Карельский перешеек
А-а!.. Прибыл, друг милый! Вот уж, как я рад! —
такими теплыми словами встретил меня Васильев. Отшвырнув ногой табуретку, он протянул мне руки. — Садись, рассказывай!
От Васильева скрывать было нечего, и я рассказал все как есть.
— Так!.. — протянул он, когда я закончил. — А как же все-таки нога твоя? Говоришь, здоров, а из ноги осколок прет! Ты, может быть, поступаешь опрометчиво. У тебя была хорошая почетная работа...
— Хочу воевать, — так и вырвалось у меня. — А нога... Со временем пройдет — буду оберегать.
— Он ведь женился! — не совсем кстати, со смехом вставил Комаров.
Васильев сразу весело вскинул глаза:
— Женился? Силен! Есть фотография? Я достал только вчера полученную от фотографа карточку Тани.
— Красивая! — Васильев подальше отставил от себя фотографию. — И бедовая, наверное?
— Есть немножко. Палец, во всяком случае, в рот не клади.
Все засмеялись.
— Значит, воевать хочешь... У командира полка был? — лицо Васильева стало серьезным.
— Нет! Я прямо к Ивану и с ним — к вам.
— Это ты правильно сделал. Командир полка тебя не знает. — Васильев помолчал мгновение. — А нас знает. Правильно, Кузьмич? [144]
Комаров улыбнулся и кивнул.
— Значит, и идти тебе к Ивану Захаровичу вместе с нами и нам даже вперед зайти.
Васильев встал, оправляя ремень.
Распахнулась дверь, и в помещение ворвался Женя Богаченко.
И какой же он стал, этот Женя! Широкий, в новой шинели, сплошь опоясанный ремнями и в довершение грозного вида, — свисающая кобура маузера. Загорелый, возмужавший. Остались прежними только носик и тонкий торопливый голосок, который сразу же зазвенел:
— А мне-то сказали, что кто-то высокий приехал и как будто ты. Мы обнялись.
— Нам с тобой нужно немедленно поговорить!
— Потом, потом, Богаченко, — Васильев шутливо махнул рукой. — Сейчас мы сходим к командиру полка и определимся, потом наговоришься.
Оставив Богаченко, мы направились к штабу полка.
— А может быть, и замполита прихватим? — предложил Васильев, когда мы вошли в помещение штаба. Он отворил какую-то дверь. — Заходите.
— А, прибыл. — Заместитель командира полка подполковник Крюков тепло поздоровался со мной. — У Ивана Захаровича был?
— Не был он еще, товарищ гвардии подполковник. — Васильев выдвинулся вперед. — Есть такое предложение, чтобы нам с вами предварительно поговорить с командиром. Как вы на это смотрите?
— Положительно. — Крюков посмотрел на меня. — Полк офицерским составом укомплектован полностью. Это тебе не сорок второй год. Так что посиди здесь немножко.
Я остался один в кабинете. "Это тебе не сорок второй год!" — сказал замполит. Это проглядывало во всем. И в спокойной уверенности Васильева и Крюкова, и в размеренных движениях хлопотавших на территории солдат. Что-то новое, особенное заметил я за эти короткие минуты пребывания в полку. Догадка, что же это новое, пришла уже в ближайшие дни. Раскусили врага! Научились воевать!
Вошел Комаров.
— К тебе послали, чтобы не скучал. Решают на высшем уровне — кого послать учиться? [145]
Это уже выглядело неприятно. Кому-то из-за меня придется уходить.
— Иван, может, мне завернуть обратно?
— Не валяй дурака! Все равно кого-то хотели послать.
Просунув голову в дверь, Васильев кивнул мне. Я доложил поднявшемуся при моем появлении командиру полка о своем прибытии в часть для прохождения дальнейшей службы.
— Мы с вами не служили, и я вас не знаю. Правда, товарищи, — гвардии подполковник Кузьменко показал на Крюкова и Васильева, — рекомендуют назначить вас командиром батареи. Но батарей у нас сейчас свободных нет. Начальником разведки обратно в ваш дивизион. Согласны?
— Согласен, товарищ гвардии подполковник!
— Тогда приступайте. Приказ будет сегодня, — Кузьменко встал и прошелся по кабинету. Настоящий кадровый военный. Решительные черты лица, короткая прическа, туго затянутый ремень гимнастерки, скупые движения рук. — Люди немного устали после боев. У многих близко семья, родственники, знакомые. Надо их повидать и отдохнуть. — И он посмотрел на радостно заулыбавшихся Васильева и Крюкова. — Мы прибыли в Москву не потому, что нас разбили! Нет! Полк полностью сохранил свою мощь и готов, хоть сейчас, к любому бою.
Уже только по этим словам можно было понять, как гордится Кузьменко своим полком.
— Поэтому за короткий срок, который мы будем находиться здесь, полк укомплектуется до штата и снова на фронт. Думаю, что новые задачи, которые перед нами поставят, окажутся не менее почетными и ответственными, чем те, что мы выполнили... Можете идти, — заключил командир полка.
Так же втроем вернулись обратно в дивизион. Теперь уже и я был полноправным членом этой боевой семьи. Васильев всю дорогу дотошно расспрашивал, а потом начал поддразнивать — как это я вдруг взял и удрал от молодой жены? Отстал он только тогда, когда я дал твердое обещание познакомить всех с Таней.
— Ну, расскажи теперь, чему ты научился в тылу! — сказал Васильев, когда мы все уселись в его кабинете. Сколько я мечтал об этом! [146]
Но тут вошли Чепок с Бурундуковым. Снова радостные восклицания. Если я и надеялся на подобную встречу с Чепком, то, по правде говоря, Бурундуков меня удивил. Он тоже широко распахнул объятия и всем своим поведением показывал, что очень рад встрече. Заставив показать раненую ногу, он долго сокрушенно качал головой и, наконец, сказал:
— Теперь ты должен быть поумелее. После тебя уже двое побывали на должности начальника разведки — не справились.
Я был ему очень признателен за такие слова.
Наконец мне удалось начать свой рассказ. Сразу вспомнилось, как Будкин ходил на совещание в училище, о сомнениях артиллериста-полковника и других специалистов, о трудных случаях, которые у нас возникали при определении координат и прочем. Всему этому я противопоставил данные о перспективах наших снарядов, о возможностях вести пристрелку, стрелять прямой наводкой.
Все это очень понравилось моим слушателям.
— Интересно! — подвел черту за всех Васильев. — При случае обязательно надо будет все проверить и попробовать.
Все пошли обедать, а я, отказавшись, заспешил к казарме, где разместились разведчики. Слишком уж не терпелось всех повидать.
Еще не доходя до казарм, я услышал стук в окно.
Нахлынувшее при встрече с офицерами чувство, что я вернулся в родной дом, еще больше усилилось. Радостно встретился с ребятами, за исключением нескольких связистов они все были налицо. Рымарь, Федотов, Черепанов, Шилов, Ефанов. Возмужавшие, загоревшие, несмотря на зиму. Все-таки мне очень повезло, что удалось возвратиться на старое место. Разведчики, кажется, тоже были довольны. За этот год орденов и медалей у них поприбавилось, а Федотов уже ходил с орденом Славы.
— Хорош. Ничего не скажешь! — Я был очень рад, что Федотов оправдал надежды. — Да и повзрослел ты здорово! Помню, ординарцем моим стать рвался?
— Пистолет нужен? — быстро осведомился Федотов.
— Неужели есть?!
— Теперь просто. Какой?.. Парабеллум опять или другой? [147]
— Лучше бы "ТТ". Парабеллумами, знаешь, теперь сторожей начали вооружать, — сказал я, и все засмеялись.
