный снайпер уничтожил [179] из своего орудия шесть танков, пять вражеских пушек и до двадцати огневых точек. Вот с кого брать пример!

Во всех частях у нас состоялись занятия по прорыву сильно укрепленной обороны противника, отражению танковой атаки врага и форсированию реки. Отдельно с офицерами был проведен разбор недавних боев, указаны недостатки, отмечен положительный опыт отличившихся подразделений и их командиров.

Особенно много занимался со своими подчиненными командующий артиллерией дивизии Стрункин. Он лично проверял знания каждого вновь прибывшего к нему офицера, давал советы, указывал, на что обратить внимание в подразделении.

Разведчики наши не сидели сложа руки. Они уточняли начертания вражеской оборонительной полосы, выявляли силы и средства гитлеровцев. Противник на переднем крае имел окопы полного профиля. Вторая линия обороны проходила по северной окраине поселка Шах-Фридрих, третья — за полотном железной дороги.

Перед нами занимал позиции 735-й пехотный полк 75-й пехотной дивизии. В лесу, южнее Шах-Фридрих, находился саперный батальон 16-й танковой дивизии. Подразделения противника недавно были пополнены людьми и материальной частью. В ротах насчитывалось в среднем до 90 солдат и офицеров.

Оборона была хорошо организована и имела плотную огневую систему. В первой траншее — по пятнадцать-двадцать пулеметов на километр фронта. За линией второй траншеи находились замаскированные огневые позиции орудий прямой наводки. В лесу были оборудованы позиции трех дивизионов 105– и 150-миллиметровых орудий. Перед первой траншеей в нескольких местах немцы установили минные поля и проволочные заграждения.

Прежде чем взламывать столь сильную оборону, нужно было досконально познакомиться с ней. Мы специально организовали офицерские разведывательные группы, чтобы изучить огневую систему врага в полосе наступления каждого батальона. Артиллеристы должны были засечь все цели на переднем крае и в глубине обороны противника.

Артиллерия дивизии была сосредоточена на небольшом участке. Пристрелка велась в течение двух дней. Стреляли одна-две батареи: по их результатам готовились данные [180] для всех остальных. Благодаря этому фашисты не смогли выявить силу и расположение нашей артиллерийской группировки.

Для того чтобы артподготовка была мощнее, нам придали корпусной артиллерийский полк.

В ночь на 15 апреля мы сменили части 2-й воздушно-десантной дивизии. Боевой порядок наш состоял из двух эшелонов. В первом находились 37-й и 31-й полки, во втором — 39-й полк. Все было сделано так продуманно, так скрытно, что противник не заметил смены частей и нашей подготовки к атаке.

Сорок минут продолжалась артиллерийская подготовка. Наши артиллеристы уничтожили все огневые точки противника, выявленные на переднем крае, и перенесли огонь в глубину. В это время дружно пошла в атаку пехота. Она быстро овладела первой и второй траншеями врага. 37-й полк ворвался в поселок Шах-Фридрих.

Взятый в плен командир вражеской роты обер-лейтенант Краус сказал на допросе: «Мы не ожидали вашего наступления на этом участке. Ваша артподготовка была сильной, меткой и сразу ошеломила нас. У нас нарушилось управление. Мы не успели опомниться от артогня, как пехота уже была в наших траншеях».

Выбитые из поселка немцы хотели удержаться на железнодорожной линии. В полосе Корабельщикова завязалась рукопашная схватка. А его сосед, полк майора Серова, с ходу пересек железнодорожную насыпь и ворвался на опушку леса.

Первой устремилась в лес рота лейтенанта А. И. Цыганкова. Преследуя отходящих немцев, Цыганков увлекся и ушел далеко вперед. Он увидел самоходную пушку, стоявшую в придорожном кювете. Она вела огонь по нашим подразделениям. Цыганков и его ординарец, перебегая от дерева к дереву, приблизились по неглубокому оврагу метров на двадцать к самоходке. Цыганков приказал бойцу метнуть противотанковую гранату. Но едва солдат поднялся, его срезала автоматная очередь. Цыганков схватил гранату и, лежа, метнул ее в цель. Раздался громкий взрыв, вопли фашистов. Но и сам лейтенант был ранен. Пуля прошла под носом и вышла у правого уха. Кровь заливала лицо. Правый глаз не открывался.

Цыганков хотел вернуться к своим, но автоматная очередь прижала его к земле. Пуля угодила в стопу правой ноги. Сапог наполнился кровью. [181]

Укрывшись за стволом дерева, лейтенант осмотрелся. Стрельба велась и справа и слева, но поблизости он не увидел ни наших, ни немцев. Достав из сумки гранату, он поставил ее на боевой взвод и решил двигаться дальше. Ползком добрался до густых зарослей. Нашел палку. Опираясь на нее левой рукой, заковылял по лесу. В правой руке держал гранату.

Несколько раз Цыганков ложился, отдыхал, потом поднимался снова. И вдруг услышал команду: «Хальт! Хенде хох!»

У входа в блиндаж стоял немецкий солдат с поднятым автоматом.

Бросив в немца гранату, Цыганков упал за сваленное дерево. Грянул взрыв. Лейтенант вынул из сумки вторую гранату и приподнялся. В его сторону, строча из автоматов, шли два фашиста.

Цыганков почувствовал толчок в левое плечо. Горячими струйками побежала по телу кровь.

Немцы не дошли несколько метров, повернули вправо. Лейтенант пополз. Трудно было поднять голову, песок попадал в рот, но Цыганков, напрягая силы, двигался дальше. Он заметил на дамбе наших солдат, но крикнуть не мог. И встать не мог. Еще немного — и он истечет кровью, потеряет сознание. Тогда — конец.

Мелькнула мысль: бросить гранату! Привлечь людей!

Собрав последние силы, он откинул гранату подальше. Увидел вспышку, а затем словно бы погрузился в темноту.

Очнулся он в медсанбате. Ему сделали сложную операцию.

А бой в лесу продолжался. Продвижение наших частей замедлилось. Подразделения потеряли ориентировку, нарушилась связь. Артиллеристы сменили позиции, подтянули орудия ближе к пехоте, но не смогли эффективно поддерживать ее своим огнем. Трудно было разобраться, где наши, а где противник.

