На Прагу
Дивизионы расположились на широком многокилометровом участке фронта. Активные действия здесь уже не велись и присутствие противника угадывалось только по отдельным пулеметным очередям и редким разрывам мин. Приближались майские праздники, и личный состав готовился их встречать. Планировался, как всегда, праздничный обед по подразделениям и другие обычные для фронтовой части мероприятия: кинофильм, подарки, и, кому положено, вручение правительственных наград.
Правда, вздохи сожаления об утраченной, такой реальной возможности войти в Берлин раздавались долго. Васильев и Комаров готовили еще и свой, сугубо личный, праздник. Они ждали гостей, и трофейная малолитражка стояла в полной готовности выехать за приглашенными в полевой госпиталь.
Правда, на этот раз госпиталь отстоял от дивизиона километров за сто, но что могло значить такое расстояние для Васильева и Комарова, исколесивших многие тысячи километров?
— Поддерживаем, так сказать, контакт! — очевидно, повторяя слова Васильева, сказал Иван. — Кстати, и эта твоя синеглазая Катя тоже собиралась приехать. Васильев сказал ей, что ты очень ждешь.
Я был совсем огорошен.
— С какой это стати жду и почему моя? — Конечно, рад был повидаться с Катей, но уж никому бы в этом не признался.
Праздничный обед в дивизионе готовился под руководством Ильчибаева. [220]
— Совсем переменился человек! — Кобзев только руками разводил. — Прямо шеф-поваром стал, да и только. Хоть сейчас его в любой ресторан посылай. Так и шпарит антрекотами да ростбифами всякими. Откуда только научился?
И верно, Ильчибаев, которого первый расчет выделял обычно кашеварить, так полюбил свое дело, что стал готовить куда лучше полковых поваров. Вдобавок ко всему, он завел себе белый колпак и фартук, которые постоянно стирал и крахмалил. В таком виде, да еще засунув за пояс здоровенный кухонный нож, он любил прогуливаться по дивизиону, возбуждая смех и шутки солдат.
По совместительству он выполнял и несложные обязанности ординарца командира батареи. Я считал, что и с ними он справлялся отлично.
— Мать честная, — сказал как-то Васильев, аппетитно обгладывая жареную утиную ножку и рассматривая большой набор разных кастрюлек и сковородок, которые повсюду таскал за собой Ильчибаев. — Ты, Степан, прямо чудеса творишь, да и только. Придется тебя забрать из батареи.
Я привык к Ильчибаеву и серьезно опасался, что его могут перевести из батареи в повара. А "захватнические штучки" гвардии майора были всем хорошо известны. Поэтому, беспокойно улыбнувшись, сделал шаг вперед.
— Ничего не выйдет, товарищ гвардии майор. Ильчибаев у нас, как отличный номер расчета, к медали представлен, да и кроме того...
— Кроме того, он твой ординарец, — продолжил Васильев. — Ладно, шучу. А медали-то, кстати, через меня проходят.
В эти предпраздничные дни Ильчибаев, возглавив целую группу помощников, что-то разделывал, варил, жарил.
Снова зашел Васильев, живо интересовавшийся, как идет подготовка к празднику.
— Обязательно, когда гости приедут, чтобы при колпаке и фартуке был, и чтобы чистые были!
— Они у него всегда чистые.
— Все-таки... И нож пусть за пояс заткнет. Ему идет. Показать надо медикам, с кем дело имеют!
С утра первого мая чуть моросил дождик, но тучи [221] быстро прошли и установился яркий солнечный день. Светлый, тихий и совсем не ратный. Там, в Берлине, шли тяжелые, кровопролитные бои, а здесь, на фланге, никто даже и не стрелял. Одни только разведчики сидели на НП, да в дивизионе с утра крутился Федотов. Пришел поздравить с праздником.
— Очень правильно сделал, что пришел, — я крепко пожал руку старому другу.
— А как же! — разулыбался Николай.
— Пообедаешь в батарее да захватишь с собой. Тут у нас всяких пирогов наготовили...
— У нас самих есть! — Неожиданно разведчик посерьезнел. — Что я вам сказать хочу. Давайте, пока спокойно, на Одер съездим, на могилку.
Я уже думал об этом и был очень тронут тем, что разведчики не забыли Женю.
— Обязательно. При первой же возможности, — пообещал я Николаю.
В 12 часов дня состоялось торжественное построение. В новом обмундировании, в начищенных сапогах, со всеми многочисленными наградами на груди огневики выглядели впечатляюще.