— Принести?
— Неси, если можешь. — Вскоре он вернулся, из-за пазухи он вытянул пистолет в новенькой светло-желтой кобуре.
— Заяц трепаться не любит!
Конечно, было чему удивляться.
...На этот раз личному составу жилось на формировке куда привольнее, чем в сорок втором году. И если в то время все увольнения из пределов части предоставлялись только в случаях крайней необходимости, то сейчас гвардии подполковник Кузьменко разрешил регулярно отпускать людей в Москву, установив только количество и очередность увольняемых.
В воскресенье приехали Таня и жена Богаченко — та самая девушка, которая его когда-то посещала. Вместе походили по окрестностям. Потом наши молодые жены побывали в гостях в дивизионе. Таня познакомилась с моими разведчиками, с Комаровым и Васильевым.
Неожиданно командир полка запретил увольнения. А спустя три дня поступил приказ: на фронт. Поздно ночью отходил от Белорусской-товарной эшелон нашего гвардейского минометного полка. Равномерно постукивали по стыкам рельсов колеса вагонов. Куда на этот раз забросит судьба?
На другой день поезд прибыл на Московский вокзал Ленинграда. Оттуда своим ходом дивизионы двинулись к северной окраине города и дальше — на Карельский перешеек штурмовать линию Маннергейма.
В войсках ходила шутливая поговорка, которую пустили сами бойцы: "Остались три невоюющих армии — шведская, турецкая, да двадцать третья советская!"
И действительно, отразив в самом начале войны все атаки белофиннов, 23-я армия прочно закрепилась на рубежах границы 1939 года. Белофинны засели в мощных оборонительных сооружениях.
С этого и начал свою информацию гвардии капитан Бурундуков.
Всего у противника было три мощных оборонительных полосы и между ними ряд промежуточных позиций. Глубина обороны на Выборгском направлении достигала [148] ста километров. Обороняли Карельский перешеек два армейских корпуса и несколько отдельных частей.
Доложив о состоянии обороны противника, капитан Бурундуков положил на расстеленную на земле плащ-палатку свою карту, испещренную синими знаками, свидетельствовавшими о силе вражеской обороны.
— А это что за неровные круги? — поинтересовался Комаров, перерисовывая их на свою карту.
— УРы — укрепрайоны! — Бурундуков взволнованно задышал. — Так выглядит значительная часть обороны.
— Какие же они, эти УРы? — Глаза Жени Богаченко выражали крайнюю заинтересованность. — Я еще в финскую мечтал здесь сражаться!
— Насражаешься! — Бурундуков с усмешкой взглянул на Женю. — Из стали и железобетона! Вот какие. Даже ходы сообщения бетонированные! И по всей глубине обороны в большом количестве надолбы, проволочные заграждения, минные поля. — Лицо Бурундукова выражало крайнюю тревогу. — Под Старой Руссой, где были дерево-земляные укрепления, и то сколько сил положили, а тут...
— Вот это да!.. — лицо Богаченко приняло испуганно-восторженное выражение. — Линия Маннергейма, в общем!
— Первая линия Маннергейма, за ней вторая, самая мощная, потом третья...
— Еще под Старой Руссой, — сказал Комаров, — мы убедились, что стрелять нашими обычными снарядами М-13 по глубоко зарывшемуся в землю противнику малоэффективно, а здесь — железобетон!
— Стрелять по укреплениям будем только тяжелыми снарядами М-20, — сказал Васильев. — Их уже подвозят. Снаряды М-13 будем применять только в случаях открытых контратак противника или по скоплениям живой силы и техники. Есть вопросы?.. Тогда все!..
Офицеры разошлись по своим подразделениям.
При первом же разрыве снаряда, далеко в стороне, я от неожиданности скакнул в сторону, как заяц. Раньше и внимания бы не обратил. Сказывалось длительное пребывание в тылу.
В район наблюдательного пункта вела широкая наезженная [149]дорога, обозначенная на карте. Поэтому даже ночью двигаться было легко. Сама местность, на которой мы сейчас находились, была холмистой, безлесной. Лес был в нескольких километрах кругом, а холмы... являлись громадными узлами обороны, как с нашей стороны, так и с вражеской. Сейчас мы выдвигались на один из укрепленных холмов, занятый нашими подразделениями.
Достигнув его подножия, я остановил своих людей, и на вершину отправился с Федотовым.
Оборону на этом участке занимала часть, с которой мне еще не приходилось иметь дело, — отдельный батальон укрепрайона.
Вскоре я разыскал блиндаж комбата.
Заспанный подполковник недовольно показал мне на табурет.
— "Катюши"? — переспросил он. — Все равно сюда никого. Ни одного лишнего человека. Располагайтесь наблюдать вместе с другими артиллеристами. Пойдемте, покажу.
Это для меня было ново. До сих пор все общевойсковые командиры старались помещать представителей гвардейских минометов поближе к себе: "Неровен час — вдруг противник атакует!"
Подполковник вывел меня по стальному гулкому полу капонира наружу и показал небольшое возвышение на вершине холма, метрах в ста от места, где мы находились.
— Там есть специальные ячейки для наблюдателей, и можно установить стереотрубу. Блиндаж же для людей отроете внизу. Лес надо подвезти. Рыть только ночью.
Я спросил его об обстановке.
— Без изменений. Утром можете уточнить в штабе. Больше у вас ко мне ничего нет? — подполковник повернулся и пошел по проходу в свое стальное помещение.
— Так!.. Пошли-ка глянем, где теперь нам обосновываться. — Мы направились к месту, указанному командиром батальона. Хотя рассвет только наступал, все же было ясно, что место для наблюдения хорошее. Отсюда открывался отличный обзор всей местности впереди, а бетонированные ячейки обеспечивали достаточное удобство и безопасность для наблюдателей.
— Нормально! — подтвердил Федотов. [150]
— А если здесь и разыграется серьезный бой, то подполковник живо переведет нас в свою стальную коробку.
Мы отправились обратно, к своим.
Днем основательно осмотрелись. Привыкшие к болотным землянкам под Старой Руссой, ребята не переставали восхищаться условиями, в которых находились подразделения укрепленного района.
— Электричество, вода! Умываются из-под крана! Кухня тоже укрытая, а рядом столики — столовая, значит!
Всех перекрыл своей осведомленностью опять же Федотов.
— Отошел я в уголок по малой нужде, — со смехом рассказывал он, — а меня цоп за плечо ихний лейтенант:
"Вы что безобразничаете?!" — И показывает мне в конец хода сообщения. Пошел я туда, а там уборная по всем правилам и даже бумажки на гвоздике висят!
Наличие такого комфорта всех поразило.
— Так воевать можно!
— Ладно там бумажки, — я слушал их разговор. — Вы обратите внимание, какая у них маскировка и особенно с воздуха. Все прикрыто или же дерном, как следует, или же масксетями. Значит, и нам надо строго выполнять их режим.
В отличие от других операций, где наступательные действия обычно начинались с внезапной артиллерийской подготовки, на Карельском перешейке наступлению предшествовала длительная и мощная обработка укреплений врага огнем тяжелых артиллерийских систем. По железобетонной обороне повели огонь крупнокалиберные осадные орудия, которыми фашисты еще недавно обстреливали героический Ленинград.
Один за другим, тяжело шурша, в небе проплывали огромные снаряды и обрушивались на доты противника.
Разрыв, еще разрыв, наконец всплеск искр и огня от удара металла о металл. По склонам холма поспешно побежали солдаты, покидая уничтожаемый опорный пункт.
