Батальоны штурмуют гору
Отдельная Приморская армия, стремительно преследуя фашистов, вышла с юго-востока к Севастопольскому оборонительному рубежу. Одновременно сюда подошли с севера и востока войска 4-го Украинского фронта, хлынувшие в Крым через Перекоп. 8 апреля перед нами были те позиции, на которых советские войска в 1941–1942 годах героически сражались двести пятьдесят дней. Но теперь гитлеровцы удерживали этот сильно укрепленный рубеж, а мы готовились прорвать его.
Командующий 17-й немецкой армией генерал-полковник Альмендингер, отвечавший за Севастополь, отдал своим подчиненным такой приказ:
«Именем фюрера я требую, чтобы все оборонялись в полном смысле этого слова, чтобы никто не отходил, удерживал бы каждую траншею, каждый окоп, каждую воронку... Напоминаю, что мой приказ о расстреле на месте тех, кто оставит свои позиции, сохраняет полную силу».
Фашисты приготовились к длительной обороне. Мы — к решительному штурму. Генерал Толбухин, командовавший 4-м Украинским фронтом, приказал нанести главный удар в направлении Сапун-горы и горы Горной.
Нашему 3-му стрелковому корпусу была поставлена задача наступать на главном направлении Приморской армии, прорвать оборону противника между селом Кадыковка и северной оконечностью Балаклавской бухты, а затем продвигаться дальше в направлении на бухту Камышевую, Херсонесский маяк и бухту Казачью.
Новороссийская дивизия должна была наступать на колхоз «Большевик» и гору Горную. Местность в этом районе давала большие преимущества противнику. Все трехкилометровое пространство от исходного рубежа дивизии до горы Горной хорошо просматривалось врагом. Фашисты имели тут много инженерных оборонительных сооружений. Передний край первой вражеской позиции проходил в полутора километрах восточнее колхоза «Большевик» и по виноградникам западнее Балаклавы. Позиция состояла из трех линий сплошных траншей, расположенных [24] амфитеатром. И тут же — сильно укрепленный узел сопротивления на безымянной высоте.
Вторая позиция протянулась от совхоза № 10 по хребту горы Горной до села Корань. На Горной был главный узел сопротивления. Здесь, по окраине колхоза «Большевик» и по западным склонам горы, проходил противотанковый ров.
Третья позиция прикрывала подступы к мысу Херсонес и к бухтам, расположенным восточнее его.
Каждая вражеская позиция имела развитую систему траншей и ходов сообщений, проволочные заграждения в три-шесть рядов и сплошные минные поля вдоль всей линии фронта. Через двадцать пять — тридцать метров в траншеях были подготовлены площадки для пулеметов и противотанковых орудий, а через сто пятьдесят — двести метров — расположены доты и дзоты, связанные между собой ходами сообщений.
Третья позиция имела в северной части противотанковый ров. А в южной части, до берега моря, тянулся старый Турецкий вал. Здесь же располагалось большое количество тяжелых орудий и реактивных установок.
Общая глубина вражеской оборонительной полосы перед нашей дивизией достигала пятнадцати километров. Этому направлению враг придавал особое значение. В случае необходимости он рассчитывал использовать для эвакуации своих войск Херсонесский полуостров, бухты Казачью и Камышевую.
Я долго ломал голову над тем, как лучше прорвать многоярусные позиции противника.
Обычные методы, обычный боевой порядок, предусмотренный уставами и наставлениями, не могли на этот раз быть эффективными. И вот 4 мая я на НП командира корпуса предложил командующему армией генерал-лейтенанту К. С. Мельнику такой план: главный удар дивизия наносит своим левым флангом в направлении горы Горной. В первом эшелоне действуют 31-й и 39-й стрелковые полки. Во втором, в затылок 39-му полку, наступает 37-й стрелковый полк. При этом полки строят свой боевой порядок поэшелонно, батальон за батальоном. В каждом полку получается три эшелона. А на главном направлении — шесть батальонных эшелонов, построенных один за другим. Дистанция между батальонами — сто метров; между полками — триста метров.
Такой порядок построения дивизии давал возможность [25] последовательно и безостановочно прогрызать многоярусную оборону противника. Генерал Мельник в присутствии командира корпуса генерала Лучинского утвердил этот план.
