Встречи с боевыми друзьями

В 1922 году я приехал в Москву и, конечно, сразу же пошел в интернациональный госпиталь в надежде, что встречу там кого-нибудь из знакомых. Главный врач доктор Мандель, с которым я познакомился еще на фронте, сказал мне, что меня частенько вспоминает раненый по фамилии Бела Балаж. Доктор пригласил меня навестить раненого.

В палате № 22 лежало четверо. Все были венграми. Они громко разговаривали. Доктор Мандель показал на человека, сидевшего ко мне спиной. Когда мужчина повернулся, я остолбенел: передо мной был мой боевой товарищ, но его трудно было узнать, так сильно он изменился. Лицо его было изуродовано, глаза прикрывали черные очки. Врачи, видно, немало потрудились, чтобы сохранить ему нечто похожее на лицо. Зубов с правой стороны не было ни вверху, ни внизу. Кожа на лице обожжена. И нет обеих рук... Это действительно был красный артиллерист Бела Балаж, крестьянин из Ньиредьхазы, который служил в эскадроне Каспара и был ранен при взятии железнодорожного вокзала в Виннице. В плен Бела попал в 1915 году во время Брусиловского прорыва.

Мы поздоровались. Доктор Мандель сказал раненому, что вот к нему и пришел тот самый Гарашин, которого он не раз вспоминал. Балаж встал и пошел мне навстречу. Он подошел ко мне вплотную и, положив на мое плечо обрубок руки, воскликнул: [232]

— Да, это действительно Гарашин!

Он прижал меня к себе, как только мог. Перенести эту сцену без слез было невозможно. Я обнял артиллериста и расцеловал его. Так мы простояли несколько секунд. Первым нарушил тишину Балаж:

— Что стало с тем бронепоездом, который разбил мое орудие? — спросил он.

Я подробно рассказал Балажу о боях за Винницу.

Балаж слушал с удовлетворением, а когда вновь заговорил, я понял, что и говорит он как-то нечисто: оказалось, у него поврежден и язык.

— Ну, что вы скажете, товарищ Гарашин, как эти свиньи разукрасили меня? Говорят, безобразен до невозможности. Я себя так и не видел, в зеркало смотреться мне нечего — не девица. Но можете поверить, я и в таком виде могу задушить любую контру. Одно мне жаль: до войны я занимался борьбой, говорили, мог бы толк из меня выйти. Один раз даже в цирке в Будапеште боролся. Да, жаль, теперь никакого борца из меня уже не выйдет.

Я поинтересовался, как он себя чувствует, не болит ли у него что, не нуждается ли в чем.

Балаж ответил, что чувствует себя хорошо, регулярно переписывается с родными, и, кивнув на стол, попросил меня прочитать, что ему пишет Жужа. Я не смел спросить, как он ухитряется писать: ведь рук-то у него нет — одни культи. Из письма Жужи я узнал, что она ждет его и зовет домой.

Память у Балажа была великолепная. Стоило ему что-нибудь услышать, и он надолго это запоминал и мог рассказать кому угодно. Он всегда был добрым и не лишенным юмора человеком. Как у всех слепых, у него развилось обостренное чутье, так что он мог узнавать своих знакомых на расстоянии. Он узнавал их по походке, по дыханию.

— Красивая девушка эта Жужа, вот ее фотокарточка в конверте. Просит прислать фотографию. Мы вот уже второй день здесь спорим с друзьями, что я должен написать ей. Девушка она умная, и я не хочу обманывать ее.

Мне было трудно что-нибудь советовать Балажу. А Балаж уже представлял мне своего товарища:

— Это Иштван Месарош, тоже наш, из эскадрона Новака. Хотел было стать гусаром, но упал с лошади и сломал себе сразу обе ноги. У него ног нет, а у меня — рук. [233]

Он целый день ничего не делает, только валяется в постели, вот я и решил взять его к себе в «секретари». Он и пишет мне письма, которые я отсылаю Жуже. Я думаю, что мой «секретарь» никуда от меня не убежит, — со смехом заметил Балаж. — Не убежит, потому что не может. Зато его писанину все воспринимают как мою собственную. Мне легче, я только выдумываю, что писать, — вновь засмеялся Балаж, — а он пусть пишет, трудится. Так ему и нужно, раз он захотел быть гусаром!

