Снова к морю

Холода подобрались внезапно. Насквозь пронизывает декабрьский ветер. Низко бегут по небу рваные серые тучи. Кажется, они вот-вот заденут за вершины сосен и сомнут их, как бурьян. Больно сечет лицо налетающая порывами колючая крупа. Упругая, звонкая, как металл, земля уже не втягивает в себя резиновые скаты автомашин: они идут и идут по обочинам, выглаживая колеи на застывшей морозной корке. Однако корка не везде еще окрепла. Местами танки проламывают ее, и гусеницы глубоко уходят в скрытую под коркой грязь.

На станции Луша снуют маневровые паровозы. Мечутся стрелочники. Составители поездов, вереща свистками, подают команды машинистам. Здесь 13 декабря начнут грузиться войска 29-го танкового корпуса. Сюда же придут и некоторые части армейского подчинения. Десятки воинских эшелонов перевезут их в новое место дислокации.

Командующий армией генерал-полковник В. Т. Вольский и его первый заместитель М. Д. Синенко уехали в Москву. Полевое управление армии разбилось на два эшелона. Первый во главе с генерал-майором Д. И. Заевым вышел на машинах в новый район для встречи и размещения прибывающих войск. Второй с начальником штаба остался на старом месте, чтобы обеспечить отправку эшелонов. [197]

Вместе с Заевым выехал и я, прихватив с собой некоторых офицеров управления бронетанкового снабжения и ремонта. Остальные должны прибыть на новое место после отгрузки склада, ремонтного батальона и эвакорот.

На второй день вечером въехали в небольшой польский городок Брянск (Браньск), раскинувшийся по берегам реки Нурец — одного из притоков Западного Буга.

Тишина гнетущая. Деревянные постройки приземисты. Окна в домах плотно зашторены. На заснеженных улицах — ни души. Городок словно вымер или крепко заснул после трудового дня.

Разрушений почти не видно; война прошла стороной или перешагнула через Брянск, не нанеся заметных, чувствительных ран.

— Вот здесь пока и разместимся, — сказал Дмитрий Иванович, показав рукой на узкую улочку. — Офицеры майора Сало кое-что уже подготовили.

Утром с Заевым направились в штаб 2-го Белорусского фронта, в распоряжение которого переходила армия.

— Повезло нам, Федор Иванович, командовать фронтом будет Рокоссовский, — сообщил Заев, садясь в машину. — С Константином Константиновичем воевать можно. Умеет он использовать крупные танковые соединения.

Командующим БТ и MB фронта оказался генерал-майор Юдин, тот самый, который в 1942 году на Керченском полуострове был заместителем командующего 51-й армией по автобронетанковым войскам. Встреча бывших однополчан всегда приятна. Встреча с хорошим человеком приятна вдвойне. [198]

Принял нас Павел Алексеевич, как желанных гостей. Поделился всем, что знал о фронтовых делах, и, в частности, сообщил, пока по секрету, что фронт заканчивает подготовку к зимней операции, задуманной с большим размахом и далеко идущими целями.

— Отсюда и делайте вывод: на формирование и приведение в порядок материальной части остаются считанные дни, — сказал он в заключение.

От Юдина мы узнали также, что корпус Панфилова выводится из состава армии, а вместо него придается 10-й танковый Днепровский корпус, которым командует генерал-майор Михаил Гордеевич Сахно. Здесь же Павел Алексеевич вручил мне номера эшелонов с материальной частью, идущей на укомплектование армии, и ориентировочный график их движения.

Пока Заев, засев за карту, изучал обстановку, мы с Юдиным вспоминали минувшие дни. Он рассказал мне о многих товарищах, с которыми воевали в Крыму, в частности об инженере 3 ранга Локотоше. Думаю, что читатель не забыл этого отважного офицера.

— Локотош уже инженер-майор, а может быть, и подполковник, — говорил Павел Алексеевич. — Незаурядную смелость и находчивость проявил он, когда гитлеровцы нажимали на Волге. Локотош хорошо владеет немецким языком и, представьте, не раз пробирался в фашистский тыл и добывал исключительно ценные сведения.

— Вот тебе и ремонтник! — невольно вырвалось у меня.

— Да, и ремонтник замечательный, и разведчик отличный.

— Он и в Крыму рисковал не раз. Кстати, откуда он родом? Почему в совершенстве владеет немецким языком?

— Он коренной крымчак. Туатайский. Мать в этой деревеньке учительствовала. Она его одна с детства и воспитывала. Отец погиб в империалистическую войну. Локотош теперь мечтает английский язык одолеть. И одолеет наверняка. Упорства хватает, и способности есть.

— А как Бордзий? Помните, был в отделе у Локотоша старший техник-лейтенант? [199]

— Еще бы не помнить! Он стал блестящим ремонтником. За танками шел прямо в огонь... Только не повезло ему: оторвало руку. После госпиталя хотели Бордзия демобилизовать, но он наотрез отказался оставить армию. Перед тем как мы расстались, он был начальником семьдесят седьмой базы. Не знаю, на каком фронте сейчас, но уверен, что продолжает служить...

Как только Дмитрий Иванович закончил изучать карту района сосредоточения, Юдин вызвал своего заместителя по технической части инженер-полковника Газенко. С Юрием Андреевичем мне довелось встречаться во время Белорусской операции. Своей напористостью, большим практическим опытом и внимательным отношением к людям он снискал большой авторитет среди технического состава танковых войск фронта. Не лишен был и острого юмора. Это ему принадлежит меткая характеристика зампотехов: «Греческая мифология создала бога в трех лицах, а современная — зампотеха во многих лицах».

— Всю оставшуюся у вас технику придется восстанавливать самим в полевых условиях, — сказал мне Газенко. — На ней и пойдете воевать. Такого в танковых армиях еще не случалось, так что будете первооткрывателями. А чего не хватит до штата, укомплектуем новыми машинами.

— Что ж, попробуем.

— Пробовать нельзя, Федор Иванович, времени нет. Придется делать, а не пробовать.

— Сделаем. Не боги горшки обжигают. У Сосенкова же есть подвижные ремонтные части, которые ведут капитальный ремонт. А чем наш восемьдесят третий хуже?

— Ну, знаешь, у сосенковских и штат другой, и оборудование помощнее. А главное, они на центральном снабжении. Им все идет по зеленой улице, это тебе не фронтовой склад!

Газенко заглянул в бумаги, прикинул что-то в уме и продолжал:

— Наш восьмой ПТАРЗ, пожалуйста, к вашим услугам. Пока ремонтируетесь, он будет работать на вас. Привозите агрегаты, требующие ремонта, и забирайте готовые. А вот насчет склада — хуже. Наш фронтовой оклад может обеспечить только танковые части армейского и фронтового подчинения, а целую армию, да еще [200] капитальный ремонт — не потянет. Сосенков обещал обеспечивать вас напрямую — из своих складов. Вольский с ним в Москве договорился.

— А как сроки?

Юрий Андреевич вопросительно взглянул на Юдина.

— Точные сроки нам не дано знать, я уже говорил об этом, — отозвался Павел Алексеевич. — Однако ориентироваться нужно недели на две, самое большее — на три.

Я немного опешил. За такой короткий срок невозможно отремонтировать до 200 танков и самоходок только силами армии.

Успокоил Газенко:

— Чуть не забыл. Вас уже несколько дней ждет здесь начальник управления ремонта генерал Кривоконев с группой офицеров. С ними прибыли и ремонтные части. Сегодня офицеры выехали на ПТАРЗ, завтра будут здесь.

Итак, мы решили главное: капитальный ремонт производить в полевых условиях силами подвижных средств, да еще зимой, в сильные морозы. Это был довольно смелый и рискованный шаг.

Однако к себе я возвращался с надеждой на успех. Все делают люди, а в способностях наших людей я не сомневался. Майор Майоров, инженер-капитан Сатаров, командиры рот капитаны Курдюмов, Пинкалов, Чубатов, начальник отделения технического контроля капитан Ермаков и многие другие офицеры 83-го ремонтного батальона... Пройдя суровую школу войны, они стали отличными специалистами. А о таких, как Белянчев, Павлов, Протасов, и говорить нечего: эти не подведут. И наконец, мы могли полностью положиться на рядовой и сержантский состав 83-го ремонтного батальона. Большинство начали свой путь у города-героя на Волге и теперь по праву назывались мастерами полевого ремонта.

С подготовкой работ надо было спешить. Предстояло как можно целесообразнее спланировать загрузку армейских и корпусных средств, найти места для их развертывания, обеспечить срочную переброску ремонтников в новый район и сразу вывести к месту расположения боевых частей.

В двадцатых числах декабря с одним из первых эшелонов прибыл 83-й батальон, а с ним и ремонтный отдел [201] управления. Батальон после разгрузки проследовал в район сосредоточения 31-й танковой бригады — она больше других нуждалась в ремонте танков. Развернулся в сосновом лесу с небольшими полянками и овражками. Это позволило скрытно разместить оборудование и ремонтные площадки.

Начались спешные приготовления к выполнению ответственного и не совсем обычного задания. Возникло много, на первый взгляд мелких, но важных вопросов: как подогревать монтажный инструмент при температуре 18–20 градусов ниже нуля? Как вывесить и чем поднять корпус танка для демонтажа ходовой части, если нет мощных подъемных кранов? Как, наконец, расставить танки в лесу, чтобы обеспечить полную маскировку и рассредоточенность на случай нападения с воздуха?..

Личный состав разместили в машинах и палатках, по возможности утеплив их подручными материалами, а некоторые обеспечили и танковыми печами. Заместители командиров рот по технической части — Казак, Костромин и Скобарев — взялись за подготовку рабочих мест. Это было тоже не просто. Для каждого танка следовало расчистить из-под снега площадку, выровнять ее, срубив пни и замерзшие кочки, нарезать из бревен стульчаки для подстановки под корпус... И все это сделать с таким расчетом, чтобы начать ремонт 26 декабря, так как 31-я танковая бригада к этому времени уже заканчивала сосредоточение в отведенном ей районе.

Командир батальона подполковник Н. П. Бочагин со своими помощниками и командирами рот формировали «сквозные» ремонтные бригады. Каждого человека подбирали не только по специальности, но и по личным качествам. Распределили коммунистов и комсомольцев.

В конце декабря вернулся из Москвы Вольский. Самой «сенсационной» новостью, привезенной из столицы, оказались сроки: на подготовку у нас оставалось чуть больше двух недель. За это время нужно было отремонтировать около 200 танков, встретить, принять и разгрузить свыше 25 эшелонов новой техники, обеспечить ее запасными частями и создать запас на время операции.

Кроме того, мы пока не знали состояния материальной части в 10-м танковом корпусе. Командующий предложил мне срочно выехать к Юдину и там вместе с представителями из Москвы окончательно все «утрясти». [202]

— Кто, по-твоему, должен отвечать за ремонт — армия или Главное управление? — спросил он меня. — Ведь московские представители прибыли со своими средствами.

Этот вопрос давно не давал покоя и мне. Я уже не раз советовался со своими офицерами и пришел к определенному заключению.

— Важно избежать половинчатого решения. Либо Главное управление Красной Армии организует ремонтный центр и командует им, а мы выступаем в роли заказчика, либо мы сами будем все ремонтировать и сами за это отвечать. В таком случае все части усиления должны, понятно, поступить в наше распоряжение. Любое третье решение приведет к параллелизму, а это — гроб с музыкой.

— Вот так и держать! — согласился с моими доводами Вольский. — Только еще раз прикинь, справишься ли?

— Как ни прикидывай, а основную тяжесть придется взвалить на батальон Бочагина и корпусные базы. Они уже приступили к работе, а приданные части когда еще развернутся...

— Правильно. Действуй!..

Нельзя сказать, что встреча с генералом Кривоконевым, моим бывшим начальником, была очень радушной. Человек мнительный, он в каждом деловом предложении видел какой-то подвох, поэтому разговаривал со мной настороженно. Наше предложение взять ремонт на себя Кривоконеву не понравилось. Ему почему-то не хотелось передавать в распоряжение армии свои ремонтные средства.

— Мы будем помогать вам, — сказал он.

— Согласен. Все, что армия не поднимет своими силами, готов сдавать вашим ремонтным частям, а потом принимать каждую машину как положено.

Слова «сдавать» и «принимать» покоробили Кривоконева. Они означали, что ответственность за сроки и качество ремонта будет нести возглавляемая им группа. Такое решение его не устраивало. Пришлось согласиться на временное подчинение нашей армии всех средств усиления.

Москвичи привезли и новое определение категории ремонта. Чтобы на всякий случай застраховаться, они назвали этот ремонт «капитально-полевым». Так появился [203] у наc новый, незаконнорожденный термин. Но в конце концов, нас мало интересовали изыскания в области терминологии: мы твердо знали, что ответственность за выполнение боевой задачи и за качество ремонта лежит на нас самих. Все требования оставались такими же, как при капитальном заводском ремонте.

Вернувшись, я доложил обо всем командующему. Он усмехнулся и сказал:

— Пусть назовут хоть капитально-лесным, только бы полностью восстанавливалась боеспособность!

Средства усиления, прибывшие с группой Кривоконева, были подобраны неплохо. 26-й отдельный батальон, которым командовал майор Милютин, специализировался на ремонте средних самоходок — СУ-85. 20-й батальон инженер-майора Токарева — на ремонте тяжелых танков и самоходок. Кроме того, одна рота занималась только ремонтом легких самоходок СУ-76 и бригада 35-го ремонтного завода — восстановлением машин иностранных марок.

На следующий день москвичи прибыли в наш штаб. Генерал Кривоконев в пути простудился и заболел. Но приехавшие с ним офицеры — инженер-подполковник В. И. Жучков, а особенно инженер-полковник А. Е. Андреев оказали нам немалую помощь. Жучков сразу же взял под свой контроль ремонтную бригаду 35-го завода и, разместив ее у Протасова, начал восстанавливать танки иностранных марок. И довел эту работу до конца. Андреев все время помогал офицерам управления налаживать работу в приданных батальонах.

На первых порах подвел нас только майор Милютин. Долгое время он подчинялся непосредственно Главному управлению, от армейской обстановки оторвался и [204] привык чувствовать себя хозяином. И у нас он попытался диктовать свои требования, как «представитель центра». Заеву и мне пришлось специально съездить в батальон и поставить Милютина в рамки устава. Для большей гарантии я попросил полковника Ирклея почаще заглядывать в батальон. А у Ирклея не развинтишься!

Вечером 30 декабря прояснилось наконец состояние техники в 10-м танковом Днепровском корпусе. Его командир генерал-майор Михаил Гордеевич Сахно вместе со своими заместителями прибыл представиться командарму. Зампотех инженер-полковник Дмитрий Михайлович Козырев подробно проинформировал о количестве и качестве боевой техники и добавил в ремонтный фонд армии еще 21 машину.

Таким образом, накануне операции, без учета текущего ремонта, мы должны были восстановить 181 машину. Это — полугодовая программа целого завода, а нам предстояло выполнить ее подвижными средствами за две недели.

* * *

Метет поземка. Упругий зимний ветер сгоняет с полей снежок. Белая пыль покрывает неглубокие овражки и колеи проселочных дорог, засыпает заросшие бурьяном обочины.

Наш «виллис» то и дело упирается передней осью, а то и радиатором в снежные сугробы и с ходу пробивает их. Из туманной дымки сероватых облаков временами проглядывает бронзовый диск солнца.

— А солнце-то с ушами, — замечает Лушников. — Старики говорят — к морозу.

— Куда еще морознее! Сегодня около двадцати. Для здешних мест это редкость. Есть ли у тебя, кстати, [205] лопата? А то застрянем на обратном пути и Новый год будем встречать на дороге.

— Лопата всегда с собой, товарищ полковник, а для Нового года я прихватил две, — откликается Лушников.

В танковую бригаду Поколова, где сконцентрированы основные силы ремонтного батальона Бочагина, мы добрались к полудню. В лесу тлеют костры, прикрываемые кронами сосен. В некоторых местах над кострами темнеют железные противни на ножках. Борты у противней высокие: на днище вода, а над водой решетка, на которой лежит монтажный инструмент.

Танки хорошо рассредоточены. Метров через 40–50 то тут, то там просвечивают меж соснами их оголенные корпуса: они установлены на толстых сосновых стульчаках, без гусениц, без подвесок, а в ряде случаев и без башни. Между деревьями проворно маневрирует подвижный легкий кран-стрела. В одном месте он тащит из танка двигатель или коробку передач, в другом, наоборот, опускает уже готовый к установке новый агрегат. — Вира! — слышится за соседней сосной хрипловатый голос. — Вира, тебе говорят! Ты что, не понимаешь русского языка?

— Конечно, не понимает, — перебивает другой голос. — Не моряк он, а шофер. Ни «вира», ни «майна» ему не известны. Командуй по-русски, моряк сухопутный!..

— Старшина Ордынцев, помогите им, — приказывает стоящий рядом со мной командир 1-й ремонтной роты капитан Курдюмов.

Ордынцев исполняет обязанности техника. Он быстро идет к танку, около которого стоит кран-стрела, внимательно осматривает, освобождены ли все точки крепления, [206] и только после этого подает команду. Через несколько секунд коробка передач, плавно выйдя из корпуса танка, повисает в воздухе. Следующим движением крановщик опускает коробку на подготовленный стеллаж и уводит кран к другой машине.

Второй подъемный кран более мощный: он свободно справляется с танковыми башнями.

Всюду, куда ни глянь, люди в черных блестящих куртках и таких же брюках. Это костюмы ТОЗ — опытное рабочее обмундирование. Перед моим отъездом из Москвы генерал Мельник обещал прислать 250 пар и слово свое сдержал.

— Прекрасная вещь, товарищ полковник, — говорит комбат Бочагин. — Предохраняет и от масла, и от сырости, да и ветер не продувает. К тому же фланелевая подкладка хорошо греет.

Бригады ремонтников, техники, механики-регулировщики, танковые экипажи — все слились в единый дружный коллектив. Бои приближаются, и цель у всех одна — дать войскам больше танков.

Мне сказали, что бригада коммуниста Волосухина за пять дней капитально отремонтировала две машины. Подходим к его рабочей площадке. Инструмент подогревается, вокруг танка снег расчищен до земли. Трудятся молча, только изредка слышишь: «подай ключ на девятнадцать», или: «возьми левый на себя».

Увидев нас, бригадир вылезает из машины и с гордостью говорит:

— У нас еще три танка в заделе, если агрегаты не задержат, скоро и они пойдут на обкатку.

Руки бригадира кровоточат, и он, разговаривая со мной, старается прижимать их к бедрам.

— Почему работаете без рукавиц?

— В рукавицах ведь не всюду доберешься, — смущенно отвечает Волосухин, — Когда крупный крепеж, еще ничего, можно, а с мелким в рукавицах одна маята.

Старший техник-лейтенант Казак показал на двух ремонтников, устанавливавших мотор. Оба вспотели, и от них шел на морозе пар.

— Это наши передовики — Лебедев и Парамонов, — сказал Казак. — Вчера вдвоем за семь часов заменили двигатель, сейчас устанавливают второй. Вся бригада отличная. [207]

Лебедев мой старый знакомый. Это он у реки Миния просил меня разрешить восстановить «фрица».

— В лесу — благодать, не то что в болоте да под огнем!

— Огонь еще впереди, — напомнил я.

— Это мы знаем, товарищ гвардии полковник. Придется, и под огнем опять поработаем, а пока лесным воздухом подышим.

С Лебедевым соревнуется коммунист Нашин — специалист по установке и регулировке коробок передач. Все, что ему поручают, он делает вдвое быстрее других. Лебедев «гонится» за Нашиным и дает 200 процентов нормы.

Старший техник-лейтенант Казак все время в движении: он старается побывать в каждой бригаде и не только контролирует, а, где надо, и помогает. Часто залезает в танки, проверяет затяжку болтов и гаек, регулировку каждой тяги. Прежде чем предъявить готовую машину отделению технического контроля, Казак непременно проверяет ее на месте и в пробеге.

Очень понравилось мне, что и Казак, и парторг роты Гусев, и комбат Бочагин меньше всего говорили о себе, зато с большим воодушевлением рассказывали о подчиненных. Значит, уважали их, верили в силы и способности своего коллектива.

«Бригады Коновалова и Азарчука соревнуются, и ни одна не подведет».

«Полущенко, Лаврин, Иванов на открытом партийном собрании дали слово, что к двенадцатому января выполнят все задания. И слово свое сдержат».

«А Новицкий и Соловьев! За них начальник контроля Ермаков спокоен — машины можно сразу отправлять в части». [208]

Признаться, от обилия фамилий и характеристик у меня, как говорится, зарябило в глазах. Но одно было ясно: работа ремонтников заслуживала самой высокой оценки.

— Ну, а с питанием как? — спросил я старшину Верховода.

— Все в порядке, товарищ полковник, — ответил он и, лукаво сощурившись, добавил: — Только с согревательным плохо. На холоде целые сутки работаем, застываем. Не грех бы погреться...

— Разве костры не греют?

— Да костры что! Они только сверху греют. А отошел, и все тепло сдуло. Нужно бы нутро погреть, оно дольше тепло держит.

Я вопросительно посмотрел на Бочагина.