Для усиления нам были приданы: 900-й артиллерийский полк, 260-й минометный полк, 74-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк и вся артиллерия 339-й стрелковой дивизии, которую мы сменили на этом участке. Кроме того, нам придавалась 63-я тяжелая танковая бригада. Она должна была действовать непосредственно с нашей пехотой.
Артиллерийская плотность достигала двухсот шестидесяти семи стволов на один километр фронта. Около ста стволов было поставлено на прямую наводку.
Все части дивизии интенсивно готовились к прорыву вражеской обороны. Укомплектовывались опытными бойцами штурмовые группы. Саперами было проделано семнадцать проходов в минных заграждениях противника.
6 мая в полдень на моем НП собрались командиры стрелковых полков, командиры приданных и поддерживающих частей. Они доложили о готовности выполнить боевой приказ. В ночь на седьмое все части должны были занять исходные позиции для атаки.
Слушая своих подчиненных, вглядываясь в их лица, я испытывал немалое беспокойство. Многие командиры были новые, и я не знал их боевых качеств. Незадолго до начала операции у нас в дивизии сменились многие офицеры. Уехали в Москву, в академию, мой заместитель полковник Долгов, командующий артиллерией подполковник Иванян, командир 39-го полка Герой Советского Союза подполковник Ковешников. Не хотелось мне расставаться с испытанными боевыми товарищами, но что поделаешь!
Теперь моим заместителем стал недавний командир 31-го полка подполковник Ивакин. На его место прибыл подполковник Г. И. Абашидзе, которого я не знал. Командиром 37-го полка недавно назначили подполковника И. И. Черного: его я тоже не видел еще в бою. 39-й стрелковый полк принял майор А. Ф. Гетманец, ранее бывший у Ковешникова заместителем. Человек он энергичный, смелый. Ветеран дивизии. Ему я и поставил самую трудную задачу — штурмовать гору Горную.
Командующим артиллерией был назначен командир нашего артполка подполковник М. И. Стрункин, тоже ветеран [26] дивизии, боевой и грамотный офицер. Несмотря на большое количество приданной и поддерживающей артиллерии, Стрункин вполне справился со своей работой. Огонь артиллерии был спланирован хорошо. Немалая заслуга в этом принадлежала и начальнику штаба артиллерии майору Зуйкову.
Не жалея ни сил, ни времени грудился в эти напряженные дни начальник штаба дивизии полковник М. М. Бойчук, прибывший к нам недавно, под Керчью. Он быстро нашел общий язык с начальником оперативного отделения майором И. Н. Семеновым, которого я знал еще до войны. Семенова перевели в дивизию по моей просьбе.
Хорошо был подобран коллектив политотдела дивизии. Возглавлял его подполковник М. С. Холковский.
Итак, к наступлению все было готово.
В полках состоялись партийные и комсомольские собрания, митинги. Особенно большую работу провели в 39-м полку, которому предстояло овладеть опорными пунктами врага на безымянной высоте и на горе Горной.
Командир второго батальона этого полка майор А. М. Трегубенко, ставя задачи ротам, сказал:
— Нам выпала честь освобождать город русской славы Севастополь. Нашему батальону приказано штурмом взять Горную. А если первому батальону не удастся овладеть безымянной высотой, то мы должны будем помочь товарищам... Вот красный флаг. Честь и слава тому, кто водрузит его на отвоеванных высотах!
Комбат вручил флаг командиру первого взвода 4-й роты коммунисту лейтенанту П. Вернигоре. Тот сразу собрал своих бойцов.
— Уверен, товарищи, что доверие командования мы оправдаем, — сказал лейтенант. — Наш взвод комсомольский — это залог успеха. Поручаю сержанту-комсомольцу Артему Гукасову водрузить флаг на вершине.
Из строя вышел небольшого роста с мужественным лицом сержант и коротко ответил:
— Выполню приказ командования!
7 мая в десять часов ударили одновременно тысячи орудий и минометов. Над всем огромным полукольцом фронта воздух гудел, перекатывая грохот залпов. Снаряды [27] шелестели над головой беспрерывно и нескончаемо: казалось, что мы находились под сплошным металлическим сводом, перекинутым от наших огневых позиций к переднему краю вражеской обороны. Вверх взметывались груды земли, обломки дотов и дзотов.
