Морской извозчик

Все чаще «Щит» выступал в роли транспортного судна, или морского извозчика, как в шутку теперь называли краснофлотцы свой тральщик. Нам приходилось перевозить и войска, и боеприпасы, и горючее. Впрочем, перевозками занимались и другие корабли флота — эсминцы, сторожевики и даже подводные лодки.

Использовать боевые корабли в транспортных целях вынуждала боевая обстановка. Противник, укрепившись в Крыму{18}, все более усиливал противодействие нашим перевозкам на Черном море. С конца мая 1942 года его торпедные катера несли постоянный блокадный дозор в районе Севастополя. Ночью, в хорошую погоду, они находились на позиции выжидания у севастопольского фарватера, пытаясь совместно с авиацией или самостоятельно атаковать наши конвои. Там же, на воде, сидели с выключенными моторами немецкие гидросамолеты-торпедоносцы, оснащенные шумопеленгаторами. Я уже не говорю о том, что севастопольский фарватер теперь был пристрелян дальнобойной артиллерией противника. [114]

Каждый поход в Севастополь экипаж воспринимал как особо важное боевое задание.

В последний раз мы направились в осажденный Севастополь 1 июля 1942 года. Было около четырех утра, когда «Щит» вместе с тральщиками «Защитник», «Взрыв» и «БТЩ-16» оставил Новороссийскую бухту. Нам предстояло доставить защитникам главной базы флота боеприпасы и продовольствие.

Между тем положение Севастополя уже было критическим. Он сражался с противником, имевшим почти двойное превосходство в людях и несравнимое — в авиации, танках, артиллерии{19}. Враг продолжал перебрасывать сюда свои резервы с других участков фронта.

Перед выходом из Новороссийска я уже знал, что вражеские войска форсировали Северную бухту. Но мы знали и другое: севастопольцы оказывают врагу ожесточенное сопротивление. Они стоят насмерть, с боями отстаивают каждую пядь родной земли. Особенно нас изумил и потряс бессмертный подвиг артиллеристов 30-й батареи. Когда кончились снаряды, воины заперлись в башнях, железобетонных люках и взорвали себя вместе со всей батареей. При этом взлетели в воздух десятки фашистских солдат и офицеров, проникших к орудиям.

По диспозиции перехода, определенной штабом, «Щит» был передним мателотом, за ним в кильватер шел «шестнадцатый», позади него в пяти милях следовали остальные тральщики. С воздуха нас прикрывали два самолета ДБ-3, имевшие большой радиус действия. Конечно, два бомбардировщика — это не так много, но с ними как-то спокойнее, увереннее чувствуешь себя.

Через некоторое время эти самолеты сменяет другая пара ДБ-3. Но к 14 часам бомбардировщики исчерпывают [115] своя возможности для сопровождения и ложатся на обратный куре.

Погода благоприятствует переходу — дует слабый остовый ветерок. Мерно покачиваясь на легкой волне, тральщики полным, 16-узловым ходом идут заданным курсом.

Под вечер поступает радиограмма от начальника штаба флота контр-адмирала И. Д. Елисеева: в связи с дальнейшим обострением обстановки в Севастополе в Стрелецкую и Камышевую бухты входить нельзя; в полночь подойти к Херсонесской пристани и, взяв людей, следовать в Новороссийск.

Не верится, что Севастополь уже в руках врага. Несколько позже мы узнали о решении Ставки Верховного Главнокомандования об оставлении города. Его защитники эвакуировались подводными лодками, катерами, различными плавсредствами. Но на отдельных участках обороны Севастополя бои продолжались до 9 июля. Исчерпав все возможности для сопротивления, группы бойцов и командиров прорывались вдоль побережья в горы, многие уходили из города вплавь, надеясь встретить в море свои корабли.

Но в тот день, 1 июля, нам было известно, что небольшой клочок Херсонесского полуострова еще удерживается нашими частями. На помощь им и спешили мы изо всех сил.

