Красивы осенью Карпаты

К сожалению, нам недолго пришлось действовать в составе родной 18-й армии. В середине сентября мы сдали свою полосу обороны 351-й стрелковой дивизии. Форсированным маршем в пешем строю преодолели мы за пять суток двести километров и вышли в район города Санок, на правый фланг 1-й гвардейской армии; 128-я и 242-я горнострелковые дивизии нашего корпуса выдвинулись туда на двое суток раньше.

Чем же были вызваны такие перемещения?

В первых числах сентября в Словакии началось восстание против гитлеровских оккупантов. Словацкий Национальный Совет, возглавлявший восстание, обратился к Советскому правительству с просьбой о военной помощи. Чтобы не позволить фашистам расправиться с восставшими, советское командование решило помочь словакам. Первый Украинский фронт должен был своим левым флангом — 38-й армией и Чехословацким корпусом — нанести удар из района Красно, Санок в направлении на Прешов и соединиться со словацкими патриотами. Одновременно 4-й Украинский фронт своим правым флангом — 1-й гвардейской армией — наносил удар из района Санок, чтобы захватить Радошицкий перевал и выйти на словацкую границу.

1-й гвардейской армией в ту пору командовал генерал-полковник А. А. Гречко. Девятого сентября 107-й стрелковый корпус этой армии прорвал оборону немцев южнее города Санок и, наращивая удар из глубины, начал медленно продвигаться вперед.

Через десять дней в район прорыва был переброшен наш 3-й горнострелковый корпус, включенный в состав 1-й гвардейской армии. Действуя совместно со 107-м корпусом, наши части 20 сентября в четырнадцать часов пересекли польско-чехословацкую границу на участке севернее Чертижне.

Выход советских дивизий на рубеж Чертижне, Габуро, Боров создал благоприятную обстановку для прорыва фронта противника в направлении на Медзилобарце, Гуменне. В случае успеха этот путь выводил нас на Венгерскую [63] равнину. С выходом на Венгерскую равнину мы рассекаем Карпатскую группировку противника на две части, одна из них отбрасывается в Западные Карпаты, а другая попадает в окружение. Понимая это, немцы бросили навстречу советским войскам свежие силы. В район Поляны Суровиче прибыли 1-я танковая дивизия гитлеровцев, 97-я и 101-я горнострелковые дивизии и отдельные части. Эта группировка получила задачу контратаковать правый фланг 1-й гвардейской армии в направлении Вислок Вельки, Команьча, ликвидировать образовавшийся выступ и отбросить советские войска за польско-чехословацкую границу.

Двадцать первого сентября 1-я танковая дивизия немцев нанесла удар по 155-й стрелковой дивизии, прикрывавшей правый фланг гвардейской армии. Части 155-й дивизии начали отходить в северо-восточном направлении. На фронте образовался разрыв. Противник мог выйти в тыл 107-му и 3-му корпусам.

В этот момент наша Новороссийская дивизия была на марше. Мы приближались к линии фронта; 31-й и 37-й полки достигли населенного пункта Вислок Дольне. Только хотели сделать привал, покормить людей, как справа раздалась стрельба. По дороге отступали обозы 155-й дивизии.

Я приказал командирам полков Симутину и Черному занять оборону северо-западнее Вислок Дольны.

Вскоре от командующего 1-й гвардейской армией прибыл офицер связи. Он передал мне устное распоряжение Гречко: развернуть дивизию в северо-западном направлении и не допустить прорыва противника на Каленов. Ночью в мое распоряжение прибудут два истребительно-противотанковых полка.

Наши части еще не успели занять боевой порядок, а противник уже открыл артиллерийский огонь. Появилось несколько танков и цепи пехоты. Наши солдаты быстро занимали позиции. Первая батарея 443-го противотанкового дивизиона начала прямой наводкой расстреливать атакующую пехоту. Командир орудия сержант Садыров подбил вражеский танк. Под прикрытием первой батареи дивизионы нашего артполка с ходу разворачивались и тоже открывали огонь прямой наводкой. Разрывы снарядов взвихривали клубы дыма и пыли. Это мешало фашистским танкам вести прицельный огонь. Пехота противника залегла, а танки отползли за обратные скаты высот. [64]

Наступила ночь. Наши бойцы, пользуясь затишьем, оборудовали свои позиции. К утру подошел 317-й истребительно-противотанковый полк. Времени было мало, но мы все же успели поставить его на огневой рубеж.