Наши артиллеристы искусно маневрировали огнем. Они произвели мощный пятиминутный налет по первой траншее. Немцы поспешно бежали с переднего края по ходам сообщений во вторую траншею. Артиллеристы перенесли огонь туда. Фашисты вернулись на передний край и приготовились к отражению атаки. Но наша артиллерия снова ударила по первой траншее. И так — несколько раз.
После полуторачасовой артиллерийской подготовки и массированного удара авиации пришла очередь пехоты — царицы полей. Этого ответственного момента ждали все, от солдата до командующего фронтом.
В одиннадцать часов тридцать минут ракеты возвестили начало атаки. Полки первого эшелона, прижимаясь к разрывам своих снарядов, двинулись вперед с криком «ура!». Сколько нужно было мужества, отваги, физического напряжения и воинского мастерства, чтобы броситься вперед под огнем врага, преодолеть минные поля, проволочные заграждения, ворваться во вражескую траншею!
Бросок первого батальона 39-го стрелкового полка был так стремителен, что бойцы сразу ворвались в траншею гитлеровцев и вышибли их оттуда. А вот 31-й полк залег, едва достигнув проволочного заграждения. Пулеметный и минометный огонь с правого фланга не давал нашим солдатам подняться. Пришлось часть огня артиллерии перенести на участок правого соседа — 414-й Грузинской дивизии. Немецкие пулеметчики и минометчики, стрелявшие оттуда, были уничтожены нашими артиллеристами. 31-й полк пошел вперед и тоже ворвался в первую траншею. В это время был смертельно ранен командир полка подполковник В. И. Абашидзе. Я сразу же послал туда своего заместителя В. Н. Ивакина.
Между тем батальон 39-го стрелкового полка, начавший действовать столь удачно, залег перед второй траншеей противника, которая проходила по безымянной высоте. Артиллерия на этом участке перенесла огонь в глубину вражеской обороны. Ожили уцелевшие доты и дзоты гитлеровцев. Я позвонил майору А. Ф. Гетманцу.
— Почему остановились? [28]
Гетманец ответил:
— Убит командир первого батальона капитан Соцковец и ранены все командиры рот. Направляю туда помначштаба капитана Носаня. Он возглавит батальон и будет обходить высоту слева, а второй батальон атакует с фронта.
— Скорее, скорее! — поторопил я Гетманца, хорошо понимая, как трудно сейчас молодому командиру полка. С моего НП была видна вся панорама боя, видны были огневые точки врага. Я передал командующему артиллерией приказ — вновь перенести огонь на вторую траншею гитлеровцев и бить до тех пор, пока пехота изготовится к новому броску.
На головы фашистов вновь обрушились меткие залпы. Через несколько минут поднялись в атаку солдаты батальона, которым командовал майор Трегубенко. Впереди с красным флагом в руке бежал комсомолец Артём Гукасов. Вот он уже на гребне высоты. Алое полотнище затрепетало на самой высокой точке гребня.
Фашисты сразу ударили по этому месту массированным огнем. Гукасова ранило в живот. К нему побежал комсомолец И. Зиновьев. Но и он получил ранение. Флаг упал. Увидев это, на гребень высоты бросился комсомолец Л. Шварцман. Флаг вновь призывно заколыхался на ветру. В это время солдаты лейтенанта Вернигоры и лейтенанта Торчакова с криком «ура!» ворвались во вторую траншею.
А героический первый батальон, возглавляемый теперь капитаном И. И. Носанем, атаковал врага, засевшего в третьей траншее.
Я снова вызвал к телефону майора Гетманца.
— Молодцы, хорошо действуете! Еще немного, майор, еще нажать, и будет прорвана вся первая полоса!
Мы добились некоторого успеха, но главное было еще впереди.
Если с моего НП хорошо просматривалась вся местность до горы Горной, то противник с вершины Горной видел не только наши боевые порядки, но и каждого нашего бойца. Наблюдая за ходом боя, немцы быстро оценивали обстановку и принимали нужные меры. Они умело маневрировали артиллерийским огнем.
Напряжение боя нарастало. Увеличивались потери. В семнадцать часов для усиления удара и развития успеха я ввел в действие второй эшелон дивизии — 37-й полк. [29]
Он вошел в стык между 31-м и 39-м полками и двинулся на северные скаты горы Горной.
К концу дня дивизия овладела колхозом «Большевик», северными и восточными скатами Горной. Тут как раз пришла хорошая новость — опять отличился капитан И. И. Носань. Он обнаружил разрыв во вражеской обороне и смело вывел свой батальон на юго-восточные скаты Горной. Таким образом, к полуночи гора была охвачена с трех сторон. Но вершину враг держал крепко.