Наш курс и строй — прежние. До Крымского побережья остается еще около сотни миль. Скоро наступят сумерки. Еще немного, и тогда, в темноте, фашистские самолеты вряд ли смогут обнаружить нас. Но нет, не удается избежать встречи с ними. Напряженную тишину, установившуюся в эти минуты на мостике, нарушает резкий голос сигнальщика:

— Правый борт, курсовой девяносто, «Хейнкель-111».

Небо чистое, светло-голубое, для авиации лучших условий [116] не придумаешь. Через несколько минут появляется еще один Хе-111, и оба самолета кружат над нами, не входя в зону досягаемости корабельных орудий. Потом летчики скрываются за горизонтом, но примерно в 19 часов я одновременно с сигнальщиками замечаю со стороны Крыма пять темных точек. Самолеты на большой высоте идут прямо на нас. Сейчас уже можно рассмотреть — это «юнкерсы».

К тому времени погода заметно ухудшается. Ветер усиливается до пяти баллов. Волнение моря затрудняет наводку орудий. Словно чувствуя это, Ю-87 нагло приближаются к «Щиту» и все пять начинают пикировать. Я успеваю отвернуть корабль от их удара. Однако они, развернувшись, снова атакуют.

— Чувствуется, нас принимают за флагмана, — замечает комиссар.

— Да, идем головным, поэтому так считают, — соглашаюсь с ним.

Качка мешает зенитчикам вести заградительный огонь. Теперь больше надежд на маневрирование, хотя и оно нелегко дается — при резких поворотах волна с грохотом обрушивается на верхнюю палубу, грозя смыть за борт людей. Вот и приходится внимательно следить и за самолетами, чтобы не пропустить момент отрыва бомб, и за волной, чтобы она не захлестнула корабль. При всем этом надо создавать и условия, выгодные для ведения зенитного огня.

Нелегкое это дело, но возможное, особенно теперь, когда за плечами год тяжелейших испытаний. И у меня, и у других членов экипажа практических навыков стало куда больше. В бою люди чувствуют себя увереннее, хладнокровнее, и глазомер отработан лучше. При воздушном налете противника крайне важно быть внимательным. Мало заметить, когда бомба отрывается от фюзеляжа. Нужно еще учитывать, что после отрыва несколько секунд [117] ее несет по горизонтали сила инерции и лишь затем бомба медленно переходит в вертикальное падение. Опоздай с принятием правильного решения хотя бы на секунду, не выполни рулевой или моторист вовремя отданную команду, и корабль окажется в тяжелом положении.

У нас еще нет таких приборов, которые бы молниеносно выдавали данные о противнике, о его скорости, высоте полета, маневрировании и т. д. Такие автоматы, электронно-вычислительные устройства появятся значительно позже, уже после войны. Пока же управление зенитной стрельбой ведется в основном по трассирующим снарядам. И если, скажем, неточно определена высота полета самолетов, заградительный огонь не станет для них препятствием.

Особенно трудно установить высоту, с которой летчик переходит в пикирование. Но нужно: от этого зависит определение скорости снижения самолета, что в свою очередь является исходным для изменения в процессе стрельбы дистанции и угла упреждения. А если еще учесть, что все это делать приходится в считанные секунды и в условиях, когда вокруг тебя рвутся бомбы, то станет ясно, как тяжело приходится нашим комендорам.

Этими обстоятельствами объясняется и сложность маневрирования по уклонению от авиабомб.

Налет длится уже полтора часа. Накалились стволы зенитных установок. Охрип и устал лейтенант Сотников, громко отдавая команды артиллеристам. Без отдыха, на одном дыхании действуют зенитчики, рулевой и мотористы, А враг упорствует все сильнее. Все ближе и ближе к «Щиту» ложатся авиабомбы. Вот две из них падают почти у борта. Корма тральщика резко поднимается над волной, работающие винты обнажаются, и от их бешеного вращения корабль содрогается всем корпусом. В следующее мгновение на палубу и надстройки обрушивается [118] многотонная масса воды, выброшенная кверху мощными взрывами бомб. В помещениях гаснет свет. Сорвавшийся с креплений компас сильно бьет в лицо Васильянова, но рулевой не оставляет поста. Потом на корабле вдруг все затихает.