Ночью приезжал ко мне командир 107-го корпуса генерал-майор Гордеев. С ним я был знаком по «Малой земле». Не виделись мы целый год, встреча была теплой. Мы договорились, как лучше организовать оборону и отразить врага. Прощаясь, Гордеев спросил:

— Что доложить командарму?

— Доложите, что новороссийцы врага не пропустят, — ответил я.

На рассвете ударила вражеская артиллерия. После двадцатиминутного артиллерийского налета двинулись в атаку немецкие танки и пехота. Местность была открытая, постепенно понижавшаяся к нашим позициям. Мы использовали эту особенность. Подпустили врага на 200–300 метров, а затем обрушили на атакующих ливень огня. Особенно точно били орудия прямой наводки. Сразу вспыхнуло несколько танков. Пехота немцев дрогнула, побежала назад. Уцелевшие танки тоже дали задний ход. Наша артиллерия с закрытых позиций открыла заградительный огонь по гребню, отрезав врагу путь отступления. Гитлеровцы не знали, куда бежать.

31-й полк бросился преследовать фашистов. А 37-й полк зашел немцам во фланг и занял высоту 562, перерезав дорогу Мощанец — Медзилобарце.

Мне на КП позвонил командарм Гречко.

Я доложил, что противник бежит.

— Теперь сами контратакуем. Высота 562 и урочище Русинова в наших руках.

— Хорошо! Можно не беспокоиться за правый фланг?

— Можно! — заверил я.

Не добившись успеха на нашем направлении, противник перебросил свою ударную группировку в район Габуре, Боров. На следующий день с утра немцы атаковали там 242-ю и 128-ю дивизии нашего корпуса. Противник занял несколько населенных пунктов, но вскоре был остановлен.

В полосе 3-го горнострелкового корпуса немцы перешли к обороне, использовав заранее подготовленный рубеж Чертижне — Медзилобарце.

Наша дивизия передала свой участок 15-й штурмовой инженерно-саперной бригаде. Мы получили новую задачу: [65] из района севернее села Видрань нанести с ходу удар на Медзилобарце и совместно с частями 128-й стрелковой дивизии овладеть этим опорным пунктом.

Село Видрань мы освободили, но дальше продвинуться не смогли. Неоднократные наши атаки успеха не принесли. Противник в районе Медзилобарце организовал крепкую оборону.

Убедившись, что с ходу опорный пункт не возьмешь, мы с командиром 128-й стрелковой дивизии генералом Колдубовым решили приостановить наступление и детально вскрыть систему вражеского огня. Для этой цели провели разведку боем и установили, что немцы особенно сильно укрепили высоту 265.5 севернее Медзилобарце, безымянные высоты северо-западнее станции Медзилобарце и вершину горы Кичеры. Перед железнодорожной станцией — широкая долина, которая далеко просматривалась и простреливалась из всех видов оружия с безымянных высот. Разведчики выяснили, что в районе Медзилобарце действуют три немецкие батареи шестиствольных минометов, которые часто меняют свои позиции.

Систему вражеского огня мы изучили. Но какие части противника занимают перед нами оборону? Где находятся резервы гитлеровцев? Это было нам неизвестно.

Я вызвал к себе своего заместителя — Ивакина, начальника штаба Бойчука и Кирюшина — начальника разведки.

— Товарищи, мы не можем действовать вслепую. Давайте думать вместе, что предпринять.

— У нас каждую ночь работает разведка, но безрезультатно. Противник бдительно охраняет свой передний край, — сказал Кирюшин.

— Что ж, нет никакого выхода? Давайте обсудим, как лучше организовать поиск.

— У меня есть предложение, — заговорил Ивакин. — Надо послать разведку южнее станции Медзилобарце. По-моему, там можно захватить пленного.

— Почему именно там?

— Я второй день наблюдаю, — ответил Ивакин. — Южнее станции, на берегу реки Лаборец все время видны дымки. Вероятно, там кухни, готовят обед. Кроме того, в этом месте частое движение одиночных солдат.

— Ваши предположения заслуживают внимания. А как вы думаете? — обратился я к Бойчуку.

— Согласен с Ивакиным, но нам в первую очередь [66] нужно выяснить обстановку на левом фланге, в районе Кичеры.

— Что значит в первую очередь? Нам нужно знать, какой противник и в Медзилобарце и на горе Кичера — повсюду. Требуется «язык». И не один, а несколько, с разных участков. Давайте посоветуемся непосредственно с разведчиками, узнаем их мнение.

— Верно, — согласился Ивакин. — Разведчики у нас опытные, могут многое подсказать.

