Русский перевал

В Карпатах все сильнее чувствовалась осень. По утрам над горами висел густой туман. Спускаясь в долины, он словно бы дымовой завесой прикрывал вражеские позиции. Потом начались томительные моросящие дожди, не прекращавшиеся ни днем, ни ночью. Очень трудно было доставлять на передовую боеприпасы и продовольствие.

Немцы продолжали укреплять свои позиции в районе Медзилобарце. Все наши попытки захватить этот оборонительный узел, чтобы овладеть городом Гуменне и выйти на Венгерскую равнину, заканчивались неудачей. Поэтому командующий 1-й гвардейской армией генерал-полковник Гречко счел нужным изменить направление главного удара. Было решено захватить высоты западнее и юго-восточнее Русского перевала, а затем решительным наступлением сломить сопротивление противника, овладеть самим перевалом и выйти в район города Стакчин. Штурмовать перевал было приказано 107-му стрелковому корпусу.

Наша дивизия передала свою полосу под Медзилобарцем 226-й стрелковой дивизии. С правого фланга армии нас перебросили на центральное направление. Туда уже вышли 128-я и 242-я дивизии.

Нашему горнострелковому корпусу, как всегда, досталась самая трудная местность.

В ночь на 13 октября новороссийцы заняли исходные позиции для наступления в районе населенного пункта Звала. Задача — нанести удар на Острожницу, овладеть высотами 619 и 762 западнее Русского перевала.

И впереди и вокруг нас были горы с крутыми обрывами, заросшие густым лесом. Все тропинки заминированы. И погода, как назло, отвратительная: сильный холодный ветер гнал мокрый снег. На дорогах грязь. Застревали орудия, грузовики, повозки.

Трудно было разобраться, где противник, а где наши войска. С наблюдательного пункта ничего не видно. Данные о враге скудные. Обязательно нужен был «язык», иначе рискованно переходить в наступление.

На этот раз нам помогли немцы Ян Ганс и Вилли Кюстер. [80] Члены национального комитета «Свободная Германия», они уже десять суток находились при разведывательной роте дивизии. Носили форму немецких унтер-офицеров и были вооружены немецкими автоматами.

Начальник разведки майор Кирюшин доложил мне, что Ганс и Кюстер изъявили желание пойти в тыл к фашистам вместе с нашими разведчиками. Они дали слово привести «языка».

Вместе с ними мы разработали план действий.

В ночь на 14 октября наши разведчики пошли по двум направлениям. Первая группа из пяти человек отправилась на час раньше. Она должна была захватить пленного в районе высоты 762. Эту группу возглавил сержант Писаненко. С ним вместе — Ян Ганс.

Проникнув в оборону противника, группа устроила засаду. Ганс пошел дальше и вскоре обнаружил блиндаж. Разговаривали двое солдат. Ганс прислушался. Солдаты высказывали недовольство войной. Ян Ганс решил использовать момент. Войдя в блиндаж, он попросил закурить и повел речь напрямик. Война, мол, Гитлером проиграна, надо пока не поздно кончать ее. Иначе — бесславная гибель. Солдаты слушали с интересом. Ян Ганс объяснил им, что представляет собой национальный комитет «Свободная Германия», какие листовки и газеты он выпускает, назвал себя и предложил немцам перейти на сторону Советской Армии. Солдат Крауше сразу согласился. Другой сказал, что через неделю должен ехать в отпуск, и попросил оставить ему листовку. Простившись с ним, Ганс и Крауше ушли на то место, где ожидала группа сержанта Писаненко. Разведчики бесшумно миновали передний край и вернулись в расположение наших войск.

Вторую группу из шести человек повел лейтенант Белик. С ним пошел Вилли Кюстер. Переправившись через небольшую речку, разведчики приблизились к селу Острожница. Здесь они залегли, а Кюстер не спеша двинулся дальше. На окраине села он заметил немецкий патруль из двух солдат. Остановившись возле них, Кюстер спросил, как пройти на высоту, на которой якобы находится артиллерийский наблюдательный пункт. Себя он назвал артиллеристом. Солдаты указали ему направление.

Вилли Кюстер попросил одного солдата провести его немного подальше, чтобы лучше сориентироваться. Солдат согласился и зашагал рядом с Кюстером по направлению к засаде. Однако вскоре солдат остановился и сказал, что [81] ему нужно возвращаться. Чтобы не упустить такой выгодный момент, Кюстер пошел на хитрость. Он спросил солдата, нет ли у него гранаты. Здесь, мол, могут встретиться русские, а он, артиллерист, почти безоружен. Солдат протянул гранату. Кюстер взял ее и тут же уронил. Солдат нагнулся, хотел поднять, но Кюстер сильно толкнул его и выхватил из рук автомат. В этот момент подоспели наши разведчики, закрыли немцу рот и связали его.

У нас оказалось сразу два «языка». Оба солдата принадлежали 227-му полку 100-й легкой пехотной дивизии немцев. Они подробно рассказали о расположении сил противника. Для нас это имело большое значение.

Я пригласил к себе Яна Ганса. Мне хотелось узнать, при каких обстоятельствах он перешел на сторону Советской Армии.

Ян рассказал:

— Когда гитлеровская армия продвигалась по вашей земле, я видел разрушенные села, города. Видел ни в чем не повинных убитых женщин, детей, стариков. Видел, сколько в этой ужасной войне гибло и наших воинов. С каждым днем я убеждался, что Гитлер несет народам смерть и страдание. А когда приехал в отпуск, в свой родной Берлин, не нашел своего дома. Не было жены и ребенка — они погибли от воздушной бомбардировки. Здесь у меня зародилась мысль начать борьбу против гитлеровского фашистского режима.

Вернувшись на фронт, Ян решил немедленно уйти к советским партизанам. Так он и сделал. А еще через некоторое время стал членом национального комитета «Свободная Германия». И вот он снова на фронте. Но теперь он твердо знает, против кого и за что сражается.

* * *

Наступление, как обычно, началось рано утром. 37-й стрелковый полк должен был овладеть высотой 762. Село Острожницу а высоту 619 захватывал 31-й полк противника. Оглоблин со своими батальонами находился во втором эшелоне. Вся артиллерия была рассредоточена по полкам.

Вместе с командиром полка Симутиным я пошел в первый батальон майора И. М. Сараичева, который наступал на Острожницу с востока.

Продвигаясь в гуще леса, батальон выдвинулся к [82] опушке. Впереди была поляна, за которой виднелся домик лесника.

Мы подошли к комбату. Сараичев показал нам немецкое орудие, стоявшее правее домика на небольшой высотке. Из дзота, расположенного левее дома, по опушке строчил пулемет, не позволявший нашей пехоте выйти на поляну.

Я посмотрел на карту. От домика лесника, извиваясь, тянулась дорожка. Она спускалась в овраг, пересекала ручеек и выходила в село Острожницу. Ясно — здесь у противника опорный пункт, который прикрывает подступы к селу. Справа и слева — крутые овраги, обойти поляну невозможно. А штурмовать дом лесника в лоб — значит нести большие потери.

Правее, за лесом, слышалась пулеметная и минометная стрельба. Там второй батальон Бирюкова вел бой за высоту 619. Локтевой связи с ним не имелось — разделял глубокий, с обрывистыми склонами, овраг.

При батальоне Сараичева не было никакой артиллерии, только рота 82-миллиметровых минометов. Ими огневые точки врага не подавишь. Нужны пушки, а как их протащишь сюда?

— Кто у вас здесь из артиллеристов? — спросил я Симутина.

— Все они при втором батальоне, — ответил командир полка.

— Есть один сержант из противотанкового дивизиона, он прибыл разведать, как провести пушку, — сказал комбат Сараичев.

— Как его фамилия?

— Садыров.

— Это же наш артиллерийский снайпер! — обрадовался я. — Позовите его!

Садыров подбежал к нам.

— Где ваша пушка, товарищ сержант?

— С полкилометра отсюда. Дайте мне десять солдат, мы на руках ее принесем через лес, — сказал Садыров.

Люди были выделены. Через сорок минут они действительно притащили пушку и снаряды.

Орудийный расчет быстро занял огневую позицию, приготовился к бою. К этому времени минометная рота тоже подготовила огонь.

Сержанту Садырову комбат сказал:

— Видишь домик? Правее пятьдесят — пушка. Левее [83] тридцать — пулемет. Сперва уничтожишь пушку, потом пулемет.

— Цель вижу хорошо. Задачу понял!

Садыров сам навел орудие на цель. Выстрел. Я смотрел в бинокль. Цель окуталась черным дымом.

