Прыжок через Атлантику

Огневой 1942-й на исходе... Тревожным он и тяжелым выдался для нашей страны. На Волге, у Сталинграда, в предгорьях Кавказа, на берегах Невы и Черного моря решается судьба Родины, напрягшей все силы в единоборстве с фашистским зверем. «Ни шагу назад!»— все чаще и чаще появляются в газетах статьи с этим призывным и тревожным заголовком. Войска Советской Армии, черноморцы, каспийцы, моряки Краснознаменной Балтики, североморцы, партизаны, весь наш народ от мала до велика не на жизнь, а на смерть борются с гитлеровским нашествием. У нас здесь, на Дальнем Востоке, фронт. Правда, пока не действующий, но Дальневосточный фронт, преобразованный из Дальневосточного военного округа. Глубокий тыл — это видимость. Японцы явно ждут, когда им выступить.

Неустойчивое у нас равновесие. По обе стороны границы пушки заряжены, торпеды на корабли и самолеты приняты, оборонительные минные заграждения выставлены, траншеи отрыты. Уже сейчас японцы топят наши транспорты. [263]

Потенциально фронт, формально тыл... В войну каждому человеку призывного возраста неуютно вдали от главных событий. Еще хуже чувствуем себя мы — профессиональные военные. Я не могу отделаться от навязчивой мысли: «Они там, на переднем крае, и твоя семья — тоже, а ты здесь, в тылу». Это был внутренний голос собственной совести.

Возвратился на лодку с намерением проситься на действующий флот. От бывшего своего комдива Романа Романовича Гуза получил письмо. Он на Черном море и уже бьет фашистов. Мне от него отставать негоже...

Ревизия механизмов в лодке идет полным ходом. Многие из них разобраны или ставятся на резиновые амортизаторы. Что особенно радует — это монтаж устройства беспузырной торпедной стрельбы. С его установкой у противника резко уменьшится возможность обнаружить нас в точке залпа, так как воздушного «пузыря» торпедные аппараты при выстреле давать не будут.

И вдруг, не совсем ко времени, как нам казалось, приказано всему дивизиону стать в док.

По мере осушения дока оголяются его бетонные стены, сверху донизу исписанные названиями доковавшихся в нем кораблей и судов. Некоторые надписи не пощадило время.

Вдруг в день постановки нам ставится задача: в двухнедельный срок не только с докованием, но и с остальным ремонтом уложиться.

Офицеры, сравнив объем работы со сроками ее выполнения и наличием людей, схватились за головы. Все просят подкреплений. А где их взять? Отвечаю, что большими силами всяк повоюет. Попробуйте ту же задачу решить малыми: справитесь — молодцы, нет — грош вам цена.

20 сентября прибежавший в док рассыльный срочно вызвал Трипольского с командирами и комиссарами лодок к комбригу. Нас уже там ждали. Капитан второго ранга Родионов пригласил к себе в кабинет, где находился полковой комиссар Федосеев. Предложив нам сесть, командир бригады поинтересовался положением дел с докованием, ревизией механизмов и модернизацией каждой лодки.

Мы доложили то, что есть.

— Вы правы, времени действительно мало. Поэтому не станем его тратить попусту. А о реальности сроков поговорим [264] после ознакомления с одним важным документом.

Комбриг открыл лежащую перед ним на столе папку и ровным голосом, четко и внятно прочел выписку из приказа народного комиссара ВМФ, прозвучавшую лучше всякой музыки, потому что в ней с предельной лаконичностью излагалась самая сокровенная наша мечта.

Теперь мне точно известно, что это было ответом на решение Государственного Комитета Обороны СССР об усилении корабельного состава Северного флота за счет перевода с Тихоокеанского шести подводных лодок. Знаю также, что в этом приказе наркома было написано о том, что подводным лодкам: «С-51», «С-54», «С-55», «С-56», «Л-15» и «Л-16» произвести скрытый переход из своих баз в Полярное через Панамский канал с готовностью выхода для подводных лодок типа «Л» к 25 сентября, типа «С» к 5 октября 1942 года. Помню также, что пополнение запасов и необходимый ремонт нам предписано было производить в портах: Петропавловске-Камчатском, Датч-Харборе, Сан-Франциско, Панаме, Галифаксе, Рейкьявике. Определен и порядок подчиненности.

До Петропавловска-Камчатского наши подводные лодки подчиняются Военному совету ТОФ, а с момента выхода из Петропавловска и на переходе до Англии и Исландии поступают в непосредственное подчинение народному комиссару ВМФ. На переходе из Англии и Исландии в Полярное лодки подчиняются Военному совету Северного флота.

Нам было зачитано все, но без упоминания о подводных лодках типа «Л». О них мы еще долго ничего не знали. Стараясь не упустить ни единого слова из приказа, мы все же успели переглянуться. Причина спешки с докованием и ремонтом теперь ясна: идем воевать.

Командир дивизиона посмотрел на меня и чуть заметно мне подмигнул. Я его понял. На днях у нас состоялся разговор о моем желании проситься на действующий флот.

Убедившись в уяснении нами задачи, Родионов обратил наше внимание на срок готовности, который он изменить не вправе. Кроме того, в препроводительной к приказу требовалось от нас представить уточненный маршрут и график перехода. В заключение он потребовал соблюдать строгую секретность оглашенного нам документа.

На это обратил внимание и комиссар бригады. Никто, не исключая нашего личного состава, не должен [265] догадываться, какого рода задание нам предстоит выполнить. Это наш служебный и партийный долг.

В части помощи людьми капитан второго ранга заявил, что он ее оказать не может, а с точки зрения сохранения тайны делать этого и не стоит. Рассчитывать надо лишь на свои силы.

В другое время отказ комбрига в помощи, вероятно, очень бы огорчил нас. А теперь мы и сами способны своротить горы без всякой посторонней помощи.

Выйдя в коридор, мы готовы были пуститься в пляс, хотя штаб и не место для танцев. Нас догнал Трипольский и спросил:

— Ну, как, славяне? Довольны?

Довольны ли мы? Это не то слово! Сушкин и тут оказался верен себе:

— Ни одна лодка в мире в таком переходе не участвовала. А целым дивизионом и подавно никто кругом света не ходил. Нам первым поручили проложить самую длинную борозду в океане!

Радость не затмила ответственности за порученное дело. Работ на лодке — непочатый край.

Сложно все получается. Тайна, конечно, хорошо. Мы в ней заинтересованы, но из-за нее на полноценную помощь штаба, политотдела и органов снабжения рассчитывать нельзя. Личному составу тоже ничего не скажешь.

Нам разрешено к разработке маршрута привлечь штурманов, обязав их молчать об этом словно рыбы. Они же выписывают необходимые навигационные пособия.

Штаб не дал официальной версии нашей спешке и подготовке, мы придумали ее сами, с видимой неохотой «признаваясь» кое-кому о предстоящей переброске на Камчатку.