— Не дают, товарищ полковник, говорят, не положено, раз армия на формировании. А ведь ремонтникам сейчас не легче, чем в бою.

На краю широкой просеки, в пологом овражке, развернулась рота специальных работ. Машины с механическим оборудованием уткнулись радиаторами в капониры, вырытые в береге. К каждой из них тянется кабель от подвижной электростанции, укрытой здесь же, в овраге.

На электростанции хозяйничает старшина Иван Иванович Вырва. Станция работает почти круглые сутки, но Вырва никому не доверяет дежурство и трудится по две смены.

— Когда была запасная станция, тогда другое дело, — степенно рассуждает он. — А сейчас запасная ушла в другую танковую бригаду. Неровен час, проглядит сменщик, попортится что... Тогда все механическое оборудование встанет. Нет, уж лучше я сам помаюсь.

В этих нескольких словах — облик фронтовика и мастерового. И таких здесь много.

Неподалеку развернулись зарядно-аккумуляторная станция и походная кузница. А рядом с ними то и дело вспыхивают голубые зарницы электросварки. Разбрызгивая искры, сварщики наращивают металл на изношенные детали. Здесь же заваривают поврежденные топливные баки, предварительно обработанные паром. Из старых бензиновых бочек мастерят подкрылки для танков. [209]

В общем, это самый шумный и самый красочный уголок «завода в лесу». Стук кузнечных молотов перекликается с заливистым треском зарядного агрегата, а ворчливый говор электромоторов — с пронзительным свистом притупившегося резца. Отделение механических работ изготавливает тысячи болтов, гаек, различных других нормалей и даже шайб.

В небольшом закутке, прикрытом еловыми лапками, лежат баллоны для сжатого воздуха. Рядом походная компрессорная станция. Пока мы беседуем, прикидывая, сколько сотен баллонов нужно будет зарядить, к нам подходит ремонтник. Он в рабочей куртке, погон не видно.

— Старший сержант Сережичев. Разрешите обратиться к командиру роты?

— Обращайтесь.

— Товарищ капитан, баллоны не готовы, а мне вечером машину сдавать. Завтра подоспеет другая в пробег, и тоже без баллонов. Как прикажете?

«Верно, доняли их эти баллоны, коль Сережичев не выдержал и в моем присутствии говорит о них», — подумал я. [210]

Бочагин впился глазами в стоящего навытяжку Сережичева. На переносице комбата легли две глубокие складки.

— Баллоны будут, товарищ полковник. Приболел начальник компрессорной станции. Сейчас же выделим другого.

Выходим на бугорок. Отсюда, сквозь частокол стволов сосен, видны почти все рабочие места.

— Завод! — с гордостью говорит командир ремонтной роты капитан Курдюмов.

И действительно, то, что раскинулось перед глазами, похоже на настоящий завод, только без стен, разделяющих цехи, и без крыши, защищающей от дождя и снега. Несмолкающий шум эхом разносится по лесу. Мелькают фигуры в спецовках... Под ногами вместо брусчатки утоптанный, потерявший белизну снег. А над головой кроны деревьев да куски пасмурного зимнего неба. Временами налетает пронизывающий ветер. Он леденит руки и лицо. Хлопьями валит снег. Но работа кипит днем и ночью. Когда лес окутывает темнота, ремонтники зажигают под брезентами переносные лампы и гасят костры. Работать становится труднее. А январской ночи, кажется, не будет конца.

Особенно достается техникам. Командиры взводов Суменков, Елфимов, Косых в течение суток подменяют один другого, чтоб хоть немного прикорнуть в натопленной палатке или в кузове летучки. А вот заместителям командиров рот по технической части Казаку, Костромину и Скобареву не всегда удается и это. Они персонально отвечают за строгое соблюдение всех технических условий и обязаны проверить каждую деталь, прежде чем ее установят на место.

Ежедневно из этих лесных цехов выходят на сдаточный пробег боевые машины. 50 километров — никак не меньше! За рычаги садится начальник ОТК капитан Ермаков. Сотни танков прошли через его руки; он научился распознавать любые дефекты в агрегатах. Рядом с начальником ОТК штатный механик-водитель: он участвовал в ремонте и тоже будет пробовать машину на ходу. Ведь не сегодня-завтра механик поведет ее в бой.

Возвращаясь к «виллису», я встретил капитана Ермакова. Лицо его раскраснелось, на ресницах блестели еще не растаявшие ледяные капли, на танковом шлеме [211] плотно утрамбовался слой снега. Начальник ОТК только что закончил приемку «тридцатьчетверки».

— Восемнадцатая машина, — сообщил он. — В заделе еще пятнадцать. Но двигателей не хватает. Сегодня взяли со склада последние пять, а запасные еще не прибыли...

Вечером, докладывая Вольскому о ходе ремонта, я упомянул о просьбе старшины Верховода насчет «согревательного». Василий Тимофеевич усмехнулся и написал на моей докладной:

«Генералу Потапову. Сергей Степанович! Водки нужно дать обязательно. Да еще сальца бы им».

На следующий день ремонтники обедали с «наркомовской нормой» и закусывали соленым свиным салом.

В двух километрах севернее батальона Бочагина, в этом же лесу, развернулась 169-я ремонтная база танкового корпуса Малахова. Белянчев, ставший на днях инженер-подполковником, не зря еще в ноябре предложил на должность начальника корпусной базы бывшего командира РТО танковой бригады инженер-капитана Гусева. Молодой энергичный офицер оказался не только хорошим инженером, а и рачительным хозяином. Он и его заместитель старший техник-лейтенант Розенберг своевременно подготовили коллектив к ответственной, срочной работе и, как видно, неплохо справляются с ней.

Белянчева я застал у «тридцатьчетверки», которую готовили к испытательному пробегу. Невдалеке от нее на сосновых стульчаках виднелся еще один броневой корпус. Все агрегаты из него вынуты, ходовая часть разобрана. Под корпусом, лежа на спине, ведет потолочную сварку рядовой Приходько.

Капли плавящегося металла падают то в снег, то на тужурку сварщика. Но прорезиненная ткань предохраняет от ожогов. К тому же упавшие капли быстро застывают и, как дробинки, скатываются в снег.

— Боюсь, чтобы мы не сорвали сроки ремонта из-за нехватки моторов, — начал разговор Белянчев.

— Погодите, Николай Петрович, — перебил я. — Во-первых, прошу вас и Гусева принять поздравление с наступающим Новым годом. А во-вторых, у вас лично, товарищ подполковник, второй праздник — новое звание. Добрые люди по такому случаю в «Метрополь» приглашают, [212] а он о моторах, которыми мы с Ивановым стали уже бредить по ночам.

Белянчев, как всегда, смущенно краснеет и подает какие-то знаки Гусеву.

— Ну вот, теперь понятно, — говорю я, заметив его жесты. — Только уж давайте сегодня не будем беспокоиться. Обмоем звездочки условно, а практически отложим до более благоприятного случая. Мне еще от вас нужно проехать к Павлову.

Инженер-капитан Гусев повел нас по «точкам».

— Приходится в большинстве случаев полностью демонтировать агрегаты и, по существу, делать не средний, а капитальный ремонт. Очень большой износ.

Под перекладиной, уложенной в разветвление двух сосен, стояла самоходка без вооружения. На коротышах у гусеницы лежали две пушки.

— Бригада Мужикова меняет пушку, — пояснил Гусев. — Людям, правда, уже положено отдыхать. Да пришлось побеспокоить, работа очень срочная.

С пучком электропроводов, протянутых через тонкостенную металлическую трубку, мимо проходил электрик Петрюк.

— Проводки хватит? Обойдемся?

— Обойдемся, — степенно ответил электрик.

— Все комплекты уже подготовлены, — дополнил Гусев. — Петрюк тщательно выбраковал всю дефектную электропроводку и сейчас обновляет ее.

Иван Федорович Гусев — инженер-электрик, поэтому часто заглядывает в закуток Петрюка: что подскажет, что проверит. Впрочем, солдат работает на совесть, он влюблен в свою специальность.

— Как качество ремонта? — спросил я мастера ОТК старшего сержанта Кривошейкина. [213]

— Плохих не принимаем. В ремонте участвует экипаж. А уж танкисты лучше нас знают, что значит в бою исправная машина.

— Сколько танков приняли окончательно?

— Восемь. На пробег пойдет девятый. В заделе еще двенадцать.

— Что же, Николай Петрович, кончатся моторы, работу не останавливайте. Гоните все до мотора, а как только получим, возьмемся за их установку. Так уже делает и Бочагин.

«Моторы, моторы, — думал я по пути в 25-ю танковую бригаду Б. Г. Павлова. — А вдруг задержится их доставка? Восьмой ПТАРЗ мы уже обобрали. Фронт дал все, что мог, а вот Москва кормит пока обещаниями. Сорвем ремонт, не поспеем к бою...»

Павлову не повезло: 25-я танковая бригада получила на укомплектование большинство машин из капитального ремонта с заводов ГУРТКА. Они имели двигатели с 80-часовым запасом моторесурсов и к тому же множество мелких дефектов и недоделок. Пока эти машины перегоняли в расположение частей, несколько остановилось в пути из-за поломок: потребовался ремонт. Это насторожило техников. Нужно было организовать, что называется, поголовный осмотр всех машин, пришедших с ремонтных заводов. Борису Григорьевичу, хочешь или нет, пришлось переключить на эту работу весь ремонтный взвод РТО.

Командир РТО капитан Цикулов и его заместитель инженер-капитан Гринберг встали в тупик. Все силы и средства вначале они распределили так, чтобы отремонтировать танки, оставшиеся от прошлой операции. А практически получилась двойная нагрузка.

Когда я пришел на ремонтную площадку, Павлова трудно было отличить от ремонтников. Вместе с командиром ремонтного отделения старшим сержантом Кочетковым и рядовым Лапыгиным он исправлял топливный насос, снятый с танкового двигателя.

— Пополненьице получили, товарищ инженер-полковник! — хмуро сказал Павлов. — Не знаем, кого и благодарить? Моторы живым топливом плюются и не тянут.

— Кого благодарить, установить не трудно. Поглядите в формуляр, и секрет откроется. А много ли таких машин? [214]

— Пока обнаружили две. Да мы не волнуемся, наверное, еще найдутся, — невесело сострил Павлов.

Прощаясь с Павловым, я очень опасался, что он тоже попросит двигателей. Однако этого не случилось.

В 10-м танковом корпусе развернулась 171-я база. Приехавший оттуда М. Ф. Ирклей сообщил, что о начальнике базы майоре Данелюке и его заместителе Нечаеве у него сложилось хорошее впечатление. Различные агрегаты у них есть, но опять-таки не хватает двигателей.

Да, отсутствие двигателей стало нашей бедой. 3 января было уже отремонтировано 90 машин, но оставалось закончить еще не менее сотни. Многие стояли в ожидании двигателей. Где их взять?

Обещания Главного управления ремонта танков остались только обещаниями. Пока генерал Вольский находился в Москве, его успокаивали: все, мол, получите. Но как только Вольский уехал, управление замолчало. После многих настойчивых звонков и телеграмм отозвалось управление снабжения. Нам сообщили, что из ближайшего к фронту склада вышла колонна автомашин с двигателями, коробками передач и другими дефицитными для нас агрегатами.

По расчетам, колонна должна была прибыть в расположение армии не позднее 4 января, но ни 5-го, ни 6-го она не появилась. Обстановка становилась все более напряженной. Василий Тимофеевич чуть не каждый час вызывал Москву и настаивал: «Давайте моторы. Срывается ремонт!» Генерал Кривоконев надрывался у «ВЧ»: «Срочно шлите двигатели. Ремонт срывается!..» Но оба генерала получали один и тот же ответ: «Колонна будет завтра».

Получалось, что мы сами невольно глушили самоотверженность и энтузиазм ремонтников. Армейская газета «На штурм» опубликовала открытое письмо бригадира коммуниста Новицкого с призывом в срок и качественно выполнить задание командования. Старший сержант Новицкий от имени бригады дал слово вести ремонт с опережением графика. 7 января бригада установила последний двигатель, не зная, что больше их нет.

Я пошел к члену Военного совета Гришину и показал газету: [215]

— Что делать? Снизу нас подпирают, а сверху только обещают. Начинаю сомневаться в реальном существовании этой колонны... Может быть, она переадресована? Ведь такие случаи уже бывали.

— Далеко ли от нас до ближайшего центрального склада?

— Километров триста.

— Значит, для хороших шоферов сутки пути да еще сутки на погрузку... Поговорю с членом Военного совета фронта. Сорвать ремонт мы не позволим!

Вечером на самолете прилетел представитель управления снабжения — юркий человек в гражданском. На вопрос, зачем он приехал, если известно, что транспорт в армии не появлялся, представитель с апломбом ответил:

— С самолета буду искать автоколонну на дорогах.

Его не смутило, когда я сказал, что наши летчики уже обследовали все дороги на 200 километров вокруг.

На следующий день московский посланец исчез, и это укрепило нашу уверенность в том, что автоколонны, которую армия ожидала около недели, в природе не существует. Только звонок Гришина в Военный совет фронта положил конец бесплодным ожиданиям. Вечером прибыл железнодорожный транспорт с двигателями и коробками передач, отгруженными наконец Главным управлением с ближайшего центрального склада.

Теперь у нас буквально закипела работа. Всю ночь и часть следующего дня Иванов, все офицеры отдела снабжения вместе со складской командой разгружали агрегаты и прямо из вагонов раздавали их ремонтным частям.

Перед всеми нами, перед политорганами, партийными и комсомольскими коллективами встала неотложная задача — организовать дело так, чтобы за три-четыре дня поставить двигатели и закончить ремонт всех оставшихся машин.

Работники политотдела армии и 29-го корпуса пошли в ремонтные подразделения Бочагина и Гусева. Ночью они провели короткие партийные собрания. Во всех бригадах прочитали письмо бригадира Новицкого.

— Мы в хвосте не будем, — решительно заявил старший сержант Сережичев, когда парторг закончил читать письмо, — Пошли, ребята! [216]

11 января 1945 года у командарма собрались его заместители и начальник штаба. Всех интересовал один вопрос: как дела с ремонтом? Выслушав мой короткий доклад, Вольский сказал:

— Время на исходе. Нажимай, Федор Иванович, как только сможешь!

Я посчитал неудобным уточнять сроки и тут же снова выехал к ремонтникам.

В эти последние перед боями ночи ремонтники почти не отдыхали; не отходили от танков инженеры и техники. Начальник ОТК инженер-капитан Ермаков гнал на контрольный пробег сразу по три машины, пересаживаясь с одной на другую. Воля и настойчивость людей победили. Сроки сокращались. Там, где обычно требовались сутки, работа выполнялась за шесть-семь часов. В «молниях», появлявшихся то на броневом корпусе танка, то на стволе сосны у рабочего места, упоминались бригады Сережичева, Новицкого, Азарчука, Волосухина и других.

— Иванов зашивается, — озабоченно предупредил меня Ирклей. — К нам идут эшелон за эшелоном. Все офицеры-снабженцы заняты встречей и разгрузкой танков. Снабжением на время боев заниматься некому. Не лучше ли Иванова и его помощников освободить — пусть готовят запасы на операцию.

Так мы и сделали. По установленному графику части стали сами высылать офицеров для встречи эшелонов с танками и самоходками. В сутки иногда прибывало по нескольку составов. Встречали их не на станции разгрузки, а за два-три пролета до нее. В эти пункты мы заблаговременно завезли водомаслогрейки, а на одну из станций даже подогнали заправочный паровоз. Это дало возможность заправлять двигатели горячей водой и маслом еще в пути, заранее заводить их. К станции машины приходили уже прогретыми, а это значительно ускоряло разгрузку и предохраняло двигатели от аварий.

Сроки готовности приближались, а вместе с этим прибавлялось и работы. Новые экипажи, приходившие в составе маршевых рот или «россыпью», зачастую небыли сколочены. Механики-водители иногда имели всего четыре-пять часов навода, а башнеры ни разу не стреляли боевыми снарядами. Поэтому после разгрузки и [217] передачи машин и экипажей в части предстояло еще много потрудиться. В очень ограниченное время нужно было подготовить механиков-водителей, дать им максимально возможную практику, провести стрельбы, сколотить экипажи, взводы и роты.

Заботы техников ограничивались подготовкой водителей, а остальное легло на плечи генерала Заева. Целыми сутками Дмитрий Иванович ездил из части в часть, из соединения в соединение. Проводил показные занятия, поверочные стрельбы, инструктировал офицеров по тактике.

К 13 января из 181 машины в ремонте осталось всего 12, а 169 вошли в строевые расчеты с восстановленными моторесурсами. Кроме того, было отремонтировано еще десять машин, не входивших в первоначальный план, но выявленных в процессе проверки.

Большую помощь оказали нам экипажи. Танкисты, трудившиеся рядом с ремонтниками, не только лучше узнавали свои машины, но и проникались верой в их боевые качества. На партийных собраниях коммунисты со знанием дела говорили о том, как много значит содружество с ремонтниками и личное участие экипажей в подготовке каждого танка к бою. Механик-водитель старшина Никифоров рассказал, что он внимательно следил за качеством всех работ и теперь спокоен: в машине нет ни одного дефекта. А механик-водитель Цымбалов в заключение своего короткого выступления несколько торжественно заявил:

— Я не наблюдал сбоку, а сам помогал ремонтировать свой танк. Уверен, что без поломок доведу его до Берлина!..

Два дня я не был у командарма, так как все время находился в подразделениях.

— А Галкин сияет всеми цветами радуги! — Такими словами встретил меня Василий Тимофеевич, когда вечером 13 января я вошел к нему с докладом. — Наверное, закончил весь ремонт?

— Нет, товарищ командующий. Осталось двенадцать машин. Правда, к ним уже поданы двигатели. Нужен еще один день. Надеюсь, дадите?

— Тебе, Федор Иванович, как бедному студенту, всегда не хватает одного дня! Но на этот раз не надейся. [218] Сие от меня не зависит. Посмотри, вон что рисуют Сидорович и Синенко...

В соседней комнате у карты, развернутой на двух сдвинутых столах, низко склонились два генерала.

Георгий Степанович Сидорович на секунду оторвался и поздоровался. А Синенко даже не поднял головы: он что-то сосредоточенно обдумывал, поставив острие карандаша в точке с надписью: «Млава». На карте выделялись круги и стрелы возле городов Танненберг и Найденбург. Стрелы тянулись к побережью Балтийского моря в направлении городов Толькемит и Эльбинг. В некоторых местах, причудливо изгибаясь, стрелы расходились в стороны, а потом снова сливались.

Я наклонился к Максиму Денисовичу и тихо спросил:

— Когда?

— Я бы тоже хотел это знать поточнее. Может, сегодня, а может, завтра...

Вернувшись в управление, я приказал уложить все дела по-походному. И не ошибся. В ночь на 14 января армия была поднята по тревоге и по трем маршрутам выступила на 145-километровый марш. К 15 января ей предстояло сосредоточиться в выжидательном районе, что в нескольких километрах северо-западнее польского города Вышкув.

* * *

Снова похолодало. Стал скользким выструганный и приглаженный ветрами снег. На нехоженых обочинах дорог, заросших бурьяном, лежали сугробы. Полная луна плыла среди разорванных облаков, как утлый челнок в туманной морской зыби.

Леса западнее Брянска (Браньска) наполнились гулом сотен моторов. Три черные извилистые ленты потянулись на запад. Всю колонну танков от головы до хвоста невозможно было охватить глазом. Даже пунктиры красных стоп-сигналов скрывались в подернутой дымкой холодной дали.

Танковые гусеницы перемалывали слежавшийся на обочинах снег, превращая его в сухую белую пыль. Подхваченная встречным ветром, она поднималась на наклонную лобовую броню танка, больно секла глаза и лицо механика-водителя, забивалась под шлем, в воротник шубняка, холодила грудь и спину. [219]

Вместе с новыми танками шли и недавно отремонтированные. Их вели в последний испытательный пробег. Если машины успешно пройдут этот 145-километровый путь, то можно будет считать, что ремонтники выдержали строгий экзамен.

Все инженеры, техники и ремонтники вышли на маршруты, чтобы в случае нужды оказать техническую помощь. Пошли по маршрутам корпусов и эвакороты.

С трудом пробиваясь на «виллисах» по снежному месиву, мы с Ирклеем и Пустильниковым тоже двинулись вслед за танками. Ни одна вышедшая из строя машина не могла остаться незамеченной.

На первой половине маршрута 11 машин остановились из-за неисправностей. Все они были восстановлены в пути и прибыли в район дневки. На второй половине маршрута остановились еще 13. Две потребовали замены агрегатов, а остальные — лишь устранения мелких неисправностей. К исходу 15 января в районе Уржин — Яжамбка — Велонтки-Нове сосредоточились основные силы нашей армии. На следующее утро подошли тяжелые полки, переброшенные по железной дороге, и оставшиеся в ремонте в районе Брянска 12 машин.

