В Заполярье
Под Ленинград бригада прибыла на пяти железнодорожных эшелонах. Теперь же нам хватило всего трех. Иными словами, около половины личного состава осталось навечно в Синявинских болотах. Немало воинов находилось в госпиталях. [302]
Через неделю мы прибыли в Ногинск и разместились в окрестных селах. Штаб бригады обосновался вместе о подразделениями обслуживания в деревне Починки. Мы с Я. П. Комиссаровым поселились у пожилой вдовы.
Жила старушка впроголодь, и мы, как могли, поддерживали ее, хотя и собственный рацион, учитывая тыловые нормы питания, стал весьма скромным.
Едва расквартировались, начало прибывать пополнение, которое надо было учить нелегкому боевому и саперному ремеслу, так как бригада продолжала оставаться штурмовой инженерно-саперной.
Если с программой и методикой боевой подготовки рядового и сержантского состава после Ленинграда все более или менее утряслось, то с обучением офицеров полной ясности пока не было.
С первых дней мы вводили в учебные программы боевой подготовки офицерского состава неизвестную до того новую военную дисциплину: тактику инженерных войск.
Сразу встал вопрос: с чего начать. Ведь даже мы — разработчики программы — не могли провести ясной разграничительной линии между общей тактикой и тактикой инженерных войск. Тогда решили, что командиры штурмовых взводов должны досконально изучить работу командира стрелкового батальона в наступательном бою, а командиры рот — работу командира стрелкового полка. Лишь терминология осталась наша: вместо атаки мы говорили — штурмовые действия, вместо района обороны — укрепленный район.
Вскоре занятия по боевой подготовке развернулись с полным напряжением. Учились не только воины боевых частей и подразделений, но и вспомогательных подразделений и служб: автороты, рота вожатых собак-миноискателей, комендантского, медико-санитарного взводов, саперы легкого переправочного парка. Раз в неделю при штабе бригады занимались командиры батальонов и отдельных рот. Практиковались показные занятия с целью изучения методики боевой подготовки. Руководил занятиями или командир бригады, или кто-либо из его заместителей. Привлекались и офицеры штаба бригады. Немало времени уделялось политзанятиям с личным составом.
Здесь надо сказать о том, что упразднение в октябре 1942 года института военных комиссаров и переход к полному единоначалию, а также упразднение весной 1943 года заместителей командиров рот по политчасти привели [303] к определенным изменениям во всей политработе в войсках.
24 мая 1943 года ЦК ВКП(б) принял постановление о реорганизации структуры партийных и комсомольских организаций в Красной Армии. В соответствии с ним в батальонах были созданы первичные партийные организации, а в ротах — ротные парторганизации. Вместо избираемых ранее секретарей был введен институт назначаемых парторгов рот, батальонов и полков.
После реорганизации политические отделы инженерных и понтонно-мостовых бригад состояли из начальника (он же заместитель командира бригады по политической части), агитатора, старшего инструктора по оргпартработе, помощника начальника политотдела по работе среди комсомольцев, инструктора по учету партийных документов и делопроизводителя. В батальоне партийно-политический аппарат составляли заместитель командира по политической части, парторг первичной партийной организации, комсорг первичной комсомольской организации, в роте — парторг ротной партийной организации, комсорг ротной комсомольской организации (оба неосвобожденные).
Создание в батальонах первичных парторганизаций приблизило их к массам красноармейцев, способствовало оживлению партийной жизни и создало необходимые предпосылки для того, чтобы поднять уровень партийно-политической работы в соответствии с новыми задачами, стоявшими перед инженерными войсками по обеспечению готовящихся наступательных операций.
Скромно встретили Новый, 1944-й, год. Наступил февраль. Боевая учеба подходила к концу. Мы уже начали строить догадки о дальнейшей судьбе бригады. В конце февраля нагрянула представительная комиссия из Москвы, а в начале марта С. Л. Штейна и начальника политотдела П. Г. Подмосковнова вызвали в ГВИУ, откуда они возвратились с боевым приказом, согласно которому бригада направлялась на Карельский фронт.