Весь первый день наступления наша пехота действовала без помощи танков. Попытка ввести в бой приданную дивизии 63-ю танковую бригаду успеха не имела. Вражеские орудия из противотанкового рва и с горы Горной били прямой наводкой. Мы потеряли несколько танков и решили больше не рисковать.
Наступила ночь. Но никому из нас не пришлось спать. Не спали и фашисты. Разведчики доносили о большом движении в стане врага. И немцы и мы готовились к новому бою.
Я решил усилить артиллерией те части, которым предстояло утром штурмовать Горную. 37-му полку был придан противотанковый артиллерийский дивизион. Под прикрытием темноты все пушки дивизиона и вообще все имевшиеся в полку орудия были поставлены на прямую наводку против дзотов, обнаруженных на северо-западных склонах горы и в противотанковом рву.
39-му полку мы придали первый дивизион 796-го артполка. Этот дивизион тоже был выдвинут на прямую наводку.
С командиром танковой бригады полковником Рудаковым я условился так: ночью танковая бригада выйдет в район колхоза «Большевик» в боевые порядки 31-го полка. Часть танков выделяется для стрельбы прямой наводкой. Остальные будут наступать вместе с пехотой.
Таким образом, к утру на вторую вражескую полосу западнее горы Горной было нацелено сорок пять орудий. Это — на прямой наводке. Кроме того, по этому району должна была вести огонь артиллерия полковой группы, а также дивизионная и корпусная группы — всего около ста двадцати стволов. Авиаторов я попросил бомбить противотанковый ров западнее Горной.
Готовились мы тщательно, однако не все пошло так, как было задумано. Противник опередил нас. На рассвете гитлеровцы предприняли контратаку, стремясь сбросить [30] наши части с северных и восточных скатов Горной. Наша артиллерия встретила врага метким огнем. Завязался упорный бой, особенно в полосе 39-го полка. Отразив натиск немцев, наши бойцы сами пошли в наступление.
На склонах высоты кипели ожесточенные схватки. Мне докладывали:
— Товарищ генерал, ранен командир тридцать седьмого полка Черный!
— Товарищ генерал, в тридцать девятом полку майор Мищенко ранен!
— В тридцать первом полку ранен начальник штаба майор Серов!
— Где они?
— Все там. На Горной. Продолжают руководить боем!
Наконец 39-му полку удалось ворваться на вершину горы. Однако немцы быстро оправились, подтянули подкрепления, перешли в контратаку. Наши поредевшие роты начали отходить. Увидев это, майор Гетманец собрал группу бойцов, крикнул: «За мной!» — и бросился вперед. Солдаты ринулись за командиром полка.
Вершина горы снова была в наших руках. Немцы ударили по ней из орудий и минометов. Майор Гетманец упал, держась за живот. К нему подбежала медсестра Мазина. Положила на плащ-палатку, потащила с горы.
— Товарищи, держитесь! Не оставляйте высоту, товарищи!
Это были последние слова смертельно раненного майора.
Враг начал новую контратаку. Гитлеровцам удалось потеснить полк, но ненадолго. Подоспевший сюда начальник оперативного отделения штаба дивизии майор Семенов и начальник штаба полка майор Выгненский подняли бойцов на новый штурм. Теперь впереди шел батальон майора А. Т. Трегубенко.
Ко мне и к начальнику политотдела поступали сведения о тех, кто отличился в бою. По телефону сообщили:
— Сержант Гукасов водрузил на вершине Горной красный флаг!
— Как Гукасов? Он первым ворвался вчера на безымянную высоту и был ранен? Вы не ошиблись?
— Нет! — кричал на другом конце провода охрипший офицер. — Все точно! Пишу донесение. Вот подробности. [31]
Противник сразу произвел артиллерийский и минометный налет по вершине. Пытался сбить флаг. Из противотанкового рва густая цепь немцев бросилась в контратаку. Наши солдаты еще не успели закрепиться, начали отходить. Враг опять мог захватить высоту, но тут командир пулеметного взвода лейтенант Егизаров бросился к единственному пулемету «максим», занял удобную позицию и начал расстреливать фашистов в упор длинными очередями. Обо всем этом пишу в донесении!