Обстановка на фронте складывалась следующим образом. Северо-восточнее Варшавы линия обороны противника проходила по реке Нарев. Воспользовавшись временной стабильностью фронта, противник усовершенствовал свои укрепления и создал глубоко эшелонированную оборону. Восточную Пруссию и северную часть Польши он прикрывал войсками центральной группы армий. Командовал группой генерал-полковник Рейнгард. На западном берегу, севернее и южнее Пултуска, войска 2-го Белорусского фронта занимали два заранее обеспеченных плацдарма.

Нашей армии предстояло развить успех ударной группы фронта в общем направлении: Млава — Лидзбарк — побережье Данцигокой бухты. Конечной задачей армии являлось — отрезать с суши восточнопрусскую группировку гитлеровцев. Ввод танков в прорыв намечалось осуществить в стыке 48-й и 2-й ударной армий на рубеже Пжасныш — Цеханув.

По данным разведки, перед фронтом нашей армии и на ее флангах оборонялись три немецкие пехотные дивизии, [220] усиленные штурмовыми орудиями, саперно-переправочными средствами и другими частями.

Местность в полосе предполагаемого наступления равнинная, с незначительной всхолмленностью. Подступы к южной границе Восточной Пруссии на рубеже Хожеле — Млава — Серпц преграждал сильно заболоченный участок шириной до 40 километров.

Кроме того, западная часть Восточной Пруссии изобилует крупными и мелкими озерами, в которые впадают многочисленные речки с топкими берегами. Часть этих речек направлена в мелиоративные каналы, которые по формам и глубине нередко могли соперничать с противотанковыми рвами.

Наступление войск 2-го Белорусского фронта началось 14 января 1945 года. Встретившись с уплотненными боевыми порядками и упорным сопротивлением гитлеровцев, наши войска за этот день продвинулись лишь на 5–6 километров. Но в последующие два дня части 48-й и 2-й ударной армий овладели городами Макув и Пултуск, прорвали второй оборонительный рубеж и к вечеру 16 января продолжали теснить гитлеровцев к третьему рубежу.

5-я гвардейская танковая армия получила приказ: к утру 17 января сосредоточиться в районе Макув — Бяловежа — Цепелево и быть в готовности войти в прорыв для развития успеха.

Танкисты только что закончили 145-километровый марш. Им снова предстояло пройти ночью около 70 километров. Времени для технического обслуживания не было. Пора в путь! И вот гусеницы опять взвихривают снежную пыль, дробят смерзшиеся пласты осенней пахоты, грохочут по мостам через реки Нарев и Ожиц. Утром, чуть забрезжил рассвет, танки затаились в исходном районе.

Перед глазами неприглядная, щемящая сердце картина. Вокруг торчат оголенные сосны и ели со сбитыми вершинами и расщепленными стволами. Некоторые деревья срезаны осколками снарядов под корень. Два дня назад здесь красовался густой лес, скрывавший окопы и блиндажи фашистов. Огонь нашей артиллерии разметал это прикрытие. Сильная поземка замела узкие тропки между землянками гитлеровцев, брошенную рухлядь и многочисленные противотанковые мины. Как мы ни береглись, [221] все же подорвались один танк и две автомашины.

Последние часы и минуты на исходных механики-водители использовали для проверки своего «хозяйства»: исправны ли механизмы управления, нет ли где плохо поставленного шплинта, не появилось ли подтеков в системе питания и смазки?..

Радисты-пулеметчики проверяли проводку внутренней связи и шнуры нагрудных переключателей, подтягивали ремешки ларингофонов. Даже автоматчики — велика ли у них техника! — тщательно протирали оружие: не заел бы затвор, не помешала бы загустевшая смазка.

Бросалась в глаза еще одна особенность, напоминавшая, что скоро в бой. Танкисты обменивались адресами своих близких — на всякий случай. Иные на маленьких листочках писали письма. Скоро эти драгоценные треугольники попадут в руки полевых почтовиков и начнут свое путешествие в тыл...

Как всегда, минуты ожидания тянутся бесконечно долго. Нервы напряжены до предела, но каждый старается показать, что он спокоен, дело, мол, обычное, солдатское. Только техники не скрывают своей озабоченности и, переходя от машины к машине, в который уже раз инструктируют механиков-водителей.

Не сидят без дела и ремонтники. Они сейчас по-иному расставляют свои силы, свои, так сказать, боевые порядки. Формируются ремонтные бригады из четырех-пяти человек с легкими летучками и танковыми бронированными тягачами. Эти бригады пойдут в узкую горловину прорыва, вплотную за танками, а все мастерские с механическим оборудованием, электростанции, зарядные и компрессорные станции временно останутся во втором эшелоне. Они тронутся только тогда, когда части выйдут на оперативный простор.

Генерал-полковник Вольский, сосредоточенный, подтянутый, выслушивает в своем блиндаже краткие доклады штабных офицеров и вместе с начальником штаба Сидоровичем отдает последние распоряжения. Оба заместителя Вольского — Синенко и Заев — уже в войсках. Первый «шефствует» над корпусом генерала Сахно, второй — над корпусом генерала Малахова. [222]

Когда я вошел, Василий Тимофеевич, стараясь не выдать волнения, спросил:

— Ну как, технический бог, машины не подведут?

— Не должны, товарищ генерал. Правда, беспокоится комбриг двадцать пятой Станиславский. Часть машин из ремзаводов он получил накануне выхода, их даже осмотреть как следует не успели. Да и на марше некоторые подвели...

— Значит, не зря беспокоится?

— Не зря. Но большинство дефектов мы все же успели устранить. Приезжали вызванные мной по рекламации заводские мастера. А вот на машинах, поступивших последним эшелоном, ничего сделать не удалось.

Ответив на все вопросы Вольского, я пошел к операторам, чтобы еще раз уточнить поставленную командующим задачу. Она сводилась к следующему.

Силы армии развернуть на участке Макув — Корнево — Гольмин (шириною 16 километров), имея главную группировку на правом фланге. Здесь будет действовать танковый корпус Сахно, а корпус Малахова — на левом фланге. 47-я механизированная бригада — второй эшелон — наступает за корпусом Сахно, который, обойдя Млаву, к утру 19 января должен овладеть Найденбургом. Тем временем корпус Малахова, тоже обойдя Млаву, должен захватить Дзялдово.

Военный совет беспокоило одно обстоятельство: удастся осуществить «чистый» прорыв, в который, как в проран громадной плотины, хлынет танковая лавина, или же придется «дорывать», таранить сломанную, но все еще живую оборону фашистов?

Ответ на этот важный вопрос можно было получить только в бою. Корпуса, бригады, полки, батальоны армии готовы. Готовы и ремонтники — верные друзья и соратники танкистов.

Но всякому ожиданию когда-то приходит конец. И вот в минуты, когда напряжение в войсках достигло высшей точки, поступила команда. Танки тронулись с места. Передовые отряды головных бригад начали постепенно, словно прощупывая дорогу, выдвигаться вперед. Машины уходили в снежную дымку и становились невидимыми, а усилившаяся поземка быстро заметала следы гусениц. В первом эшелоне корпуса генерала Сахно пошли 183-я и 178-я бригады, а в корпусе генерала [223] Малахова — 25-я и 31-я бригады. Их роль коротко, но выразительно определил Вольский:

— Сегодня им предстоит схватиться с войсками второй армии немцев. Противник серьезный — старый и опытный фашистский волк генерал-полковник Вейс.

— Главное в том, — продолжил его мысль Сидорович, — что Восточную Пруссию гитлеровцы будут защищать любой ценой. Мы, безусловно, встретимся со многими неожиданностями. Гитлер и его генералы понимают, что потерять Восточную Пруссию — значит открыть путь на Берлин.

Мы все тоже понимали это и чувствовали как бы двойную ответственность — военную и политическую.

К трем часам дня войска нашей армии прошли боевые порядки 53-го корпуса 48-й армии и с ходу атаковали противника на рубеже Залесе — Колячково — Полуки. Корпус Малахова на левом фланге сбил уже гитлеровцев, дезорганизованных пехотой, и передовыми отрядами начал продвигаться в направлении города Дзялдово.

10-й корпус встретил ожесточенное сопротивление. Но первые трудности, грозившие спутать все планы, генерал Сахно воспринял спокойно, что меня даже несколько удивило. Помню, как только началась атака, я приехал на КП комкора — он разместился на краю хутора, в небольшом двухкомнатном домике, стены которого были оклеены старыми газетами и картинками из журналов. В первой комнате сгрудились офицеры и телефонисты, во второй — над расстеленной на походном столике картой склонились генералы Синенко и Сахно. Они внимательно слушали радиста, передававшего донесение командира 183-й бригады о том, что со стороны населенных пунктов Красное и Козин немцы контратакуют крупными силами. Сахно внешне бесстрастно выслушал донесение, посоветовался с Синенко, а затем медленно и спокойно сказал радисту:

— Передайте комбригу приказ — развернуть самоходно-артиллерийский полк.

Донесения по радио поступали непрерывно, и из них можно было понять, что ожесточение боя нарастает с каждой минутой. Стремясь задержать движение наших танков, гитлеровская пехота с танками и штурмовыми [224] орудиями бросалась в контратаки, однако каждый раз откатывалась, неся потери.

...После двухчасового упорного боя сопротивление противника было сломлено; он начал отходить, прикрываясь сильными заслонами. Но танкисты Сахно сбивали их и упорно продвигались к Млаве. Бои продолжались и ночью. К утру 18 января корпус достиг внешнего обвода Млавского узла обороны. Гарнизон отбивался. Тогда Вольский приказал обойти город с востока и запада и перерезать все дороги. Танковые клещи охватили Млаву. Тем временем корпус Малахова достиг Дзялдово и коротким ударом овладел городом.

Вечером на КП армии Сидорович с чувством удовлетворения докладывал первые итоги операции. Главное заключалось в том, что все пути отхода противника из Млавы были отрезаны, а гарнизон плотно блокирован.

Разглядывая карту, Вольский, не скрывая удовольствия, заметил:

— Красивые клещи! Еще два-три таких обхвата, и мы будем под Толькемитом... Где сейчас пехота?

— Подходит к внешнему обводу, — ответил Сидорович. — Синенко уже налаживает взаимодействие, чтобы обеспечить успех ночного штурма.

— Это хорошо, пехоте надо помочь.

Вскоре из передовых частей приехал начальник политотдела армии полковник А. М. Костылев. Он лично наблюдал, как дрались танкисты, беседовал со многими политработниками и полон впечатлений.

— Действительно, война рождает героев, — сказал он, присаживаясь к походному столику. — На какое самопожертвование способен советский человек!.. Вот хотя бы экипаж лейтенанта Максаева из сто семьдесят восьмой танковой бригады. В районе местечка Зелени немцы огрызались, стараясь задержать наши части. Танк Максаева на большой скорости врезался в боевые порядки и на виду у товарищей начал бить фашистов из пулеметов и давить гусеницами. Через несколько минут Максаев пробился на шоссе, в полукилометре от переднего края, атаковал колонну автомашин и автобусов, но вскоре пропал из виду.

Заинтересовавшись этим эпизодом, Сидорович нетерпеливо спросил:

— А дальше?.. Дальше!.. [225]

Костылев нахмурился:

— Что ж дальше... Война!.. Когда бригада отбросила немцев от местечка, танкисты нашли сгоревшую машину Максаева. Она стояла в глубоком кювете со сброшенной гусеницей, а вокруг валялись трупы гитлеровцев и исковерканные автомашины.

Александр Михайлович полистал блокнот, а потом продолжал:

— Говорят, радостной и в то же время исключительно тяжелой была встреча с узниками дзялдовского лагеря. Батальон майора Туз первым ворвался в Дзялдово. По данным разведки, майор знал, что в городе два концлагеря, в которых томится 15 тысяч русских и поляков, в том числе и советские военнопленные. Эсэсовцы, отступая, обычно уничтожали пленников, сжигали или взрывали бараки. Поэтому Туз поспешил на поиски. Скоро перед танкистами выросли мрачные плоские постройки, опутанные колючей проволокой. Через минуту проволока была смята гусеницами, столбы и вышки повалены, а эсэсовская охрана уничтожена. Поддерживая друг друга, перед танкистами появились изможденные люди в полосатых костюмах. Они обнимали своих освободителей, а те украдкой смахивали скупые солдатские слезы.

После рассказа Костылева на КП несколько минут стояла необычная тишина.

...В ночь на 19 января генерал Синенко, усталый, но довольный, возбужденно докладывал командарму:

— Млавский гарнизон немцев защищался отчаянно. Сколько было контратак, и сказать трудно. Однако наши танкисты и пехотинцы ворвались в город с нескольких сторон. Сейчас уличные бои идут в центре Млавы.

Утром войска 48-й армии при поддержке танкистов корпуса Сахно полностью очистили город от фашистов. Часть вражеского гарнизона была уничтожена, часть разбежалась под покровом ночи, многие сдались в плен.

После взятия Млавы я сразу выехал в ремонтные подразделения, расположившиеся южнее города. Боевые стычки продолжались, вспыхивая то здесь, то там. Я стал свидетелем дуэли артиллеристов с фашистской батареей самоходных штурмовых орудий.

Наш артиллерийский дивизион уже собирался сниматься с огневых позиций, когда в ближайшем перелеске [226] загудели танковые моторы. Командир фланговой батареи, стоявшей у дороги, насторожился и приказал развернуться в направлении лесочка. Расчеты едва успели исполнить эту команду, как показались четыре самоходки. Набирая скорость и ведя огонь, они ринулись на батарею. Не более полутора минут потребовалось самоходкам, чтобы вплотную приблизиться к огневым позициям. Но еще меньше времени понадобилось нашим артиллеристам, взявшим врага на прицел. Два выстрела слились в один. Головная немецкая машина остановилась, из ее корпуса повалили клубы дыма, взвился столб пламени, сильный взрыв потряс воздух.

Вторая самоходка, описав причудливую кривую, уперлась в развороченный взрывом корпус передней и тоже загорелась. Из двух оставшихся выскочили гитлеровцы: видя, что машинам не уйти от артиллеристов, экипажи попытались воспользоваться глубоким кюветом и спастись в лесу.

Я дождался, пока отстрочили автоматные очереди, и поехал осмотреть фашистские машины. Две головные самоходки уже догорали, зато две другие оказались совершенно исправными, имели комплект боеприпасов и почти полные баки горючего. Лушников поспешил дозаправить «виллис», а подошедшие артиллеристы начали осматривать трофеи. Резко выделялись на снегу мертвые гитлеровцы в черных байковых костюмах с курсантскими погонами и свастикой. Я вспомнил слова Вольского перед наступлением: «Учти, Галкин, в Млаве у гитлеровцев самоходное училище. Не забудь осмотреть его. Нет ли там чего полезного?» И тут же приказал Лушникову:

— В Млаву!

Старинный польский город был сильно разрушен. По улицам бесконечным потоком двигались на северо-запад советские войска. Фашистское самоходное училище я разыскал без особого труда и сразу проехал в парки. Более двух десятков «боксов» с бетонированными полами и подъездами были распахнуты настежь. Напротив, за обширным, выложенным мелкой брусчаткой двором, тянулись складские помещения. Они были забиты всевозможными материалами, инструментом и запасными частями. А в одном из складов находилось более 1000 двадцатилитровых канистр с антифризом — незамерзающей [227] смесью, необходимой для заправки радиаторов машин при низких температурах. Все было рассортировано и уложено с чисто немецкой аккуратностью. Особенно кстати пришлись сортовые стали различных марок, профилей и размеров, а также десятки тонн стального листа. Не лишним оказался слесарный и режущий инструмент.

Вернувшись, я приказал ремонтному отделу разместить в бывшем училище штаб 83-то батальона с ротой спецработ и хозяйственным взводом, а полевому складу бронетанкового имущества выслать туда начальника отделения.

Дня через три я снова заехал в училище, чтобы проверить, как ремонтники осваивают трофейное имущество. У входа в склад меня встретил старшина, заведующий хранилищем, и доложил, что все материалы взяты на учет.

— Размеры ходовые, старшина?

— Как по заказу, товарищ гвардии полковник.

— А с марками разобрались?

— С ними и разбираться нечего. Маркировка то вся наша. Фрицы, видать, вывезли сталь с наших складов чермета...

Материалов, захваченных на складах училища, нам хватило на всю операцию.

* * *

Успех ободряет и придает силы; близость цели зовет вперед. А впереди германо-польская граница. За ней фашистское логово — Берлин... Еще не закончился бой за Млаву, а передовые бригады корпуса Сахно пошли на Найденбург. Механики-водители, до боли в руках сжимая рычаги управления, повели свои танки дальше. Многие из них шли в атаку с открытыми люками. Это не было безрассудной лихостью: так виднее враг. Ненависть к фашистам, клокотавшая в сердце воинов, словно удесятеряла их силы, волю, решимость...

— Зачем рискуете? — спросил я прославленного танкиста старшину Цымбалова. — Противник ведет огонь, а вы с открытым люком...

— Так гитлеровцам страшнее, товарищ гвардии полковник. Они нам в глаза смотреть не могут. Отворачиваются. Знают, что за расчетом пришли. [228]

— Нашел у фашистов совесть, — заметил стоявший рядом сержант. — Они грудных детей убивали и не отворачивались.

— Детей не боялись, потому и не отворачивались. А от отцов теперь бегут, — парировал Цымбалов. — Ну, ничего, дальше того света не скроются...

От Млавы и Дзялдова, снова оставив позади пехоту, войска армии двинулись дальше, на северо-запад, и в половине дня 19 января с боем пересекли германо-польскую границу южнее и западнее Найденбурга. Колыбель немецкого фашизма — Восточная Пруссия услыхала грозный гул наших танков.

— Не грех вспомнить теперь и историю, — сказал, оторвавшись от телефонов и карт, генерал Сидорович. — Во время первой империалистической войны в Найденбурге стоял штаб русского генерала Самсонова. А за Найденбургом — Танненберг, вокруг которого поля дважды пылали в огне сражений... История войн знает два Танненберга. Третий предстоит сделать нам.

Найденбург находился в зоне пятого оборонительного рубежа, и гитлеровцы отходили к нему.

— Здесь они решили дать сражение, используя укрепления и сильный гарнизон, — сказал, поднимаясь, Вольский. — Я поеду к Малахову, а вы, Георгий Степанович, еще раз радируйте Сахно, чтобы не сбавлял темпов.

Через несколько минут после отъезда командующего раздался звонок начальника штаба 10-го корпуса полковника Омелюстого.

— Противник силами до двух полков пехоты, до полусотни танков и самоходок, при поддержке артиллерии контратаковал из района Кандин. Контратака отбита. Имеем потери. Подбито пять вражеских танков, — доложил он генералу Сидоровичу.

Через минуту Сидорович снова взял трубку. Докладывал начальник штаба 29-го корпуса полковник Смирнов:

— Противник силами до двух батальонов пехоты и до двадцати танков контратакует с направления Наперкен...

Не дождавшись конца доклада, я выехал в корпус Сахно, чтобы проверить, как организовано техническое обеспечение. По пути к 186-й бригаде остановился возле [229] двух подбитых «тридцатьчетверок», укрытых в балке за высоткой. Здесь стояла летучка и суетились ремонтники. С ними был заместитель начальника 171-й подвижной танкоремонтной базы инженер-капитан Нечаев.

— Где заместитель командира бригады?

— Майор Абраменко впереди, с тягачами. Немцы контратакуют уже в третий раз. Там несколько подбитых танков.

Мы поднялись на высотку. Впереди, в полутора-двух километрах, бригада вела бой. Танки, маневрируя, медленно продвигались вперед, посылая снаряд за снарядом. Перед машинами то и дело черными веерами вставала мерзлая земля: артиллерия противника стреляла из укреплений в районе Кандина. Было отчетливо видно, как, отделившись от боевых порядков, ползла в тыл группа наших машин. Минут через пять мы различили два бронетягача, сцепленные цугом: они тащили «тридцатьчетверку» и вскоре скрылись в низине. Прошло совсем немного времени, и оба тягача появились уже без танка и направились снова туда, где шел бой.

— Это майор Абраменко орудует, — пояснил инженер Нечаев. — Местность подходящая, есть балочки, вот он и отводит подбитые машины в укрытия. А в той низинке работают ремонтники.

— Хорошо действует! Молодчина! — не удержался я от похвалы в адрес Абраменко.

— Хорошо-то хорошо, да тягачей в бригаде нет. Это армейские подошли, он их временно использует...

На КП корпуса я вернулся к вечеру. Генерал Сахно готовил ночную атаку Найденбурга. Синенко ставил задачу командиру 47-й отдельной мехбригады полковнику Михайлову, уточнял последние детали. Увидев меня, Максим Денисович поздоровался еле заметным кивком головы и откинулся на спинку стула. Он очень устал за трое суток: голос осип, белки глаз испещрили красные прожилки, лицо посерело.

— Не хочет немец отдавать Найденбурга, придется штурмовать, — не то мне, не то Михайлову сказал он тихо. А потом, уже явно адресуясь ко мне, сообщил: — Решил ввести в бой наш резерв — бригаду Михайлова из-за правого фланга корпуса. Она обходным маневром ударит на укрепленный район южнее Кандина и поможет корпусу взять город. [230]

Всю ночь никто не спал. Генералы и офицеры не отрывались от карт и телефонов, непрерывно докладывали радисты, связные бегом выполняли все приказания.