И вот — снова теплушки, перестук колес. Из Беломорска начальник инженерных войск Карельского фронта генерал А. Ф. Хренов направил бригаду в распоряжение командующего 19-й армией генерала Г. К. Козлова. Армия занимала оборону на Кандалакшском направлении. Линия фронта проходила параллельно железной дороге [304] Ленинград — Мурманск, то приближаясь к ней на расстояние до 40–50 километров, то отдаляясь на сто и более километров. Весь участок этой дороги находился в зоне действия неприятельской авиации. Результаты работы вражеских воздушных пиратов мы увидели, как только отъехали от Беломорска: ни одного целого станционного сооружения, разбитые пути, остовы сгоревших вагонов, всюду груды металлолома и кучи щебня и мусора. И тем не менее дорога действовала, воевала и защищалась от воздушных разбойников. К каждому составу, в том числе и к нашему, прицепляли платформы с установленными на них зенитками и крупнокалиберными пулеметами. И надо сказать, не один фашистский стервятник нашел здесь свой конец.
К конечному пункту нашего следования, станции Ням-Озеро, мы прибыли ночью и, соблюдая все правила светомаскировки, быстро выгрузились из вагонов, сосредоточившись восточнее цепи озер со странным названием — Верман. Каждое из них носило дополнительное, уточняющее наименование: Большой Верман, Малый, Средний и т. д. Пока бригада грузилась в автомобили, мы по карте прикинули маршрут. Вроде бы по северным меркам и недалеко. Но «недалеко» оказалось только на бумаге. Едва отъехали от Ням-Озера, как попали в пробку. Дорога была забита автомашинами, обозами, артиллерийскими орудиями на всех видах тяги, танками. В ночной темноте вся эта масса техники медленно двигалась, завывая моторами и освещая дорогу короткими вспышками света. Объехать этот поток стороной оказалось невозможным: по обочинам тянулись двухметровой высоты снежные валы: почти неделю до нас здесь бушевала пурга.
— Снегу-то, снегу-то, — то и дело приговаривал заместитель комбрига по тылу подполковник И. Г. Кузнецов. — Север есть север. Не разбежишься.
— Да, — вторил ему майор Н. В. Филатов, ведавший снабжением. — Как тут будем подвозить боеприпасы, мины и прочее? Что хочешь делай, из такой пробки не выбраться.
— Техники идет, товарищи, много, — деловито подводил итог разговору начальник политотдела бригады полковник П. Г. Подмосковнов. — Значит, решено проводить в Карелии крупное наступление. Вы посмотрите, какая складывается обстановка. — И он прочитал нам маленькую лекцию. Рассказал, что истощенная Финляндия мучительно ищет выход из войны. Экономика страны уже [305] не в состоянии нести непомерное бремя военных расходов. Финская промышленность задыхается от недостатка сырья, население голодает. Короче говоря, страна находится на грани экономической и политической катастрофы. Правительство не пользуется доверием, чтобы удержаться, оно начинает нащупывать контакты с нами, зондирует почву, не пойдем ли мы на перемирие. Но в стране имеется мощная гитлеровская военная группировка, без разгрома которой не может быть и речи ни о каком перемирии.
Вот для того чтобы облегчить переговоры о перемирии, сегодня необходимо наше наступление, — как бы подвел итог Подмосковнов. — Разобьем фашистскую двадцатую горную армию, выйдет Финляндия из войны. А разбить надо. Поэтому Ставка выделила Карельскому фронту столько сил, в том числе и нашу штурмовую бригаду.
— Трудно в таких условиях будет наступать, — сказал Н. В. Филатов. — Вот летом — другое дело.
В принципе, он оказался прав.
С первых же дней нашего пребывания под Кандалакшей со всей остротой встал вопрос о хотя бы самом примитивном жилье. Населенные пункты, в которых мы обычно размещали личный состав, здесь отсутствовали. Для штаба бригады наш заботливый заместитель по тылу подполковник И. Г. Кузнецов раздобыл где-то большую госпитальную палатку, которая стала и кабинетом, и спальней. В целях маскировки сверху забросали брезент еловым лапником. Но батальоны, к сожалению, такой роскоши не имели, и люди устраивались как могли. Чаще всего в толще снега рыли нечто похожее на землянки. Внутри устанавливали железные печурки, входы завешивали плащ-палатками.
Отрыть зимой настоящие землянки в этом болотистом, схваченном морозом и нашпигованном крупными и мелкими валунами грунте не смогли даже саперы. К тому же наше пребывание здесь считалось временным, и все ждали приказа о передислокации на новый участок фронта.
