Бой с диверсантами
Едва успел осмотреться на новой должности, как из штаба 99-го стрелкового корпуса, которому теперь оперативно была подчинена 13-я штурмовая инженерно-саперная бригада, поступил приказ о перебазировании из Видлицы в район озер Суоярви.
— Вот, Алексей Иваныч, где будет размещаться штаб, — сказал мне полковник А. А. Дуборг и поставил карандашом точку на карте — на берегу одного из озер. — Как раз на этом мысочке.
— А кто видел этот мысочек, Александр Александрович? — задал я вопрос начальнику штаба.
— Пока никто. Распорядитесь послать туда группу бойцов из комендантского взвода. Пусть все приготовят к нашему прибытию.
Учитывая, что личный состав батальонов уже давно взаимодействовал с частями 99-го стрелкового корпуса, переправляться на новое место предстояло лишь отделам и службам штаба, комендантскому взводу и взводу связи, моторазведроте, батальону ранцевых огнеметов, на днях прибывшему в бригаду, роте вожатых собак-миноискателей, интендантским службам и складам и медико-санитарному взводу.
Колонны вел полковник А. А. Дуборг. 150 километров по разбитым лесным дорогам мы одолели довольно быстро. Правда, без отстающих не обошлось, но в девять вечера в основном все были на месте. Кругом стеной стоял лес. Справа, метрах в двухстах, просматривалось озеро, а слева — небольшая поляна, видимо, старая вырубка, поросшая редким кустарником и отдельными небольшими деревцами. [319]
— Заповедник, да и только, — недовольно проворчал Дуборг. — Не удивлюсь, если встретимся с медведем.
Но встреча нам предстояла гораздо более худшая. Впрочем, все по порядку...
От основной дороги, по которой мы ехали, к озеру вела неширокая просека, вдоль которой мы разместили автомобили штаба бригады и моторазведроты. До въезда в расположение штаба, вдоль основной дороги, с одной стороны расположился 40-й батальон ранцевых огнеметов (40 ОБРО), с другой дымились костры и полевые кухни, где повара спешно готовили совмещенный обед и ужин. Я в штабной машине при свете электролампочки, питаемой от автомобильного аккумулятора, готовил кодированное радиосообщение частям бригады о новом месте расположения штаба. Внезапно открылась дверца, и появившийся в ее проеме начальник связи бригады майор Муравский встревоженно произнес:
— Товарищ майор, прошу подойти к штабной рации.
— А что случилось?
— Сами услышите.
Переносная радиостанция была развернута прямо на земле, всего в нескольких шагах от моей машины. Девушка-радистка, как только я подошел, сдернула с головы наушники и передала мне. Сначала слышались лишь потрескивание атмосферных разрядов и какие-то непонятные далекие голоса, потом в наушниках раздался мужской голос, отчетливо произнесший на русском языке:
— Я — «Гора»... Я — «Гора»... Всем «Пригоркам», «Сопкам» и «Бугоркам»... Всем «Пригоркам», «Сопкам» и «Бугоркам»... Нашими «голубками» в районе вашего размещения замечено много чужих «гостей». Примите меры по усилению своей охраны и обороны. В случае появления их немедленно докладывайте Первому, а сами постарайтесь их ликвидировать. Повторяю... — И текст радиопередачи повторился.
— Как по-вашему, что это за радиостанция? — спросил я майора Муравского.
— Видимо, корпусная и, судя по громкой слышимости, находится неподалеку. И работает она в корпусном волновом диапазоне. Других подобных здесь не должно быть.
Я знал, что штаб 99-го стрелкового корпуса располагался в двух-трех километрах от нас, так что предположение Муравского имело основания. [320]
— Пойдем докладывать начальнику штаба.
— Ну и что вы предлагаете? — спросил тот, выслушав мое сообщение.
— На охрану на ночь вместо комендантского взвода следует выставить подразделение моторазведроты капитана Нежурина и там же держать дежурный взвод. Неплохо было бы собрать весь командный состав, включая командира батальона ранцевых огнеметов, и поставить перед ними конкретные задачи на случай внезапного нападения. Я же быстренько, до того как они соберутся, набросаю план нашей обороны.