В трудном положении оказался Д. К. Братишко. Его жена Надежда Васильевна с дочками Таней и Людмилой, родившейся в войну в Ленинграде, вырвались из блокадного города, оправились от дистрофии и выехали во Владивосток. Приедут, а нам в поход. Но Дмитрий Кондратьевич принял как личную обиду намек комдива на то, что по семейным обстоятельствам можно перевестись на другую лодку.

— Разве я плохой командир? Недостоин воевать? Нет, свою «пятьдесят четвертую» добровольно никому не уступлю. Перевода мне не надо! Надя меня поймет, и дочки потом поймут. [266]

Народный комиссар в своем приказе требовал совершить скрытый переход, и мы старались выполнить его приказание, хотя встретились с большими трудностями. Классической схемы скрытности при следовании океаном: днем — под водой, ночью — идти в надводном положении, производя зарядку аккумуляторов,— не получается. На трех из четырех лодок очень изношены батареи, они имеют пониженную электроемкость со всеми вытекающими последствиями: обильное газовыделение, высокая температура электролита. Заменить батареи нет возможности. Аккумуляторные заводы, эвакуированные с прифронтовой зоны на восток, продукции еще не дают, а запаса на флоте не оказалось.

Наибольшую часть пути лодки пройдут над водой в крейсерском положении. Риск обнаружения нас противником, а следовательно, и возможность атак с его стороны во много раз возрастает, но другого выхода нет. Опасность будем нейтрализовывать хорошо организованным наблюдением за морем и воздухом, умелым уклонением от атак из-под воды и с воздуха, маскировкой курса, соблюдением радиомолчания и другими мерами, внесенными нами в план. Одной из мер скрытности в подготовительный период и было сохранение его в тайне.

Командирам кораблей, как и всему личному составу, достается крепко. Днем мы в доке, в обеденный перерыв — у штурманов, а вечером нас собирает комдив, где мы изучаем обстановку по маршруту перехода или планируем боевую подготовку, чтобы в пути не потерять бойцовских качеств.

Обстановку на своем театре знаем неплохо. Япония воюет не с нами, но и по отношению к нам она ведет себя вызывающе и провокационно. Потопили несколько наших судов, в том числе «Перекоп», «Майкоп», «Ставрополь», где находился мой друг и соученик А. А. Кирий.

Японские надводные корабли и подводные лодки обнаруживались у берегов Приморья, самолеты периодически ведут разведку нашего побережья. В их базы иногда заходят германские лодки. Одна их них вышла из Хакодате в «неизвестном направлении» почти одновременно с нами. В проливах постоянно выставляются корабельные и воздушные дозоры, в том числе в Лаперуза и Курильских проливах. По всей акватории Японского моря встречаются плавающие мины, видели их также в Охотском море и Тихом океане. [267]

С момента нападения на Перл-Харбор Япония находится в состоянии войны с США, и с этим надо считаться. Алеутские острова, вдоль которых пролегает наш маршрут, являются зоной военных действий. Подводные лодки действуют и гораздо восточнее, где нам предстоит идти. Две из них обстреляли Сан-Франциско. Самолеты с некоторых лодок типа «И» подожгли лесные массивы штата Орегон, видели их у Лос-Анджелеса и в Панамском заливе. Так что Тихий океан — не такой уж и тихий. В Атлантике опасностей еще больше.

Учитывая обстановку, Трипольский принял решение иметь в дивизионе две тактические группы. Одной из них в составе «С-55» и «С-54» командует Сушкин, двумя остальными — сам комдив, держа брейд-вымпел на «С-51». Между базами переходы совершать группами, одним маршрутом, с суточным интервалом друг за другом. Из Владивостока первой выходит тактическая группа Сушкина.

Пытаемся как можно глубже уяснить себе правительственное задание. Переход не самоцель, а всего лишь ближайшая задача. В Полярное идем потому, что нужны Северному флоту. Зачем? Конечно же, не только для устрашения врага лишь одним своим присутствием. Нам предстоит воевать, решать те же задачи, что и североморским подводникам.

Дивизион занимает ведущее место в боевой подготовке, но никто из нас не самообольщается. Наш командирский опыт подводного плавания, несмотря на участие в «автономках», а тем более опыт экипажей, ограничивается акваторией Японского и лишь отчасти Охотского морей. Оба они бурные, изобилуют туманами, кое-где действуют быстрые течения. И все же им далеко до океанов, которыми нам предстоит идти.

У нас отсутствует опыт плавания в условиях резких изменений солености и плотности воды, эксплуатации оружия, механизмов и устройств в тропической жаре, при высоких температурах воздуха и забортной воды.

Исходим из того, что на Северный флот надо привести корабли в технически исправном состоянии и подготовленными к боевым походам, а не к постановке в ремонт и прохождению длинного учебного курса. Значит, океан и моря должны стать нашими «университетами», в которых, ни на йоту не теряя старых, уже приобретенных знаний, добыть новые. Дальние плавания называют школой [268] мужества, но мы очень хорошо знаем, что сами по себе, автоматически они не несут нужных знаний и навыков. Самотеком, если и приходят, то накапливаются крайне медленно. Чтобы ускорить и упорядочить процесс познания, надо заниматься планированием боевой подготовки. Она будет проводиться на всем переходе, в любую погоду. Этого требуют от нас и обстановка и корабельный устав.

Если до выхода из дока мы вели бешеное наступление на сроки, то теперь перешли к непрерывному штурму. Устали до предела. Принимаем полный запас топлива, масла, трехмесячную норму продовольствия, обтирочного материала и других видов снабжения, грузим торпеды, снаряды, патроны регенерации. Выходили в море испытывать механизм, замерять скорости хода. Шумит в голове, покраснели глаза от усталости. Скорее бы домой — в море!

Выполнили необычную для командиров функцию. Съездили в финотдел вчетвером, получили по семи тысяч долларов на лодку, сложили их в портфели и закрыли в свои секретеры в каютах. Эта валюта нам на «мелкие расходы», как сказали финансисты. После этого командир бригады провел с нами последний инструктаж. «С-55» и «С-54» вечером уходят на рейд, а завтра утром следуют в Петропавловск-Камчатский. Мы с Кучеренко делаем то же самое сутками позже. Изменений в обстановке на театре нет.

Одинаковое настроение порождает одинаковые поступки. Когда Братишко снял фуражку и попрощался с городом, мы сделали то же самое. Возле пирса стоят наши красавицы. Две прогревают дизели, а «С-51» и «С-56» все еще лихорадочно грузятся.

Командир дивизиона сегодня объявил, с кем пойдут дивизионные специалисты. Он сам и дивштур В. Ф. Паластров у Кучеренко, дивмех Очеретин у Братишко, дивмин старший лейтенант Владимир Иванович Спицын с Сушкиным, а связист Леонид Васильевич Бондарюк со мной. Меня на два часа наконец-то отпустил, чтобы я мог устроить свои кое-какие личные дела, попрощаться с друзьями.

В городе заметили наши сборы. По принятым запасам поняли — идем далеко. Не знают лишь куда. Нельзя не оценить деликатности товарищей. Вопросов не задают, знают, что всю правду никто не скажет. Чтобы не привлекать [269] к себе внимания, ни с кем не прощаемся, но... слухами земля полнится.

