Балтийский берег

М обновкой вас, товарищ полковник, — поздравил меня шофер ефрейтор Лушников, усаживаясь за руль новенького «виллиса».

— И тебя также, — ответил я. — Води до победы. Поехали?

— Поехали!..

— В календарь заглянул?

— Так точно. Семнадцатое сентября сорок четвертого года.

Машина, словно дрожа от нетерпения, помчалась по улицам столицы и вскоре «легла на курс» Москва — Минск.

Было раннее тихое утро. Пряный запах увядающей зелени щекотал ноздри и горло. Придорожные леса и кустарник встретили нас желтыми, коричневыми, пурпурными красками. Белесые пряди паутины медленно опускались на порыжевшую стерню.

Ефрейтор Лушников — человек неразговорчивый, но тут и он нарушил молчание.

— Э-эх, бабье лето!.. Раньше в эту пору в деревнях парни засылали сватов, готовились к свадьбам. А ныне вон где женихи полегли, — кивнул он на поле, раскинувшееся вдоль шоссе.

Прелесть сентябрьского утра сразу потускнела. Я уже не смотрел на дорогу, а вспоминал о напутствии маршала [139] Федоренко: «Наставлений давать не буду. Не первый день на фронте. Спеши к Вольскому. Ему скоро входить в дело, и тебе надо поспеть хотя бы за два-три дня до начала. Передай Василию Тимофеевичу, что людей на замену мы подбираем. Ну, ни пуха ни пера!»

Машина мчалась безостановочно. Через каждые 200 километров я сменял Лушникова, стараясь сэкономить побольше времени. Во второй половине следующего дня на дороге стали попадаться фанерные указки с белой стрелой. Меня эти указки обрадовали: я знал, что это условный знак 5-й гвардейской танковой армии. Его наносили на борта автомобилей, башни танков и другую технику. Корпуса использовали белую стрелу при провешивании маршрутов своего движения.

Несколько позднее рядом с белыми стрелами появились указки с надписью: «Сало». Это была фамилия коменданта штаба армии.

Ориентируясь по указкам, мы добрались до штаба тыла армии в районе Груджай, в 30 километрах севернее Шяуляя. Здесь я познакомился с начальником тыла армии генерал-майором Сергеем Степановичем Потаповым. Он сообщил, что немцы начинают проявлять активность и корпусу генерала Малахова придется, наверное, втянуться в драку.

Неожиданно переменив тему, Потапов спросил:

— Вы к нам надолго?

Он, очевидно, не знал, что я прибыл заменить генерала Солового, и принял меня за очередного московского «представителя».

— Надолго, — ответил я. — Назначен на должность заместителя командующего армией по ремонту и снабжению. [140]

— Ах вот оно что! А Соловой?

— Отзывают в Москву... Как же найти штаб армии?

Сергей Степанович подробно объяснил, куда и как ехать. Я снова уселся рядом с Лушниковым. Примелькавшиеся указки с фамилией майора Сало привели нас в небольшой населенный пункт неподалеку от станции Абгульде. Сергей Авдеевич Соловой встретил меня дружески (мы были знакомы еще по академии) и долгий вечер вел неторопливый рассказ:

— Командующий бронетанковыми войсками фронта наш старый знакомый Константин Васильевич Скорняков. Ты должен помнить его по академии. Теперь он уже генерал-лейтенант.

— Быстро пошел в гору! По академии его не помню. Зато на Керченском полуострове пришлось воевать вместе. Был он тогда майором и считался у нас особенно невезучим. Теперь, видно, ему повезло.

— Плох тот солдат, который не носит в ранце маршальский жезл, — отшутился Соловой. — Пойдем дальше. У Скорнякова заместителем по технической части инженер-полковник Целик. Дело знает неплохо. Ну-с, что есть в нашем хозяйстве? Двадцать девятый танковый корпус генерала Малахова. Заместителя по технике нет, временно этим делом занимается инженер-майор Белянчев. Молодой, растущий офицер. Хорошо бы утвердить его в этой должности. Дальше. Недавно к нам пришел третий гвардейский Котельниковский корпус. Командует им старый танкист генерал-лейтенант Алексей Павлович Панфилов.

— Панфилова знаю, — оживился я. — Хороший командир, прославился на Хасане. А кто у него зампотех?

— Инженер-полковник Гольденштейн — офицер с [141] боевым опытом. Есть у нас еще сорок седьмая мехбригада полковника Михайлова, зампотех подполковник Протасов. Инженерного образования не имеет, зато материальную часть знает отлично. Бумаги ненавидит, а ремонтом руководит лично, сам знает каждую машину... Ну-с, четырнадцатый тяжелый танковый полк, — Соловой стал загибать пальцы, — тяжелый самоходный полк, мотоциклетный полк и всякие прочие армейские части... Скоро сам все узнаешь.

— Спасибо, Сергей Авдеевич. Хотелось бы коротко узнать задачи армии.

Соловой вынул небольшую карту.

— Вот моя кухонная стратегия, — улыбнулся он. — Правда, это только десятикилометровая, но мы во всем разберемся.

Разложив карту на столе, он начал:

— Фронт, как видишь, проходит вокруг Риги; а дальше — Митава, Добеле, Шяуляй, Россиен, Юрбург. Наша армия сосредоточена в районе Пейзес — Добеле — станция Абгульде. Мы должны развить успех ударной группы фронта — овладеть латышским городом Тукумом, перерезать железную и шоссейную дороги Рига — Тукум и не дать рижской группировке немцев прорваться на запад.

— Генерал Потапов сегодня сказал мне, что гитлеровцы чуть ли не начали наступать.

— Да, они подтянули свежие силы, подвели к Добеле танковую дивизию «Великая Германия» и еще три дивизии. Крепкий получился танковый кулак. Этим кулаком они попытались стукнуть по нашим войскам, но успеха не добились и перешли к обороне. Возможно, что теперь задача армии изменится. Об этом узнаешь у Вольского. [142]

Меня, конечно, интересовали эвакуационные и ремонтные средства:

— Чем же вы богаты?

— В хозяйстве наберется всякого-якова. Поедешь на места, сам все увидишь. Ведь ты, наверняка, пробудешь у нас до конца операции?

«Он тоже ничего не знает о моем назначении», — подумал я. Дольше молчать было неудобно, и, хотя я еще не представился командующему и члену Военного совета, решил проинформировать Солового.

— А ведь я, Сергей Авдеевич, приехал на твое место. Тебя отзывают для работы в центральном аппарате.

Солового будто передернуло. С минуту он молча смотрел на меня, словно увидел впервые, потом резко поднялся и стал расхаживать по комнате. Наш разговор сам собой закончился.

Утром я представился Вольскому. У командарма в это время находился его первый заместитель генерал-майор Синенко, тот самый Максим Денисович Синенко, с которым мне довелось делить многие горечи и неудачи в 1942 году в Крыму на Керченском полуострове. Мне показалось, что Максим Денисович совсем не изменился. А вот Василий Тимофеевич Вольский заметно сдал: погрузнел, постарел, на щеках появились желтовато-серые тени. Под глазами резко обозначились мешки.

Но манера держать себя с подчиненными осталась прежней. Вольский, как и раньше, очень внимательно слушал собеседника, чуть откинув голову, словно старался получше изучить его и запомнить. А иногда в его потускневших зрачках появлялись знакомые искорки, которые сразу придавали всему облику молодость и энергию.

Командарм предельно коротко ввел меня в обстановку [143] и в заключение сказал:

— Вчерашняя попытка противника нанести нам удар, вероятно, вынудит командование фронта изменить сроки операции. Может быть, у вас появится возможность хорошенько познакомиться с войсками. Советую не терять времени и вместе с Соловым сегодня же поехать в танковые корпуса и части армейского подчинения.

Через час мы выехали в 29-й танковый корпус. Встретил нас молодой лысоватый офицер.

— Инженер-майор Белянчев. Исполняющий обязанности заместителя командира корпуса по технической части, — четко отрапортовал он.

Соловой назвал меня. Мы познакомились, и начался служебный разговор, во время которого мне надо было составить мнение и о качестве техники в корпусе, и о людях, управляющих ею. На каждый вопрос Белянчев отвечал со знанием дела. Видно было, что он не столько сидит над сводками, сколько бывает в войсках и подробно знает все, что делается в бригадах и даже в батальонах. Понравилось мне и то, что Белянчев знал и помнил чуть ли не каждую машину.

Правда, в своем рвении он оказался мужичком «прижимистым». Осматривая технику, мы наткнулись в небольшом лесочке на пять бронетягачей.

— Это что, вывели на обслуживание или беспризорные? — спросил я, будто не понимая, в чем дело.

Белянчев покраснел и смутился. Правду постеснялся сказать, а врать не привык.

— Тогда так, — заметил я, — отдадим туда, где некомплект.

На выручку поспешил Соловой:

— У нас везде комплект. А эти тягачи они сделали сами из безвозвратных потерь. Пригодятся в бою. [144]

— Ладно. Только имейте в виду, товарищ майор, что всегда надо докладывать прямо и правдиво.

— Слушаюсь!

Если исключить этот маленький эпизод, то во всем остальном Белянчев показал себя знающим специалистом, любящим технику, поэтому через несколько дней я попросил Вольского послать материал об утверждении Белянчева в должности заместителя командира корпуса.

Вечером, вернувшись в штаб, Соловой знакомил меня с офицерами управления бронетанкового ремонта и снабжения и каждому давал краткую характеристику:

— Инженер-полковник Михаил Федорович Ирклей. Руководил отделом ремонта и эвакуации. Сейчас допущен на должность заместителя начальника управления. На него можно положиться. Не подведет.

Ирклей мне понравился с первого взгляда. Высокий, широкоплечий, из тех, о ком говорят — косая сажень в плечах, — он чуть сутулился, будто стеснялся своего большого роста. Гладкий, словно отполированный, череп обрамляли на висках два пучка темных волос. Большой крутой лоб нависал над открытым энергичным лицом с выдающимся вперед волевым подбородком.

— А кто будет начальником отдела ремонта? — спросил я Солового.

— Советую назначить Пустильникова. Он вполне подготовлен. Начальника отдела снабжения инженер-подполковника Иванова сейчас нет на месте, он выехал в войска. Но с этим нам не повезло. Желательно сейчас же подобрать замену, иначе наплачетесь во время боев.

— Сколько операций вы с ним провели?

— Три. [145]

— И все три операции плакали?

— Плакать не плакал, но и хорошего видел мало. То он не вовремя заявки подаст и останется без запасных частей, то запчасти с опозданием войскам отправляет. Надоело мне с ним нянчиться.

— Как подготовился отдел снабжения к предстоящей операции?

— Подготовился неплохо, но под моим постоянным нажимом.

Я решил не спешить с выводами и по душам поговорить с Ивановым. Через час он вернулся из поездки. Представился по всей форме. Мне сразу бросилось в глаза, что на кителе подполковника нет ни одного ордена и ни одной планки.

— Давно воюем, Петр Васильевич? — спросил я, стараясь по возможности избежать официального тона.

— Третий год. Да вот, как видите, ничего не навоевал... У всех ордена да медали, а мне, как говорится, не дали. Не ко двору пришелся, товарищ инженер-полковник. Не одну тысячу вагонов бронетанкового имущества провернул, тысячи ремонтов обеспечил, а кроме ругани да обиды, ничего не видел. Все грозятся снять с должности. Вам уж, конечно, доложили, что я и выпиваю, и о делах забочусь плохо...

— Прежде чем подсчитывать ваши грехи, я хочу сначала с вами поработать, Петр Васильевич, — осторожно перебил я. — Давайте лучше подумаем, как построить систему снабжения на время операции?

На вопросы Иванов отвечал с глубоким знанием дела. Не совсем удовлетворила меня только его информация о так называемой «Летучке склада» {2}.

— Мне кажется, летучка слишком маломощна. Как ваше мнение? И можно ли ее усилить?

Видя, что с ним советуются, Иванов оживился. Предварительно оговорившись, что «на то была воля начальства», он предложил увеличить летучку примерно до 100 тонн.

— С транспортировкой затруднений не будет, — возбужденно говорил подполковник. — Начальник тыла выделит [146] еще несколько машин. Кроме того, на складе есть двадцатитонный трайлер «РИО», который всегда можно использовать.

Ушел Иванов в приподнятом настроении, и у меня возникла уверенность, что он будет работать «в полную силу».

На этом, собственно, передача дел Соловым и закончилась. На следующий день знакомиться с войсками и средствами технического обеспечения мне уже помогал М. Ф. Ирклей.

В корпус генерала А. П. Панфилова мы приехали 20 сентября. Танковые бригады, сосредоточившиеся в районе Абгульде, тщательно замаскировались в балках и кустарнике.

— Только утром остановились, — доложил зампотех Гольденштейн. — Совершали ночной марш. Вот уже второй раз перегоняют нас с места на место. То ли начальство осуществляет какой-то тактический замысел, то ли учит нас ходить ночью?

— Не думаю, что это — последний переход, — заметил я. — А пути начальства неисповедимы. Как прошли?

— Две машины отстали на маршруте, а из пришедших две требуют текущего ремонта. Остальные в полном порядке.

Гольденштейн чувствовал себя уверенно. Обеспечение операции тщательно спланировано. Запасы агрегатов и всего необходимого для восстановления машин в ходе боев собраны не только на складе, но и у ремонтников. Корпусная база к работе в полевых условиях подготовлена.