Время шло, приказ все не поступал, и солдаты постепенно привыкли к житью под снегом, которым по утрам «умывались», а днем растапливали в котелках на чай, От растирания снегом лица людей постепенно приобретали «африканский» цвет, а негаснущие «буржуйки» оставляли такие неприглядные подпалины, а то и дыры на солдатских полушубках и валенках, что старшины рот [306] только за голову хватались: ведь перед отправкой на фронт они одели людей во все новое, а теперь на каждом полушубке хоть заплаты ставь.
Главной задачей личного состава бригады стала борьба со снегом. Необходимо было как можно скорее расчистить дороги и тем самым уберечь застрявшие в снегу боевую технику и транспорт от ударов авиации противника, активность которой возрастала с каждым днем.
Не знаю, где раздобыли снабженцы такое количество инвентаря, но им наделили всех, способных держать в руках лопату. Работали и днем и ночью. В дело пошли не только лопаты, но и всякого рода ручные и конные скребки и треугольники, прицепляемые к тракторам и автомашинам, — плоды изобретательного ума наших солдат и офицеров. Постепенно дороги начали пустеть, а мы занялись подготовкой к наступлению с основательного изучения вражеской обороны.
Линия фронта здесь в основном определилась еще в сентябре 1941 года и мало изменилась с тех пор, проходя в 90 километрах западнее Кандалакши. Обе стороны сумели создать хорошо укрепленные боевые рубежи с множеством закрытых огневых сооружений, артиллерийских позиций, командных и наблюдательных пунктов, с разветвленной сетью траншей и ходов сообщения и многочисленными препятствиями.
Учитывая трудные условия прорыва подобной обороны, сюда и бросили нашу «панцирную» пехоту, надеясь, что она пробьет брешь, в которую войдут стрелковые подразделения для развития и закрепления успеха в оперативной глубине обороны противника. На нас ложилась задача уточнить детали маршрута движения войск и составить схемы, а затем определить объем работ для прокладки колонного пути. Для этого требовалось пройти по тылам противника свыше тридцати километров, преимущественно в светлое время суток, иначе не составить никакой схемы.
Задача несколько облегчалась отсутствием сплошной линии фронта. У обеих сторон имелись лишь отдельные опорные пункты в редких здесь селах, на высотах и развилках дорог. Остальная территория контролировалась подвижными отрядами. Промежутки между опорными пунктами являлись своеобразными «окнами», через которые проникали друг к другу разведывательные и диверсионные группы. Через одно из таких «окоп» прошла и наша разведка. Командовал ею начальник 2-го отделения [307] штаба бригады капитан Ф. Ф. Попов. Ядро группы составляло отделение разведчиков во главе с командиром взвода старшим лейтенантом Царевым, однофамильцем И. С. Царева, офицера штаба бригады. Вооружение, в целях маскировки, — немецкие автоматы, финские ножи и... отечественные гранаты.
На всю группу имелся один ручной пулемет с солидным запасом снаряженных дисков. С собой взяли пятидневный запас продуктов. Пулемет, запасные диски к нему, продукты и медикаменты везли на легких санях, типа нарт. Поверх ватных брюк и телогреек надели белые маскировочные костюмы-комбинезоны с капюшонами, закрывавшими форменные шапки-ушанки, а валенки, по совету армейских разведчиков, заменили удобными трофейными лыжными ботинками — пьексами. Предполагалось, что в таком одеянии с немецкими автоматами в руках разведчики при возможной встрече с противником должны сойти за финских или немецких солдат.
Через линию фронта переходили ночью с провожатым офицером-пограничником. Сильная поземка заметала следы, но Попов беспокоился, что противник их все же обнаружит.
— Не волнуйтесь, товарищ капитан, — успокаивал его пограничник. — Через час так заметет, что и самим свои следы найти не удастся.
Пограничник должен был довести разведгруппу до старой разрушенной финской заставы и возвратиться.
В целом рейд по тылам врага прошел успешно, хотя на обратном пути наши разведчики попали в очень сложную ситуацию.
Уже недалеко от линии фронта дозорные, высланные вперед, обнаружили, что дорогу, которую предстояло пересечь, расчищают подразделения гитлеровцев. Что было делать? Укрыть людей в овраге и ждать, что на тебя вот-вот натолкнутся враги? Или рискнуть и идти смело, без опаски, будто свои? И Попов решился на дерзкий, но продуманный шаг: пересечь дорогу и двигаться дальше на глазах у противника. Он предупредил бойцов о том, что идти нужно спокойно, ровным шагом, не показывая нервозности и не обращая на работающих никакого внимания. Оружие подготовить к бою.
