В глубоком тылу
Думаю, что не испорчу своего повествования о боевых действиях дивизиона, если посвящу главу рассказу о своем пребывании в тылу. Ведь только самые удачливые из тех, кто воевал на переднем краю, не были ни разу ранены.
Федотов и Ефанов на лодке-волокуше перетащили меня через заснеженную Ловать, сдали медсестре в ближайшем медицинском пункте. Через несколько минут эта же сестра вышла и объявила ребятам, что ранение мое тяжелое и лечиться буду в тыловых госпиталях. Может, через полгода и вернусь обратно в полк.
На санях с лошадкой в медсанбат, оттуда на открытом грузовике по той самой единственной бревенчатой дороге — в полевой госпиталь. Грузовичок подрыгивал на каждой выбоине, тяжелыми стонами и проклятьями отзывались на эти прыжки раненые. В полевом госпитале мне несколько повезло. Оттуда тяжелораненых отправляли в Вышний Волочек самолетом. Я никак не входил в боковой отсек "Красного мстителя" — так называли маленький У-2. Наконец санитары, до боли согнув голову, втиснули носилки.
Холодная струйка воздуха, врывавшаяся через дырочку в фюзеляже, неприятно жгла шею, но в отсеке нельзя было и пошевелиться. Я терпел и, проклиная свою неосторожность, прощался с Северо-Западным фронтом. Утешало только одно — все врачи заверяли, что разбитая большая берцовая кость левой ноги быстро срастется, и я снова вернусь в строй.
Санитарный поезд из Вышнего Волочка шел через [109] Москву, но оставляли в ней только самых тяжелых раненых, а я чувствовал себя сносно. Родной город! Когда начали выносить из вагона раненых, я попробовал упросить медперсонал, чтобы прихватили и меня. Пустое дело! Отделываясь какими-то словами, они проходили мимо полки, на которой я лежал. Им было не до меня. Тогда подхватив руками больную ногу, чтобы не зашибить ее еще больше, я свалился с нижней полки, на которой лежал, и пополз к выходу. Неожиданно пришла удача, и в санитарной машине нашлось место и для меня. Когда носилки вносили в двери госпиталя, я успел заметить вывеску: "4-й Московский городской родильный дом".
Почти четыре месяца провел я в стенах родильного дома, превращенного в хирургический госпиталь. Не знаю, что за учреждение сейчас в этом здании у Никитских ворот, рядом с кинотеатром повторного фильма. Надеюсь, опять роддом.
В мае, наконец, предстал перед окружной медицинской комиссией. Очень волновался, так как недавно узнал, что с ногой у меня далеко не все в порядке. Внешне рана зажила и выглядела очень хорошо, но в самом центре ее находилась маленькая незаметная дырочка, из которой нет-нет, да и выходили белые блестящие косточки.
Эта-то маленькая дырочка и грозила мне большими неприятностями.
Когда я вошел в помещение, где заседала комиссия, ее члены уже рассматривали на свет мои рентгеновские снимки. Операционная сестра быстро сняла повязку с ноги. Отверстие в центре шва все-таки было заметно. Мне предложили пройтись. Хромоту тоже, несмотря на все старания, не удавалось скрыть.
— Да... Чистейший хронический остеомиэлит! — произнес кто-то из членов комиссии. — Ограниченно годен второй степени.
— Ограниченно годен... А как же?..
— В вашей ноге идет еще процесс. — Хирург встал, взял тонкий стальной стержень и ткнул им в мою рану. Стержень без всякой боли вошел в ногу сантиметра на четыре.
— Это называется свищ. Косточки свои видели?
— Может, еще операцию? — с надеждой спросил я. Говорили, что еще одна операция может помочь. [110]
— Пока не нужно. Возможно, через несколько месяцев...
Со справкой, в которой говорилось, что меня можно использовать на воинской службе только во фронтовом тылу, вышел я из госпиталя.
На другой день я был в отделе кадров гвардейских минометных частей. Доложив о прибытии сидевшему за столом подполковнику, я увидел на его столе голубовато-серую папку личного дела с наклеенной на ней беленькой полоской бумаги, на которой стояла моя фамилия.
Подполковник раскрыл верхнюю корочку и начал читать личное дело. Перелистнув несколько страниц, его рука замерла. Ровным голосом вслух он зачитал характеристику, составленную капитаном Чупиковым.
Я был потрясен.
— Командир полка сказал мне, — едва смог я выговорить, — что прикажет уничтожить все это дело.
— Может быть, он и хотел уничтожить, — оказал подполковник, — но сами видите... Вы, надеюсь, согласны, что такая аттестация никак не может украсить офицера гвардии?
Я молчал. Ну как можно было ожидать, что этот материал, на котором поставили решительный крест, снова выплывет. И где! В отделе кадров!
— Ну что?.. — подполковник чего-то от меня ждал.
— Ничего не могу ответить!
Ну что я мог сказать? Не описывать же всю ту страшно тяжелую и сложную обстановку, которая тогда сложилась на Юго-Западном фронте.