Под разученный марш артиллеристов они прошли мимо трибуны, составленной из снарядных ящиков. И хотя у многих "стариков" плохо гнулись натруженные за полвека ноги, все равно это было замечательное зрелище. Марш подразделений возглавляли боевые командиры: офицеры, старшины, сержанты.
— Да здравствует Первое мая! — кричал с ящиков гвардии подполковник Кузьменко, прибывший на праздник, и громкое "Ура!" разносилось по всей округе.
По случаю праздника сняли взыскание с Комарова, наложенное за неудовлетворительную строевую подготовку.
Взыскание Иван получил совсем неожиданно.
В марте в полку вручали ордена и медали особо отличившимся в боях на Сандомирском плацдарме и под Краковом. В числе их был и Комаров.
Однако из-за какой-то погрешности в наградном листе орден ему в тот день не вручили. А через неделю, когда ошибку исправили, ему приказали для получения награды выехать в штаб фронта. Там он и совершил оплошность. [222]
Награды вручал старый заслуженный маршал, приехавший по делам из Ставки. По алфавиту награжденные подходили к маршалу, принимали награду, отвечали на поздравление и отходили. Сказать про Комарова, что он просто хороший строевик, — это слишком мало. Направляющий парада 7 ноября 1941 года, он словно был рожден для того, чтобы носить военную форму. И вот на глазах изумленных офицеров и генералов штаба фронта, приняв награду от маршала, он при отходе повернулся через правое плечо.
— Через правое плечо? — машинально переспросил Васильев, слушавший очень внимательно доклад Комарова.
— Он мою левую руку задержал, — пытался оправдаться Иван.
Но Васильев во всех случаях признавал только факты:
— Сделал тебе кто-нибудь замечание?
— Нет... Только по дороге из штаба какой-то генерал встретил и повернул кругом раз двадцать.
— Маршал Конев был там?
— Был. Сидел в стороне, положив нога на ногу.
— Ну, все! Объявляю вам, товарищ гвардии старший лейтенант, строгий выговор, — решительно произнес Васильев.
И теперь обидное взыскание было снято.
Приехали и долгожданные гости. Поразмыслив, Васильев привел их к обеду в батареи. Солдаты радостно встретили медиков. Многим из них и разговаривать-то не приходилось с женщинами чуть ли не с самого начала войны. И сейчас батарейцы всеми силами старались заслужить расположение гостей. В свою очередь, и те были очень внимательны с воинами. Катя, как всегда, выделявшаяся красотой, обаятельностью, для каждого находила и теплую улыбку и хорошее слово. Не спускал с нее глаз и я. После обеда разошлись побродить.
За Одером разведчики где-то раздобыли несколько новых мячей, один из них я преподнес Кате. И вот, постукивая мячом о землю, мы весело брели вдвоем по чуть заметной тропинке вдоль опушки леса.
Вдалеке на юго-западе зеленели отроги Карпат, выше они отливали золотыми бликами горных лугов. Серебристо-голубые вершины тонули в солнечной дымке. [223]
Я чувствовал, что Катя совсем пленилась горным пейзажем. И вдруг повернулась ко мне с улыбкой:
— А ваш полк, случайно, не попадет в эти горы? Ведь вас то и дело куда-то бросают!
— Все может быть.
— Хорошо бы. Если окажетесь там, я обязательно к тебе приеду. Всеми правдами и неправдами вырвусь. Хотя бы на своей "санитарке". И пойдем с тобой по горам. Будем карабкаться по тропкам, перебираться через ручейки, пить из них прозрачную холодную воду. Замечательно!.. В этом краю, наверное, и люди должны быть сильными, красивыми. Повидать бы, как живут... И цветов я наберу, и сплету два венка... Ну, чего ты молчишь?
Что я мог ей сказать? Только то, что не имею права идти с ней в горы, да и сейчас, пожалуй, вместе находиться не стоило бы. Слишком она мне нравилась, и уже не просто как товарищ, землячка.
— Все о своей батарее думаешь? — весело продолжала Катя. — А живая Катюша с тобой рядом. Может быть, тебе это имя слишком надоело? — и она лукаво заглянула мне в глаза.
Нет! Больше скрывать от Кати, что я не свободен, было нельзя.
— Почему надоело?.. Очень нравится, — глухо выдавил я. — Я даже жену просил дочку Катей назвать, если без меня родится...
Кажется, она даже вскрикнула от удивления, и мы долго шли молча.