В ночь на 20 января войска нашей армии вышли на подступы к Найденбургу. Штурм города начался на рассвете. Одновременным ударом с севера, запада и северо-запада Найденбург был захвачен. Потуги гитлеровцев спасти границу Восточной Пруссии разбились о стремительный натиск советских танкистов. У Вольского были все основания «подбить итоги» наступления на Найденбург такими словами:

— Максим Денисович Синенко и Михаил Гордеевич Сахно разыграли этот удар как по нотам!

Вторжением в пределы Восточной Пруссии и взятием Найденбурга завершился первый этап операции 5-й гвардейской танковой армии.

* * *

Вечер. Небольшой городок юго-западнее Найденбурга. За зашторенными окнами кое-где зажглись огоньки. Сюда только что передислоцировался командный пункт армии.

За четыре дня напряженных боев командарм смог только один раз выслушать короткое сообщение о состоянии техники. Он постоянно находился в войсках. Зато сейчас Василия Тимофеевича интересовало все.

— Какие потери у Сахно и Малахова?.. Как справляетесь с восстановлением?.. Хорошо ли идут танки иностранных марок по снегу и гололеду?..

Мне самому не терпелось доложить об этом. На правом фланге не только противник, но и наши части понесли немалые потери. Ремонтники, начиная с 25 декабря, не имели ни одной передышки, работали дни и ночи.

Особенно тяжело пришлось 25-й танковой бригаде. Опасения комбрига Станиславского и его заместителя Павлова за технику, полученную с ремонтных заводов, к сожалению, сбылись. Стоило прогнать эти танки на больших скоростях, и на многих отвалились резиновые бандажи катков. На некоторых из-за плохой работы топливных насосов начали отказывать моторы. По этой причине около десяти машин осталось на боевых маршрутах. [231] Несколько танков было подбито при взятии станции Илово.

— Ясно... — подытожил Вольский, выслушав мой подробный доклад. — Трудности обычные. Но танки из ремонта давай!..

На маршрутах 25-й бригады, южнее Илово, я остановился у группы танков, сосредоточенных неподалеку от дороги. Бросались в глаза оголенные диски катков. Одни были совсем без бандажей, другие с кусками резины. Инженер-электрик Скворцов уже сколачивал здесь бригадный СПАМ. Во время боев капитан Скворцов как-то автоматически превращался в помощника по ремонту и, надо сказать, приобрел уже в этом солидный опыт.

Я спросил, стоит ли из-за катков стаскивать машины на СПАМ?

— Катки заменить недолго. Да кто же возит с собой такой запас? Будем собирать с машин безвозвратных потерь, — резонно рассудил Скворцов. — А пока их собираем, и остальные снимут, если оставить танки на маршрутах.

На каком-то трофейном гибриде — помеси бронетранспортера с танкеткой — подъехал инженер-майор Павлов. Впервые за четыре месяца на лице Бориса Григорьевича не было обычной улыбки. Он выглядел очень утомленным. Все это время Павлов метался по боевым маршрутам, организуя розыск и восстановление поврежденных машин.

— Людям воевать, а нам теперь грехи замаливать, стоять и лататься, — пробурчал он, подходя к неподвижному танку. Потом отозвал в сторону Скворцова, что-то долго растолковывал ему и отмечал на карте.

— Вы, Борис Григорьевич, никак, склад с катками нашли? — не утерпел я.

— Склада пока нет, а десятка полтора катков наберем.

— Где же такой урожай откопали?

— Юго-западнее Млавы стоят два разбитых танка. Катки у обоих уцелели.

— А чьи танки? Башенные номера есть?

— Не приметил, больше на катки смотрел. Только уверен, что не нашей армии.

— У соседа тоже нельзя брать без спроса. [232]

— Рассчитаемся, если найдется хозяин, — хитровато прищурившись, ответил Павлов...

Пока мы разговаривали, Скворцов с ремонтной бригадой, взвалив на летучку два гидравлических домкрата, поехал к Млаве.

О потерях в бригаде Станиславского я, конечно, доложил командарму.

— Это что же, с ремонтных заводов все танки такими выпускают? — недовольно спросил он.

— Нет. Но иногда случается. Бывает и у них недостаток в запасных частях... А танки фронту нужны. Вот и поставят что-нибудь некачественное.

— Значит, нам «повезло»? Вы все же зарекламируйте все танки с дефектами. Пусть там знают...

Танковый корпус генерала Сахно начал терять машины, как только вошел в прорыв. Но самые большие потери он понес на подступах к Найденбургу. 178-я и 186-я бригады лишились большей половины своих танков и поддерживали боеспособность только за счет ремонта. В первый же день наступления и мне, и заместителю комкора Д. М. Козыреву стало ясно, что корпус не справится с восстановлением потерь своими силами. Поэтому вечером 17 января ремонтная рота 83-го АРВБ вышла на маршруты 10-го корпуса, организовав СПАМ в районе боев за третий оборонительный рубеж. А на следующий день северо-восточнее Млавы был создан второй СПАМ.

Чтобы форсировать возвращение машин в строй, Козырев сразу же переключил всех мастеров РТО и корпусной базы на ремонт танков с наименьшим объемом работ. А машины, требующие среднего ремонта, временно оставил. Это значительно ускорило пополнение частей.

Встретившись с Козыревым на КП корпуса, я рассказал о действиях майора Абраменко, которые наблюдал у Кандина.

— Нет тягачей, у нас бы все так работали, — сокрушенно заметил он. — А то ведь что получается: эвакуируем боевыми машинами... Во время контратак противника был я в сто семьдесят восьмой бригаде. И что же? Зампотех инженер-майор Кабанов сам вытаскивал танком подбитые машины. Не дал добить ни одной!

— Самого-то его не подбили? [233]

— Нет. Один снаряд, правда, ударил в лоб его танка, но срикошетировал.

— А все-таки, Дмитрий Михайлович, не пускайте замкомбригов в огонь. Их обязанность — организовать работу.

Сообщение Козырева о нехватке в корпусе тягачей меня просто обескуражило. «Как мы проглядели? — думал я, трясясь в «виллисе». — Свыклись с тем, что корпуса сами обеспечивали себя тягачами и по штату и сверх штата, а вновь пришедший корпус проморгали. Придется выделить два-три тягача из армейских эвакорот. Это мало, конечно, но больше не наберем».

Через несколько дней я узнал от Козырева, что инженер-майор Кабанов погиб.

— Неужели опять сам полез в огонь?

— В том-то и дело, что нет. Сколько раз лазил, и все сходило благополучно, а в тылу — на тебе...

— В тылу? Каким образом?

— Поехал в район Остероде, чтобы ускорить ремонт. Там на него напали бродившие в лесах гитлеровцы. Чудесный был человек...

В тылу всегда опаснее, когда танковая армия действует в оперативной глубине в отрыве от пехоты. Сколько раз приходилось ремонтникам отбиваться от вражеских солдат, нападавших с тыла!

Я рассказал Козыреву о встрече с четырьмя самоходками под Млавой и еще раз напомнил о необходимости беречь людей.

...Зампотеха 47-й мехбригады Протасова застал у подбитой машины на окраине Найденбурга. Он ходил вокруг танка и ворчал на ремонтников.

— Два часа возитесь с ходовой частью, а тут дела на полтора часа, не больше.

Но браниться Протасов не умел. Его замечания больше походили на уговоры. Солдаты слушали и, улыбаясь, переглядывались. «При начальстве, мол, строгость напускает».

— Чего волнуешься, Сергей Степанович, — поздоровавшись, спросил я. — Велики ли потери?

— Одна сгорела, у четырех небольшие повреждения. К вечеру, думаю, все четыре вернем в строй.

— Как ходят по гололеду американские «Шерманы»? [234]

— Как коровы. Идет, идет да вдруг боком поползет в кювет. Либо развернется поперек дороги... Придется ковать американцам гусеницы.

— Шутка сказать — ковать. Сколько шипов нужно приварить на каждую?

— Не меньше тридцати, если с обоих краев.

— Значит, шестьдесят на одну машину? Если на каждый шип затратить две минуты, то на танк уйдет два часа. Сварщик у вас один, возни ему хватит на неделю. А мы через три-четыре дня должны выйти к морю. Кто же будет воевать? Нет, так не годится. Придется взять у Бочагина сварщика и сварочный агрегат. Завтра решим.

Вечером М. И. Пустильников доложил, что больше десяти танков застряли в торфяных болотах восточнее Млавы. Капитан Денисов уже повел туда эвакоотряд. Трудятся там и роты Лобженидзе и Беленева.

Михаил Федорович Ирклей, побывавший в корпусе Малахова сразу же после взятия Дзялдово, порадовал хорошими вестями: Белянчев справляется с текущим ремонтом своими силами.

Мы подсчитали, что за четыре дня боев ремонтники и эвакуаторы вернули в строй свыше 250 танков и самоходных установок. Это не так уж плохо.

* * *

Войска армии не могли задерживаться у Найденбурга. Обстановка требовала немедленно наступать на Танненберг, Остероде, Дёйч-Эйлау. Дорога каждая минута. И хотя танкисты еще вели уличные бои в Найденбурге, генерал Сахно выслал сильный передовой отряд на Танненберг. Не успел полковник Омелюстый закончить доклад о том, что Найденбург очищен от противника, как генерал Сидорович уже передавал команду выходить на Танненберг главными силами корпуса.

— Надо ускорить темпы. Не задерживайтесь на мелких объектах, обходите и оставляйте их в тылу, сами развалятся...

Вскоре полковник Омелюстый снова доложил:

— Корпус, сбивая арьергардные заслоны противника, подходит к Грос-Гардиен. Передовой отряд завязал бой на рубеже Турац — Грос-Гардиен. Начался туман, видимость плохая. [235]

Дальнейшие события, как скоро выяснилось, развернулись так.

Туманной ночью 183-я танковая бригада, которой командовал полковник Гришин, остановилась на подходе к Грос-Гардиен. Дорогу танкистам преградил глубокий и широкий ров. Притаившиеся за рвом вражеские артиллеристы и автоматчики начали освещать местность ракетами и обстреливать наши танки. Бригада Гришина стала под обстрелом прокладывать через ров проходы. В это время на правом фланге замигало множество огней. Лучи фар, пробиваясь сквозь туман, желтоватыми пучками ложились на побуревший снег. Это подошла 178-я танковая бригада полковника Петрова, по которой немцы не сделали ни одного выстрела.

Почему? Ответ на этот вопрос дали пленные: колонну 178-й бригады они приняли за свою. В результате весь немецкий артдивизион попал в руки Петрова. Путь для 183-й бригады был открыт: она прошла через ров вслед за 178-й и у Фаулена обогнала ее.

К утру туман сгустился и закрыл раскинувшиеся перед Танненбергом поля, озера и леса. Но 183-я бригада уже подошла к городу и после массированного артиллерийского налета полностью овладела Танненбергом.

На КП армии царило оживление.

— Вот и сделали третий Танненберг! — сказал Георгий Степанович Сидорович. — Много славянской крови пролито на этой земле.

— Что верно, то верно, — поддержал его Вольский. — Немцы не могли забыть поражения своих тевтонских полчищ в тысяча четыреста десятом году и победу над армией Самсонова в первую империалистическую войну считали реваншем, назвав ее битвой при Танненберге.

— Это основательный удар по престижу немецкой военщины, — заметил генерал П. Г. Гришин. — Тридцать лет она воспитывала молодежь на «Битве при Танненберге», как на примере непобедимости немецкого оружия. Посмотрите на улицы города: сколько монументов и каждый кричит о непобедимости Германии. А район Танненберга! Это настоящий рассадник реваншистских идей... Вы видели недалеко от окраины каменную глыбу, вросшую в землю? Она извещала арийцев о том, что здесь в 1914 году был командный пункт «великих полководцев» [236] Гинденбурга и Людендорфа, которые раздували новый поход против славян...

— Да, они мечтали о новой славе Танненберга. Но не вышло, — проговорил Василий Тимофеевич, шагая по комнате.

— Мечтали и взращивали реваншизм, — продолжал Петр Григорьевич. — Мне рассказал фронтовой корреспондент — писатель Михаил Брагин, что недалеко от Хохенштайна реваншисты соорудили усыпальницу. В нее свезли останки старых генералов чуть ли не со всей Германии и устроили грандиозные похороны этих недогнивших костей. Сам Гитлер, говорят, изволил присутствовать на церемонии... А теперь вокруг Танненберга сеть лагерей. Здесь томились сотни тысяч ни в чем не повинных людей.

— Кстати, как с освобождением из лагерей, Петр Григорьевич? — спросил Вольский.

— Эсэсовцы не успели угнать и уничтожить узников. Их освободили танкисты. Тут и французы, и поляки, и англичане, и русские...

— Да, но ведь их нужно кормить, как-то организовать временное управление.

— На этот счет есть указания Военного совета фронта, Василий Тимофеевич. Об освобожденных позаботятся...

Некоторые бывшие узники, исстрадавшись по Родине, пытались в одиночку пробиваться домой. Помню, дня через два я вернулся в Танненберг в расположение второго эшелона армии. Во дворе дома, где разместилось наше управление, я увидел такую картину. У добротной немецкой повозки, запряженной тройкой рыжих коней, хлопотали две девушки-украинки. Им усиленно помогали автоматчик ефрейтор Леляскин и шофер Камышников.

— Что за экспедицию снаряжаете, ребята?

— Землячек домой отправляем, товарищ гвардии полковник. Три года на немцев работали, теперь пускай домой едут на своих конях.

— Девушки, вы же не доедете! Дороги забиты войсками. Подождите немного. Вас отправят организованно, — попытался вмешаться я. Но не тут-то было. Девчата не хотели ничего слышать.

— Доедем, товарищ начальник. Домой дорога всегда короче! — бойко ответила одна из подружек, усаживаясь в повозку. [237]

Вольский все время требовал: не дать противнику оторваться, висеть у него на плечах... Танкисты почти не спали. Ели на ходу. Машины заправляли на скорую Руку.

21 января генерал Сахно доложил, что корпус подошел к Остероде и готовит ночной штурм.

Фронтовики знают, как тяжело вести уличные бои, да еще одними танками, без пехоты. Вдвойне тяжелее воевать ночью. Танковые пушки бьют вдоль улиц. Гусеницами разрушаются баррикады. Но в целости остаются верхние этажи каменных зданий, а там затаились фаустники и гранатометчики.

Со всеми этими трудностями столкнулись танкисты генерала Сахно, и все же в ночь на 22 января они очистили от противника Остероде.

Вечером, когда я докладывал о состоянии материальной части, Вольский сказал:

— Не повезло сто семьдесят восьмой. Хорошая бригада, боевой народ, а вот поди ж ты...

— Что случилось?

— Тяжелый у них сегодня день... Убило заместителя, тяжело ранен комбриг Полукаров. Чуть не погибли начальник штаба и замполит. Больно терять людей... — Вольский ненадолго умолк и неожиданно спросил: — Кстати, Сахно, кажется, представляет к званию Героя двух танкистов. Не слышал ты об этом?

— Кое-что слыхал. Речь, видимо, идет об экипаже танка из группы разведки...

— Ну-ну... — оживился Вольский.

— Ребята ворвались в небольшой городок невдалеке от Остероде, еще удерживаемый немцами, и оседлали перекресток улиц. Когда гитлеровцы начали наседать, башнер сержант Краснов разбил два противотанковых орудия и одну самоходку. Потом поджег несколько автомашин и бронетранспортер. Но затем и наш танк подбили; он загорелся. Двое из экипажа погибли в машине, а Краснов и радист старшина Шабельский успели выскочить с пулеметами. Пробрались к ближайшему дому и засели на чердаке. Держались более двух часов, пока не подошли наши. Говорят, что перекресток, где стояла сгоревшая «тридцатьчетверка», был завален трупами. Когда гитлеровцы начали отходить, Краснов с Шабельским снова провожали их пулеметным огнем. [238]

— Костылев, наверняка, уже все знает. Ему о таких случаях быстро доносят политработники. Ожогин! — крикнул генерал. — Позвоните в политотдел, спросите про Краснова и Шабельского.

* * *

...Не менее стремительно продвигался левый фланг. Части корпуса Малахова, наступавшие из района Уздау, утром 21 января овладели сильным опорным пунктом Любава. Здесь командир корпуса получил сведения, что следующий пункт — узел шоссейных и железных дорог Дёйч-Эйлау — сильно укреплен. Разветвленная система ирригационных сооружений, множество крупных и мелких озер, соединенных противотанковыми рвами, окаймляли город с севера, востока и юга. Гарнизон насчитывал до 800 кадровых солдат. Кроме того, там находились и фольксштурмисты, впервые встретившиеся на пути нашей армии.

Два опытных генерала, Д. И. Заев и К. М. Малахов, обменялись мнениями и наметили план блокирования Дёйч-Эйлау. Решение их одобрил Военный совет.

Вечером начальник штаба корпуса полковник Смирнов докладывал в штаб армии:

— Бригада Поколова, обходя город с востока, миновала населенный пункт Зельково и продолжает быстро продвигаться на север. Бригада Станиславского подходит к городу с юго-востока, сбивая мелкие заслоны. Тридцать вторая танковая и пятьдесят третья мотострелковая продвигаются в обход озер западнее.

На карте Сидоровича снова появились громадные клещи, как когда-то вокруг Найденбурга. Вольский долго и сосредоточенно изучал эту карту, потом выпрямился и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— У Малахова есть шансы развязать узелок не хуже найденбургского. Жаль, что погода нелетная, хорошо бы поддержать их с утра бомбовым ударом. — И, повернувшись ко мне, спросил: — Сколько у Малахова танков в строю?

Я положил перед командармом сводку о техническом состоянии боевых машин.

— Откуда появились танки у Станиславского?

— Собрали и восстановили все отставшие. [239]

Василий Тимофеевич внимательно просмотрел сводку, пометил что-то на полях и положил ее на стол начальника штаба.

— С таким количеством машин еще можно воевать, Георгий Степанович.

Сидорович кивнул в знак согласия.

После полуночи клещи на карте вокруг Дёйч-Эйлау почти сомкнулись. Полковник Смирнов сообщил, что бригады вышли в намеченные районы. А когда засерел рассвет 22 января, доложил снова:

— Танкисты и мотопехота ворвались в город и завязали уличные бои.

К 15.00 22 января Дёйч-Эйлау был полностью освобожден. Несколькими часами позднее мехбригада овладела и городом Фрайнвальде.

Удар танкистов Малахова был. настолько стремительным, что жители некоторых городов, свято верившие в непобедимость армии фюрера, даже не представляли, что советские войска уже рядом. В приземистых домах под острыми черепичными крышами шла спокойная жизнь, пока на улицах не появлялись советские танки.

Так случилось вечером того же 22 января. Когда 1-й танковый батальон бригады Поколова под командой майора Туз ворвался в Заальфельд, всюду горели электрические фонари, приглушенные цветными абажурами, работали кабачки и пивные бары. Жители мирно прохаживались по тротуарам. Появление танков со звездами на бортах было настолько внезапным, что мгновенно вспыхнувшая паника охватила весь городок. «Руссише панцирен!..» — кричали немцы, метавшиеся из дома в дом и забиравшиеся в глубокие каменные подвалы.

Почти на всех направлениях наше наступление развивалось необычно быстрыми темпами. Бригады делали многокилометровые броски и неудержимо рвались вперед. Однако слухи о приближении русских все же опережали движение бригад и наводили на местные гарнизоны и перепуганных бюргеров страх перед неминуемым возмездием.

С быстротою молнии пронеслась по Пруссии весть о том, что красные прорвали границу и движутся вглубь Германии. Геббельсовская пропаганда, недавно превозносившая успехи гитлеровских войск, стала теперь рисовать страшные картины «зверств» коммунистов. Всем [240] жителям было приказано срочно подготовиться к эвакуации.

Иногда отходившие немецкие войска использовали бежавшее, гражданское население, в том числе стариков, детей и женщин, как прикрытие — направляли толпы жителей навстречу нашим наступающим войскам, загромождая дороги и создавая на них пробки.

К жителям присоединялись и остатки разгромленных фашистских гарнизонов. Группами, а больше в одиночку бродили они в тылу наших танковых соединений.

Бывало, что фашисты выходили «на промысел», нападая из-за угла на безоружные тыловые подразделения или ремонтные бригады. От их пули погиб один из лучших заместителей командиров бригад по технической части коммунист инженер-майор Кабанов.

* * *

Шесть суток беспрерывно дрались танкисты, чтобы достичь Фрайнвальде. Танки и самоходки к этому времени уже прошли до 400 километров, израсходовав от 60 до 80 мото-часов, и требовали обязательного осмотра.

— Кремень люди у нас, Федор Иванович, — сказал член Военного совета Гришин, когда я доложил ему об этом. — Сталь и та устала, просит остановки и регулировки. А из солдат наших сказал хоть кто-нибудь, что ему нужен отдых?

— Нет, Петр Григорьевич, таких не нашлось. Люди готовы хоть пеший по-танковому воевать. Рвутся вперед. Будь на пути вода — поплывут, будь гора — перепрыгнут.

— Да, силен наш боец сознанием своего долга!

— А машинам все-таки придется дать отдых...

— Сколько же времени вам нужно?