Группа двинулась вдоль ручья и вскоре поднялась наверх. Первым увидел ее вражеский солдат, возившийся у заглохшего трактора. Он с любопытством, но без тревоги посмотрел на людей в белых маскировочных костюмах, [308] ровным накатистым шагом идущих на лыжах в его сторону. Обернулись в их сторону и офицеры, которые стояли на снежном отвале. Прикинув, что дорогу лучше всего пересечь именно там, где стоит трактор, чтобы все-таки держаться подальше от офицеров и основной массы работавших солдат, Попов поднялся на снежный вал и громко крикнул по-немецки:
— Не смотреть по сторонам. Вперед! Быстрее!
Группа беспрепятственно миновала дорогу. Шли не оглядываясь, но невольно прибавляя шаг и стремясь скорее добраться до спасительного леса. Углубившись в него метров на двести, сделали привал, и Попов вместе с Царевым и командиром разведотделения нанесли на схему пройденную трассу будущего колонного пути с перечнем всех первоочередных работ, необходимых для приведения ее в состояние, допускающее движение дивизионной техники. Заодно наметили и наиболее короткий путь к своим. Он оказался удачным, и еще засветло вышли на боевое охранение одного из подразделений 104-й дивизии. К утру добрались до штаба бригады. В течение следующего дня были обработаны данные этой глубокой инженерной разведки и отправлены специальным нарочным в штаб инженерных войск 19-й армии. Там ими остались очень довольны. Поступил приказ всех участников рейда представить к правительственным наградам.
К сожалению, данные этой разведки оказались уже не нужны. Противник пронюхал о готовящемся наступлении, улучшил и укрепил свои позиции, значительно активизировалась его авиация. Учитывая потерю фактора внезапности и по ряду других причин, операцию перенесли на лето.
В ожесточенных летних боях капитан Ф. Ф. Попов погиб.
...Наступила вторая половина мая 1944 года. Заполярная весна все сильнее и настойчивее вступала в свои права. На возвышенностях и открытых местах снег сошел совсем, и там уже робко зеленела трава, но в лесах, ложбинках и оврагах он еще лежал. Солнце, недавно такое скупое и холодное, теперь почти не скрывалось за горизонт.
Весна — всегда радость, волнение души, ожидание чего-то светлого, нового. Что ждали мы тогда от третьей военной весны? Конечно, окончательного изгнания врага с нашей земли и уничтожения фашизма в его логове. [309]
В декабре 1943 — апреле 1944 года Красная Армия в ходе целого ряда наступательных операций освободила от врага практически всю Украину; в результате Ленинградско-Новгородской операции была полностью снята блокада с этого великого города и освобождена почти вся Ленинградская и часть Калининской области, советские войска вступили на территорию Эстонии, тем самым положив начало освобождению от оккупантов Прибалтийских республик. Уже был освобожден Крым, а вот на Севере, в Мурманской области и в Карелии фронт с 1941 года застыл.
Пришла пора ударить по противнику я здесь. И вот в конце мая наша бригада была погружена в эшелоны и переброшена из-под Кандалакши к югу, в распоряжение командующего 7-й армией генерал-лейтенанта А. Н. Крутикова. Его армия с 1941 года стойко держала оборону между Ладожским и Онежским озерами.
За три года финское командование создало в Южной Карелии мощную глубокоэшелонированную оборону. Между Онегой и Ладогой было построено шесть оборонительных полос, густо насыщенных огневыми сооружениями долговременного и полевого типа, командно-наблюдательными пунктами и разветвленной сетью открытых и закрытых траншей и ходов сообщения. Все рубежи прикрывались противотанковыми препятствиями и минными полями, даже артиллерию упрятали в крепкие доты и дзоты. Были заминированы также все мосты через многочисленные реки и ручьи, их берега, участки и узлы дорог, узкие дефиле, а также места обходов и объездов, даже отдельные здания и сооружения в населенных пунктах, из которых финны изгоняли жителей. При минировании противник широко использовал всякого рода взрывные ловушки, называемые иногда горько-иронически «сюрпризами». Эти «сюрпризы» требовали для обезвреживания привлечения большого количества саперов, хорошо знавших свое дело.
Таким образом, перед 7-й армией, которая наносила главный удар из района Лодейного поля вдоль Ладожского озера в общем направлении Олонец, Сортавала, стояли серьезные трудности, а на инженерные войска ложились ответственные задачи по обеспечению их успешных действий, особенно в районах форсирования реки Свирь.