Поначалу до меня не доходит, что «Щит» стоит, дизеля не работают. Мои мысли все еще были заняты маневром корабля, уклонением от бомб. Поняв наконец, что корабль потерял ход, я начинаю осматриваться. «Юнкерсы», израсходовав бомбовый груз, уже удалились. А впереди были видны очертания Херсонесского полуострова.

Механик Самофалов докладывает, что дизеля не запускаются; чтобы установить причину, необходимо вскрывать их корпуса.

Оставляю за себя на мостике лейтенанта Сотникова и вместе с Самофаловым спускаюсь в машинные отделения.

— Другого выхода нет, — пожимает плечами мичман Ляхевич. — Мы уже советовались со старшинами.

— Вскрыть корпуса, — отдаю приказание механику и сразу же возвращаюсь на мостик.

А тральщик беспомощно покачивается на волне. Положение, как говорится, хуже некуда. О случившемся сообщаю на «Защитник» и разрешаю кораблям следовать дальше. Они обгоняют нас, направляясь к полуострову. Беру бинокль и всматриваюсь в береговую черту. Над ней возвышается колокольня бывшего Георгиевского монастыря. Досадно, что не дотянули до берега!

Тральщики уходят все дальше и дальше, растворяясь в наступающих сумерках. Вскоре стало совсем темно. Теперь нам легче — в ночное время фашистские самолеты вряд ли обнаружат «Щит». Но летняя ночь коротка, а доклады из машинных отделений поступают неутешительные. У одного двигателя нарушилась центровка главного вала, у другого образовалась трещина на головке [119] поршня, поэтому давление масла в магистрали упало до нуля.

Томительно долго тянется время ремонта. Наконец заработал один дизель. Но механик предупреждает: корабль может развить самое большее пять узлов. Второй дизель по-прежнему не запускается. Расчеты штурмана показывают, что таким ходом мы придем к Херсонесскому маяку лишь в полдень 2 июля. Конечно, вражеская авиация не позволит нам подойти к причалу и принять людей — для нее тральщик станет слишком хорошей мишенью. Вместе с комиссаром приходим к выводу, что в создавшейся обстановке выход один — следовать в Новороссийск. Свои соображения докладываем радиограммой в штаб флота и вскоре получаем «добро».

Возвращаемся в Новороссийск кратчайшим путем. Рассвет застает нас на траверзе Феодосии, которая, как и весь Керченский полуостров, находится в руках врага. Здесь базируются торпедные катера противника. Сейчас штормит, катера вряд ли выйдут в море, однако наши комендоры приготовились в любую минуту открыть огонь.

Сигнальщик слева по борту заметил белый предмет. Его трудно разглядеть и в бинокль. Решаю подойти поближе к предмету. Через некоторое время удается установить, что это над волнами покачивается одинокий парус. Подходим еще ближе и с удивлением замечаем, что парус необычной формы и поднят он на гидросамолете. Сигнальщик Радченко докладывает:

— Наш двухмоторный гидросамолет типа «ГСТ».

В бинокль вижу: в машине копошатся люди.

— Не иначе как потерпели аварию, — говорит штурман.

— По всему видно, что это так, — отвечаю ему. — Пойдете на шлюпке к самолету.

— Есть! — отвечает Чуйко и сбегает с мостика.

Сотников спускает на воду шестерку. Корабль стопорит [120] ход. В считанные секунды шлюпка оказывается за бортом, и дежурные гребцы во главе с лейтенантом Чуйко наваливаются на весла.

Первым делом Чуйко доставил на «Щит» раненых и женщин. Всего же на гидросамолете оказалось 33 человека. Шлюпка сняла их за четыре рейса. Затем по просьбе командира воздушного корабля капитана Малахова была перевезена на тральщик часть вооружения и оборудования. Из-за сильного волнения моря гидросамолет буксировать не удалось. Его пришлось расстрелять. Владимир Левицкий дал несколько очередей из крупнокалиберного пулемета, и самолет вспыхнул как свеча, начал крениться, потом перевернулся и затонул. В эти минуты экипаж «ГСТ-9» находился на верхней палубе. Надо было видеть суровые лица летчиков, выражавшие их душевную боль. Воздушные бойцы прощались со своей машиной, на которой совершили десятки боевых вылетов.