К отходу у нашего пирса собралась уйма провожающих. Пришли политработники, друзья, командиры, приехали заводские рабочие и инженеры.

Не знаю, ввели ли мы в заблуждение японцев, но наши желают нам стать гвардейцами, не зазнаваться, писать письма. Другие отводят в сторону и шепчут:

— При случае помоги туда перевестись. Согласен на любую должность, лишь бы воевать!

Трогательно: приехали двое друзей, опытные командиры, подошли с одним и тем же предложением:

— Возьми старпомом! Ты меня знаешь. Не пожалеешь — возьми!

Ловлю себя на мысли, что если бы самому не повезло, наверное, просился бы и так же завидовал кому-то, как сейчас по-хорошему завидуют мне.

Последние рукопожатия, крепкие объятия — и вслед за флагманской «С-51» отдаем швартовы. Бурун перед форштевнем и усами расходящиеся волны морщат зеркальную гладь бухты. Лодки легко скользят к выходу, оставляя едва заметную кильватерную струю. Мы видим горожан в порту, на дорогах, в трамвае. А видят ли они нас? У каждого свои дела! Да и мало ли туда и сюда ходит лодок. О нас, как и о воинских эшелонах, знают только те, кому положено. Так и должно быть.

Катер под флагом с тремя звездами идет к нам. Экипаж выстроен для встречи командующего флотом вице-адмирала Юмашева на верхней палубе. Вместе с ним прибыл начальник штаба флота контр-адмирал Богденко и начальник подводного отдела капитан третьего ранга Леонов. Обойдя строй и побеседовав с личным составом, командующий тепло попрощался с каждым и выразил уверенность, что тихоокеанцы с честью выполнят свой долг, куда бы ни послала их Родина.

— А куда вы пойдете, вам объявит командир на Камчатке!

Пригласив меня в катер, Иван Степанович вспомнил, что мы вместе служили на Черном море, когда он командовал дивизионом миноносцев-«новиков». Я удивился его памяти. Был я тогда краснофлотцем, секретарем комсомольской организации, к тому же пробыл на эсминце недолго. Командующий спросил о настроении, претензиях и нуждах. Пожелал счастливого плавания и сказал, что [270] очень полагается на мой теперешний и прошлый опыт моряка дальнего плавания.

Проводив адмирала, погрузились для дифферентовки. Это заняло всего четверть часа. Расчеты оказались точными. Но в лодке — кошмар. Захламленность невообразимая: ящики, бочки, тюки, свертки, чемоданы. Не только яблоку некуда упасть, косточку от черешни не пристроишь. К кингстонам и помпам не подберешься. Так плавать нельзя! Укладывать надо заново.

Комдив сообщил, что выход назначает с рассветом завтра и разрешил отдыхать экипажам, в чем мы очень нуждаемся. Свободные от вахт разобрали койки и заснули, не донеся голов до подушек. Люди выбились из сил. Но спят далеко не все.

Дорофеев и Игнатьев крепят лючки в надстройке, внимательно осматривают рулевые приводы. Рыбаков придирчиво проверяет механизмы и устройства своего обширного заведования. Над расчетами склонились Шаповалов и Иванов. Они устали не меньше других, но чувство партийного долга и личной ответственности за порученное дело взяло верх над усталостью. Приказал им отдыхать. Восстановление сил воина тоже дело ответственное.

В каюте, до отказа забитой книгами и «полным аттестатом» личных вещей, просматриваю ведомость нагрузки лодки и взятого на борт снабжения. Обдумываю, с чего начать и как проводить подготовку и воспитание экипажа на переходе. Сколько еще пройдет времени до моей первой команды «пли»? Зато с завтрашнего дня должны привыкать чувствовать себя на вражеском прицеле. Моя задача — передать настороженность всему экипажу. Не страх, а настороженность, бдительность, постоянную готовность к немедленной атаке противника и уклонению от его атак.

Осторожно постучав в дверь каюты, Д. Т. Богачев протиснулся ко мне и сказал:

— Зашел на огонек! О чем думаешь, командир?

— О том же, о чем и ты, комиссар! Раз не спишь, садись, вместе думать будем!

Разговариваем вполголоса, чтобы не мешать отдыхающим, хотя их сейчас и пушкой не разбудишь. Советуемся, что и в какой последовательности делать. Дмитрий Тимофеевич шутит:

— Решаем давно решенное Лениным: «С чего начать?» и «Что делать?» [271]

Поговорить есть о чем, потому что раньше на это не было времени: о боевой учебе, партийно-политической работе, о поддержании боеготовности, бдительности в море и на берегу, воспитании советского патриотизма и чувства интернационализма, особенно при нахождении за рубежом, верности присяге. Разошлись поздно, а уснуть не могу.

За безопасность плавания, корабль и жизнь каждого из сорока шести подчиненных я отвечаю перед командованием, партией, народом, собственной совестью и родителями, вверившими мне самое дорогое, что у них есть,— детей.

В 4 часа 30 мин 6 октября 1942 года авральный звонок. Готовим корабль к походу, прогреваем дизели. Ночь звездная. Едва заметной сеткой кое-где по небу разбросаны перистые облака. Несет вахту побледневший полумесяц. Окантовывающий его белый круг — «гало», предвещает ветер. Рейд, порт, остров, корабли, сопки на берегу залиты ровным серебристым светом.

В городе, как в прифронтовой зоне, ни единого огонька. Привалившись к склонам сопок, он притаился и затих, будто часовой в ночном секрете. Белые стены зданий с темными косыми тенями придают ночному, предрассветному городу волшебную таинственность.

В 5 часов 40 минут прибыл катер с командованием бригады, чтобы пожелать нам доброго пути. Мы, в свою очередь, желаем всем своим товарищам успеха и благополучия.

Снялись с якоря, пристроились в кильватер флагману. «С-56» как бы замыкает собой строй дивизиона. Заря рассеяла остатки ночи и нежным пурпуром окрасила восточную часть горизонта. Голубизна неба и синий с темным отливом цвет воды подчеркивают сходство Босфора Восточного и Золотого Рога с их черноморскими тезками. Город в фате едва заметной белой дымки постепенно скрывается за мысом.

Сразу же перед глазами открылась «Эллада»: сонм бухт, носящих названия героев древнегреческой мифологии: Диомид, Улисс, Аякс, Патрокл. И в каждой из них плещутся волны, синевой не уступающие эгейским и ионическим. Впереди, на выходе из пролива, небольшой крутобережный островок.

Красный вымпел, означающий «ясно вижу», взвился под клотиком сигнально-наблюдательного поста. А вслед [272] за ним поднято сочетание флагов: «Желаю счастливого плавания!»

Благодарим, друзья! Сигнал сегодня особенно волнует. Хочется, чтобы наше далекое плавание и впрямь было счастливым.