— Тогда вы, Василий Николаевич, идите в 39-й полк, поговорите с командованием и с разведчиками. Пленные чтобы были. А вы, товарищи Бойчук и Кирюшин, — в разведроту. Организуйте разведку южнее горы Кичеры. Еще раз повторяю: пленных мы должны достать, от этого будет зависеть наступление.

— Ясно! — ответил Василий Николаевич. — Сейчас иду.

Первым, кого встретил Ивакин в 39-м полку, был начальник разведки Куликов, недавно получивший звание капитана.

— Ну как, новороссиец, дела? — приветливо спросил Ивакин. Он имел обыкновение обращаться так к ветеранам дивизии.

— Дел много, да вот толку не видно.

— Ничего, разведчик, есть для тебя интересная работенка.

— Какая? — заинтересовался Куликов.

— Идем к командиру полка, узнаешь.

В землянке подполковника Оглоблина находились в это время начальник штаба майор Трегубенко и замполит Орлов.

— Вот хорошо, все в сборе, — сказал Ивакин. — Вы знаете, что сведения о противнике у нас скудные. Нужно обязательно достать «языка».

— Пусть доложит свои соображения Куликов, — предложил майор Трегубенко.

— Давайте послушаем, — согласился Ивакин.

— Противник очень бдительно ведет себя ночью, все наши попытки успеха не имели, — заговорил Куликов. — Я намерен организовать засаду перед фронтом батальона Момынова. Вот здесь, — он показал на карте.

— А какие данные у вас, чтобы туда засаду выслать? — уточнил Ивакин. — Есть ли уверенность, что разведчики пройдут через передний край и добудут «языка»? [67]

— Южнее станции Медзилобарце у противника находятся тыловые подразделения.

Ивакин кивнул: это совпадало с его выводами.

— Не возражаю, но хочу сам поговорить с вашими разведчиками. Идемте в роту.

Вместе с Ивакиным отправились Трегубенко и Куликов. Пока они шли, разведрота уже была построена. Ивакин приказал всем сесть и спросил:

— Как живете, товарищи?

— Хорошо! — ответили бойцы.

— Нет, плохо. Что вы за разведчики, если не знаете, какой перед вами противник? А командир дивизии как решение примет? Вот генерал и послал меня к вам, чтобы узнать: будет «язык» или нет?

Поднялся коренастый сержант Шестаков.

— «Языка» можно достать, но не поиском, а засадой. Я первым пойду в засаду.

Рядом с Шестаковым встал его друг — сержант Писаненко:

— Я тоже считаю, что в этих условиях только засадой можно взять «языка». Пойду с Шестаковым.

— А где вы думаете устроить засаду и кого с вами еще послать? — спросил Ивакин.

— Никого не надо, — ответил Писаненко. — Большой группе труднее пройти через передний край противника, а вдвоем мы пролезем. Засаду нужно устроить по реке Лобарец, там у немцев какие-то тылы.

— Хорошо, я доложу командиру дивизии, что вы добровольно пошли в засаду, — сказал Ивакин. — Желаю успеха!

Шестаков и Писаненко прекрасно ориентировались в лесу, даже в самую темную ночь. С наступлением темноты они ушли на задание.

Ивакин на ночь остался в 39-м полку. Я не ложился спать. И вдруг — телефонный звонок:

— Пленный взят, товарищ генерал! — радостно доложил мой заместитель.

— Где?

— Там, где я предполагал, — ответил Ивакин.

— Пусть Куликов и разведчики ведут немца ко мне.

— Есть! Через час будут у вас!

Вскоре в землянку ввели пленного фельдфебеля. Он сообщил, что два дня назад в район Медзилобарце прибыла 97-я легкая пехотная дивизия. Фельдфебель рассказал [68] нам о численности рот. Показал на карте место, где сосредоточились танки.

Я пригласил в землянку разведчиков, захвативших «языка». Вошли два сержанта, доложили:

— Товарищ генерал! Ваше приказание выполнено!

Я невольно залюбовался ими. Сержант Шестаков еще молод, лицо типично русское. Этакий широкоплечий крепыш в новом маскировочном халате. Его товарищ, сержант Писаненко, высок ростом. Чувствуется — силенок ему не занимать. Лет ему больше тридцати, в черных, коротко остриженных волосах серебрилась седина. Из-под густых бровей пристально смотрели карие глаза.

— Молодцы, сержанты! — похвалил я. — Расскажите, как достали пленного?