Сержант направил орудие на дзот. Второй выстрел. Бревна от дзота полетели вверх.

— Молодец Садыров, вот это снайпер! — крикнул я. Огонь наших минометов накрыл домик лесника. Оттуда выбежали фрицы.

— В атаку! — скомандовал Сараичев.

Пехотинцы, стреляя из автоматов, вышли на поляну. Сразу же из района Острожницы противник дал сильный заградительный артиллерийский огонь. Наша пехота залегла. Немцы словно ждали этого. Две роты гитлеровцев при поддержке двух самоходок бросились в контратаку.

Садыров бил по правой самоходке, но бронебойный снаряд не брал самоходку, нужны были подкалиберные.

«Что делать? — думал Садыров. — Надо чаще стрелять, ослепить самоходку!»

Пушка Садырова била и била, как из автомата. Дым обволакивал самоходку, она не могла вести огонь. Вдруг самоходка окуталась ярким пламенем.

— Так тебе, сволочь! — крикнул Садыров.

Вторая самоходка не могла бить по орудию Садырова, мешал холм. Когда запылала первая машина, то вторая быстро развернулась и пустилась наутек.

Атакующую пехоту врага накрыл минометный огонь. Немцы начали пятиться. Наша пехота с криком «ура!» перешла в атаку и на плечах гитлеровцев ворвалась в их окопы.

Домик лесника был захвачен.

Я приказал Симутину прочно закрепиться на этом рубеже, увязать действия с Бирюковым и подготовить на завтра артиллерийский огонь. Утром захватить Острожницу.

Пожелав офицерам успехов, я отправился на свой НП. Едва пришел — начальник штаба Бойчук доложил:

— Симутин тяжело ранен, отправили в медсанбат.

Я распорядился, чтобы полк принял заместитель Симутина подполковник Олехнович. И тут же попросил связать меня с 37-м полком.

— У телефона подполковник Халбулаев.

— Как у вас идут дела? [84]

— Туговато, — ответил Халбулаев. — На северных скатах высоты 762 много огневых точек. Куда не сунешься — везде пулеметный огонь. Из-за сплошного тумана наша артиллерия почти не стреляет. Мы сейчас на вьюках подтягиваем полковую батарею на передний край. Поставим пушки на прямую наводку, будем снарядами выковыривать пулеметы.

— Сегодня вам, видимо, не удастся овладеть высотой?

— Нет, не удастся.

— Разведайте лучше, где огневые точки врага. Подтяните артиллерию, больше выделите корректировщиков на передний край. Завтра с утра переходите в атаку.

— Будет сделано, — заверил подполковник.

Только я положил трубку — снова звонок.

— Товарищ генерал, убит замполит полка майор И. П. Барышев, — взволнованно доложил Халбулаев.

— Когда?

— Только сейчас. Он был в батальоне Березняка.

Ко мне в землянку зашел Холковский, вернувшийся из 37-го полка.

— Вы знаете, Барышев убит, — сказал я.

— Как убит? Я с ним полчаса назад был в батальоне Березняка, — ответил Холковский.

— Только что звонил Халбулаев...

— Да что же это такое! — недоумевающе развел руками Холковский. — За месяц потеряли заместителя командира дивизии, двух командиров полков и двух замполитов.

Это было тяжело.

Меня тоже очень огорчила гибель И. П. Барышева. Я был знаком с этим замечательным политработником еще по мирному времени. Перед войной он был замполитом батальона на курсах усовершенствования политсостава. А я — заместителем начальника курсов. Очень трудолюбивый и исполнительный, Барышев всегда был на хорошем счету.

К нам в дивизию он прибыл под Керчью. Помню, мне позвонили из политотдела Отдельной Приморской армии, спросили: знаю ли я майора Барышева? Я ответил, что знаю. Но в чем дело?

— Да вот прислали его к нам в армию, а он просится в вашу дивизию.

— Направляйте! — сказал я.

Приехав ко мне и представившись, Барышев сразу сказал, что на фронт попал впервые. Попросил помочь, [85] если что-либо будет не так. Но помогать ему не пришлось. В боях под Керчью и Севастополем он сразу хорошо показал себя.

Вот и не стало рядом еще одного фронтового товарища. А как здоровье Симутина? Я позвонил начальнику санитарной службы дивизии. Он ответил, что Симутин в тяжелом состоянии отправлен в армейский госпиталь. Видимо, останется без ноги...

— И этот не вернется к нам, — сказал я Холковскому. — Придется Олехновичу командовать полком.

— А вы его знаете? — спросил Холковский.

— Так же, как и вы. Он всего две недели у нас. Прислан из восемнадцатой армии. Снят там с полка... Вот и все, что мне известно.

— На него пришла выписка из протокола армейской партийной комиссии. Ему объявлен строгий выговор, — сказал начальник политотдела.

— Ну и что же? Выговор у каждого может быть. Посмотрим его в бою, тогда и примем окончательное решение.

* * *

В ночь на 16 октября шел мокрый снег с сильным ветром. Люди промокли, замерзли. Обсушиться негде. Я приказал в каждом подразделении сделать шалаши, в них развести костры и по очереди обогревать бойцов. А своему заместителю по тылу полковнику Корсуну передал, чтобы людям выдали двойную порцию продовольствия и больше кипятить чая. Немедленно заменить рваную обувь. Работникам тыла находиться в подразделениях и обеспечивать бойцов всем, чем положено.

Офицеры штаба дивизии и политотдела были посланы для проверки исполнения отданных распоряжений.

Все эти меры позволили нам сохранить боеспособность подразделений и подготовить атаку.

Утром снег прекратился. Я опять пошел в 31-й полк, но на этот раз в батальон Бирюкова. Со мной был только что вступивший в командование полком Олехнович. Мы подошли к позиции пулеметчиков. Я спросил:

— Ну как, холодно было ночью?

— Ничего! — ответил немолодой солдат. — В Эльтигене труднее пришлось, и то выдержали. А тут лес, можно тайком от противника погреться.

— Вы были в Эльтигене? [86]

— Так точно!

— А как ваша фамилия?

— Подколзин.

— Извините, не узнал сразу. Помню ваше выступление перед прибывшим к нам пополнением. Вы давали слово, что будете учить новичков на своем боевом опыте.

— Надо учить, товарищ генерал. А то придет молодой, он словно ребенок — лезет не туда, куда надо. Вот и приходится растолковывать, что к чему. Смотришь, после двух-трех боев парень и сам соображать начинает.

— Правильно. Ветераны — это наша надежда и гордость. Спасибо вам! — поблагодарил я солдата. — А теперь скажите, как вы сегодня ели?

— Хороший был завтрак. Мясной соус, а самое главное — сколько хочешь. Повар даже спрашивал, кому еще добавить. И ночью ужин хороший привозили, и чай горячий был до утра. Выпьешь крепкого чаю — сразу по всем жилам тепло идет! Кружка чаю лучше, чем двести граммов водки. Правильно я говорю, ребята? — спросил Подколзин.

Солдаты заулыбались.

— Правильно, — ответил кто-то.

— Старый солдат всегда правильно говорит, — засмеялся Подколзин. — Тем более при генерале!

Подождав, пока стихнет смех, я спросил:

— Как вы думаете, сегодня овладеем этой высотой?

— Овладеем! — за всех ответил Подколзин. — Фрицы, наверное, там окоченели. Что-то больно тихо сидят. Наверно, вино пьют. А винцом-то особенно не согреешься. Да и одежонка у них жидковата. Вот наша плащ-накидка неказиста на вид, но она спасает и от дождя, и от ветра, и от снега. Мы вот из плащ-накидок шалаш сделали, разожгли в нем небольшой костер и просушили портянки. Теперь нам и мороз не страшен!

— А шинель не мокрая?

— Нет, смотрите.

Подколзин распахнул шинель. На его гимнастерке я увидел шесть орденов. И подумалось: такие люди, как он, не только отличные воины, но и мастера боевого духа. Они не только сами перенесут любые трудности, они и другим помогут, вернут уверенность тем, кто ослаб духом...

Я приказал в десять часов 37-му полку начать атаку высоты 762. В одиннадцать часов 31-му полку перейти [87] в наступление на высоту 619. Полку Оглоблина подтянуться ближе к батальону Сараичева и готовиться к нанесению удара на Острожницу с востока.

Ровно в десять мы услышали артиллерийский, минометный и пулеметный огонь на высоте 762. А через двадцать минут Халбулаев доложил:

— Высотой овладели!

Оказывается, противник не ожидал в такую погоду нашей атаки и был застигнут врасплох. Батальон Березняка удачно обошел высоту с запада и отрезал врагу пути отхода. Немцы в панике бросились бежать к высоте 619.

