Знамя над Митридатом

Шла вторая половина февраля 1944 года. В Крыму приближалась весна. Стало припекать солнце, на пригорках зеленела травка, а в лощинах еще лежал снег.

Мне позвонил командир корпуса А. А. Лучинский: к нам прибыл новый командующий генерал армии А. И. Еременко. Завтра к десяти часам вызывает всех командиров корпусов и дивизий.

— А куда Петров убывает?

— Не знаю.

Я отправился на вызов пораньше, чтобы иметь запас времени на всякий непредвиденный случай. До КП армии около десяти километров. Ехал на своем рыжем дончаке, не спешил, времени хватало. В дороге многое передумал — каков наш новый командующий? К И. Е. Петрову мы привыкли, он подкупал своим отношением к людям, человеческой заботой к подчиненным. Я это особенно испытал в период подготовки к форсированию и во время жестокой обстановки на плацдарме «Огненной земли». В его телеграммах к нам всегда были отцовские советы, одобряющие наши действия. Это воодушевляло на подвиги десантников. Петров имел обширные знания, большой опыт войны. Уезжая из армии, Иван Ефимович прислал всем командирам дивизий телеграмму: «До свидания, боевые друзья! Не пришлось мне с вами освобождать Крым». Я могу уверенно сказать, что каждый командир, политработник, солдат жалели об уходе Петрова из армии.

Я посмотрел на пролив, и передо мной встали ноябрьские дни прошлого года, когда войска Северо-Кавказского фронта, взаимодействуя с Черноморским флотом и Азовской флотилией, очистили Таманский полуостров от гитлеровских захватчиков и вышли к берегам Керченского пролива. За ним находился Крым, ждавший своего освобождения.

Тогда Петров две армии — 18-ю и 56-ю нацелил для захвата плацдармов.

Десант от 18-й армии — 318-я Новороссийская дивизия с приданными двумя батальонами морской пехоты и другими частями усиления в ночь на 1 ноября форсировала [6] Керченский пролив в южной его части и захватила плацдарм в районе поселка Эльтиген, в двадцати километрах южнее Керчи.

Десант от 56-й армии — 55-я и 2-я гвардейская дивизии в ночь на 3 ноября высадились восточнее Керчи в районе Еникале.

Плацдармы, завоеванные мужеством и кровью двух ноябрьских десантов, положили начало изгнанию гитлеровцев с Керченского полуострова.

В эти же ноябрьские дни Северо-Кавказский фронт реорганизовали и на базе 56-й армии была создана отдельная Приморская армия, а нашу 18-ю армию срочно перебросили под Киев.

Эльтигенский плацдарм оказался в тяжелых условиях, блокированный с суши, с моря, с воздуха. Сорок дней и ночей герои десанта отбивали яростные атаки врага, отстаивали каждый метр родной нам крымской земли. Сколько нами пережито!

Командующий Отдельной Приморской армией И. Е. Петров несколько раз предпринимал наступление, чтобы прорвать оборону немцев под Керчью и соединиться с эльтигенским десантом. Но прорвать оборону противника не смогли.

Тогда Военный Совет армии поставил задачу нашему десанту: прорвать кольцо окружения и выйти на соединение с армией.

В темную декабрьскую ночь десантники с мужественной решимостью бросились на врага, прорвали оборону врага и в течение ночи прошли двадцать пять километров по тылам противника, к утру захватили гору Митридат, южную часть города Керчи и здесь еще четверо суток дрались, а потом соединились с Отдельной Приморской армией.

Многие герои десантники навечно остались на Эльтигенском плацдарме, многие покрыли себя неувядаемой славой. Сорока восьми воинам присвоено звание Героя Советского Союза. Мужественно и беззаветно сражались там наши солдаты и матросы. Я вспомнил о подвиге старшины первой статьи Г. В. Севостьянова, с которым недавно встречался. Севостьянов был ранен, но не ушел в тыл. Вражеские танки ворвались на позицию его отделения. Старшина оказался один против трех фашистских танков.

— Живым не возьмете, гады! — крикнул он и бросил гранату под гусеницу танка. Подбитый танк закружился на месте. Но второй почти в упор ударил из пушки. Тяжело [7] раненный, он потерял сознание. Его вытащили из боя почти не подававшим признаков жизни. Врачам понадобилось много усилий, чтобы поднять его на ноги. Операция была очень трудная. Когда из черепа извлекали осколки, обламывались кусочки кости. Малейшая неточность, и будет поврежден мозг.

Раненый молча перенес адскую боль, ни разу не дернулся, не закричал. После операции его спросили: как же он выдержал?

— Не хотел на других раненых страх нагонять. Пусть видят, ничего, на операционном столе терпеть можно.