Нашей бригаде поручили подготовить десантную переправу легкого переправочного парка, выделить часть батальонов в первый эшелон для комплектования штурмовых [310] групп. Штаб бригады обязан был снабдить исчерпывающими сведениями наши штурмовые батальоны о системах оборонительных рубежей противника, а также ознакомить офицеров с образцами минно-взрывной техники финской армии.
Кроме того, офицерам штаба бригады предстояло договориться со стрелковыми и танковыми частями о правильном и эффективном использовании придаваемых им наших саперов, чтобы не повторить ленинградских ошибок. Короче говоря, работы хватало на всех.
При подготовке к операции там, где наносился главный удар, в полосе 7-й армии, были сосредоточены большие силы. Удалось создать превосходство над противником в людях более чем в два раза, в артиллерии и танках — почти в шесть раз.
21 июня мощные орудийные залпы и гул авиационных моторов возвестили о начале Свирско-Петрозаводской наступательной операции. Три с половиной часа продолжалась артиллерийская и авиационная обработка финской обороны. На берегу, занимаемом противником, стоял громоподобный, непрерывный гул, в котором невозможно было расслышать разрывов отдельных снарядов и бомб. Еще не прекратилась канонада, а по реке уже поплыли лодки, плоты и паромы с передовыми отрядами, среди которых находились и наши воины. Таких десантных переправ на участке форсирования реки действовало почти одновременно около десяти. Противник, ошеломленный нашей артиллерийской подготовкой, на первых порах не оказывал сопротивления. Потом на реке стали рваться его снаряды, но десант уже занимал противоположный берег. В это время понтонеры начали наводить понтонный мост, невзирая на артиллерийский огонь врага. Через несколько часов мост заработал.
А всего к часу дня инженерные войска навели через реку одиннадцать, а к исходу дня двадцать паромных переправ и два моста. На следующий день через Свирь непрерывным потоком двигались автомашины, конные обозы, танки и артиллерия. Тогда же переправился и штаб нашей бригады.
В это время передовые части были уже далеко. Несмотря на упорное сопротивление противника, к концу второго дня операции плацдарм на реке Свирь был увеличен до 60 километров по фронту и 12 — в глубину. После ожесточенных боев войска 7-й армии 25 июля прорвали вторую полосу обороны и овладели городом Олонец. [311] 28 июня совместно с частями 32-й армии был освобожден Петрозаводск.
Отходя, противник оставлял диверсионные группы и отряды, иногда достаточно крупные. Они нападали на отдельные мелкие подразделения, разрушали мосты, уничтожали склады, линии связи, минировали в наших тылах дороги, которые считались уже безопасными, и чинили прочие неприятности, стараясь всячески задержать наше продвижение вперед. Особенно трудно приходилось танкистам. Привязанные к дорогам, они то и дело рисковали напороться на засады. Если же на узкой лесной дороге подрывался головной танк — надолго задерживалась вся колонна, а замаскированные «кукушки» метким огнем поражали всех, кто пытался вызволить товарищей из беды.
Наши воины-саперы воевали в первых рядах наступающих, обеспечивая продвижение вперед пехоты и танков. Они разминировали пути движения колонн, восстанавливали мосты и дороги, строили переправы, вели прокладку объездных путей. Кроме того, танкисты нередко сажали саперов на броню, и те защищали их от финских фаустников. Противник же в первую очередь стремился истребить саперные десанты, отлично понимая, что без них в лесной и болотистой местности танкистам приходилось весьма туго.
Отражая многочисленные контратаки противника, 9 июля части 7-й армии вышли к Лоймоле, а 10 июля заняли важный узел вражеской обороны Питкяранта. На рубеже Питкяранта, Лоймола наши уже изрядно измотанные войска встретили стойкое и хорошо организованное сопротивление финнов, опиравшееся на заранее оборудованную в инженерном отношении систему оборонительных рубежей. Все лето здесь шли затяжные, но безрезультатные бои.
К 9 августа фронт стабилизировался здесь по рубежу Кудамгуба, Куолисма, восточнее Лоймола, Питкяранта. «Солдатский телеграф» уже разносил вести о готовящемся перемирии с Финляндией.
Впрочем, саперы продолжают воевать и тогда, когда прекращаются сражения. Для них началось выполнение ответственных задач по разминированию, без чего нельзя в полной мере приступить к налаживанию мирной жизни в освобожденных районах. Такое разминирование требовало значительных сил. Сначала его вели лишь инженерные войска, затем подключились тыловые бригады разграждения [312] и подразделения войсковых собак-миноискателей.