Я приказал Олехновичу подготовить огонь артиллерии и минометов по восточным скатам высоты 762. Находившийся при батальоне Бирюкова командир артиллерийского дивизиона майор Сыч быстро нацелил на указанное направление свои батареи. Туда же были направлены и минометы.

Вскоре мы увидели немецкую пехоту, спускавшуюся по глубокой лощине. Наши артиллеристы и минометчики открыли огонь. Потом застрочили пулеметы. Гитлеровцы оказались в западне. Они не знали, куда бежать, падали, сраженные пулями и осколками.

Халбулаеву я приказал одним батальоном закрепиться на высоте 762, а остальными силами преследовать немцев, отступавших к Острожнице.

Оглоблину, подчинив себе батальон Сараичева, атаковать Острожницу с востока.

В то же самое время противник подбросил резервы и атаковал батальон Бирюкова. Обстановка усложнилась.

Кто был в лесном бою, тот знает, с каким шумом и треском рвутся снаряды в лесу. Грохочет эхо. Пули цокают по стволам. Даже опытным солдатам становится страшно.

Кроме того, в лесу трудно разобрать, где противник, а где свои. Только по ракетам, которыми обозначался передний край, можно было приблизительно определить, на каком рубеже находятся наши подразделения.

Перелом наступил во второй половине дня, когда противник почувствовал, что мы можем отрезать его от единственной дороги, идущей из Острожницы на юг. Лишь поняв это, немцы начали поспешный отход.

К вечеру мы полностью овладели высотами 762, 619 и селом Острожницей. В штабе подводились итоги боя. [88]

В этот день мы разгромили пехотный полк 254-й дивизии гитлеровцев. Больше ста фашистов взяли в плен. Захвачено пять артиллерийских орудий, восемь минометов, две самоходки и другое вооружение.

Свою задачу дивизия выполнила.

* * *

17 октября войска 1-й гвардейской армии овладели Русским перевалом и перешли через главный Карпатский хребет. Эта победа имела важное военное и политическое значение, потому что мы вступили на территорию дружественной нам Чехословакии. Но чтобы выйти на оперативный простор, нужно было еще преодолеть южные склоны Карпат.

Мы думали, что после овладения перевалом действовать нашим войскам будет легче. Но Южные Карпаты были еще больше изрезаны оврагами и покрыты сплошным лесом. Это затрудняло маневр. Единственную дорогу от Цисны до Стакчина, по которой можно было двигаться всем родам войск, упорно обороняли немцы. Западнее и северо-восточнее Русского перевала дорог вообще не было. Там можно было передвигаться только по тропкам. Чтобы провести артиллерию, танки, колесный транспорт, эти тропки расширяли наши саперы. Тратилось много времени.

Теперь, когда главный Карпатский хребет остался за спиной, основное значение для 1-й гвардейской армии приобрело Ужгородское операционное направление. Надо было помочь 18-й армии быстрее освободить Закарпатскую Украину. Поэтому командарм решил произвести новую перегруппировку войск, сосредоточить главные силы на левом фланге.

Мы получили приказ быстро выйти на крайний левый фланг армии в район 1 километр южнее Руина. Сдать свою полосу, ночью совершить марш и утром 26 октября нанести удар с востока на Стакчин, овладеть рубежом Тополя, Прислуп, гора Букова.

Наш успех на этом направлении лишил бы противника возможности пользоваться рокадной дорогой, соединяющей Гуменне, Стакчин, Малое Березне, и создал бы угрозу Ужгороду.

Противник, учитывая это, перебросил к левому флангу 1-й гвардейской армии несколько своих соединений. Особенно [89] уплотнил враг боевые порядки на рубеже Гастовице, Старина, Тополя.

Наша Новороссийская дивизия всю ночь шла в указанный ей район, сосредоточилась только к девяти утра и получила приказ сразу начать наступление. Левее нас из района горы На-Похары, Колбасов на Збой и Криве должна была наступать 161-я стрелковая дивизия, только что переданная из 18-й армии. Связь с этой дивизией мы установить не успели.

Я позвонил командиру корпуса и попросил, чтобы нам разрешили начать наступление не в девять, а в двенадцать часов дня. Чтобы хоть осмотреться на новом месте. Он разрешил.

Не имея сведений о противнике, я решил сначала ввести в бой лишь передовые батальоны, выделив для этого лучшие подразделения. Потом, когда обстановка прояснится, поставить задачу главным силам полков.

В одиннадцать часов передовые батальоны заняли исходные позиции в лесном массиве на южных склонах горы Козолята. На правый фланг вышел батальон Бирюкова из 31-го полка. Левее — батальон Березняка из 37-го полка.

На два часа раньше я поставил задачу командиру разведроты дивизии капитану Винченко: пойти в тыл врага через лесной массив по балке, ведущей к деревне Прислуп. В одиннадцать донести: может ли пройти этим маршрутом пехота с вьюками. Винченко, как всегда, действовал лихо и быстро. К десяти тридцати я получил сообщение, что разведчики находятся в полукилометре севернее села Прислуп и ведут наблюдение за противником. По разведанному маршруту можно провести батальон и минометы на вьюках. Путь укажет командир взвода Демидов, доставивший донесение.

Не теряя времени, я приказал командиру 39-го полка Оглоблину быстро подготовить для трудного перехода первый батальон под командованием майора Руднева. Командиру полка и комбату явиться ко мне.

Рудневу была поставлена задача: выдвинуться в тыл врага, захватить село Прислуп, перерезать дорогу, идущую по ущелью от горы Козолята.

— Сколько дано мне времени, чтобы выйти к Прислупу? — спросил комбат.

— Один час, — ответил я. — Вот вам проводники от разведроты, действуйте быстрее. Ровно в полдень мы перейдем [90] в наступление. Успех его во многом зависит от вас. Вы хорошо понимаете это?

— Да, — ответил Руднев. — Сделаем все, что в наших силах.

Вскоре батальон Руднева скрылся в густом лесу.

Точно в назначенный срок наша артиллерия произвела пятнадцатиминутный налет по вражеским позициям. Батальон Бирюкова двинулся в атаку, прошел метров сто и залег. А батальон Березняка вообще едва поднялся — его сразу приковал к земле сильный пулеметный и артиллерийский огонь. Но нет худа без добра: наши артиллеристы засекли все цели противника.

Выяснилось, что немцы имеют хорошо оборудованные позиции фронтом на восток. Эти позиции прикрывали дорогу, тянувшуюся по ущелью на Прислуп.

Мы организовали новый артналет, теперь уже по обнаруженным целям. В двенадцать тридцать опять заговорили наши орудия. Правый фланг батальона Бирюкова начал успешно продвигаться вперед. Я приказал командиру 31-го полка вводить из-за правого фланга главные силы.

Батальон 37-го полка опять не смог подняться.

Все мое внимание было сосредоточено на одном: где Руднев, успеет ли он к назначенному времени?

На душе стало легче, когда за лесом, возле села Прислуп раздались звуки стрельбы. Мы сразу заметили, как ослаб огонь со стороны противника. Двинулся вперед батальон Березняка. Немцы начали пятиться по дороге, идущей вдоль ущелья на Прислуп. Но это село уже захватил Руднев. Его бойцы встретили отступающих немцев метким огнем. У противника поднялась паника. Некоторые подразделения стали сдаваться в плен. По ним с тыла начали бить свои же.

Финал был плачевным для гитлеровцев.

Пленные немцы принадлежали к 101-й горнострелковой дивизии. Я задал немецким офицерам вопрос: «Почему вы, имея хорошо оборудованные и выгодные позиции, не оказали упорного сопротивления?»

Пленные ответили: «Мы не думали, что русские нанесут нам удар с левого фланга и с тыла, считали, что там местность непроходимая. Боясь окружения, начали отходить».

Все получилось так, как мы хотели. Теперь мы продолжали развивать наступление, не давая противнику остановиться. 31-й полк преследовал немцев по крутым горам, [91] заросшим лесом. Несмотря на трудности, полк продвигался быстро, все время охватывая вражеский фланг. Отдельные подразделения заходили в тыл гитлеровцев, не позволяя им задерживать 37-й полк, наступающий вдоль узкого ущелья.

Противник заранее подготовил в ущелье минные поля, оставив лишь узкие проходы для своих войск. Это очень затрудняло продвижение 37-го полка. Обойти минные заграждения невозможно, и справа и слева крутые обрывистые склоны. Единственная дорога была нужна нам, чтобы провести по ней артиллерию и обозы.