— Обойдемся тремя-четырьмя часами. Прошприцуем ходовую часть, отрегулируем систему управления, устраним мелкие дефекты — и дальше.

— Лады, Федор Иванович. С командующим договоримся. Организуйте!..

23 января мы поочередно проверили все машины в обоих танковых корпусах. Удалось даже, не прекращая боевых действий, предоставить экипажам небольшой отдых.

Успех воодушевлял не только строевых командиров, но и техников. Они не отставали от боевых частей и старались [241] как можно быстрее восстановить потери. В первую очередь брались за мелкие повреждения. А позади оставался ремонтный фонд, как называли в войсках машины, требовавшие восстановления. Части продвигались вперед, а ремфонд растягивался в тылу на десятки километров.

Первым забеспокоился Пустильников. Поминутно поправляя очки, он говорил нервно, возбужденно:

— Накапливаются и накапливаются машины среднего ремонта. Корпусные средства целиком переключились на текущий, а средний оставляют за спиной.

— По-вашему, Маер Израилевич, надо делать наоборот? Скорее латать машины с большим объемом работ, а с мелкими повреждениями повременить.

— Боже упаси! Я только докладываю, что у нас не хватает сил на восстановление дневных потерь. Ремфонд растет и растягивается по маршрутам. Бочагин до сих пор сидит под Млавой.

— Да, далековато отстал. Но меня сейчас беспокоит другое: есть много машин, координаты которых неизвестны Бочагину. Как искать их в болотах и канавах? Даже Денисов, наверное, не знает этих адресов.

Пуетильников порылся в бумагах.

— По данным Денисова, ему известны места восьми машин, тяжело застрявших в болотах.

— А по данным корпусов и армейских частей — четырнадцать. Значит, шесть заблудились. Приплюсуйте еще те, что неизвестны Бочагину...

— Старая история, — огорченно вздохнул Пуетильников. — Снова мы без средств управления. Снова ремонтники ездят по местам боев и сами разыскивают машины, теряя время. А ведь мы писали об этом в прошлом отчете...

— И еще напишем. Будем писать до тех пор, пока наше начальство в Москве не усвоит этого!

— Эвакуаторы и ремонтники, оставшись возле подбитых машин, теряют связь не только с войсками, а и с технической частью. Где кого искать? Как и куда добираться? Не от хорошей жизни отправляют они машины «в общем направлении». А у сопровождающего офицера или сержанта зачастую нет даже карты. Вот и бродят по дорогам в поисках своих частей уже отремонтированные танки да самоходки. [242]

— Придется, как под Мемелем, организовать розыск и продвижение этих машин, — посоветовал я. — Это хоть немного облегчит положение. А в том, что вы абсолютно правы, я сам вчера убедился... Накануне натолкнулся на таких «кочевников». Ехал через какой-то поселок. На улицах ни души. Вижу, на площади три «тридцатьчетверки». Экипажи собрались у головной машины. Один, надвинув на лоб танковый шлем, что-то рассказывает и энергично жестикулирует, остальные смеются. Заметив меня, навстречу шагнул танкист в надвинутом на лоб шлеме.

— Товарищ полковник, группа танков из хозяйства Поколова возвращается с ремонта. Докладывает сержант Невеличко.

— Вы тут рассказывали что-то интересное, сержант?

Невеличко смутился, а выглянувший из-за его спины солдат маленького роста с черными искрящимися глазами выручил:

— Это, товарищ полковник, наш Василий Теркин.

— Василий, да не Теркин, — уточнил другой.

— Настроение у вас, вижу, хорошее. Но почему стоите? Разве в хозяйстве Поколова не нуждаются в машинах?

— Направление потеряли, — помрачнев, ответил Невеличко.

— А где офицер?

— Лейтенант со старшим сержантом пошли по этой улице проверить, правильно ли направление держим. — Он вытянул руку. — А то одна указка нас уже подвела: фрицы, видимо, ее нарочно перевернули. Вот мы и прибыли сюда вместо Дёйч-Эйлау. Указки сбиты или перевернуты, спросить некого...

— Разве у лейтенанта нет карты?

— Нет. Он из техников, им, говорит, не дают карт.

Не дожидаясь офицера, я объяснил сержанту, как проехать на Дёйч-Эйлау, и поспешил дальше.

Наш разговор с Пустильниковым прервал полковник Ирклей.

— Я только что из корпуса Малахова, — сказал Михаил Федорович, здороваясь. — Встречался с Белянчевым, побывал на базе у Гусева. Дела у них идут бойко, но у всех одна беда: много танков блуждают где-то, ищут своих. [243]

— Мы с Пустильниковым только сейчас об этом говорили. Что поделаешь, радиосвязи нет. К тому же чужая территория. На своей земле население помогало бы, а здесь — ни указок, ни людей. Всех угнали фашисты. Решили было организовать объезд маршрутов, но это — долгая затея. Посидите пока здесь, а я попытаюсь достать самолет. Подумайте, кого из офицеров лучше послать. Нужно облетать весь «коридор», сесть около каждого обнаруженного танка, осмотреть его и нанести на карту.

Командующего я не застал, он только что выехал в войска. Член Военного совета сначала отнесся к моему предложению иронически, но потом все же приказал выделить самолет. Рано утром старший помощник начальника отдела ремонта инженер-майор Павел Федорович Овчаренко, вооружившись картой района боев и башенными номерами машин, вылетел на поиски. Одновременно группы офицеров из корпусов выехали по разным направлениям с таким же поручением.

Полет Овчаренко оказался нелегким, но результативным.

— Не у каждой машины можно было посадить самолет, — рассказывал он мне позже. — Глядишь, танк по башню залез в торфяник. Хоть бы кочку поблизости обнаружить... Приходилось садиться за километр-два, прямо на дороге или лесной поляне, а потом шагать на своих двоих и туда и обратно.

Высокий, слегка сутулый, Овчаренко обычно казался хмурым и не любил лишних слов. Но на сей раз он смотрел весело и рассказывал историю своего полета довольно подробно. [244]

— В некоторых машинах остались по одному-два человека. Сидят несколько суток. Энзе доели, кое-как подкармливаются случайными трофеями. Меня встречали, как челюскинцы на льдине своих спасителей. Но я ведь без кухни припожаловал и табачку не прихватил — не курю... В одном месте садились на крохотную лесную полянку, шасси по вершинам деревьев чиркнуло. Ну, думаю, скапотируем. Однако обошлось...

— Сколько танков вы обнаружили?

— За два дня — двадцать три. Все координаты передал в штаб Бочагина и, конечно, капитану Денисову...

Справедливость требует признать, что наш противник более тщательно подготовился к управлению ремонтными частями в бою. Вот что, например, писал в книге «Танки, вперед» фашистский генерал Гудериан:

«В ходе самого боя ремонтные группы следовали непосредственно за своими ротами, с которыми они поддерживали радиосвязь. В задачу ремонтных групп входило оказание немедленной помощи всем танкам, отставшим вследствие каких-либо повреждений и находящимся в полосе наступления батальона. Об особых случаях они должны были докладывать начальнику инженерно-технической службы батальона... Еще в мирное время было предусмотрено оснащение ремонтных рот средневолновыми радиостанциями (подчеркнуто мною. — Ф.Г.). В ходе боевых действий это приобрело особо важное значение — ведь так часто подразделения полка оказывались на больших расстояниях друг от друга! И все же они не теряли связи даже на значительных расстояниях и в самых необычных обстоятельствах».

Думаю, что нам не грех взять у противника на вооружение то, что нужно и полезно нашим войскам.

За неделю боев эвакуаторы и ремонтники вернули в строй около 400 танков и самоходных орудий. Это составляло почти две трети того количества, которое было в армии перед началом наступления. Однако на поле боя еще оставались машины, нуждавшиеся в ремонте или эвакуации из болот и канав. Особенно трудно было с эвакуацией тяжелых танков. Проходимость у них довольно высокая, и танкисты смело шли по торфянистым задерненным участкам. Но, попадая в «окна», сорокашеститонная махина начинала буксовать и по башню погружалась [245] в трясину. Тут уже не годились обычные эвакосредства — требовались тяжелый такелаж, тягачи и десятки кубометров леса. Этим хозяйством располагал капитан Денисов, но он не мог поспеть всюду и вскоре отстал.

Приехал я как-то в район Остероде — вижу группу людей и тракторы на железнодорожной насыпи: Денисов со своими эвакуаторами вытаскивает тяжелый танк, утонувший в трясине. Тросы лебедок медленно тянут машину, и она, толкая перед собой целую гору дерна, движется к насыпи. За кормой остается глубокая канава, заполняющаяся грязной вонючей водой. Выход из болота выложен толстыми сосновыми брусьями.

— А брусья откуда? — спрашиваю Денисова.

— На лесопилке заняли, — указал он на населенный пункт, расположенный в километре от насыпи.

— Разве там есть кто-нибудь?

— Нет, никого.

— С кем же вы думаете рассчитываться?

— С Гитлером в Берлине, если раньше концы не отдаст. На гроб пригодится.

— Самый лучший гроб ему — это лишний танк у нас. Сколько эвакуировали тяжело застрявших?

— Тащим двенадцатую, — шумно выдохнув воздух, сказал Денисов. — Почти все исправные...

Роты Беленева и Лобженидзе также эвакуировали более полусотни машин. Большинство из них после осмотра и небольших доделок сразу возвращались в свои части. Эта незаметная, но трудная работа помогла нашей армии сохранить боеспособность даже после недели ожесточенных боев. А наступление шло непрерывно. Перешагнув южную границу Восточной Пруссии, наши войска, не задерживаясь, продвигались вперед.

Командующий фронтом маршал Рокоссовский поставил армии задачу: захватив Остероде и Дёйч-Эйлау, продолжать наступление в северном направлении, к утру 24 января овладеть Эльбингом, Прейс-Холлянд, Мюльхаузеном и перехватить пути отхода немцев на запад. Выполняя приказ маршала, Вольский выдвинул на левый фланг мехбригаду Михайлова, которая во второй половине дня 23 января атаковала Прейс-Холлянд. Фашисты сопротивлялись. Разыгрался очень тяжелый бой. Михайлову [246] пришлось бы туго, но «на огонек» свернула бригада Поколова и помогла овладеть городом.

Была решена судьба и Мюльхаузена. Корпус генерала Сахно, преследуя отступающих гитлеровцев, утром 24 января подошел к этому прусскому городу. Здесь скрещивались шесть шоссейных дорог. Они связывали Восточную Пруссию с Померанией, Данциг с Кенигсбергом и выходили на прибрежную магистраль Кенигсберг — Эльбинг. Разрубить этот узел — значило парализовать маневр гитлеровских резервов. Поэтому Военный совет торопил Сахно.

Сухощавый, по-строевому подтянутый, Сахно обладал неистощимой энергией и заражал ею своих подчиненных. Штабные офицеры и связные не отходили, а отлетали от генерала, выполняя его приказания. Беря трубку, он спокойно и четко отдавал распоряжения, не переставая делать пометки на своей видавшей виды карте.

Атака Мюльхаузена оказалась успешной. К полудню город был полностью очищен от гитлеровцев.

Танковый корпус Малахова, после того как окончательно освободил от противника район Дёйч-Эйлау, завернул дозаправиться в Заальфельд. Командиры бригад надеялись сделать здесь небольшую передышку, да не получилось: Малахов и Заев подняли и повели части на Эльбинг — второй по величине город Восточной Пруссии.

Во время этого стремительного марша — с боями и маневрами — отличился командир батальона из бригады Поколова коммунист капитан Дьяченко. Получив приказ перерезать прибрежную шоссейную дорогу севернее Эльбинга в районе Грос-Ребен, Дьяченко проявил незаурядную смелость, находчивость и разумную инициативу.

Предварительно намеченный путь далеко в обход Эльбинга оказался трудным и непроходимым для танков. Тогда Дьяченко изменил маршрут, рассчитывая, что Эльбинг он обойдет по кольцевым магистралям, и взял курс прямо на город. На больших скоростях батальон приблизился к внешним укреплениям Эльбинга, но обойти его с востока мешали заболоченные поля, а с запада — озера и канавы. Время истекало. И капитан принял единственно правильное решение: прорваться с востока на север прямо через город. Громадный, неизвестный вражеский город! Опасно? Да. Рискованно? Безусловно! Но и опасность, [247] и риск можно свести к минимуму, если действовать разумно, а не очертя голову.

Из семи танков своего отряда Дьяченко выделил три лучших экипажа в разведгруппу. Командиром группы назначил младшего лейтенанта коммуниста Берегового, командирами танков — коммунистов Семенова, Исаева, Алейникова. За рычаги головной машины сел кандидат партии старший сержант Каменев. Три «тридцатьчетверки» ушли вперед.

Начало вечереть. Разведка неожиданно ворвалась в предместье Эльбинга, предварительно уничтожив на пути к городу два обоза, и обстреляла аэродром, на котором стояло 18 «мессершмиттов». Ни один из них не поднялся в воздух.

Несколько позднее к разведгруппе присоединился с остальными танками комбат Дьяченко, и советские машины, высекая траками гусениц искры из мостовых, пронеслись по улицам Эльбинга. Город мирно дремал. На площадях и в подъездах зажигались прикрытые колпаками электрические фонари. Двери кабачков и ресторанов, поминутно открываясь, пропускали неторопливых посетителей. Броские названия кинобоевиков пестрели на рекламных щитах.

Головная машина резко затормозила при выходе на большую центральную площадь. Здесь под наблюдением унтер-офицеров густой толпой прогуливались курсанты немецкого танкового училища.

«Делай, как я!» — подал команду Дьяченко и бросил свой танк на толпу курсантов и солдат. Пулеметные очереди раскололи воздух, отзываясь эхом в переулках и тупиках. Один танк подмял под гусеницы появившийся обоз. Другой раскрошил пушку, не успевшую выстрелить. Третий протаранил дверь ресторана, куда кинулись перепуганные гитлеровские офицеры...

Поднялась тревога, затрещали пистолетные и автоматные выстрелы... Только теперь фашисты сообразили, что произошло. Но было поздно... На площади и в узком лабиринте улочек грохотали пушки советских танков, сыпались, звеня, осколки оконных стекол. На некоторых перекрестках немцы попытались развернуть противотанковые орудия, но не все из них успевали выстрелить и попадали под гусеницы. Еще улочка, еще переулок, и наконец показалась пустынная северная окраина Эльбинга. [248]

Так, прорвавшись через вражеский город, Дьяченко вышел в намеченный район и немедленно оседлал шоссейную и железную дороги.

Разрозненные группы гитлеровцев, в панике отступая, стремились прорваться на запад, но танкисты Дьяченко рассеивали их и прочно преграждали путь.

Более суток Дьяченко со своей небольшой группой удерживал занятый район, пока, наконец, совершив глубокий обход Эльбинга, подошли главные силы бригады Поколова. Она выполняла задачу передового отряда корпуса.

Корпус Малахова, встретив упорное сопротивление, 24 января перегруппировывался и готовился к наступлению на Эльбинг. А его передовой отряд тем временем, действуя вдоль побережья, совместно с разведчиками 1-го мотоциклетного полка ворвался в Толькемит — тоже крупный город на берегу Балтийского моря.

Так осуществился второй выход к морю. Он был тяжелее первого — октябрьского. Толькемит упорно обороняли отборные гитлеровские части. Чтобы сломить их сопротивление, потребовалось немало усилий, воинского мастерства, героизма и самоотверженной взаимной выручки.

Рядом с разведчиками мотоциклетного полка сражались лучшие люди его танковой роты: парторг Цинкалов, коммунисты старший лейтенант Гергиев, техник-лейтенант Борзинский, командир танка Лукьянчук. Девятнадцать попаданий выдержала броня танка Цинкалова и лишь после двадцатого загорелась. У парторга хватило выдержки отвести в укрытие объятую пламенем машину и спасти весь экипаж. В это время Гергиев ворвался в боевые порядки гитлеровцев и отвлек огонь на себя.

Тяжелые испытания выпали и на долю танкистов Поколова. И горючее, и снаряды — на исходе. Все пути к городу немцы держат под прицельным обстрелом. Автомашинам с грузами не прорваться.

— Опять выручил старший техник-лейтенант Губайдуллин, — рассказал мне позже инженер-майор Герчиков, заместитель Поколова. — Трижды проскакивал он на тягаче под сплошным огнем. Представляете, как обрадовались танкисты, когда Губайдуллин доставил им два десятка ящиков с боеприпасами, а потом бочки с горючим. [249]

— Губайдуллин кадровый офицер? — спросил я Герчикова.

— Нет, перед войной закончил Казанский химико-технологический институт. Человек сугубо гражданский.

— Вот так химик!

— Он, товарищ инженер-полковник, не вылезает из тягача, на нем и ходит за боевыми порядками. Сколько подбитых танков из-под огня вытащил! Ни одной машины не дал добить. Собственно, они с командиром РТО капитаном Басиным на пару работают. Губайдуллин таскает, а Басин ремонтирует.

— Такими людьми надо дорожить. Вы не беседовали с Губайдуллиным — какие у него планы на будущее? Может быть, послать его на курсы по переподготовке и оставить в кадрах?

— Мечтает вернуться в Казань и работать по своей мирной специальности. Только какую-нибудь машину хочет приобрести, хотя бы мотоцикл. Своим ходом, говорит, из любой точки земного шара после войны поеду в родную Казань.

Действительно, после демобилизации Губайдуллнн на трофейном мотоцикле уехал прямо в Казань.

...25 января на побережье Балтийского моря в районе Грос-Ребен вышла и механизированная бригада полковника Михайлова. Бойцы двигались пешим порядком: ночью разыгрался такой буран, что автомашины застряли и их пришлось оставить.

Со времени ввода нашей армии в прорыв прошло восемь суток. Поставленная задача была выполнена: мы отрезали пути отхода восточнопрусской группировки противника на запад и плотно блокировали с востока Эльбинг. Теперь Восточную Пруссию от остальной территории Германии отделял двадцатикилометровый коридор.

Танкисты продвигались по 60–70 километров в сутки. Пехота, естественно, отставала. Отставали и ремонтники. Однако производственные темпы сумели приспособить к темпам наступления боевых частей: за эти же 8 суток вернули в строй 525 танков и самоходок.

С каждым днем управлять ремонтно-эвакуационными подразделениями становилось все сложнее. Они растянулись от Млавы до морского побережья на площади в 4000 квадратных километров. Сведения о местонахождении [250] частей передавались в тылы с оказией или с офицерами технической службы, выезжавшими на ремонтные точки. Количество машин в строю, как правило, не совпадало с цифрами в сводках «на ходу», что вызывало путаницу и недоумение начальства.

24 января, когда К. М. Малахов готовил войска корпуса к наступлению на Эльбинг, мне позвонил старший лейтенант Ожогин:

— Командующий просит сведения о состоянии материальной части.

Вольский ходил по комнате, заложив руки за спину, и что-то диктовал Сидоровичу, сидевшему за картой с карандашами в руках. На лицах обоих генералов лежала тень усталости. Василий Тимофеевич всю ночь пробыл в войсках первого эшелона. А Георгий Степанович много часов не отходил от карты и аппаратов связи: докладывали и запрашивали войска.

Когда я вошел, Вольский остановился, испытующе, в упор поглядел на меня и спросил:

— Кто из вас путает?

— Прошу уточнить, товарищ командующий, не понимаю.

— И я ни черта не понимаю, поэтому вызвал вас. Сколько у Малахова танков? [251]

— По последним данным, семьдесят два танка и САУ.

— И все на ходу?

— Я и докладываю о тех, что на ходу. Белянчев не дает непроверенных цифр.

— А по вашим данным, Георгий Степанович, сколько?

Начальник штаба заглянул в оперативную сводку и назвал в два раза меньшую цифру.

— Ну а вам кто передает данные? Тоже, наверное, цифры проверенные?

— Безусловно. Штаб корпуса суммирует донесения частей, а они дают точно, что в строю.

— Вот и разберись: у вас — в строю, у Галкина — на ходу. У обоих правильно. А где остальные?

— Василий Тимофеевич, за правильность своих данных ручаюсь, — заверил я. — Тут может быть только одно из двух: либо штабы задерживают машины для своей охраны, либо не позаботились собрать вышедшие из ремонта. Они уже на ходу, но не попали в боевые порядки.

— Что же вы предлагаете?

— Разрешите, я немедленно выеду и проверю каждую машину. Могу послать своего заместителя — полковника Ирклея.

— Посылайте полковника, а вас, Георгий Степанович, — повернулся командарм к Сидоровичу, — прошу связаться с Малаховым и уточнить еще раз.

— С Малаховым я только что говорил, он подтверждает данные штаба.

Не выходя от Вольского, я позвонил Ирклею и поручил ему срочно выехать в корпус для проверки. На следующий день Михаил Федорович докладывал:

— Вместе с Белянчевым отыскали все танки, только чуть не поплатились головой.

— За что, за танки?

— Нет, за фашистский самолет.

— Так вы что же, фашистские самолеты разыскивали?