Капитан Малахов поднялся на мостик. Он рассказал, что «ГСТ-9» в составе подразделения гидросамолетов в ночь на 1 июля вылетел с Кавказского побережья в Севастополь. Самолеты, имея задание эвакуировать раненых и летно-технический персонал авиачасти, приводнились в одной из севастопольских бухт под артиллерийским огнем противника. Кроме раненых Малахов принял также личный состав 12-й авиабазы капитана Пустыльникова.

Взлетели, когда уже начало светать. Передав управление второму летчику лейтенанту Иванову, капитан со штурманом Шевченко обсудили обстановку. Было решено проложить курс мористее, где была меньшей вероятность встречи с авиацией противника.

Летели низко над водой. После бессонной ночи Малахова клонило ко сну, но он крепился. Дремоту отогнал доклад штурмана о том, что самолет проходит траверз Феодосии. [121]

— Ну, кажется, все обходится хорошо, — удовлетворенно заметил капитан. Но в следующую минуту его слух уловил, что левый мотор заработал с перебоями, а потом и вовсе заглох.

В этой сложной ситуации выход один — посадить машину на воду. Малахов берет управление на себя и начинает снижение. «ГСТ-9» удачно коснулся килем бушующего моря и закачался на волнах.

Командир и штурман вскоре с тревогой заметили, что самолет несет к Крымскому берегу. Но потом направление ветра резко переменилось, и машину стало отжимать мористее. Тут у Малахова родилась идея соорудить парус, чтобы ускорить дрейф самолета в сторону Кавказа. За эту мысль ухватился бортмеханик Артамонов. Дюралевые отпорные крюки он приспособил под мачту, а из парашюта и чехлов изготовил парус со вшитыми в него шкотами.

Теперь гидросамолет быстрее относило в открытое море. Но белое полотнище демаскировало путешественников. Немецкие самолеты несколько раз атаковали машину. Ее экипаж встречал их огнем из обеих турельных установок. Гитлеровцы так и не смогли потопить «ГСТ-9», но осколки авиабомб пробили бензобаки и повредили правый мотор. Для предотвращения пожара бензин из баков пришлось слить в море. Теперь шансы на спасение еще более уменьшились — подняться в воздух самолет уже никак не мог. Надежд на то, что его заметят наши корабли, тоже было мало: их постоянные маршруты проходили значительно южнее. На борту гидросамолета не было продуктов. Установить радиосвязь со своим аэродромом не удавалось. Потерпевшим бедствие оставалось одно — положиться на попутный ветер.

В 11 часов 2 июля с самолета заметили наш «Щит». Не зная точно, чей корабль появился на горизонте — свой или вражеский, Малахов и Пустыльников решили уничтожить [122] все документы и изготовиться к бою. «Если перед нами враг, будем драться до последней возможности, погибнем, но не сдадимся», — заявили летчики и пассажиры. Но вот они увидели на корабле советский Военно-морской флаг.

— Охватившей нас радости не было границ, — говорил капитан Малахов. — От всех нас великое спасибо экипажу тральщика за спасение.

— Мы только выполнили свой долг, — ответил комиссар Савощенко.

Спасение людей с аварийного самолета заняло около часа. Все происходило в дневное время и, можно сказать, на виду у противника. Но, к счастью, вражеские самолеты не появлялись. Остаток пути мы прошли спокойно.

В Новороссийском порту с трудом находим себе место у причала. Повсюду видны следы недавних бомбежек. Невдалеке от нашей стоянки из замутненной воды торчат трубы и угол мостика лидера «Ташкент». Смотрю на эту грустную картину, и невыносимая тяжесть сдавливает грудь.