— Мы выбрали время, когда у немцев ужин, — сказал Шестаков. — В этот момент незаметно пролезли мимо позиции ручного пулемета и углубились в оборону. Недалеко от речки, около дороги, залегли в кустарнике. Часа через два послышалось чавканье сапог по размокшей земле. Мы напряглись, приготовились к прыжку. Выскочили одновременно, схватили немца, закрыли рот, связали руки. Повели его. Потом и нести пришлось, и ползком за собой тянуть. Когда перебирались через передний край, попали под перекрестный огонь, лежали минут тридцать. Вот и все.

Я поблагодарил сержантов за храбрость, за эту операцию они были награждены тут же орденами Красной Звезды. Тогда капитан Куликов подробно рассказал об этих замечательных разведчиках.

Куликов хорошо знал их и говорил о сержантах с гордостью. Шестаков — ветеран дивизии, кавалер пяти орденов. Прошел боевой путь от Новороссийска до Карпат. В числе первых высадился на «Малой земле». Участвовал в героическом десанте на Эльтиген. Разведывательная группа под его командованием в ночном поиске захватила двух пленных. Возле Керчи тоже в ночном поиске Шестаков вместе с напарником захватил «языка», но напарник был тяжело ранен. Шестаков принес на себе и раненого и пленного. Об этом подвиге было тогда доложено командарму Петрову. Командующий вызвал Шестакова к себе и вручил ему орден Красного Знамени.

Сержант Писаненко до прихода в разведку был в стрелковой роте и проявил изумительную храбрость. В бою за одну высоту пулемет врага прижал нашу роту к земле. [69]

Писаненко пополз к пулемету, бросил две гранаты и уничтожил немцев. Рота поднялась в атаку и добилась успеха. После этого Писаненко попросил перевести его в разведку и тут за короткое время отличился несколько раз...

Между тем пленный, доставленный сержантами, после допроса был отправлен в штаб корпуса. Утром мне позвонил начальник штаба полковник Новиков.

— Василий Федорович, мы сомневаемся, что в Медзилобарце прибыла новая дивизия.

— Вы допрашивали фельдфебеля?

— Пленный может соврать или перепутать со страха. А дело серьезное. Нужны контрольные «языки». Посылайте несколько групп.

Я положил трубку и вздохнул. Что поделаешь — доводы начальника штаба разумны. И вот пришлось Шестакову и Писаненко снова идти в засаду. На рассвете они привели еще одного пленного. Его показания совпали с показаниями фельдфебеля.

На следующую ночь южнее села Видрань разведчики под командованием капитана Винченко захватили трех пленных: двух телефонистов и радиста с рацией. Эти немцы тоже подтвердили, что в район Медзилобарце подошла новая дивизия.

Теперь у нас были подробные сведения о группировке противника.

Изучив полученные данные, я решил наносить удар одновременно всеми полками. Артиллерийский огонь сосредоточить в основном на правом фланге — в полосе 37-го полка и на левом фланге полка Симутина, наступавшего на гору Кичеру. Для корректировки артиллерийского огня были высланы вперед две корректировочные группы: в полк Черного и в полк Симутина.

Мой НП находился севернее села Видрань. Отсюда хорошо просматривались Медзилобарце и гора Кичера. Здесь я и поставил задачи командирам полков: Черному — наступать на высоту 265.5, охватывая Медзилобарце с севера; Оглоблину — вдоль железной дороги Видрань — Медзилобарце; Симутину — нанести удар на Кичеру, обходя Медзилобарце с юго-востока, перерезать дорогу на Гуменне.

Прощаясь с командирами полков, я сказал:

— Под Медзилобарце тридцать лет назад дрались наши отцы и старшие братья. Они в этой живописной местности вели тяжелые бои с германскими войсками. [70]

Медзилобарце — такой узел, разорвав который мы откроем путь на Венгерскую равнину. Вот почему противник и раньше и теперь так упорно обороняется здесь. Нужно проявить большое умение и большую настойчивость, чтобы вышвырнуть немцев отсюда.

Заместитель командира дивизии полковник В. Н. Ивакин, пожилой, опытный, спокойный человек, сейчас явно волновался. Даже лицо побледнело.

— Товарищи, я только теперь понял... Я же воевал здесь в первую мировую войну! Вот на том месте, — он показал на безымянную высоту, — меня тогда ранило в ногу.

— Что же вы нам раньше не сказали?! — удивился я.

— До меня только сейчас дошло, что Медзилобарце раньше называлось Мезо-Лобарец. Теперь все ясно: и позиции у противника так же были построены, и с этого же направления мы атаковали. Другого тут ничего не придумаешь. Вы мне, товарищ генерал, разрешите быть с Черным, вспомню молодость!