Немцы, хорошо знавшие местность, подбросили резервы и перешли в контратаку. Я вынужден был ввести в бой второй эшелон — 39-й полк. Но едва лишь Трегубенко развернул свои батальоны и начал выходить к левому флангу Серова, как попал под сильный артиллерийский и пулеметный огонь. Трегубенко вынужден был остановиться и прикрыть левый фланг дивизии.

До самого вечера мы вели упорный бой, медленно продвигаясь в лесном массиве. [182]

...В Шах-Фридрихе оказался фашистский концентрационный лагерь. Мы с подполковником Холковским осмотрели его. В больших глубоких подвалах лежали на цементном полу люди, похожие на скелеты, обтянутые землистого цвета кожей.

Трудно было отличить живых от мертвых. Те и другие — неподвижны. Только по глазам, с надеждой смотревших на нас, можно было понять, в ком еще теплились остатки жизни. Некоторые лежали без сознания. Лишь немногие способны были разговаривать и передвигаться.

Я вызвал начсандива Чернова и приказал организовать медицинскую помощь освобожденным узникам. Врачи, фельдшеры, санитары 37-го полка извлекали несчастных из подвалов на теплый апрельский воздух, на солнечный свет. Но спасти удалось далеко не всех. Многим наша забота уже не понадобилась.

Трупы истощенных людей, одетых в лохмотья, были обнаружены нашими бойцами вдоль дороги из Шах-Фридриха на запад. На некоторых из них оказались следы огнестрельного оружия. Очевидно, гитлеровцы перед оставлением Шах-Фридриха увели из лагеря тех, кто еще способен был самостоятельно передвигаться. Обессилевших узников расстреливали по дороге.

Вскоре из штаба армии прибыл судебно-медицинский эксперт майор Голубев. Была создана комиссия. На следующий день Чернов представил мне акт. Этот красноречивый документ заслуживает того, чтобы выдержки из него были процитированы здесь:

«Мы, нижеподписавшиеся, судебно-медицинский эксперт гвардии майор медицинской службы Голубев В. П., майор медицинской службы Чернов Л. В., военфельдшер Белима Ф. С., военный прокурор майор юстиции Коновалов Е. А., майор Соломатин И. Н., гвардии майор Липский Ю. Н., гвардии ефрейтор Нагиба В. Н. и рядовой Зуйко Т. А. составили настоящий акт о нижеследующем:

15 апреля 1945 года 318-я Новороссийская дивизия освободила от немецко-фашистских захватчиков село Шах-Фридрих, где находился лагерь № 169. При осмотре концентрационного лагеря № 169, расположенного в наземных постройках шахты «Фридрих», было обнаружено в подвалах 78 заключенных, находившихся в крайней степени истощения. Там же среди живых находилось 14 трупов людей, умерших от голода.

Из рассказов заключенных установлено следующее: [183]

В лагерь № 169 направлялись поляки, отказавшиеся подписать «фолькслисты», то есть не желавшие признать себя немцами, а также заключенные из других лагерей, потерявшие трудоспособность в результате каторжных условий труда. Немцы в первую очередь стремились зачислить в «фольксдойче» семьи, где имелись мужчины, годные к военной службе. Так, например, заключенный Яжица Франц, 1893 года рождения, поляк из города Сосновец, рассказал:

«В апреле 1942 года мне с женой было предложено немцами записаться в «фольксдойче», для того чтобы они могли призвать в армию моих двух сыновей. Мы отказались. После этого 26 мая 1942 года ко мне на квартиру пришли три вооруженных немца и предложили нам с женой пойти вместе с ними. Личных вещей брать не разрешили. Двух моих сыновей отправили в Германию на работу, а меня и жену — в лагерь № 92, расположенный в городе Венеж (Чехия).

Условия жизни в лагере № 92 были ужасны: в день выдавали по 100 граммов хлеба из отрубей и баланду из свеклы. Заключенные работали у местных крестьян-немцев и на военном заводе. Жандармы из охраны лагеря подвергали нас истязаниям: беспрерывные побои, зимой «проверки», длившиеся часами, проходили на открытом воздухе, причем заключенные должны были быть раздетыми и т. п.

В марте 1945 года всех, еще сохранивших остатки трудоспособности, отправили на работу в Германию, а нетрудоспособных — в лагерь № 169. Здесь мы жили в неотапливаемых подвалах надшахтных построек. Условия жизни в лагере № 169 были еще хуже, чем в других лагерях. Мы были обречены на голодную смерть. В день выдавали по 50–100 граммов хлеба и вареную свеклу. Чистой воды для питья нам не давали: мы должны были пить воду из затопленных подвалов, в которые сбрасывались нечистоты. При попытке набрать чистой воды в колодце, находившемся на территории лагеря, жандармы открывали по людям стрельбу. Перед отходом немцы угнали с собой около 250 человек».

Михто Мария, 1902 года рождения, полька, уроженка города Вендан, рассказала:

«Меня угнали в лагерь, расположенный в городе Фриштадт, в 1942 году за то, что я отказалась записаться в «фольксдойче». В этом лагере я пробыла 9 месяцев, в течение [184] которых меня заставляли работать у местного крестьянина — немца Гольбаха. Ночью меня проводили обратно в лагерь. Дочь с собой на работу брать не разрешали.

В марте 1944 года меня перевели в лагерь № 41, расположенный в Петровице, где заключенные были в значительной степени уже истощены. По-прежнему нас заставляли работать у крестьян-немцев в мастерских.

В марте 1945 года нас всех перевели в лагерь № 169, так как по слухам в лагерь № 41 должны были поместить украинцев.

В лагере № 169 условия были особенно тяжелыми. Избиения, имевшие место и в других лагерях, здесь носили особенно безжалостный характер. Значительную часть заключенных составляли старики, старухи, дети и инвалиды. Люди обычно от первого же удара падали на землю. Избивали всюду: при отправке на работу, при возвращении с работы, в подвалах, где мы жили. Мою девятилетнюю дочь комендант лагеря избивал за то, что она «плохо воспитана». Помню такой случай: моя девочка вместе с другими детьми играла в подвале. В это время туда вошел комендант лагеря лейтенант Берберих. За то, что дети не сразу приветствовали его, он их избил, а затем привел к родителям и также избил их. Мне он заявил, что бьет меня «за плохое воспитание своей девочки». Жандармы, охранявшие лагерь, также избивали детей за «непослушание».