Для разминирования ущелья и проделывания проходов в завалах мы направили всех саперов дивизии, саперную роту 37-го полка и разведчиков, умевших обращаться с минами. Возглавил эту работу начальник инженерной службы дивизии подполковник Полежаев.

В одном месте, слева от дороги, сапер с миноискателем проверял небольшую поляну. И вдруг — взрыв, крик. Сапер упал. С дороги к нему бросилась девушка с санитарной сумкой. Новый взрыв — девушка свалилась шагах в пяти от раненого. Больше никто не решался бежать туда. Но вот девушка встала, на одной ноге запрыгала к саперу и опустилась рядом с ним. Она перевязала раны саперу, потом себе. У сапера была оторвана ступня. У девушки, лейтенанта медицинской службы, оторван большой палец правой ноги. Мне доложили вечером о мужестве этой девушки. Помню, что родом она из Осетии, а фамилия не сохранилась в памяти.

В другом месте командир взвода разведчиков лейтенант Белик обезвреживал противотанковые мины. Он был большим мастером в этом деле. Кто-то спросил, много ли еще мин. Белик крикнул:

— Сейчас последнюю сниму, и проход будет свободен.

Он медленно поднял мину. Грянул взрыв. Белика — как не было. Нашли только его шапку, повисшую на дереве метрах в двадцати от взрыва.

Так погиб еще один ветеран нашей дивизии, отважный разведчик, на счету которого было тридцать взятых в плен немцев.

Я вызвал к себе командира саперной роты И. В. Студентова.

— Как думаете, почему мина разорвалась в руках у Белика?

Студентов ответил: [92]

— Немцы поставили среди простых мин неизвлекаемые. Но их трудно различить. Теперь нам придется к каждой мине привязывать провод и уходить в укрытие. Тянуть за провод и взрывать мину. На это тратится много времени. Но другого выхода нет...

В том же злосчастном ущелье погибла моя верховая лошадь, светло-гнедая красавица Смелая. Передней левой ногой она наступила на мину. Обе передние ноги были оторваны. Эту лошадь мне достали наши разведчики в бою под Севастополем, и я, старый кавалерист, очень привык к ней.

После Смелой у меня был темно-гнедой дончак Буйный. Его сразил осколок снаряда на Дарговском перевале. В гражданскую войну подо мной было убито шесть лошадей. Не держались у меня хорошие лошади.

Итак, дивизия наша прорвала оборону противника и за один день, преодолевая вражеский огонь, труднопроходимую, заминированную местность, овладела населенными пунктами Прислуп, Тополя и горой Букова. А к концу дня мы продвинулись на двадцать километров и оставили позади хребет Наштас, который господствует над местностью, резко снижающейся в направлении Стакчин — Снина. Наши передовые подразделения подошли к сильно укрепленному опорному пункту Стакчин. Действовавшая слева 161-я стрелковая дивизия овладела населенными пунктами Криве и Углич.

Успехи двух наших дивизий создали благоприятные условия для перехода в наступление других соединений 1-й гвардейской армии. На стыке между нами и левым соседом была введена в бой 129-я стрелковая дивизия 107-го стрелкового корпуса.

28 октября наша армия левым флангом преодолела Восточные Карпаты и вышла на Венгерскую равнину. Важная цель была достигнута. Несколько раньше войска 18-й армии освободили крупный промышленный центр Закарпатской Украины — Мукачево, а затем Ужгород.

Москва два дня подряд салютовала нам — воинам 4-го Украинского фронта!

* * *

По приказу командования, наша дивизия перешла к обороне на достигнутом рубеже, готовясь к новому броску — к наступлению на Гуменне. Мы заняли как раз те [93] позиции, на которых стояли войска Брусилова в первую мировую войну. Здесь еще сохранилась полузасыпанная линия траншей. Мы находили гильзы, патроны, старые солдатские котелки.

Перед фронтом дивизии оборонялось до двух полков 100-й легкопехотной дивизии и один полк 101-й горнострелковой дивизии гитлеровцев. Передний край обороны противника в районе Стакчина имел три траншеи. Все подступы прикрыты минными полями. Дорога Стакчин — Снина тоже была заминирована. В центре Стакчина — противотанковый ров.

Противник имел немалые резервы: пехотный полк в Снине и пехотный батальон в Пуста-Замри.

Крупных наступательных действий со стороны фашистов не предвиделось. Но гитлеровцы могли провести частную операцию, рассчитывая помешать наступлению, которое наша армия готовила на левом фланге. Противник мог ударить в направлении Стакчин, Малое Березне, чтобы парализовать проходившую там дорогу и сорвать перегруппировку войск левого крыла гвардейской армии.

Я уже упоминал о неудаче, которую потерпел генерал Корнилов во время первой мировой войны. Как раз в том районе, где находились теперь мы — новороссийцы, генерал Корнилов по собственной инициативе нанес удар на Гуменне. А потом его дивизия была окружена и разбита. Немцы тогда нанесли удар по рокадной дороге в тыл корниловским полкам.

Мы, разумеется, учитывали все это. Наша дивизия, заняв оборону, держала главные силы на своем правом фланге в районе Стакчина. Прочно удерживая рубеж, части дивизии постоянно вели частные операции, улучшая исходное положение для наступления.

Местность в полосе нашей обороны резко понижалась к Стакчину и была покрыта высокими дубовыми и буковыми деревьями. Погода стояла холодная, шел мелкий дождь со снегом. Ночью прихватывали морозы. Дорог для подвоза боеприпасов и продовольствия к переднему краю не было. Весь колесный транспорт мы оставили в селе Прислуп.

Много работы выпало на долю наших саперов. Они прокладывали маршруты для вьючного транспорта, улучшали спуски, подъемы. Чтобы бойцы не сбивались с тропы, к деревьям были прибиты указатели. Для ночной ориентировки ниже указателя на дереве закрашивалась [94] белилами или обматывалась бинтами полоса шириной в десять сантиметров. Выручали нас в этой трудной местности дивизионная ишачно-вьючная рота и ишачно-вьючные взводы, имевшиеся в полках.

В боях под Медзилобарце и на Русском перевале, в горах, в тяжелых климатических условиях, наш гужевой и вьючный транспорт вообще сильно потрепался. Отощавшие лошади с трудом тянули подводы. Многие лошади совсем вышли из строя. Нужно было принимать какие-то меры, чтобы сохранить подвижность тылов.

Посидели мы с моим заместителем по тылу полковником Корсуном, подумали и решили выявить в дивизии всех пожилых солдат и доверить им обоз Их оказалось порядочно. Были даже такие, которые воевали в Карпатах в первую мировую войну.

Мы собрали старых солдат. Меня порадовало, что многие из них раньше служили в коннице. Я откровенно рассказал им о положении в обозе и попросил помощи. Причем дело это было добровольное, мы никого не неволили. Желающих нашлось достаточно.

Я пообещал через некоторое время произвести смотр обозу. Если лошади, сбруя и повозки будут приведены в полный порядок, солдаты получат ордена, как за боевое отличие.

В работу включился политотдел, наше начинание поддержали партийные и комсомольские организации. И результаты не замедлили сказаться. Через два месяца мы провели смотр обозов в каждом полку. И прямо скажу — я получил удовольствие. Приятно было смотреть на упитанных лошадей. Снаряжение и вьюки отремонтированы, брички покрашены. Ездовые, несмотря на возраст, выглядели браво. Подъезжали к проверяющим на «тугих», лихо останавливали лошадей и четко докладывали.

После этих мероприятий мы до конца войны не беспокоились за свои тылы. Даже ишачья рота и та была всегда боеспособна и не отставала от конного транспорта.

Ну и мы, разумеется, выполнили свое обещание — наградили всех ездовых.

Об ишаках, об этих неприметных и нигде не воспетых помощниках горных стрелков, хочется сказать особо. Ишаки неприхотливые животные, к тому же очень выносливые. С тяжелым грузом взбирались они на высокие и крутые горы, не мешал им ни дождь, ни снег, ни туман. Кроме того, ишаки хорошо запоминали местность. Если [95] ишак один раз прошел по маршруту, он не собьется с пути. Это было особенно важно. Ведь доставлять на передовую пищу нам приходилось ночью. И уж тут главная надежда была на ишаков.

Однажды глубокой ночью мне позвонил начальник разведки майор Кирюшин:

— Товарищ генерал, достали пленного!

— Кто достал?

— Повар тридцать первого полка Аршанянц.

— А где он?

— У меня.

— Давайте и пленного и повара.