— Не возражаю, Василий Николаевич, раз такая история! Тем более — там у нас главное направление.

И вот наступило утро 27 сентября. Поднялось яркое солнце, лучи его брызнули на пожелтевшие склоны гор, залили ярким светом высоты севернее Медзилобарце, где притаился враг. Заметнее стали очертания траншей и окопов.

Началась артподготовка, длившаяся двадцать минут. Взвились красные ракеты, и полки дружно пошли в атаку. Я видел, как полк Черного ворвался в первую траншею противника. Полк Оглоблина вскоре был остановлен сильным пулеметным и минометным огнем с безымянной высоты. Солдаты Симутина поднимались по крутым склонам Кичеры.

Противник дал залп из двух минометных батарей по 37-му полку, но промазал: все снаряды легли между первым и вторым эшелонами. Пострадала лишь ячейка управления командующего артиллерией. Был тяжело ранен начальник разведки артиллерийского дивизиона старший лейтенант А. В. Левый. Этот горный инженер, призванный из запаса, был смелым и рассудительным офицером. Солдаты любили его. Когда раненого положили на волокушу, он, не открывая глаз, прошептал:

— Отомстите врагу за меня... Если выживу — вернусь. Не забывайте... [71]

Сопротивление врага усиливалось. Немцы произвели артналет по 37-му полку, затем перешли в контратаку с высоты 265.5.

Ивакин позвонил мне:

— Черного ранило! Тяжело, в живот. Командование полком взял на себя. Под ударом противника левый фланг отходит. Разрешите ввести второй эшелон полка?

— Укажите цели для дивизионной артгруппы и только после артналета вводите второй эшелон.

— Есть! Сейчас передам цели!

Это был мой последний разговор с Ивакиным. Когда второй эшелон полка, батальон капитана Н. Березняка, двинулся вперед, Ивакин вышел из блиндажа, чтобы подбодрить солдат. Вражеский снаряд взметнул землю, и полковник упал. Немецкий осколок свалил его на том месте, где тридцать лет назад он, солдат первой мировой войны, воевал и был ранен в ногу.

— Немедленно в медсанбат! — приказал я, узнав о случившемся.

Между тем контратака противника была отбита, 37-й полк захватил высоту 265.5. Командование принял на себя заместитель командира полка майор Идис Халбулаев. А моим заместителем назначен полковник М. М. Бойчук.

Медленно продвигался вперед полк Оглоблина, нацеливая удар на станцию Медзилобарце. Но в двухстах метрах от станции он снова был остановлен сильным огнем.

Полк Симутина вел бой на северных и восточных скатах горы Кичера, напоминавшей издали голову плешивого человека. Склоны ее покрыты буковыми и дубовыми зарослями, а макушка — голая. Она хорошо просматривалась с моего НП. Я позвонил Симутину:

— Кто будет захватывать вершину горы?

— Второй батальон Бирюкова.

— У вас с ним какая связь?

— Проводная.

— Свяжите меня с ним.

Через некоторое время раздался звонок.

— У телефона Бирюков, слушаю вас, товарищ генерал.

— Что у противника на макушке Кичеры?

— Окопы. Пулеметный огонь не дает нам возможности выйти из леса.

— А что вы думаете делать?

— Минометная рота скоро займет огневую позицию. Минометами подавлю пулеметчиков, и пойдем на штурм. [72]

— Огнем своих минометов вы немцев не подавите. Сейчас полковник Стрункин готовит по вершине огонь 107-миллиметрового минометного дивизиона. Будет дан налет дивизионом, а потом переходите в атаку. Подготовьтесь хорошо. В вашем распоряжении тридцать минут. Я буду следить за вашими действиями. Мне видна вершина годы.

— Есть! Все будет сделано! — сказал Бирюков.

Как я узнал позже, комбат собрал командиров рот и сказал: «Командир дивизии будет наблюдать за атакой нашего батальона. Давайте покажем, что мы умеем воевать в Карпатах!» Тут же он передал командиру 2-й роты капитану Уварову красный флаг, чтобы бойцы, которые первыми ворвутся на Кичеру, водрузили его на самой высокой точке горы.

Коммунист капитан Б. А. Уваров сразу же познакомил с приказом парторга роты В. П. Агафонова и распорядился: взводам готовиться к атаке. Человек волевой и отважный, парторг знал способности каждого солдата и пользовался в роте большим авторитетом. Он быстро созвал коммунистов роты, сказал: «Собрание здесь проводить некогда. Мы должны выполнить приказ командира, высоту у противника отбить. Коммунистам действовать смело и дерзко!» Затем обратился к кандидату в члены партии младшему сержанту В. В. Бочкареву: «От имени командира роты вручаю тебе этот флаг, ты должен водрузить его на вершине Кичеры!»