За время моего пребывания в лагере № 169, то есть за 20 дней, умерло около 50 человек.

Когда немцы угоняли с собой заключенных, они в первую очередь гнали детей, чтобы заставить идти с собой и родителей».

Личные вещи, скот и земля заключенных передавались немцам, которые поселялись в их домах.

Салюх Феликс, 38 лет, находившийся в лагере вместе с женой и тремя детьми, рассказал:

«В лагерь меня с семьей направили за то, что я не хотел записаться в «фольксдойче». Все мое имущество: лошадь, три коровы, дом и мастерскую по производству черепицы передали приехавшему к нам немцу.

Находясь в лагере, я ходил работать на железную дорогу. Причитавшиеся мне за работу деньги забирал себе комендант. Работать заставляли и моих детей...»

При судебно-медицинском осмотре трупов, обнаруженных [185] на территории лагеря, найдено следующее: общее для трупов явление — резкое истощение, завшивленность. В могиле № 1 из числа осмотренных трупов обнаружены лица с огнестрельными ранениями головы в затылочную область. У одного женского трупа на головном платке обнаружены пулевые отверстия. У некоторых трупов имеются повреждения костей черепа в результате удара тупым оружием. В возрастном отношении большинство трупов подлежит пожилому возрасту. На части трупов следов повреждений не обнаружено, вероятнее всего смерть последовала в результате крайнего истощения. Приблизительно такая же картина наблюдалась и при осмотре трупов в других могилах.

При вскрытии трупа Ферлинского Иосифа, 65 лет, найдено: полное отсутствие подкожного жирового слоя, большой сальник истощен до толщины папиросной бумаги, на поверхности сердца студеневидный налет, слизистые оболочки кишечника набухшие, сероватого цвета. На нижних конечностях отеки. При вскрытии трупа Каудеп Анели, 55 лет, обнаружены кровоподтеки на внутренней поверхности мягких покровов головы. Кости черепа — правая височная и теменная — разбиты на несколько осколков различной формы и величины, твердая мозговая оболочка разорвана, имеется нарушение целости вещества головного мозга. Кроме того, имеются явления резко выраженного истощения...

Заключенные в лагере содержались в сырых подвалах, неотапливаемых помещениях и в исключительно антисанитарных условиях.

За все учиненные зверства над польскими гражданами, заключенными лагеря № 169, являются ответственными следующие лица:

комендант лагеря лейтенант Берберих,

вахмистры: Ключче-Винтенберг и Ключка».

Таков трагический документ, рассказывающий лишь об одном из гитлеровских концлагерей. А сколько их было!

* * *

Обычно в Карпатах, а затем и на территории Чехословакии дивизии нашей армии действовали на широком фронте, часто не имея с соседями никакой связи. А теперь, впервые за полгода, мы наступали, чувствуя локоть соседа и справа и слева. [186]

Утром 16 апреля я позвонил командиру 242-й дивизии генералу Лисинову.

— Виктор Артемович, как у вас дела?

— Плоховато, — ответил он. — Вчера захватили первую и вторую траншеи, а дальше — ни шагу! Застрял в селе Гожички. Убийственный огонь: куда ни сунешься — везде пулеметы. Пушки в кирпичных домах. Перешел на действия штурмовыми группами, но результатов пока нет. Несу большие потери. Вы вышли вперед, помогите мне, дорогой!

— Я тоже застрял в этом чертовом лесу! Все смешалось, не поймешь, кто где находится. Лес очень густой, много глубоких оврагов. Противник контратакует то в одном, то в другом месте. Сейчас поеду на правый фланг к Корабельщикову, выясню обстановку.

— Я тоже приеду. Когда вы там будете?

— Минут через тридцать.

Только я закончил разговор с Лисиновым, поступило сообщение от Трегубенко: на его участке положение осложнилось.

— Вызовите Трегубенко, — крикнул я радисту.

— Он у аппарата, товарищ генерал!

— Трегубенко? Доложите, что у вас случилось?

— До батальона пехоты с пятью танками атаковали во фланг батальон Руднева. Я поставил задачу артиллерийскому дивизиону бить по танкам, а подошедшую противотанковую батарею ставлю на огневые позиции. Она также откроет огонь по танкам. Вы, товарищ генерал, не беспокойтесь, атаку отобьем.

Я приказал полковнику Бойчуку отправиться к Трегубенко, принять там все меры, чтобы восстановить положение и не допустить дальнейшего продвижения врага. Сам позвонил командиру корпуса генералу Веденину и попросил его подтянуть ближе к нашему левому флангу 25-й отдельный огнеметный батальон, прикрывавший левый фланг корпуса.

Веденин заверил, что такие указания он даст, и попросил меня помочь Лисинову овладеть селом Гожички. Я ответил, что еду на передовую и на месте посмотрю, какую сумею оказать помощь.

На КП Корабельщикова меня уже ожидали генерал Лисинов и командир одного из полков его дивизии — Гаврилов.

Наблюдательный пункт находился на небольшой высотке, [187] с которой местность просматривалась довольно далеко, но определить в сплошном лесу, где наши, а где противник, было очень трудно. Корабельщиков показал на карте, куда вышли его подразделения.

— Верю вам, товарищ майор, — сказал я. — Но все же хочу увидеть своими глазами, где линия фронта. У вас есть ракеты в ротах?

— Есть.

— Пусть каждая рота обозначит свой передний край двумя красными ракетами. Вспомним Карпаты.

Корабельщиков передал комбатам мое распоряжение. Ракеты взвились над лесом. Нам с НП хорошо было видно, каких рубежей достигли подразделения полка.

— Вот теперь мне все ясно, — удовлетворенно сказал я.

— Ясно и для меня, — произнес Лисинов. — Зачем же нам лезть в лоб, когда мы можем использовать успех соседа. Ваш успех, Василий Федорович. Ударим по флангу, выйдем на южную окраину села и заставим врага бросить свои укрепления.