На другой день с новым начальником отдела ремонта и эвакуации инженер-майором Пустильниковым мы навестили 83-й армейский ремонтно-восстановительный батальон. Эта мощная часть была укомплектована отборными специалистами. Командир батальона подполковник Бочагин лежал в госпитале. Встретил нас его зампотех инженер-майор Кормаков.

Батальон расположился в небольшом перелеске, недалеко от селения Стури. Сюда он перебрался только накануне, привел в порядок машины и приступил к ремонту агрегатов, чтобы создать запас. Кроме ремонтных летучек и бронетягачей, положенных по штату, батальон располагал двумя подъемными кранами. Их отбили у [147] противника под Шяуляем, и теперь они очень пригодились.

Батальон внешне «причесан»: машины покрашены, личный состав одет опрятно. Но на ремонтной площадке беспорядок: инструмент разбросан, масло и смазка выливаются прямо в грунт, рабочие места не отделены, выбракованные шестеренки валяются на земле вместе с новыми.

— Похоже на пресную лепешку, — сказал я Пустильникову, — сверху румяная, а раскусишь — невкусная. Давайте-ка заглянем поглубже: нет ли под краской ржавчины?

Приказал открыть все ремонтные летучки. Поднялся по стремянке в кузов первой машины и остановился у входа: дальше не пройти. На полу свалка запасных частей и материалов, на верстаке грязные, покрывшиеся плесенью котелки, разорванные пачки махорки.

— Только на днях грузили запчасти и не поспели уложить, — оправдывается Кормаков.

— Значит, вы работаете по системе: неделю загружать, неделю укладывать, а потом еще три дня убирать грязь?.. Не лучше ли приучить людей сразу ставить все на свои места!

Кормаков смущенно бормочет:

— Понятно. Будет сделано.

В следующей машине — механическое оборудование. Специализированный токарно-винторезный станок грязный. На станине старая, уже поржавевшая стружка. Направляющие не смазаны. В инструментальных ящиках в беспорядке навален незаправленный инструмент, пересыпанный махоркой.

Кормаков молчит. Пустильников краснеет.

Во время недавних боев батальон работал отлично. Следовательно, или люди зазнались и обленились, или [148] зампотех засиделся и не замечает паутины в собственном доме. То и другое одинаково опасно. Необходимо основательно «встряхнуть» их.

Через несколько дней командарм подписал приказ о замене Кормакова майором В. Н. Майоровым — энергичным, знающим ремонтное дело офицером.

Инженер-майору Пустильникову я поручил проследить, чтобы быстрее привели в порядок технологическое оборудование. С заместителем по политической части майором Редкозубом договорился созвать партийно-комсомольское собрание, на котором обсудить задачи коммунистов и комсомольцев в предстоящей операции.

Затем, дорожа каждым часом, занялся эвакуационными средствами. Кроме эваковзводов в танковых бригадах и в подвижных танкоремонтных базах корпусов армия имела две отдельные эвакороты. Они были укомплектованы и тракторами с мощными лебедками, и бронированными тягачами, а также имели по одному взводу трайлеров с платформами грузоподъемностью в 20 и 40 тонн. Трайлеры могли перевозить средние и легкие танки, а в случае передислокации рот брали на себя тракторы или бронетягачи. Был и штатный СПАМ со взводом тракторов и тягачей, которым командовал опытный офицер капитан Власенко.

Мне опять невольно вспомнился Крымский фронт. Сейчас в нашей танковой армии было в пять раз больше тягачей, чем в 1942 году во всем Крымском фронте, а по своему качеству они не шли ни в какое сравнение со старыми тракторами ЧТЗ-60. Ремонтные средства только одной армии стали вдвое-втрое мощнее тех, которыми располагал Крымский фронт. Несравненно выросли и кадры ремонтников. [149]

Вечером 25 сентября, докладывая командарму о состоянии службы технического обеспечения, я напомнил о Керченском полуострове.

— Да, Федор Иванович, — как бы размышляя вслух, заговорил Вольский. — Если бы в Крыму мы имели такую силу, да использовали, как положено, танки, вряд ли немцы столкнули бы нас. Лезли мы со своими машинами, как лососи на водопад во время нереста... Гибли и бестолково лезли. Даже вспоминать горько.

У командарма в этот раз я впервые встретил и члена Военного совета генерал-майора Петра Григорьевича Гришина. Он был «старожилом» — служил здесь с первых дней формирования армии, поэтому знал всех и вся. Из коротких реплик и замечаний Гришина я понял, что армия в ближайшие дни начнет боевые действия, но не по первоначальному, а по новому плану. Василий Тимофеевич пока не раскрывал карт. Он детально интересовался запасами моторесурсов средних танков и самоходок, спрашивал, сколько у нас машин с ограниченными ресурсами и, главное, можно ли трайлеры «Даймонд» использовать для перевозки танков на расстояние примерно 100–120 километров.

Выслушав мои ответы, Вольский распорядился:

— Завтра же подготовьте все десять трайлеров для перевозки танков. Рассчитывайте на два рейса, чтобы перебросить двадцать машин с ограниченным запасом. О сроках и обо всем остальном получите указания отдельно. До поры до времени этот разговор останется между нами. Вы меня поняли?

Я, конечно, понял самое существенное: для более близкого знакомства с техническим составом войск, с каждым человеком в отдельности времени уже нет. Поэтому решил завтра же созвать всех офицеров технической службы [150] на инструктаж о мерах увеличения живучести боевых машин.

От командующего я вышел, что называется, в полной боеготовности. Меня охватило знакомое чувство приподнятости, которое всегда ощущал накануне боя — вовсе дни и месяцы войны. Это чувство как бы подхлестывало, заставляло двигаться быстро, решения принимать немедленно, все видеть, все слышать и даже внешним видом своим бодрить и «шевелить» подчиненных.

В управлении мне подали два донесения от Гольденштейна. Он сообщал, что в ночь на 23 сентября 3-й гвардейский корпус опять совершил ночной марш — в лес северо-восточнее Добеле, а в ночь на 24 сентября, повторив марш, части снова сосредоточились в районе станции Абгульде. После этих маршей 11 машин потребовали текущего ремонта и одна — среднего.

— Что это за ночные вояжи, товарищ полковник? — спросил Пустильников.

— Думаю, что начальство дразнит противника, а нам с вами прибавляет работы.

Короткое совещание с техническим составом помогло мне лучше узнать людей, с которыми предстояло работать в ближайшие дни. Что ж, специалисты подобрались, видимо, стоящие, знающие. Их замечания были обоснованными, предложения — дельными. В частности, я убедился, что нужно реорганизовать и усилить специально созданный отряд по эвакуации тяжело застрявших танков.

Офицеры технической службы разошлись и разъехались в части, ясно представляя себе, что время ожидания и подготовки истекло: до начала операции остались считанные часы.

Вечером 27 сентября мне позвонил адъютант Вольского Ожогин.

— Вас вызывает командующий. А предварительно дайте распоряжение, чтобы трайлеры были к утру в частях.

«Ага, вот они и сроки», — подумал я и тут же направился к Вольскому.

У Василия Тимофеевича находились начальник штаба генерал-майор П. И. Калиниченко и М. Д. Синенко. Генералы священнодействовали у развернутой на большом столе карты. Командарм, зажав в левой руке пачку [151] цветных карандашей, правой быстро набрасывал линию за линией. На карте появлялись коричневые пунктиры. Они тянулись от переднего края почти параллельно фронту и обрывались где-то в тылу, в районе Шяуляя.

Я удивленно шепнул на ухо Синенко:

— Уж не решил ли Василий Тимофеевич отступать?

— Он хочет немного попятиться, чтобы иметь больший разгон для удара, — ответил Максим Денисович. — Сейчас все узнаешь.

Между тем Вольский продолжал трудиться над картой. На ней появились кругообразные пометки в районах Лепши, Груджай и Бучуны.

— Вот так, — сказал он, передавая карту начальнику штаба. — Пусть корпуса вместе с офицерами штаба проработают эти маршруты с обязательной разведкой на местности. — И повернулся ко мне: — А тебе, товарищ Галкин, нужно со своим управлением сегодня же отойти километров на тридцать в тыл. Хотя бы туда, где стоит восемьдесят третий ремонтно-восстановительный батальон. Это, кажется, в районе Стури. Там и жди дальнейших указаний. Держи связь со штабом. Он будет недалеко.

От Вольского мы вышли вместе с Синенко.

— Что-то никак толком не пойму. Подскажите, пожалуйста, в чем суть всей этой «шарады»? Почему нужно отводить штаб и управления? — обратился я к Максиму Денисовичу.

Синенко сдвинул густые брови, чуть сбавил свой размашистый шаг и, обернувшись ко мне, стал объяснять:

— Всех подробностей я и сам не знаю. На днях был у нас Баграмян. Он дал понять, что армию перебросят на другое направление. А здесь нынешней ночью начнутся большие учения радистов и некоторая перегруппировка войск. Все это, очевидно, для того, чтобы спутать карты у противника. Думаю, что командующий фронтом хочет создать впечатление, будто сюда стягиваются большие силы, а сам тем временем подготовит удар на другом участке.

Вечером управление бронетанкового ремонта и снабжения передвинулось в район Стури, где задержалось на сутки. Экономя время, мы вместе с Михаилом Федоровичем Ирклеем набросали план технического обеспечения марша, распределили офицеров управления по предполагаемым маршрутам, заготовили распоряжения эвакоротам [152] и ремонтному батальону о порядке замыкания корпусов на марше. Короче, сделали все, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох.

Я только прилег отдохнуть, как раздался продолжительный телефонный звонок. В трубке послышался резкий, раздраженный голос начальника штаба генерал-майора Калиниченко:

— Поднимайтесь и срочно пришлите офицера связи получить маршруты движения.

— Понял. Будет сделано, — ответил я, вскакивая. — Только скажите, пожалуйста, когда двинемся, чтоб сделать необходимые предварительные распоряжения?

— Что, не выспался? — грубо оборвал меня Калиниченко и бросил трубку.

Непонятная резкость, даже злоба в голосе начальника штаба обидела и насторожила меня. Встречался я с ним всего два-три раза, разговаривал по служебным делам и никаких поводов для неприязни не давал.

От неприятных мыслей меня оторвал нарастающий шум танковых моторов и металлический лязг гусениц. Размышлять было некогда!.. Распорядившись о посылке офицера связи и вызвав Ирклея, я вышел во двор.

Густая сентябрьская ночь накрыла землю. Небольшой осколок луны нырял в разрывах низко нависших облаков, вырывая из темноты силуэты деревьев и домов. Справа и слева, невидимые во тьме, шли танки. Из сплошного гула моторов временами выделялись резкие выхлопы, переходившие затем в раскатистый рев. Они повторялись через одинаковые промежутки времени.

Стоя в темноте, я представлял, как на крутых разворотах механик-водитель делает «перегазовку», а выведя машину на прямую, снова переходит на постоянные обороты. И каждый раз ослабленная верхняя ветвь гусеницы делает при расторможении два-три резких шлепка по направляющему колесу. Даже не видя колонны, по этим привычным для уха танкиста «разговорам» моторов и гусениц можно было приблизительно подсчитать количество проходивших танков.

— Наверно, выступили бригады, — сказал я подошедшему Ирклею. — Действуйте так, как мы вчера наметили, и двигайтесь в голове колонны управления. Я поеду проверить, кто идет по этим маршрутам. [153]

Минут через двадцать шофер Лушников остановил машину у проселка, где вчера еще блестели колеи, выутюженные автомобильными шинами. Сейчас все вокруг было изрублено траками танковых гусениц. Слева виднелась пунктирная линия красных огоньков стоп-сигналов и слышался затихающий шум моторов. А справа шум нарастал с каждой секундой: подходила очередная колонна.

Скоро появился «виллис». Осветив меня узким лучом замаскированных фар, шофер свернул на обочину. Из «виллиса» выпрыгнул танкист в синем комбинезоне и шлемофоне. Это был командир батальона 31-й танковой бригады. Коротко доложив, что бригада выступила в новый район, он сел в свой «виллис», который тотчас скрылся в темноте.

Еще через минуту подошла вся бригада. Соблюдая уставные дистанции, танки быстро бежали по проселку и исчезали в ночном мраке.

Возвратился я в управление, когда Ирклей, уже вытянув колонну, инструктировал офицеров, старших по машинам, и знакомил их с маршрутом движения. Мы обменялись короткими репликами.

— Здесь движется корпус Малахова, — сказал я, — а там, очевидно, Панфилова?

— Точно, — подтвердил Ирклей. — Я уже связался с Гольденштейном по телефону и отдал все распоряжения. Офицеры выехали, эвакороты и ремонтные бригады через час выйдут на маршруты.

За две ночи наша 5-я гвардейская танковая армия совершила поэшелопно 100-километровый марш почти параллельно фронту. Соблюдая строгие меры маскировки, она перешла в выжидательный район — Дыржи-Малы — Груджай — Дымши — Бовойни. Только тяжелые танки и самоходки «переехали» по железной дороге. Часть средних танков, имевших ограниченный запас моторесурсов, перевезли трайлеры.

Вернувшиеся с маршрутов офицеры отдела ремонта доложили, что на марше в корпусах Малахова и Панфилова отстали по четыре танка. В двух из них необходимо заменить двигатели.