«Ташкент» был самым быстроходным кораблем на Черном море. И слава боевая шла о нем по всему флоту. Лидер принимал активное участие в обороне Одессы. Нередко он обстреливал вражеские позиции с самых коротких дистанций — 90 и менее кабельтовых. Командир отряда действовавших под Одессой кораблей контр-адмирал Д. Д. Вдовиченко передал тогда на все корабли семафор: «Учитесь стрелять и вести себя под огнем противника у лидера «Ташкент».

В конце ноября 1941 года лидер вместе с эсминцами «Сообразительный» и «Способный» в условиях 10-балльного шторма успешно выполнил правительственное задание по конвоированию к Босфору танкеров «Аванесов», «Сахалин», «Туапсе» и вспомогательного крейсера «Микоян», направлявшихся на Дальний Восток. [123]

Яркую страницу «Ташкент» вписал в историю обороны Севастополя. Легендарными стали его походы и прорывы в осажденный город, где обстреливался каждый метр земли и прибрежных вод. В течение одной недели — с 17 по 25 мая 1942 года — он совершил сюда из Новороссийска три рейса, доставив 2535 бойцов, 215 тонн грузов и эвакуировав около 1000 раненых. Пять раз «Ташкент» прорывался в Севастополь в июне. 27 июня, во время последнего, семнадцатого рейса, при возвращении в Новороссийск корабль подвергся атакам 86 фашистских самолетов, сбросивших на него более 300 бомб. Командир лидера В. Н. Ерошенко сумел уклониться от прямых попаданий, но от близких разрывов на «Ташкенте» возникли серьезные повреждения. Через три пробоины корабль принял около 1900 тонн воды и получил значительный дифферент на нос. Но благодаря героическим усилиям экипажа лидер продолжал следовать в Новороссийск, успешно отбиваясь от вражеских бомбардировщиков. Командование флота выслало навстречу «Ташкенту» эсминец «Бдительный», спасательное судно «Юпитер» и семь торпедных катеров. Эскадренный миноносец взял его на буксир и ввел в гавань.

На следующий день на «Ташкент» прибыл командующий Северо-Кавказским фронтом Маршал Советского Союза С. М. Буденный. Он выразил экипажу благодарность за совершенный подвиг, а через несколько дней все моряки корабля — 367 краснофлотцев, старшин и командиров — удостоились высоких правительственных наград. Капитану 3 ранга В. Н. Ерошенко и военкому батальонному комиссару Г. А. Коновалову были вручены ордена Ленина.

Когда мы ошвартовались, Василий Николаевич Ерошенко пришел к нам на тральщик. Он поделился подробностями последнего похода в Севастополь, рассказал о [124] налете авиации противника на Новороссийский порт и о гибели «Ташкента»...

Инженеры базы обследовали «Щит» и признали, что он нуждается в ремонте. Особенно встревожило их предположение о деформировании линии вала.

Пробоины в корпусе мы заделали быстро. А для того чтобы исправить многотонный вал, нас направили на реку Хопи, где в то время создавалась ремонтная база. В устье этой реки перебазировалось и наше соединение, которое после оставления Севастополя стало называться бригадой траления и заграждения. Там и закончил ремонтные работы наш тральщик.

Задания транспортного характера мы получали и в последующем. Так, 7 августа нам было приказано перевезти часть оборудования, предназначенного для судоремонтных мастерских соединения.

Утро того дня застает нас в Туапсе. Выдалось оно удивительно тихим и ласковым. Горы, окружающие город, окутаны легкой дымкой. Смотришь на их очертания и на мгновение забываешь о том, что идет война, что лишь накануне немецко-фашистская авиация совершила массированный налет на город и порт. В воздухе еще стоит резкий запах гари. В городе и теперь разбирают дымящиеся развалины домов, извлекая из-под них тела погибших горожан.

Положение на Кавказе складывается очень тяжелое — и на суше, и на морском театре. С начала августа гитлеровское командование, стремясь сорвать наши морские перевозки, предпринимает систематические бомбовые удары по портам Новороссийск и Туапсе.

Утром 8 августа мы переходим к другому причалу, на который уже доставлены станки для наших мастерских. Как всегда, погрузкой руководит уже немало поднаторевший в этом деле лейтенант Сотников. Августовское солнце, поднимаясь по небосводу, греет все сильнее. [125]

Краснофлотцы и старшины, обливаясь потом, работают без перерывов: в любую минуту могут налететь фашистские самолеты.