Лисинов обратился к командиру полка Гаврилову, приказал ему перебросить один батальон к правому флангу Корабельщикова и нанести удар по южной окраине Гожички.

— Как вы считаете, Василий Федорович?

— По-моему, это самое верное решение. Мы вашу атаку поддержим огнем, а если нужно будет, и людьми. Товарищ майор, — повернулся я к Корабельщикову. — Подготовьте огонь артдивизиона и минометной роты, чтобы они обеспечили атаку батальона наших соседей.

Командиры полков начали отдавать распоряжения. Мы с Лисиновым остались вдвоем.

— Вот что значит личное общение, сразу нашли разумный выход, — сказал Лисинов.

— Конечно, Виктор Артемович, личное общение играет большую роль. Мы с вами в Карпатах отвыкли от такого метода, там это было невозможно. А ведь иногда так требовалась помощь соседа! Теперь, кажется, впереди нет больших гор.

— Очень они надоели! Война в горно-лесистой местности — это трепка нервов, а они и без того расшатаны.

— А я, Виктор Артемович, завидовал вашему спокойствию. [188]

— Эх, дорогой Василий Федорович, это только видимость! Нервы у меня — ни к черту! Сдали за три года войны. Да и возраст берет свое, ведь я на четыре года старше вас...

— Пожалуй, дело не в годах, Виктор Артемович, а в том, что пережито: то «Малая земля», то «Огненная земля», то Карпаты...

Корабельщиков крикнул:

— Товарищ генерал, вас вызывает Ковалев!

Я подошел к телефону:

— Слушаю!

— Товарищ генерал, Трегубенко отбил контратаку, но противник контратаковал Серова и потеснил батальон Бирюкова.

— Понятно. Сейчас приеду.

Я возвратился к Лисинову:

— Виктор Артемович, уезжаю. Противник нажимает на полк Серова, надо самому разобраться. Смотрите, — предупредил я Корабельщикова, — скоро немцы атакуют и вас.

— Получат по зубам! — коротко ответил майор.

— Молодой у вас командир полка, но толковый, — улыбнулся Лисинов.

— В дивизии вырос. Впрочем, у нас все командиры полков такие, — не без гордости сказал я. — Ну, до свидания, Виктор Артемович.

— До свидания, дорогой, желаю успеха! — с чуть заметным акцентом ответил Лисинов. Слово «дорогой» он прибавлял очень часто. Такая уж у него кавказская привычка. Он был наполовину грузин, наполовину армянин, А характер и выдержку имел русские. Человек он рассудительный, отзывчивый. Откровенно говорил о своих неудачах, не стеснялся просить совета. С большой радостью делился хорошими новостями, рассказывал об успехах. Я считал его прекрасным товарищем.

Начальник штаба Ковалев, ожидавший на моем НП, доложил:

— Контратаки противника на участках Трегубенко и Серова отбиты. Однако сильная стрельба началась у Корабельщикова... Да вот он и сам на проводе!

— Что у вас происходит?

— Все нормально, товарищ генерал! Немцы контратаковали левый фланг полка, но мы их встретили мощным огнем. Думаю, больше не полезут. [189]

— — А мероприятия, которые наметил Лисинов, не срываются?

— Нет! Батальон уже подошел к моему правому флангу, готовимся к атаке.

Через час Корабельщиков позвонил снова и сообщил, что батальон 242-й дивизии при поддержке нашего артиллерийского дивизиона и минометной роты ворвался на южную окраину Дожичек. Сразу ослаб вражеский огонь и перед полком Корабельщикова.

— Прекрасно! Значит, у противника кишка тонка, силенок ему не хватает! Пользуйтесь этим, майор!

Только я закончил разговор с Корабельщиковым, позвонил Лисинов:

— Василий Федорович, дорогой, батальон Гаврилова достиг цели. Спасибо за помощь. Сейчас произведу перегруппировку. Желаю успеха!

Все у нас складывалось хорошо. Трегубенко после отражения вражеской атаки сам готовился атаковать противника, чтобы выйти к левому флангу Серова. А Серов сообщил по радио: батальон Бирюкова начал наступление и пробился на южную опушку леса, откуда видна река Ольша. Противофланговые подразделения 39-го полка подошли к батальону Бирюкова и сомкнули с ним фронт.

— Ну и прекрасно! — обрадовался я. — Теперь надо Стрункину подобрать новые огневые позиции для артиллерии.

— Товарищ генерал, вас просит к телефону начальник штаба корпуса Новиков.

Я взял трубку.

— Василий Федорович, здравствуйте. Командир корпуса просит вас срочно прибыть на НП Колдубова, он сейчас там.

— Что случилось?

— Противник там сильно нажимает, есть указание командарма: вашу дивизию ночью перебросить правее дивизии Колдубова.

— Что вы, я уже вышел на опушку леса. Завтра с утра могу форсировать Ольшу.

— Ничего не знаю, Василий Федорович! Доложите все командиру корпуса.

На всякий случай я велел Ковалеву до моего возвращения составить план вывода дивизии из боя и переброски на правый фланг корпуса. Взяв с собой Панченко и Кирюшина, отправился к Колдубову. Нам нужно было проехать [190] через полосу 242-й дивизии и выехать на правый фланг 128-й дивизии. Путь был неблизкий. К западной окраине села Гожице мы подъехали, когда начинало темнеть. НП Колдубова размещался в подвале небольшого кирпичного дома.

Поздоровавшись, генерал Веденин сказал:

— Василий Федорович, пока светло, посмотрите на местность. Давно не видели такую равнину, наверное? Соскучились?

Действительно, ровная долина далеко тянулась по правому берегу Ольши.

— Да, равнина как у нас на Кубани. Но воевать на ней не хотелось бы — слишком резкий контраст после густого леса. На десятки километров — ни одного кустика.

— А воевать придется, — ответил Веденин. — Дело вот какое. Противник двое суток пытался контратаками восстановить утерянные позиции на фронте корпуса, но ничего не добился. Сейчас он сосредоточивает силы против правого фланга корпуса, чтобы нанести удар на узком участке. Поэтому командарм приказал перебросить сюда вашу дивизию. Завтра с утра начнете наступление. Ваша полоса: справа вон тот отдельный домик, — показал он рукой. — Слева — правый фланг Колдубова.