С лета 1943 года, когда тыловые бригады стали переключаться на восстановление промышленных предприятий, сплошное разминирование полностью легло на фронтовые инженерные части и соединения резерва ВГК. Поэтому для выполнения этой задачи были сформированы отдельные батальоны миноискателей, а с апреля 1944 года началось создание отдельных отрядов разминирования за счет личного состава соединений и частей оборонительного строительства.
Ответственность за сплошное разминирование в полосах армий возлагалась на начальников их инженерных войск.
Сплошное разминирование территории заключалось в отыскании, уничтожении или обезвреживании минных полей, различных взрывных «сюрпризов» и боеприпасов (бомб, снарядов, минометных мин и др.), оставшихся после изгнания противника. Инженерные мины, а также боеприпасы уничтожались чаще всего взрывным способом на месте. Однако во многих случаях сделать этого не позволяла обстановка, и тогда обезвреживали мины ручным способом, а боеприпасы вывозили для подрыва в безопасное место.
Обезвреживание мин, различных фугасов и «сюрпризов», сбор и вывоз неразорвавшихся боеприпасов были связаны с большим риском, требовали особой сноровки и мужества от саперов.
Здесь хотелось бы сказать, что установившаяся терминология военных сводок и донесений «работы по разминированию местности» выглядела какой-то будничной, невоенной, небоевой. А ведь слово «работа» здесь не годилось. Какая же это работа, если ежедневно гибли и получали ранения люди, гремели взрывы, а смерть ходила за каждым буквально по пятам? Это — самый настоящий бой с врагом, неодушевленным, но коварным, не прощающим ни малейшей оплошности. Недаром говорится — сапер ошибается только раз.
Сплошное разминирование начиналось с разведки минных полей. Ее вели наиболее подготовленные команды минеров. При обнаружении минного поля они уточняли и обозначали его границы, определяли тип мин и систему их установки. Встречавшиеся отдельно боеприпасы собирались в небольшие штабеля для последующего вывоза и уничтожения, а наиболее опасные подрывались [313] на месте. Разведка, как правило, производилась не менее двух раз.
Районы разминирования распределялись между частями и подразделениями по административно-территориальному делению, что создавало наиболее благоприятные условия для взаимодействия инженерных частей с местными органами власти.
Самым сложным было, пожалуй, разминирование городов.
По приказу штаба инженерных войск Карельского фронта два наших штурмовых батальона и рота вожатых собак-миноискателей были привлечены к разминированию городка Подпорожье. Когда я туда приехал впервые, стало жутковато. Представьте себе город, целехонький на первый взгляд, но без единого жителя. Мертвый город, город-призрак, сплошное минное поле. Заминировано было буквально все: немногочисленные здесь инженерные сооружения, общественно-бытовые здания, магазины, ларьки и палатки, водоразборные колонки, большинство жилых домов, школы и детские садики и даже качели в их дворах. Все цело, а ногой ступить никуда нельзя!
Больше месяца работали в Подпорожье наши саперы, пока не вернули его жителям.
Кроме Подпорожья бригада участвовала в разминировании дорог и участков местности в районах базирования наших войск.
При разминировании для минера не устанавливалось заданий, не указывалось, сколько мин или других взрывоопасных предметов он должен был обезвредить в течение рабочего дня. Главное — не оставить на своем участке необнаруженных мин. Уверенность в безопасности, причем уверенность полная, подтверждалась подписью командира части или подразделения, люди которого производили разминирование. На таком участке на видном месте укреплялась вывеска с четкой надписью: «Проверено. Мин нет. Лейтенант Иванов».
Рабочий день минера, согласно положению, не должен был превышать шести часов. Перерывы предусматривались через каждые 50 минут. На наиболее сложных участках рабочий день сокращался иногда до четырех часов. Но не всегда эти правила соблюдались: чаще всего, чтобы не задерживать движения войск и техники, минеры работали столько, сколько надо. Хотя, как я уже упоминал, нормативов на снятие мин не существовало, велся учет: кто и сколько обезвредил мин. Для этого [314] существовали «карточки минера». Результаты ежедневно объявлялись личному составу. По сути, это являлось формой соревнования.