Вечером 1 октября Вольский, выслушав мой доклад о результатах марша, предупредил:

— Учтите, долго стоять нам здесь не дадут. Пока противник не заметил нашего отсутствия в районе Добеле, [154] надо полагать, что командующий фронтом времени терять не будет. Во всяком случае, рассчитывайте за два-три дня привести в порядок после марша всю материальную часть.

А потом неожиданно предложил:

— Неплохо бы повысить ответственность экипажей за подготовку машин. Не сообразить ли нам кое-что для этого? Ну хотя бы создать в частях комиссии из специалистов, представителей политотделов и командования. Пусть примут у экипажей каждую машину, составят краткие акты об их готовности. А? Нечто подобное мы делали под Калачом, и получалось неплохо.

— Мысль стоящая, товарищ генерал. Думаю, что польза будет. В комиссии надо включить также связистов и артиллеристов. Проведем комплексный осмотр танков, а заодно приучим радистов с вооруженцами заниматься машинами. А то они отдали все на откуп зампотехам.

— Тогда давай, Федор Иванович, закручивай, — напутствовал меня Вольский.

От командарма я зашел к члену Военного совета Гришину. Петр Григорьевич беседовал с неизвестным мне полковником. На его кителе светилось несколько рядов орденских планок.

— Знакомься, новый начальник политотдела Костылев. И присаживайся, мы скоро закончим, — сказал Гришин, показав на свободный стул. — А это, Александр Михайлович, наш зампотех Галкин, тоже прибыл на днях.

Мы познакомились. Полковник Костылев, немного грузноватый, но живой и энергичный, сразу как-то расположил к себе. А когда в разговоре выяснилось, что он по образованию автодорожник и хорошо знает технику, мне показалось, что мы почувствовали взаимную симпатию. [155]

— Так вот, — продолжал Гришин, — противник решил опередить нас и ударил под Добеле. Но ничего не получилось. Оборона устояла. Однако первоначальный замысел командующему фронтом пришлось пересмотреть. Поэтому мы и скрылись от противника за два ночных марша.

Костылев улыбнулся уголками губ и произнес только одно слово:

— Лихо!

Гришин наклонился вперед:

— Сейчас всех политработников и партийные организации нужно нацелить на главное: закрепить тот боевой дух, какой царил в войсках перед операцией. Нельзя допустить, чтобы оттяжка наступления подействовала отрицательно на настроение бойцов. Об основном составе политработников я вам коротко рассказал, а подробнее узнаете сами. В бою человека лучше видно. Теперь давайте послушаем Федора Ивановича. Пусть расскажет, как прошел марш? Как натренированы механики-водители?

Я подробно доложил о результатах марша и передал разговор с командующим относительно комиссий. Петр Григорьевич подумал и согласился:

— Если это не сведется только к составлению актов, то я — за.

В управлении все офицеры ждали меня, понимая, что вот-вот начнется настоящая боевая работа. Выслушав краткий инструктаж, они разъехались в части. На другой день сам я выехал к Белянчеву, а Ирклей — к Гольденштейну.

В 25-й танковой бригаде, укрывшейся в перелеске, экипажи проверяли каждый узел, каждый болт крепления. В более сложных работах им помогали ремонтники. В некоторых машинах уже копались члены технической комиссии во главе с зампотехом бригады инженер-майором Б. Г. Павловым. На полянке, по краям которой из-за деревьев виднелись стволы танковых пушек да откинутые кормовые люки, стоял высокий полковник.

— Командир бригады Станиславский, — представился он. — Экипажи занимаются подготовкой материальной части.

О Станиславском я слышал, что он любит и знает технику и серьезно помогает Павлову. На вопрос, как [156] идут дела, полковник бодро ответил:

— По-моему, неплохо. Видите, и артиллеристы, и связисты носятся с приборами. Вроде бы генеральная проверка. Жаль, конечно, что нельзя проверить рации на двухстороннюю связь — противник близко. Ограничиваемся снятием параметров.

Мимо нас пробегал техник-лейтенант с какой-то деталью в руках. Я остановил его:

— Много дефектов находите при проверке?

— Немного, но все важные, главным образом по регулировкам. С комиссией дело пошло веселей. Механики теперь не жалуются на каждую мелочь, а сами спорят и доказывают, что все в порядке, своими руками устраняют неисправности.

— Значит, чувствуют ответственность?

— Конечно. Вчера на партийных и комсомольских собраниях слово дали: ни одной остановки по техническим причинам.

Над нами пролетел По-2. Как бы снижаясь, он заложил крутой вираж над лесочком и ушел к соседней рощице.

— Командарм «кукурузника» послал, — объяснил Станиславский. — Хочет обнаружить нас. Давайте отойдем под березу, а то летчик потом доложит, что целый полк в лесочке засек.

«Кукурузник» больше не показывался. Станиславский попрощался.

— Надо идти в штаб. Изучаем обстановку. Были у нас генерал Синенко с начальником штаба корпуса и поругали за неосведомленность. К вечеру, наверное, зайдут снова, тогда не жди добра. У Синенко хватка жесткая!

Неслышно подошел Белянчев.

— Был в тридцать первой бригаде у Поколова, — доложил [157] он. — Дела там идут нормально. Думаю, к вечеру все закончат. Сам Поколов вышел к танкам. Редко с ним это бывает, но зато, если возьмется, ничего не упустит. Его зампотех майор Скрыпниченко не поспевает поворачиваться.

Подполковник Поколов, молодой по возрасту и стажу комбриг, слыл в корпусе тактически грамотным, волевым и смелым командиром. А вот с техникой еще не совсем сроднился.

Пока мы беседовали с Белянчевым, из леска показался инженер-майор Павлов и, вытирая ветошью руки, направился к нам.

— Прошу извинить, товарищ полковник, что не встретил. Мне только что сообщили о вашем приезде.

— Вот и продолжали бы работать. Небось дел еще осталось, как говорят, непочатый край. А время не ждет. Поспеете ли?

— Больше половины танков уже подготовлено и осмотрено технической комиссией. Завтра к обеду закончим все. Жаловаться не на что.

С лица Павлова не сходила еле заметная улыбка, а глаза с хитрецой шныряли по сторонам. Казалось, он ищет предлога обратиться с какой-нибудь просьбой. Павлов любил при случае «подковать» начальство — выпросить что-нибудь про запас. Чтобы убедиться в своем предположении, я спросил Белянчева:

— Что с запчастями, Николай Петрович? Не держат ли мелочи?

Но на этот раз я ошибся — вместо Белянчева ответил Павлов:

— Сегодня у нас праздник. Корпусной склад обеспечил все заявки.

— Клад откопали?

— Вроде нет, — отозвался Белянчев. — А вот Иванов, не сглазить бы, расстарался и даже подбросил все своим транспортом. Если бы и дальше так!

— Иванов, наверное, не знает, что вы умеете прятать кое-что в кустики, поэтому и раздобрился. А вы опять припрячете, как тягачи?

— Не до жиру, быть бы живу, — воскликнул Николай Петрович. — Будет Иванов так же обеспечивать во время операции — не умрем! А те тягачи, товарищ, полковник, на марше ой как пригодились... [158]

Распрощавшись с Белянчевым и Павловым, я поехал в 47-ю механизированную бригаду. Заместитель комбрига по технической части подполковник Протасов с засученными по локоть рукавами гимнастерки что-то исправлял в бортовой передаче танка. Несколько солдат и сержантов окружили его и внимательно следили за ловкой и быстрой работой офицера. Заметив меня, один из солдат наклонился к Протасову. Тот быстро выпрямился и пошел мне навстречу, оправляя гимнастерку.

— Так и есть, — заметил я. — Мне правильно сказали, что Протасова нужно искать в танке. Вы всегда сами работаете, а экипаж и ремонтники наблюдают, или иногда бывает и наоборот?

— У нас все закончено, — смущенно сказал Протасов. — Но в одном танке что-то барахлит бортовая. Вот и вскрыли ее.

— Разве нельзя было доверить это дело ремонтникам?

— Виноват, товарищ полковник.

— Почему — виноват? Это хорошо, Сергей Степанович, что вы не боитесь забраться в машину и показать подчиненным, как следует работать. Но во всем нужна мера. Есть же в роте техники?

— Есть, и неплохие.

— Вот им и доверяйте. А сами вмешивайтесь только тогда, когда увидите, что они не справляются. Кстати, вина за вами все-таки есть.

Протасов удивленно посмотрел на меня.

— Да, да, не удивляйтесь. Вы до сих пор не представили донесения об итогах марша.

— Виноват. Сейчас напишу. [159]

— В этом уже нет нужды. Вы доложите, а я запомню. Только в дальнейшем прошу не забывать о донесениях.

Отъезжая, я оглянулся. Протасов снова шел к танку, засучивая на ходу рукава гимнастерки...

Вечером из корпуса Панфилова вернулся Ирклей, а из тяжелых полков — старший помощник начальника отдела ремонта инженер-майор П. Ф. Овчаренко. Работы во всех частях подходили к концу. Технические комиссии тщательно проверяли каждый танк. Оказалось, что в армии предстоит отремонтировать 25 машин. Пустильников, который только что побывал в ремонтном батальоне, утверждал, что эта задача выполнима.

Инженер-подполковник Иванов, о котором так нелестно отзывался генерал Соловой, не возвращался в управление уже двое суток. Вместе с двумя офицерами отдела он находился на складе бронетанкового имущества: руководил укомплектованием летучек. Кое-кто из офицеров попытался напомнить мне о слабостях Иванова: «не случилось ли что». Но я сделал вид, будто не понял. У меня росла уверенность, что Иванов не подведет.

* * *

В первых числах октября выдалось подряд несколько чудесных вечеров. На небе — бесчисленная звездная россыпь и полудиск луны. От деревьев на землю тянутся длинные тени. Тишина такая, что слышно, как падают еловые шишки. Только далеко за горизонтом вспыхивают зарницы.

В один из таких вечеров я пробирался между обезлюдевших полуразрушенных построек к домику командующего.

Василий Тимофеевич встретил меня словами:

— Об успехе твоих технических затей мне уже известно. Возьми у Ожогина директиву фронта и хорошенько изучи ее.

В директиве указывалось, что вражеский рубеж перед фронтом армии проходит от местечка Папиле по западному берегу реки Вента до Рынгово и далее через Будас, Кунеи, Савгини.

Нашей 5-й гвардейской танковой армии ставилась задача: после прорыва обороны противника и выхода 6-й и 43-й армий на рубеж Даукши — Швендрай — Стефанишки — Мичайцы войти в прорыв и во взаимодействии с этими [160] армиями разгромить шяуляйскую группировку гитлеровцев. В дальнейшем предстояло овладеть городами Паланга, Мемель, Кретинга. Срок нашей готовности — 4 октября, 6.00.

— Но ведь сегодня уже четвертое, — не удержался я.

— Наступление намечено на шестое, — успокоительно шепнул Ожогин. — А мотопехота и артиллерия уже вышли в исходный район.

Я тут же позвонил в управление и распорядился срочно выслать офицера в оперативный отдел для уточнения обстановки.

М. Ф. Ирклей и начальники отделов засели за корректировку плана технического обеспечения.

Вернулся я от командарма к полуночи. Михаил Федорович с Пустильниковым уже заканчивали работу над планом. Пустильников доложил, что эвакоотряд по подъему тяжело застрявших танков создан и командовать им поручено инженер-капитану Денисову. «Он вытянет! У него, старика, энергии хватит».

— Пускай Денисов, — согласился я.

У Иванова, хотя и припухли веки от бессонницы, настроение приподнятое. Он учел все ресурсы склада, сформировал летучку и обеспечил корпуса агрегатами.

— Есть еще и резервы, — уверенно закончил он свой доклад.

Одобрив все его начинания, я сказал Михаилу Федоровичу Ирклею:

— С одним офицером и ординарцем я во время боев буду находиться вместе с группой командующего, а вас прошу обеспечить руководство отделами во втором эшелоне. Все сводки и донесения о состоянии материальной части беру на себя. Но и вы держите связь с корпусами. Главное, быстрее возвращать машины в строй.

Утром 5 октября с одним из офицеров отдела ремонта еду в 3-й гвардейский танковый корпус. Не терпится еще раз проверить, как подготовился Гольденштейн. В небольшом лесочке, прикрытый ветвями березы, еле заметен штабной автобус. Складной походный столик вынесен наружу. Начальник штаба генерал-майор Михаил Иванович Малышев что-то сосредоточенно обдумывает, низко наклонившись над картой. Я поздоровался с ним.

— Продолжаем готовиться?

— Кончилась подготовка. Сейчас выходим. [161]

— Куда?

Малышев удивленно посмотрел на меня:

— Вы давно из армии?

— Два часа назад.

— Час назад мы получили «красненькую» — форсированным маршем выйти на исходные и к девятнадцати ноль-ноль сосредоточиться там всем корпусом. Панфилов и Синенко поднимают бригады. — Он махнул рукой в сторону ближайшего перелеска.

Прямо через поле к перелеску, сбивая кочки, скачет «виллис». Все слышнее прерывистый рев танковых моторов. Ломая сучья, со скрежетом валится сбитое танком дерево. Над леском поднимается сизый дымок. На просеке маячит знакомая фигура генерала Синенко. Он стоит с командиром корпуса и отдает какие-то приказания. Почти вся бригада побатальонно уже вытянулась на просеку.

— С опережением графика воюем? — спросил я, подойдя к Синенко. — Или опять решили противника обмануть — лезем чуть ли не к переднему краю?