Одновременно с начавшимся обстрелом, перед разведкой были поставлены задачи по захвату "языков". Сведения о противнике, о нумерации его частей, об их [151] расположении были многомесячной давности, и командованию фронта "язык" был нужен до зарезу. Каждый день общевойсковые разведчики лазили по переднему краю и, наткнувшись на непреодолимые заграждения и бдительность противника, ни с чем возвращались назад. В один из этих напряженных дней достать "языка" взялась соседняя рота. Низом огибая холм, мимо нашего блиндажа прошло одетое в маскировочные костюмы подразделение.
Замысел их был предельно простым и дерзким. В двенадцать часов дня полковые и батальонные минометы открывали массированный огонь по передней траншее противника с расчетом ослепить все его огневые точки, находящиеся вблизи от переднего края. Одновременно шашками и дымовыми минами ставилась дымовая завеса. Под прикрытием огня и дыма бойцы должны были быстро преодолеть нейтральную полосу, ворваться во вражескую траншею и схватить пленных. Но этот замысел был разгадан, и в тот момент, когда наши роты и батареи открыли огонь, нам тоже ответили сильнейшим заградительным огнем. Когда рассеялся дым от завесы, разведчики увидели по всей нейтральной полосе распластанные тела солдат. Несколько раненых тяжело перевалились через бруствер нашей первой траншеи.
Очередная попытка захватить "языка" сорвалась. Лишь к вечеру было произведено еще несколько поисков, и, наконец, один из них увенчался успехом.
С каждым днем боевые действия становились все острее, все более уничтожающим артиллерийский огонь. К методическому обстрелу вражеских позиций присоединились и гвардейские минометы. На вражеские доты понеслись шквалы тяжелых снарядов М-20 и М-31. Они рушили траншеи и ходы сообщений. Разбивали и опрокидывали бронированные колпаки. Войска настойчиво нащупывали слабые места во вражеской обороне, завязывали бои стрелковые части.
Особенно сильные бои развернулись на левом фланге, почти у самого Финского залива. Чувствовалось, что именно там намечается направление нашего главного удара.
За эти дни мы сменили несколько наблюдательных пунктов. Время близилось к полуночи, когда мы торопливо направились к холму, на котором оборудовали свой первый НП. За день напряженных боев в этом районе [152] удалось занять несколько опорных точек противника, но затем он контратаками восстановил первоначальное положение. Мы понесли тяжелые потери.
Дивизион уже трижды открывал огонь по контратаковавшим врагам, и сейчас мы, оставив свой последний НП, спешно возвращались в батальон. Мы почти бежали в темноте, не обращая внимания ни на разрывы мин, ни на воронки под ногами. Ориентиром служил гребень возвышавшегося перед нами холма.
Когда до КП батальона оставалось уже метров триста, я неловко оступился, и в раненой ноге что-то хрустнуло. Теперь я шел, опираясь на плечи Федотова и Шилова, и на чем свет клял свою больную ногу.
На гребне было тихо. Только что бушевавший огонь разом затих. Не было заметно и движения наших бойцов. Несколько раненых прошли мимо, направляясь в тыл.
Иногда такое затишье предвещает бурю. Мы поднялись на самую вершину к командному пункту.
Командира батальна я увидел на том самом месте, откуда он указывал мне район наблюдательных пунктов. Сейчас подполковник напряженно вслушивался в звуки, доносившиеся со стороны противника.
— Накапливаются для атаки! — односложно сказал он мне. За эти дни подполковник заметно почернел и осунулся.
Теперь это был совсем не тот скучливый, засидевшийся в обороне офицер, каким я увидел его при первой встрече.
— Вы хорошо помогли нам сегодня, — он смотрел вперед, — а теперь от вашего огня я ожидаю еще больше. Атака противника начнется минут через пятнадцать.
— Куда стрелять? — я тоже уставился в темноту.
— Сюда! — подполковник провел рукой прямо перед собой. — Они потеснили батальон и находятся прямо здесь, в лощине.
— Это будет метров сто отсюда?!
— Да, столько и будет...
Меня бросило в жар. Видимо, подполковник не знал, что затевает. Я только понял, в каком тяжелом положении мы очутились. Но мы-то ладно. В конце концов мы все укроемся в стальной конуре командира батальона. Но впереди траншеи огневые точки батальона, как с [153] ними? Ведь чуть не половина снарядов разорвется в нашем расположении, и отвечать за это придется мне. Я сказал все это подполковнику.
— В батальоне почти не осталось людей! — жестко ответил он. — А те, что остались, все находятся в укрытых огневых точках. Противник же будет открыт!
И я решился. Недалеко от нас Черепанов пытался установить связь с дивизионом. Церемониться теперь не приходилось.
— Переходите в помещение подполковника! — крикнул я им и сам повел их за собой.
— Да вы-то где находитесь? — недоуменно переспросил меня Бурундуков, когда я связался с ним, и, объяснив обстановку, сказал, что залп необходим.
— Гостей ожидаем через десять минут! Как меня поняли? Прием! — торопливо проговорил я в микрофон и приготовился выслушать реакцию Бурундукова.
И действительно, забыв о том, что противник может услышать его, Бурундуков закричал в микрофон.
— Не было тебя, и фокусов никаких не было! Я все записал дословно! Возьми оправдательную записку от командира батальона.
— Будет записка, будет! — сказал я, чтобы как-то успокоить Бурундукова. Ведь в какой-то степени он был прав.
Подполковник, а за ним я вышли в траншею.
Ракеты и отдельные очереди изредка прорезали темноту. Батальон всеми своими силами подготовился к отражению атаки. Об этом докладывали командиру офицеры и начальник штаба, поддерживавший по телефону связь с отдаленными точками.
Всех охватило нервное напряжение...
Вражеские минометы ударили разом. С ними одновременно поднялась интенсивная ружейно-пулеметная стрельба. Послышались громкие крики с той стороны.
"Атакуют!" — понял я, волнуясь все больше — и за исход боя, и за залп, который должен сейчас вызвать.
Огоньки автоматных очередей начали вспыхивать и перемещаться во многих местах.
Командир батальона повернулся ко мне и резко взмахнул рукой.
— Огонь! — крикнул я Черепанову, выглядывавшему из-за двери капонира, и сам повернулся туда, на юг, где [154] находились батареи. Увидев взметнувшиеся смерчи, я, схватив подполковника за рукав, бросился в его помещение.
Все, забившись по углам, ждали разрывов. От обрушившегося удара высота задрожала, "Раз, два, три..." — начал я считать разрывы ближайших снарядов. Грохот удара в перекрытие, дробь посыпавшейся с потолка земли, резко вспыхнула и погасла аккумуляторная лампочка, в ушах стоял звон.
— Все в траншею для уничтожения противника! — крикнул, выбегая, подполковник. Схватив лежавшие тут же гранаты, я повторил команду своим людям и выскочил вслед за подполковником.
Командир батальона побежал по траншее, а мы рассредоточились здесь же поблизости.
Крики из лощины внизу не доносились. Стрельба затихла.
Батальон имел много пулеметных точек, в том числе спаренные и строенные пулеметы, и сейчас бил в лощину изо всех видов оружия. Сильный огонь открыли несколько наших батарей.
Но и над высотой стояла стена разрывов. Гулкие хлесткие взрывы мин и снарядов сотрясали траншею.
Я взволнованно ждал результатов боя. То, что противнику нанесли большой урон, было очевидно. Атака их явно захлебнулась. Но какие потери от залпа в батальоне? Я стоял и думал только об этом.