— Они сами нас нашли. Лазим мы по переднему краю, танки считаем, а «мессера» тут как тут. Один обнаглел, пикирует на нашу зенитку. Зенитчики оказались не из пугливых, встретили его как положено и раскололи пополам. Голова полетела в сторону, а фюзеляж с хвостом прямо на нас. Едва уклонились: в нескольких метрах упал. [252]

— Повезло, значит. Ну, а где же танки?

— Большинство в бригадах, а некоторые — то штабы охраняют, то еще какую-нибудь задачу выполняют. В общем, больше пятнадцати находится в расположении корпуса да столько же на дорогах болтаются. Из ремонта вышли, в сведения их включили, а разыскать и подтянуть никто не побеспокоился.

— И сейчас еще блуждают?

— Нет. Белянчев выслал из бригад офицеров. Теперь, наверное, уже подтянули.

Вечером я посоветовался с Сидоровичем, и мы решили обязать бригады и корпуса давать все сводки о наличии и состоянии танков и САУ за двумя подписями — начальника штаба и заместителя по технической части. Условились также отдельно показывать количество машин «в строю» и «на ходу» (такой порядок сохранился до конца боев). А корпуса получили указания — иметь при технической части дежурного офицера связи.

Люди продолжали трудиться круглые сутки, однако количество машин, требующих среднего ремонта, все увеличивалось. 25 января, когда армия вышла к Балтийскому морю, на сборных пунктах, растянувшихся почти от Млавы до Эльбинга, скопилось более 50 машин. Восстанавливались только 25 из них. Кроме того, предстояло эвакуировать из канав и с заболоченных участков 21 машину.

По-прежнему напряженно работали начальник отдела снабжения инженер-подполковник Иванов и его помощники инженер-майор Тимченко с капитаном Пилюгиным. Благодаря их заботе летучка склада регулярно пополнялась агрегатами, которые тут же поступали в ремонтные подразделения.

* * *

Воды залива Фришес-Хафф шевелит морской ветерок; небольшие волны, чуть пригретые солнцем, ломают тонкий лед, покрывший юго-западную часть залива. По узкой песчаной полосе, что тянется от Пиллау к Данцигу, отделяя Данцигскую бухту от залива, идут колонны машин, пехоты и подводы с населением. Это спасаются бегством забравшиеся в Прибалтику немцы и недобитые под Мемелем гитлеровские войска. [253]

На почтительном расстоянии от берега снуют большие и малые корабли, груженные военным имуществом и остатками фашистских частей. По ним иногда бьют наши 100-миллиметровые орудия, но снаряды не достигают цели. После того как отряд Дьяченко, выйдя на шоссе, потопил два парохода и одну баржу, немецкие моряки стали осторожнее и держатся подальше от берега.

26 и 27 января по проложенному танковой армией «коридору» подошли к морскому берегу части 42-го стрелкового корпуса и заняли оборону на широком фронте, протяженностью до 30 километров. Армия готовилась к штурму Эльбинга, выдвигая к Грос-Ребен бригады Колесникова и Поколова, а также тяжелый танко-самоходный полк Карташова. Но удар объединенными силами не состоялся. Полк Карташова вынужден был занять оборону большого и важного узла дорог — Торунь. А бригады Колесникова и Поколова сняли с марша. Их бросили на отражение контратак противника, который неожиданно усилил активность сразу в нескольких пунктах. Оставалась только мехбригада Михайлова. Она одна при поддержке танко-самоходного полка атаковала Эльбинг, ворвалась на его северную окраину и завязала уличный бой.

Бой не утихал всю ночь. К утру наши войска очистили от противника пять городских кварталов, судоверфь, здание танкового училища и пивоваренный завод, но дальше продвинуться не смогли.

Теперь, когда общевойсковые соединения тоже вышли на побережье Балтийского моря, перед танковой армией была поставлена задача — совместно расширить полосу прорыва и выйти на реку Пасарге.

К вечеру 27 января — уже в какой раз за последние дни! — разразилась пурга. Дороги замело. По сугробам пробивались только танки; автомашины, подвозившие горючее, боеприпасы и запасные части, застревали в снежных переносах.

Тем не менее армия перегруппировывалась. Войска корпуса Малахова должны были нанести удар по блокированному Эльбингу, повернувшись фронтом на запад; 10-й корпус, повернувшись фронтом на восток, — отражать концентрированный удар противника, стремившегося прорваться к Эльбингу с востока. [254]

Опомнившись от первого «шока», гитлеровцы начали бои за полосу вдоль моря: им нужна была шоссейная дорога Кенигсберг — Эльбинг. Сконцентрировав три пехотные дивизии, танковые части, штурмовые бригады, они начали наступление двумя сильными группами. Удары наносились на Прейс-Холлянд и по магистрали Кенигсберг — Эльбинг.

В глубоком раздумье сидели вечером над картой Вольский и Сидорович. Чтобы удержать идущего на прорыв противника, нужно не распылять силы армии, а концентрировать их. И не стоять на месте, отражая контрудары, а наступать самим, завладеть инициативой. Командующий и начальник штаба прекрасно понимали это. Однако силы армии распылены; бригада Михайлова с приданным ей танко-самоходным полком завязла в Эльбинге. Как ни жаль было оставлять захваченную северную часть города, командующий все же решил пойти на это.

29 января бригада Михайлова вышла из Эльбинга. В тот же день гитлеровцы возобновили атаки в направлении Прейс-Холлянд с целью прорваться на запад. Отбив несколько атак и измотав противника, наши войска с утра 30 января снова пошли в наступление фронтом на восток. Танковый корпус Сахно при активной поддержке армейских частей овладел городом Дейчендорф. Корпус Малахова атаковал фашистов под Эльбингом, но остался на старых позициях.

В первых числах февраля, потеряв надежду прорваться в направлении Прейс-Холлянд, гитлеровцы усилили нажим на побережье и ворвались в Толькемит. Отсюда они рассчитывали достичь Эльбинга. Однако и эта попытка не увенчалась успехом. 4 февраля танковая бригада Станиславского стремительным ударом вернула Толькемит.

Ожесточенные бои продолжались непрерывно 15 суток. Усилившиеся морозы сменялись оттепелями. Не только автомашинам, но и танкам стало трудно передвигаться по дорогам.

На участке шоссе Зукказе — Эльбинг оказались в кювете почти все танки «Шерман», менявшие рубеж (нам так и не удалось «подковать» их).

— Как вас угораздило завалить в кювет столько машин? — спросил я майора, который вел колонну. [255]

— И не спрашивайте, — с отчаянием ответил он. — За какие грехи нам достались эти калеки? На них только по асфальту на парады ходить. А тут... Здорово нам союзники «помогли».

— Да, дела... Выход один: обрубайте перед гусеницами лед и подводите под них буксирные тросы. Иначе без тягачей не вылезете.

Только я отъехал, где-то рядом заговорили пушки, дробно застучали автоматные очереди. Позднее выяснилось, что группа фашистских автоматчиков и две самоходки, проникшие через нашу оборону, атаковали застрявшие в кюветах танки.

Встречи с бродячими группами гитлеровцев стали теперь нередким явлением. Подтянув свежие части из глубины Восточной Пруссии, немцы усиливали нажим на наши позиции. Одновременно противник начал применять новую тактику: просачивание небольшими группами. Подразделения вражеской пехоты пробирались иногда в глубину наших боевых порядков и доходили даже до штабов соединений. Был случай, когда целая рота немцев неожиданно вышла прямо к хутору, в котором размещался командный пункт армии.

Начальник штаба Г. С. Сидорович оторвался от карты и, подняв трубку полевого телефона, приказал коменданту штаба:

— Возьмите два бронетранспортера роты охраны и взвод солдат и уничтожьте непрошеных гостей.

Через пятнадцать минут, выехав на шоссе, я увидел, как два наших бронетранспортера и две самоходки расстреливали вражескую пехоту. Пытаясь спастись, гитлеровцы бежали в ближайший населенный пункт. Но там находились наши мотоциклисты. Они не оплошали.

Под вечер Козлов доложил:

— Только вы выехали, чуть не к хате подошли фрицевские автоматчики, а за ними, со стороны лесочка, еще и еще... Прямо на домик командующего поперли.

— Вам пришлось подраться?

— Нет. А роту охраны майор Сало раза четыре поднимал по тревоге. Бронетранспортеры все время носились по хутору.

Штаб, конечно, мог отойти в более безопасное место. Но генерал Сидорович не сделал этого. Он спокойно руководил действиями войск, используя все средства связи. [256]

Руководил и тогда, когда светящиеся нити пулеметных и автоматных трасс проносились мимо окон его домика и задевали за чешуйчатые крыши строений. Отойти — означало посеять в умах командиров сомнение, неуверенность. А ведь они сражались почти рядом.

Наши войска не ограничивались только сдерживанием противника, а периодически наносили короткие, но мощные удары. Силы гитлеровцев стали истощаться. Тогда-то и была дана команда штурмовать Эльбинг. В город ворвались стрелковые соединения. Было это 10 февраля.

В Эльбииг я приехал на второй день после взятия. В узких улицах, зажатых серыми громадами старинных каменных зданий, застоялся запах пороховой гари. На одной из площадей застыли несколько подбитых танков, оставленных бригадой Михайлова еще после первых атак. Я начал осматривать их. В это время подъехал генерал Синенко. Лицо его посерело, глаза опухли, но былой энергии не убавилось. Он легко соскочил с «виллиса» и подошел ко мне.

— Помоги им, — сказал Максим Денисович, показывая на подбитые машины. — Да поскорей. Со вчерашнего дня мы перешли в распоряжение третьего Белорусского фронта и вместе с сорок восьмой армией будем доколачивать отрезанную группировку. Так что танки Михайлову очень пригодятся.

— Все будет в порядке. Летучки уже здесь, да и ремонтники Бочагина на подходе. Завтра же часть машин вернется домой.

— Это дело... А я спешу. Надо посмотреть, что творится на западной окраине...

У одного танка уже возился Протасов.

— Вот, проклятые, наковыряли, — бормотал он. — Башенный люк повредили, сверху, что ли, стреляли?

— А вы что же, Сергей Степанович, хотели, чтобы вас миловали за такое угощение? С балконов фаустники били по вашим танкам.

— Оно конечно... Только танки очень нужны.

— Так скорей восстанавливайте. На сгоревших, наверное, есть годные агрегаты, комбинируйте!

У другого танка развернулась летучка, настраивался кран-стрела. Здесь, в центре города, по существу, создавался СПАМ. [257]

Во время последних боев, когда армия уже не продвигалась по 30–50 километров, как раньше, войсковые ремонтники приближались к своим частям. Работать нередко приходилось в зоне досягаемости вражеских снарядов. Так было, например, 4 февраля, когда бригада Станиславского вторично выбила гитлеровцев из Толькемита. Немцы не отказались от мысли пробиться к Эльбингу вдоль побережья, поэтому беспрерывно нажимали на линии Фрауенсбург — Толькемит и держали эти пункты под артиллерийским огнем.

Инженер-майор Павлов подтянул поврежденные танки и самоходки на окраину города, по возможности укрыл их за строениями и организовал ремонт на месте. Здесь собралась почти вся рота технического обеспечения. Командир роты капитан Цикулов хлопотал над размещением своего хозяйства, ремонтники начали «обживать» ближайшие здания, хотя над островерхими крышами домов, то и дело шелестя в воздухе, пролетали снаряды и мины. Иногда они рвались совсем рядом и разбрасывали осколки красной черепицы.

Борис Григорьевич Павлов с инженер-капитаном Гринбергом осматривали машину.

— Не опасно ли здесь? — спросил я.

— Никак нет. Снаряды крышей перехватываются, а от осколков Кочетков ковриком прикрыл, — шутливо ответил Павлов, показывая на старшего сержанта, который пытался сделать что-то вроде палатки из немецкого ковра.

Невысокий, очень подвижной, Кочетков резкими рывками головы откидывал русые кудри, выбивавшиеся из-под ушанки, и приговаривал в рифму: «Проживем, коль не помрем, и прикроемся ковром, а от этого ковра, фриц, не жди теперь добра. Наш Иван ужо сердит, значит, будешь крепко бит».

Улыбаясь, мы переглянулись с Павловым.

— Каковы потери под Толькемитом? — спросил я.

— Четыре танка и одна самоходка. Танки восстановим, а самоходку — в капитальный.

— Сколько же останется в строю?

— Не густо. Около десяти в бригаде.

В 32-й танковой бригаде положение еще сложнее. Атакуя Эльбинг с востока, она попала под прицельный огонь немецких самоходок и к тому же оказалась в сложных извилинах ирригационной системы. Часть машин [258] увязла в канавах, часть была повреждена артиллерийским обстрелом. Заместителю командира бригады инженер-майору Агееву пришлось собрать все тягачи и ремонтников РТО и вывести их прямо к боевым порядкам. Эвакуаторы подбирались на тягачах к застрявшим машинам и вытаскивали их из канав, а рядом, маневрируя, вели огневой бой танкисты. Когда захлебывалась очередная контратака и противник откатывался, командир взвода техник-лейтенант Еремченко вел ремонтников к только что подбитым машинам. Грудь Еремченко не зря украшали четыре ордена и две медали.

Несмотря на все усилия ремонтников, и в 10-м корпусе танковые бригады насчитывали в строю всего по 8–10 единиц. Только вчера на сравнительно небольшом пространстве 186-я и 178-я бригады, ведя тяжелые бои, оставили 15 поврежденных танков.

— Что же думаете делать с таким количеством? — спросил я Д. М. Козырева.

— Будем ремонтировать. Майор Абраменко уже вывел людей прямо в поле. Пока светло, пошли пешие с инструментальными ящиками, так как немцы все время держат танки под огнем, а вечером подтянутся ремонтные летучки.

И действительно, к утру следующего дня в строй вернулось 11 танков. Заместитель начальника ПТРБ капитан Нечаев рассказывал:

— Пока механики и ремонтники устраняли повреждения, в некоторых танках дежурили наводчик и заряжающий. Немцы ведь могли атаковать в любую минуту. А о минах и снарядах я уж не говорю. На них никто не обращал внимания. Некогда!..

Теперь можно было подвести и некоторые итоги. Пустильников готовил цифры, стараясь не упустить ни одной машины. Проверив еще и еще раз, он доложил:

— На маршрутах от Млавы до Найденбург — Остероде осталось с десяток танков, а от Остероде до боевых порядков наберется еще около тридцати. Кроме того, ожидают эвакуации пятнадцать тяжело застрявших машин, из них две самоходки остаются под огнем противника. Инженер-капитан Денисов не раз пытался подобраться к ним, но безуспешно.

За две последние недели боев войска нашей армии потеряли более 300 танков и самоходных установок. Но [259] зато получили из ремонта 284 машины. Всего с начала боевых действий, то есть с 14 января по 10 февраля 1945 года, было восстановлено и введено в строй 809 танков и самоходок. Это значительно больше того, что имела армия перед наступлением.

* * *

На небольшой хуторок, расположенный юго-западнее Тидманнсдорфа, опустилась безлунная ночь. С трудом ориентируясь в темноте, я шел к домику Вольского и вел сам с собой безмолвный разговор:

«Как вели себя танки? Совсем неплохо. За двадцать восемь дней беспрерывных боев механики редко глушили моторы. Некоторые работали по пятнадцати-двадцати часов в сутки. Не мудрено, что двигатели стали тянуть слабее и при повышенных нагрузках оставляли за кормой шлейфы сизоватого дыма. Правда, иные моторы были заменены во время ремонта, но и эти отработали уже все сроки. Потрепалась ходовая часть. Нужны тщательный осмотр и регулировки. О чем просить командующего? Буду настаивать на полном втором техническом обслуживании, иначе машины встанут. Другого выхода нет».

У Вольского собрались Синенко, Заев и начальник штаба Сидорович. Они только что ознакомились с директивой командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армия И. Д. Черняховского, которому нас теперь подчинили.

— Легок на помине, — откликнулся на мое приветствие Вольский. — Сейчас технический бог точно скажет, чем мы располагаем сегодня и что будем иметь завтра.

— Пока мы располагаем еще одной флягой морской воды плюс сто пятьдесят пять танков и самоходок в строю. А завтра...

— Что завтра? — встревожился Вольский.

— Завтра крайне необходимо поколдовать над всей материальной частью, иначе встанем.

— Так уж и встанем?

— Если и не встанем, то окончательно запорем машины.

— Что ж, Галкин, изволь, — после небольшой паузы сказал командарм. — Одиннадцатое и первая половина двенадцатого — твои. Организуй все, что надо. Два дня [260] все части оставим на месте, а тринадцатого они перейдут в район Тидманнсдорфа и Грос-Раутена. Четырнадцатого начнем доколачивать. Только не забудь подковать танки у Михайлова.

Василий Тимофеевич подошел к окну, прислушался и медленно, с горечью проговорил:

— Теплеет... С крыш начинает капать... Не везет нам, черт побери: второй раз выходим к морю, второй раз идем доколачивать и второй раз начинается распутица. А мне хотелось поспеть в Берлин.

— Сейчас распутица не так страшна, как под Мемелем. Здесь лучше почва и больше рокад, еще не испорченных гусеницами танков, — успокоил я.

— Чтобы поспеть к Берлину, нужно сейчас же просить танки у маршала Федоренко, — предложил генерал Синенко.

— Молчит наш шеф. Я уже закидывал удочку. Верно, вынашивает другие планы, — ответил Вольский и необычно грузно зашагал по комнате.

Состояние командарма все ухудшалось. В дни боев, когда обстановка требовала нечеловеческого напряжения всех сил, это не было заметно. А нынче он как-то сразу сдал. Заострились скулы. Под глазами полукругом легки отеки. На щеках ярко пылали пунцовые пятна.

Раньше, когда выпадала свободная минутка, Василий Тимофеевич делился своей радостью — письмами из дому. Глаза его загорались и теплели при упоминании о сыне, которому исполнился год.

— Растет Василий Васильевич, как после дождя, — с гордостью говорил он. — Велик будет!

Теперь поблекли знакомые всем нам искорки в глазах Василия Тимофеевича, пропали веселые, бодрые нотки в голосе, а походка стала вялой, старческой.

— Что творится с командармом? — спросил я Ожогина, зайдя в его комнату. — На нем лица нет. Давно ли наведывался врач?

— Врачи бывают каждый день, если он на месте. Только разве его поймаешь? Сегодня приходили и врач, и профессор, о чем-то долго советовались. Мне ничего не сказали, видно, дело плохо.

Здоровье Вольского очень беспокоило и Синенко, и Сидоровича. Максим Денисович посоветовался с медиками. В результате состоялся «тайный сговор»: как только [261] армия начнет «доколачивать» окруженную группировку противника, уговорить Вольского поехать в Москву на консультацию.

* * *

Меня уже ждали Ирклей и Пустильников. Рассказал им о беседе с командармом.

— За тридцать шесть часов многое можно сделать, — удовлетворенно заметил Пустильников.

— Замечательно! — весело сказал Ирклей.

— Вас, Михаил Федорович, прошу сейчас же поехать в корпус Сахно и помочь Козыреву с утра начать работы. В корпус Малахова пошлите кого-нибудь из офицеров. Белянчев справится. А где Овчаренко?

— Овчаренко выехал в бригаду Поколова. Подписан приказ о его назначении зампотехом.

Сам я рекомендовал Овчаренко заместителем командира бригады, тем не менее мне было жаль расставаться с таким офицером, да ничего не попишешь. Человек заслуженно пошел на выдвижение. И бригаду следовало подкрепить.

Пустильников, не дождавшись указания, куда ему ехать, спросил:

— А мне разрешите к Протасову? Кроме обслуживания там нужно наладить приварку шипов к гусеницам «Шерманов».

— Нет, Маер Израилевич. Разошлите офицеров. А сами оставайтесь здесь. Наших машин хватит еще на недельку, не больше. Садитесь-ка с Ивановым и подсчитайте, что нам нужно, чтобы за десять дней обновить все танки и САУ.

Ирклей и Пустильников уехали, когда начало рассветать.

Инженеры, техники, ремонтники снова пришли на помощь экипажам. Проверяли и регулировали механизмы, заменяли изношенные нормали, обновляли смазку... Точно в назначенный срок, к половине дня 12 февраля, вся материальная часть была в полном порядке.

Вечером я зашел к начальнику штаба со сводкой о состоянии техники.

— Вас-то мне и нужно, Федор Иванович, — сказал генерал Сидорович. — Регламент помните?

— Помню, Георгий Степанович. Время ужинать. [262]

— Верно. В обороне, как говорят солдаты, самое главное — харч. Но я не об этом. Сейчас даю команду Малахову — к утру сосредоточиться в районе Тидманнсдорфа, а Сахно — у Грос-Раутена. Машины подготовлены?

— Со всеми делами управились, и людям даже удалось немного отдохнуть.

— Отлично.

— А бригаду Михайлова не берете сюда? Кстати, мы у него за эти два дня «подковали» почти все машины. Теперь их можно хоть по льду пускать.

Командующий решил оставить Михайлова у Толькемита, чтобы противник не прорвался в Померанию вдоль берега. Правильное решение! Как только мы отсюда нажмем, гитлеровцы начнут метаться пуще прежнего и, конечно, попытаются ускользнуть по шоссе...

После ужина я направился к Вольскому. Когда позволяло время, Василий Тимофеевич обычно скрупулезно изучал каждую цифру в сведениях о состоянии боевой техники. На этот раз он как-то рассеянно просмотрел сводку и тут же вернул ее мне.