— Не «чуть», а к переднему, Федор Иванович. Баграмян оказался хитрее немецкого командующего: заставил его стянуть все силы под Добеле, а мы, как видишь, ускользнули оттуда. Передовые дивизии провели сегодня разведку боем усиленными батальонами да и пропороли передний край противника. Оборона на этом участке оказалась совсем слабой. Наши общевойсковые армии быстро продвигаются вперед. Скоро черед за нами. А ты говоришь — «чуть»! Давай-ка лучше закурим...

Позади нас раздалась команда: «По машинам!» Синенко направился к дороге.

— Поедем, Федор Иванович, а то тронутся бригады — застрянем.

— Нет, Максим Денисович, мне нужно быть в замыкании. На марше место техников там. Кто отстанет, кто подломаетея, нам все подбирать.

— С новым заместителем командарма познакомился? Приехал генерал-майор Дмитрий Иванович Заев. Мы с ним уже чайку попили. Он, наверное, сейчас у Малахова. Прямо, как говорится, с корабля на бал... Ну замыкай, я поехал.

Наполняя лес шумом моторов, бригада выходила на дорогу. Я обрадовался дневному маршу: все увижу своими глазами. Гольденштейн успел правильно расставить [162] средства замыкания. В разрывах между батальонными колоннами шли ремонтные летучки, тягачи, а в хвосте бригады двигалась рота технического обеспечения с тягачом.

Пропустив мимо себя колонну, я поехал на второй маршрут, где встретил Гольденштейна. Аркадий Ильич инструктировал начальника 74-й базы капитана Бахметьева и заместителя командира 3-й танковой бригады майора Я. В. Шканчикова:

— Когда пойдем в прорыв, прижимайтесь плотнее к батальонам. На рубеже обгона пехоты не задерживайтесь, туда подойдет армейский ремонтный батальон, а ваше дело — в оперативной глубине...

С новым заместителем командарма Заевым мы встретились на исходных. Высокого роста, чуть сутуловатый, с твердой походкой волевого человека, он на ходу знакомился с корпусом Малахова. Заев долгое время был заместителем начальника штаба бронетанковых войск Красной Армии и обладал большим штабным и боевым опытом. Его реплики были краткими, замечания точными, распоряжения предельно ясными. В моем присутствии он наставлял командира бригады полковника Колесникова и его помощников:

— Не понял задачу — спроси. Еще раз не понял — еще раз спроси. А уж потом изволь выполнять в полную силу. Выполнишь — отлично. Не выполнишь — не обессудь... В бою чувствуй плечо соседа. Дерзость, инициатива и стремительность — первые качества танкиста. Исход боя могут решать секунды, поэтому их надо ценить. Вот таким манером...

Командир корпуса Малахов, тоже любивший дерзкие и стремительные действия, внимательно прислушивался к [163] словам Заева и согласно кивал головой. «Кажется, оба генерала под стать друг другу», — обрадовался я, понимая, что от решительности и волевых качеств командования зависит очень многое.

К исходу дня 5 октября главные силы нашей армии сосредоточились в исходном районе, а передовые отряды танковых корпусов начали переправляться через реку Вента. Вскоре передовой отряд корпуса Панфилова — усиленная 19-я танковая бригада — достиг Ошкяны. А 31-я бригада из корпуса Малахова, встретив заболоченный район, задержалась. Но вместо нее выдвинулась 25-я и вышла на Стефанишки. В общем, все шло по «графику».

За весь этот день армия не имела ни потерь, ни аварий: вот они результаты тщательной подготовки техники! В частях и подразделениях царил высокий наступательный порыв. Молодым танкистам вручали знаки «Гвардия», везде проводились партийные собрания. В одной из бригад корпуса Малахова я случайно стал участником такого собрания.

Коммунисты роты собрались возле своих прогретых танков. Сидели на примятой траве и внимательно слушали выступавших. Каждый, кто получал слово, говорил предельно коротко и выразительно.

— Будем драться по-гвардейски...

— Коммунисты и комсомольцы обязаны показывать пример...

— Наш экипаж готов...

Потом председательствующий объявил:

— Зачитываю заявление с просьбой принять в кандидаты партии рядового Михаила Авизова.

С травы поднялся молоденький танкист, снял шлем и, смущаясь, рассказал свою биографию. А закончил так:

— Клянусь, что оправдаю звание члена партии.

Коммунисты единогласно проголосовали за прием Авизова в партию.

Потом вставали и рассказывали о себе рядовой Курочкин, лейтенант Фадеев. Слова их звучали так же просто и торжественно.

...К вечеру 6 октября передовые отряды танковых корпусов обогнали пехоту и подошли ко второму оборонительному рубежу противника — на западном берегу реки Упина. Здесь наши танки попали в заболоченную долину [164] и наткнулись на сильное сопротивление гитлеровцев. Главные силы армии также вышли ко второму оборонительному рубежу. Сопротивление противника нарастало. В ночном бою прорвать его оборону не удалось.

Отличную инициативу проявил комбриг Поколов. Ранним утром 7 октября бригада в районе Лукники попала под артиллерийский обстрел и встретилась с группой фашистских танков. Поколов свернул с прежнего маршрута, обошел Лукники с юга и с боем захватил Векшнеле, прорвав тем самым второй оборонительный рубеж. За бригадой Поколова вырвались на оперативный простор остальные части корпуса. Захватив Янополь, они начали стремительно продвигаться вперед, сбивая заслоны гитлеровцев. К концу дня 7 октября корпус Малахова углубился в оборону противника на 60–70 километров, потеряв при этом всего девять танков и одну самоходку.

На правом фланге тем временем передовой отряд корпуса Панфилова, опрокинув противника у озера Бальвис, рывком достиг города Рацишки и овладел им. Здесь и случилось то, что не сумел предусмотреть штаб при планировании операции: путь танкистам преградила большая заболоченная балка. Огонь вражеской артиллерии и танков из засад сковал действия корпуса. Всю ночь с 6 на 7 октября он вел безрезультатный бой и нес потери.

Утром командующий приказал Панфилову действовать в обход на Малые Лавкосяды. Маневр удался, и к исходу дня корпус главными силами вышел на второй оборонительный рубеж по реке Вирвичай. Здесь гвардейцев снова поджидала неприятность: противник успел подтянуть в район Тельшай из-под Добеле танковую дивизию «Великая Германия». Вместе с другими частями она преградила путь корпусу. Немецкие «пантеры» либо прятались в кустах, выслеживая наши «тридцатьчетверки» и внезапно обстреливая их, либо группами и в одиночку шли в открытую на верный выстрел. То тут, то там рявкали танковые пушки. Иногда выстрелы вражеской «пантеры» и нашей Т-34 сливались в один. Потери несли обе стороны. И все же, хотя медленно, корпус продвигался вперед.

Ремонтники теперь следовали за боевыми порядками вплотную, подхватывали поврежденные танки еще «горячими» и, несмотря на огонь противника, начинали восстанавливать их. [165]

На полянке, где, как видно, только недавно закончился очередной поединок «тридцатьчетверки» с «пантерой», стояли две машины. Около них возились люди.

— Вот, товарищ толковник, — доложил бригадир из 83-го ремонтно-восстановительного батальона Лебедев. — Одна фрицевская «пантера», а одна наша, родная... Ее подбили, но и зверюге голову свернули.

— Что ж, они били одновременно, в упор?

— «Пантера», стало быть, стрельнула нашу в упор, но не успела развернуться, как на опушку выскочила еще одна Т-34 и — как вдарит! Фрицевский экипаж — деру, но, наверное, далеко не уйдет, пехота перехватит. А наше дело — машины. Заглянули внутрь — немцы поспели только проводку оборвать, в башне тоже покорежено немногое, так что мы эту «пантеру» заставим часа через два своих же фашистов бить. Благо, запас снарядов есть, полная укладка.

Зампотех 74-й базы Гончаренко с ремонтниками приводил в порядок «тридцатьчетверку».

— С этой придется повозиться, — доложил он, — пробило борт и разворотило коробку передач.

— Сколько машин успели восстановить?

— Две в районе Рацишки. Думаю, скоро подойдут. Еще две начали ремонтировать. Эта — пятая.

— А как у вас, товарищ Лебедев?

— За нами уже три. Если разрешите, и «пантеру» подлечим.

— Делайте и «пантеру», пусть колотит своих. Сгоревших и застрявших на маршрутах не встречали?

— Сгоревших не видели, а одна крепко застряла в канаве, у переправы через Упину. Туда уже пошли тягачи.

— Желаю успеха!.. Трогай, товарищ Лушников...

Неподалеку от селения Мижики, возле моста через реку, стояли еще два подбитых немецких танка. Они дымились. Земля вокруг взрыхлена гусеницами, всюду пласты срезанного при крутых разворотах дерна. И здесь произошла скоротечная схватка. Следы наших «тридцатьчетверок» вели через мост на противоположный берег реки Вирвите. Значит, и 3-й танковый корпус к вечеру 7 октября прорвал второй рубеж обороны и вышел на оперативный простор. К сожалению, вскоре он задержался и дальнейшего успеха не имел. [166]

У небольшого селения на опушке леса я натолкнулся на Вольского. Перед ним бледный, с воспаленными глазами и пересохшими губами стоял генерал Панфилов.

Василий Тимофеевич говорил нервно, охрипшим, срывающимся голосом:

— Нам дорога сейчас каждая секунда. Нужно упредить подход оперативных резервов противника. Одна танковая дивизия уже появилась... Вы больны и в таком состоянии командовать не сможете.

Увидев меня, командарм распорядился:

— Немедленно сообщите начальнику штаба, чтобы разыскал Синенко и передал приказание — вступить в командование корпусом. Панфилова нужно временно подменить, да и сами поищите Синенко, он где-то здесь.

Вскочив в «виллис», я помчался к полуразрушенному домику, где, как мне указали, находился начальник штаба. Генерал Калиниченко стоял у походного столика, только что закончив разговор с офицером оперативного отдела.

— Товарищ генерал, я к вам от командарма. Он поручил передать...

Калиниченко отвернулся от меня и нагнулся над картой.

— Командарм приказал разыскать Синенко и немедленно передать ему командование корпусом Панфилова, — продолжал я.

Калиниченко выпрямился, не проронив ни слова. Лицо и шея его стали пунцово-красными, глаза смотрели куда-то в стену.

— Товарищ начальник штаба, прошу выслушать меня... По поручению командующего...

Неожиданно Калиниченко резко повернулся ко мне и хрипло выдавил:

— Убирайтесь! Вам с... делать больше нечего?

Я остолбенел и в ответ на эту неуместную вспышку машинально проговорил:

— Сроду не видел столь невыдержанного генерала...

Из домика я не вышел, а выбежал и погнал «виллис» к штабу корпуса, надеясь найти там Синенко. Но кто-то уже разыскал Максима Денисовича. Он стоял возле штабного автобуса и внимательно слушал указания Вольского. А я невольно думал о «приеме», которым меня угостил Калиниченко. Чем я мог вызвать к себе такое неприязненное отношение? Конечно, в армии еще остались «уникумы», которые ценили только самих себя, а всех остальных [167] считали пустым местом. Политработники, по их мнению, болтуны, техники — жестянщики, мешающие воевать... Но можно ли генерала Калиниченко отнести к числу таких самодуров или политических недоучек? Нет, он старый танкист, опытный военачальник и, казалось бы, должен понимать, что мое дело — не работать гаечным ключом, а руководить техническим обеспечением армии. Ведь начальник штаба тоже не стреляет по фашистам, а руководит боевыми действиями войск.

Может быть, эта недостойная вспышка вызвана нервным перенапряжением или какой-то личной обидой? Лишь недавно я заменил одного из ближайших помощников командующего. Носились слухи, что предстоят и другие замены, в том числе и начальника штаба. Я как бы мозолил глаза генералу и напоминал о возможных для него неприятностях.

«Как бы там ни было, — рассуждал я, — такое поведение начальника штаба отрицательно влияет на наше общее дело, и надо, очевидно, что-то сделать, чтобы обстановка не ухудшилась».

Вечером у небольшого местечка Анидимы я нашел командный пункт армии. Неподалеку разместилась и «техническая группа». Старший лейтенант интендантской службы Третьяков, выделенный отделом снабжения для обработки сводок, возился с донесениями. Сведения о состоянии боевых машин поступили только от Белянчева и Протасова. Потери у Белянчева — пятнадцать танков и пять самоходок, из них восстановлены и вернулись в подразделения только четыре. Остальные или в ремонте, или оказались «безвозвратными». У Протасова потерь нет — он во втором эшелоне. Попытки связаться с Гольденштейном не дали результатов. Корпус в движении. А командарму нужны точные данные, он должен знать, чем будет располагать завтра. Остается одно — воспользоваться радиостанцией начальника штаба армии и через штаб корпуса попытаться найти Гольденштейна или его помощника. Однако после недавней встречи с генералом Калиниченко ноги не шли в штаб.

В сводку по 3-му гвардейскому корпусу я включил только десять машин, которые сам видел в течение дня, и пошел с докладом к Вольскому. Чувствовал себя плохо: не годится сообщать неточные сведения, но иного выхода у меня тогда не было. [168]

Василий Тимофеевич взглянул на сводку, подчеркнул красным карандашом цифры в колонке «в строю» и вернул мне листок, отметив что-то на полях карты.