Бочкарев ответил: «Приказ будет выполнен!»

Налет дивизионных минометов оказался удачным. Все мины легли по окопам врага. Проавучал сигнал — в атаку! Лейтенант Цыганков и парторг Агафонов первыми бросились вперед. За ними поднялись знаменосец Бочкарев, пулеметчики отец и сын Сергеевы, все остальные бойцы.

Физически сильный и выносливый парторг Агафонов обогнал Цыганкова, первым полез на кручу, увлекая коммунистов и всю роту.

Враг не выдержал натиска наших воинов, дрогнул. Оставляя раненых, немцы удирали в лес, на западные скаты Кичеры.

Лейтенант Цыганков, парторг Агафонов, пулеметчики отец и сын Сергеевы ворвались в траншею и сразу открыли огонь по убегавшим фашистам. Раненый немец, лежавший на дне траншеи, навел автомат на Цыганкова, хотел выстрелить в упор. [73]

Цыганков ногой выбил автомат из рук фашиста, ударил его по голове и продолжал спокойно вести огонь. Сержант Бочкарев установил на бруствере флаг.

Немцы стреляли по этому месту из винтовок и автоматов. Пуля попала Цыганкову в гранатную сумку и застряла в корпусе ручной гранаты Ф-1. Цыганкову обожгло левый бок. «Ранило», — подумал он. Посмотрел — крови нет. Пальцы ощутили на гранате что-то горячее — это и была пуля. Цыганков вытащил ее, поцеловал и сказал: «Спасибо, что пожалела меня! До конца войны буду в кармане носить...»

Слева застрочил вражеский пулемет. Первой же очередью ранило нашего пулеметчика — Сергеева-отца.

— Кажется, в ногу царапнуло, Ваня, — сказал он. — Эге, смотри, сынок, немцы поднялись в атаку!

— Ничего, батя, перевязывайся! Сейчас я их встречу! Ваня нажал спусковой крючок пулемета. Очередь. Другая. Третья. И вдруг сын схватился рукой за шею.

— Что случилось, Иван?

— Ничего, батя, — ответил тот, опускаясь на дно окопа. — Кажись, и меня зацепило.

За пулемет снова взялся отец, а к Ване подползла девушка-санитарка.

Командир батальона Бирюков по телефону доложил мне:

— Товарищ генерал, ваш приказ выполнен! Вершина горы Кичеры полностью в наших руках. Флаг видите?

— Флаг вижу, молодцы! А потерь много?

— Нет. Пулеметчика Ваню ранило.

— Какого Ваню?

— Вы его знаете. Недавно вручали ему орден Красной Звезды, в пример его ставили.

— Это тот, что вместе с отцом воюет?

— Да-да, тот.

— Жаль. Где он сейчас?

— Медсестра повела его на перевязку.

Осенний день близился к концу. Бой шел теперь на западных склонах Кичеры. Я с группой офицеров переходил на новый НП. Мы поднимались в гору по извилистой тропинке. Справа стеной стояли дубовые и буковые деревья. Слева в неглубоком овраге, журча, бежал по каменистому руслу чистый ручеек.

Мы вышли на небольшую поляну. Остановились около полосатого столба с надписью: «На северо-восток — Польша, [74] на юго-запад — Чехословакия». Поблизости виднелось разбитое снарядом дерево. Под ним сидела девушка в выгоревшей гимнастерке и такой же пилотке. На груди поблескивал орден Славы. Рядом с ней, положив голову на ее колени, лежал солдат.

— Посмотрите, — сказал начальник политотдела. — Так увлеклись, что и генерала не замечают.

— Надо взглянуть, — сказал я.

Мы подошли. Девушка сидела неподвижно. В правой руке зажат бинт, левая касалась бледного лица солдата. Из-под пилотки виднелись густые, гладко причесанные волосы, собранные на затылке в большую русую косу. Голубые глаза будто смотрели на солдата, бинт слегка колыхался от ветра...

Мы стояли молча, охваченные каким-то оцепенением. Потом я наклонился. У солдата было пулевое ранение в шею. Но смерть наступила не от этого. Чуть ниже ордена Красной Звезды грудь его была пробита осколком. Этот орден я совсем недавно вручал молодому пулеметчику Ване Сергееву.