Полковник Дуборг, подумав минуту, ответил:
— Думаю, что особых оснований для беспокойства нет. Охрану надо усилить — с этим я согласен. И немедленно установите, Муравский, телефонную связь со штабом корпуса. Собирать офицерский состав не следует: не надо порождать панических настроений. Но план обороны нашего расположения доложите мне через час.
Скажу откровенно: не во всем я был согласен с начальником штаба, но перечить не стал. Однако кое-какие необходимые, на мой взгляд, меры решил все же предпринять по собственной инициативе. Первым делом срочно расставить посты и секреты, для чего использовать разведчиков. Затем повидать командира 40-го отдельного батальона ранцевых огнеметов майора В. Г. Олейникова, чтобы предупредить об опасности и наметить совместные действия на случай нападения. По дороге меня остановил Муравский:
— Мои девушки под командой старшего сержанта Николаева уже тянут связь к штабу корпуса. — И он показал рукой направление, куда ушли связисты.
И именно в это мгновение в той стороне, особенно гулкие в ночной лесной тишине, треснули два винтовочных выстрела, послышался женский крик, полный страха и боли, и заглушающая его автоматная очередь. И вновь все замерло, как в природе в предчувствии грозы. Затем, точно пламя по пропитанной бензином веревке, пулеметно-автоматная стрельба побежала вдоль дороги, с каждой секундой разрастаясь.
Мелькнула мысль: не напрасно нас предупреждали.
— Эх, как жалко, погибли мои девчата! — вскрикнул Муравский и побежал к своим связистам.
Я, вынув пистолет, бросился к дороге, вдоль которой в ряд стояли штабные автомобили. Там слышалась самая отчаянная стрельба. [321]
С неба безучастно светила луна, и в ее мертвенном свете все происходящее принимало какой-то зловещий, фантастический оттенок.
Стараясь побыстрее достичь дороги, я нырнул в первый же темный промежуток между машинами. И почти столкнулся с финским солдатом, которого, видимо как и меня, тоже прельстила эта затененная сторона. Я, почти не целясь, машинально нажал на спусковой крючок. Солдат глухо вскрикнул и стал валиться мне под ноги. Перепрыгнув через него, я выбежал на освещенную луной дорогу.
Метрах в десяти — пятнадцати от меня ее наискось пересекал командир моторазведроты Нежурин, с ходу строчивший из ручного пулемета в сторону леса за дорогой.
— Ложись! — крикнул я ему. — Убьют!
Но Нежурин то ли не слышал меня, то ли не обратил на мой окрик внимания. Продолжая стрелять, он дошел почти до противоположной стороны и тут, покачнувшись, упал. Я инстинктивно бросился к нему. Но меня опередил один из разведчиков его роты. Он подхватил своего командира, я — пулемет, и мы, пригнувшись, бросились на свою сторону дороги. Вдоль ее обочины, в неглубоком кювете, лежала реденькая цепочка наших штабных офицеров, бойцов разведроты и с максимальной интенсивностью вела огонь по невидимому в кустах противнику. Я не успел еще толком установить пулемет на обочине, как рядом со мной оказался разведчик, тащивший Нежурина.
— Командир убит, — сказал он глухо. — Но пулемет, товарищ майор, мой и разрешите мне самому вести из него огонь. Я с ним лучше управлюсь. — И он короткими экономными очередями стал бить по вспышкам выстрелов, особенно ярким на теневой стороне леса.
Судя по разгоревшейся перестрелке, которая распространилась вплоть до того места, где, по моим предположениям, находился батальон ранцевых огнеметов, против нас действовал примерно армейский батальон. Связисты Муравского, потянувшие телефонный провод к штабу корпуса, ценою своей жизни предупредили нас об опасности, дали возможность хотя и наспех, но все же подготовиться к отражению нападения.