Так прошло несколько минут. Гранаты, лежавшие в карманах, сильно мешали, и я выложил их в небольшое углубление в стенке траншеи. Ветерок донес свежую гарь. Совсем рядом зияла большая воронка и валялся стабилизатор от мины М-13. "Чем же закончится бой? Какие потери в батальоне?" — мучился я.
Минометы били по-прежнему. Но стрельба становилась все слабее и слабее. Прекратил огонь наш пулемет из соседнего дота.
— Отбили! — подтвердил появившийся командир батальона. Он вдруг устало улыбнулся и протянул мне руку: — Спасибо!..
Больше за эту ночь атак не было. К утру к нам подошло подкрепление. А когда совсем рассвело, внизу под холмом стали видны трупы вражеских солдат и было их очень много... Критический момент на этом участке миновал. [155]
Вскоре Васильев передал приказ: сниматься с места. На левом фланге наши части прорвали первую полосу обороны противника, и надо было входить в прорыв.
Я не позабыл об оправдательной записке, которую Бурундуков велел взять у командира батальона. Но не взял.
Сбивая промежуточные рубежи обороны врага, наши войска продолжали наступление. Мы двигались в общем потоке частей первого эшелона.
Местность, по которой тянулась и петляла узкая грунтовая дорога, казалась почти не обжитой. По обеим сторонам дороги темнел лес. Сосны, ели, осинник... Лесные поляны, покрытые густой, ярко-зеленой травой. Несколько небольших лесных озер с застоявшейся зеркальной гладью поверхности. Большие валуны и сине-черные камни.
Встретились и несколько хуторов с далеко разбросанными друг от друга небольшими почерневшими домиками. Все они пустовали, оставленные жителями.
Редкие по своей красоте места. Где-то здесь неподалеку находились и репинские Пенаты.
Мы вообще были удивлены. Совсем не вязалось слово "карельский" с окружавшей нас местностью. Не было сопок, ни карликовых берез, казалось, обязательных для северной страны. Наоборот, кругом сплошная зелень. И климат здесь, конечно, не мог быть суровым. Скорее мягким и влажным. Сейчас вот летом и искупаться бы вполне было можно в этих красивых, как картинки, озерах.
— Полей мало! — подсказал сельский житель Петя Шилов. Он всматривался в видневшееся в отдалении поле. — Рожью, что ли, засеяли? Вот на Юго-Западном... — Ему очень пришлись по душе воронежские степи.
— Время есть. Свернем в какой-нибудь хутор, — решил я. — Отдохнем немножко и перекусим. — Мы направились к отдаленному домику.
Вошли в дом, обитатели которого поддерживали чистоту и старались, видимо, жить по-городскому. Об этом говорили и большие окна, хорошо освещавшие комнаты, светлые обои и обилие разнообразных предметов, присущих только городскому обиходу.
— Только что ж у них все бумажное да картонное? — [156] сделал первое открытие Василь Рымарь. — Он ходил и трогал занавески, скатерти, различные подставки и полочки. Даже стены комнат были из картона.
Отправившиеся на кухню Федотов и Шилов весело кричали оттуда, они обнаружили сковороду с ломтями почерневшей картошки.
Федотов протянул к моему носу сковороду.
— Отравлено, что ли?! — я невольно отстранился. Затем припомнил, как учил в училище химик — никогда не приближать нос к неизвестным веществам — я осторожно помахал ладонью над сковородой, приближая запах к носу.
— Да вот же, смотрите! — Федотов схватил с плиты стеклянную банку с прозрачным темноватым жиром. — Пушсало!..
— На солидоле жарят! — ужаснулся и вошедший Рымарь. — Дошли!..
Все внимательно осмотрели банку. Может быть, это и не было чистое пушсало, но во всяком случае что-то очень похожее.
— Слышали же, как капитан Чепок на беседе говорил: "Финляндию фашистские заправилы довели до крайней степени разорения и голода", — Петя Шилов старательно выговорил всю фразу.
— Да!.. — разведчики смотрели друг на друга. Меня одолевал смех. Пока мы шли до этого дома, ребята сделали вывод, что при такой обильной растительности, здесь должно быть много коров и сметанку-то они сейчас разыщут. Сознаюсь, что и я немножко на это надеялся. Пришлось сказать:
— Вынимайте-ка из мешков, любители сметанки свои более съедобные припасы! Скоро пойдем дальше...
Я сидел на поваленном дереве и рассматривал в бинокль громадную высоту — один из главнейших опорных пунктов второй полосы обороны противника.
На десятки метров возвышавшаяся над окружающей местностью, опоясанная рядами бетонных траншей и ходов сообщений, с многочисленными железобетонными колпаками-дотами, с рядами колючей проволоки и громадными серыми пирамидами-надолбами, высота невольно привела меня в самое удручающее настроение. Да и не только меня, конечно. [157]
Проходившее рядом с высотой асфальтовое шоссе казалось, по сравнению с громадной горой, тоненькой неприметной ленточкой. Но именно это шоссе, ведущее в глубину вражеской обороны, и охранял могучий опорный пункт.
По дорогам подтягивались мощные орудия, тяжелые гвардейские минометы с трехсотмиллиметровыми снарядами М-31, сокрушившие первую полосу обороны. Но эту — сумеют ли разрушить?
Доты первой полосы теперь казались простыми игрушками по сравнению с этим великаном.
Наверное, подобные же мысли были и у группы танкистов, стоявших позади меня за деревьями и тоже из биноклей рассматривавших высоту. Они обеспокоенно переговаривались.
"Надолбы!" — донеслось до меня.
Надолбы, "зубья дракона" и как их еще только не называют — эти массивные серые пирамиды! "Неужели наши славные "тридцатьчетверки" и самоходки, сосредоточивающиеся неподалеку в лесу, их не пройдут?" — я встал и подвинулся поближе.
— Взберетесь? — выбрав момент, спросил я у крайнего из танкистов. Под комбинезоном у него виднелась Золотая звездочка. "Герой!"
Танкист повернул ко мне нахмуренное лицо и, помолчав, произнес уже слышанное мной слово:
— Надолбы!..
Подтягивались и подтягивались к высоте подразделения пехоты и саперов, артиллерии и танков, и, конечно, боеприпасы. На опушке, откуда я наблюдал, тесно встали танки и самоходки. Воспользовавшись густым кустарником, ночью, как можно ближе к высоте, окопались стрелковые роты и штурмовые группы.
Мы выбрали свой НП, как всегда, поближе к КП стрелкового полка, действия которого должен был поддерживать дивизион. Впрочем, здесь вокруг обосновалось множество разных командных и наблюдательных пунктов. Предстояло наносить основательный удар.
— Сойдет! — одобрил Васильев вырытый для наблюдения небольшой блиндаж. — Против мин вполне надежен, а "юнкерсов", пожалуй, не подпустят. А где КП стрелкового полка?
— Вот рядом. Метров тридцать. [158]
— Ну и отлично! — Васильев посмотрел в сторону КП. — С командиром полка познакомился? Сейчас наметим с тобой огни.
При свете гильзы мы занялись подготовкой огней на период боя.
На рассвете тяжелые снаряды гвардейских минометов, обрушившись на высоту, открыли артподготовку. Это был настоящий артиллерийский штурм. Стреляло несколько сот орудий, и казалось, что и эта железобетонная высота не выдержит, рухнет, рассыплется. Залп за залпом тяжелыми снарядами М-20 производили батареи дивизиона. Танки и самоходки покинули опушку и поползли мимо нас к переднему краю. Прогремел общий залп всех участвовавших в артподготовке гвардейских минометных дивизионов.