Я сразу же связался с Ковалевым. Распорядился, чтобы в полках кормили людей и готовились к маршу. Командующему артиллерии Стрункину немедленно прибыть ко мне на НП Колдубова. Сюда же отправить разведроту дивизии и средства связи.

Сопровождавший меня Панченко развернул карту. Я наметил рубеж: куда какому полку выйти. Указал район огневых позиций артиллерии, место сосредоточения тылов дивизии. Майору Кирюшину объяснил, в каком направлении и с какой задачей выслать разведку. Ему же я поручил организовать НП и взять данные о противнике у начальника разведки 128-й дивизии. Панченко на моей машине поехал назад, в наш штаб, чтобы выполнить полученные распоряжения. А сам я пошел к Колдубову.

— Жду вас, Василий Федорович, давайте поужинаем, — весело сказал Колдубов. — Весь день ничего в рот не брал, некогда было. Отбивал атаки врага. Вчера мы удачно прорвали оборону и овладели селом Гожица. Сегодня вели бои за село Ухыльско, противник контратаковал нас то на правом, то на левом флангах. Пять атак [191] отбили, но все же селом Ухыльско овладели. Лисинов, к сожалению, отстает, не помогает мне.

Колдубов — генерал боевой, смелый, опытный. Но был у него один недостаток: ему часто казалось, что он выполняет наиболее трудные задачи, что перед ним самый сильный противник, а соседи ему не помогают, поэтому у него большие потери. В общем, — любил поворчать в бою. А в спокойной обстановке становился другим. Этакий уравновешенный, добрый человек, невысокий и начавший заметно полнеть. Мы с ним были знакомы долгое время, и никогда не возникало у нас существенных разногласий.

Колдубов пригласил меня за небольшой столик. Голос у него низкий, хрипловатый. Крикнул:

— Скоро будет ужин?

— Сейчас, — ответил ординарец.

— Давно мы, Василий Федорович, не виделись. Все походы, бои. Наверно, в Праге поговорим вволю. Как-то не верится, что война к концу идет... Неужели скоро выпьем за победу?!

— За победу с удовольствием!

— Да, на таком празднике ни один трезвенник не откажется!

— Михаил Ильич, расскажите, какой противник сейчас перед вами?

— Все та же семьдесят пятая пехотная дивизия, усиленная сто восемьдесят восьмым полком шестьдесят восьмой пехотной дивизии и некоторыми частями шестнадцатой танковой дивизии. Есть данные, что еще подбрасывают сюда танки. Как видите, сил у врага достаточно... Местность у нас выгодная для обороны, мы можем хорошо встретить немцев огнем. А вот нам наступать будет трудновато: равнина как стол, никакого укрытия. Вдоль правого берега Ольши, в двухстах метрах от реки, идет дамба. Там у противника третья позиция главной оборонительной полосы. Поставлены орудия на прямую наводку, танки. Все это хорошо замаскировано. Чтобы овладеть третьей позицией, нам придется преодолеть дамбу, а это будет стоить многих усилий и жертв.

— Вы говорите, что еще танки подходят? — уточнил я.

— Да. Сегодня наши разведчики установили: в Копытово прибыло около сорока танков. Есть все основания думать, что противник завтра нанесет удар с направления Копытово на Гожице. А какими силами он будет действовать, это вопрос. Вот почему я сказал Веденину, что вы [192] правы. Раз у вас наметился успех, вы завтра могли бы форсировать Ольшу и содействовать общему успеху.

— Я считаю, Михаил Ильич, что семьдесят пятая дивизия противника не в состоянии наносить удар. Мы ее основательно потрепали. Возможно, подойдет шестьдесят восьмая дивизия, так как один ее полк уже участвует в боях с нами. Подтягиваются части шестнадцатой танковой дивизии, но у нее тоже не густо. Ей крепко досталось за последнее время. На широком фронте противник наступать не способен. Нам нужно определить, где он сосредоточит свои основные усилия.

— Согласен, — кивнул Колдубов. — Если противник завтра нанесет удар, то сделает это на своем левом фланге. На правом фланге местность стеснит маневр его танкам. Другого варианта я не вижу. Сюда и надо перегруппировать наши силы.

— Другого, пожалуй, ничего не придумаешь. Так и будем планировать.

— А если противник не нанесет удар и нам придется наступать самим?

— Я думаю, Михаил Ильич, мы оставим ту же группировку и для наступления. Если будет успех, введем свои вторые эшелоны: я с левого фланга, а вы с правого — в направлении на Копытово.

— Договорились, — ответил Колдубов.

В комнату вошли командующий артиллерией 128-й дивизии подполковник Иванян и прибывший по моему вызову полковник Стрункин. Настроение у Стрункина было неважное.

— Что же это такое? — с обидой произнес он, — Разве я успею до утра перебросить всю артиллерию, занять огневые позиции и подготовить огонь?!

— Могу только ответить вам словами командира корпуса, — сказал я. — Знаю вашу оперативность и надеюсь, что все будет сделано своевременно.

Стрункин посмотрел на меня и ничего не ответил.

— Не будем терять драгоценные минуты. Вот мое решение, — я протянул полковнику карту. Стрункин быстро нанес обстановку на свою карту.

Появился Кирюшин и доложил, что НП подобран, связь с Ковалевым установлена. Разведка выслана.

Мы собрались уходить на свой НП, но тут подъехала машина: прибыл начальник штаба корпуса полковник Новиков, а с ним — командующий артиллерией корпуса полковник [193] Ченгеры и командир 93-го корпусного артполка полковник Павленко.

Новиков попросил доложить, какое я принял решение. Я коротко охарактеризовал противника и показал на карте, как мы с Колдубовым намерены действовать.

— Ваша оценка противника и ваше решение совпадают с решением комкора, — сказал Новиков. — Теперь основная задача — своевременно занять исходный рубеж.

— Пехотой мы займем, в нашем распоряжении еще шесть часов. А вот артиллерия, боюсь, не сумеет подготовиться.

— Ничего, сумеет! — ответил Ченгеры. — Я специально приехал, чтобы помочь Стрункину. И Павленко привез с собой. Не зря его полк придается вашей дивизии.

— Начальства много, только войск нету, — проворчал Стрункин.