В землянку вошли Кирюшин с переводчиком и коренастый повар, по национальности армянин. Следом ввели невысокого худощавого немца.

Я принялся расспрашивать повара, как это умудрился он поймать гитлеровца. Повар отвечал на ломаном русском языке медленно и спокойно. Оказывается, поздно вечером он вез ужин во второй батальон. Темно. Вокруг густой лес. Хотя Аршанянц знал тропинку, ведущую к командному пункту батальона, он все же боялся заблудиться. Пустил вперед ишака: умный карабахский ишак не собьется с дороги! Когда по расчетам повара позиции батальона были уже близко, перед солдатом, как из-под земли, встали четыре немца. Двое схватили повара. Вероятно, ишак «сообразил», что попал к врагу. Задней ногой, подкованной на острые шипы, он так лягнул немца в определенное место, что тот заорал и грохнулся на землю. Фашист, державший уздечку, выпустил ее и бросился к своему товарищу. Ишак удрал и сам привез ужин во второй батальон.

Итак, из четырех немцев на ногах осталось трое. Причем двое несли своего товарища, подбитого ишаком, а третий вел повара. У нашего солдата была забинтована обваренная кипятком рука. Немцы хотели связать ему руки, но тот тоже не дурак — притворился раненым, сказал, что рука очень болит. Фашисты поверили.

Пройдя какое-то расстояние, немцы, которые несли подбитого фашиста, свернули вправо. Вероятно, в санчасть. Повара повел один конвоир. Дорога шла в гору. Наш солдат шагал впереди и думал — как вырваться? А что, если «методом» ишака?

Повар подпустил немца поближе к себе и изо всей силы двинул его ногой. Немец свалился. Мигом бросившись [96] на него, повар вырвал автомат и прицелился. Ошеломленный фашист поднялся и покорно задрал руки вверх.

Роли переменились. Теперь немец плелся впереди по тропе, а повар следовал сзади, держа автомат наготове. Одна беда: Аршанянц начал сомневаться, в какую сторону надо идти. К счастью, вскоре он услышал русскую речь. Навстречу шли наши разведчики.

Выслушав повара, я велел переводчику рассказать все пленному. Хотелось узнать, не приврал ли чего Аршанянц, ведь у страха глаза велики. Но немец подтвердил: было именно так. И добавил: «Какой хитрый солдат, он даже свою маленькую лошадь научил убивать наших...»

Повара наградили орденом Красной Звезды. А ишака «наградили» солдаты. Они ему сделали из снарядной гильзы большую медаль с надписью «За храбрость и находчивость». Медаль повесили на шею ишаку. Он носил ее до конца войны.

Я не случайно завел здесь речь о наших тылах. Им особенно трудно было работать в Карпатах, но они справлялись неплохо, своевременно доставляли все необходимое для боя и жизни.

Мой заместитель по тылу полковник Г. М. Корсун — человек пожилой, опытный. Он старался, чтобы в дивизии не было перебоев ни с питанием, ни с обмундированием, ни с боеприпасами. Сам часто приезжал ко мне, докладывал о намеченных мероприятиях, советовался. Работников тыла он систематически посылал на передовую, непосредственно в окопы и траншеи, чтобы на месте выявляли солдатские нужды.

Большую заботу о людях проявлял начальник продовольственного отделения майор Стерленчук. Он был из числа тех, о которых говорят: этот из-под земли достанет. Как-то в армии начались перебои с крупой. А у нас в дивизии солдаты ели да похваливали гречневую кашу. Приезжее начальство удивлялось: откуда, дескать, у вас гречка? Я спросил Стерленчука:

— Где и как вы ее достаете?

— В нашем деле нужно быть синоптиком, товарищ генерал, знать прогнозы на будущее.

— И все таки?

— Я в продотделе армии частый гость, там заранее узнаю, чего много на окладах, в чем нехватка. И стараюсь создать себе неприкосновенные запасы. Когда приезжаю [97] в отдел снабжения, там закрывают двери, чтобы я не проник к ним. Меня ругают, выгоняют, а я в одни двери выхожу, а в другие вхожу и опять прошу. Говорю: меня комдив отдаст под суд, если не привезу продуктов. Таким образом своего добиваюсь.

Хорошо работал и начальник планового отдела тыла капитан М. И. Дыкун.

В начале ноября я вызвал на КП полковника Г. И. Корсуна и начсандива Л. Б. Чернова. Мы с подполковником Холковским решили заслушать их доклады о том, как готовятся наши тыловые подразделения к предстоящему наступлению.

Корсун рассказал об общем обеспечении дивизии, о запасах продовольствия. Чернов — о количестве раненых в медсанбате.

— Откровенно вам признаюсь, — сказал я. — Когда начались бои в Карпатах, да еще частые переброски дивизии с одного фланга на другой, я боялся, что наши тылы не сумеют обеспечить войска. Особенно меня беспокоило питание и своевременная вывозка и обработка раненых. Но тыловые подразделения со своей задачей справились. Теперь мы почти преодолели Карпаты, скоро выйдем на равнину, там легче будет... А каково ваше мнение? — обратился я к начальнику политотдела.

— Я согласен с вашей оценкой, товарищ генерал, — сказал Холковский. — Но недостатки у нас имеются. Вот у меня донесение — ведущий хирург издевается над ранеными.

— А кто пишет? — насторожился Чернов.

— Это неважно, давайте разберемся по существу. Хорошо бы вызвать сюда хирурга Трофимова, — предложил Холковский.

— Сколько времени потребуется, чтобы Трофимов был здесь? — спросил я.

— Полчаса, — ответил Чернов.

— Якубовский! — вошел адъютант. — Садитесь на лошадь, поезжайте в медсанбат, привезите сюда майора Трофимова.

— Есть!

Меньше чем через час в землянку вошел Трофимов.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию прибыл...

— Вот тут пишут, что вы издеваетесь над ранеными солдатами. Прочитайте, товарищ Ходковокий.

Трофимов выслушал жалобу, улыбнулся и ответил: [98]

— Да, было нечто похожее. Недели три тому назад мы располагались в селе Звала. Было большое поступление раненых. Я заметил, что у стены лежит умерший. Тихо сказал санитару — этого нужно отнести в морг. Установив очередность подачи раненых, отправился в операционную. Через час снова зашел в приемную. У стены все еще лежал мертвый.

— Почему не вынесли? — строго спросил я санитара.

— Забыл, товарищ майор. Некогда было!

— Отнесите сейчас же!

Но когда я пришел в приемную в следующий раз, мертвый солдат лежал на том же месте.

Привезли сразу несколько раненых. Нужно было разместить их, дать горячего чаю. У санитара дел много. Но нельзя же держать мертвого среди раненых, это очень плохо действует на психику. Санитар был из команды выздоравливающих, не особенно тонко разбирался в порядках.

— Мне такие помощники не нужны! — сказал я. — Немедленно вынесите или завтра же отправлю в часть!

Все это слышал молчаливый, исполнительный санитар операционной Хаджиев. Когда я ушел, он без лишних слов взвалил труп на плечи и отнес в морг. Никто этого не заметил. А на освободившееся место передвинулся только что прибывший раненый боец. Пригревшись, он крепко уснул.

Подошли санитары, положили спавшего солдата на носилки, прикрыли простыней и понесли через улицу в покойницкую. Раненый думал, что его несут в операционную, и молчал. Но на улице он сразу замерз и подал голос:

— Черти, куда меня тащите! Холодно!

— Куда, куда! — сердито ответил санитар. — К покойникам!

— Как к покойникам? Ведь я живой!

— Доктор лучше знает, живой ты или нет. Велел нести к покойникам — вот и несем! А ты лежи и не рыпайся!

Навстречу шел врач Науменко. Увидев его, раненый закричал во всю глотку:

— Товарищ, спаси! Живым в покойницкую волокут!

— Вы что, с ума сошли! — сказал Науменко санитарам. — Сейчас же отнесите его в приемную!

Раненый спрыгнул с носилок и, опередив санитаров, помчался в дом... [99]

Мы посмеялись над рассказом майора Трофимова, посоветовали медикам подбирать более толковых санитаров и перешли к серьезным делам. Меня интересовало, сколько вылечившихся солдат могут вернуться из медсанбата в строй к началу нашего наступления.

— Сейчас в команде выздоравливающих находится восемьдесят рядовых и девять офицеров. Через неделю можем отправить в строй до пятидесяти человек, — ответил начсандив Чернов.

— А остальные тридцать девять?