Военно-врачебная комиссия признала Севостьянова негодным к военной службе. Но не таков был моряк, чтобы сложить оружие. Всеми правдами и неправдами, скрывая ранение, он добился возвращения в строй и сражался рядом со своими товарищами до самой победы.

Мой Дончак рвался вперед. Придержав поводья, я вновь посмотрел на пролив. Таманский берег еле виден. Я подумал: а ведь мы за эти три месяца трижды преодолевали это глубокое и широкое водное пространство. Дивизия после прорыва с «Огненной земли» была отправлена в Тамань. Там мы получили пополнение, сколачивали подразделения и части. Дивизия быстро восстановила свою боеспособность.

А затем, во второй половине января — приказ: мы опять переправились на Керченский плацдарм, вошли в состав 3-го стрелкового корпуса и заняли отведенную нам полосу почти на окраине города. С моего наблюдательного пункта хорошо просматривались центр Керчи и гора Митридат. Там находился враг, которого нам предстояло выбросить с родной крымской земли.

* * *

К назначенному часу на совещание к новому командующему прибыли все вызванные. Генерал армии Еременко вышел к нам, собравшимся в большом капонире, заметно прихрамывая, опираясь на палку. Широкоплечий, выше среднего роста, лицо простое, немного бледное. Мы поняли, что он только из госпиталя.

Каждый из присутствующих коротко докладывал о состоянии своего соединения. И каждому Еременко задавал несколько вопросов. Его интересовало, насколько хорошо знают командиры соединений тактико-технические данные [8] артиллерии разных калибров. Мы прибыли на этот своеобразный экзамен без предварительной подготовки. Некоторые товарищи медлили с ответом. Командующий недовольно морщился.

Генерал Еременко поставил перед нами задачу: готовиться к операции по освобождению Крыма, учить войска быстро и решительно действовать в наступлении.

Затем поднялся представитель Ставки — маршал Ворошилов. Заговорил Климент Ефремович спокойно, по-дружески:

— Вот что, дорогие товарищи, время у нас еще есть, и давайте как следует используем его. Сейчас у нас одна цель: научить войска прорывать оборону противника, причем делать это ценой малых потерь. Не жалейте сил для подготовки наступления. Чем лучше подготовимся, тем скорее придет успех.

Вернувшись в дивизию, сразу же взялся за дело. Уже через несколько дней мы начали по очереди снимать с передовой полки и отводить их в тыл. Там с каждым полком проводилось учение по прорыву сильно укрепленной полосы противника. При этом, выполняя требование нового командарма, особенно тщательно отрабатывалось взаимодействие с артиллерией. Солдаты и офицеры учились наступать непосредственно за огневым валом, развивать бой в глубине вражеской обороны и преследовать отходящего противника.

Вместе с пехотой в учениях участвовали не только артиллеристы и минометчики, но и танкисты. Боеприпасов и горючего при этом не жалели. Никаких условностей не допускалось. Все — как в настоящем бою. Солдаты стреляли настоящими патронами, бросали настоящие гранаты, артиллеристы и минометчики стреляли боевыми снарядами и минами.

У генерала армии Еременко были свои особенности, о которых скоро узнали во всех дивизиях. Командующий любил сам присутствовать на учениях, запросто ходил среди солдат в шинели с пробитой полой, разговаривал с ними. Еременко хорошо знал различные виды оружия и всегда спрашивал у солдат и офицеров, крепко ли усвоили они основные сведения о пулеметах, минометах, пушках, умеют ли пользоваться ими, знакомы ли с их устройством. Естественно, что в частях начали уделять больше внимания изучению оружия, повысилась эффективность его использования. [9]

А еще Еременко любил дарить часы отличившимся воинам. Не знаю, откуда уж он их брал, но адъютант командующего всегда имел при себе солидный запас часов.

У нас в дивизии Еременко проверял, как проходят учения в 39-м стрелковом полку. Бойцы показали хорошую выучку. После занятий командующий распорядился построить личный состав.

Командир полка, Герой Советского Союза майор Д. С. Ковегаников, построил людей не по боевому расчету, а по росту. Получилось красиво. Бойцы замерли в ровных длинных шеренгах. Большинство солдат имели правительственные награды, стояли при орденах и медалях. Много было Героев Советского Союза, отличившихся в боях за Новороссийск и на «Огненной земле».

Еременко улыбался, довольный. Полк произвел на него самое благоприятное впечатление. Он подошел к сержанту В. Т. Толстову, спросил:

— За что получили звание Героя?

Толстов четко ответил:

— На Эльтигенском плацдарме со своим отделением захватил высоту. Два взвода пехоты противника, при поддержке трех танков, пошли в атаку. Отделение удержало высоту, отбив шесть атак врага. Я в это время из своего противотанкового ружья подбил все три танка.

— Молодец! — сказал Еременко. — А где же ваши солдаты?