С восходом солнца значительно посвежел ветер. Море закудрявилось белыми барашками. Небо заволакивает. Похоже, что погода меняется к худшему. Приказал крепить по-штормовому. Прошли пролив Аскольд. На видимости транспорт мористее нас, а в воздухе летают самолеты. Время 11 часов 5 минут. Удобный момент потренировать артиллеристов в наводке по морской и воздушной цели. Я вспомнил указания комдива — ни одного дня без боевой учебы — и приказываю:

— Вахтенный офицер! Объявить арттревогу!

Запускаю секундомер. Артиллеристы один за другим докладывали о готовности. Выслушав командиров орудий, Скопин доложил:

— Носовая и кормовая пушки готовы!

Гляжу на секундомер: две минуты тридцать пять секунд. Время не лучшее. Кроме того, трое выбежали по тревоге без касок. Ничего, войдем в норму, только попотеть придется. Ставлю задачу Скопину. Ориентируется быстро и командует толково. Учение прошло с пользой.

После обеда качка усилилась. У мыса Поворотного изменили курс, вышли за пределы залива Петра Великого. Кончился наш «малый каботаж», началось морское плавание — и волна стала выше и злее.

* * *

Объем этих записок не позволяет рассказать о всей «огненной кругосветке», поэтому остановлюсь лишь на одном эпизоде нашего плавания — переходе через Атлантику из западного полушария в восточное.

29 декабря 1942 года. Канадский порт Галифакс. Вечером в 19 часов от причальной стенки Адмиралтейской гавани отошла подводная лодка «С-51», за нею, замыкая строй дивизиона, как уходили из Владивостока, Петропавловска, Сан-Франциско, двинулась и «С-56».

Покидаем Новый Свет. До Европы каких-нибудь три тысячи миль. Англия, а там рукой подать до пока еще далекой, но всегда близкой сердцу Отчизны. [273]

Настроение радостное, приподнятое. Это потому, что стартуем в «прыжке через Атлантику» и потому, что пришли добрые вести с Родины. Вечерние канадские газеты сообщили: советские войска вплотную подошли к Котельникову, успешно наступают на Среднем Дону, разгромлены целые корпуса и дивизии фашистов.

Идем в ночь. В голове колонны американский эсминец «Бернадоу», за ним Кучеренко с флагманом и мы. К 20.00 наша колонна уже в океане с потушенными огнями. На «С-51» едва мерцает затемненный кильватерный огонек. Проходим плавучий маяк «Самбро-1». Волны его раскачивают, и он подает звуковые сигналы, будто натужно стонет, дыша простуженными легкими.

Над водой клубятся тяжелые свинцовые тучи. Время от времени припускает дождь или мокрый снег. Качает. Ритмично стучат работяги-дизели. 1942-й будем провожать, а 1943-й встречать в Атлантике. Из шести земных континентов Атлантика омывает пять. Грузопоток по этой акватории огромный, потому здесь и рыскает наибольшее число «U-ботов», немецких подлодок, встреча с которыми не сулит ничего хорошего. Путь наш проходит по высоким широтам, недалеко от льдов, где располагается центр низкого атмосферного давления, — значит, рядом бушуют ураганные штормы, а у нас и без того расшатан легкий корпус, меня это сильно тревожит.

За день до Нового года подморозило, и лодка обмерзла. Красиво, но опасно.

Миноносец потерял нас, а мы его. Встретились с ним в 10.00, а через пять часов прибыли в точку окончания эскортирования и распростились со своим провожатым, пожелав друг другу счастливого Нового года. «Бернандоу» повернул в Галифакс, а мы на восток — курс 76°. Видимость ухудшалась с каждым часом, и в полночь в густом тумане мы потеряли флагмана. Трипольский рассчитывал ночь пройти шестнадцатиузловой скоростью, а с рассветом погрузиться и «тянуть» три узла столько, насколько хватит емкости моей аккумуляторной батареи. Нам нужно было точно знать ее возможности на случай, если в Англии аккумуляторы для нас еще не готовы.

Но туман сгустился, и от наших планов осталось одно «алеканье» в микрофон по УКВ. Вскоре Александр Владимирович дал мне указание провести испытания самому, [274] разрешил закрыть радиовахту внутридивизионной ближней связи и пожелал счастливого плавания.

Обледенение прекратилось. О водах, которыми мы шли, слыла недобрая слава. На планете не так уж много таких вот неприятных для моряков мест. Океан здесь всегда бурлив, видимость плохая: тут встречаются тепло Гольфстрима со студеными водами Лабрадора. Поэтому туманы в этом районе особенно густы. И будто нарочно к скалистым берегам мыса Рейс течения выносят айсберги.

Катастрофы у побережья острова Ньюфаундленд настолько часты, что на прибрежных скалах дежурят спасатели — профессионалы и добровольцы из местных поморов. Они зорко следят за движением судов, предупреждая об опасности зажженными факелами, спасая моряков и рыбаков с тонущих кораблей, рискуя собственной жизнью. В помощь себе ньюфаундлендцы вывели специальную породу собак, они вытаскивают тонущих людей из воды и даже помогают хозяевам тащить сети с моря на берег.

Туман меня не удивил, я его ждал. А вот ослабление волны и ветра — не иначе как затишье перед бурей. Зимой над северной Атлантикой постоянно бушуют штормы, а эта зима выдалась особенно суровой: и вдруг— почти штиль.

На мысе Рейс давно уже построен мощный световой маяк и одна из первых в мире морских радиостанций. Охраняя мореплавателей, маяк освещает бушующий океан, а его радисты прослушивают тревожный эфир. Именно отсюда с маяка Рейс мир узнал о катастрофе крупнейшего пассажирского лайнера своего времени — «Титаника», потрясшей все человечество. Операторы Рейса держали связь с начальником судовой рации Джоном Филиппсом с момента столкновения с айсбергом до трагической гибели парохода.

Наступил последний день тяжелого для страны 1942 года, и нам в западное полушарие он принес большую радость. Радисты приняли сводку Совинформбюро. Да какую!

На Котельническом направлении разгромлена и перестала существовать 4-я румынская армия, немецкий 57-й танковый корпус понес большие потери и окружен нашими войсками. На юго-западном направлении разбита 8-я итальянская армия из пяти дивизий и трех бригад, а также две немецкие и четыре румынские дивизии. Взято в [275] плен более шестидесяти тысяч солдат и офицеров противника, захвачены большие трофеи.

Вот это новогодний подарок! Сводка отодвинула все на задний план. Начавшуюся довольно сильную качку никто, кроме офицера связи мистера Шриро, прикомандированного к нам, не замечал. Шриро лежал на койке во втором отсеке, чертыхался и «отдал концы» в подставленное ведро.

Стрелка барометра уходила вниз, и ничего хорошего мы уже не ждали. В 06 часов 30 минут я отдал приказ о срочном погружении, и через полминуты мы были под водой. А еще через четверть часа, точно на параллели мыса Рейс, на глубине 65 метров мы застряли между мачтой и трубой затонувшего корабля.