— Вы знаете, товарищ генерал, что мы оставляем при медсанбате только легкораненых, срок лечения у которых не больше месяца. Но мы иной раз нарушаем инструкцию, чтобы сохранить ветеранов, не упустить их из дивизии. Не отправляем в госпитали, лечим сами. Поэтому иногда люди задерживаются у нас до двух месяцев. Мы для них назначаем «трудотерапию», они помогают нашему кадровому составу. Время от времени производится смена команды выздоравливающих. Приходят представители от частей, забирают своих бойцов. А в тыловой госпиталь отправишь — пропал человек для дивизии. Оттуда, как правило, в свои части не возвращаются.

— Хорошо делаете, — одобрил я.

— Но нам трудно с санитарами. Подберешь умелых, старательных, их все равно командиры уведут в свою часть. В этом отношении нас всегда выручал покойный полковник Ивакин. Сам он несколько раз был ранен, имел возможность присмотреться, как много зависит в работе медсанбата от санитаров. Поэтому он всегда шел навстречу нам, оставлял нужных людей. Ведь труд санитара очень и очень нелегкий. Никому не приходится переносить столько тяжестей, как ему: надо подать раненого на операционный стол, снять со стола, перенести, погрузить на машину. Это под силу только крепким людям. У нас врачи иногда выполняют функции санитаров. Были бы у нас такие санитары, как известный вам Кудряшов, медсанбат работал бы лучше.

— Да, Кудряшов — это находка для хирургического взвода, — сказал майор Трофимов. — Он у нас с сорок второго года остался после ранения. Много на него было «покушений» со стороны строевиков, много пришлось выдержать «боев», чтобы сохранить его в медсанбате. Кудряшов мастерски накладывает повязки: быстро, красиво, аккуратно. Но особенно хорошо он накладывает шины. [100]

Можно быть уверенным, что с шиной, которую наложил Митя Кудряшов, раненый будет себя чувствовать спокойно на самой ухабистой дороге. Своим опытом Кудряшов охотно делится с другими санитарами. Соберет их и показывает, как накладывать шины и повязки. Перед отправкой раненых Кудряшов обязательно проверит каждого — все ли у него нормально.

— Про армейского хирурга расскажите, — напомнил Чернов.

— Да, была история, — покачал головой Трофимов. — Однажды получили мы распоряжение армейского хирурга, отмечавшего, что в ряде медсанбатов шинизация, особенно транспортная, выполняется с нарушением основных правил. В результате много случаев осложнений в дороге. Армейский хирург потребовал, чтобы шины накладывали лишь сами хирурги, никому не доверяя эту работу. Приказ есть приказ. Накладывать шины стали только врачи. И вот результат: раньше медсанбат не получал рекламаций, а теперь стали их получать после рейса почти каждой машины. Дали мне, как ведущему хирургу, соответствующий нагоняй. Но дело от этого не улучшилось. Тогда Кудряшов заявил, что шины будет накладывать только он и никто больше. Здоровье людей важнее всяких распоряжений... А тут вскоре в медсанбат приехал армейский хирург. Проверил работу операционного блока, провел практические занятия. Каждый хирург должен был продемонстрировать свое мастерство в шинизации. Нужно признаться, что мне пришлось покраснеть за моих молодых ординаторов.

— Вот видите, — сказал мне хирург, — врачи не блещут техникой шинизации, что же спрашивать с санитаров?

Митя, находившийся тут же, попросил разрешения наложить несколько повязок и шин. Выглядел он как врач. При любых условиях Кудряшов всегда в чистом халате, волосы под шапочкой, рукава закатаны выше локтя.

— Пожалуйста, коллега, — сказал ему хирург.

Митя работал и, как на занятиях с санитарами, пояснял: «Повязка и шина при ранениях черепа... Повязка и шина при ранении плечевого сустава... Транспортная шина при переломе бедра... Иммобилизация при переломе костей таза...»

После наложения шины Митя показывал, насколько [101] надежно укреплена повязка, как выполнены углы. Шины так и мелькали в его руках.

— Артист! Право слово, артист! — с восхищением сказал армейский хирург. — Вот у кого, товарищи хирурги, надо учиться! Кто это демонстрировал нам свое мастерство?

— Санитар операционного взвода сержант Кудряшов!

— Как санитар?

— Да вот так, товарищ подполковник!

И я рассказал о том, что Кудряшов никому не доверяет накладывать шины.

— Ну что же, такому санитару можно и нужно разрешить ответственную работу, — согласился армейский хирург...

Майор Трофимов умолк, взглянул на меня с лукавым прищуром и спросил:

— Так что же, товарищ генерал, позволите вы нам выбрать хороших санитаров среди выздоравливающих бойцов?

— Вот к чему вы речь-то вели. Ну, что же, мы всегда рады помочь медсанбату. Пока не преодолеем Карпаты, часть выздоравливающих бойцов оставим у вас в качестве санитаров. Кого — выбирайте сами. Только не членов партии.

Чернов и Трофимов ушли довольные.

* * *

Здесь же мы с Холковским обсудили состояние партийных и комсомольских организаций. Перед началом боев в Карпатах у нас во всех частях были полнокровные партийные и комсомольские организации. В течение сентябрьских и октябрьских боев члены партии и комсомольцы показали высокий патриотизм, некоторые выбыли из строя. Сейчас не во всех ротах есть партийные организации и комсомольские группы. Пока у нас затишье, мы решили провести совещание с партийно-политическим составом дивизии. Повестка дня: итоги боев в сложных условиях Карпат и работа партийных и комсомольских организаций в проведенных боях.

— Здесь же, — предложил Холковский, — мы поставим задачи, как вести работу в новых условиях на территории дружественной нам Чехословакии. [102]

— Хорошо. Давайте проведем десятого. Два дня хватит на подготовку? А кого вызвать на совещание?

— Времени хватит, мы уже готовим материал. Вызовем замполитов полков, батальонов, секретарей бюро полков, секретарей комсомольских бюро и полковых агитаторов. Командиров полков не будем трогать. По первому вопросу придется вам выступать, по второму мне, — сказал Холковский.

— Хорошо, а где будем проводить собрание? Людей много набирается.

— Мы с Вахониным вчера подобрали место, это в ста метрах от вашего НП. Глубокая балка, там безопасно и можно подготовить, чтобы люди могли сидеть.

Десятого мы с Холковским пошли проводить совещание.

В этот день не было ни ветра, ни дождя, ни снега, ярко светило солнце. Оно своими лучами проникало через густые ветви сосен, дуба и обогревало собравшихся.

Мы спустились в балку, подошли к собравшимся, здесь встретились, долго не видевшие друг друга, старые друзья, они оживленно вели разговор, делились впечатлениями о проведенных боях, вспоминали погибших.

Вахонин доложил: на партактив прибыло 83 человека.

Люди расположились амфитеатром, сидели на валявшихся деревьях, приспособив их как скамейки.

— Хорошее местечко подобрали — будем как в помещении, — сказал я.

— Как в Центральном театре Советской Армии, — улыбаясь ответил Вахонин.

Я в своем докладе отметил, что дивизия не роняет боевые традиции, умело бьет врага в грудных условиях горно-лесистой местности Карпат.

Проведенные нами бои на горе Лысе, отражение контрудара первой танковой дивизии немцев под Вислок Дольне, бои под Медзилобарцем, в районе Острожницы — Прислуп, захват рокадной дороги под Стакчином показали мастерство наших офицеров, солдат и высокое моральное состояние всего личного состава.

Коммунисты и комсомольцы, как правило, в проведенных боях показывали пример, проявляли героизм.

Приятно отметить, что командиры-единоначальники научились умело ставить задачи партийным и комсомольским организациям, нацеливать их на выполнение задач. Примером являются такие офицеры, как Носань, [103] Момынов, Сараичев, Бирюков, Березняк, Уваров, Князев, Виниченко, Студентов и другие.

В Карпатах часто приходится действовать на отдельных направлениях батальонами, ротами, а иногда и взводами. Поэтому мы должны в ротах всегда иметь партийные организации, а во взводах комсомольские группы. Опыт показал, где хорошо работали партийные и комсомольские группы, роты имели успех в бою. Надо проверить все тылы, и членов партии и комсомольцев направить в роты.

С выходом на Чехословацкую территорию перед нами стоят новые задачи: разъяснять солдатам, что мы находимся на территории дружественной нам страны. Чехословацкий народ ждет прихода Советской Армии. Мы должны показать себя как освободителей от фашизма братского нам народа.