— Ничего, сегодня потерпим. А в дальнейшем приучите корпуса давать вовремя сводки о состоянии боевых машин. — Генерал поднял на меня усталые глаза и добавил: — Я вывел из боя третий корпус в районе Пашковяны — Медышки и направил его на развитие успеха в районе Янополь — Ретавас. Сейчас он совершает ночной марш. Мы должны упредить противника и не дать ему занять подготовленные рубежи на подступах к Мемелю и побережью. Малахов быстро продвигается вперед, сбивая мелкие арьергардные группы. Синенко выводит корпус Панфилова. Через два часа мы выходим на новый КП, вот сюда. — Он ткнул пальцем в населенный пункт Янополь. — Сало уже там... Все. До свидания!..

Рано утром 8 октября звоню Ирклею: необходимо побывать у Белянчева, проверить, почему медленно возвращаются в строй машины, и, если необходимо, оказать помощь. Сам же снова еду в 3-й корпус.

Накануне всю ночь хлестал ливень, дороги развезло. Образовались пробки из автомашин и артиллерии. Танки не могли двигаться по размокшему грунту и тоже выходили на дороги, окончательно разбивая их. Корпус явно опаздывал в район Ретавас.

На месте вчерашних боев за второй оборонительный рубеж инженер-полковник Гольденштейн и капитан Бахметьев вместе с заместителем командира 19-й бригады майором Ивановым осматривали оставшиеся здесь танки и определяли очередность их ремонта.

— Вчера корпус потерял пятнадцать машин. Кроме того, пять застряли в болотах южнее реки Упина. В этот район уже вышла эвакорота капитана Лобженидзе, — сообщил Аркадий Ильич. — С Лобженидзе поехал мой помощник инженер-майор Григоревский. Тот — обеспечит!

— Бригады от Бочагина подошли, — вмешался в разговор Бахметьев. — Через два-три часа закончим ремонт четырех танков и они двинутся за корпусом.

Неподалеку ремонтная бригада коммуниста Лебедева, которая вчера восстанавливала подбитую «пантеру», трудилась у «тридцатьчетверки». Возле танка лежал двигатель с разбитым картером, а в машину уже был опущен [169] новый. Пробоина в правом борту корпуса заварена. Вражеский бронебойный снаряд прошел через четвертый каток, пробил борт, картер двигателя и, ударившись о второй борт, потерял силу и остался в танке.

— Когда закончите, товарищ Лебедев?

— Часа через два, товарищ инженер-полковник. Потом перейдем на другую. Наши уже подготавливают ее.

В полукилометре между кустами виднелась ремонтная летучка с поднятой кран-стрелой.

— Бригадир ремонтной бригады сержант Азарчук, — доложил встретивший меня коренастый молодой солдат в черном комбинезоне и танковом шлеме. — Бригада занимается...

— Вижу, чем занимаетесь, товарищ Азарчук. Продолжайте! Вы восстанавливаете первую машину?

— Никак нет. Одна уже ушла вместе с теми, что эвакуаторы вытащили из болота...

— Как с запасными частями?

— Пока все хорошо.

«Пока все хорошо», — повторял я про себя слова Азарчука. Пока запас агрегатов не исчерпан, ремонтный фонд не разбросан по маршрутам, а ремонтники идут по пятам за боевыми частями, подбитые вчера танки сегодня снова возвращаются в бой.

Вечером, вернувшись на КП в Медынгяны, я узнал, что корпус Малахова прорвал с ходу и почти без потерь внешний укрепленный рубеж (обвод) вокруг Мемеля и вплотную подошел к внутреннему на подступах к городу. Внутренний рубеж проходил от южной окраины Паланги на северную окраину Кретинги и далее по западному берегу Минии до залива Курш-Гаф.

Перед домиком начальника штаба я встретил офицера связи из корпуса Малахова.

— А ваши ремонтники — орлы! — возбужденно сказал он, здороваясь. — Техник-лейтенант Губайдуллин даже немецкую батарею атаковал...

— Да что вы! Каким образом?

— Случай невероятный. Не будь я очевидцем, просто не поверил бы. А тут... — Не найдя подходящих слов, мой собеседник растерянно пожал плечами. — Тут такое дело вышло... Бригада Поколова прорывалась ко второму рубежу обороны и напоролась на противотанковую батарею. Гитлеровцы засели за небольшой высоткой и начали почти [170] в упор расстреливать наших. Бригада, конечно, остановилась. Но огонь внезапно прекратился, и фашисты бросились врассыпную. Что же, вы думаете, произошло? Их насмерть перепугал Губайдуллин. Он на своем тягаче сбился с маршрута и, чтобы догнать батальон, махнул через кусты и выскочил прямо на батарею. Немцы приняли тягач за танк. А когда очухались, бригада уже обошла высотку...

* * *

3-й гвардейский танковый корпус, которым теперь временно командовал М. Д. Синенко, пришел в район Ретавас только к 18.00 8 октября вместо 12.00, как требовал приказ. Но в Ретавасе получил новую задачу — сосредоточиться в районе Жутовцы — Качайцы. Пришлось снова совершать ночной марш. В оперативном отделе мне сказали:

— Гвардейцы четвертые сутки почти без сна.

«Да, это свыше человеческих сил, — подумал я. — На войне трудно всем — и молодым солдатам, еще не успевшим как следует втянуться в походную жизнь, и старым, обстрелянным фронтовикам».

Перед глазами встали такие «железные люди», как старшина Кривогин и сержант Холодов. Когда они спали, ели, отдыхали, трудно было сказать: все время их видели в машинах. Каждый уже имел на личном счету более 1000 часов навода и около сотни боевых выходов. Казалось, от такого перенапряжения люди давно должны свалиться. А они, грязные, чумазые, но неутомимые, будто срослись со своими танками и даже не упоминали о том, что неплохо бы вздремнуть часок-другой. А ведь пошли четвертые бессонные сутки...

За 8 октября сводки поступили почти отовсюду. Общие потери у Белянчева и Гольденштейна несколько увеличились, но зато 14 машин вошли встрой из ремонта, а пять были эвакуированы из болот и возвращены частям.

Поздно ночью приехал инженер-подполковник Иванов.

— Ну и дорожка, — бурчал он, сбрасывая забрызганную грязью плащ-палатку, — работы нам еще прибавляет! Мало в бою танков потеряли. Так тут еще от перегрузки коробки рвутся. Сам видел, как две машины вышли из строя. На дорогах пробки. Горючее тащат тягачами, а то и танками. Генерал Гришин дал такую команду. [171]

И правильно: лучше задержать тройку танков, чем все оставить без горючего. А в корпусе Панфилова мечется по маршруту интендант майор Гольберг.

— Что ему понадобилось там? Обмундирование, что ли, перед боем за Мемель выдает?

— Нет. Он тоже взялся обеспечивать корпус горючим. У начальника тыла что-то голова заболела, а Синенко идет на Мемель без запаса горючего. Вот и пришлось Гольбергу выручать. Видел я его на дороге: он ездил на доклад к Синенко и попал в самое пекло. Корпус как раз отбивал контратаки. Еле, говорит, успел проскочить...

— А горючее все-таки доставили, или Максиму Денисовичу так и придется идти на Мемель с пустыми баками?

— Гольберг говорит, что доставили. Частью цистернами пробились, а частью — тягачами. Он мужик пробойный, изворотливый. Будет нужно, так его люди хоть на плечах поднесут заправку. Если, говорит, зашьетесь с запасными частями, кликните, помогу доставить. На плечах потащим, а ремонт обеспечим. Гольденштейна не раз выручали.

— На плечах много не унесешь. А вот тягачи хорошо нам служат. Для танковых войск они просто незаменимы.

— Да, товарищ начальник, — живо откликнулся Иванов. — Если бы можно было еще поднять их живучесть! Ну хотя бы до пятидесяти процентов по сравнению с автомобилем. Добьемся этого, тогда вообще тягачам цены не будет.

— Отвоюемся, Петр Васильевич, и начнете работать над этой проблемой. Дело нужное. А сейчас выкладывайте все же, с чем пожаловали?..

Иванов доложил, что фронтовой склад подбросил агрегаты, но, видно, это последние. Через два-три дня начнутся затруднения.

В ночь на 9 октября наша армия получила новую задачу: стремительно развивая наступление, главными силами обойти Мемель с севера, а с юга перерезать приморскую железную дорогу, овладеть городом и пробиться к побережью Балтийского моря. Военный совет армии обратился к войскам с призывом: достать морской воды и сделать этот символической подарок партии и правительству. Призыв подхватили политработники корпусов и бригад, партийные и комсомольские организации. Обращение [172] передавалось из уст в уста, от экипажа к экипажу. К утру все солдаты и офицеры знали о призыве Военного совета.

— Проложим путь к Балтике!.. — Эти слова стали девизом всей армии.

Танковый корпус Малахова с ходу овладел переправой на реке Миния в районе Рогавышке, в половине дня форсировал реку, а к вечеру вышел на рубеж Клиби — Докторы — Лаумели. С утра 10 октября танкисты Малахова сбили противника на внутреннем обводе, перерезали приморскую железную дорогу Либава — Мемель и к 14.00 оказались на побережье Балтийского моря, заняв города Кретинга, Паланга и Каркельбек.

Таким образом, основная боевая задача была армией выполнена. У наших ног плескались темно-серые балтийские волны. Вечером 10 октября на столе командарма стояли две фляги с морской водой. Их прислали командир 29-го танкового корпуса генерал-майор Малахов и командир армейского 1-го гвардейского мотоциклетного ордена Александра Невского полка подполковник Иокимов.

Кто первым прорвался к морю и достал морской воды? Один документ утверждает, что это сделал молодой офицер коммунист Судаков из танковой бригады Поколова, проскочивший на мотоцикле сквозь огонь противника. Другой свидетельствует, что первым был беспартийный офицер Коробочкин из группы разведчиков мотоциклетного полка, которой командовал член партийного бюро старший лейтенант Мелкозеров.

— Оба донесения мы проверим, — сказал член Военного совета генерал Гришин, расхаживая по комнате. — Но ценность подарка огромна.

Гришин был в приподнятом настроении, поэтому позволил себе порассуждать и пофилософствовать.

— Вода — еще одно свидетельство, что армия отрезала курляндскую группировку немцев от Восточной Пруссии. А там около тридцати дивизий. Не столь уж важно, Судаков или Коробочкин первыми зачерпнули морской воды. Сделали это наши, советские воины. Им пришлось пробиться сквозь огонь и сталь. Спасибо им...

...За четверо суток, с 6 по 10 октября, наша армия с боями продвинулась по территории, занятой противником, на 150 километров, а с учетом маневров танки прошли до 270 километров. [173]

Особенно упорные бои развернулись на западном берегу реки Минии и при прорыве внутреннего укрепленного обвода на подступах к Мемелю. Люди сражались геройски.

Помню младшего лейтенанта гвардейца Рощина. Проскочив через реку на «тридцатьчетверке», Рощин обнаружил, что из-за кустов по нашим переправляющимся машинам ведут огонь три танка противника. Докладывать командованию некогда, решение нужно принимать самому — и немедленно. Один советский танк против трех фашистских!.. Все равно надо идти в атаку... Рощин скрытно приблизился к ближайшему вражескому танку и с первого же снаряда поджег его. Двумя следующими снарядами он подбил вторую машину противника, находившуюся в трехстах метрах от первой. Теперь силы были равны, но экипаж третьего танка с черно-белыми крестами на броне заметил опасность и развернул башню, чтобы встретить идущую на сближение «тридцатьчетверку». Маневрируя между кустами, Рощин уклонился от снарядов противника. Двумя выстрелами он расколол башню немецкой машины. Путь был расчищен. Наши танкисты стремительно форсировали реку.

В этих боях продолжали драться даже экипажи наших подбитых танков. Когда передовой отряд корпуса Малахова прорубал путь к морю, была повреждена машина коммуниста Подъячева, вклинившаяся в расположение противника. К неподвижному танку бросились две вражеские машины и группа автоматчиков. Гвардейцы не растерялись. Пока радист-пулеметчик расстреливал из курсового пулемета автоматчиков, башнер комсомолец Каравалис тремя снарядами поджег головной фашистский танк, а второй круто развернулся и уполз назад.

В эти дни особенно усилился поток заявлений о приеме в партию. Только в роте коммуниста Корнейчука, где парторгом был командир взвода Григорян, за три дня наступления 12 человек решили вступить в партию и 11 — в комсомол. То же происходило во всех других подразделениях.

«Прошу принять меня в ряды ВЛКСМ, — писал механик-водитель старшина Казанцев на листке из ученической тетради. — Я оправдаю высокое звание, а если погибну в бою, прошу считать меня комсомольцем».

Танк Казанцева загорелся во время атаки. Клубы дыма [174] вырывались из боевого отделения, и водитель не мог видеть, что стало с его товарищами. Откинув передней люк, Казанцев повел громадный пылающий факел на позиции гитлеровцев. Танк давил фашистов до тех пор, пока не взорвался топливный бак.

В тот же день, после боя, Казанцева посмертно приняли в ВЛКСМ.

Священной традицией стала у танкистов взаимная выручка в бою.

Во время атаки на второй укрепленный рубеж на подступах к Мемелю в машину младшего лейтенанта Желдака ударил фашистский снаряд. Механик-водитель был убит. Лейтенант и башнер тяжело ранены, остальные контужены. Из трансмиссионного отделения повалил дым. Немцы продолжали обстрел. Тогда техник-лейтенант Батаев, следовавший за боевыми порядками, вскочил в танк через башенный люк и занял место погибшего механика-водителя. Ему удалось увести горевшую машину в ближайшее укрытие.