— Вот уж никогда не думала, что ты можешь быть женат. Тебе ведь и двадцати еще двух нет. Когда же ты успел?
Я стал ей рассказывать о заводе и своей встрече с Таней. Катя внимательно слушала.
— А мне ведь еще тогда, в Выборге... — Она не докончила, отвернувшись на миг. — Ну, да ладно. Хватит об этом. Давай возвращаться.
И прошла вперед. Я смотрел, как легко замелькали ее длинные красивые ноги. Вот она перескочила через небольшую воронку, потянулась и сорвала с куста пушистую веточку...
Поздним вечером мы провожали девушек. Степенно поддерживая под руку Валерию Николаевну, прогуливался по дороге перед машиной гвардии майор Васильев. [224]
В стороне что-то горячо доказывал Вале Иван Комаров. Оживленно беседовала с группой солдат Катя. Наконец, попрощавшись со всеми, повернулась ко мне.
— Ну, до свидания, — и протянула руку. Я заставил себя взглянуть ей в лицо, в ее синие слепящие глаза. "Наверное, не придется больше встретиться", — грустно думал я.
Она только кивнула, словно прочтя мои мысли. "Олимпия" вырвалась на дорогу к автостраде и направилась в сторону Бреславля.
Внезапный срочный вызов на совещание к командиру полка встревожил всех: "Зачем? Что еще там могло произойти? Неужели капитуляция?"
Видный и всегда подтянутый, гвардии подполковник Кузьменко на этот раз выглядел как-то особенно торжественно. Но слова его прозвучали резко.
— В столице Чехословакии — Праге — восстание. Наши дорогие братья обратились к Советской Армии за помощью. Полк выступает для освобождения Праги.
Предстоял еще один, и, без сомнения, славный рейд.
— Буду встречать батареи у поворота с автострады к городу Бунцлау, где захоронено сердце великого русского полководца фельдмаршала Кутузова. Кто придет первым, первым и получит боевую задачу. Выполняйте! — заключил Иван Захарович.
Командиры батарей стремглав бросились к своим машинам.
— Тревога!.. Моторы! — такую команду я громко выкрикнул своей батарее. Расчет мой был прост. Пока другие батареи начнут грузить все свое имущество, которым порядком обросли, наша уйдет вперед и первой вступит в бой. Установки начали медленно выходить на шоссе.
Солдаты на ходу запрыгивали в медленно движущиеся машины. Вот и Ильчибаев вскочил с одним карабином. Все его кастрюльки остались на месте.
— Пункт назначения: поворот с автострады на Бунцлау! — крикнул я Кобзеву, оставшемуся собирать батарейное имущество.
Двигаться по широкой и прямой автостраде было [225] легко. Временами я высовывался и спрашивал у Меринкова, все ли идут установки.
— Идут! — отвечал Виктор Меринков, следивший за нашей маленькой колонной.
И Царев нажимал на скорость.
Остался в стороне дымящийся Бреславль. Через два часа напряженной езды слева показался широкий поворот. Там стояли офицеры, встречающие свои части. Среди них был и Кузьменко. Завидев батарею, командир полка довольно взглянул на часы. Вскоре подошли и другие машины.
Отдав воинские почести памятнику великому полководцу, дивизионы направились дальше. К линии фронта торопливо двигались и другие части.
Утром 7 мая 1945 года артиллерия наступающей группы войск открыла огонь. После залпа "катюш" нечасто забили ствольники. А вот уже Васильев поднял руку. Сейчас будет дан залп, означающий конец артподготовки и начало атаки механизированных частей.
— Огонь!
Шесть лет изнывали чехи и словаки под фашистским гнетом и теперь они с ликованием встречали своих освободителей. К дороге, ведущей на Прагу, высыпали жители прилегавших городов и поселков, они восторженно кричали:
— Ура! Наздар!
Летели букеты цветов. Растроганные такой встречей, солдаты тоже не оставались в долгу и бросали чехам разные сувениры. Напряженный и стремительный марш. Стучали гусеницы "тридцатьчетверок", шуршали шины "катюш".
На Прагу!
Где-то за Ческа Липой дивизион остановился на короткий привал помыться и перекусить. Остановились прямо в поселке, съехав только на кромку дороги.
Радостные жители обступили солдат.