Толстов растерялся — бойцов его отделения рядом не было. Построился-то полк по ранжиру. Еременко сразу вскипел, повернулся к командиру полка:

— Что вы мне парады устраиваете? Разве мне это нужно?!

И хотел уйти.

Я обратился к командующему:

— Через три минуты полк будет стоять по боевому расчету! Моя вина, что это не сделали сразу.

Гнев генерала стих. Пока он делал мне замечание, Ковешников быстро подал необходимые команды.

— Товарищ генерал армии, — обратился я, — полк уже перестроен.

Командующий вернулся к строю. Как обычно, он подходил к солдатам, сержантам, офицерам, расспрашивал про оружие, интересовался, у кого какие награды. Я знал его правило: каждый боец, имевший ранение, проливший [10] свою кровь, проявивший мужество должен иметь орден или медаль. Плох тот командир, который не отметит своего солдата.

В 39-м стрелковом полку награды имели все участники боев, и это командующему понравилось. Орденов и медалей не оказалось лишь у некоторых солдат, воевавших раньше в других частях и прибывших к нам из госпиталя. Еременко не оставил их без внимания. Десять человек получили от него именные часы. На сорок человек приказано было подготовить наградные материалы.

Всему личному составу полка командующий объявил благодарность. Люди были очень довольны этой встречей. Бойцы и командиры расходились в радостном, приподнятом настроении.

Тыловые подразделения дивизии располагались в селе Капканы. Я приехал туда в солнечный февральский день. Остановился возле здания школы. Тотчас на крыльце появился молодой врач: высокий, смуглый, красивый.

— Дежурный по двести семьдесят девятому медсанбату капитан медицинской службы Любиев, — доложил он.

— Помню вас, хирург Любиев. Видел в Эльтигене, когда делали операцию раненному в грудь солдату. Такое не забывается... Да и внешность у вас приметная. Вы что, кавказец.

— Нет, родился в Мариуполе. Но в родословной есть кавказская кровь...

Мимо нас шла девушка с офицерскими погонами на плечах. Ловко вскинула руку к головному убору.

— Это кто? — спросил я.

— Моя жена.

— Позовите ее.

Подошла, как положено солдату, представилась:

— Младший лейтенант медицинской службы, лаборантка Любиева.

— А имя?

— Люба.

— Любовь Любиева! Романтично!

— Мы с ней после окончания Ростовского мединститута прямо на фронт, в вашу дивизию, — сказал капитан.

— И сразу стали делать сложные операции в трудных условиях, — продолжил я вместо него. О супружеской чете Любиевых я слышал много хорошего и хотел воздать им должное.

— А как ваши дела? — спросил я Любиеву. [11]

— Моя работа не особенно заметная, — ответила она. — Проводим клинические анализы, бактериологические исследования продуктов питания и воды...

— Исследуете кровь у шоковых раненых. Не скромничайте, младший лейтенант. Помните, под Новороссийском диверсанткой яблоки были отравлены? Двадцать военнослужащих едва от смерти спасли... Целый взвод... Мы ценим вашу работу.

— Приятно слышать. Я думала, что никто и не замечает меня. Кроме мужа, конечно, — засмеялась она.

К нам подошел командир медсанбата майор Б. А. Теплицкий, предложил посмотреть, как устроился медсанбат. Здесь тоже по-своему готовились к наступлению. Оборудовали помещения для раненых, готовили новые операционные.

* * *

В Капканах, рядом с медсанбатом, жила группа партийных советских работников. Старшим среди них был секретарь Керченского горкома партии Н. А. Сирота — человек деловой, энергичный, общительный. Эти товарищи очень интересовались нашей героической эпопеей на Эльтигене. Я подробно рассказывал им, как дивизия прорвалась с «Огненной земли» в их родной город и захватила господствующую высоту — гору Митридат. Поддержи нас тогда другие войска — не оставили бы мы почти освобожденную Керчь.

Товарищ Сирота неоднократно просил взять его на наблюдательный пункт. Очень хотелось секретарю посмотреть на город, с которым связано прошлое, где предстояло налаживать в скором времени мирную жизнь. Я отказывался брать его, ссылаясь на опасность. Но он все же уговорил.

Миновав разрушенное здание завода имени Войкова, мы пешком добрались до траншеи, ведущей на мой НП. Он был оборудован на высотке в километре от железнодорожной станции Керчь-2.

Сирота взял бинокль, долго смотрел, не отрываясь. Голос его прозвучал взволнованно.