Месарош, или, как все его у нас называли, дядюшка Месарош, родился в 1880 году в Заласентгроте. Это был тихий крестьянин, он постоянно вспоминал свою семью. Дома у него осталось двое сыновей, и о них он мог рассказывать без конца. При взятии Черкасс Месарош принимал участие в уличном бою. Вот тогда-то взрывом гранаты ему оторвало обе ноги по колено. Однако, несмотря на такую тяжелую травму, дядюшка Месарош не потерял интереса к жизни и потому очень хорошо подходил к Балажу.

Балаж вел себя, как совершенно здоровый человек. Он любил рассуждать по поводу прочитанного и высказывал свои критические замечания: мол, на самом деле это следует понимать не так, как об этом написано. Балаж вообще страшно любил спорить. Мне даже трудно было представить, как бы вел себя другой человек на его месте. Балаж с восторгом говорил о новой, свободной жизни в России. Ему нравилось все, что происходило вокруг. Он был таким страстным приверженцем нового строя, что стоило кому-нибудь в его присутствии пожаловаться на что-то, как Балаж тотчас же давал ему смертный бой. Балаж очень любил Советский Союз и не раз повторял, что за Страну Советов и ее Коммунистическую партию он, не задумываясь, отдаст жизнь. Даже оказавшись в таком тяжелом положении, Балаж ни на что не жаловался.

Позже мы часто с ним встречались. Он бывал у меня дома, где его все полюбили. Балаж, как всегда, говорил о политике, спорил, шутил. Советское правительство назначило ему высокую персональную пенсию, он пользовался бесплатным лечением.

После выписки из госпиталя Балажа поместили в Дом инвалидов гражданской войны. Находился этот дом в тридцати километрах от Москвы в бывшем графском особняке, утопавшем в зелени. По соседству с Домом инвалидов на бывшей графской земле вел хозяйство колхоз. Я не раз [234] навещал Балажа вместе с членами моей семьи. Балаж всегда очень радовался нашим посещениям и никогда не отпускал домой раньше вечера. Однажды, приехав к нему, я очень удивился, так как застал его в парке в числе играющих в карты. У всех было прекрасное настроение, они шумно смеялись. Я подошел ближе. Балаж сам не играл, но подсказывал другим, да так умно, что «противники» даже хотели «вышвырнуть» его вон. Но он все не утихомиривался и в шутку стал боксировать своими культями. Все разбежались, так как уже были знакомы с силой его ударов. Я подошел ближе, не говоря ни слова. И вдруг Балаж засмеялся и проговорил:

— Добрый день, товарищ Гарашин!

Я всегда удивлялся, как безошибочно он ходит по парку, словно зрячий. Прогуливаясь, Балаж мог даже рассказывать мне о достопримечательностях.

Жил Балаж вместе с Месарошем в большой светлой комнате. Месарош помимо обязанностей «секретаря» иногда исполнял и обязанности швейцара в Доме инвалидов. Когда у Балажа оказывалось свободное время — а нужно сказать, его у него всегда недоставало, — он находил себе какое-нибудь занятие или просил Месароша почитать что-нибудь из журнала «Серп и молот» или «Правду». Месарош был на десять лет старше Балажа и по-русски читал не очень хорошо. Иногда ему приходилось дважды читать одно и то же предложение. В такие минуты Балаж толкал Месароша в бок и ворчал:

— Опять задремал? И как только тебе иногда доверяют швейцарские обязанности! Ну я с тобой не буду расправляться на людях, подожди, придем в комнату, я тебе покажу.