Егизаров?! Знакомая фамилия! Да ведь это же юноша лейтенант, недавно прибывший из училища! В армейском отделе кадров он сказал: «Я сам из Новороссийска, поэтому прошу направить меня в Новороссийскую дивизию!» И добился своего, получил назначение к нам!
Молодец, лейтенант!
— Товарищ генерал, капитан Носань повел свой батальон в атаку с восточных склонов Горной. Немцы бегут в противотанковый ров!
И еще доклад: к нашему левому флангу вышла наконец 89-я стрелковая дивизия, составлявшая второй эшелон корпуса. Генерал Лучинский еще ночью приказал ей вступить в бой на стыке между нашей и 242-й дивизией. Но 89-я где-то задержалась и подошла с большим опозданием.
Как бы там ни было, но с появлением этой дивизии мы сразу почувствовали облегчение. Сопротивление немцев ослабло. Во второй половине дня 39-й полк прочно и окончательно закрепился на вершине Горной.
Тогда, в горячке боя, мне так и не удалось выяснить, как это раненный накануне знаменосец Гукасов отличился и в этот раз. Лишь спустя много лет я узнал: верно, знамя на вершине Горной водрузил сержант Гукасов. Но только другой. Не Артём, а Георгий. Герои однофамильцы оказались достойными один другого.
Не так давно мне удалось разыскать бывшего сержанта Г. И. Гукасова. Он остался после войны в Вооруженных Силах, написал мне письмо, уже будучи подполковником.
Вечером 8 мая мы с начальником политотдела подполковником Холковским пошли на новый НП, оборудованный возле колхоза «Большевик». Повсюду видны были следы работы нашей артиллерии. Оборонительные позиции противника словно бы перепаханы, покрыты огромными ямами. [32]
Сперва нас удивило малое количество трупов. Потом присмотрелись: везде торчали из земли руки и ноги, стволы орудий, прутья арматуры дотов, похожие на причудливые букеты.
— Только так и можно было прорвать эту сильнейшую оборону, — сказал я. — Если бы нам не удалось добиться большой плотности артогня, то эти доты и дзоты встретили бы атакующих ливнем свинца.
— Ну, не одних артиллеристов заслуга, — возразил Холковский.
Я кивнул, соглашаясь. Конечно, даже после такой артиллерийской и авиационной подготовки нашей пехоте пришлось очень трудно. Бойцы буквально выковыривали гитлеровцев из траншей, из огневых точек.
Только в боях за Горную 7 и 8 мая были полностью уничтожены 186-й полк 73-й пехотной немецкой дивизии и 336-й маршевый батальон. На допросе пленный унтер-офицер Фейферт показал:
«Триста тридцать шестой батальон в ночь на восьмое мая был переброшен из Констанцы на транспортных самолетах. Солдаты только что вышли из самолетов на Херсонесском аэродроме, тут же их посадили на автомашины и послали в район Горной. Батальон был полного состава, около семисот человек, и все сложили головы на этой горе».
Вечером мы с Холковским поднялись на Горную. С вершины просматривалась вся Севастопольская оборонительная полоса, мыс Херсонес, бухты Камышевая и Казачья.
Понятно, почему немцы с таким упорством дрались здесь. Тот, кто владеет Горной, держит в своих руках один из главных ключей всей обороны. Теперь нам стало значительно легче вести бои.
Утром 9-го, после короткого артиллерийского налета, части дивизии опять перешли в атаку. Вторая оборонительная полоса противника была преодолена довольно быстро. Взаимодействуя с 19-м танковым корпусом и с 63-й танковой бригадой, наша пехота без остановок продвигалась вперед. К концу дня полки приблизились к третьему рубежу, проходившему по старому Турецкому валу. Здесь мы задержались. В полночь дивизия прорвала Турецкий вал около отметки 80.0. Однако для развития успеха сил у нас не хватило. Отстала артиллерия. Да и людей было мало. Как потом выяснилось, самые большие [33] потери из всех дивизий фронта понесли мы. Естественно, за гору Горную враг дрался до последнего солдата. В этот же день к вечеру войска 2-й гвардейской и 51-й армий освободили Севастополь.
Гитлеровцы все еще надеялись остановить продвижение советских войск, хотели выиграть время, эвакуировать свои части морем из бухт Камышевая и Казачья. Но и это не удалось им.