— И войска будут! — бодро произнес Ченгеры. — Девяносто третий артполк два часа назад снялся с огневых позиций и движется к вам. Ему можно ставить задачу.

— Поедем на мой НП, там и будем работать — предложил я.

Когда мы прибыли на место, уже шел второй час ночи. На НП находился майор Серый. Он доложил, что радиосвязь с начальником штаба надежная. Я сразу вызвал Ковалева.

— Где сейчас полки?

— Корабельщиков и Серов в движении, а Трегубенко еще не сдал полосу обороны двадцать шестому огнеметному батальону.

— Скажите Трегубенко, пусть оставит один батальон для сдачи полосы, а все другие подразделения немедленно направит в новый район. Штаб дивизии перемещайте ко мне. Командиры полков пусть оставят вместо себя заместителей, а сами с начальниками штабов явятся на мой новый НП. Передайте Бойчуку, пусть он проверит, все ли ушли со старых позиций, не оставлено ли в спешке какое-либо имущество. Потом доложит мне.

Не прошло и часа, как командиры полков были в сборе. Я сообщил им обстановку, рассказал о своем решении, поставил каждому задачу.

Боевой порядок дивизии строился из двух эшелонов: в первом — 31-й и 37-й полки, во втором — 39-й полк. Артиллерия делилась на две полковые группы и дивизионную артгруппу. Две противотанковые батареи придавались [194] 37-му полку, одна батарея — 31-му полку. Кроме этого, для борьбы с танками было приказано по одной батарее от каждой полковой артиллерийской группы поставить на прямую наводку. Зенитный дивизион должен занять огневые позиции с таким расчетом, чтобы прикрыть НП и район дивизионной артгруппы.

Все командиры были предупреждены: если противник с утра не перейдет в атаку, то в двенадцать часов мы начнем наступление в направлении на Копытово. К этому сроку командующему артиллерией подготовить десятиминутный артналет по целям, которые были выявлены 128-й дивизией.

Слушая мои указания, командиры полков только вздыхали да покачивали головами. В их распоряжении оставалось четыре часа темного времени, а ведь нужно занять исходные позиции, поставить боевые задачи подразделениям, организовать систему огня, отрыть окопы, выдвинуть на огневые позиции артиллерию.

Я понимал состояние офицеров, но не мог дать им ни малейшего послабления. Приказ мы обязаны были выполнить.

Прибыл штаб дивизии На этот раз он не стал оформлять оперативные документы. Мы с Холковским собрали офицеров штаба и политотдела. Я сказал им, какую задачу получили командиры полков. Времени мало. Поэтому всем нужно идти в части, помогать на местах. К семи часам полки должны быть готовы отразить атаки врага. Это главное. Всю работу подчинить этой цели.

Офицеры штаба ушли в части. А вскоре на НП начали поступать доклады. Батальоны один за другим выходили на указанный рубеж, сразу же начинали окапываться.

В восемь часов утра противник произвел двадцатиминутный артиллерийский налет. Поднялась в атаку вражеская пехота. Основной удар гитлеровцы направили, как мы и предполагали, на северную окраину Гожицы. Туда устремились два полка пехоты и двадцать танков.

По вражеской пехоте открыла огонь наша дивизионная артгруппа. Местность была ровная, цели видны хорошо. Противник нес потери, но упорно продвигался вперед. Вступили в бой наши орудия прямой наводки. Ударила артиллерия Колдубова.

Враг не ожидал столь сильного артиллерийского огня. Гитлеровская пехота залегла и начала окапываться. Пять танков горели, остальные ушли за дамбу. [195]

Через некоторое время противник вновь произвел артиллерийский налет. Мы приготовились к отражению повторной атаки, но ее почему-то не было. Я решил: надо наступать самим, чтобы не дать врагу опомниться и произвести перегруппировку. Позвонил Колдубову. Тот понял с полуслова. Договорились, что после десятиминутной артподготовки одновременно перейдем в атаку. Сигнал — красная ракета с моего НП.

Наша пехота поднялась дружно. Пошли вперед и подразделения Колдубова. Метрах в трехстах от дамбы враг встретил атакующих сильным артиллерийским, минометным и пулеметным огнем. Полк Серова залег. Корабельщиков продвинулся еще метров на сто, используя небольшую лощину, укрывавшую от пуль. На этом рубеже застала наших бойцов темнота.

Ночью наши части готовили исходные позиции, подтягивали орудия на прямую наводку, чтобы с утра начать штурм дамбы.

С рассветом вновь загрохотали пушки, снова поднялась в атаку пехота. И на этот раз немцы встретили ее сильным огнем, особенно в полосе наступления 31-го полка. Подразделения Серова откатились на исходные позиции. Корабельщикову удалось левым флангом ворваться на дамбу. Это сделал батальон Березняка. Для наращивания удара я ввел второй эшелон — полк Трегубенко. Ввел свой второй эшелон и Колдубов.

Уже поздно вечером полки Корабельщикова и Трегубенко овладели дамбой в направлении села Копытово, которое тянулось по южному берегу реки Ольши. Дамба в этом месте была от реки в двухстах метрах. Я поставил задачу — в течение ночи на дамбе установить тридцать орудий на прямую наводку, из них шесть гаубиц 93-го корпусного артиллерийского полка. Пушки нацелить по вспышкам огневых точек врага, засевшего в подвалах и кирпичных домах на противоположном берегу реки.

Тут же позвонил командиру 37-го полка, спросил:

— Где ваш НП?

— На дамбе, против западной окраины Копытова, — ответил Корабельщиков.

— Скоро приду к вам. Вышлите проводника.

— Товарищ генерал! Дамба все время обстреливается.

— Ничего, мы с вами уже давно обстреляны.

Начальник штаба Ковалев спросил: [196]

— Где вам оборудовать НП?

— На дамбе, правее 37-го полка.

— Хорошо, я сейчас же вышлю саперов.

Пришел от Корабельщикова проводник. Со мной пошли Холковский, Стрункин, Панченко, Кирюшин.

Пока мы проверяли исходные позиции полка и орудия, поставленные на прямую наводку, саперы подготовили НП.

Только мы направились на НП, услышали сильную автоматную стрельбу и взрывы гранат в районе моста через реку.