Среди минеров были подлинные мастера своего дела. Громкая слава ходила в бригаде о ефрейторе И. И. Новикове из 62-го штурмового батальона, который иногда за день обезвреживал более ста мин и «сюрпризов». Маленького роста, энергичный и подвижный, он обладал каким-то особым уменьем разгадывать самые хитроумные минные ловушки противника. Свой опыт он щедро передавал товарищам не только из своего батальона, но и из других частей, куда его посылали для проведения инструктивных занятий. Солдатская судьба оказалась благосклонной к Новикову: он дожил до окончания войны в продолжал трудиться, но уже на мирном фронте. Менее повезло его командиру — гвардии подполковнику И. Д. Тютюрову, который принял батальон после Цуна: он подорвался на противопехотной мине. Возвратился, однако, в строй и, несмотря на протез, продолжал командовать тем же 62-м батальоном до самого конца войны. Добиться этого права стоило ему нелегких усилий, так как медицинская комиссия признала Тютюрова полностью негодным к военной службе. Но человек волевой, он сумел преодолеть все препятствия и возвратился в свой родной батальон. На войне такие случаи были весьма редки.
И неудивительно, что именно в его батальоне чаще всего можно было встретить воина с нагрудным знаком «Отличный минер» или «Отличный сапер». А они, как известно, вручались лучшим мастерам своего дела.
Наряду с разминированием Подпорожья штаб инженерных войск Карельского фронта поручил нам произвести военно-инженерное описание финского оборонительного рубежа на участке от Обжи до Мегрозера.
На выполнение задания отводилась всего одна неделя. Мы наметили несколько рекогносцировочных групп, состоявших из командира — офицера из штаба бригады или какого-либо батальона — и нескольких саперов-разведчиков. Мне также довелось возглавить одну из групп.
Работа предстояла не только довольно кропотливая, но и опасная: в лесах бродило еще немало финских солдат, подчас целыми подразделениями. Кроме того, мы не без основания полагали, что оставленный противником рубеж с избытком нашпигован всякого рода взрывными устройствами, что могло оказаться опаснее бродячих солдат. [315]
Что же представлял собой этот мощный оборонительный рубеж противника?
Вторая оборонительная линия финнов прикрывала оперативное направление между Ладожским и Онежским озерами. Слегка холмистая местность, поросшая густым лесом, с бесчисленным количеством озер, болот, рек и речушек, сама по себе являлась трудно преодолимой для наших наступавших войск, особенно для танковых и механизированных частей. Слабо развитая дорожная сеть еще больше сковывала их маневр. Но и эти дороги противник постарался сделать непроходимыми.
Сама линия обороны представляла собой систему отдельных опорных пунктов, хорошо вписанных в местность и способных благодаря этому обороняться в полном окружении. Промежутки между отдельными опорными пунктами были густо минированы, перекрыты лесными завалами и другими препятствиями и к тому же зачастую прикрывались огнем пулеметов из отдельных, хорошо замаскированных дзотов или стальных колпаков. В целом же тактические принципы этих опорных пунктов мало чем отличались от наших.
Огневые точки состояли из дотов, дзотов, бронепулеметных колпаков и стрелковых окопов полного профиля, с укрепленными крутостями. Все они связывались между собой системой открытых и закрытых ходов сообщения.
Артиллерия в таких опорных пунктах, в зависимости от калибра орудий, размещалась или на оборудованных специальным образом открытых площадках, или в закрытых сооружениях. Гарнизоны опорных пунктов размещались в блиндажах-землянках, способных выдержать прямое попадание авиабомбы калибра до 50 кг или снарядов войсковой артиллерии. В глубине опорных пунктов располагались командные пункты, узлы связи, хозяйственно-бытовые помещения и даже... церкви. Перед передним краем опорных пунктов во многих случаях устраивались системы управляемых и неуправляемых минно-взрывных препятствий, в том числе и противотанковых, если в этом была необходимость.
Имелось довольно много и так называемых скрытых огневых точек (СОТ), предназначенных для расстрела в упор наступающих солдат противника. Такие «соты» представляли собой грибовидные стальные колпаки, в которых размещались пулеметчики. Эти колпаки устанавливались на специальное деревянное или железобетонное основание так, чтобы их верхние части находились на [316] уровне земли. Но в нужный момент пулеметчик с помощью ручного привода поднимал стальную часть колпака над землей и губительным «кинжальным» огнем поражал атакующих.