Вначале мы подумали, что это подводная скала или металлическая противолодочная сеть. Остановив электромотор, мы убедились в своей ошибке. Судя по крену, дифференту, скрежету металла о металл, носовая часть лодки прижалась к одной мачте, а корма к другой. Могла быть и не мачта, а дымовая труба, мостик или грузовые стрелы. Но это дело не меняло. «Утопленник» задал нам работы на два часа. Лейтенант Шриро, забыв о недавней морской болезни, прибежал в центральный пост и начал «допрос»:

— В чем дело, господин капитан? Что случилось?

— Сам точно не знаю. Кракен, кальмар или осьминог захватили нас своими щупальцами и пока не пускают.

— А что такое кракен или кальмар?

Пока ему объясняли разницу между морскими монстрами, мы пытались освободиться от их крепких объятий, болтаясь в 65 метрах от поверхности океана и в 25 от его дна. Слушать под водой скрежет металла о металл очень неприятно, там за бортом что-то ломалось, но видеть через сталь прочного корпуса мы не могли. Когда я решился дать двумя электромоторами полный назад — лодка задрожала, затряслась... Вдруг раздался шум и грохот, совсем как при валке деревьев в лесу, только железных. Мы сломали и свалили на себя мачту или трубу. Во всяком случае, то, что упало, оставило метки на краске наружных бортов и палубе, оборвало радиоантенны... Но главное — мы вырвались, не поломав ни винтов, ни рулей.

Два часа, проведенные в объятиях «ньюфаундлендского чудовища», натянули нервы до предела. [276]

С каким кораблем мы столкнулись на дне океана, для нас навсегда останется тайной. Под чьим флагом он плавал, когда и отчего затонул, какой груз и куда вез, кто им командовал и какова судьба экипажа? Ничего этого мы не узнаем. Война с каждым днем увеличивает состав «придонного флота».

До обеда занимались тренировками и учениями, конечно, возбужденные приключениями в «мачтовом лесу». А после обеда была объявлена большая приборка, чтобы Новому году не оставлять в отсеках старой грязи. Тут-то и выяснилось, что мы «протабанили», не захватив из Галифакса елки. Я с претензией к Богачеву:

— Как же ты, Дмитрий Тимофеевич, такую промашку допустил?

— Канадцы продавали елки не вырубленные, а выкопанные с корнями и землей. Куда нам такую? А рубить — жаль! Стоят они хорошенькие, красивые, беспомощные, как девчушки. Не хватило черствости губить деревья!

— Ишь ты! А на фашистов ее хватит?

— Что ты сравниваешь несравнимое. Это — красота, а то — уродство!

Пришлось делать искусственные елки — из проволоки и выкрашенной зеленкой марли. Зато обед у нас получился по-настоящему праздничный...

Шриро обругал американцев, по его словам, не нюхавших войны.

— Англичане, перенесшие бомбежки с воздуха, эвакуацию войск через Ла-Манш, получающие продукты по талонам и карточкам,— только они могут понять трудности, испытываемые русскими. Янки на войне зарабатывают, а мы, британцы, разоряемся!

Это неприятно резануло ухо.

Ах вы, аршинные души! Гибнут миллионы людей, убивают детей, а вы «сальдо» подбиваете, «дебет» с «кредитом» сводите, доходы с расходами подсчитываете? Коммерция на крови!

Электрики произвели общий обмер батареи. Увы, емкость — лишь четверть спецификационной. «Газят» обе группы, как Этна и Везувий. Водорода в ямах — будто в воздушном шаре. Опасный газ: ничтожная искра— взрыв. Чтобы последний день 1942 года не стал и нашим последним днем, принимаем все меры предосторожности.

«Кашевары» Василий Митрофанов и Илья Жданов готовили новогодний сюрприз, ревниво охраняя небольшую [277] кулинарную тайну. Наиболее активных «Шерлок Холмсов» из соседнего отсека они отпугивали чумичкой.

Дотянуть до темноты мы так и не смогли, всплыли в 17.00. Океан успел потемнеть, ветер усилился, волна стала высокою и злою. Погода испортилась, и пребывание под водой и возня с «подводным призраком» привели к отставанию от графика на восемьдесят пять миль. Правда, мы испытали батарею и теперь твердо знали — погружаться с нею надолго нельзя, поэтому лучше ее зарядить и больше не трогать. На зарядку уйдет полсуток.

Мы двинулись со скоростью двенадцать узлов.

Попасть в Новый год из старого оказалось нелегко.

Мне принесли две радиограммы. Британское адмиралтейство сообщило о немецких подводных лодках, обнаруженных в Атлантике. Три из них крейсируют на нашем курсе, и если они не покинут позиции, то завтра мы встретимся с ними. Неизвестный корабль с четырехзначными радиопозывными подавал SOS у мыса Доброй Надежды. Возможно, он был торпедирован лодкой. Между нами тысячи миль, и мы помочь ему ничем не могли. Война! Гибнет судно, груз, люди... На морской карте появится еще одна отметка — «предположительное место гибели».

Новогодний «подарок» приготовило нам и ведомство господина Геббельса. Германский передатчик на волне радиовещательной станции имени Коминтерна передал на русском языке сообщение о выходе наших лодок из Галифакса с указанием даты: «Три из них потоплены в Северной Атлантике, а две остальные преследуются доблестными морскими силами фюрера».

Старшина радистов, докладывая новость, воскликнул:

— Как же так, кого это они?!

Но сразу же спохватился: кому поверил — обер-вралю, который «занял» Ленинград и «уничтожил» наш Балтфлот?

— Товарищ Пустовалов,— наставляю я старшину,— гитлеровские пропагандисты пытаются запугать экипажи наших лодок, посеять страх и неуверенность. Идти к ним в помощники нам ни к чему. Ясно?

— Понимаю. Дальше радиорубки фашистское вранье не пойдет.

Итак, германская разведка осведомлена о нашем переходе. Шеф абвера адмирал Канарис — хитрая лиса и дело свое знает. Его агенты не сводили с наших лодок [278] глаз по крайней мере от Панамы, где нас «из рук в руки» передали им японцы. Ну что ж, в чернильнице нас уже потопили, пусть попробуют сделать это в океане.

В отсеках кипела жизнь — приборка, зарядка батарей, подбивка воздуха, на камбузе — изготовление секретного блюда вкупе с праздничным ужином. Редколлегия торопилась выпустить свежий номер «Дозора».

За два часа до полуночи высокая волна, незаметно подкравшись, затопила мостик, так что вся верхняя вахта вместе со мною промокла от ушанок до подметок.

В 23.30 столы были накрыты. На мостике меня сменил * Гладков. Коки уже обнародовали свой «секрет»: четыре румяных новогодних пирога!

Ровно в полночь на мостике били рынду. По переговорным трубам я передал экипажу новогодние поздравления. На минуту поднялся наверх, чтобы поздравить «мокрую команду» верхней вахты, затем обошел все отсеки, пожелал всем счастья и скорейшей победы над фашизмом.

Больше всего мне понравилась «елка» в седьмом отсеке, возвышавшаяся посреди горки ржаных сухарей. О!!! Как мы по ним соскучились! Во время приборки нашли жестяную банку сухарей, килограммов десять, мне тоже досталось четыре сухаря, и я взял их с удовольствием большим, чем любое пирожное.