У медицинской сестры — маленькое пятнышко запекшейся крови на правом виске. Снаряд разорвался в вершине дерева в тот момент, когда девушка начала перевязку...

В санитарной сумке мы нашли небольшой лист бумаги с карандашным наброском горы Кичеры. На обратной стороне мелким почерком было написано: «Дорогая мамочка, мы в Карпатах. Как красивы осенью Карпаты! Горы покрыты лесом. Деревья одеты в желто-красный убор, и кажется, что все усыпано золотым песком...»

В комсомольском билете на последнем листочке тем же почерком — две фразы: «Если я погибну, похороните меня там, где оборвется моя жизнь. Только косу мою отправьте мамочке».

Мы выполнили просьбу: похоронили Шуру вместе с солдатом Ваней Сергеевым в Карпатах, на восточном склоне горы Кичеры, недалеко от прозрачного ручейка под разбитым буковым деревом.

И девушке и юноше было по семнадцать лет.

С того места, где их могила, далеко видно окрест. Высятся горы, покрытые густыми лесами. Да, ничего не скажешь, красивы осенью Карпаты...

Поздно вечером я поехал проститься со старейшим воином нашей дивизии — полковником Ивакиным. Его не довезли до медсанбата — он скончался в пути. [75]

Меня встретили заместитель по тылу полковник Корсун, начальник санитарной службы дивизии майор Чернов и врач-хирург Трофимов. Провели в палату. Ивакин лежал в гробу, обтянутом красным кумачом.

Трофимов сказал:

— Примерно часов в четырнадцать я оказывал помощь раненым, ко мне подбежал санитар — привезли тяжело раненного полковника Ивакина. Бегу к приемному отделению. С повозки уже сняли носилки, на которых лежал Василий Николаевич.

Я снял фуражку. Прощай, дорогой Василий Николаевич! Не дожил ты до радостных дней!..

Полковнику Корсуну я поручил взять взвод солдат, отвезти гроб в город Санок и похоронить Ивакина на центральной площади.

И снова — к Трофимову:

— Как чувствует себя командир тридцать седьмого полка подполковник Черный? Можно с ним поговорить?

— Недавно я сделал ему сложную операцию, думаю, что жить будет. Но беспокоить его нельзя.

— Ну, нельзя так нельзя. А теперь скажите, как вы по бездорожью со всем своим хозяйством в это место забрались?

— Оправдываем название — горнострелковый медсанбат, товарищ генерал, — ответил Трофимов. — Не всё нам ездить на машинах, приходится и самим толкать машины в гору. Как только не изощрялись водители, преодолевая крутые подъемы! Не идет машина на первой скорости, развернут ее и двигают в кручу задним ходом, а мы толкаем, облепив со всех сторон, как муравьи. Там, где возможно, буксировали стальными тросами, а где трос не выдерживал, рвался, подставляли свои плечи солдаты... Когда поднимались сюда, невдалеке рвались мины, раздавалась пулеметная стрельба. Только расположились в этом лесу — приехал полковник Ивакин. Он нам заявил: «Куда вас черт несет? Под горой, в сотне метров отсюда, проходит передний край обороны. Только что был огневой налет по этой высоте... Думал, что идут машины с боеприпасами, а вместо этого медсанбат приперся!..» Поругал он нас крепко.

— И за дело, — сказал я. — В самое пекло забрались.

— Товарищ генерал, ведь наступление намечалось. А как транспортировать раненых среди гор, без дорог? Лучше уж мы поближе... Ничего, разместились. Углубили [76] воронки, чтобы было где прятаться при обстреле. До темноты успели поставить палатки. Как всегда, отличился у нас санитар Митя Кудряшов. В шутку его называют у нас «ведущим санитаром медсанбата». Он и плотник, и столяр, и слесарь, и жестянщик... В общем — и швец, и жнец, и на всякие выдумки хитрец! И не зря спешили, товарищ генерал. Еще полностью не оборудовали палатки, как начали прибывать раненые. Много было раненых в грудь и в живот. Исключительно тяжелые случаи...

— Наши наступающие части не успели окопаться и несли большие потери от огня многоствольных минометов, — объяснил я.

— Никогда раньше, за всю войну, не приходилось видеть столько осложнений газовой гангреной, — продолжал Трофимов.

— А в чем дело? Почему?