Бросалась в глаза добротность всех сооружений, будто строились они на века. По всему чувствовалось, что военные инженеры противника не страдали ни от недостатка времени, ни от скудности денежных средств. Так, боковые крутости земляных сооружений надежно укреплялись хорошо подогнанными друг к другу бревнами, жердями и досками, удерживавшими их от разрушений в непогоду и при близких разрывах бомб и снарядов. Во всех жилых сооружениях имелись камины, а стены были облицованы толстым декоративным картоном. Но что особенно поражало, так это блестящие от воска паркетные полы в офицерских блиндажах.
В том опорном пункте, который довелось описывать мне, я нашел даже углубленный в землю гараж для легковой автомашины возле командирского блиндажа. Ко всему прочему, опорные пункты финны мастерски замаскировали. Все это говорило о том, что данная оборонительная линия строилась основательно и прочно, в расчете на длительное сопротивление. Но расчеты профашистских финских правителей не оправдались: наступление наших войск, организованное и проведенное с подлинным полководческим искусством, стало столь стремительным и мощным, что противник в панике бросил все и обратился в бегство. Во время работы мы находили в дзотах пулеметы с заправленными, но не расстрелянными дисками или лентами, пушки со снарядами в казенниках, передвижные электростанции в полной готовности, мощные фугасы с подведенными к ним проводами, которые, в свою очередь, были подключены к распределительным электрощиткам.
Дел у наших рекогносцировщиков было много, времени — в обрез, так что на объекте приходилось находиться по 10–12 часов, благо что ночи снова стояли белые.
Я почти закончил описание порученного мне опорного пункта и уже прикидывал, что через день-два могу везти донесение, в штаб бригады, как вдруг неожиданно приехал капитан Н. Петровский, недавно зачисленный в наше оперативное подразделение, и, мрачный, молча передал мне сложенный вдвое лист бумаги. Еще ничего не понимая, но предчувствуя, что случилось ЧП, машинально разворачиваю бумагу и читаю прыгающие строки: [317]
«Товарищ Фомин, вчера погиб Комиссаров. Вам необходимо срочно прибыть в штаб для его замены. Вопрос со Штейном и Подмосковновым согласован. Вашу работу закончит Петровский. Введите его в курс дела. А. Дуборг».
Я еще и еще раз перечитывал записку начальника штаба бригады, но ее смысл никак не хотел укладываться у меня в голове. Не верилось, что погиб Яков Петрович, к которому когда-то, в начале войны, я поступил под начало и с которым потом прошагал больше двух лет по фронтовым дорогам, съел, как говорится, пуд соли, по-мужски крепко сдружился. Погиб не просто мой фронтовой друг и непосредственный начальник. Погиб талантливый инженер, умевший находить решения там, где их, казалось бы, не найти.
— Как погиб Яков Петрович? — спросил я Петровского.
Тот только руками развел:
— Говорят, подорвался. А где и как — не знаю.
— Что на словах приказал передать Александр Александрович? — Я имел в виду полковника Дуборга, который незадолго до того стал начальником штаба бригады, сменив переведенного в другую инженерную бригаду Сергеенко.
— Больше ничего... Просил только поторопить.
Как разведчик-мотоциклист ни торопился, ночь, хотя и белая, застала нас в лесу, что, надо прямо сказать, не очень нравилось. К счастью, все обошлось, и, едва забрезжил ранний северный рассвет, мы были у себя в штабе. А еще час спустя я уже беседовал со Штейном.
— Принято решение назначить вас вместо Якова Петровича на должность начальника первого отделения. В принципе, задачи свои вы знаете. — И, тяжело вздохнув, прибавил: — Видите, как получилось: не у кого принимать дела.
Я спросил, как погиб Яков Петрович.
— Дурацкая случайность. Впрочем, все случайности дурацкие. Мы ехали с ним на моей эмке в шестьдесят второй батальон. Откуда ни возьмись, два вражеских истребителя. Хотя и перемирие, но береженого, как говорится, бог бережет. Мы выскочили из машины — и в укрытие. И вот — я ничего, а Яков Петрович подорвался на мине. Отвез я его в госпиталь, но ничем помочь там уже не могли. В тот же день он скончался.
Комбриг помолчал, потом добавил: [318]
— Вы находились с Комиссаровым в товарищеских отношениях, поэтому я прошу проследить за тем, чтобы его личные вещи отправили родственникам. Возьмите это на себя.
Я выполнил поручение командира бригады, оставив себе на память о товарище лишь маленькую записную книжечку, куда Яков Петрович вносил всякого рода справочные сведения военно-инженерного характера бисерным почерком и которая хранится у меня до сих пор.