Почетное место на столе занимал картофель в мундире, сваренный электриками в дистилляторе. Вместо вина, порция которого уже была выпита, стоял томатный сок.

— Побудьте с нами, товарищ командир!— уговаривали матросы.— Вы все время на мостике да на мостике.' Мы вам гимн кормы исполним. Слышали?

«Гимн» оказался результатом коллективного творчества лодочных поэтов. В нем пелось о переходе, о ремонте в жаркой Панаме и холодной Канаде, а припев оказался неожиданным, смешным:

Мы поесть всегда готовы,

А работаем, как львы.

В море с песнею выходим,

Не роняя честь кормы.

В старшинской кают-компании вывесили свежий номер «Дозора», посвященный Новому году. Особенно удалась карикатура: «Заблудились в трех мачтах...»

Новогоднее утро встретило нас густым туманом и полным безветрием. Мы увеличили скорость до шестнадцати узлов. Радиовести от адмиралтейства и Геббельса были [279] все теми же: нас подстерегали и нас «топили». Расчет министерства пропаганды был простой. Лодки слушали Москву, а значит, и Берлин, соблюдая радиомолчание, чтобы не быть запеленгованными. Проверить факты из Москвы не могли. Ведь если бы с нами стали связываться для проверки, нам бы пришлось подавать голос... Зряшный расчет!

К полудню повернули на чистый норд к проливу Дрейка. Хорошей видимости хватило не надолго. Ветер крепчает, волны растут. Шриро молит о погружении, говорит, что его «вывернуло наизнанку». «То ли еще будет!»— подбадриваю его. Потерпит! Мы на двадцать пять миль отстаем от графика. Не до погружений!

Нас подстерегают три неотступные опасности: айсберги, шторм и немецкие «U-боты». Туман уменьшает вероятность встречи с гитлеровскими субмаринами, но зато увеличивает шансы столкнуться с ледяными бродягами. От сильного шторма укрыться под водой нам не позволяют наши «газующие» батареи.

Проходим через места, где, по данным адмиралтейства, нас поджидают «U-боты». Промок до нитки и продрог до костей. Считается, что в литре жидкости 20400 капель, а в килограмме пшеницы 30 000 зерен. Моряку считать воду каплями, а хлебопашцу злаки зернами — не пристало. Вахта что жатва — проведешь одну, готовься к другой.

Шторм заставил нас уменьшить скорость до 10—12 узлов, больше не выдерживаем. Нельзя сказать, чтобы я особенно опасался «U-ботов». Подводная лодка по своей природе идеальный блокадопрорыватель.

Я прекрасно сознаю, что вахтенный офицер на мостике справится и без меня. Однако мое бессменное пребывание наверху обязывает каждого члена экипажа неукоснительно и точно исполнять свои обязанности.

Холодное дыхание «Зеленой земли»— Гренландии чувствую на себе: зуб на зуб не попадает. Невзирая на погоду, меняем двигатели, запускаем компрессоры, помпы, тренируемся в борьбе за живучесть.

2 января на три часа раньше срока прибыли в точку поворота и легли на курс 20°. Это событие уложилось в строчку. А чего эти три часа, выигранные у океана, нам стоили! Сколько лишних тысяч тонн воды прокатилось через нашу палубу. А если к ним прибавить лишние толчки корабля с вибрацией корпуса, то будь мы масломолочным [280] заводом, наверняка бы выдали десятки тонн дополнительной продукции.

Отнес промокшее обмундирование на просушку в дизельный отсек и задержался на камбузе у Митрофанова и Жданова. Достается им, как «соленым зайцам»! От четвертьчасового пребывания в «кулинарном цехе» начинает мутить из-за качки, духоты и запаха пищи. А они проводят тут большую часть суток. Штормовая погода требует от коков не только железной выносливости, но и цирковой ловкости. Пятьдесят утомленных, промерзших, мокрых едоков отсутствием аппетита не страдают. Работа у плиты и духовки каждодневная, трудная, опасная, сродни подвигу.

В радиорубке я обнаружил сразу всех радистов. Пустовалов собрал их и пробирал кого-то за оплошность. Вежливо, но настойчиво он требовал не допускать ни малейших отступлений от инструкций.

— В дисциплине нет мелочей! Она сама из них состоит!

Пустовалов — знающий, исполнительный и требовательный старшина. В этом его сила. Впрочем, в сознательной дисциплине, в знании дела и желании наилучшим образом выполнить свой долг — сила всей нашей Армии и Флота.

Барометр ринулся вниз. За две вахты давление упало на тринадцать миллиметров. Шторм не заставил долго ждать. Залило боевую рубку и центральный пост, гуляет холодная вода по пятому отсеку.

Бьет настолько сильно, что вынужден снизить ход до малого под одним дизелем. Но на малом ходу подозрительно быстро расходуется соляр из бортовой цистерны, боимся — нет ли из нее утечки. Ветер буквально сдувает за борт, океан обдает крепким, как спирт, мокрым холодом. В такой круговерти вряд ли нас отыщут корсары гросс-адмирала Деница. Поэтому позволил себе отоспаться до утра в каюте.

Утром меня уговаривают погрузиться для отдыха. Нет, это исключено! Погрузиться не фокус, но как всплывать на такой волне? У нас и так уже пролилась часть электролита. Но и на поверхности долго не выдержать. Когда океанская волна проходит над центральным постом, глубиномер показывает ее высоту: до шести метров над ватерлинией!

Трудно всем — мотористам, электрикам, трюмным, рулевым-сигнальщикам. Смотрю на сигнальщика Легченнова. [281] Стоит на площадке, привязанный к перископной тумбе. Внимательно наблюдает, но замерз, посинел, дрожит... Приказал менять верхнюю вахту не через четыре, а через два часа. Но штурман Иванов с секстантом стоит на мостике без всяких смен в призрачной надежде «поймать» солнце, луну или звезды. Но они плотно укрыты за толстым слоем туч. Охота за светилами почти бесперспективна, но она продолжается изо дня в ночь, из ночи в день, несмотря на взбесившуюся стихию.

«Предварительная репетиция» в Тихом океане и «генеральная» в Атлантике хорошо подготовили штурмана к сдаче экзаменов на судоводительскую зрелость. Иванов не «теряет» места, несмотря на неистовство океана и непробиваемую облачность. В штормах и ураганах рождаются настоящие моряки.

В полночь 3 января ветер одиннадцать баллов. Спасаясь от «ниагарского водопада», задраиваем поочередно то рубочный люк, то шахту подачи воздуха к дизелям. Работаем одним малым, батарея «дышит на ладан». Трещат листы легкого корпуса, разрегулировались кингстоны балластных цистерн. Нещадно бьет о волну носовыми горизонтальными рулями, в первом отсеке с фундамента сорвана рулевая машинка. Это не шутка! Нарушена герметичность цистерн, топлива из них не взять — тоже скверно.