— Что натворили, а? Гостиница — капитальное здание, но и оно разрушено. А от моего дома одни стены... Пустыня. А ведь до войны у нас было больше ста тысяч жителей. Семьдесят промышленных предприятий работало. Железорудный комбинат, металлургический завод Войкова, коксохимический завод... Теперь все заново строить придется... [12] Богатейшее ведь место у нас, Василий Федорович. На стыке Азовского и Черного морей живем. Каждую весну через Керченский пролив идут косяки сельди, хамсы, кефали из Черного моря в Азовское для нереста и нагула. А осенью рыба обратно движется, в Черное море. Было у нас много механизированных рыбных заводов, рыболовецких колхозов, моторно-рыболовецких станций. Сколько же труда потребуется, чтобы поднять все это!

— Не расстраивайтесь, — сказал я. — Скоро освободим город, прибудет народ, возьмется за дело. Мы еще с вами после войны цветущую Керчь увидим. Вспомните, сколько раз враги разрушали город, а он опять возрождался.

— Да, здесь нет клочка земли, которого не коснулась бы история. Тридцать веков живут и трудятся многострадальные керчане, — ответил Сирота.

Незаметно надвинулись сумерки. Мой адъютант И. И. Виниченко пошел проводить секретаря горкома, а я остался на НП. В эту ночь разведчики дивизии должны были захватить «языка». Начало действия разведки намечалось на два часа ночи. Но в час мне позвонил командир полка В. Н. Ивакин.

— Товарищ «двадцать пятый»! Только что со стороны противника перебежал наш солдат Циммерман и с ним солдат Ковшов. Циммерман во время прорыва с «Огненной земли» был ранен и больше месяца находился в Керчи.

— Направьте обоих ко мне.

— Циммермана приведем, а Ковшов тяжело ранен, отправлен в санроту.

Это была важная новость. Наш солдат, долгое время пробывший в тылу врага, мог дать ценные сведения. Тогда отпадет надобность рисковать жизнью разведчиков.

Вскоре передо мной стоял небольшого роста рыжеватый солдат. На нем была грязная, рваная шинель, прожженная в нескольких местах шапка-ушанка.

— Вы меня знаете? — спросил я.

— Конечно. Вы наш командир дивизии. Я в дивизии уже два года. В Эльтшене был радистом в батальоне Бирюкова. За Новороссийск вы мне лично вручали орден Красной Звезды.

— Ну, расскажите, где были и как удалось перейти через передний край противника?

Солдат принялся рассказывать охотно и быстро:

— Утром седьмого декабря мы ворвались в Керчь. Неожиданно [13] нам преградил путь пулемет врага, сразу несколько моих товарищей было ранено. Мы залегли метрах в пятидесяти от строчившего пулемета, нас спасал небольшой бугорок. Пули то врезались в бугорок, то летели через головы. Рядом со мной лежал солдат, он спросил: «Товарищ командир, разрешите мне уничтожить пулемет». Меня солдат принял за командира. Я ответил ему: «Если сумеете — действуйте!» Солдат пополз, метрах в двадцати от пулемета встал на колено и метнул гранату. Пулемет замолк. Мы побежали вперед, около меня цокнула пуля: кольнуло и обожгло икру правой ноги. Нога онемела. Смотрю — возле меня уже никого нет. Стало жутко. Что делать? Опираясь на автомат, побрел во двор, зашел в щель между домами, перевязал ногу. Тут уже начало светать. Я лег и не заметил, как мертвецки заснул.

Проснулся, никак не пойму: рассвет или ночь. Оказывается, проспал весь день. Хотел встать, но ноги не действуют. Кое-как выкарабкался из щели. Куда идти — не знаю. Стрельба слышится со всех сторон. Решил забраться на чердак и сориентироваться. Увидел с чердака гору Митридат — там шел бой. Надо было идти к своим. В кармане лежал партбилет. Все документы я уничтожил, а партбилет прибинтовал к раненой ноге. У меня был автомат, двадцать патронов и две гранаты.

На чердаке лежал желтый с белым воротником полушубок. Надел его, чтобы замаскировать обмундирование. Решил автомат спрятать, а гранаты держать в руках. Слез с чердака, направился в сторону Митридата. Слышу оклик: «Кумен!» Все во мне похолодало. Оказался около штаба какой-то части. Бежать? Но я еле иду. Решил прикинуться дурачком. Если будут задерживать — брошу гранату. И вдруг калитка. Нажимаю на скобку — калитка открылась, вошел во двор. Услышал фырканье лошадей и немецкую речь. Во дворе повозки с ящиками. Свернул в полуразрушенный сарайчик, сел. Ну, думаю, забрался в самое логово.

Подождал, пока стихло вокруг, и двинулся дальше. Теперь уже не по улицам, а по огородам. Вдруг — опять оклик часового. Не знаю, откуда сила взялась, перепрыгнул через небольшой каменный забор. Часовой поднял стрельбу, выскочило несколько немцев с фонарями. Куда деться? Вижу — кузница. Спрятался за горн. Вскоре немцы были около кузницы, но не догадались заглянуть туда. Слышу — смеются над часовым. Я немного понимаю немецкий [14] язык. Собака, мол, пробежала, а ему партизаны мерещатся!