Надо сказать, что давно, еще под Ржевом, политработники достали куски алой ткани. Их раскроили, и Юра Черепанов старательно вывел на них самые дорогие надписи: "За Родину!", "Смерть немецким оккупантам!", "Вперед, на Запад!" и другие. Эти транспаранты нашили впереди на чехлы боевых машин, и с ними дивизион прошел всю войну. Теперь потемневшие и выгоревшие, [226] местами лопнувшие и зашитые, они были еще ближе и дороже.
Под восторженные восклицания жителей к нам направлялась большая группа солидных граждан. Впереди шел крупный старик с большими белыми усами. Он торжественно обошел нас с рукопожатием.
— С чем пожаловали? — спросил Васильев, улыбаясь и крепко пожимая руку старика.
Оказывается, делегация пришла с крайне важным делом.
Жителям поселка очень дорога помощь и дружба великого братского советского народа, и они просят на память у воинов один из транспарантов, нашитых на замечательные "катюши". Взамен они принесли красную парчу, и художник с ними, — он сейчас же напишет, такую же в точности, надпись на парче.
Пришлось отставить котелки. Всех воинов тронула просьба чехословацких граждан.
— Что ж, дорогие братья, это можно, — сказал за всех Васильев. — А надпись не обязательно такую и по-русски. Можно и по-чешски.
Снова и с еще большей силой раздались восторженные крики жителей. Пока художник работал, появились чарки.
— Э!.. Нет! — Васильев, выпив одну чарку, решительно отстранил вторую. — Следующую в другой раз.
Под приветственные восклицания чехов, с ярко сиявшей надписью на чешском языке: "Да здравствует великая дружба советского и чехословацкого народов!" — дивизион двинулся дальше, на Прагу.
Из-за этой непредвиденной, хотя и приятной, задержки мы несколько отстали от других дивизионов и теперь торопились наверстать расстояние.
Дорога, пролегавшая по равнине, начала подниматься в горы и вошла в небольшое ущелье. Совсем недавно еще здесь проходил бой, валялись разбитые зенитные пушки, которые фашисты использовали как противотанковые. А впереди слышалась артиллерийская стрельба. Миновали ущелье и сразу же увидели, как разворачивается второй дивизион нашего полка. Было хорошо видно хлопотавшего перед фронтом батарей командира второго дивизиона гвардии майора Баранова.
Баранов начал воевать, как и Васильев, командиром батареи, только это был кадровый офицер. Он умело [227] командовал и батареей и дивизионом и снискал к себе любовь и уважение всех воинов. Вот и в этот момент его установки быстро изготовились к стрельбе, и Баранов поднял руку, чтобы подать команду "огонь!"
Видимо, противник хорошо просматривал этот район. Сразу же вокруг огневых второго дивизиона встало несколько разрывов и один из них — рядом с Барановым. Взмахнув рукой, чтобы подать команду для открытия огня, он упал...
Когда мы проехали к более безопасному месту, куда переместился второй дивизион после залпа, тело гвардии майора Баранова, бережно обернутое плащ-палатками, уложили на машину.
Ранним утром 8 мая 1945 года, вслед за двигавшимися полным ходом колоннами механизированного полка, дивизионы вошли в небольшой чешский поселок. Танки, спешившие на помощь осажденной столице, прошли дальше, а батареи медленно съехали за обочину шоссе.
— "Катюши!" — восхищенно переговаривались меж собой жители поселка.
Установки выстроились в ряд.
— Снять чехлы! — раздалась команда. — Угломер!.. Прицел!..
Направляющие высоко поднялись, готовые к открытию огня.
Пока отрывали могилу, кто-то подошел к местным жителям и попросил цветов.
— Для погибшего командира, — пояснил он.
Жители разбежались по своим цветникам.
Гвардии подполковник Крюков произнес прощальную речь. Затуманившимися от слез глазами в последний раз смотрели солдаты на своего командира.
— Памяти гвардии майора Баранова, дивизион... огонь!
Снаряды понеслись далеко вперед, где еще находились остатки сопротивляющегося врага.
Пыль, поднявшаяся от залпа высоко в небо, оседала на могилу и вокруг...
Прощальный траурный залп оказался и последним залпом полка, потому что война кончилась. Танки и артиллерия перемалывали последние очаги сопротивления врага, и "катюши" уже можно было не вмешивать. [228]
Воины стояли у могилы...
Но надо было спешить к Праге. Батареи начали вытягиваться вдоль шоссе. Вместе с колонной механизированного полка дивизион вошел в Прагу.
Командир механизированного полка прямо на площади произнес речь, а после подошел ко мне. Это был Смирнов — комбат из-под Красной Поляны. Вот когда пришлось нам с ним встретиться.