В то же время противник, видимо, просто не подозревая, что ему противостоит горстка штабных, тоже решил не рисковать. [322]
Перестрелка и минометный огонь постепенно затихли. Но зато над нашими головами просвистел снаряд и разорвался где-то на берегу озера. За ним проследовал второй, третий... Финская артиллерия била, судя по орудийным выстрелам, откуда-то издалека и редко. Прилетят два-три снаряда, ухнут разрывами на берегу или в воде озера, а следующая очередь — минуты через три.
— Дальнобойная бьет, — заметил лейтенант Николай Чулошников, заместитель начальника политотдела бригады по комсомолу.
— Боятся своих накрыть, вот и лупят с перелетами.
«Слава богу, что так, — подумал я про себя, — а то горячо нам пришлось бы». Но Чулошникову я ничего сказать не успел; ко мне подбежала Лиза Опрышко, писарь интендантского отдела, и скороговоркой произнесла:
— Товарищ майор, вас вызывает полковник Дуборг.
— А где он?
— В медсанвзводе. Ранен. — И, увидев, что я собрался уходить, попросила: — Товарищ майор, разрешите мне остаться здесь?
— Ни в коем случае, — возразил я.
— Товарищ майор, — настаивала Лиза. — Ну пожалуйста...
Я хотел одернуть ее, но, увидев на лице девушки печаль, сказал:
— Впрочем, у тебя есть свое начальство. Вот и разговаривай с ним.
Лиза поняла это как разрешение и, взяв лежавшую здесь винтовку, приготовилась к стрельбе.
— Спасибо, товарищ майор! — И ее глаза озорно блеснули. — А то война скоро кончится, а я еще ни в одном бою не была!
Дуборга я нашел в медсанвзводе. Раненный в руку, он сидел на земле, привалясь спиной к колесу санитарной летучки. Китель накинут на одно плечо. Здоровой левой рукой он бережно поддерживал правую, забинтованную почти до плеча.
— Как себя чувствуете? — спросил я его.
— Неважно, — глухо ответил начальник штаба. — Потерял много крови. Вы теперь, Алексей Иванович, остались старшим по должности.
— А где же Подмосковнов и Кузнецов? — поинтересовался я.
— Они уехали вместе со Штейном. Так что берите командование на себя. Не давайте возможности противнику [323] захватить дорогу и ворваться в наше расположение. Любой ценой спасите Боевое Знамя бригады. Свяжитесь со штабом корпуса и попросите у них помощи. Идите.. — И Дуборг утомленно закрыл глаза.
Я потихоньку отошел от него, раздумывая, с чего начать? Ко мне подошел наш бригадный военврач.
— Товарищ майор, надо срочно эвакуировать в Олонец тяжелораненых.
— А как Дуборг?
— Ранение средней тяжести, но сильно ослаб из-за потери крови. Его надо бы. тоже отправить в армейский госпиталь.
— А до утра это дело не терпит? Видите, что творится! Боюсь, что финны где-то перерезали дорогу... Так что прошу сделать все возможное для раненых. Утром при первой возможности эвакуируем их.
Теперь надо было решить вопрос о Боевом Знамени бригады. Я знал, что во время наших переездов оно находилось под охраной вместе со спецчастью, начальником которой был лейтенант Гончаров, человек уже немолодой, умеющий сохранять спокойствие в любых обстоятельствах.
Гончарова я нашел около автомобиля спецчасти. Он невозмутимо курил толстую «козью ножку».
— Где наше знамя?
Гончаров молча расстегнул поясной ремень и приподнял гимнастерку. Под ней алел бархат знамени.
— Не бойтесь, товарищ майор, — сказал Гончаров, снова застегивая ремень, — финнам нашего знамени не видать. В случае чего, попытаюсь вплавь через озеро добраться до штаба корпуса. Я ведь вырос на Азове, неплохо плаваю. В общем, знамя со мной.
Я понял, что этому человеку можно верить, и молча пожал ему руку.
Гончаров остался у машины, а я поспешил к дороге, на которой вновь началась перестрелка.
— Товарищ майор, — обратился ко мне офицер 2-го отделения штаба бригады капитан М. В. Ченакин, — на передке кончаются боеприпасы. Уже вычистили подсумки и диски у убитых и раненых.
— А где майор Филатов? — Он ведал в бригаде всем нашим боеснабжением.