Ночь провел на каком-то чердаке. Утром стрельбы на Митридате уже не было. Заметил — в одном домике из трубы дымок вьется. Вышла с ведром женщина, вернулась в дом. Вечером решил пробраться туда. Ведь я трое суток не ел. Подошел, прислушался. Женщина кричит на ребенка. Стучу тихонько в дверь. Женщина вышла, спросила: «Кто ты? Партизан?» Я ответил: «Советский солдат Дмитрий Борисов». Настоящую фамилию называть не стал. Объяснил, что пробираюсь к своим. Попросил помочь.

Женщин было две. Они меня накормили и предложили переночевать. На следующий вечер чуть не попал к немцам. Женщины еле успели втолкнуть меня в помещение, где находилась корова. Когда немцы ушли, хозяйки посоветовали мне пробираться в катакомбы, недалеко от их дома. Одна из них — Евдокия Шевченко — сказала: «У нас есть знакомый русский солдат, который тоже ищет момента, чтобы перейти к нашим. Мы его давно не видели, но он придет. Мы скажем ему. Вдвоем вам будет лучше...»

Я перебрался в катакомбы. Женщины приносили продукты и клали в условное место. Силы мои постепенно восстановились. Пора было переходить через фронт. В одну из ночей пошел проститься с женщинами. А в доме никого нет. Оказалось, их выгнали в лагерь. Когда вышел из дома, из темноты меня окликнули: «Товарищ!» Я остановился. «Не бойся, я русский, красноармеец Федор Ковшов».

Он меня заверил, что давно ищет возможность перейти к нашим. Он знал все ходы-выходы, у него был даже пропуск, разрешавший свободно передвигаться днем. Знал он и расположение вражеских войск. Показал с чердака, где линия фронта и какие части обороняются.

«Давай найдем пилу, топор и будем потихоньку двигаться к передовой, будто заготовляем дрова для кухонь». Я согласился с таким планом. Оделся так, что был похож на пленного. А Ковшов в немецкой форме — настоящий немец. Он говорил по-немецки.

Инструмент разыскали. Пошли. Я впереди, он меня сопровождает. Договорились: если остановят, я буду молчать, он отвечает. Вдруг два румынских офицера верхом на лошадях. Посмотрели на нас, спросили: куда и зачем идем? На наше счастье — артиллерийский налет. Снаряды рвались очень близко. Румынские офицеры оставили нас, ускакали. Мы — дальше. Вышли к самой передовой. Стали [15] ждать вечера. Примерно в двадцать два часа опять двинулись. Ночь темная, в одном метре ничего не видно. Недалеко прошла группа солдат, нас не заметили.

Помогли друг другу преодолеть проволочное заграждение и поползли по-пластунски. Но проползли немного. Кто-то из нас задел проволочное заграждение, зазвенела банка. Поднялась стрельба из пулеметов, засветились ракеты. Мы притаились. Когда все затихло, поползли дальше и добрались до канавы с водой. Воды — по колено. Выбрались. Вдруг нас обстреляли из автомата. Кто стрелял — неизвестно. «Меня ранило, — сказал Ковшов. — Не могу ползти». Стараюсь выяснить: где мы, на чьей стороне? Прополз немного. Большая воронка от бомбы, перетащил туда Ковшова. Стал прислушиваться, слышу русскую речь. Крикнул: «Не стреляйте, мы свои!» И ведь надо же так случиться, товарищ генерал: после стольких мытарств повезло — вышел прямо в оборону своего полка.

— А что знаете о противнике? — спросил я.

Циммерман снова принялся рассказывать:

— Начиная от северной окраины Керчи и до Булганака оборону занимают части семьдесят третьей пехотной дивизии. А восточную окраину города и сам город обороняют румыны. В середине января в город прибыл один полк девяносто восьмой пехотной дивизии. Когда мы выходили, видели в районе кирпичного завода замаскированные пушки. В центре города в подвале гостиницы штаб полка девяносто восьмой дивизии.

— Днем можете показать на местности, где вы переходили передний край?

— Конечно, товарищ генерал, все покажу. Жаль Ковшова, он бы много рассказал. Он хорошо знал оборудование первой позиции. Наши пленные строили эту позицию в октябре, Ковшов работал на этом участке, он и местность хорошо запомнил. Выходили мы в стыке между румынами и немцами. Ковшов ухитрился каким-то образом узнать даже распорядок дня на переднем крае противника.

Утром Циммерман действительно показал на местности, где перебирались они через фронт, где и какие вражеские части занимают оборону.