Холковский в своем докладе рассказал, как партийные и комсомольские организации помогли командирам организовать бой, мобилизовали людей на подвиги. Особенно умело поставлена работа в первом батальоне 39-го полка. Готовясь к захвату горы Лысы, комбат Носань сказал замполиту капитану Цупенко и парторгу батальона лейтенанту Гоцеридзе: «Надо разъяснить всему личному составу, какое имеет значение гора Лыса не только для полка, но и для дивизии». Цупенко и Гоцеридзе пошли в роты и через партийный и комсомольский актив довели указание комбата до каждого солдата.

Итоги этого боя были отмечены в приказе командира корпуса и описаны в газете «За победу», с указанием фамилий всех отличившихся.

В прениях выступил замполит 39-го полка майор Орлов. Он поделился опытом своей работы.

— Всю работу партийных и комсомольских организаций, — сказал он, — мы направляем на помощь командирам в организации боя и мобилизации людей на подвиги. Проверяем, накормлены ли люди, знают ли свою задачу, есть ли боеприпасы, газеты. Под Медзилобарцем у нас отличились комсорг полка Ефремов, комсомольцы Морухин, Пономарев, Бадакаев. О их подвигах через боевой листок «молния» сразу узнал весь личный состав полка. После боя подводим итоги на ротных партийных собраниях и в комсомольских группах.

Потом выступил Вахонин. Он рассказал, какая работа была проведена среди словацкого населения недавно [104] освобожденных двух небольших сел — Прислуп и Тополя, в которых размещаются тылы дивизии.

— 7 ноября мы собрали жителей этих сел и солдат тыловых подразделений. Я сделал доклад о годовщине Октябрьской революции, рассказал о положении на фронтах и задачах Советской Армии. После доклада был показан кинофильм «Ленин в Октябре». Жители остались очень довольны.

— Жалко, что обстановка не позволила такие мероприятия провести в полках, — сказал Холковский. — В этот день враг свирепствовал, все время вел артиллерийские налеты, а на некоторых участках пытался перейти в наступление. Держал нас в напряженном состоянии.

По моему мнению, дивизионное совещание прошло с большой пользой. И решение на нем было принято конкретное, деловое. Во-первых: к началу нового наступления создать во всех ротах партийные и комсомольские организации. Во-вторых: широко развернуть среди воинов разъяснение освободительной миссии Советской Армии, устанавливать дружеские взаимоотношения с населением Чехословакии.

В те дни в городе Мукачево готовилась первая конференция коммунистов недавно освобожденной Закарпатской Украины. От нашей дивизии на эту конференцию в качестве гостя был отправлен майор Вахонин.

Через некоторое время, вернувшись из поездки, Вахонин рассказал, что на конференции была принята резолюция, выражавшая волю и национальное стремление закарпатских украинцев. Первым секретарем Коммунистической партии Закарпатской Украины был избран закаленный большевик, опытный организатор И. И. Туряница.

А вскоре после этого в Мукачево собрался съезд народных комитетов Закарпатья, который проголосовал за манифест о воссоединении с Советской Украиной. Историческая справедливость была восстановлена.

* * *

Выполняя решение партактива, мы взялись за проверку тыловых подразделений дивизии. Майор Вахонин, начальник строевого отделения капитан Гурский и я выехали верхом в село Прислуп. Когда спускались с высокой [105] горы Наштась, увидели внизу маленькие деревянные домики, прилепившиеся к склонам ущелья над быстрым ручьем. Вдоль ручья тянулась единственная в полосе дивизии проселочная дорога, соединявшая Прислуп с селом Збой. По этой дороге мог двигаться колесный транспорт. Здесь и были сосредоточены наши тылы.

Обследуя тыловые подразделения, мы не трогали ездовых и вьюковожатых, недавно собранных в обоз, а также команду выздоравливающих при медсанбате. Зато тщательно проверили все остальные службы: склады, ПАХ, банно-прачечный отряд, редакцию, дивизионный клуб.

Я позвонил на НП начальнику штаба и велел передать мое распоряжение командирам частей: пусть они проверят свои тылы и отправят в строй всех здоровых солдат, не трогая ездовых и вьюковожатых. Завтра доложить, сколько бойцов переведено из тылов на передовую, сколько среди них коммунистов и комсомольцев.

Заместителя по тылу полковника Корсуна я предупредил: почаще проверяйте свои службы, не оставляйте сверх штата ни одного человека.

Когда деловой разговор был окончен, Корсун сказал:

— Товарищ генерал, у нас оборудована хорошая русская баня с крепким паром. Не хотите ли помыться?

Мы с Вахониным согласились и получили большое удовольствие. Попарились на славу. Едва оделись — пришел полковник Корсун и огорченно сказал, что его вызывают в штаб корпуса.

— В чем же дело, отправляйтесь.

— Да, мы на квартире майора Стерленчука обед для вас подготовили...

— Не откажемся. Хорошо после баньки! — ответил я.

Корсун поехал в штаб корпуса. Вахонин ушел к начальнику клуба майору Семинаренко. Мы со Стерленчуком пошли на его квартиру. Там нас приветливо встретила немолодая миловидная хозяйка.

Сели за стол. Хозяйка ухаживала за нами и все время с любопытством смотрела на меня.

Я спросил:

— Почему вы меня так пытливо рассматриваете?

— Дюже похожи вы на одного донского казака, он в пятнадцатом году воевал здесь в дивизии генерала Корнилова, — ответила хозяйка. — Такие же усы, глаза. И роста такого же. Да вот я сейчас покажу... [106]

Хозяйка ушла в другую комнату и возвратилась со старой пожелтевшей фотографией. Я посмотрел — сходство было большим. Даже волосы зачесаны одинаково.

— А как его звали?

— Иван Глазков.

Надо же, и в фамилии разница только на одну букву. Но я никогда не бывал раньше в Карпатах.

— Лихой конник, даже по снимку видно, — сказал я хозяйке.

Женщина грустно улыбнулась и ничего не ответила.

* * *

На командном пункте меня ждала новость. Из корпуса сообщили: завтра к десяти часам в дивизию прибудет пополнение — 1200 человек. Надо организовать встречу.

— Вот это хорошо! — сказал я своему начальнику штаба подполковнику Я. Ф. Ковалеву. — Немедленно вызывайте Холковского, Корсуна, Чернова и Гурского. Дайте распоряжение командирам частей, чтобы выделили приемщиков и с утра выслали их в Прислуп. Пусть выделят офицеров и солдат — ветеранов дивизии, боевых воинов.

Вошел Холковский.

— О пополнении знаете? — спросил я.

— Да. Сейчас звонил мне начальник политотдела корпуса Монастырский. Передал, что восемьдесят процентов прибывших — воины после ранения. В основном с Северного Кавказа. Остальные — молодежь из западных областей Украины. Люди интересуются, почему наша дивизия называется Новороссийской. Вот бы вам, товарищ генерал, выступить перед пополнением, рассказать о боевом пути соединения.

— Я не против. Но сейчас давайте обсудим, как лучше организовать встречу. Новички должны сразу почувствовать, что попали в родную боевую семью. Вот, кстати, и Корсун с Черновым...

Сообща мы наметили план. Начальник штаба, начальник политотдела и заместитель комдива по тылу приедут в Прислуп к десяти часам. Встретят пополнение. Политработники возьмут на учет коммунистов и комсомольцев, распределят их по частям. Полковник Корсун проверит состояние обмундирования, произведет замену, если по требуется.

Всю эту работу закончить к полудню. Потом накормить [107] людей и собрать в одно место. Я приеду в тринадцать часов и выступлю перед бойцами.

— Не забудьте дать указания, чтобы в частях тоже организовали хорошую встречу, чтобы выступили командиры частей и ветераны полков, знатные воины.

На следующий день, когда я приехал в Прислуп, начальник штаба доложил, что люди уже распределены. Было несколько жалоб: бойцы не успели получить заслуженные ими награды в тех частях, где воевали до ранения. Холковский сообщил, что прибыло шестьдесят три коммуниста и пятьдесят два комсомольца. Многие солдаты и сержанты воевали на Кавказе и в Крыму. После лечения выглядят хорошо, настроение бодрое. А вот молодые парни — украинцы чувствуют себя неуверенно.

— Ничего. После первого боя расправят крылья, — ответил я. — А как с обмундированием?

— Обмундирование в основном хорошее. Заменили только пятьдесят шинелей и двадцать пар сапог, — сообщил Корсун.

— Где люди?

— Вот в той лощине, — показал Холковский. — Все уже накормлены, ждут вас.

Лощина имела подковообразную форму. В середине — небольшой холмик. На нем поставили стол, накрытый красным кумачом. Здесь же — четыре стула и микрофон.

— Хорошее место подобрали, — одобрил я.

— Как в театре, — улыбнулся начальник клуба майор Семинаренко. — Да и погода сегодня располагает: сухо, тепло.