С мостика вижу, как к командиру вахтенного поста подходят люди в штатском и о чем-то спрашивают. На стенку выходит старший политрук Савощенко. Поговорив с ними, он поднимается ко мне.

— Это рабочие судоремонтных мастерских и их семьи. Они эвакуируются в Поти. Надо бы взять их с собой, Владимир Михайлович.

— Возьмем обязательно, — отвечаю комиссару. — На этот счет есть приказание контр-адмирала Фадеева. Но предварительно нужно проверить, есть ли у них разрешение на выезд. Посадку произведем после погрузки станков.

— Вот это дело, — улыбается Никита Павлович.

Он тут же поручает радисту Леонову, исполняющему и обязанности писаря, составить список эвакуируемых, а сам направляется к туапсинцам объяснять порядок посадки.

В полдень погрузка оборудования заканчивается. Под его тяжестью «Щит» осел в воду выше ватерлинии.

Дежурный командир отдает распоряжение начать обед, но в эту минуту звучит сигнал воздушной тревоги. Со стороны моря над портом появляется большая группа фашистских самолетов.

Комендоры тут же открывают зенитный огонь. Вода в бухте кипит от взрывов бомб. Эвакуируемые рабочие, их семьи мечутся на причале, не зная, где укрыться. Некоторые из них бросаются к нам на тральщик. Взрывной волной сбрасывает со сходни в воду женщину с грудным ребенком на руках. Погружаясь вместе с матерью, ребенок хватает ручонками воздух. К счастью, рядом со сходней оказывается кок Николай Братских. Не медля ни секунды, не успев даже снять белый фартук, Братских бросается [126] за борт. Сначала он подбирает и передает на тральщик ребенка, а потом спасает женщину. В кают-компании военфельдшер Прилипко оказывает первую помощь маленькому пациенту и, завернув его в белый стерильный халат, передает пришедшей в себя матери.

А налет продолжается. Самолеты, развернувшись, снова пикируют на корабли. С мостика хорошо видно, как небольшие бомбы ложатся в воду словно по линейке, приближаясь к тральщику. Но цепочка взрывов вдруг обрывается, не дотянув до нас с десяток метров. Возможно, это случайность? О нет! Это сыграла свою роль плотная стена огневой завесы, своевременно поставленная перед «юнкерсами» зенитчиками.

Нельзя больше стоять неподвижной мишенью у причала. И я колоколами громкого боя даю сигнал: «По местам стоять, со швартовов сниматься!» Убрана сходня, приняты концы. Манипулирую ручкой машинного телеграфа. Тральщик медленно оставляет причал и, набирая скорость, выходит на внешний рейд. Здесь, маневрируя на полных ходах, корабль уклоняется от очередных атак самолетов.

Корабельные артиллеристы и береговые батареи ведут непрерывный огонь. Неотрывно наблюдаю за «юнкерсами», чтобы не угодить под их удар. Вот они опять заходят для пикирования. Перед ними возникает густая цепочка желтых облачков. Вдруг загорается один бомбардировщик, и тут же вспыхивает другой. Оба самолета, оставляя за собой шлейфы густого черного дыма, врезаются в море.

Бомбардировка длится до самой темноты. Когда наступает затишье, получаю радиограмму из штаба базы. Наряду с доставкой в Хопи оборудования нам вместе с катером-охотником предстоит отконвоировать в Поти транспорт. Выход — в 22 часа. Возглавить конвой приказано мне. [127]

Ну что ж, все ясно, будем конвоировать. Не впервой. Возвращая радиограмму старшине радистов Федору Подмазко, замечаю, что его лицо выглядит очень усталым. У нас по штату всего лишь три радиста, а им приходится одновременно нести две самостоятельные вахты: одну — в рубке по основным каналам, другую — на мостике на ультракоротких волнах. Отдыхают они мало, но жалоб от них мы никогда не слышим.