Эти данные были нам очень нужны. Мы мало знали о противнике на нашем левом фланге. Сведения, которые принес солдат Б. С. Циммерман, оказались весьма точными. [16]

* * *

Фашисты полгода совершенствовали под Керчью свои оборонительные рубежи. Их первая позиция состояла из трех траншей с многочисленными ходами сообщений, с минными полями и проволочными заграждениями. Хорошо организована была система огня.

Чтобы прорвать такую оборону, нужно было сперва внимательно изучить ее. Мы проводили разведку боем не только для захвата пленных, но, главным образом, для того, чтобы выявить расположение вражеских огневых точек.

В первых числах апреля мы проверяли разработанный нами план наступления. Я с начальником разведки майором Е. Я. Полуром, дивизионным инженером подполковником В. Т. Полежаевым и начальником штаба артиллерии майором А. П. Зуйковым отправился в полк В. П. Ивакина, который должен был наносить главный удар. Мой заместитель полковник П. Е. Долгов пошел в полк И. И. Черного. Начальник штаба во второй эшелон к Д. С. Ковешникову.

Наша группа начала поверку с правофлангового батальона, которым командовал Г. И. Бирюков — опытный офицер, отличившийся в Эльтигене.

С наблюдательного пункта комбата хорошо просматривался вражеский передний край. Я предложил Бирюкову показать, какой перед фронтом батальона противник, где и какие у немцев огневые точки, минные поля, проволочные заграждения.

Бирюков спокойно, со знанием дела объяснил, что перед его батальоном обороняется четвертая рота 186-го полка 73-й пехотной дивизии немцев. Показал на схеме и на местности огневые точки, ручные и станковые пулеметы, позицию батальонных минометов противника, пушки, поставленные на прямую наводку. Все цели были занумерованы и совпадали с нашей схемой, кроме одного ручного и одного станкового пулеметов, которые на нашей схеме не значились.

— А они не лишние у вас? Чем вы можете доказать, что они есть? — спросил дотошный майор Зуйков.

— Когда пойдем в первую траншею, я докажу. Три дня как они появились, — ответил Бирюков.

Майор Зуйков нанес цели на свою схему, но поставил рядом с ними знак вопроса. [17]

— Теперь покажите: кто какие цели уничтожает, — сказал я.

— Цель номер восемь — станковый пулемет, номер девять — ручной пулемет: их уничтожает противотанковая пушка, стоящая на прямой наводке в ста метрах от моего КП. Дистанция до цели пятьсот метров. Командир орудия сержант Садыров.

Мы вызвали командира орудия. Я спросил:

— Какие цели вы уничтожаете?

Садыров поднес бинокль к глазам:

— Смотрите прямо — куст. Левее пятнадцать — цель номер восемь: станковый пулемет, расстояние пятьсот метров. Правее тридцать — цель номер девять: ручной пулемет, расстояние четыреста метров.

У Садырова на планшетке была начерчена стрелковая карточка: на ней обозначены цели, расстояния, установки прицела.

Бирюков показал участок первой траншеи врага, по которому в период артподготовки будет вести огонь минометная рота батальона. Затем комбат объяснил нам, где будут проделаны проходы в минных полях и в проволочном заграждении. Мы опять сличили его схему со схемой дивизионного инженера. Оказалось, что на схеме Полежаева один проход в минных полях был обозначен ошибочно, пришлось исправить.

С командного пункта комбата мы по ходу сообщения отправились в первую траншею. Она тянулась вдоль насыпи железной дороги, идущей к станции Керчь-2. Насыпь была низкая, почти на уровне местности и не служила надежным укрытием. Едва мы вышли к правому флангу первой роты капитана Уварова, противник произвел артиллерийский налет по траншее. Очевидно, враг заметил движение в ней. К нашему счастью, не было ни одного прямого попадания. И в это же время из целей № 10 и № 15 застрочили пулеметы.

— Вот видите, — сказал Зуйков, — а почему же ваши новые цели молчат?

— Сейчас заработают, — усмехнулся Бирюков и велел командиру роты показать макеты. Солдаты взяли два чучела, одетых в шинели и шапки. Подняли чучела и стали носить их: будто люди ходят по грудь в траншее. Сразу открыли огонь пулеметы противника под номерами 8 и 9.

— Ну как, убедились? — спросил Бирюков.

— Ясно, — ответил Зуйков. — Мы поставим дополнительную [18] задачу на уничтожение их. А почему вы о них не сообщили раньше?

— Сразу же доложил в штаб полка, — ответил комбат.

— Разберитесь, почему до вас не дошло, — сказал я Зуйкову.

Капитан Уваров показал нам огневые точки врага, ведущие огонь непосредственно перед ротой. Мы подошли к ячейке ручного пулемета. Первый номер — сержант В. В. Бочкарев доложил о своей задаче и о секторе обстрела. В окопе с левой стороны была вырыта ниша для коробки с дисками, ниже — вторая ниша для гранат, а с правой стороны сделаны ступеньки для выхода в атаку. Метров на двадцать правее была подготовлена запасная ячейка, тоже хорошо оборудованная.