Я попросил воинов сесть. Тех, кто прибыл из полков за пополнением, — занять места возле столика и располагаться кому как удобно. Тут были наши заслуженные ветераны дивизии. У каждого не менее пяти орденов и медалей. Я узнал снайпера-пулеметчика Подколзина, сержанта-артиллериста Садырова, разведчиков Ковалева, Писаненко, Гукасова, старшину и парторга роты Агафонова, сержанта Бочкарева.

Начальник политотдела поздравил новичков с вступлением в славную боевую семью новороссийцев. Затем предоставил слово мне.

Не скрою, я волновался. Шутка ли — тысяча двести человек с разными судьбами, разными характерами. Какие слова найти, чтобы передать им тот боевой дух, те [108] традиции, которые пронесли мы по трудным фронтовым дорогам?!

— Мне сказали, что вы хотите знать историю Новороссийской дивизии. Это меня обрадовало. Я старый воин и уважаю тех, кто гордится своей частью. Думаю, что и вы полюбите нашу дивизию, как любят ее ветераны. Она прошла славный боевой путь. Я расскажу вам только о главных этапах.

Летом тысяча девятьсот сорок второго года гитлеровцы рвались к Сталинграду и на Кавказ. Положение для советских войск складывалось неблагоприятное. Десятого сентября, после тяжелых боев, враг вынудил обескровленные части сорок седьмой армии и Черноморского флота оставить Новороссийск. Но к этому времени туда подошла наша триста восемнадцатая стрелковая дивизия. В четырех километрах от города она прямо с марша вступила в бой и вместе с подразделениями морской пехоты отбросила противника на восточную окраину Новороссийска.

Начались жестокие бои. Цементный завод «Октябрь» несколько раз переходил из рук в руки. Только к концу сентября наши части закрепили за собой восточный берег Цемесской бухты, завод «Октябрь» и высоту «Сахарная голова», преградив фашистам дорогу на Туапсе.

Очень хотелось гитлеровцам использовать для своих целей удобный Новороссийский порт, но им это не удалось. Наши артиллеристы держали под огнем все подступы к бухте, ни один вражеский катер не мог приблизиться к ней.

Воины нашей дивизии дали клятву: ни шагу назад! И они держались, несмотря ни на что! Овраг между цементными заводами стал местом гибели многих сотен захватчиков.

По ночам воины совершенствовали свои позиции. Труженики-саперы из батальона майора Модина ставили проволочные заграждения, минные поля, фугасы, оборудовали доты, дзоты. Завод «Октябрь» был превращен в надежный узел сопротивления. А на высоте, южнее завода, где стоял маленький дом с каменным подвалом, саперы построили дот, вошедший в историю под названием «Сарайчик». Он находился всего в пятидесяти метрах от вражеской траншеи и не давал гитлеровцам покоя. Не перечесть, сколько раз противник предпринимал атаки, стремясь овладеть высотой и уничтожить дот, но всегда [109] с большими потерями откатывался на исходный рубеж. Для нашей обороны эта высота являлась ключевой позицией, она прикрывала главное направление. Отдать ее мы не могли, хотя крови здесь лилось много.

Правее дота находилась позиция станкового пулемета, который солдаты называли неуязвимым. Сотни снарядов враг израсходовал, чтобы уничтожить его, и все напрасно. А первым номером в расчете этого пулемета была девушка Нина Фатеева. Она сначала работала санитарным инструктором. Однажды пришла к начальнику штаба майору Ковешникову, заявила: «Не хочу быть санинструктором, отправьте меня на передовую пулеметчицей». — «Для этого прежде всего надо хорошо знать пулемет», — сказал Ковешников. «А вы проверьте!»

Начальник штаба убедился, что Фатеева отлично изучила «максим». Десятки раз мужественная пулеметчица отражала вражеские атаки. За год она трижды была ранена, но, возвращаясь из госпиталя, снова брала свой «максим».

Последний раз ее ранило во время штурма Севастополя.

Превосходно действовали в Новороссийске наши разведчики, хотя им было особенно трудно. Проникая в оборону противника, наши смельчаки добывали необходимых командованию «языков». Однажды группа разведчиков под командованием лейтенанта Куликова ворвалась на позиции фашистов, истребила орудийный расчет, захватила пленного и вернулась к своим, не потеряв ни одного человека.

В обороне росли мастера меткого огня — снайперы. В течение года они истребили около тысячи вражеских солдат и офицеров. Один лишь начальник снайперской команды лейтенант Буткевич уничтожил триста двадцать пять фрицев. За это ему присвоено звание Героя Советского Союза.

Мы узнали радостные вести: под Сталинградом окружена большая вражеская группировка. Под ударами советских войск противник начал пятиться на Северном Кавказе. Семнадцатая немецкая армия отходила на Таманский полуостров, чтобы укрыться там за укреплениями так называемой «Голубой линии». Левый фланг этой линии упирался в Азовское море около Темрюка, а правый выходил к Черному морю, на восточной окраине Новороссийска. Здесь, на самом южном фланге советско-германского [110] фронта, оборонялась наша дивизия. Воины дивизии сдержали свою клятву — за год боев не отступили ни на один метр.

Войска Северо-Кавказского фронта получили задачу: десятого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года прорвать «Голубую линию», разгромить Таманскую группировку противника и очистить Таманский полуостров от гитлеровских захватчиков. Главный удар наносился в районе Новороссийска восемнадцатой армией и Черноморским флотом.

Наша дивизия должна была двумя полками прорвать оборону противника на участке от горы «Сахарная голова» до восточного берега Цемесской бухты. Один полк шел в десант, чтобы захватить цементный завод «Пролетарий», а потом, соединившись с главными силами, овладеть предместьем города и перевалом Маркохт.

Нелегко было это сделать. Ведь Новороссийск являлся главным опорным пунктом «Голубой линии», и немцы особенно сильно укрепили его. Город был опоясан семью рядами проволочных заграждений, прикрыт сплошными минными полями. На каждый километр фронта враг имел от пятисот до тысячи двухсот солдат, от пятидесяти до шестидесяти пулеметов, от пятнадцати до тридцати орудий. Каждый дом был превращен в опорный пункт. Гитлеровцы считали Новороссийск неприступной крепостью. Они даже не ожидали, что именно здесь наши войска нанесут свой главный удар.

Первыми начали операцию десантные отряды. Высадившись ночью, тридцать девятый стрелковый полк захватил плацдарм в районе элекростанции. Утром перешли в наступление главные силы дивизии, но сломить сопротивление фашистов они не смогли. Несколько суток продолжалась борьба буквально за каждую пядь земли. Взвод лейтенанта Тулинова захватил уцелевший дом. Но фашистам удалось выбить наших солдат из первого этажа. Взвод оказался отрезанным на втором этаже дома. Надо было выручать товарищей. Сержант Исмагулов, ныне Герой Советского Союза, взял десять гранат и, ловко маскируясь, пополз вдоль забора. Подобравшись к дому, сержант начал бросать в окна гранаты. У противника поднялась паника. Этим воспользовался взвод лейтенанта Топольникова. Бойцы окружили дом и ворвались в первый этаж. Десять немцев было убито, пять взято в плен. Захвачено два ручных пулемета, десять автоматов. Вот так, очищая [111] дом за домом, наши подразделения медленно продвигались вперед.

Утром тринадцатого сентября главная полоса вражеской обороны была, наконец, прорвана. Трудная битва, продолжавшаяся триста шестьдесят шесть дней, окончилась полной победой советских войск. Этим, по сути дела, была решена судьба всей фашистской «Голубой линии».

За упорство в обороне и за решительные, смелые действия при штурме города нашей триста восемнадцатой стрелковой дивизии было присвоено почетное наименование Новороссийской.

Мы гордимся этим. Надеемся, что и вы, наши новые боевые товарищи, всегда будете помнить, в каком славном соединении сражаетесь, и приумножите воинскую славу наших полков.

После Новороссийска дивизия отважно и умело действовала на Эльтигене и под Керчью, освобождала легендарный город Севастополь. В дивизии тридцать восемь Героев Советского Союза. Это — недавняя наша история. О ней вы узнаете от ветеранов в своих ротах и батальонах.

Счастливой вам службы, товарищи! Успехов в бою!

От имени прибывших воинов с ответным словом выступил сержант И. П. Кривуля.

— Спасибо товарищу генералу за то, что познакомил с боевой историей дивизии, — сказал он. — Мы заверяем командование: будем бить врага так, как били новороссийцы! Честь своей дивизии мы не уроним! [112]