В ночь на 12 мая соединения Отдельной Приморской армии перешли в решительное наступление и утром на мысе Херсонес разгромили остатки гитлеровских войск. Мыс буквально усеян был вражескими трупами и разбитой техникой. Двадцать пять тысяч солдат и офицеров сдались в плен. Сдался и генерал-лейтенант Беме, оставшийся за командующего Севастопольской группировкой противника.
На допросе у нашего командира генерал-лейтенанта Мельника Беме сказал:
— Немецкое командование рассчитывало провести эвакуацию Севастопольского плацдарма планомерно и подготовило плавсредства, которые должны были обеспечить полную эвакуацию войск из Крыма. Основным ключом к овладению Севастопольским плацдармом явилась Сапун-гора, с падением которой открывались подступы к городу Севастополю, — они не могли быть прикрыты из-за условий местности. Однако Сапун-гора пала не потому, что она была взята в лоб, основную роль сыграло наступление русских войск южнее Сапун-горы и достижение ими района горы Горной, со взятием которой не было больше никакой возможности удерживать Херсонесский полуостров. Вернуть Сапун-гору и удержать район горы Горной немецкие войска не имели возможности из-за отсутствия резервов и вынуждены были начать поспешный отход... Мы ожидали прибытия судов в ночь на двенадцатое мая, примерно к трем часам, однако суда не пришли, а удерживать мыс Херсонес было невозможно, так как он простреливался со всех сторон...
Уж кто-кто, а генерал Беме, конечно, лучше других знал положение своих войск!
Итак, с вражеской группировкой было покончено. Двести тысяч гитлеровцев находились в Крыму месяц назад, до начала нашего наступления. Теперь ничего не осталось от вражеских полков и дивизий. Только трупы да длинные колонны пленных, тянувшиеся по всем дорогам. [34]
Наступила непривычная тишина. С голубого неба ослепительно светило весеннее солнце. Весело щебетали птицы. Херсонесский полуостров покрылся яркими цветами. Спокойным и ласковым было море. Казалось, природа вместе с нами радуется победе.
А я в эти теплые яркие дни слег в постель. Недомогание началось во время боев. Но я боролся с нездоровьем и к врачам не обращался. А теперь пришлось. Температура 40. Воспаление легких. На следующий день вызвали армейского терапевта. Тот велел принимать пенициллин, от которого меня сильно рвало. Пенициллиновые уколы тогда еще не применяли.
Дивизия располагалась прямо в поле на Херсонесском мысу, недалеко от горы Горной. Жил я в небольшом, полуразрушенном крестьянском домике. Хорошее настроение, весенний воздух, лекарства, усиленное питание — все это вместе взятое быстро поставило меня на ноги.
Приехал командир корпуса генерал А. А. Лучинский. Оправившись о здоровье. Лучинский сказал:
— Спасибо за нашу совместную боевую работу, желаю вам и в дальнейшем таких же успехов, какие были в Крыму. Пришла пора расстаться... Уезжаю командовать армией.
Я от души поблагодарил Лучинского и пожелал ему боевых успехов на новой большой работе. Жалко было расставаться с прекрасным командующим и большой души человеком.
Прошло еще несколько дней, и ко мне в гости пожаловал старый друг, писатель Марк Борисович Колосов. Встреча была радостной. Мы сидели за чашкой чая, вспоминая минувшее, общих знакомых. В тот вечер мы с Марком Борисовичем выслушали трагический рассказ о судьбе героев Севастопольского подполья. Вот этот рассказ, записанный дословно:
«Я, Лида Гуца, служила в 39-м полку санинструктором при штабе полка. Одновременно выполняла техническую работу в парторганизации полка. В Эльтигене была ранена — попала в плен. Нас тогда всех раненых немцы отправляли в Севастополь. В Севастополе погрузили на баржи, в трюмы. Медицинской помощи нам не оказывали. У нас в ранах появились белые черви. У некоторых поднялась высокая температура. Началась смертность. [35]
Пленные стали требовать медицинской помощи. Наконец, из севастопольской тюрьмы были присланы врач и фельдшер.
После медосмотра было решение из нашего трюма поднять и отправить в севастопольскую тюрьму наиболее тяжело раненных. Десять человек. В их числе была и я. После выздоровления наших пленных переводили опять на баржу и отправляли в Румынию.
Меня в больнице тюрьмы лечил военнопленный врач Иванов Вениамин Иванович. Он приложил все усилия, чтобы меня не отправили на баржу. Я лежала все время в гипсе.