Мы прошли всю первую траншею батальона, поговорили с офицерами, сержантами, солдатами. Все они хорошо знали свои задачи. Поблагодарив комбата, я сказал:

— Элътигеновская школа пригодилась вам, товарищ Бирюков.

— Да. Эта школа мне — на всю жизнь.

* * *

Наступление Отдельной Приморской армии было назначено на 11 апреля. Все было подготовлено, рассчитано до минуты. Накануне утром я шел на свой НП и смотрел на юг. По переднему краю вспыхивали разрывы вражеских снарядов. Изредка звучали пулеметные очереди. На фоне ясного неба четко обрисовывались все четыре горба горы Митридат. Скоро мы снова будем там! Мы пойдем вперед, но с нами не будет многих героев Эльтигена. Мы сохраним их в своей памяти, в своих сердцах!

Так начался этот обычный фронтовой день. И вдруг после полудня — неожиданность: противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь по всей глубине нашей обороны. Причем, огонь велся без системы, немцы палили, куда попало, не жалея снарядов. Мы резонно предположили, что противник намерен в ночь с десятого на одиннадцатое отходить с Керченского полуострова. И не ошиблись. Фашистская разведка принесла сведения о подготовленном нами ударе, и немцы решили отвести свои главные силы, надеясь отойти последовательно от рубежа к рубежу. Но их план не сбылся. Разгадав замысел фашистов, наше командование перенесло сроки: дивизии, занимавшие [19] главную полосу обороны, уже вечером 10 апреля начали активные действия. Сначала двинулись вперед отдельные батальоны, следом — полки.

Первая позиция противника была преодолена ночью. По приказу генерала Еременко в наступление включились главные силы дивизий. К рассвету оборона немцев была прорвана на всю глубину.

Фашисты не сумели оторваться от наших войск и вынуждены были отходить с боем. Едва сдерживая натиск наших войск, враг отступал в беспорядке. Нарушилось управление. А мы усиливали нажим, чтобы не дать гитлеровцам закрепиться на подготовленных рубежах.

Утром командующий армией ввел в действие заранее подготовленные подвижные отряды. Их было три — по числу корпусов. В каждом отряде — пехота, посаженная на машины, артиллерия и один танковый полк.

Помимо корпусных отрядов был подготовлен подвижной отряд армии. Он состоял из двух полков 227-й стрелковой дивизии, тоже посаженных на грузовики, истребительного противотанкового артиллерийского полка и танковой бригады. Этот подвижной отряд был нацелен на Феодосию.

Все отряды действовали стремительно, последовательно перехватывая пути отхода противника.

Немцы, отступая, вынуждены были бросать артиллерию и обозы. На отдельных участках пехота противника не успевала отходить даже на машинах. При появлении наших танкистов гитлеровцы оставляли автомашины и спасались кто как мог.

В этот день Москва салютовала войскам Отдельной Приморской армии, освободившей Керчь от фашистских захватчиков. Над многострадальным городом развевалось на вершине Митридага победное красное знамя.

Мы уходили на запад.

12 апреля наши войска с ходу прорвали Акмонайские позиции противника и полностью очистили от врага Керченский полуостров. После этого подвижной отряд армии почти без боя занял город Феодосию. Немцы спешно отходили на Старый Крым и Карасубазар. Подвижные отряды стремительно преследовали их. На флангах и в тылу наших наступающих частей оставались большие группы гитлеровцев. Дезорганизованные и потерявшие управление, немцы не могли оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление.

Неприятель не успевал оттянуть свои полки к промежуточным [20] рубежам, а наши подвижные отряды уже громили вражеские гарнизоны западнее этих рубежей. Гитлеровцы начали сдаваться целыми подразделениями. По дорогам, ведущим из Феодосии и Старого Крыма, потянулись толпы пленных солдат и офицеров. На обочинах дорог то тут, то там видны были немецкие винтовки, воткнутые штыками в землю.

После Акмонайских позиций главным силам наших войск пришлось двигаться колоннами. Впереди громили врага только подвижные отряды.

Когда 318-я дивизия проходила Старый Крым, я встретил генерала армии Еременко. Он был доволен действиями подвижных отрядов. Ехал навстречу веселый, улыбающийся. Выслушав мой доклад, сказал:

— Враг бежит по всему фронту. Нашими отрядами полностью разгромлена третья кавалерийская румынская дивизия. Захвачено большое количество пленных, лошадей, продовольствия. В районе Карасубазара тоже взяты большие трофеи: артиллерийские орудия и автомашины. У противника осталась единственная дорога на побережье Черного моря: из Карасубазара через Ускут на Алушту. Закрыть надо эту дорогу. — Еременко сделал большую паузу, улыбнулся и добавил: — А теперь до свидания, я уезжаю командовать Третьим Белорусским фронтом. Вместо меня остается мой заместитель — генерал-лейтенант К. С. Мельник.