— Ура!.. — стрелковые подразделения с танками двинулись в атаку. Батареи перенесли огонь и теперь кромсали верхнюю часть высоты.
Постепенно дым и пыль, плотно прикрывавшие высоту от наблюдения, начали рассеиваться. Сначала чуть заметно, потом все отчетливее, начали проступать контуры высоты.
Штурмующие подразделения сразу преодолели проволочные заграждения и ворвались в первую разрушенную траншею. Там шел упорный бой с контратаковавшим по ходам сообщений противником.
А танки?.. Сейчас они были очень нужны нашей пехоте.
Опасения танкистов оказались не напрасными.
Выстроившись перед надолбами, танки и самоходки яростно стреляли по высоте и не продвигались ни на метр. Две самоходные установки и один танк горели. Несколько "тридцатьчетверок" упорно карабкались на надолбы. Они наваливались корпусами на грани надолб, чуть-чуть приподнимались и раз за разом сваливались обратно.
Бой длился около трех часов. Наши штурмующие подразделения уже вели бой где-то на середине склона высоты. Шли и шли друг за другом в тыл раненые. Несколько раз прибегал с КП стрелкового полка Васильев, вызывая огонь по беспрерывно контратаковавшим врагам. А танки все еще были у надолб. Вышло из боя и отошло назад еще несколько машин.
Сейчас у надолб ползали саперы. Они подтаскивали [159] к каменным зубьям бревна, мешки с землей, пытаясь соорудить проход для танков.
Наконец одной "тридцатьчетверке" удалось приподняться над надолбами. Не обращая внимания на сразу усилившийся огонь, танк осторожно разворачивался на гранитной гряде. Раз!.. И танк сполз по ту сторону надолб.
За ним следили многие. Раздалось громкое "Ура!" Что есть сил закричал и я.
Танк сразу же ринулся на штурм высоты. А следом за ним торопливо карабкался на надолбы второй танк.
— Прошел! — закричал я вбежавшему Васильеву.
— Прошел? — обрадовался и командир дивизиона. — Давай-ка проложим ему дорожку дальше! — Он подал команду для очередного залпа по высоте.
— Научились! — еще громче закричал я. На граните боролся уже третий танк. Теперь дело должно было пойти значительно лучше.
Первый танк уже почти достиг гребня. Второй был на середине холма. Использовав успех танков, пехота ворвалась еще в один ярус траншей. Друг за другом пошли через надолбы — все в том же месте — остальные "тридцатьчетверки" и самоходки. Непрерывно стреляя, они поднимались все выше и выше. А первый танк уже утюжил огневые точки на самом гребне.
И вдруг случилось неладное.
Танк, первым геройски ворвавшийся на гребень, вспыхнул ярким светом от прямого попадания снаряда. Через мгновение от него повалил густой черный дым. Извиваясь, он поднимался все выше и выше в безоблачное голубое небо.
"Все-таки подбили! А такой герой!" — так, наверное, думали все, наблюдавшие за этим отважным экипажем. А мне еще пришло в голову, что там, может быть, и тот самый танкист, с которым я говорил на опушке. Могло быть, что он. Как же жаль!..
Этот танк много сделал для победы. На гребень вышло сразу несколько машин.
А вот вспыхнуло огненным языком в лучах солнца знамя.
Высота пала! Вторая линия Маннергейма прорвана!
Рядом со мной Васильев торопливо диктовал в микрофон данные для залпа по отходящему противнику.
Противник стремился оборонять каждый рубеж, [160] цеплялся за каждое препятствие. Лесными узкими дорогами и тропами части пробивались к третьей полосе.
"Вуоксинский горб"! Бесконечно длинная, заросшая сосняком высота. Сплошной камень под тонким слоем земли. Говорят, что и в финскую кампанию за нее отчаянно бились. Сразу за высотой — река Вуокса. Очень широкая и глубокая... — это и была третья полоса обороны финнов. Потрудиться здесь придется!
Те, кто так рассуждал, были правы. Бои на этом рубеже развернулись исключительно ожесточенные.
Гвардейские минометы засыпали снарядами непокорный "горб", били артиллерия и минометы, и все равно снова, как только наша пехота поднималась вперед, оживали, казалось, сметенные огневые точки врага, строчили с деревьев "кукушки", била с той стороны Вуоксы артиллерия.
И все же подходил последний бой за высоту. Наши батареи уже не стреляли. Было нельзя. Стрелковые подразделения и танки добивали последние разрозненные группы противника, и можно было угодить по своим.
Уже в нескольких местах наши подразделения вышли к берегу, а разрозненные группки противника все еще упорно сопротивлялись, не сдаваясь в плен. Продолжала вести беспорядочный огонь артиллерия с того берега.
Если противник обстреливал район наблюдательного пункта, на вышке невозможно было находиться. Осколки пронизывали все пространство. Я как раз находился на дереве, когда по нашему району открыла огонь вражеская батарея. С дерева слетел, можно сказать, кубарем. Осколками пробило полу шинели, вырвало кусок сукна под мышкой и нанесло ссадину.
В это время солдаты привели пленного.
Что было делать? Отправить сразу в тыл? Я решил хоть что-нибудь узнать от него.
— Шпрехен зи дойч? — эту фразу знали все, когда-либо изучавшие немецкий язык.
Финн отрицательно мотнул головой:
— Суоми...
— Что суоми, нам и так ясно? Ду бист офицер? Пленный утвердительно кивнул головой и сказал что-то по-фински.
— Ага! — все обрадовались. — Кое-что понимает. И какой же у них язык непонятный!
Я вытащил карту и развернул ее перед пленным. [161]
— Где ваш штаб полка? Резервы? Он показал точку на высоте.
— Э-э! Нет! Теперь там ваших нет! Чего мы тут с ним будем валандаться? Передадим-ка его начальству. Я позвонил на огневые Васильеву.
— Офицер может пригодиться. — По всему чувствовалось, что пленный совсем не интересовал гвардии капитана Васильева. — Слушай-ка! Доложи сам хозяину. Он любит... Вы хоть побеседовали с пленным? — он засмеялся. — В общем, доложи самому...
Гвардии подполковник Кузьменко, горячо радевший о славе полка, встретил сообщение о пленном совсем иначе, чем Васильев.
— Немедленно препроводить ко мне пленного офицера. Пусть герои сами доставят!
— В штаб полка поведете. — Объявил я. смеясь, Шилову и Федотову. — За медали не ручаюсь, а благодарность будет наверняка!
Федотов и Шилов начали собираться.
— Что там на высоте? — крикнул я дежурному наблюдателю Ефанову.
Виктор ответил в тон мне:
— Танки на самый верх взобрались! Сначала ездили и стреляли, а теперь повернулись передками к реке и стоят, опустив пушки.
Это могло означать только одно — третья большая победа за эти короткие, но такие трудные дни!
К реке Вуоксе уже потянулись инженерные части с понтонами и лодками.
К вечеру вместе с Федотовым и Шиловым на НП пришли гвардии подполковники Кузьменко и Крюков, а следом подошел и Васильев.
— Давайте все сюда! — пригласил, садясь на расстеленную плащ-палатку, командир полка, — Вот в чем дело, — начал он, когда все разведчики расселись. — Войска готовятся к форсированию Вуоксы. Дело, прямо скажу, очень серьезное. В наступательных боях таких широких водных преград нам преодолевать не приходилось... Я принял решение с первым эшелоном направить вашу разведку. Вас! Со вторым эшелоном переправятся полковые разведчики, — Иван Захарович сделал небольшую паузу. — Как, справитесь? [162]
— Постараемся?..