— Что за бой? Кирюшин ответил:

— Это, видимо, разведка 31-го полка. Они имеют задачу выяснить, в каком состоянии мост. Там и наша разведка в составе пяти человек, ее возглавляет сержант Гукасов. Они должны пройти по течению реки и выяснить, нет ли бродов западнее моста.

В два часа вернулись разведчики. Гукасов доложил:

— Прошли километр, никаких признаков для бродов нет. Примерно в километре от моста в Ольшу впадает маленькая речушка, через нее каменный мостик, на нем стоит полосатый столб с тремя указателями. Один направлен на северо-запад, на нем надпись «Германия». Второй — на северо-восток с надписью «Польша». Третий — на юго-запад, написано «Чехословакия». Мы догадались, что здесь стык трех границ. Указатель с надписью «Германия» оторвали. Вот он. А на его месте химическим карандашом написали: «Мы восстановим границу с Германией» — и поставили свои подписи: «солдаты Советской Армии Гукасов, Богдасаров, Михайлов, Ковалев, Писаненко».

— Значит, вы ликвидировали старую границу с Германией?

— Да, — серьезно ответил Гукасов.

Холковский сказал:

— Независимо от того, что наши разведчики «ликвидировали» старую Германскую границу, все же надо довести до всего личного состава, что мы находимся на стыке трех государств.

Утром солдаты читали в газете «За победу» об этом важном сообщении.

Противник прилагал усилия удержать левый берег реки Ольши, чтобы продлить свое существование. Но мы ему не дали этой возможности.

В эту ночь мы вели бой на стыке трех государственных [197] границ: Польши, Чехословакии и Германии. Утром я как следует разглядел это примечательное место. Перед нашими позициями виднелась река Ольша — приток Одера, На противоположном берегу дымились пожары в селе Копытово. На километр южнее — хутор Новы-Бугуми, железнодорожный мост с высокими дугообразными фермами, перекинутый через реку. Дальше на юго-запад, сколько видно глазом, тянулось ровное поле. До самой Моравской Остравы, где день и ночь работали на фашистскую армию большие заводы.

Наши позиции находились на юго-западной оконечности Польши. Правее, с северо-запада, узкой полосой вклинивалась немецкая территория. А до чешской земли оставалось двести метров — она начиналась за Ольшей. Река в этом месте неширокая, метров пятьдесят-шестьдесят, но глубокая.

Готовясь форсировать Ольшу, мы от всех полков выделили по одному передовому отряду в составе роты автоматчиков, саперной роты и полковых разведчиков. Каждый отряд усиливался одной ротой из саперного батальона и одним взводом из разведроты дивизии.

Передовые отряды должны были под прикрытием артиллерийского огня, и особенно орудий прямой наводки, переправиться через реку, захватить противоположный берег и обеспечить переправу полков. Саперы обязаны в полосе каждого полка навести понтонный мост.

Разведчики 31-го полка пытались ночью захватить железнодорожный мост, но встретили сильное сопротивление. В темноте завязалась рукопашная схватка. Трещали автоматы, рвались гранаты, было много убитых с обеих сторон. Разведчики вынуждены были отойти.

На рассвете 20 апреля передовые отряды, воспользовавшись туманом, незаметно заняли исходные позиции недалеко от берега реки. Саперы подтянули легкие переправочные средства.

Под прикрытием сильного артогня передовые отряды 37-го и 39-го полков стремительным броском переправились через реку и ворвались на северную окраину Копытова. Вслед за ними начали переправляться другие подразделения Корабельщикова и Трегубенко.

Полк Серова атаковал железнодорожный мост. Но когда до него осталось не больше пятидесяти метров, раздался сильный взрыв. Мост окутался черным дымом и рухнул в реку. Однако высокие фермы не полностью ушли в воду. [198]

За них цеплялись плывшие по течению бревна и доски. Это были подручные средства, при помощи которых переправлялись передовые отряды 37-го и 39-го полков.

Бревна плотно прибивало к фермам. А почему бы не воспользоваться такой своеобразной запрудой? К мосту подбежали солдаты лейтенанта Паринова. Лейтенант первым вступил на шаткие, скользкие бревна. Прыгая по ним, Паринов одной рукой держался за ферму. Следом устремились солдаты.

С моего НП было видно: на противоположном берегу появилась группа бойцов. Они залегли, открыли огонь. Я позвонил Серову:

— Это ваши солдаты лихо действуют на том берегу?

— Взвод лейтенанта Паринова.

— Как только я перейду за Ольшу, пришлите его ко мне.

Близился полдень. Наши полки полностью очистили село Копытово и хутор Новы-Бугуми. Левее нас форсировали реку полки Колдубова.

Я перебрался на новый НП в Новы-Бугуми. Только прибыл туда, ко мне подошел офицер.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию лейтенант Паринов прибыл.

— Хорошо. Я видел, как отважно вы действовали на том берегу. Хочу знать подробности. Кстати, здесь корреспондент нашей дивизионной газеты капитан Архипов. Ему тоже надо послушать.

— С чего начать, товарищ генерал?

— Как вы по бревнам бежали.

— Пробирались, товарищ генерал, с грехом пополам. Не доходя метров десять до берега я оступился, провалился между бревнами, автомат ушел на дно. Сам схватился за бревно, оно перекрутилось, пришлось окунуться с головой. Едва вылез. Смотрю, человек десять моих солдат уже залегли у кромки воды, ведут огонь. Присоединился к ним. Попытались мы выскочить на трехметровую кручу берега, но не тут-то было! Первый же высунувшийся солдат был сражен вражеской пулей. Я вспомнил, что правее моста стоит кирпичный дом. Схватил автомат убитого и, крикнув: «За мной!» — бросился к дому. Под прикрытием здания выбрались на кручу. Стены были пробиты снарядами. Через эти проломы мы проникли в комнаты: снайпер старшина Зыков, младший сержант Гизатуллин Карим и я. Остальные прикрывали нас огнем слева. Из окон мы увидели [199] за домом два ряда траншей, оттуда бежали гитлеровцы. Пятьдесят, не меньше. Мы втроем стреляли по ним, подбадривая себя громкими криками. Снайпер Зыков после каждого удачного выстрела приглашал: «Подходите еще!»