Через врача Иванова меня познакомили с некоторыми членами севастопольского подполья и готовили переправить к партизанам. Но в марте или в первых числах апреля в ряды подпольщиков проник провокатор. Начались массовые аресты подпольщиков. Был схвачен руководитель севастопольской организации Ревякин и арестована его жена Лида Нефедова. Лида была беременна, у нее начались схватки. Ее положили в тюремную больницу. В отдельную комнату, под надзор.
Мне было поручено как-нибудь пробраться к Лиде и выяснить, на кого падает подозрение о выдаче подпольщиков. Мне удалось к ней пробраться ночью, но в этот раз я ничего не узнала, назначила с ней встречу в другой раз. Но наутро ее увезли, больше мы ее не видели. После освобождения Севастополя ко мне приходила мать Лиды, она работала до войны в райкоме и была эвакуирована. В семи километрах от Севастополя была обнаружена могила, где были расстреляны подпольщики, среди трупов была и Лида.
Я пошла в военкомат и попросила, чтобы меня направили в часть. Там узнала, что наша дивизия тоже освобождала Севастополь. И вот я здесь. Снова в своем полку».
Долго мы беседовали с этой замечательной девушкой. Она была дочерью шахтера. В 1938 году окончила десять классов и сразу же поступила в Ленинградский педагогический институт имени Герцена. Когда началась война, Лида заканчивала третий курс. Потом — блокада, голод. Работа на разгрузке дров, угля. В феврале 1942 года ее вместе с другими девушками переправили на Большую землю. Оставив больную мать-старушку, она добровольно ушла в армию... [36]
Мы пожелали Лиде здоровья и счастья. Простившись с ней, я позвонил замполиту полка майору Орлову, попросил его создать условия, чтобы Лида Гуца смогла отдохнуть и залечить еще не зажившую рану.
Колосов сказал:
— Я несколько раз был у вас в дивизии и каждый раз удивляюсь. Какие замечательные люди! Что ни человек — то целая история, целая книга.
— Вы правы, Марк Борисович. Но эту историю, эту книгу надо писать сейчас. Чтобы не забыли со временем об этих людях, чтобы их подвиг стал достоянием подрастающего поколения. Кстати, посмотрите любопытный документ.
Я показал Колосову просьбу личного состава 39-го полка воздвигнуть на горе Горной памятник погибшим воинам дивизии.
Марк Борисович ответил:
— Это замечательная идея. Как вы считаете?
— Командование дивизии уже приняло решение — памятник будет. Коммунисты и комсомольцы саперных подразделений добровольно вызвались возвести обелиск. И проект наши саперы подготовили. Лейтенант Киселев работал. А сооружается памятник под руководством капитана Жукова. Приезжайте на открытие.
Через десять дней после освобождения Севастополя у нас был праздник. Дивизионная газета «За победу» писала:
«Вчера личный состав нашей дивизии отметил свой славный юбилей. Рядовые, сержанты и офицеры с гордостью вспоминали боевой путь дивизии. Вспоминали походы, воздавали честь и славу новороссийцам, отдавшим жизнь за Родину в жарких схватках с врагом.
Мы остановили врага под Новороссийском, а потом штурмом овладели им.
Первыми захватили плацдарм на Крымской земле. В этой трудной операции наши мужественные десантники отвоевали плацдарм, который привлек на себя большие силы противника, с целью обеспечить высадку главных сил на Керченский полуостров. Никогда не забудет Родина героев десантников: Клинковского и клинковцев, Афанасьева, Хасанова, Модина и других бойцов — героев Эльтигена.
В день нашего юбилея мы с гордостью заявляем: мы потрудились в Крыму не зря. Захват плацдарма, освобождение [37] Керчи, Севастополя — это наша слава, наша честь. Двести пятьдесят дней враг штурмовал высоту Горную в 1941–1942 годах, когда наши воины-севастопольцы ее защищали. Мы эту высоту взяли в течение двух дней».
В том же номере газеты были стихи нашего поэта Евгения Зинакова:
Не годы — мерило и мудрость веков,Вероятно, с художественной точки зрения в стихотворении этом есть недостатки. Но тогда, написанное по горячим следам событий, оно тревожило наши души. Мы восприняли его с радостью и благодарностью.