Как-то летом, приехав навестить Балажа, я долго искал его и никак не мог найти. Куда же он девался? Вспомнив о строгом швейцаре, я пошел к нему спросить, куда делся его непоседливый друг. И что же вы думаете? Месарош ответил, что Балаж с самого утра жнет.

— Жнет? Где? — удивился я.

Месарош рассказал, что Балаж организовал женскую бригаду и теперь работает с ней в поле.

«С ума спятил человек, — подумал я. — И откуда в нем столько жизнелюбия?»

Я пошел разыскивать Балажа. Девушки показали мне, где находится их бригада. Был как раз обеденный перерыв. [235]

Балаж выступал перед колхозниками с обзором печати. Говорил он, как толковый агитатор, и закончил свою речь призывом перегнать по показателям соседнюю бригаду. Все члены бригады горячо поддержали своего бригадира. Я хотел было заговорить с Балажем, но он прервал меня, извинившись, что сейчас очень занят.

Иногда Балаж вместе с сопровождающим уезжал в Москву, покупал, что ему было нужно, ходил в кино и, разумеется, не пропускал случая, чтобы навестить меня. Если же он не заставал меня, беседовал с домочадцами.

Позже я помог Балажу переслать в Венгрию его родителям сбережения, которые у него были. По секрету Месарош сообщил мне, что родители просят Балажа приехать хотя бы в гости, но он им ответил, что пока не может этого сделать, так как у него очень много неотложной работы.

Когда началась вторая мировая война и меня призвали в армию, перед отъездом я навестил Балажа. Он уже на расстоянии почувствовал, что я пришел к нему в военной форме. Балаж пожелал мне всего хорошего и признался, что сам он тоже охотно пошел бы на фронт, но... Позже я узнал, что Дом инвалидов эвакуировали куда-то на Урал.

В 1947 году после демобилизации из армии я вновь встретился с Балажем. Дом инвалидов к тому времени вернулся на старое место. Я рассказал Балажу о том, как Советская Армия освобождала Венгрию. Балаж, выслушав меня, добавил, что теперь Венгрия будет свободной всегда. Мы долго говорили с ним о тех изменениях, что происходили у нас на родине. Балаж твердо верил, что венгерский народ теперь пойдет по пути социализма и будет бороться за мир.

В Доме инвалидов Балаж провел тридцать лет. И за все годы никто не слышал от него жалобы, а ведь он был в таком состоянии, что даже поесть не мог самостоятельно. Все в Доме инвалидов любили и уважали его, особенно сестра, которая ухаживала за ним. Позже они поженились, правительство предоставило им квартиру в Москве.

— Стареем, — сказал он как-то при встрече. — Партия и Советское правительство обеспечили меня всем, и я очень благодарен им за это.

Месарош тоже женился — еще раньше Балажа, который посмеивался над ним.

— Что ты делаешь, старина? Ведь ты же не сможешь побежать за своей женой! [236]

Они и в Москве жили по соседству, и Балаж ежедневно заходил к Месарошу.

— Если б я не заходил к нему, он проспал бы все на свете, — шутил Балаж.

В последующие годы немало было волнующих встреч со старыми боевыми друзьями как в Венгрии, так и в Советском Союзе. И каждый раз однополчанам было о чем поговорить. Многие из тех, кто в годы гражданской войны защищал Советскую власть в России, активно включились в строительство социализма в народной Венгрии. Бывшие красногвардейцы венгры-интернационалисты способствовали укреплению социалистического строя в Венгрии и развитию венгерско-советской дружбы. Многих из моих друзей избирали на руководящие посты в Венгерской социалистической рабочей партии и государственном аппарате. Революционная закалка, полученная на фронтах гражданской войны, богатый опыт классовой борьбы и дух интернационализма венгров-красногвардейцев помогали Венгерской социалистической рабочей партии проводить правильную и последовательную политику.

В процессе работы над этой книгой я использовал свою личную переписку, воспоминания боевых друзей, документы тех лет. Естественно, такой обширный материал не мог вместиться в одну книгу, и, если позволит здоровье и время, я напишу продолжение. [237]