— Вот майор Филатов, — раздался где-то рядом его голос, и он сам возник из-за одной из штабных автомашин. [324]
— Николай Васильевич, дорогой, что у тебя есть из боеприпасов? Ты успел что-нибудь захватить?
— Успел, Алексей Иванович, как душа чуяла. Боеприпасы я уже отправил в цепь. — И он показал на дорогу. — И еще туда послал в десяток автоматов из своего резерва.
— Ну молодец! — не удержался я от неуставной похвалы. — Ченакин! — крикнул я в темноту. — Возвращайся, патроны у всех будут.
— Есть! — раздалось в ответ.
Мне, однако, не давали покоя два вопроса: как связаться со штабом корпуса и что происходит у огнеметчиков, в районе расположения которых все время шла перестрелка? Впрочем, раз там стреляют, значит, огнеметчики держатся.
Начинало светать. Луна потускнела, и без того редкие тени утратили свои контуры, от озера наплывал туман.
Мелькнула тревожная мысль, что именно на рассвете противник попытается предпринять решительную атаку, чтобы разделаться с нами.
И как бы в подтверждение моей тревоги в нашем расположении одна за другой с характерным звуком начали рваться мины, затем со стороны дороги раздались крики, заглушенные шквалом выстрелов. Я поспешил туда. Пели пули, срубая ветви или глухо ударяясь в стволы деревьев.
Вот и дорога. Из леса к ней выдвигалась вражеская цепь. Темные фигурки финских солдат двигались в нашу сторону, на ходу строча из автоматов.
Но что-то в их приближении было не так. Что-то сковывало их движения. И тут я догадался: болото! Поляна, которая нам отсюда — да, видимо, и им сначала — казалась ровной и сухой, ибо была густо укутана высокой травой, на самом деле представляла собой кочковатое болото. Хорошо, что мы не сунулись туда со своими машинами... Да, на нем не разбежишься, хотя сзади подхлестывают резкие выкрики команд. Финны падали, цеплялись за кусты, помогали друг другу выбраться из трясины. Малоподвижная, их цепь стала прекрасной мишенью для наших пулеметчиков: многие, падая, уже не поднимались. Не одолев и половины пути, атакующие стали пятиться назад и вскоре скрылись за стволами деревьев. Миномет, бивший с их стороны, замолчал. Мы тоже прекратили стрельбу. На болоте остались лишь финские санитары, которые оказывали помощь раненым. [325]
— Все! — удовлетворенно произнес лежавший рядом со мной боец из разведроты. — Больше, наверное, не полезут. Уже утро.
Я поднял голову. Действительно, исчезла та серая дымка, которую и темнотой назвать нельзя, а высокие вершины сосен заметно порозовели от разгоравшегося за лесом утра.
«Теперь, пожалуй, можно побывать и у огнеметчиков», — подумал я, поднимаясь с земли и закидывая за плечо автомат. Но в это время со стороны Олонца послышался шум мотора, и на дороге показался «виллис». «Слава богу, комбриг», — мелькнула радостная мысль. «Виллис» вильнул в сторону наших штабных машин и остановился. Я поспешил к нему. Штейн уже выбрался из машины и, как мне показалось, несколько растерянно осматривал все вокруг.
— Что здесь происходит?
Я сжато, как только мог, обрисовал ему обстановку.
— А со штабом Девяносто девятого корпуса связались?
— К сожалению, такой возможности не было...
— Но дорога-то свободна, — удивился Штейн. — Я же проехал.
— Видимо, противник отошел в лес, не сумев опрокинуть ни нас, ни огнеметчиков. А заминировать либо просто не успел, либо нечем было.
— Может быть, — согласился комбриг. — А где начальник штаба?
— Ранен.
— Какие потери?
— Убиты Нежурин, Царев, погибли четверо у Муравского, из них три девушки, имеются убитые и в моторазведвзводе. Более десятка раненых, из них четверо — тяжело. Военврач еще ночью требовал их отправки в армейский госпиталь.