— Первым форсирует реку батальон капитана Савельева. Вам надо связаться с ним.
— Возможно, что воинов, которые первыми достигнут того берега, будут представлять к званию Героя Советского Союза, — вставил гвардии подполковник Крюков.
Ребята негромко загалдели. Всем было известно, что иметь в полку хотя бы одного Героя Советского Союза, — заветная мечта подполковника Кузьменко.
— Я уже послал связистов и огневиков выдолбить и оборудовать НП, — сказал Васильев. — Так что пока можете отдохнуть.
Какой уж там отдых! Дел было много. Следовало побывать у командира батальона и узнать все условия форсирования, достать лодку, получше смазать, а то и обернуть автоматы... Да и не уснешь перед таким боем.
Пожелав нам успеха, командиры ушли.
— Пляшите да повеселей! — Шилов показал мне пачку писем.
Старое фронтовое правило — плясать с получением почты. На радостях я с удовольствием затряс руками и ногами.
— Пять раз! — выкрикнул неумолимый Шилов. "Значит, пять писем!" — я принялся плясать дальше, но выручил Федотов.
— Дай сюда! — он выхватил у Шилова пачку. — Несмышленыш еще!
Получившие письма углубились в чтение, то и дело громогласно объявляя о домашних новостях. Пожалуй, и не было ничего приятней, чем получить весточку от близких.
Главное — и мать, и брат, и Таня были живы и здоровы. Ну и, конечно, в каждом письме: а как я на фронте? Как нога?
Меня очень интересовали заводские новости. Тут тоже было все в порядке. Завод по-прежнему удерживал переходящее Красное знамя Комитета Обороны. Кашелотова и Юдина наградили орденами. Таня передавала мне от них приветы. И, наконец, эти места я перечитал много раз, — у нас с Таней было все нормально. Хорошо она писала о нашей дружбе.
Капитан Савельев совещался с представителями частей и подразделений, которые должны были обеспечивать действия батальона. Капитан, по виду мой ровесник, взглянув на меня, переспросил:
— Целый полк "катюш"?
— Да, целый полк! — подтвердил я. — Если понадобится, будем стрелять с интервалами не больше полминуты.
— Еще как понадобится! — весело сказал Савельев. — Дуйте вообще без интервалов. Хуже не будет!.. Лодку? — он на мгновение задумался. — Артиллеристы свои имеют. Да разве вам откажешь? Берите.
Начало артподготовки похоже на внезапный весенний гром, огонь многих дивизионов гвардейских минометов — на тысячи молний, вырвавшихся из-под земли. Так наша артиллерия начала обработку северного берега Вуоксы.
Сразу же южный берег наполнился людьми. Закачались на воде лодки, понтоны, плоты. Расчеты на руках подтаскивали к берегу полковые пушки и минометы, грузили их на понтоны. По крутой нахоженной с утра Тропинке мы спустились с крутого берега. Внизу нас ждал Ефанов, с ночи охранявший лодку.
Участок, на котором должен был форсировать реку батальон Савельева, был открытый. На флангах подразделения гребли к берегу, густо поросшему лесом, а здесь — голо. "Начнут долбать со всех сторон — только держись!" — сразу подумал я, а сейчас вовсю торопил четырех гребцов плоскодонки.
Начали погружаться на воду крупные понтоны. По ним противник бил прежде всего. Рядом с нами пошло под воду 45-миллиметровое орудие. Плавали в воде бойцы расчета. Появились убитые и раненые и на соседних лодках.
Мы шли пока без повреждений. Рымарь, Федотов и два связиста гребли ровно и сильно, догоняя лодку капитана Савельева. Опершись коленом на нос, смелый комбат вел вперед свой геройский батальон.
Берег яростно огрызался, частили огнем выстрелов малокалиберные пушки. Наконец и нас накрыло, пулеметная очередь прошила борт.
Лодка стала быстро наполняться водой.
— Шилов, Ефанов! Быстро выгребать касками воду! Черепанов, к веслу! — я тоже поспешно схватил весло и [164] сел вместо свалившегося связиста. Снял каску и тяжело раненный связист. Держась одной рукой за борт лодки, другой он медленно работал каской.
"Пожалуй, дотянем, если еще раз не прошьет", — думал я, то и дело оборачиваясь к северному берегу.
Несмотря на мощный артналет и минометные батареи и пулеметные точки оказались неподавленными, и вода Вуоксы повсюду вздымалась от разрывов.
Высоко в небе над головами пронеслись снаряды гвардейских минометов. На мгновение я представил себе, какая сейчас горячка на огневых. Взмыленные расчеты таскают тяжелые снаряды, срывают колпачки. И ревут, ревут установки, вздымая отходящими газами клубы земли.
— Давай! — закричал я громко, чтобы все в лодке слышали. — Своих поддерживаете!
И как бы в подтверждение моих слов, пронесся шквал залпа другого дивизиона. Снаряды рвались на берегу и даже в прибрежной воде. Почти совсем замолчали вражеские пулеметы. Полк обеспечивал беспрепятственную высадку десанта.
А вот капитан Савельев прыгнул с лодки на берег. Взмахнул рукой, бросая гранату. За ним кинулись прямо в воду его солдаты.
Нам еще оставалось до берега метров тридцать-сорок. В воде уже были ноги, имущество, оружие... "Дотянем или нет?!" — волновался я и, задыхаясь от напряжения, греб, торопя и без того обессилевших ребят:
— Нажми, еще нажми! Наконец лодка ткнулась в берег.
— Вперед! — я подхватил связиста, помогая ему выбраться.
— Убит он! — прокричал Рымарь, склонившись над вторым связистом.
— Выносите на берег!
— Останешься с ними до санитаров! — сказал я Шилову. — Потом найдешь нас.
Мы побежали вслед за уходящим батальоном. И сразу — взрыв. Вскрикнув, упал с раздробленной ногой Виктор Ефанов. Деревянные коробочки, противопехотные мины повсюду валялись в густой траве.
— Доползешь до Шилова, Виктор? — склонившись над Ефановым, я взял его за руку. Скрючившийся Виктор кивнул. [165]
— Вперед!..
Опрокинув противника, батальон продвинулся на несколько сот метров, создав этим условия для высадки второго эшелона.
В этот момент противник, растерявшийся от удара, уже из глубины своей обороны снова открыл ураганный пулеметно-минометный огонь. Мины с раздирающим душу визгом летели к берегу.
"Мы их не видим, — в смятении думал я, — и они нас перебьют, как курят!" Мы лежали на ровном месте, уткнувшись лицами в землю, хотелось слиться с ней, уйти от огня. В короткие мгновенья между разрывами я поднимал голову, стараясь выбрать впереди безопасное место и не находил. Правда, совсем недалеко от нас находился надежный, весь обложенный камнями финский блиндаж, но в нем и вокруг было столько людей, что пробираться туда было бессмысленно.
— Я ранен и остался в строю! — сказал, подползая, Федотов. Он показывал на окровавленную штанину. Я только вымученно улыбнулся.
Кое-как под свист осколков мы выбрались к подразделениям батальона, занявшим мелкую, осыпавшуюся траншею. Стало сразу легче.
— Зарывайтесь поглубже, я поищу комбата, — сказал я Рымарю. — Кого-нибудь со мной!
Пополз Федотов. Оставшиеся быстро замахали саперными лопатками.
— Свою задачу мы выполнили! — встретил меня возбужденный Савельев, размазывая грязь по лицу. — Теперь дело за вторым эшелоном!
— Куда стрелять?