Выясняется, что уходить в море без захода в порт не можем: не все эвакуируемые успели сесть на корабль, а у многих, уже находившихся на борту, вещи остались на причале. Входим в гавань, окутанную дымом. В порту и в городе полыхают пожары. Глаза слезятся от маслянистой нефтяной гари. В условиях светомаскировки и в сплошном дыму с большим трудом отыскиваем причал, где стояли под погрузкой. Пока принимаем на борт рабочих и их семьи, связываюсь с транспортом и морским охотником, которые включены в состав конвоя. Затем снова выходим из гавани и, заняв место впереди судна, берем курс на Поти. Морской охотник идет замыкающим.

Вся эта операция с заходом в Туапсе занимает меньше часа. И хотя экипаж был уже измотан погрузкой оборудования, многочасовым отражением атак самолетов и маневрированием, моряки безупречно выполняют свои обязанности. Я снова и снова испытываю чувство восхищения людьми корабля, их высоким боевым порывом, сознанием ответственности, возложенной на их плечи Родиной, партией, народом.

Моряки «Щита» окружают вниманием и заботой пассажиров, уступают им свои койки в кубриках и каютах, угощают ужином.

У многих из нас семьи оказались в таком же положении, а у некоторых — в районах, временно оккупированных врагом. Каждый тревожится за судьбу своих близких, живет в ожидании вестей от них. С нетерпением жду [128] писем и я. Жена эвакуирована из Серпухова в далекий уральский городок Асбест. Радуюсь каждой весточке от нее. И горжусь своей Валентиной. Пишет, что работает в женсовете при горвоенкомате, помогает эвакуированным быстрее устроиться и включиться в производительный труд. А как-то прислала даже вырезку из газеты «Асбестовский рабочий» о работе женсовета.

Письма на корабль идут со всех концов страны, и наш комиссар, секретари партийной и комсомольской организаций, активисты широко используют их в агитационно-пропагандистской работе — в политбеседах, в стенной печати.

После напряженного и тяжелого дня, пережитого в Туапсе, на тральщике постепенно устанавливается привычная походно-боевая обстановка. Ночь выдалась светлая. Наш небольшой конвой следует, прижимаясь ближе к берегу, чтобы слиться с ним для маскировки. Слева ночной горизонт образуют высокие Кавказские горы. На побережье — ни огонька, здесь теперь проходит прифронтовая полоса.

Я, как всегда в походе, на ходовом мостике. Вахтенным командиром с поля часов заступил лейтенант Сотников. Комиссар обходит боевые посты. Его голос слышен на полубаке. Никита Павлович рассказывает краснофлотцам о положении на фронтах, и прежде всего на Кавказе.

Идем средним ходом — такова максимальная скорость транспорта. Справа на поверхности моря к кораблю бежит серебристая лунная дорожка. Но эта экзотика сейчас нам ни к чему. Луна и ее дорожка могут навести на нас подводную лодку или какой-нибудь другой вражеский корабль.

Я втискиваюсь в выносной штурманский пост и вместе с лейтенантом Чуйко просматриваю прокладку на карте. Это не проверка штурмана, а анализ и уточнение [129] курса — нам обоим хочется убедиться в том, что все предусмотрено и учтено. А в Чуйко я всегда уверен. В любую минуту он может доложить место корабля в море, и еще не было случая, чтобы был допущен просчет.

Далеко за полночь меня начинает одолевать дремота. Присаживаюсь на разножку у машинного телеграфа. Но вот над морем прокатывается грохот мощного взрыва. Справа от нас милях в десяти виден большой огненный шар.

Что же это может быть? Мы знали, что мористее нашего конвоя шел транспорт «Севастополь». Неужели с ним что случилось? Принимаю решение идти к месту взрыва, оставив в охранении своего транспорта катер-охотник.

Развивая полный ход, спешим к судну. На его борту много эвакуируемых новороссийцев, а трюмы забиты авиационными моторами. Выходим к месту трагедии, но транспорта уже нет, он затонул. В воде плавают люди. Среди них есть женщины и дети.