— У меня вопрос, Василий Тимофеевич.

— Выкладывай.

— Машины ходят на пределе. Из моторов выжато все. Рассыпаются уже и трансмиссии, и ходовая часть. В общем, нас хватит не больше чем на неделю...

— А через неделю сложим руки и полезем на печку?

— Нет. Но придется опять чинить. Новых танков ведь не дадут?

Вольский кивнул.

— Значит, доколотим и будем ремонтироваться?

— Действуй!

— А кто будет нас снабжать агрегатами? Из второго Белорусского фронта мы ушли, а в третий попали временно. Черта с два они нам дадут!

— Это, пожалуй, верно. Что же делать?

— Может быть, вам самому съездить в Москву и получить наряды на ближайший к фронту склад центрального подчинения? Кстати, и своего малыша повидаете...

При упоминании о сыне в глазах Вольского на секунду вспыхнул знакомый огонек. Вспыхнул и тут же погас. Генерал резко выпрямился и, глядя на меня в упор, медленно сказал: [263]

— Значит, я в роли снабженца в Москву за запчастями, а вы будете воевать? Спасибо, товарищ полковник!

Вольский быстро достал блокнот телеграмм:

— Вот. Садись и пиши заявку, — приказал он. — Позднее я позвоню в Москву. Если через два дня не получим нужного ответа, поедешь в столицу сам. Теперь и без тебя не пропадем.

Мой «маневр» не удался, а так хотелось, чтобы Вольский показался московским врачам.

«Никудышный дипломат. Ничего лучшего не мог придумать, как послать командарма за запчастями!» — невесело размышлял я, шагая к своему домику.

За три дня, пока войска армии фактически стояли на месте, ремонтники Бочагина, Гусева и Данелюка вместе с эвакуаторами восстановили еще 20 танков и САУ. 14 февраля я смог доложить начальнику штаба, что в строю — 175 машин.

— Хорошая цифра, Федор Иванович, с ней и начали наступать.

— Как, уже?

— Да, уже. Час назад во взаимодействии со стрелковыми корпусами Малахов ударил на Петтелькау, а Сахно — на Штефенске. Первые сообщения утешительные: танкисты после отдыха дерутся не плохо.

Сидорович попросил меня посидеть у телефонов, так как офицер оперативного отдела куда-то отлучился, а сам пошел к командарму.

Георгий Степанович выработал свой метод управления боем. Вокруг не толклись офицеры, не кричали охрипшими голосами телефонисты, не всегда даже можно было видеть адъютанта. Один или с офицером оперативного отдела начальник штаба обычно спокойно работал над картой. Карту вел сам и пометки делал с особой аккуратностью. Два полевых телефонных аппарата и трубка от радиостанции обеспечивали связь с войсками, а линия «ВЧ» связывала с высшим штабом. Генерал терпеливо выслушивал донесения из частей и соединений, спокойно отдавал необходимые указания и так же спокойно докладывал обстановку штабу фронта.

За все время боевых действий в Прибалтике и Восточной Пруссии я только раз видел, как чуть не сдали нервы у Сидоровича. Было это в предместье Млавы. Утомленный за ночь до предела, Георгий Степанович докладывал [264] утром по «ВЧ» обстановку начальнику штаба фронта генерал-полковнику Боголюбову. Боголюбов почему-то усомнился в правдивости доклада и незаслуженно оскорбил Сидоровича, обвинив его в недостаточном знании обстановки, и даже намекнул на... нетрезвое состояние. Как вспыхнул Георгий Степанович! Лицо его залила краска, в глазах — боль и гнев. Рука, в которой он держал телефонную трубку, посинела от напряжения. Казалось, еще секунда — и он взорвется: ответит на грубость дерзостью. Но этого не случилось. Глубоко вздохнув, он четко повторил доклад и положил на рычаг трубку. Затем, подумав минуту, снова поднял ее и соединился с командующим фронтом Маршалом Советского Союза Рокоссовским. Сидорович спокойно доложил маршалу о невыдержанности начальника штаба фронта, внимательно выслушал ответ и, явно удовлетворенный, вышел из комнаты...

Сейчас, сев за стол начальника штаба, где даже аккуратно разложенные цветные карандаши напоминали об организованности и порядке, я невольно вспомнил этот эпизод.

Через несколько минут зазуммерил полевой телефон.

— Товарищ третий, — раздалось в трубке, — докладывает сто третий.

В таблице позывных 103-м значился начштаба 29-го корпуса полковник Смирнов.

— Нет, Владимир Иванович, это не третий, а только Галкин.

— Рад слышать, Федор Иванович. Примите мое приветствие. Петтелькау взят. Бригада Станиславского зачищает, а Поколов уже пошел дальше.

— Подождите, Владимир Иванович, вооружусь штабным инструментом. — Красным карандашом я сделал пометки на карте. — Вот теперь порядок. Все?

— Все, Федор Иванович, желаю успеха.

— Как идут машины?

— Хорошо. Поколов без потерь. У Станиславского на подступах к Петтелькау осталась одна.

Вошел Сидорович, и я передал трубку. Он задал несколько вопросов, а затем приказал связистам вызвать к телефону полковника Омелюстого. Минуты через две Омелюстый доложил, что корпус ведет бой на подступах к Штефенске, но продвигается медленно из-за упорного сопротивления противника. [265]

Только к вечеру совместно со стрелковыми частями танкисты Сахно овладели Штефенске и двинулись дальше, стремясь выйти на берег реки Пасарге.

16 февраля войска армии вели тяжелые бои на рубеже Феллоу — Кнорвальд. Я уже собрался ехать к ремонтникам, когда меня вызвали к командующему.

— Звонил генерал Сосенков. Прижимает с агрегатами. Завтра же езжай в Москву и, если потребуется, побывай у Якова Николаевича Федоренко. Новых машин не дают, а эти действительно скоро встанут.

Той же ночью я собрался в Москву.

— Загляни, пожалуйста, на минутку к Татьяне, посмотри, как там мой Васюрка, — тихо, будто смущаясь, попросил Василий Тимофеевич.

* * *

Незаметно пролетели в дороге трое суток. За это время машина прошла более 2000 километров. Перед нами была Москва.

Товарищи из Главного управления ремонта танков быстро обеспечили меня нарядами на агрегаты и запасные части. Выполнил я и все личные поручения, обзвонил семьи боевых друзей, передал приветы, а накануне отъезда навестил семью Вольского. Меня радушно встретила его жена, инженер-майор Татьяна Анатольевна. Увидел я и чудесного малыша — годовалого бутуза Васюрку. Яркий румянец полыхал на пухлых щеках, завитки светло-русых волос спадали на большой, отцовский лоб. Малыш только что проснулся и протирал кулачком глаза. Потом, придерживаясь за перильца кроватки, поднялся [266] на ножки, протянул палец к рамке с фотографией отца и твердо выговорил: «Па-па!..»

На меня пахнуло мирным семейным уютом, и я с грустью подумал, что «папа», больной и переутомленный, так и не выбрался домой и к врачам.

— С Васюркой все хорошо, только простудился, покашливает, — пожаловалась Татьяна Анатольевна. — Вы об этом не говорите Василию Тимофеевичу, а то начнет беспокоиться.

— Обещаю — ни слова, — сказал я и подумал о том, что должен скрывать правду дважды: от жены — состояние мужа, от мужа и отца — состояние сына.

Татьяна Анатольевна с грустью говорила о том, что семейные обстоятельства вынудили ее «окопаться в тылу». И я понимал, что это ей не легко. Знакомы мы были давно. Она окончила нашу академию и на фронт прибыла в звании инженер-капитана. Когда после ранения в Крыму меня назначили в АБТУ Кавказского фронта, Пыжева была помощником по техчасти начальника фронтовой авторемонтной базы. Начальник этой базы капитан Сидоров рассказывал мне тогда:

— Ремонтники народ дошлый, сами знаете... Увидели женщину в защитной гимнастерке, со шпалой в петлице, с пучком светло-русых волос и решили: «Какой из нее помпотех!..» На следующий день предъявили ей для контроля отремонтированный мотоцикл «харлей» без коляски. Тяжелющий, крепкому мужчине с ним, проклятым, впору справиться. Ну, собралась вокруг вся ремонтная бригада — поглядеть, как офицер в юбке станет принимать машину. Некоторые иронически ухмылялись: вот потеха будет!.. А она, как ни в чем ни бывало, внимательно осмотрела мотоцикл, уверенно завела двигатель, по-мужски вскочила в седло и понеслась по узкой тропинке вдоль железной дороги. Минут двадцать гоняла мотоцикл на виду у изумленной бригады. Потом остановилась, ловко подхватила тяжелую машину под седло, поставила на подставку. Подозвала бригадира и стала показывать недоделки. Тот лишь краснел и потел... На другой день подсунули ей грузовой «газик» и тоже получили урок.

— А как теперь? — спросил я.

— Теперь дело другое. Уважают и даже побаиваются... [267]

Татьяна Анатольевна оказала базе неоценимую услугу. Осенью 1942 года, во время отступления наших войск к Черноморскому побережью, она сумела вывести хозяйство базы через все железнодорожные пробки и разрушенные станции. Эта женщина обладала поистине неиссякаемой энергией.

...За время моего короткого отсутствия войска нашей армии вышли на реку Пасарге и форсировали ее, после чего захватили города Грунтенберг, Антикен и подошли к Мартенсдорфу. 25 февраля в районе юго-восточнее Толькемита заняли оборону с задачей: не допустить прорыва немцев у побережья и помешать им выйти на запад через косу Фрише-Нерунг.

Разыскав свое хозяйство, я прежде всего попросил Ирклея подробно рассказать обо всем.

— Немцы дрались очень упорно. Атаки и контратаки — одна за другой. Малахов и Сахно еле сдерживали напор. Реку Пасарге форсировали с боем.

— Какие бригады переправлялись?

— Тридцать вторая танковая Колесникова и пятьдесят третья мотострелковая. У танкистов большая беда: погиб полковник Колесников и ранен комбриг двадцать пятой Станиславский.

Несколько секунд мы оба молчали.

— Война, — со вздохом сказал Ирклей и перевел разговор на другую тему. — Танки уже не ходят, а ползают. Полтора месяца, как говорится, не вылезали из упряжки. В строю — около ста тридцати единиц. Большую часть надо срочно ремонтировать...

28 февраля поступила директива: наша армия, без 10-го танкового корпуса, опять передавалась в распоряжение командующего 2-м Белорусским фронтом. Это означало, что снова предстоит 125-километровый марш. А машины изношены до предела. Казалось, только чудо может сохранить их. И это чудо свершилось. Армия выполнила приказ и в назначенные сроки сосредоточилась в районе Мариенвердер. Правда, 32-я бригада не сразу вышла из боя. Она появилась в расположении корпуса только 3 марта, имея на ходу лишь 5 машин. Оставалась временно в подчинении командующего 48-й армии и мехбригада Михайлова. Теперь наша армия имела в своем составе 76 танков и САУ. Все они требовали или среднего или капитального ремонта. [268]

Блестяще закончилась еще одна битва, проведенная 5-й гвардейской танковой армией. Наступила новая пауза. Сначала непривычная тишина действовала угнетающе. Временами казалось, что жизнь в частях замерла: не слышно пушечных выстрелов и автоматных перестуков, не видно сполохов пожарищ. Только зияющие проемы обгоревших развалин напоминали о том, что здесь недавно прошла война.

В эти дни войска 2-го Белорусского фронта продолжали успешное наступление на север и северо-запад и 4 марта овладели городом Кеслин — важным узлом коммуникаций и мощным опорным пунктом обороны противника на путях из Данцига в Штеттин. После взятия Кеслина советские войска в третий раз вышли на побережье Балтийского моря. Этим самым они отрезали (с суши) Восточную Померанию от Западной и все немецкие группировки от территории остальной Германии. Теперь и войска 2-го Белорусского начали уничтожать прижатых к морю фашистов.

Не отдыхала и наша армия. Жизнь била ключом.

Д. И. Заев метался из части в часть: проводил показные занятия, инструктивные совещания, разборы минувших боев. По решению Военного совета усиленная боевая подготовка рядовых, сержантов, офицеров шла во всей 5-й гвардейской танковой армии. Генералы Синенко и Сидорович обобщали материалы прошедшей операции, составляли разработки для штабных учений и тренировок. Член Военного совета Гришин с начальником политотдела Костылевым готовили встречу с кавалерами ордена Славы и празднование второй годовщины нашей армии.

— Ну, а вам, инженерам, ремонтникам и эвакуаторам, задача известна, — сказал мне Василий Тимофеевич Вольский. — За две недели обновить всю оставшуюся технику и сделать ее вполне боеспособной. Вместе со строевыми смотрами проведем после пятнадцатого марта и смотр материальной части.

Да, мы хорошо знали свою боевую задачу и старались не потерять ни минуты, ни часа. Вечером 6 марта Пустильников уже докладывал план развертывания ремонтных работ.

— У Бочагина шестнадцать укрупненных бригад. Бригадиры те же, что работали в Польше, под Брянском. [269]

Несколько бригад под руководством майора Майорова остались в прежнем районе, чтобы закончить ремонт и помочь сорок седьмой мехбригаде. Остальные завтра же приступают к делу здесь.

— Инженер-майор Гусев тоже создал шесть укрупненных бригад. Часть машин двадцать девятый корпус отремонтирует силами своей базы.

С Пустильниковым мы обо всем договорились и начали было прощаться. Но в это время подъехал подполковник Бочагин. Его лицо освещала довольная улыбка, сам он выглядел подчеркнуто парадным.

— Подождите, Маер Израилевич. У Бочагина определенно хорошие вести, — остановил я Пустильникова. — Не иначе как он уже все закончил в районе Толькемита.

— Никак нет. У меня новость поважнее... — Бочагин вытянулся и официально отрапортовал: — Товарищ гвардии инженер-полковник! Вверенный мне восемьдесят третий армейский ремонтно-восстановительный батальон награжден орденом Красной Звезды. Сообщение только что поступило в штаб тыла.

— От души поздравляю вас и ваших людей. А от того, что новость дошла до вас через штаб тыла, она не стала хуже. Такое событие нужно торжественно отметить. И мы сделаем это, только позднее, после окончания ремонта. А сейчас советую вам и вашему замполиту объехать все бригады и поздравить людей. Тех, кто остался при управлении батальона, соберет и поздравит Пустильников. И тут же, товарищи, за дело. Помните, в нашем распоряжении две недели...

В Пустильникова я верил. Очень серьезный инженер и организатор, не бросающий слов на ветер, он привык к вдумчивому, осмысленному труду на станкостроительном заводе и эти ценные качества принес в армию. Его предложения всегда отличались конкретностью и обоснованностью.

Когда я назвал двухнедельный срок окончания ремонта, Пустильников заметил:

— При такой рассредоточенности за две недели не справимся. — Потом подумал и добавил: — А к двадцать пятому марта сделаем все.

Я не стал «давить» на него, так как знал, что и без этого он приложит все силы и, если сумеет, сделает раньше, чем обещал. Только предупредил, чтобы танки, [270] оставшиеся в подразделениях, не разбирали одновременно: важно сохранить минимум боеготовности.

Пустильников и Бочагин уехали. На следующий день инженеры и техники натянули на себя хрустящие костюмы ТОЗ и присоединились к ремонтным бригадам. Снова, как в декабре под Браньском, мастера меняли двигатели, перебирали коробки передач, снимали башни. Только теперь, к счастью, руки не прилипали к металлу: мартовское солнце хотя и не баловало теплом, но разводить костры и подогревать инструмент не было нужды.

Люди работали молча, напряженно: чувствовали и понимали, что день окончательной победы близится. Ведь о нем, об этом дне, всю войну думал с радостью и надеждой каждый фронтовик. И сейчас тяжелый боевой путь, оставшийся позади, не казался уже таким трудным. Впереди — Берлин!..

В одной из ремонтных бригад я встретил в те дни технолога 83-го батальона инженер-капитана Н. И. Сатарова. Со штангенциркулем в руке он разбирал кучу траков, измерял проушины.

— Не зря копаемся, товарищ полковник, — пояснил Сатаров. — Из четырех гусениц набираем годных траков на одну. Заменим только пальцы, и будет ходить сотни километров.

— Чем вы объясняете, что проушины износились неодинаково?

— Это естественно. Во время боев некогда было заниматься выбраковкой; подбитые звенья заменяли новыми — и снова в строй. Ну а сейчас если выбраковывать с толком, расстановкой, технически грамотно, как положено, тогда процентов двадцать пять траков сумеем к [271] делу приспособить. Ведь это — тонны металла, да еще какого! — воскликнул Сатаров.

— Это верно... А зачем того молодца догола раздели? — показал я на танк, стоявший на стульчаках без ходовой части и агрегатов.

— Приходится менять все, — ответил Сатаров. — Да ничего! Завтра мы из него «человека» сделаем. Пусть повоюет, а силенок до Берлина хватит.

Первые два дня ремонтники создавали задел, а затем стали выпускать по 5–6 машин в сутки. «Пустильников не ошибся, — думал я и прикидывал: — К двадцать пятому или двадцать шестому все работы закончим...»

12 марта состоялась встреча Военного совета армии с кавалерами ордена Славы. Командующий и член Военного совета тепло поздравили их и призвали впредь так же смело и решительно бить врага. А 14-го в большом городском клубе собрались офицеры управлений, соединений и частей, чтобы отметить вторую годовщину славного боевого пути армии. Генерал Гришин в своем докладе подвел итоги этого пути. За два года боев наша гвардейская армия прошла 7400 километров — от советского села Прохоровки до немецкого города Мариенвердера; освободила тысячи населенных пунктов, десятки тысяч узников лагерей смерти; воспитала и вырастила тысячи храбрых, опытных, самоотверженных воинов. Многие из них были удостоены высшей правительственной награды — звания Героя Советского Союза.

* * *

Здоровье командарма ухудшалось с каждым днем. Смертельный недуг сломил этого могучего человека. Мы видели, что Василий Тимофеевич с трудом держится на ногах. Однако он не допускал и мысли о том, чтобы покинуть свой пост. Уговоры не помогали. Его упорство нам было понятно. Провоевал три с половиной года. Пережил и горечь поражений, и радость побед. Только что закончил две крупные операции... И вдруг, когда готовится последний удар по врагу, оказаться вне строя. Да и как расстаться с дружным боевым коллективом?..

— Хорошо. Поеду, — наконец услышали мы решение Вольского. — Только на несколько дней. Пока приводят в порядок материальную часть. А там... [272]

Теперь Василий Тимофеевич приглашал к себе то одного, то другого из своих заместителей и помощников. Закончив служебные дела, душевно беседовал с людьми о том, что было близко и дорого его сердцу. Но чем бы ни начинался разговор, он всегда заканчивался одним и тем же: как лучше укомплектовать армию и принять участие в штурме Берлина.

Вечером 18 марта мне позвонил заместитель командующего БТ и MB фронта инженер-полковник Газенко:

— Как с ремонтом? Можем ли сделать переход?

Я понял, что не сегодня-завтра армия снова двинется в бой и надо сделать все, чтобы Вольский уехал до этого момента. Утром 19 марта в закрытой легковой машине в сопровождении вездехода Василий Тимофеевич выехал в Москву. На прощание он с затаенной надеждой сказал генералу Синенко, исполняющему обязанности командующего:

— Надеюсь, Максим Денисович, что мы еще поспеем подготовиться... [273]

Он искренне верил, что вернется через несколько дней. Никто из провожавших тоже не думал, что мы навсегда расстаемся с боевым другом и начальником, с которым провели тяжелые годы войны, с человеком большой души, преданным коммунистом, требовательным командармом.

20 марта армия получила приказ переправиться через Вислу и к исходу 23-го сосредоточиться в районе Прейс-Старогард (60 километров южнее Данцига).

К этому времени ремонтники не успели восстановить все машины, однако корпус Малахова уже имел 24 боеспособные единицы, кроме того, семь танков, хотя и не были полностью закончены, могли выйти на марш. В армейских частях вошли в строй 19 танков и САУ. Таким образом, в новый район армия выступила с 50 машинами.

Весенний паводок на Висле в полном разгаре. Темно-бурые воды, быстро мчавшиеся на север, затопили низкий левый берег и разлились на километр в ширину. Красавец мост с ажурными железными конструкциями уже не соединял берега реки: гитлеровцы, отходя, не пожалели взрывчатки, и стальные арки бессильно свесились в бурлящую стремнину.

Колесный транспорт сразу начал переправу по понтонному мосту. Для переправы танков этот мост был непригоден, поэтому пришлось сооружать паромы и причалы на обоих берегах.

Танки начали переправляться рано утром 23 марта. Подъехав к причалу, я обратил внимание на катерок, шнырявший неподалеку. На носу катерка стоял солдат с канатом в руке. Один конец каната уходил в воду.

— Что это он, сомов ловит на жареную курицу? — спросил я саперов, покуривавших в сторонке.

— Сом-то большой, товарищ полковник, — объяснил один из солдат. — «Тридцатьчетверка» нырнула с парома. С полчаса бьется парень, не может нащупать ее железной кошкой, чтобы буйком место отметить. То ли отнесло этакую махину, то ли ниже по берегу скатилась.