— Хорошо, сейчас прикажу отправить их на санитарной летучке. А вы, майор, берите пару бойцов из моторазведроты и на моем «виллисе» немедленно двигайте в штаб корпуса за подмогой.
— Товарищ полковник, вы один проскочили, и я проскочу. Людей лучше оставить для охраны санитарной летучки.
— Согласен. Но офицера-штабника возьмите обязательно: кто-нибудь из вас двоих должен до штаба корпуса добраться. Возьмите, например, капитана Попова. [326]
Через пять минут я и капитан Ф. Ф. Попов на комбриговском «виллисе» мчались в сторону Олонца. В душе каждый ожидал, что из леса, молчаливо стоявшего стеной по обеим сторонам дороги, вот-вот ударит автоматная очередь, и водитель до отказа давил на газ, выжимая из своего американского друга все, на что тот был способен. Минут через тридцать бешеной гонки радиатор машины уперся в шлагбаум.
— Приехали, — сказал водитель, до того не проронивший ни слова.
Вышедший из будки дежурный офицер, узнав, откуда и кто мы, приказал водителю:
— Машину вон к тем кустам, а вы, — обратился он к нам, — за мной.
Несмотря на раннее утро, штабной народ толпился тут и там, большинство с автоматами в руках.
— Всю ночь где-то за озером шел бой, — сказал наш провожающий, — вот мы и приготовились.
— Мы вели этот бой, — ответил я.
Командир корпуса сидел на берегу озера в накинутой на плечи кавказской бурке и рассматривал лежавшую на коленях карту. Поодаль сидели на траве и о чем-то вполголоса спорили между собой три офицера. Я представился генералу и коротко доложил о ночных событиях.
— Почему же вы молчали столько времени? — удивился генерал. — То-то мы слышим бой, да не можем понять, кто с кем дерется. Почему не наладили связь?
Я рассказал, как все произошло.
— Значит, здорово досталось?
— Есть убитые и раненые.
— Хорошо, хоть сами не попали в плен, — сказал подошедший полковник, как оказалось, начальник штаба.
Представив меня, генерал обратился к нему:
— Чем мы можем помочь саперам? У нас в тылу оказался весьма крупный диверсионный отряд противника, пока с неясной для нас задачей, и с ходу наскочил на их штаб, — и он кивнул в мою сторону. — Те, молодцы, пока держатся. Но силенок у них маловато. — Он помолчал. — Эта банда может нам здорово напакостить, и ее надо немедленно задавить. Что у нас сейчас под рукой?
Полковник назвал несколько частей и добавил:
— От вашего имени я отдал приказ немедленно направить сюда один полнокровный батальон из резерва. [327]
Саперам можно сейчас выделить пару тридцатьчетверок и взвод пулеметного батальона. Думаю, что с этим подкреплением они отобьются. А мы не позволим диверсантам пробиться к своим.
— Добро! — сказал генерал. — Но вызовите еще «илы», пусть как следует обработают лесной массив, где сейчас сосредоточилась неприятельская группа.
Примерно через полчаса мы во главе колонны, состоявшей из двух танков Т-34 и двух грузовиков, в кузове которых сидели бойцы пулеметного батальона со станковыми пулеметами, появились в расположении нашего штаба.
— Кажется, подкрепление уже не потребуется, — сказал капитан Попов.
Действительно, кругом тихо. Судя по всему, противник отступил. Тем не менее танкисты и пулеметчики обстреляли лес, а звено «илов» проутюжило его сверху, бомбя и обстреливая ракетами и из пулеметов.
Днем на берегу озера Суоярви мы похоронили наших солдат и офицеров, погибших в этом неожиданном ночном бою.
Для нас он оказался здесь последним.
Поражение финской армии вынудило правительство Финляндии поторопиться с принятием решения о выходе из войны. 25 августа Финляндия обратилась с просьбой начать переговоры о мире, а 19 сентября в Москве было подписано соглашение о перемирии. Умолк грохот пушек и на Карельском перешейке, между Ладожским и Онежским озерами. И однажды утром вдруг наступила неожиданная тишина. Даже не верилось, что никто больше не будет стрелять. Молчали финны, молчали и наши.