Стопорим машины, спускаем на воду шлюпки, выбрасываем за борт спасательные средства. Люди подплывают к тральщику, и краснофлотцы, расположившись у борта попарно, ловко вытаскивают их из воды. К «Щиту» подходят шлюпки. Высадив спасенных, они снова уходят подбирать пассажиров и членов команды транспорта.

За полчаса подбираем около ста человек. Только успеваем поднять на борт одну шлюпку, как звучит тревожный доклад сигнальщика Радченко:

— След торпеды, левый борт, девяносто, идет на тральщик!

Слышу возгласы подплывших к кораблю людей:

— Капитан, торпеда!

— Торпеда!

Бросаю взгляд на водную поверхность и ясно вижу пузырчатый белесый след, приближающийся к тральщику. [130] Тут же перевожу ручку машинного телеграфа на «полный вперед». Но мотористы не успевают запустить дизели — торпеда уже под тральщиком...

Все, кто был на верхней палубе и мостике, ожидали взрыва. Я инстиктивно ухватился за поручни. Но проходит секунда, вторая, третья... Случилось просто непостижимое: след торпеды показался уже с правого борта. Смертоносная сигара прошла под килем, не коснувшись корпуса «Щита». А ведь тральщик, тяжело груженный станками, теперь сидит в воде глубже обычного. Быть может, плохо сработал гидростатический аппарат, управляющий движением торпеды по глубине? Или это была неконтактная торпеда, взрывающаяся под воздействием лишь магнитного поля корабля? Но как бы там ни было, снаряд оказался плохо подготовленным к выстрелу и беда нас миновала.

Ругаю себя за необдуманный поступок: нельзя было стопорить машины! Враг наверняка видел, что транспорт шел без охранения, и спешить уходить из района атаки ему было незачем. А я этого не учел.

«Щит» дает ход. Прибавляю скорость и командую:

— Право на борт!

Когда поворачиваем от курса градусов на шестьдесят, сигнальщик докладывает:

— По левому борту параллельно с тральщиком след торпеды.

Но «Щит» уже на ходу, и теперь можно уклоняться от торпедных ударов.

Трудно сказать, кто потопил «Севастополь» и сейчас атакует нас. Возможно, это подводная лодка, а может быть, торпедные катера. У нас нет гидроакустической и радиолокационной аппаратуры, а без нее ночью на расстоянии невозможно определить противника.

К месту гибели транспорта подходят катера-охотники. Они начинают подбирать остававшихся на воде людей. [131]

А мы, приняв спасенных, поднимаем на борт вторую шлюпку и полным ходом возвращаемся к своему транспорту.

Члены экипажа поделились с пострадавшими сухим бельем. Многие из них оказались ранены. И тут снова в полную силу проявилось искусство нашего военфельдшера Прилипко. С помощью санитаров в эту ночь он спас не одну жизнь — сделал несколько легких операций.

Начальник хозяйственной службы главный старшина Степан Замори выделил для пассажиров хлеб, масло и консервы, а кок Николай Братских приготовил вкусный завтрак.

На тральщике лишь один кок, но наш стоит многих. Коммунист Братских отлично знает и любит свое дело. На камбузе поддерживается идеальная чистота. И человек Николай необыкновенный. Остроумен, весельчак, гармонист. Словом, один из любимцев команды.

Рассветает. Над горами заалела заря. Мы подходим к Сочинскому порту, чтобы высадить спасенных людей с транспорта «Севастополь». Но на вход «добро» нам не дают: ожидается налет самолетов противника. Останавливаемся на рейде и переправляем людей в порт на шлюпках и портовых катерах.

В 8 часов оставляем Сочинский рейд. Наш путь лежит на юг. Слева по борту проплывают Хоста, Адлер, Гагра, Сухуми...

В воздухе время от времени появляются наши истребители, и от этого становится спокойнее на душе. Даже женщины с детьми выходят на палубу, чтобы подышать свежим воздухом, посмотреть на близкий экзотический берег.

Вечером на траверзе Поти расстаемся с транспортом и катером, разворачиваемся и идем к узкому руслу реки Хопи. Там швартуемся к барже, стоящей у берега. [132]