30 июня в торжественной обстановке был открыт памятник воинам-новороссийцам.
Построенный руками солдат и офицеров, пятнадцатиметровый обелиск вознесся над горой Горной как символ нашей победы в боях за Севастополь.
Все, кто выступал на митинге, говорили, что такие [38] памятники нужно воздвигнуть в Эльтигене и на Митридате, чтобы увековечить славный путь нашей дивизии. Я, естественно, тоже думал об этом.
На второй день после открытия памятника я поехал в Керчь. Хотелось посмотреть, как восстанавливается город, увидеть своего хорошего знакомого — секретаря горкома А. Н. Сироту.
Приехав в город, спросил у проходившей по улице женщины:
— Где живет секретарь горкома? Она показала.
Увидев меня, Сирота бросился с распростертыми объятиями. Вид у него был неважный.
— Что с вами? Больны? — спросил я.
— Нет, здоров. Устаю очень.
Мы вошли в дом. Квартира была еще не отремонтирована. Познакомив меня с женой, Сирота начал рассказывать о своей работе.
Он с группой товарищей вошел в город 11 апреля, вслед за войсками. Разруха была жуткая. Во всей Керчи — ни одного целого дома. Помещение под горком подобрали с трудом. Повсюду одни руины, груды камней. Кроме того, фашисты оставили много мин. Каждый неосторожный шаг грозил несчастьем.
В первые дни после освобождения в городе было лишь 25 мирных жителей. А ведь до войны насчитывалось 104 тысячи! Постепенно люди начали выходить из Аджимушкайских каменоломен. Они были истощены, измучены.
Начали восстанавливать жилища, водопровод. Одно за другим открывались государственные учреждения. Заработали амбулатория, аптека, стационар на 50 коек. Помещения для них приспособили сами медики.
К Первому мая были отремонтированы двадцать водоразборных колонок, люди получили пресную воду. В город возвратилось уже около 15 тысяч человек. Население росло с каждым днем. Нужно было ремонтировать дома, а большинство строить заново. Но главное — чем кормить людей? Выход был только один — развивать огородничество.
А тут еще разминирование! В первую неделю армейские саперы и военные моряки сняли почти тридцать тысяч мин. Но избежать несчастных случаев не удалось. Жители подрывались на минах. Особенно дети. Горком партии создал команду из жителей, которая прошла специальное обучение по разминированию. [39]
Война уничтожила в городе не только все промышленные предприятия, но и культурные учреждения. Громадный урон нанесен был Государственному историко-археологическому музею имени Пушкина. Немцы вывезли из музея в Германию большое количество уникальных экспонатов.
Нужно было позаботиться о культурном обслуживании населения. К концу апреля в центре города установили первый репродуктор. Люди могли теперь слушать сообщения Совинформбюро. Заработали почта и телеграф. Горком партии обратился с письмом в Центральные комитеты Компартий Узбекистана, Туркмении и Таджикистана. Керченцы просили выделить для них некоторое количество литературы. Из республик сообщили: подготовлено к отправке около десяти тысяч книг.
— Вот такие у нас дела, — не без гордости закончил свой рассказ Сирота. — Сейчас мы становимся сильными: в городской парторганизации уже двести десять человек. Работа пошла веселее.
Я в свою очередь рассказал Сироте об открытии памятника погибшим воинам-новороссийцам на горе Горной.
— Хорошо было бы такие памятники соорудить в Эльтигене и на Митридате.
— Конечно, — согласился секретарь. — Мы уже этот вопрос обсуждали на горкоме. Памятники будут поставлены. Кроме того, мы намерены ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета о переименовании поселка Эльтиген в село Героевское.
— Спасибо. Новороссийцев порадует эта новость.
— Если не секрет, Василий Федорович, куда же вы из Крыма теперь? — спросил Сирота.
— По всей вероятности, в Карпаты. Там вновь создается Четвертый Украинский фронт, который возглавит генерал Петров. Наш Петров, командовавший Приморской армией. Хотелось бы снова к нему.
Мы пожелали друг другу успехов. Я поехал к себе в дивизию.
Прошло время, и уже в конце войны, далеко на западе, догнала нас радостная весть: керчане сдержали свое слово! На западной окраине Эльтигена воздвигнут обелиск в честь воинов-освободителей.
Впрочем, Эльтигена уже нет. Вместо него стоит на берегу Керченского пролива село Героевское. [40]