Мой автомат умолк. Патроны кончились, а запасного диска не было. Бросив его, я поднял с пола немецкую винтовку. В ней оказалось несколько патронов. Второпях трижды выстрелил — один гитлеровец упал. Метко били Зыков и Гизатуллин. Немцы падали. Я опять оказался безоружным, если не считать гранат и пистолета.

Один гитлеровец метнулся к моему окну. Я сорвал с пояса гранату, бросил за окно, а сам прижался к стене. Раздался взрыв. Гитлеровец упал. Я бросился назад через пролом в стене и увидел: все больше и больше наших солдат перебиралось через реку.

В проломе появился солдат Калугин с двумя упаковками патронов. На плече его висел карабин. Я схватил карабин и патроны, велел Калугину раздобыть мне автомат. Разбил пачки, кинул патроны под ноги себе и ребятам, зарядил карабин и открыл огонь по гитлеровцам. Они уже повернули обратно. Тут я услышал очередь нашего ручного пулемета слева от дома. Это стрелял наш известный пулеметчик Павлик. Мы закричали «ура!».

Подстрелив еще одного убегавшего фрица, я стал считать вражеские трупы... Двадцать.

Потом из-за хутора Новы-Бугумы выдвинулась самоходка и открыла огонь по нашему дому. Нам пришлось укрыться. Вскоре забухало орудие более крупного калибра. Снаряд попал в угол комнаты, где мы находились. Обрушился потолок, меня контузило. Только что подоспевшего к нам комбата майора Неверова осколками ранило в обе руки и ноги. Снайпер Зыков был сражен насмерть.

Бой мы выиграли, товарищ генерал, только Зыкова очень жаль. Такой он был веселый, жизнерадостный человек...

Я поблагодарил Паринова за инициативу и смелость. Отпустив его, позвонил Серову и приказал наградить всех воинов отличившегося взвода.

* * *

Переправившись на южный берег реки Ольши, мы отразили все контратаки гитлеровцев, расширили плацдарм и надежно закрепились на нем. После этого началась новая [200] перегруппировка. Наш корпус поступил в оперативное подчинение командующею 60-й армией генерала П. А. Курочкина и сосредоточился южнее города Опавы. Был получен приказ подготовиться к решительному наступлению с целью перерезать дорогу Моравская Острава — Оломоуц.

Новороссийская дивизия должна была прорвать оборону противника в районе высоты 466, севернее населенного пункта Пуста Полон.

Перед нами находились части 4-й горнострелковой дивизии немцев. Во втором эшелоне враг имел учебный полк 158-й учебной дивизии. Гитлеровцы намеревались любой ценой удержать занимаемые позиции, ни в коем случае не допустить прорыва советских войск в южном направлении.

Действуя в боевых порядках корпуса, наша дивизия наносила главный удар. Мы получили на усиление артиллерию 128-й дивизии, 93-й корпусной артполк, 517-й отдельный минометный полк, гаубичный и противотанковый дивизионы. Все эти средства нужно было разумно распределить, поставить перед артиллеристами конкретные задачи. А времени, как говорится, в обрез.

Перед нами простиралась холмистая местность, возвышенности, покрытые лесом. Это мешало организовать наблюдение за противником и затрудняло действия наших войск. К тому же узкие лесные дороги раскисли после недавних дождей. Машины застревали на них, люди двигались с большим трудом.

Правее нас наступала 242-я дивизия, левее — 322-я дивизия, временно приданная корпусу. Во втором эшелоне находилась 128-я дивизия, потом она действовала на Моравской Остраве.

Мы начали атаку без подготовительного периода, после короткого артиллерийского налета. Преодолевая сильное огневое сопротивление, полки выбили противника с первого оборонительного рубежа. Ожесточенный бой разгорелся в лесном массиве южнее и юго-западнее населенного пункта Глубоченцы. Наши подразделения медленно продвигались по единственной дороге, пересекавшей лес. Лишь к концу дня приблизились они к Глубоченцам.

Бой за этот населенный пункт продолжался всю ночь. Только на рассвете удалось полностью овладеть им.

Сделав короткую передышку, дивизия возобновила наступление, освободила населенные пункты Гработви и Вишковце, хотя последний находился в полосе 242-й дивизии. [201] Но нам потребовалось выбить оттуда гитлеровцев, чтобы они не мешали наступать дальше.

Дивизия, обогнав соседей, выдвинулась уступом вперед, и мы должны были одним полком прикрыться справа. Остальные части продолжали преследовать фашистов.

Быстрым и умелым маневром мы захватили Слатия — важный опорный пункт гитлеровцев. Полк Корабельщикова с десятью самоходными установками нанес внезапный удар с северо-востока. Лесистая местность помогла полку. Немцы в панике бежали, бросив артиллерию и обоз. В Славине мы захватили прямо на огневых позициях три батареи. Нашими трофеями стали тридцать автомашин с боеприпасами и продовольствием.

Темп наступления не затихал. 29 апреля полк Серова, преследуя противника, ворвался на северную окраину населенного пункта Альтштадт и за ночь вместе с Трегубенко полностью очистил его от гитлеровцев. В это время полк Корабельщикова подошел к северо-западной окраине города Биловца. Взаимодействуя с частями 242-й дивизии, полк стремительно атаковал город и железнодорожную станцию. Фашисты отступили. Важнейшая магистраль, связывавшая Моравско-Остравскую группировку противника с тылом, была перерезана.

Вскоре мы получили сообщение о том, что войска 38-й и 1-й гвардейской армий овладели Моравской Остравой. Двухмесячная жестокая битва за крупный промышленный центр Чехословакии завершилась нашей победой.

30 апреля Москва салютовала войскам 4-го Украинского фронта, освободившим Моравскую Остраву. Многие соединения и части удостоились правительственных наград. Новороссийская дивизия была награждена орденом Суворова 2-й степени. Отмечены были и все наши полки: 31-й полк получил орден Красного Знамени, 37-й полк — орден Суворова, 39-й полк — орден Кутузова.

По достоинству оценило командование боевые заслуги артиллеристов нашего 796-го артполка. Им тоже был вручен орден Красного Знамени. [202]