С выходом 29-го корпуса к морю бои не прекратились. Предстояло брать Мемель. 3-й гвардейский под командованием Синенко вышел на реку Миния 9 октября и форсировал ее у Рогавышке. Немцы неоднократно контратаковали. Тем не менее 10 октября Синенко достиг рубежа Каралишкен — Мартинсдорф — Лелле. Здесь корпус снова встретил упорное сопротивление. Фашисты вели сильный огонь не только из танков и полевой артиллерии, но и из орудий крупных калибров с фортов, окружающих Мемель.

Вечером меня вызвал Вольский.

— Что с танками, Галкин? По твоим сводкам — все потери восстановлены, а фактически в бригадах осталось всего по десять — пятнадцать машин. У Малахова, правда, около сотни в отрою, в третьем — всего пятьдесят две. Чем завтра Синенко на Мемель ударит? Ты подумал об этом?

— И думал, и все, что от меня зависит, делал, товарищ командующий. Люди работают сутками без отдыха. Скорее всего, не все танки дошли до частей.

— Значит, надо сделать так, чтобы дошли все. Заставьте-ка своих пошевеливаться.

Вернувшись к себе, я застал Иванова и Пустильникова с помощником по эвакуации майором Ходаковским. [175]

Пустильников выглядел вконец измотанным. Он то и дело клевал носом. Иванов похудел, осунулся, но еще бодрился, даже пытался шутить:

— У Пустильникова шея ослабела, голову не держит...

Я вкратце передал разговор с командующим. Пустильников оживился. Он помнил, как всегда, все цифры:

— За пять суток ремонтники восстановили восемьдесят шесть танков и самоходок, — начал перечислять он, — из них двенадцать тяжелых. На маршрутах осталось двадцать пять машин, которые можно отремонтировать; они будут готовы в ближайший день.

По словам Пустильникова, справлялись со своими задачами и эвакуаторы. Из 35 машин, застрявших в болотах и осушительных каналах, эвакуировано уже 28, из них 20 исправных.

Подтвердилось мое предположение, что много машин находится еще в тылу, особенно у 3-го корпуса, которому за четыре дня боев трижды пришлось менять направление. Восстановленные танки и самоходки, сгруппированные в команды по три-пять единиц, долго блуждали по маршрутам в поисках своих бригад. Некоторые машины, эвакуированные еще в ночь на 7 октября, за три дня так и не дошли до частей.

Иванов сообщил о другой надвигающейся беде: с армейского склада все выдано, а запасы агрегатов кончались. Рассчитывать на их быстрое получение с фронтового склада нельзя: до него 200–250 километров. Иванов предложил единственно возможный выход: снимать с машин, требующих капитального ремонта, годные агрегаты и на их место ставить пока негодные. А чтобы не допустить «раскулачивания», делать все под наблюдением офицеров отдела снабжения. На том и порешили.

Но агрегаты — это работа завтрашнего дня. А Синенко машины нужны неотложно, сегодня. Поэтому прежде всего необходимо подтянуть уже восстановленные танки. Я приказал Пустильникову с утра выслать на маршруты своих офицеров, предварительно уточнив местонахождение всех частей 3-го гвардейского корпуса, а самому немного отдохнуть.

— КП через два часа перейдет в Григолен-Гедмин... Майор Сало уже там, а это точное предзнаменование, — закончил я, отпуская офицеров. [176]

На рассвете 11 октября, когда я уже собирался садиться в «виллис», позвонил Василий Тимофеевич:

— У Синенко сегодня будет тяжелый день. Пополнение корпусов танками зависит от твоих людей. Так что поднажми. Помнишь, как в Крыму, в Семисотке...

Путь снова лежал в район вчерашних боев. Бригады 3-го корпуса потеряли там около 30 машин. По предварительным данным, 15–20 из них можно быстро восстановить.

Первая встреча — с капитаном Бахметьевым. За ночь он организовал корпусной сборный пункт аварийных машин, стянув на западном берегу реки Минии до десятка танков и САУ. Сюда уже подошли ремонтные бригады 74-й базы, развернулись летучки.

Заместитель Бахметьева, старший лейтенант Гончаренко, засучив по локоть рукава, вместе с двумя солдатами ремонтировал бортовую передачу.

— Не пойдет, — бросил он, вытирая замасленные руки. — Нужно менять всю бортовую. Берите из летучки и ставьте. Это последняя, — сокрушенно сказал старший лейтенант, взглянув на меня.

Невдалеке от СПАМа ремонтники роты технического обеспечения 18-й танковой бригады заканчивали восстановление «тридцатьчетверки».

— Поворачивайся, ребята, поживее, — торопил людей командир роты капитан Денисов. — Теперь дорога каждая машина. Слышите, загудело под Мемелем...

Прямо на нас, переправившись через реку, шли четыре бронетягача. Из ведущего выскочил лейтенант, подбежал и, запыхавшись, начал докладывать.

— Погодите, — остановил я его. — Отдышитесь и скажите, из какой вы части?

— Из части гвардии капитана Лобженидзе.

— Теперь ясно. Кто и куда вас послал?

— Рано утром был гвардии майор Пустильников и приказал прибыть сюда для помощи капитану Бахметьеву. За рекой осталось два танка, их вытащит тракторный взвод. Танки совсем исправные, только утопли в канаве.

— Значит, майор Пустильников и у вас уже побывал? — переспросил я Бахметьева.

— Так точно. На рассвете приезжал на переправу.

«Вряд ли Пустильников успел отдохнуть», — подумал я и распорядился, чтобы Бахметьев выделил офицера и [177] отправил с ним взвод тягачей на передовую, в распоряжение Гольденштейна. Там они сейчас нужнее.

Минут через пятнадцать четыре бронетягача тронулись с места. А от переправы снова донесся гул моторов и лязг гусениц.

— Товарищ полковник, опять чьи-то тягачи, — сообщил Бахметьев.

Но это были не тягачи, а шесть танков, уже вышедших из ремонта. По поручению Пустильникова их сопровождала ремонтная бригада сержанта Артамонова из батальона Бочагина, а вел командир взвода 18-й танковой бригады. Вскоре танки скрылись в том же направлении, что и тягачи.

— Эти еще вчера восстановлены, — приглядевшись к башенным номерам, проговорил Бахметьев. — Связи у нас с частями нет, вот и блуждали где-то.

Через полчаса прибыли две ремонтные летучки. Из передней вышел рослый капитан.

— Командир первой ремонтной роты восемьдесят третьего армейского ремонтного батальона гвардии капитан Курдюмов, — чеканя каждое слово, представился он.

Я знал, что Курдюмов — командир лучшей ремонтной роты, но встречаться с ним не доводилось. Капитан относился к числу тех людей, которые сразу же производят хорошее впечатление.

— Где ваша рота, капитан?

— Я выехал немного раньше, чтобы проложить маршрут, а зампотех соберет рембригады и двинется через час. По дороге подтягиваются отремонтированные вчера танки. Экипажи не знали расположения своих частей, их сейчас направляет майор Ходаковский.

Курдюмов начал принимать у Бахметьева ремонтный фонд, чтобы освободить корпусную базу, а я поехал к переправе [178] — на поиски эвакороты Лобженидзе. В район Ворки, где осталось несколько танков, застрявших при обходе озера, я добрался лишь к середине дня. На лугу группа людей окружила два трактора. Я свернул к ним. В большой осушительной канаве на боку лежала «тридцатьчетверка». Одна из ее гусениц и весь борт погрузились в ил, а та, что оставалась на суше, выфрезеровала в грунте глубокую канаву и зарылась в ней. Грунт впереди танка был аккуратно срезан лопатами. Видно, экипаж подготавливал машину к эвакуации.

Недалеко от канавы стояли два трактора. От одного из них стальной трос уже накинут на буксирный крюк танка. Конец троса от другого трактора держал сержант, стоявший на дне канавы. Рядом с ним, по колено в грязи, у кормы танка виднелся еще один человек: он разгребал руками грязь, чтобы добраться до второго буксирного крюка. На берегу канавы переговаривались несколько солдат и сержантов. Не сбрасывая плащ-накидки, я подошел к ним.

— Кто старший?

Услышав мой голос, человек, разгребавший грязь вокруг танка, быстро выпрямился и стал с трудом выбираться из канавы. Он был без фуражки. Мокрые от пота седые волосы прядями прилипли к морщинистому лбу. С шинели, заправленной полами под ремень, стекала грязь.

— Товарищ Денисов, ну нельзя же так... — начал я журить его, когда мы отошли в сторону. — Седовласый инженер-капитан в грязи ковыряется, а солдаты покуривают и наблюдают.

— Ничего, товарищ полковник... Ребята работали всю ночь... Кстати, это уже последняя машина в этом районе.

Пока мы с Денисовым разговаривали, эвакуаторы забуксировали танк и начали тянуть двумя тракторами через лебедки. Вдруг Денисов замахал руками, побежал к тракторам, остановил и, показав место ближе к канаве, перегнал их туда.

— Молодежь не понимает простых вещей... Чтобы тянуть под большим углом, нужно больше усилий, да и танк можно перевернуть, — пояснил он, вернувшись ко мне и как бы извиняясь.

Минут через десять танк был вытянут на берег, мотор работал, а с борта и катков отваливались пласты грязи. [179]

— Сейчас обслужим, и пойдет.

— Нет, товарищ Денисов, — возразил я, — солдаты и экипажи пусть обслуживают, а вам следует обсушиться хотя бы у костра и привести себя в порядок. Поберегите себя, хоть немного. Желаю успеха.

Я был уверен, что в 29-м корпусе у Белянчева с ремонтом все благополучно. Однако подмывало убедиться лично. Взглянул на карту и повернул к морю.

Под вечер на участке, где корпус перерезал железную дорогу, встретил ремонтников 169-й ПТРБ. Сержант Дмитрий Лысов торопил монтажников:

— Заканчивай поживее с креплением! Нужно еще поглядеть машину на ходу. Проверь-ка, Петро, регулировку тяги правого бортового!

Сержант Петр Мужиков, широкоплечий, крепкого сложения, с выразительным русским лицом, послушно опустился в башенный люк.

— Готов, — послышался оттуда его голос.

— Сколько машин, товарищ Лысов, восстановили за эти дни? — спросил я бригадира.

— Эта — четвертая, товарищ полковник. Одну сделали в первый день наступления. За семь часов заменили двигатель, водяной радиатор и масляный бак. Остальные три попались полегче. А сейчас заканчиваем замену бортовых. Через полчаса пойдет и эта...

Стемнело, когда я добрался до 32-й танковой бригады. Она в обороне севернее Кретинги. Командир РТО инженер-капитан И. Ф. Гусев. На его кителе два ордена — Красной Звезды и Отечественной войны. Белянчев как-то просил рассмотреть вопрос о назначении Гусева начальником ПРБ корпуса, поэтому я особенно присматривался к этому еще молодому инженеру.

— Рота самостоятельно справилась со всем текущим ремонтом, — доложил Гусев. — Только две машины среднего ремонта передали армейскому батальону в районе Вертели. А вот теперь уже на голодный паек садимся. Не хватает запасных частей.

Гусев произвел впечатление вдумчивого специалиста, дисциплинированного офицера и неплохого хозяина.

* * *

Октябрьская ночь окутала поля вчерашних боев. Свет хотя и замаскированных фар еще больше сгущает темноту. [180] Необычно тихо. Только изредка доносятся раскатистые залпы тяжелой артиллерии со стороны Мемеля, опережаемые зарницами вспышек.

На КП приехал поздней ночью. С трудом разыскал своих на окраине большого населенного пункта Григолен-Гедмин. Сразу же набросился на сводки. Итог совсем не плохой — за день восстановлены и вернулись в свои части 16 танков, да подтянулись с маршрутов из числа восстановленных и эвакуированных из болот 15. Итого — 31.

Синенко весь этот день вел тяжелые бои. Отразив 8 контратак, он пробился к внутреннему обводу на подступах к Мемелю, но потерял 42 машины, из них 31 «тридцатьчетверку».

Иванов прислал коротенькую записку с офицером связи: бригады по сбору годных агрегатов и запчастей приступили к выполнению задания; надеется, что затруднения с агрегатами будут завтра ликвидированы.

«Не плохо и это», — подумал я.

Неожиданно вошел, точнее, вбежал ординарец сержант Козлов и скороговоркой, чего с ним никогда не случалось, выпалил:

— Товарищ полковник, что-то под Мемелем неладно.

Я вышел во двор. Бескрайнюю темноту ночи как бы раскололи и осветили сотни подвесных ракет. Через несколько секунд задрожала, закачалась, сотрясенная бомбовыми ударами, почва. Пикирующие бомбардировщики поодиночке и группами, выпадая из темноты, шли к земле. А где-то над ними вспыхивали новые и новые ракеты. Кто и кого бомбит? Танковые ли части Синенко, прорвавшиеся к внутреннему обводу, попали под удар фашистской авиации, или наша авиация громит передний край противника?

Сильная боль сжала сердце. Ведь там, под Мемелем, уставшие и измотанные в боях, танкисты Синенко. И пехоты рядом нет. Неужели они отдадут этот кусок земли, который только что, ценой большой крови, отбили у врага?

Кинулся к телефону. Ни оперативный отдел, ни адъютант командующего не отвечают. Взяв автоматчика, еду к дому, где разместился Вольский. Виду меня, наверное, довольно растерянный. Я понял это, увидев, как лукаво улыбнулся генерал: [181]

— Не волнуйся, технический бог... Наша авиация бомбит гитлеровцев во внутреннем обводе.