Несмотря на ураганный шторм, скорость мы умудрились выдержать. За три с половиной часа до срока прибыли в точку поворота и легли на курс 55°. Бить и качать стало еще больше, и это лишило нас горячего ужина. Попытались раздать пищу, но все вывернуло из бачков. При этом обварило Митрофанова, к счастью, не очень серьезно. Мистер Шриро молит о погружении, есть и другие страждущие подводного покоя. Но я знаю точно — погрузиться нельзя. Едва ли моя непреклонность создает мне сейчас популярность, но на то и командир на корабле, чтобы объективно оценивать все «за» и «против».

К вечеру началось такое, что, как говорят в Одессе, «сам Содом не узнал бы свою Гоморру». Бьет, заливает, вода гуляет по трюмам третьего и пятого отсеков. Вышел из строя репитер гирокомпаса в боевой рубке, и рулевого перевели в центральный пост, теперь он лишен возможности пользоваться магнитным компасом. На мостике — ледяной душ, в отсеках — с коек выбрасывает. Так продолжалось всю ночь. [282]

Но и день был не легче. В клубах тумана по левому борту проплыл первый посланец гренландских глетчеров — айсберг, очень небольшой, но ведь девять десятых его, как известно, находится под водой. Вторую ледяную гору встретили, пересекая меридиан 37° 30' западной долготы. Многие из нас впервые в жизни видели «хрустальных карликов».

Ночью, кто захотел, любовался полярным сиянием. По небу ходили лучи космического прожектора. В зените появились светящиеся корона и лента. Они заставили забыть даже об изнурительной болтанке. Свечение менялось быстро, как в калейдоскопе: в небе плясали фосфорические спирали, красные, зеленые, фиолетовые лучи... Но доклад из радиорубки спускает меня с космических высей на уровень океана.

— В эфире большие помехи!

6 января ветер наконец ослаб до шести баллов. Но не надолго. Дальше пошло по часам: в 08.00 — восемь, в 10.00 — десять баллов, а к вечеру уже бушевал ураган вне всяких баллов. Пролился электролит — авралим, спасаем положение. Из бортовой цистерны № 3 перестало поступать топливо, перешли на расход соляра из внутренних емкостей. А до Розайта еще 1250 миль!

Куда бы мы ни повернули, ветер следовал за нами и снова бил «по зубам». Дни и ночи идем напролом в надводном положении, не считаясь с погодой, не давая покоя экипажу, ломая корабль... В конце концов начинаю сочувствовать капитану «Летучего Голландца» Ван Страатену, проклявшему бога, когда такие вот ветры неделями держали его корабль у мыса «Бурь»— Доброй Надежды. Всякие нервы имеют предел!

Лодка трещит. Вахтенных на мостике обрядили в гидрокомбинезоны, а я опоздал это сделать, перемерз и, кажется, заболел. Температура 38°. Ковалев уложил меня в каюту под одеяло и шубу. Не вовремя! Впрочем, болезнь всегда не ко времени. Диван. Лежу в каюте под одеялом. Какое же это нудное времяпровождение в шторм! Офицеры настолько отвыкли от моего присутствия во втором отсеке, что я невольно становлюсь слушателем серьезных идеологических дискуссий.

На противоположном борту обе койки занимают «страдальцы» Шриро и Дворов, измученные морской болезнью [283] и зеленые, как огурцы. Но оба адаптировались настолько, что яростно спорят между собой о том, какой социальный строй прогрессивнее.

К полуночи 8 января Атлантика и вовсе взбеленилась. Пришлось нарушить строгий приказ военфельдшера «лежать и не рыпаться». Вышел на мостик. Бьет немилосердно, у нас возник постоянный крен градусов десять и дифферент на нос. Продуться не можем. Очевидно, балластная цистерна № 2 пропускает воду.

Что предпринять? Решил принять балласт в левый борт пятого номера, выровнять крен и дифферент. При этом наш и без того небольшой запас плавучести уменьшился.

Чувствую себя хуже и хуже. С температурой 38,5° отправляюсь в каюту под надзор военфельдшера. Аспирин, принятый по настоянию Ковалева, гонит из меня пот. Отлежаться бы под одеялом, но качка сбрасывает с дивана. Что там наверху у Скопина, заступившего на вахту? Вахтенный офицер докладывает об уменьшении ветра до восьми баллов и просит разрешения пустить второй дизель.

Погода особенно не улучшилась, но запустить второй дизель разрешил. Бить будет больше, Скопин это знает, значит, не боится принять на себя лишнюю водичку. Он такой...

Хорошие у меня вахтенные офицеры. Гладков — почти готовый командир. Твердо убежден — из Иванова и Скопина получатся замечательные командиры кораблей. Хорошими моряками они уже стали. Любить море, несмотря на его недружелюбие,— искусство и талант, которыми они обладают. Мой долг помочь им окончательно встать на ноги. Следует побольше доверять и предоставлять самостоятельность. Доверяя, конечно, контролировать, но тактично, ненавязчиво, незаметно.

Доверять, вполне доверять — для командира дело не легкое. Доверяешь не кошелек и даже не секретный документ, а то, что народ доверил лично тебе: корабль — частицу Родины, и людей — своих сынов, сынов народа. Вот почему командиру так трудно сойти с мостика или уйти из центрального поста. Гораздо легче мокнуть вместе с вахтенным офицером или стоять на вахте с воспаленными от бессонницы глазами, чем уступить свой пост, хотя бы на время. Тут нужна абсолютная вера в человека, который остается за тебя. [284]

Не перестоял ли я на мостике в этом переходе? Может быть, немного и перебрал... Но, стоя на мостике, я старался не вмешиваться без нужды в действия вахтенных офицеров. А по выходе из Галифакса «стоял» всего один раз на параллели мыса Рейс при встрече с «утопленником». Теперь вот решиться на полное доверие помогла простуда. В общем-то я могу выйти на мостик, но меня туда не тянет. Значит, я до конца верю Скопину. Он при любых обстоятельствах сделает то же самое, что сделал бы я.

— В центральном! Доложите командиру: погода улучшается.

Не забывают обо мне. Это Иванов сменил Скопина.

Из Лондона пришла радиограмма: «Сообщите свое место и время прибытия в точку рандеву». Догадались, что в такие штормы графика движения нам не выдержать. Послал ответ с указанием своих координат и просьбой назначить встречу.

Склоняемся на юг, удаляемся от границ Арктики. Барометр медленно поднимался, волна и ветер пошли на убыль. Однако прохудившиеся цистерны плохо поддерживали плавучесть. Соляр перегнать из наружных топливных емкостей не удалось. Значит, до Розайта топлива нам не хватит.

После захода солнца опять заштормило. Барометр вниз, волны — вверх. Уменьшили обороты дизеля и ползем со скоростью кавказской арбы... Но Европа уже близка, и самая трудная часть пути — за кормой.

Последний день «прыжка через Атлантику» для меня начался в 0 часов 30 минут с доклада вахтенного офицера об обнаружении постоянного белого огня прямо по курсу. Гакобортный огонь попутного судна, идущего, как и мы, в Гебридское море. Бондарюк предположил:

— Либо сумасшедший, либо швед. Не иначе!