— Как договорились. Бей без передышки!
Тяжелые бои шли несколько дней. Вцепившись в высоты, окружавшие плацдарм, белофинны, сопротивляясь с невиданным упорством, отражали все атаки наших войск, пытавшихся расширить занятый клочок земли. Артиллерия засыпала снарядами и минами маленький "пятачок" глубиной с километр и шириной километра полтора. Несколько заходов сделала армада "юнкерсов". Громадные воронки, которые она оставила, сразу же использовались для укрытий. Противник и сам пытался переходить в контратаки, но они оказывались бесплодными. [166]
Наша артиллерия сметала поднимавшихся солдат.
В эти дни мы понесли еще одну тяжелую потерю. У стереотрубы был ранен в плечо гвардии сержант Рымарь.
Василь был моим помощником с первых дней формирования. И я на него полагался во всех ответственных делах. Мы сами отвезли его на тот берег и сдали в медсанбат. Поручили фельдшеру дивизиона взять его и Ефанова под контроль. А пока должность командира отделения разведки я решил держать свободной. Может быть, и вернется Рымарь.
На плацдарме все глубже зарывались в землю. И если в первые дни не обходилось без потерь, то теперь по извилистым траншеям и ходам сообщения можно было легко перемещать подразделения с участка на участок.
Несколько дней мы ютились в траншеях батальона. Питались с батальонной кухни, а у них тоже было не густо, — очень трудно было переправляться через Вуоксу. Но в конце концов обзавелись и своим блиндажом. причем вражеским, надежно обшитым и перекрытым несколькими рядами бревен и слоем камней. Он заметно выделялся на местности, но противник по нему не стрелял — знал, что не пробить.
Поглядывая в окуляры выставленной из блиндажа трубы, я думал о том, что все еще хорошо обошлось, могли понести и гораздо большие потери. Жалко было Рымаря, Ефанова и связистов, но столько раз в этих тяжелейших боях жизнь всех висела на волоске.
Постепенно огонь вражеских батарей начал стихать. Наверное, им не хватало снарядов и мин. Но методический обстрел плацдарма велся непрерывно. И обстрел этот был очень изнурителен. Мина за миной с короткими интервалами шлепались по всей площади. Было одно случайное попадание в наш блиндаж, но он выдержал, даже не скрипнув.
Пока на плацдарме шли бои, наши войска левого фланга штурмом овладели Выборгом. Над милитаристской Финляндией нависла угроза скорого и полного разгрома.
5 сентября правительство Финляндии капитулировало.
Наш 70-й гвардейский минометный полк получил наименование "Выборгского".
Через несколько дней прибыли пограничники. Стражи [167] рубежей приняли от войск с таким трудом отвоеванную границу.
На дороге, рядом с расположением дивизиона, установили пограничный столб и шлагбаум. Четким строевым шагом воины-пограничники заняли свои боевые посты.
Полк отвели далеко за Выборг, где и расквартировали в каком-то заброшенном поселке.
Настали обычные, не раз изведанные дни ожидания: когда же придет приказ о выступлении на новый фронт. А пока что подразделения приступили к боевой подготовке.
Вовсю заработала баня. Баня — это особый предмет забот интендантов и медиков. Только в такие дни, когда полк собран воедино и противник далеко, они могут как следует развернуться. Парились подолгу, рассматривали друг у друга боевые шрамы на белых, забывших солнечные лучи телах.
Осенью здесь, вдали от населенных пунктов, было очень уныло. Заглянувший как-то командующий похвалил наш полк и прислал вскоре после своего посещения армейский ансамбль песни и пляски, но большего и он, наверное, сделать не мог.
Гвардии подполковник Кузьменко, который был доволен похвалой командующего, только похаживал по территории и улыбался: "Ждите!"
Ждали.
Приезжие артисты ансамбля только разбередили надежно сидевшую в солдатских сердцах тоску по дому, по женской ласке. В один из таких дней ко мне прибежал возбужденный Иван Комаров.
— Слушай, передай мне в батарею всех твоих связистов!
— То есть как? — это было так неожиданно, что я даже его не понял. И так во взводе управления не хватало специалистов, а тут обученных людей отдать в огневики! Ничего не скажешь — силен Иван Комаров!
— Понимаешь, временно. — Лицо Ивана приняло заговорщицкий вид. — Понимаешь, там, во фронте, для пополнения имеются только одни связисты. Вот ты мне и передашь временно всех своих в огневики, а потом, когда придут люди — поменяемся. Давай, действуй!
Я совсем не торопился действовать. Больше того, предложение лучшего друга мне совсем не понравилось.
— Иван, как я могу это сделать? Они ведь почти все [168] в полку с первого дня. А мы с ними мудрить начнем — обидятся наверняка.
Но это же был Комаров.
— Я тебе еще не все сказал. — Он пригнулся к моему уху. — Точно известно, все связисты девчата! Радистки, телефонистки...
Теперь и я опешил,
— Вот оно что... Никогда бы не подумал. Так значит, у нас в полку будут девушки?! Возьмешь трубку, а она: "Мимоза", "Мимоза"!.. Я — "Роза"! Я — "Роза"! Здорово. — Я засмеялся. Комаров тоже. Он был уверен, что сумел меня уговорить. Но идти на такую авантюру я, конечно, не мог.
— Слушай, Иван! Ты знаешь, что я для тебя все сделаю, но только не это. Я очень уважаю женщин медиков, снайперов, связисток в армейском тылу, но поднимать снаряды в полцентнера весом, носить за много километров тяжелую рацию с катушками женщины, как правило, не могут. Поэтому их и не назначают к нам в полк. Да и вообще вся эта ваша затея...
Но, кажется, до него не дошло.
— Да кто же их заставит таскать? Собака ты на сене!.. Сам не ест и другим не дает! — разъяренный Иван хлопнул дверью.
...Подошли Октябрьские праздники.
В холодном дощатом домике, все убранство которого состояло из нескольких столов и стульев, организовали совместный офицерский обед. Выпили по полстакана какого-то мутного спирта, привезенного Военторгом. Потом пошли разговоры. Настроение у всех было приподнятое. Неожиданно майор Васильев, отвалившись на спинку стула и закинув руки за шею, мечтательно проговорил:
— Ну что за праздник без танцев? А танцевать без дам... — И вдруг, повернувшись ко мне: — Ты великий разведчик. Чтобы такое дело разведать — ты, конечно, слабоват!
Докатились!.. На фронте, и говорить о каких-то танцах. Да еще с дамами. Скажи Васильев такое в 1942 году, его бы в лучшем случае на смех подняли.
Я вспомнил, как на днях, наведавшись в госпитале к Рымарю и Ефанову, разговорился с медиками. Одна все жаловалась на скуку. Раненые почти не поступали, работы [169] немного... Приглашали на праздники. Что, если их самих пригласить?
— Сорок минут, — сказал я. Васильев не сразу понял, переспросил. Я сказал о госпитале.
— Далеко?
— Километров десять — пятнадцать.
— Дорогой мой! Да это же замечательно! — Васильев восхищенно засмеялся и бросился к столу. Он считал, что меня надо еще подогреть на дорогу. — Давай езжай, прямо сейчас же!
Ехать со мной вызвался Комаров.
— Ладно, — согласился Васильев, — только не задерживайтесь. Времени у нас не так уж много.
Мы торопливо зашагали к дежурной машине в парк. Смеркалось, когда мы подъехали к госпиталю. — Все-таки запросто могут нас отсюда шибануть! — сказал Иван.
И правда, пожилой солдат у ворот встретил нас весьма недружелюбно:
— Кого еще надо?