Отлегло. Вскоре возвращаюсь к себе. Теперь вспышки ракет и бомбовые удары радуют и успокаивают.

12 октября танкисты Синенко продолжали бои у внутреннего обвода. Силы корпуса истощались. Ни 12-го, ни 13-го взять укрепленный город танковым тараном не удалось. 14 октября подошли общевойсковые соединения, и танковые корпуса передали им свои рубежи. Армия вышла в район сосредоточения — Плунгяны.

Теперь мы могли подвести некоторые общие итоги. В дни боев ремонтники восстановили и передали на пополнение частей 102 танка и самоходно-артиллерийских установок. Из болот и канав эвакуированы и также возвращены в боевые порядки 25 машин. На боевых маршрутах остались лишь безвозвратные потери да десятка два танков и самоходок, подлежащих отправке в капитальный ремонт. А из машин, подбитых в боях за Мемель, 22 танка еще можно восстановить своими силами. На это и были переключены все ремонтные бригады 83-го батальона и часть сил ПТРБ корпусов.

Армия на короткое время вышла из боя. И теперь инженеров, техников, ремонтников ожидала новая большая работа. Необходимо было срочно и тщательно осмотреть всю материальную часть. Танки и самоходки прошли уже от 450 до 600 километров, моторы отработали по 75–100 мото-часов. Начали возникать неисправности из-за износа. Невольно всплыл в памяти разговор двух танкистов, случайно услышанный в районе Лоша: «Пехота-то отшагалась, добралась до привала и храпи... А наше дело...» Да, отдыхать и отсыпаться было некогда.

На следующий день Василий Тимофеевич вернулся от командующего 1-м Прибалтийским фронтом.

— Остаемся у Баграмяна, — улыбнувшись, сообщил он. — Будем вместе с общевойсковыми армиями доколачивать окруженную курляндскую группировку. Расчленять и бить по частям.

16 октября войска армии начали марш для выполнения новой задачи.

Генерал-лейтенант Панфилов к этому времени выздоровел и принял от Синенко свой 3-й гвардейский корпус.

Вместе с войсками армии в новый район сосредоточения вышли 83-й ремонтно-восстановительный батальон [182] подполковника Бочагина и эвакороты, Погрузив тракторы на платформы трайлеров. Только капитан Власенко со своим СПАМом № 36 остался на несколько дней в старом районе для передачи тяжело поврежденных танков фронтовым ремонтным частям.

* * *

Прибалтийская осень уверенно вступала в свои права. Еще недавно сухие колеи проселочных дорог были выутюжены до блеска тысячами автомобильных шин, а на шоссейных трактах позади пробегавших машин вихрились рыжеватые столбы пыли. Теперь же проселки взъерошились, ощетинились комьями непросыхающего грунта, в колеях тускло отсвечивает застоявшаяся вода. Она разлетается тяжелыми брызгами из-под гусениц танков и скатов автомобилей. Колеи становятся глубже и глубже, и вот уже танки начинают утюжить стальным брюхом дорогу. Прорезав ее до глины, выходят на обочину; взмесят обочину, идут в поле, прокладывая зубчатыми траками новые колеи. Теперь по проселку нет пути автомобилям — они пытаются выбраться на ближайшие шоссейки, но и те тоже разбиты. Война прошла по ним тяжелой поступью и проломила покрытие.

А дождь — мелкий, промозглый — сеет без перерыва. Иногда, правда, в разрыве серых, словно свинцовых, туч проглядывает солнце. Но что толку? Оно не сушит, а лишь распаривает почву, глубоко пропитанную осенней влагой. Грязь густеет, двигаться становится все труднее.

Наша армия сосредоточилась в районе Илякяй — Юргайцы и сразу же стала испытывать недостаток боеприпасов, а потом и продовольствия. Автомашины, высланные за грузами на станцию снабжения, не возвращались по нескольку суток. Даже тракторы и танковые тягачи с трудом протаскивали их по разбитым дорогам.

Корпус генерала Панфилова, сосредоточившийся в лесочке, в нескольких километрах северо-восточнее Вайнёде, вынужден был пользоваться для доставки продовольствия и боеприпасов самоходками, а иногда и танками.

На командный пункт армии, разместившийся недалеко от деревни Новосяды, в районе Илякяй, нельзя было добраться даже легковым автотранспортом. В наскоро оборудованные здесь землянки ползла размокшая глина. Проложенные когда-то по луговине дорожки стали труднопроходимыми. [183] Офицеры связи или командиры частей и соединений добирались сюда только пешком, с трудом вытаскивая ноги из вязкой грязи.

Зашел я как-то к командующему армией. В «двухкомнатной» землянке было нестерпимо жарко от раскалившейся железной печурки. Генерал сидел в распахнутом кителе. Лицо его, ставшее бледно-серым, покрывали крупные капли пота. На погонах командарма я впервые увидел третью звездочку: накануне ему сообщили о присвоении звания генерал-полковника.

Сердечно поздравил Вольского и, перейдя на неофициальный тон, сказал:

— Не бережете вы себя, Василий Тимофеевич. Здесь хуже, чем в бане. С потолков капает, со стен течет. А дышать просто нечем.

— Это все Ожогин: палит и палит, — кивнул он в сторону адъютанта, возившегося у железной печурки в соседней комнате. — Ожогин! Откройте дверь. Жарко.

Адъютант открыл дверь и, подмигнув мне, покачал головой.

Через несколько минут генерал, зябко поежившись, крикнул:

— Ожогин, холодновато!

Снова загудела печурка. По землянке пошли волны горячего воздуха.

Я знал, что Вольский тяжело болен: врачи обнаружили туберкулез горла. Он долго лечился в Москве, но болезнь, видимо, продолжала «наступление».

— Зачем сидеть в этой норе, когда рядом населенный пункт с прекрасными рублеными домами, — осторожно посоветовал я. — Там тепло, а главное — сухо. Прикажите протянуть связь. Я сейчас же передам вашу команду майору Сало, и завтра все будет готово...

— Нет, не нужно, — раздраженно сказал он и надолго замолчал.

Когда я вышел из землянки командующего, меня догнал Ожогин:

— Попытайтесь хоть вы на него повлиять, товарищ полковник. Я ничего не могу сделать... У генерала постоянно держится температура. А он по двадцать раз в день приказывает то открыть двери, то подтопить. Так и здорового свалить можно. [184]

— Попробую поговорить, — пообещал я. — Только вряд ли что из этого выйдет...

От командующего я зашел к Синенко. Максим Денисович сидел у горячей печурки, поставив на табурет босые ноги. Мокрые носки и портянки валялись на полу, а рядом стояли грязные болотные сапоги. Серая солдатская шинель с генеральскими фронтовыми погонами висела на гвозде, недалеко от печки. От сукна шел пар.

— Только вошел, — вместо ответа на мое приветствие сказал Синенко. — Благо, что этот транспорт еще не отказывает, — показал он на грязные сапоги.

— А что с машиной, поломалась?

— Вроде и не поломалась, а двигаться не может. В грязи бросил, километрах в двух отсюда. Может, к ночи доберется... Вот так, инженеры. Здорово обеспечили вы армию средствами передвижения! — иронически усмехнулся он.

— А вы, товарищи полководцы, по одежке протягивайте ножки. Зачем лезете в болото, коли нет мокроступов! — парировал я.

— Приказ выполняем, Федор Иванович, а не просто лезем.

— Приказ... Видел я на охоте, Максим Денисович, как шакалы живого буйвола терзали. Было это около озера Кумиси, в Грузии... Буйвол попал в трясину. Там его и сожрали шакалы. Какого великана одолели, когда он стал неподвижным!

— Вот так, Федор Иванович, — откликнулся Синенко, — пока ты притчу рассказывал, я и переобулся. Теперь разговор пойдет веселей.

— Не притча это. Быль. Но между прочим, не о том сейчас речь. Был я только что у Вольского. Плохо он выглядит. Пытался посоветовать ему перебраться в населенный пункт, но не тут-то было. Пропадет Вольский в этой душегубке...

— Я тоже его вчера уговаривал. Не сдается. Давай напустим на него врачей. Может, хоть их послушает?..

* * *

Армия «отдыхала» совсем недолго. Пополнившись боевыми машинами за счет тех, что вышли из капитального ремонта, войска снова пошли в бой с задачей прорвать немецкую оборону на узком участке Вайнёде — [185] Приекуле, а в последующем, расширив полосу прорыва, расколоть окруженную группировку на две части. Очень мешала распутица. Поэтому в первый день удалось создать лишь глубокую вмятину в обороне противника. Но и этот незначительный успех достался частям дорогой ценой: они потеряли немало боевой техники. В последующие дни продолжались так называемые атаки местного значения. И после каждой из них увеличивалось количество подбитых или подорвавшихся на минах танков и самоходно-артиллерийских установок.

Ремонтники и эвакуаторы, как когда-то на Керченском полуострове, утопая в грязи, шли к подбитым танкам, на тюле боя. Правда, имелась и существенная разница. Здесь труд их очень облегчали мощные тягачи. На них подвозили агрегаты, подтягивали к танкам ремонтные летучки, вытаскивали машины из зоны обстрела. Поэтому восстановление танков шло значительно быстрее.

После возвращения из госпиталя подполковника Бочагина инженер-майор Кормаков ушел в тяжелый полк, а Майоров официально принял обязанности зампотеха и вместе с ремонтниками постоянно находился в поле.

Добрался как-то я в район северо-западнее Приекуле, где только что закончился бой за один из небольших плацдармов противника — у грязной речушки с широкой поймой. Отбросив фашистов за речушку, танки отходили на исходные. Над землей еще стлался дым от недавних разрывов мин и снарядов, а Майоров с ремонтной ротой капитана Пинкалова уже продирался через кустарник к подбитым и подорвавшимся машинам. Ремонтные летучки пока оставались в укрытии за бугорком. В пойме между кустами замерли поврежденные «тридцатьчетверки». На противоположном, более высоком, берегу закрепились гитлеровцы. Наши танки у них на виду. Если начать стаскивать их с поймы, противник прямой наводкой будет расстреливать и тягачи, и танки.

Осмотрев машины, Майоров решил мелкие повреждения устранять на месте, а танки, требующие большого объема работ, эвакуировать в укрытие ночью. Ремонтники, переползая от машины к машине, тщательно обследовали их. Через час бригады комсомольца Иванова и старшего сержанта Чемеричкина уже начали хлопотать у танков, стоявших в непосредственной близости от немцев. [186] К двум другим машинам поползли коммунисты Калинин и Лебедев. С ними были два танкиста из экипажей. Каждый тащил на себе по траку и несколько пальцев. Остальные бригады начали готовить рабочие места и агрегаты.

Когда стемнело, тягачи потянули в укрытие шесть танков, а четыре, уже восстановленные, двинулись своим ходом.

Как и следовало ожидать, немцы тут же начали обстрел. Но наши артиллеристы были заранее предупреждены и дали такой «огонек», что фашисты быстро замолчали. На следующий день я снова навестил этот ночью созданный СПАМ. Там уже остались только два танка, остальные вернулись в свои подразделения.

В ремонтном фонде недостатка не было. Работы шли днем и ночью. РТО танковых бригад и корпусные ПТРБ переходили вслед за своими частями. А танкисты постоянно маневрировали, нанося удары по узлам вражеской обороны.

Помощники А. И. Гольденштейна — инженер-майор И. Г. Григоревский и инженер-майор И. А. Коренев — где пешком, где на попутном тягаче пробивались по танковым маршрутам. Они не только налаживали срочный ремонт, но и главным образом организовывали сопровождение уже отремонтированных машин в свои части. Надо сказать, что сопровождение стало теперь не менее важной задачей, чем восстановление, потому что машины сутками задерживались в пути: мешали колонны автомобилей, застрявших на дорогах, обочинах и в балках. Иногда отремонтированные танки, не дойдя до цели, снова ломались, не выдержав нагрузок.

Приезжаю однажды в 32-ю танковую бригаду. Она только что вышла из боя. Заместитель комбрига инженер-майор [187] Агеев, что называется, рвет и мечет: на ходу осталась одна машина. Остальные либо подбиты, либо находятся в ремонте.

Вместе с Агеевым нашли на карте точку, где должны стоять пять танков, и я направился туда. Встретил меня Майоров.

— Сколько нужно времени, чтобы восстановить пять танков тридцать второй бригады?

— Не менее двух суток, товарищ полковник. Предстоит большая работа...

— А сутки?

— Не выдержим! Всю ночь провозились на дорогах, чуть ли не на себе тащили летучки, не спали.

— Дайте людям немного отдохнуть и работайте ночью. Если завтра к вечеру все машины будут готовы, лучших ремонтников представим к наградам. И полнее используйте экипажи.

К следующему вечеру все пять танков ушли в свои подразделения. Ремонтники крепко спали в кузовах летучек, укрытых в кустах. Не было с ними лишь Майорова: он перебрался к очередной группе подбитых танков, чтобы подготовить работы.

Несмотря на то что ремонтники только с 19 по 30 октября восстановили около 350 танков и САУ, количество боевых машин в строю ежедневно уменьшалось. Начал сказываться и естественный износ узлов и агрегатов. Моторесурсы были давно израсходованы. Катастрофически стали расти поломки.