С включенными ходовыми огнями никто уже давно не плавает, война отучила. Только «нейтральные» шведы несут всю довоенную иллюминацию.

Объявляю учебную боевую тревогу. Удобный случай потренировать команду. С «умирающим лебедем»— лейтенантом Шриро — произошла быстрая метаморфоза. Он буквально впрыгнул в мундир, надел каску. Пристегнул пояс с громадной кобурой, из которой на добрых двадцать [285] сантиметров торчало дуло ковбойского смит-вессона. Я удивленно спросил офицера связи:

— Что за парад, мистер Шриро? Берлин завоевывать хотите?

— Нет, господин капитан! Немцы не посмеют меня расстрелять, английского офицера они возьмут в плен!

Хорош союзничек! Пусть вас стреляют, меня — не посмеют!

— Мы, лейтенант, в плен не собираемся. Сами топить будем!

Это так, для розыгрыша... Узнав, что послужило причиной тревоги, лейтенант успокоился, сообразил что к чему:

— Не торопитесь, мы можем потопить дружественный корабль. Обязан вас об этом предупредить!

Ага, уже «мы»! Мне хотелось слегка проучить нашего слишком уж самоуверенного попутчика.

— Вы уверены, что это союзник? — спросил я с напускной озабоченностью.— Поручитесь, что перед нами не замаскированный вспомогательный крейсер, судно-ловушка или не германский разведывательный корабль?

— Да, но включены огни! Ведь скоро побережье Шотландии!

— Что из этого? Маскировка! Они отлично знают — у англичан радиолокация, и их все равно обнаружат, а с огнями — швед! У вас есть доказательства противного? Вдруг по нашей неосмотрительности к берегам Великобритании безнаказанно пройдет фашистский минный заградитель. Я на такое не согласен, его надо топить!

Град моих вопросов возымел действие. Шриро пошел на попятную.

— Доказательств у меня нет. Разрешите связаться с адмиралтейством, и я вам точно доложу, кто перед нами.

— Хорошо, только быстро! Мы рискуем и возможно уже находимся под дулами вражеских орудий. Один залп, и вы вместе с нами — покойник!

Лейтенант бросился сломя голову во второй отсек к своему «таинственному сундуку» с шифром. Слышу, как возмущается Рыбаков:

— Вот, паразит, вырядился! Вам, мол, в случае чего [286] хана, а мне, канадскому коммерсанту, ничего не сделают — я у большевиков не по своей воле. А «пушку» сбоку зачем привесил? Нас стрелять?

Шриро это, безусловно, слышит, но, чтобы дело не дошло до «международного конфликта», кричу в переговорную трубу центрального поста:

— Прекратить галдеж! Стоять по тревоге!

Через десять минут Шриро поднялся на мостик с радиограммой.

«Вашем районе шведский транспорт следует Лиссабон. Не атаковывать».

Оперативно! Тревоге дал отбой, записали в вахтенный журнал об обгоне шведского транспорта, освещенный флаг которого уже хорошо виден на его борту. Следуем в точку рандеву к мысу Бара-Хед.

В 08.25 открылась вершина гор Бара и очертания других Гебридских островов. Честь и слава штурману! Прибыли точно и по времени и по месту. В ураган, без лага, с капризничающим гирокомпасом и спрятавшимися светилами перейти через весь океан и выйти в назначенную точку — это уже не удача, а умение. Штурман Иванов вполне заслужил благодарность.

Острова гористые, со скудной растительностью. На них обитают рыбаки, животноводы, сборщики гагачьего пуха. Здесь неукоснительно соблюдается один обычай. Перед вступлением в брак жених должен всю ночь простоять на одной ноге на «стене влюбленных», нависающей над каменистым обрывом в Атлантический океан. Одно неосторожное движение, и жених никогда не станет мужем. Не удивительно, что разводы на острове чрезвычайно редки.

Наслаждаемся тишиной после океанского неистовства. От Атлантики нас прикрывают Внешние Гебриды. Справа тянутся изрезанные фьордами острова и побережье Северной Шотландии. Качка почти прекратилась. Блаженствуем! Но в каком состоянии корабль! Ни одной целой цистерны. Все побито, изуродовано, покорежено штормовой волной. Будто из пасти дьявола вырвались.

Слева у нас Оркнейские острова с главной базой британского флота Скапа-Флоу. В первую мировую войну сюда дважды пытались проникнуть немецкие подводные лодки, одна из них с экипажем из добровольцев офицеров-подводников. А в октябре 1939 года сюда проникла [287] германская «U-47» под командованием лейтенанта Гюнтера Прина. К счастью для англичан, на якоре стоял только устаревший линкор «Ройял-Оук». Его лодка и потопила. Погибло восемьсот британских моряков. «U-47» благополучно выскользнула из гавани, несмотря на сумасшедшее приливное течение. Прину с экипажем устроили в Германии пышную встречу с приемом у фюрера и фотографированием с Геббельсом. Вопрос о прорыве «U-бота» разбирался в английском парламенте, где пришлось выступать Уинстону Черчиллю. Англия с великой скорбью оплакивала погибших моряков. База была покинута крупными надводными кораблями, и до сих пор ею не пользуются.

Вышли из Портленд-Ферт в Северное море. Снова затрещал корабль, зазвенела посуда, в рубочный люк полилась вода. Высокая крутая волна, восьмибалльный встречный ветер, дифферент на нос и корму до восьми градусов. Сопровождавший нас английский тральщик превратился в сплошную белую глыбу от атаковавших его волн. С его мостика просигналили прожектором:

— Иметь ход четыре узла!

Ползем черепашьим шагом. Записывая семафор тральщика в вахтенный журнал, дивсвязист долго чертыхался в адрес лордов адмиралтейства. Ворчал, что на месте командира корабля он не только не держался бы в кильватере британского «тяни-толкая», но считал бы оскорбительным находиться с ним в одном квадрате. Однако ворчанием делу не поможешь. Лишь к ночи море немного успокоилось, тралец расшевелился, и мы пошли одиннадцатиузловой скоростью по проливному «Бродвею»— хорошо освещенному фарватеру Английского канала.

Рассвет 12 января застал меня на мостике. Видимость переменная, проглядывает берег, из-под воды торчат мачты потопленных лодками и авиационными магнитными минами судов. Вошли в залив Ферт-оф-Форт, а в нем огромнейшие стаи чаек. Значит, есть рыба и рыболовные кэчи ее ловят.

Встречные суда, заметив нас, сначала шарахаются в сторону, будто черт от ладана, а распознав флаг, с удивлением и радостью нас приветствуют. На палубы высыпает чуть ли не весь экипаж...

Ошвартовались возле батопорта, главного бассейна [288] Розайта, куда уже вошли «С-54» и «С-55». Это место называется Ист-Камбер. Штурман вручил мне справку: за 330 часов 23 минуты мы от Галифакса до Розайта прошли 3250 миль над водой и за 9 часов 42 минуты 30 миль под водой.

Так закончился наш «прыжок через Атлантику». А впереди лежал не менее опасный и долгий путь на север, на Родину, где ждали нас товарищи по оружию. [289]