— Не видите разве? К начальнику госпиталя как пройти? — мы прорвались мимо грозного стража и зашагали по дороге, ведущей в глубь территории.
— Если к начальнику, то направо! — донеслось сзади.
Теперь меня начали одолевать сомнения.
— Знаешь, я и в лица-то их как следует не помню.
— Как же искать-то их будем?
— Расспросим. Пойдем вот к тому домику с огоньком. Мы подошли к небольшому двухэтажному дому и осторожно заглянули в просвет между занавесками.
Несколько девушек хлопотало в комнате. Одни причесывались у зеркала, другие занимались уборкой.
— Сержанты! — негромко сказал я. Что-что, а госпитальный-то опыт у меня был немалый. — Самый толковый народ в госпитале. Скорее всего, палатные сестры.
— Значит, попали куда надо!
Оказывается, в этих домах великолепная слышимость. Девушки подбежали к окну и раздвинули занавески.
— Кто там? Заходите!
Ободренные, мы направились к входной двери.
— Пока поднимайтесь наверх, сейчас у нас уборка. Девушка повела нас по крутой и узкой деревянной [170] лестнице. Оставила в малюсенькой спальне, а сама убежала.
— Ждите здесь!..
— Ну, девушка — сила! — Иван толкнул меня в бок локтем.
— Вот и ухаживай! Я-то в этом деле теперь нуль.
— А когда ты был не нуль? — Теперь мы говорили почти шепотом, приглушая смех, зажимали рты ладонями.
Заслышав шаги, оба замолчали. Девушка представила нам подружек.
— Валя, Таня...
— Мы приехали к вам познакомиться и пригласить к нам на праздник, если, конечно, можно, — выпалил Иван.
Девушки покачали головами, зашептались между собой.
— Нет! Сразу так мы не можем, — объявила та, что встречала, кудрявая, с веселыми голубыми глазами по имени Валя. — Когда-нибудь потом, может быть. Но если хотите, то приезжайте со своими товарищами.
Мы быстро договорились. Иван пообещал принести патефон.
— Слушай, — сказал я Комарову на обратном пути, — зачем патефон обещал?
— А что?
— У него же, я помню, пружины нет. Иван махнул рукой:
— Он и когда пальцем крутят, хорошо играет.
...Вечер получился на славу. И даже то, что пластинки крутили пальцем, не помешало общему веселью.
В небольшом полуосвещенном от движка зале нас встретила гурьба девчат. Наши поначалу смущались, но понемножку ожили.
Я не собирался танцевать. Присев, я стал беседовать с медсестрой Таней.
В это время в зал вошли две женщины. Одна из них — младший лейтенант медицинской службы, высокая, статная, в облегающем форменном платье, с короной золотых волос, синими глазами и какой-то особенно свежей и яркой кожей лица невольно привлекла всеобщее внимание. Наверное, она привыкла к этому и держалась подчеркнуто строго. Вторая — старший лейтенант лет тридцати с орденом Красной Звезды и медалью "За боевые заслуги" на высокой груди, была [171] миловидна, улыбчива. К ней сразу подлетел Васильев, приглашая танцевать. Они вышли на середину зала и закружились, Васильев что-то говорил и говорил ей, не переставая.
Комаров не отходил от Вали. Худенькая, с развевающимися кудряшками, она выглядела очень трогательно рядом с громадным Комаровым.
"Ишь разошелся!" — довольный за приятеля, я смотрел, как весело танцует Иван. И вдруг заметил, что высокая красавица блондинка, начавшая тоже танцевать, удивленно поглядывает на меня и чему-то улыбается.
"Что это она?!" — я почувствовал себя неловко и отвел глаза.
Веселье разгоралось. Вот на середину зала вышел гвардии майор Васильев и весело прокричал: "Танцы до упаду!.." Блондинка села неподалеку от нас с Таней, но уже не улыбалась, а только взглядывала на меня своими строгими синими глазами.
— Наш комсорг Катя, — сказала Таня.
— Она что, тоже палатная сестра?
— Старшая сестра. А вообще она везде... Я невольно залюбовался точеной фигурой девушки. — А спортом она не занималась?
— Волейболистка, кажется.
Ненадолго прервались, чтобы провозгласить тост в честь Октябрьской революции и победы, и снова принялись танцевать. В зале загремела любимая песня гвардейских минометчиков — "Катюша".
— Дамы приглашают кавалеров! — вдруг громко скомандовала младший лейтенант Катя и направилась прямо ко мне.
Смутившись, я встал, и мы пошли танцевать. Потом девушки проводили нас далеко по Выборгскому шоссе.
Впереди, бережно поддерживая под руку Валерию Николаевну, шел Васильев. За ними Иван с Валей, последними Катя и я.
Катя преподнесла мне настоящий сюрприз.
Оказывается, она была в Центральном парке на нашем матче в субботу перед войной и сейчас меня сразу узнала.
— Иван, Иван! — я несколько раз принимался звать друга, но он лишь досадливо отмахивался.
— Я тебя на многих играх видела и, когда вошла сегодня в зал... Ты представляешь, как удивилась. [172]
— А Мишку Будкина не помнишь? Среднего роста такой. Он у нас на пятом номере всегда стоял. Шел передо мной...
И осекся, радость мою точно ветром сдуло.
— Если увижу, то, конечно, узнаю.
— Мишку уже не увидишь. Погиб он в первый день, как на фронт прибыли...
— Все-таки замечательная встреча! — сказала Катя. — Знаешь, мы тут, может быть, простоим еще несколько дней. Приходи, если сможешь.
И снова я смутился. "Сказать ей сейчас, что женат? Глупо как-то получится..."
— А девчата говорили, что в обычные дни к вам нельзя? — только и нашелся я.
— Тебе можно...
Наконец все очень тепло распрощались.
— Хозяйство Пакельман! — Васильев указывал на стрелку с крестиком и такой надписью. — Сдается мне, что мы и дальше будем воевать рядом. Так что, если кто встретит эту указку, заезжай обязательно! Так сказать, для поддержания контакта.
Когда же придет приказ о выступлении? Немного повеселев за праздники, мы снова приуныли.
Однажды утром, заглянув в штаб, я наткнулся на Ивана Захаровича.
— Ты что понурый такой? — окликнул он меня. — Сейчас я вас всех развеселю!
На совещание собрали весь офицерский состав, в сарае, приспособленном под зал заседаний, было тесно. Мы уже догадывались, что командир полка объявит о предстоящем выступлении полка.
Так оно и было. Но куда?
Подполковник Кузьменко бросил в напряженный до предела зал, наверное, давно подготовленную, — чтобы и военную тайну не выдать, и питомцев своих обрадовать, — фразу:
— Едем туда, куда птички зимовать летают!
— Ура-а-а!!!
Лесистый снежный север всем надоел. Хотелось на юг, на простор, и теперь, кажется, мечты сбывались. Командир полка сделал движение рукой:
— Группе квартирьеров сегодня убыть в распоряжение [173] начальника штаба артиллерии. Эшелон штаба отправляется в 20.00. Старшим группы назначаю... — и он назвал мою фамилию.
Снова радостный шум и крики, теперь уже обращенные ко мне.
"Вот повезло, что Иван Захарович на меня наткнулся!" — пронеслось в мыслях. Штаб, возможно, заедет в Москву. Значит, мать, Юрка, а возможно, и Таня...
Командир полка уже отдавал распоряжения:
— Командирам дивизионов и отдельных подразделений завтра в 12.00 представить мне на утверждение планы погрузки в эшелоны. [174]