А бои продолжались. 30 октября армия снова перешла в наступление. Корпус генерала Малахова глубоко вклинился в оборону противника, но понес большие потери. Корпус генерала Панфилова при попытке форсировать небольшую речушку Дзелда тоже понес потери. Артиллерийский полк 100-миллиметровых пушек, который [188] должен был поддержать наступление корпуса, не смог своевременно занять огневые позиции: американские «студебеккеры», тянувшие пушки, буксовали в непролазной грязи.

Бои продолжались, потери увеличивались, и я с тревогой думал о том, что, несмотря на самоотверженность эвакуаторов и ремонтников, у них не хватит сил заделать все бреши.

Своими невеселыми мыслями о неприглядном состоянии материальной части после беспрерывных полуторамесячных боев и маршей я поделился с командующим.

— И что же вы предлагаете? — внимательно выслушав меня, спросил Вольский. — Бросить воевать, что ли?

— Бросить нельзя. Надо найти какой-то выход...

— Какой же?

— Я бы посоветовал на несколько дней приостановить активные действия армии, подтянуть технику, переформировать части и лишь после этого ударить по противнику. Ударить кулаком, а не растопыренными пальцами.

— А конкретнее?

— Конкретнее — сконцентрировать всю материальную часть в двух-трех бригадах одного корпуса. Какой смысл иметь, например, бригаду с пятью танками или корпус с тридцатью боеспособными машинами? Задачу он получает как корпус, а сил у него — на батальон. Да и в грязи барахтаемся. А противник зарылся в землю и методично бьет наши танки, лишенные маневра...

— А вы хотели бы идти вперед, повернув голову назад? — раздраженно прервал меня Вольский.

— Нет, товарищ командующий. Этого я не хочу. Только думаю, что, нанеся противнику удар двумя-тремя неделями позднее, мы покончим с ним на месяц раньше. Скоро начнутся морозы, к тому же мы еще получим, наверное, из ремонта десятка три танков.

— Я уже и сам прикидывал, Федор Иванович, — смягчился Вольский. — Только никто нам не разрешит ликвидировать корпус. А вот о концентрации материальной части и людей внутри корпусов нужно подумать. Лишних людей вывести в запас...

— И еще, товарищ командующий, есть у меня одна мыслишка.

— Выкладывай, чего надумал. [189]

Василий Тимофеевич то говорил мне «вы», то обращался дружески на «ты».

— Не надумал, а пришел к объективному выводу в результате анализа фактов.

— Не мудрствуй, Галкин, обижусь.

— За всю Мемельскую операцию, считая и марш в выжидательный район, мы прошли до шестисот километров, потеряли немногим больше двухсот танков, но сто шестьдесят семь возвратили в строй.

Увидев, что Вольский внимательно слушает, я высказал давно назревшие соображения.

— Но тогда были бои, да еще какие! А что получается при доколачивании противника? За двенадцать дней октября всеми средствами армии восстановлено триста пятьдесят танков. За последние пять дней мы потеряли еще сто шестнадцать, да по техническим неисправностям до пятидесяти. В первом случае отрезали крупную группировку противника и понесли сравнительно малые потери. А во втором — добились очень скромных результатов, зато намного выросли потери.

— Что же из этого следует? — задумчиво спросил Василий Тимофеевич.

— Из этого следует, товарищ командующий, что танковую армию, предназначенную для действий в оперативной глубине, не нужно использовать для выковыривания противника из щелей и блиндажей. На это существуют стрелковые соединения с танками непосредственной поддержки пехоты.

— Ну, это не нам решать, Федор Иванович!

— Решать, конечно, не нам... Но разве не следует изучать опыт, делать выводы и докладывать высшему начальству?

— Выводы будем делать после того, как выполним задачу.

Я собрался уходить, но Вольский остановил меня вопросом:

— Что, если на всех танках заменить моторы? Справитесь с этой работой? Начальник ГУРТКА Сосенков обещает дать восемьдесят моторов.

— Справимся и с большим количеством, дело лишь во времени. Но что это нам даст?

— Как что даст? Обновим моторесурсы, а значит, и ударную силу армии. Танки пойдут резвее. [190]

— А некоторые совсем не пойдут...

— Почему? Ты, инженер, кажется зарапортовался!

— Нет, товарищ командующий, не зарапортовался. Попробуйте в ветхую, до отказа нагруженную телегу запрячь здорового битюга да загнать его в грязь. Он или переднюю ось вырвет, или тяжи и оглобли оборвет, а телега с грузом в грязи останется. Так может случиться и у нас. В танке ведь кроме мотора есть еще агрегаты силовой передачи и ходовая часть. То и другое изношено до предела.

Василий Тимофеевич помолчал, походил по землянке и, усмехнувшись, проговорил:

— Насчет телеги, это ты здорово. Согласен. Вариант с моторами отпадает. А о реорганизации подумаем.

От командарма я зашел к члену Военного совета Гришину. Рассказал все и ему. Вижу, согласен со мной Петр Григорьевич, но вслух своего мнения высказать не спешит. Любит он предварительно все проверить, обдумать.

Вечером написал ему большую докладную и передал через порученца. Вот ее подлинный текст.

«5-й день армия дерется в условиях распутицы и полного бездорожья, лишенная маневренности и нормального питания. Совершенно разбитые дороги стали непроходимыми не только для колесного транспорта, но и для гусениц. Подвоз боеприпасов и горючего до крайности затруднен, а на некоторых участках совершенно невозможен. Лишенные маневренности, танки несут большие потери от артогня противника, не достигая нужных результатов, а от чрезмерной перегрузки агрегаты танков выходят из строя.

Только за эти 5 дней армия потеряла в бою 116 танков и САУ, из них 48 единиц для армии безвозвратно (сгорело и передано в капремонт). Кроме того, за это же время вышло в ремонт по техническим неисправностям до 50 танков и САУ.

Выходящие из ремонта танки не доходят до боевых порядков по 1–2 суток, не имея возможности пробиться через сплошные колонны застрявшего на дорогах и в балках автотранспорта. Только на 20.00 4.XI.44 г. по 29-му тк находилось в пути к боевым порядкам до 20 танков. [191]

Некоторые танки, вышедшие из ремонта, не достигнув боевых порядков, снова выходят из строя, вследствие чрезмерной перенапряженности в работе всех агрегатов.

Таким образом, части, неся значительные потери в танках, ими не пополняются, и ударная сила армии, вследствие этого, катастрофически снижается. Танки, вместо мощных кулаков, используются мелкими группами и, лишенные маневренности, а в ряде случаев и должной поддержки артиллерии (из-за недостатка боеприпасов), несут потери, не достигнув результатов. Например, по сигналу в атаку в 17.00 4.XI.44 г. в 3 тк могло выйти в бой только 11 танков, остальные находились или в ремонте, или в пути. В это же самое время 29-й тк имел в строю 13 танков. Из них только одна 31-я танковая бригада имела 11 танков, а 32-я тбр и 25-я тбр — по одному танку.

Ударная сила таких бригад совершенно очевидна, а также очевидна и прямая нецелесообразность существования их как самостоятельных боевых единиц.

В дополнение к этому, стремясь подтянуться к своим частям, в тылах и на дорогах барахтаются в грязи, не достигая цели, тысячи колесных машин нашей и других армий, расходуя на месте сотни тонн горючего.

Все это может привести к тому, что армия потеряет все танки, понесет потери в личном составе и израсходует бесполезно громадное количество горючего. Выполнение боевой задачи не только не ускорится, а и значительно затянется. Противник же от этого только выиграет...»{3}

В докладной записке я, возможно, вышел за пределы моих чисто служебных, инженерных функций и вмешался в оперативно-тактические вопросы. Но, как коммунист и офицер, я просто не мог молчать.

* * *

— А как дела у Карташова — в тяжелом самоходном полку? — спросил меня однажды Вольский.

— Там почти полный комплект. В строю сейчас шестнадцать самоходок, правда уже с израсходованными моторесурсами. Однако все боеспособны. [192]

— В том-то и дело, что с израсходованными моторесурсами, — тихо сказал командарм и неожиданно задал вопрос: — А известно ли вам, что Карташов провел с этими самоходками уже две операции и почти не имел потерь. Это странно. Я не хочу подозревать его в недобром, но кое-кто упорно говорит, что он уклонялся от боя.

— Я тоже слышал об этом, товарищ генерал-полковник... А недавно провел в полку больше суток. Беседовал с командирами, коммунистами, с техниками и, наконец, с замполитом майором Комковым.

— И что же? — поднял голову Вольский.

— Полк Карташова большей частью был вашим резервом и использовался только по вашему приказу. В прошлой операции он четыре раза отражал танковые контратаки. В Мемельской операции вы вводили его в дело у реки Миния и при подходе к внутреннему обводу у Мемеля. За Мемельскую операцию полк потерял семь САУ, за прошлую — около десяти. Двенадцать из них введено в строй сразу же после боев.

— Ну, ну, дальше...

— Все дело в том, что Карташов не лезет на рожон, не лихачествует, а умело использует превосходство своей огневой мощи и броневой защиты. Он бил противника с таких дистанций, с каких тот не мог нанести существенного ущерба. Это во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых, Карташов бывший техник. Он так привык заботиться о машинах, что любой перерыв даже в бою или на марше использует для их обслуживания. И зампотех инженер-капитан Сыромятников под стать командиру. Оба не поедят, не попьют, а о технике побеспокоятся. [193] В полку почти все ремонтируют сами. Вот и ходят две операции, а силенок еще хватает. Короче, это называется технически правильным использованием боевой техники.

Вольский слушал меня очень внимательно. Потом встал, походил, как обычно, по комнате и наконец сказал:

— Видимо, все правильно. Я поручал это дело еще одному товарищу. Он доложил примерно то же. Значит, слухи — сплошная ложь. Быть Карташову кандидатом на должность командира танковой бригады... Кстати, Федор Иванович, как здоровье полковника Минасяна?

Василий Тимофеевич спрашивал о заместителе командира 32-й бригады.

— Ранение не из легких, но поправляется. Минасян — мой преподаватель по академии. Замечательный человек и командир... Я ведь, Василий Тимофеевич, встретил его на исходных в тот злополучный день. Видел, как он повел бригаду в атаку...

* * *

В первой половине ноября командарм все же перенес свой КП из грязного оврага в молодой лесок. Здесь было немного суше, но в землянке продолжалась та же «температурная история»: «Ожогин, подтопи... Ожогин, открой дверь...»

— Опять «сделали душегубку, — жаловался адъютант. — А у командарма по-прежнему повышенная температура...

На смену генералу Калиниченко приехал молодой энергичный генерал-майор Георгий Степанович Сидорович. Стройный, подчеркнуто подтянутый. Пришел он с должности начальника штаба корпуса, а еще недавно [194] руководил армейской разведкой, где научился тщательно анализировать обстановку и избегать поспешных выводов. Отлично эрудированный и общительный, он сразу вошел в деловой контакт со всеми начальниками служб и отделов. Восстановилось и мое «взаимодействие» со штабом.

Вскоре Военный совет армии принял решение усилить одни части за счет других техникой и личным составом. «И моя докладная, видно, не оказалась холостым выстрелом», — обрадовался я.

Практическое осуществление этих мероприятий командующий поручил Д. И. Заеву. Со свойственной Дмитрию Ивановичу энергией он решительно взялся за работу и быстро переукомллектовал танковые бригады корпусов, сосредоточив материальную часть в двух бригадах каждого корпуса. Отобрал лишний офицерский состав, «бестанковые» экипажи отвел в тыл и организовал там нечто вроде учебного центра.

Войска постепенно сужали кольцо окружения. Наши боевые машины жили вторую, даже третью жизнь. Н. П. Белянчев сообщил, что на 15 ноября оставшиеся в строю танки и САУ отработали до 250 мото-часов и прошли до 2200 километров. По донесению А. И. Гольденштейна, оставшиеся в строю танки корпуса тоже отработали до 250 мото-часов и покрыли до 3000 километров. Поломки и неисправности из-за износа и перегрузок продолжали увеличиваться. Ремонтников теперь не хватало, и им дружно помогали экипажи.

Зима была не за горами. По ночам начались заморозки. С вечера колеи затягивало ледком, а к полудню солнце растапливало ледяные корки, и земля снова покрывалась непролазной грязью. Все тракторы из эвакороты старшего лейтенанта Беленева пришлось выслать на дороги, чтобы растаскивать автомашины. День и ночь работали трактористы, пробивая пробки и сопровождая колонны машин.

Грязь и заморозки очень затруднили и без того нелегкую работу ремонтников. В нескольких словах невозможно рассказать обо всех трудностях и испытаниях, какие выпали в эти дни на долю ремонтных подразделений. И все же в ноябре через золотые руки воинов-ремонтников нашей 5-й гвардейской танковой армии [195] прошло 456 танков и САУ. В 182 из них были заменены основные агрегаты.

Многие рядовые, сержанты и офицеры инженерно-технической службы были награждены орденами и медалями. В числе их первую награду за три года войны получил наконец и инженер-подполковник П. В. Иванов. Он ее, безусловно, заслужил.

Приказом от 30 ноября 1944 года армия была выведена в резерв Ставки с передислокацией из Литовской ССР в район Брянска (Браньск), Белостококой области, то есть на территорию Польши. Сменил нас механизированный корпус генерала В. Т. Обухова.

— Желаем удачи!.. До встречи в Берлине! — приветствовали наши гвардейцы танкистов Обухова. [196]