— Вместе с осколками в глубь раны проникают кусочки одежды. Извлеченный во время операции осколок всегда оказывается как бы в футляре из обрывков одежды. Приходится широко рассекать раневой канал, чтобы очистить его от грязи. Не сделаешь этого — грозит гангрена. Нужно успеть предупредить развитие инфекции. Наиболее благоприятные сроки — до шести часов после ранения. Но за это время обычно к нам добираются только те раненые, которые могут дойти до медсанбата сами. Чем медсанбат ближе к передовой, тем лучше. И все же осложнения были... К счастью, раненые не сознают тяжести своего состояния. Под влиянием интоксикации возникает эйфорическое настроение, как опьянение. Врачи видят, несчастному осталось несколько часов жизни, а он радуется. И еще трудность: там, где оперировали раненого с анаэробной инфекцией, нельзя оперировать других... Опасно. Можно перенести инфекцию. Тут очень важна подготовленность санитаров. Короткое слово: «Газ!» — и они убирают все, с чем соприкасался больной. Повязки — в огонь, обмундирование — в дегазирующий раствор, операционное белье — в бак, инструменты тщательно стерилизуются, мебель вытирается карболкой. Раненого на специальных носилках — в изолятор... На этот раз, как вы знаете, товарищ генерал, раненых было много. Поступали беспрерывно. Несмотря на тщательный осмотр в приемной, нет-нет и попадет в операционную раненый с газовой гангреной. Часа полтора-два назад никаких признаков инфекции не было, а за это время успела себя проявить... [77]

Прямо скажу — измучились мы. Все силы выложили до предела.

— Да, дорогой Владимир Андреевич, спасти от смерти раненого это тоже героизм. Воины прекрасно понимают и ценят ваш благородный труд. Мы знаем, что хирурги медсанбата вернули к жизни многие сотни бойцов. Все мы от солдата до командира дивизии гордимся нашими медиками и очень признательны им!

* * *

Противник не смирился с неудачей. На следующее утро немцы после артиллерийского налета и залпа минометов перешли в атаку на участке 39-го полка. Враг начал теснить батальон Момынова. Создавалась угроза прорыва нашей обороны.

На левом фланге батальона, на небольшой высотке, занимал хорошо замаскированную позицию станковый пулемет. Первым номером был групкомсорг взвода солдат Морухин. Немцы лезли нахально, были уже в ста метрах. Морухин, нажимая на спусковой рычаг пулемета, крикнул:

— Комсомольцы не отступают!

Фашисты падали, как рожь под косой. Морухин, стреляя короткими очередями, приговаривал:

— Знайте, сволочи, за пулеметом советский солдат-комсомолец!

На склоне высотки лежали уже десятки убитых фашистов. Другая группа немцев зашла с фланга, но Морухин не оставил свою позицию, продолжал вести меткий огонь.

Правее отбивали атаку солдаты одного из взводов четвертой роты. Комсомолец Пономарев крикнул:

— Ребята, давайте мне свои гранаты, у меня место хорошее, буду, как рыбу, фрицев глушить!

Пономареву передали двенадцать гранат. Немцы поднялись было в атаку, но смекалистый солдат пустил в ход «карманную артиллерию». Он бросал гранаты одну за другой, они рвались прямо в цепи. У немцев — замешательство. В это время комсомолец сержант Бадакаев, оставшийся за командира взвода, выскочил из траншеи.

— Новороссийцы, за мной!

Стреляя на бегу из автомата, сержант бросился на немцев. За ним последовали солдаты взвода. И эта атака гитлеровцев была отбита. [78]

Командир полка Оглоблин ввел в бой свой резерв. Немцы, оставив много убитых, отошли. Линия обороны на участке второго батальона была восстановлена.

Отважный пулеметчик комсомолец Морухин дрался до последнего патрона. Он погиб возле своего пулемета, не пропустив гитлеровцев.

После этого короткого, но жестокого боя мы узнали от пленных: немцы хотели ударом по 39-му полку прорвать нашу оборону, захватить село Выдрань, рассечь дивизию на две части и вернуть гору Кичеру.

Подводя итоги этого боя, я спросил у начальника штаба Бойчука и начальника политотдела Холковского:

— Вы заметили, товарищи, что в тридцать девятом полку особенно ярко проявляется героизм коммунистов и комсомольцев?

— Это верно, — ответил Холковский. — Там хорошо работают партийные и комсомольские организации во главе с замполитом майором Орловым.

— Нам надо как-то подвести итог и сделать примером тридцать девятый полк.

— Я давно думаю провести партактив дивизии. Но когда? Все время бои, — ответил Холковский.

— Вы готовьте материал. А наступит затишье, сразу соберем актив, — посоветовал я.

Так и решили. [79]