Мы распрощались, пожелав друг другу успехов. Еременко уезжал со спокойной душой. Главное было сделано — наступление развивалось успешно.

В Старом Крыму мы увидели страшную картину. Немцы, отступая, решили отомстить жителям города за помощь партизанам. В одну ночь фашисты уничтожили 593 человека. Они заходили в дома, убивали стариков, женщин, детей — стреляли в упор из автоматов.

Разбитые немецкие и румынские войска в панике отходили через Ялту и Алупку к Байдарским воротам. Они спешили на Севастопольский укрепленный рубеж, надеясь укрыться за ним.

Вечером 17 апреля я догнал 31-й стрелковый полк в селе Лозовая, приказал остановиться на ночлег.

Командир полка доложил, что его подразделения освободили большую группу пленных советских воинов. Среди них есть наши бойцы — эльтигенцы, в том числе девушка, не раз отличавшаяся в боях и попавшая в плен раненой. [21]

Она комсомолка, очень переживает случившееся. Поговорить бы с ней...

— Позовите ее.

Ко мне подошла стройная девушка с темным от загара лицом и потрескавшимися губами. Каштановые волосы выбились из-под пилотки. На ней была старенькая гимнастерка. Сапоги кирзовые, изрядно поношенные.

— Разрешите обратиться?

Она смотрела на меня беспокойно и выжидающе. Вероятно, она хотела рассказать о том, что мучило ее, но не решалась. Чтобы помочь ей, я заговорил первым:

— Олей, кажется, вас зовут? Видел вас в бою. Хорошо действовали на Эльгигене, до сих пор помню.

Она не ожидала таких слов. Вспыхнули щеки, навернулись на глазах слезы.

— Что вы, Оля! Радоваться надо нашей победе, радоваться тому, что вырвались из плена.

— Я думала, упрекать будете...

— Теперь я понимаю, что тревожит вас. Не волнуйтесь, Оля. Эльтигеновцев мы в обиду не дадим. Вас будут уважать, как и раньше.

— Спасибо, товарищ генерал, — тихо произнесла девушка. — Спасибо за доверие. Очень прошу вас, позвольте до конца войны остаться в своей дивизии.

Я предложил ей сесть. Девушка, борясь с волнением, продолжала рассказывать:

— Наш батальон оборонял главное направление в Эльтигене — знаменитую школу. Большие потери были. Потом — бросок на Керчь. Когда ворвались в город, было еще темно. На одной из улиц был ранен сержант Журавлев. Я хотела помочь ему, но тут и меня ранило. В обе ноги. Фашисты схватили нас, привели в дом. Там был немецкий офицер, хорошо говоривший по-русски. Стал смеяться: «Эх ты, вояка дырявая!» Потом начал допрашивать.

Я молчала. Он ударил меня по лицу, но я боли не чувствовала ни от ран, ни от удара. Мне было больно от оскорблений и насмешек. Наконец я не выдержала, сказала: «За кого ты меня принимаешь? Ты же взял у меня комсомольский билет, ты ведь знаешь, кто я. Комсомольцы своих не предают!» Он снова ударил меня, и я лишилась сознания.

Когда очнулась, офицер допрашивал Журавлева. Задал ему вопрос: «Какой части?» Журавлев ответил: «Железной!» [22] Немец, наверно, не понял, спросил: «А много вас?» Журавлев ответил: «Хватит разбить вас в Крыму и до Берлина дойти!»

Это немец понял и ударил Журавлева. Тот упал. Поднимаясь, сказал спокойно: «А русские пленных не бьют».

И вы знаете, товарищ генерал, ободрили меня ответы Журавлева. Они были сильнее ударов.

— Молодец, Оля! А дальше что?

— Поздно вечером меня доставили в Симферопольскую больницу, где я до войны работала медсестрой. На мое счастье, там оказались знакомые врачи. Они были мобилизованы немцами для ухода за нашими ранеными военнопленными. Эти врачи решили меня спасти. Я оказалась в мертвецкой, а ночью, когда вывозили мертвых, меня положили в машину вместе с ними... Врачи переправили меня к своим знакомым. Потом меня забрала домой мама. Я лечилась и скрывалась до прихода наших войск... А вчера вышла на дорогу, смотрю — идет наш начсандив, майор Чернов. Он меня тоже узнал и рассказал, как догнать полк.

...Помолчала, посмотрела вокруг радостно и удивленно и вдруг улыбнулась:

— Вечер-то какой чудесный сегодня! Я еще никогда не видела такого. Весна в разгаре!

По-моему, вечер был самый обыкновенный, но я согласился с Олей. [23]