— А как с экипажем?

— В танке был один механик-водитель. Загнал машину на паром и вышел. А она покатилась — и поминай как звали. Только вода на том месте закрутилась огромной воронкой. [274]

«И здесь мы недоглядели, — с досадой подумал я. 4 — В помощь коменданту переправы, саперу, обязательно нужно давать танкиста, чтобы проверял правильность установки машин. Не поставил машину на тормоза — она и покатилась».

На другой день к переправе подошел наш эвакоотряд. Инженер-капитан Денисов тоже пытался нащупать затонувшую машину, но зря потерял время. К тому же восьмиметровая глубина все равно не позволила бы накинуть буксирные тросы. В эвакоротах, к сожалению, не было солдат, обученных водолазному делу. Мы подготовили только такелажников.

5-я гвардейская танковая армия сосредоточилась в новом районе со штабом в Любихово. Не было только 47-й мехбригады, которая еще оставалась в распоряжении командующего 48-й армией. Задержались и ремонтные бригады. Полковник Михайлов привел свои части только 27 марта. Теперь мы располагали 76 боеспособными танками и САУ.

В течение марта ремонтники восстановили 68 танков и самоходок. Второй раз в ходе одной операции армия обновила свою технику силами замечательных коллективов 83-го армейского ремонтно-восстановительного батальона и 169-й подвижной танкоремонтной базы 29-го корпуса. Только благодаря этому после двух с половиной месяцев постоянных маршей и боев мы сохранили боеспособность.

Теперь перед управлением бронетанкового снабжения и ремонта встала не менее важная задача — сдать фронту все, что осталось на маршрутах от Млавы до Толькемита и подлежало отправке в капитальный ремонт на заводы или в ремонтные части фронта. В этой сложной и трудной работе большую помощь оказал нам инженер-полковник Ю. А. Газенко. Он выделил энергичного офицера — инженер-майора Иолко. Тот меньше всего занимался мелкими формальностями, зато быстро «продвигал» приемку всей материальной части.

Я упоминаю об этом не случайно. Сдать на фронтовой СПАМ танк или самоходку было порой труднее, чем капитально восстановить своими силами. В центральных управлениях БТ и MB иногда рождались директивы, ставившие войска в затруднительное положение. Родилась, например, инструкция о правилах приемки боевых [275] машин на СПАМы и ремонтные заводы. Один из ее пунктов предписывал принимать машины, только полностью укомплектованные агрегатами, деталями, приборами и ЗИП (запасной инструмент и принадлежности). Смысл пункта был, конечно, правильный: прекратить «раскулачивание» подбитых танков и самоходок. А фактически это требование стало серьезным препятствием, задерживавшим сдачу машин.

Дело в том, что танковые заводы, проявляя заботу о фронтовиках, вкладывали в ЗИП новой машины даже складной нож и фитильную зажигалку из обычной винтовочной гильзы, прозванную бойцами «танковой катюшей». Это дешевое, остроумное приспособление позволяло добывать огонь в любую погоду и без заправки горючим. А складной нож — кому он не нужен в походе!.. Естественно, что и зажигалку, и нож, и танковые часы танкисты носили при себе.

Война не щадила экипажи. И подбитый танк зачастую оставался без часов, ножа и зажигалки, а следовательно, не подходил под категорию машин, подлежащих приемке на СПАМ, как «разукомплектованный». Бывало, что люди неделями упрашивали принять «тридцатьчетверку» или самоходку.

Приезжаю как-то на фронтовой СПАМ северо-восточнее Млавы. В сторонке вижу группу танков с белой стрелой на башнях. Наши! Вокруг греются на мартовском солнце несколько человек.

— Давно загораете?

— Пятый день, товарищ полковник, — виновато ответил один из сержантов.

— В чем задержка?

— Не было четырех роликов ведущего колеса, их сбило на мине, да запропастились часы и зажигалка.

— И что же дальше?

— Ролики поставили, выписали новые, а часов и зажигалки не было уже и тогда, когда командир принимал машину...

— Кто из офицеров с вами?

— Сам капитан Власенко. Он у начальства.

Иду к начальнику фронтового СПАМа. Через приоткрытую дверь летучки слышу возбужденный голос Власенко:

— Будь человеком! Нельзя из-за копеечных зажигалок целую неделю держать здесь пять человек. Война еще [276] не кончилась! Где они возьмут зажигалки, когда экипажи сменялись в бою по два-три раза?

— А я при чем, — раздраженно отвечает невидимый собеседник. — Инструкцию знаешь? И ножи, и зажигалки с меня потребуют при сдаче машин ремонтным заводам...

Пришлось вмешаться в этот бесплодный спор. Договорились выдать инспекторские свидетельства на ножи и зажигалки как на боевые потери, и начальник СПАМа неохотно, но все же принял танки.

Инженер-майор Иолко и инженер-полковник Газенко поступали иначе. Они отлично понимали то, что не хотели понимать иные исполнители нереальных инструкций. Рискуя навлечь на себя немилость вышестоящего начальства, эти офицеры перешагивали через формальности, мешавшие добиваться главного — быстрее восстанавливать боевую технику.

Вот почему мы были благодарны инженер-майору Иолко и его начальнику инженер-полковнику Газенко за то, что они не придирались к мелочам.

* * *

Снова Балтийское море. Сегодня оно зеркально гладкое, нет даже мелкой ряби. В утренней дымке исчез горизонт, поэтому голубоватый свод неба кажется продолжением морской дали.

На северо-западе, глубоко вдаваясь в Данцигскую бухту, узкой черной полоской виднеется коса Хель с портом того же названия. Там еще противник. К косе, где расположен порт, то и дело подходят суда и суденышки. Из порта Данциг мы наблюдаем за ними в бинокли. Немецкие пожарные катера пытаются спасти подбитый нашими бомбардировщиками большой морской пароход.

С командующим и начальником штаба мы долго рассматриваем берега Данцигской бухты. Утром 3 марта сюда, совершив пятидесятикилометровый марш, пришла наша 5-я гвардейская танковая армия, без корпуса Сахно. Командующий 2-м Белорусским фронтом приказал принять побережье Данцигской бухты от Нейфарвассека до Колибкена у 70-й армии и от Колибкена до Гдыни — у 19-й армии. Смена частей была произведена в ночь на 5 апреля 1945 года. Танки вышли на заранее подготовленные позиции и заняли оборону. [277]

Общая протяженность участков побережья, принятых армией, достигала 20 километров. Штаб армии разместился в пригороде Данцига — Оливе, а войска сосредоточились в районах Данцига, Цопота, Гдыни.

Предстояло прочно оборонять побережье и не допустить высадки вражеского десанта, так как гитлеровцы удерживали пока три плацдарма. Первый, самый обширный, включал в себя косу Фрише-Нерунг до порта Пиллау и болотистый участок, прилегающий к руслу Вислы, с многочисленными рукавами реки, каналами и мелиоративными сооружениями. Этот плацдарм растянулся на 60 километров. В первой линии обороны здесь находилось около 1000 гитлеровских пехотинцев и до батальона танков. Второй плацдарм противника примыкал непосредственно к порту Гдыня. Фронт его, общей протяженностью до 20 километров, проходил по линии Окехефт — Добки — Рева. И наконец, третий плацдарм, самый малый, находился на косе Хель от Гейнова до порта Хель.

Противник, загнанный в эти мышеловки, старался спасти живую силу и военное имущество. Эвакуация шла через порт Хель, устье Вислы и по косе Фрише-Нерунг.

Через два дня в оперативное подчинение нашей армии вошла 1-я Польская танковая бригада, однако у нее насчитывалось всего... девять боевых машин. А еще двумя днями позднее нам придали 98-й стрелковый корпус и 161-й укрепрайон. В состав 98-го корпуса, в свою очередь, входил отряд Днепровской флотилии из шести бронекатеров. Позже прибыл дивизион торпедных катеров для активных операций против кораблей противника, эвакуировавших войска с плацдармов.

Таким образом, наша армия теперь имела танковые, механизированные, мотострелковые и стрелковые соединения, укрепленный район, подразделения военно-морского флота.

— Добавить бы еще авиационный корпус — и готов самостоятельный фронт, — шутил начальник оперативного отдела штаба полковник Кирзнер.

Нам поручили не только оборонять побережье Данцигской бухты, но и ликвидировать остатки войск противника в устье Вислы. Ликвидация началась с утра 9 апреля. Фашисты пытались прорываться мелкими [278] группами. Бои шли на суше и на море. Через несколько дней дивизиону торпедных катеров удалось потопить два корабля. Силы фашистов таяли, сопротивление ослабевало.

В середине апреля командующий фронтом Рокоссовский приказал передать 65-й армии автоколонну в 500 грузовых автомобилей.

— Значит, не думают доукомплектовывать, — угрюмо проговорил Максим Денисович, читая директиву.

Договориться о передаче автомашин к нам приехал сам командарм 65 генерал-полковник П. И. Батов. Я помнил Павла Ивановича еще по совместной службе в Закавказье. Он остался таким же подвижным и энергичным. Батов поделился некоторыми сведениями о дальнейшем ходе операции и высказал предположения, что в скором времени возможен решительный удар по Берлину. Было ясно, что дни гитлеровской Германии сочтены. Дойти до Берлина! Об этом в долгие и тяжкие дни и месяцы войны мечтали все: от рядовых до маршалов. Огорчало лишь то, что окончательно рухнули наши надежды на получение новой техники.

Тем не менее Военный совет армии рассчитывал не остаться в стороне. Командарм Синенко как-то спросил:

— Есть ли у нас какая-нибудь возможность пополнить корпус Малахова за счет внутренних ресурсов?

— Машин тридцать пять — сорок наберем на передаваемых фронту СПАМах, — ответил я. — Агрегаты еще остались после ремонта в районах Мариенвердера и Любихова.

— Это мысль! Давай, Федор Иванович, выжимай сколько сможешь. Если подукомплектуем Малахова, то нам могут придать второй корпус и мы, глядишь, сумеем принять участие в заключительной операции. Пусть еще раз ваши техники и ремонтники засучат рукава и, как это бывало не раз, сами сделают все возможное и невозможное, — закончил Синенко.

И снова мастера выехали на сборные пункты аварийных машин, чтобы с удвоенной, утроенной энергией восстанавливать танки и самоходки, которые раньше думали сдать фронту. Не забыли мы и «бесхозные» машины, ожидавшие своей очереди на различных маршрутах.

«На Берлин!..» Этот призыв жил в сердце каждого фронтовика, поэтому никого не надо было торопить. [279]

Объезжая район, где трудились ремонтники корпуса Малахова, я увидел старшего техник-лейтенанта Федина: с бригадой Масленникова он ремонтировал «тридцатьчетверку». На башне машины не было белой стрелы — знака нашей армии.

— Это что же, товарищ Федин, приблудная?

— Благоприобретенная, — весело сверкнув глазами, ответил Федин. — Восстановим и пустим на Берлин. И стрелу нарисуем.

— А где возьмете экипаж?

— Не будет экипажа — сами в бой поведем, — вмешался слесарь Горнаков, — шлем есть, голова есть, руки тоже дело знают! — Он довольно похлопал себя по танковому шлему, из-под которого улыбалось перемазанное маслом курносое лицо.

Бригадир старший сержант Масленников, боясь, чтобы я не изменил его планы, доложил:

— Не беспокойтесь, товарищ полковник. Эта машина списана. А мы на ней еще повоюем. На корме отметка есть, знаки трофейщиков мне известны.

— Что ж, заканчивайте, в хозяйстве все пригодится.

— Еще как! — снова подал реплику Горнаков. — Хотел бы я на ней до самого рейхстага добраться и поговорить с Гитлером по-русски.

К 25 апреля ремонтники вернули в строй еще 45 танков и самоходок, а к концу месяца мы насчитывали в строю 102 вполне боеспособные машины. В тот же день у меня произошел любопытный разговор с Синенко. Когда я вошел, Синенко задумчиво чертил что-то на бумаге, а Сидорович набрасывал на полях газеты цифру за цифрой.

— Хорошо бы набрать еще сотню, но на худой конец можно и с полусотней помириться, — услышал я его слова. [280]

Увидев меня, Сидорович спросил:

— Сколько в строю?

— Сто две единицы.

Синенко удивленно вскинул брови:

— Сто две? А сколько прибавится завтра?

— Прибавка маловероятна. Подобрали все, что можно. И запас агрегатов иссяк.

— И это хорошо, Максим Денисович, — заметил Сидорович. — С таким количеством, как говаривал Вольский, можно воевать. А если бы получить еще с полсотни...

Синенко быстро подсчитал что-то, потом повернулся ко мне и распорядился:

— Ладь-ка, Федор Иванович, свой «виллис» и газуй в Москву к поклоном к маршалу Федоренко. Проси танки. Сколько даст, столько и бери. С пустыми руками не возвращайся. Предварительно навести Василия Тимофеевича, может быть, он позвонит маршалу.

28 апреля я уже был в Москве. Сразу поехал в санаторий «Архангельское», где лечился генерал-полковник Вольский. Василий Тимофеевич забросал меня десятками вопросов, и я подробно рассказал ему обо всем, не забыв упомянуть, что ремонтники в третий раз восстановили боеспособность корпуса Малахова.

— Значит, Максим теперь командует сухопутными и военно-морскими силами, — довольно сощурился Вольский и тут же добавил: — Пойдем звонить маршалу.

Через час я докладывал Якову Николаевичу Федоренко о состоянии армии и о наших минимальных потребностях, все время напоминая, что для участия в боях за Берлин у нас маловато танков. В этот раз маршал слушал меня почему-то рассеянно. Затем неожиданно спросил:

— Давно с семьей не виделся? [281]

— Четырнадцать месяцев... с февраля сорок четвертого.

— Слетай к своим на праздник Первомая. Четвертого или пятого вернешься. Тогда обо всем и договоримся.

— А как же насчет техники?.. Бои за Берлин...

— Будь здоров, Галкин...

5 мая вечером я вернулся из Тбилиси в Москву. К маршалу на прием попал только утром восьмого. Федоренко, конечно, уже знал, что наша армия не будет участвовать в заключительной битве за Берлин. Он шутками отвечал на мои докучливые просьбы. Потом встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен, и просто, по-товарищески сказал:

— Сегодня звонил Вольский. Обязательно навести его. И не беспокойся. Когда нужно будет, дадим вам целые танковые корпуса...

Мне ничего не оставалось, как поспешить в Архангельское. Василий Тимофеевич был оживлен, и в его глазах снова, как когда-то, вспыхивали молодые огоньки. С таинственным видом он сообщил мне:

— Танков нам не дадут... Понимаешь, миновала необходимость... Не сегодня-завтра все будет кончено!.. Да, да, это уже ясно... Теперь слушай меня. Узнай, где сейчас находится маршал Василевский, передашь ему письмо. Может быть, он еще дома, а может, уехал в Кенигсберг.

Тут же из санатория я позвонил на квартиру Василевского. Жена маршала ответила, что он на два-три дня вылетел в Кенигсберг, затем отправится на Восток. Значит, надо спешить.

Об этом разговоре я сообщил Вольскому. Василий Тимофеевич протянул мне пакет.

— Вот... Вручишь Василевскому. Только не гони как сумасшедший.

— Так ведь надо поспеть...

— Галкин, лихачествовать запрещаю! — приказал с напускной строгостью Вольский. — Ну, давай двигай, да будь цел!

Мы договорились, что я выеду завтра на рассвете, 9 мая, а сегодня еще «зачищу» кое-какие дела в управлениях БТ и MB.

К подъезду второго дома Наркомата Обороны я пробивался через густую толпу москвичей, запрудивших [282] Красную площадь. Репродукторы молчали, но люди стояли возле них, подняв головы, и терпеливо ждали. В управлении тоже никто не работал. Офицеры и сотрудницы заполнили широкий коридор и напряженно прислушивались, не заговорит ли радио. Я громко поздоровался с товарищами, но на меня дружно зашикали и показали на черную тарелку репродуктора. Он безмолвно висел на стене.

— В пятнадцать тридцать должны быть особо важные сообщения, — полушепотом сказал мне кто-то из офицеров.

Большие часы в коридоре гулко пробили один раз.

В репродукторе раздался резкий щелчок, за ним — приглушенный шум... и все смолкло. Присутствующие замерли в ожидании: вот-вот раздастся знакомый всему миру голос Левитана... Но из репродуктора полились звуки легкой музыки. Не скрывая недоумения и разочарования, сотрудники разбрелись по комнатам.

В гостиницу я вернулся во втором часу ночи. В вестибюле было полно людей. Затаив дыхание, они слушали сообщение о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Сердце замерло, в горле пересохло. Вот она, наша победа, завоеванная в боях и труде!.. Ради этих неповторимых мгновений стоило пройти все испытания...

В шесть утра 9 мая ефрейтор Лушников повел «виллис» через площадь Коммуны. Неожиданно он резко затормозил и остановился. К нам приближался постовой милиционер с полосатой палочкой в поднятой руке. Неужели нарушили правила? Нет, совсем не то... Приложив руку к фуражке, постовой торжественно произнес:

— С победой, товарищ полковник!..

— Спасибо, дорогой, и вас тоже... С победой!..

Мы обменялись рукопожатием, но больше не произнесли ни слова. От волнения у меня свело челюсти. Милиционер, уже немолодой, но еще крепкий человек, тоже, видимо, еле сдерживал слезы. Он отсалютовал нам своей полосатой палочкой, и Лушников, притихший и растроганный, повел машину. Мягко шурша по влажному от ночной прохлады асфальту, она легко побежала к Садовому кольцу.

В приподнятом настроении возвращались мы в свою пятую. И хотя мимо мелькали те же развалины, те же [283] зияющие воронки и пепелища, теперь, глядя на них, ни я, ни шофер уже не вздыхали. Мы верили, что родная земля скоро опять станет прекрасной, а руки патриотов сделают ее еще нарядней и краше...

Я выполнил поручение Василия Тимофеевича Вольского и передал его пакет в штаб-квартиру маршала Василевского в одном из предместий Кенигсберга.

Утром 11 мая мы выскочили на магистраль Кенигсберг — Данциг. Навстречу стали попадаться колонны безоружных немецких солдат. Одни шли на запад, другие — на восток; одних вели их офицеры, другие брели вразброд. Когда первая группа человек в пятьдесят нежданно-негаданно выросла из туманной дымки, Лушников невольно притормозил, а я потянулся к пистолету. Но солдаты, сутулясь, понуро прошли мимо, а немецкий офицер даже вытянулся и взял под козырек.

— Вот так-то оно лучше, — философически заметил неразговорчивый Лушников. — Полный порядок в танковых войсках!..

На следующий день мы были уже «дома», среди боевых друзей. Все они выглядели счастливыми и помолодевшими.

Пришла пора дать передышку ремонтникам и эвакуаторам. Инженер-майор Пустильников напомнил наше обещание отпраздновать награждение орденом Красной Звезды 83-го армейского ремонтно-восстановительного батальона. И мы отметили этот праздник. «Под занавес», кажется, не принято приводить цифры, но я не могу удержаться. Напомню, что люди этого батальона вместе со всеми танкистами 5-й гвардейской танковой армии прошли около 8000 километров и в период боев вернули жизнь большому количеству танков и самоходно-артиллерийских установок. 1575!.. Вот цифра, подводящая итог боевым делам и трудам ремонтников 83-го батальона.

Не могу умолчать и о другом славном коллективе — о тружениках 169-й подвижной танкоремонтной базы. У них цифра поскромнее — 810 танков и самоходок, возвращенных в строй. Но это же танковая армия! За период войны здесь выросло много замечательных мастеров своего дела. Среди них хочется еще раз назвать старшину сверхсрочной службы Петра Сергеевича Мужикова. [284] Этот спокойный кряжистый волгарь одним из первых пришел на базу в 1942 году. И по сей день он успешно передает свой богатый опыт молодым воинам Советской Армии. Более двадцати лет трудится и шофер-слесарь ремлетучки Сомов. Не один десяток высококвалифицированных специалистов подготовил он и после войны.

За героический труд на фронте сотни ремонтников, инженеров и техников были отмечены правительственными наградами. В их числе — вторично — и инженер-подполковник Иванов. Мне особенно приятно сообщить об этом.

* * *

Василий Тимофеевич Вольский так и не вернулся на свой боевой пост. В декабре я навестил его в Кремлевской больнице и услыхал полные надежды слова:

— Мы еще поработаем вместе...

Но медицина оказалась бессильной. Наш славный командарм похоронен в Москве...

...Керченский полуостров в Крыму... Леса и болота Белоруссии... Промозглые туманы Прибалтики... Беспокойное, бурлящее море... Многострадальные поля Польши... Содрогающаяся под гусеницами советских танков чужая земля — земля Восточной Пруссии... Фронтовые дороги, обильно политые кровью и потом...

Дописывая последние строки, я будто снова прохожу шаг за шагом весь этот длинный и трудный путь. И думаю только об одном — пусть никогда эти дороги не станут снова фронтовыми. И пусть родные моему сердцу воины-ремонтники занимаются своим мирным трудом.

Пусть будет только так!..