— Хорошо, — и подполковник вдруг улыбнулся, — тут дальше есть две характеристики, в которых достаточно сказано о проявленных вами впоследствии хороших боевых качествах. Но на фронт я вас послать все равно не могу как ограниченно годного.
Перед подполковником лежали справки из госпиталя.
— Нога должна скоро зажить, — заторопился я вставить. — Да и воюют же другие. Вот по радио вчера передавали...
— Ну это по радио... — подполковник с минуту подумал. — Как у вас насчет почерка и вообще аккуратности? Я не промедлил даже и секунды: [111]
— Все время учителя ругались, что грязь и ничего не разберешь.
— Тогда будете работать в промышленности по обеспечению фронта вооружением, — решил кадровики показал на дверь. — Пока обождите, с вами побеседуют.
И вот с предписанием: убыть в распоряжение полковника Кашелотова — я подъезжал к своему новому месту службы.
Еще за несколько километров до городка начался сплошной березовый лес, а когда, наконец, состав вынырнул из березового коридора, сразу открылся город, тоже окруженный белым забором берез.
И справа и слева от железной дороги потянулись покрытые сажей черные цеха. В приоткрытые окна вагона вошел стальной лязг и грохот. Запахло гарью заводских труб. По правде сказать, чувствовал я себя неважно. С чертежами никогда дела не имел, со станками, токарными, слесарными, фрезерными — тоже. Одно меня очень привлекало в новой работе. Где еще можно изучить боевую машину, все ее тонкости, как не на заводе? Изучить все особенности, чтобы стрелять точнее.
Разыскать полковника Кашелотова, к которому у меня было предписание, оказалось легко. Военпредов на заводе знали все. Нужно было подняться на второй этаж и пройти мимо двери с надписью "директор" к следующей.
Инженер-полковник Антон Иванович Кашелотов оказался человеком лет сорока пяти. Светлый шатен. Среднего роста, с обозначившимся под кителем брюшком. Он, стоя, выслушал мой доклад.
— Мы, военпреды, — отрывисто заговорил полковник, — несем особую ответственность за качество изделий, которые принимаем от промышленности для фронта. Никакие рекламации для нас недопустимы. Поэтому и от завода мы обязаны требовать только изделия, строго соответствующие техническим условиям, стандартам и чертежам. Никаких отклонений быть не может.
— Ясно...
— С другой стороны, мы должны принять как можно больше техники, чтобы полностью оснастить армию. Следовательно, военный приемщик должен быть разносторонним специалистом своего дела, твердым и настойчивым в своих действиях. [112]
Я растерянно молчал.
— Я понимаю, — сказал, наконец, Кашелотов, — что вам нужно привыкать и привыкать, учиться и учиться. Так принимайтесь же за это с самого начала.
Мне он поручал, хотя и самый простой, как он сказал, но в то же время и очень ответственный участок комплектации и выпуска готовых изделий.
Полковник позвонил и вызвал человека по фамилии Коробков.
— Алексей Михайлович, — обратился Кашелотов к вошедшему пожилому, с когда-то красивым, а сейчас усталым, морщинистым лицом, человеку. — Введи товарища в курс дела.
За несколько часов мы с Коробковым обошли закопченные, дышащие огнем печей и изложниц кузнечный и литейный цеха, прошли большой корпус, заставленный различными металлообрабатывающими станками, грохочущий, многозвучный прессовый цех и, наконец, дошли до спеццехов.
— Вот и наш цех! — гордо показал вперед Алексей Михайлович.
Я увидел перед собой большое железобетонное здание, далеко протянувшееся в глубину территории завода. Потемневшие от времени стены, окруженные горами лома, высокие въездные ворота.
— Здесь мы и сидим и днем, и ночью, — сказал Алексей Михайлович. — Бывает, что и Антон Иванович по неделе отсюда не выходит, а теперь, значит, и вы будете. — Подходя к цеху, он заметно подтянулся, и вид у него стал далеко не стариковский.
Охранник, стоявший у дверей, тщательно проверил пропуска, и Алексей Михайлович торжественно ввел меня в здание цеха.
В литературе уже не раз упоминалось о заводе "Компрессор", как об основном предприятии, на котором собирались гвардейские минометы. Но и помимо него был целый ряд предприятий, производивших ремонт боевых машин, изготовлявших как отдельные детали, так и целые узлы и сборки. Причем большинство из этих предприятий до войны выпускало самую мирную продукцию — сварочные горелки и кухонные примусы, мерники для химической промышленности и молочные бидоны. [113]
Вот почему во всех цехах, которые мы прошли с Коробковым, пока еще мало что напоминало о гвардейских минометах. Поэтому я с особым волнением протиснулся в маленькую дверь, ожидая увидеть контуры знакомых конструкций.
— Пескоструйка! — произнес Алексей Михайлович, входя в небольшое помещение у самого входа.
В этой изолированной производственной комнате бушевал песчаный смерч. Рабочий в плотной брезентовой одежде и маске на лице сильнейшей струёй песка обрабатывал какие-то ржавые куски металла, и они прямо на глазах светлели, приобретали характерный металлический блеск. Песок был на полу, на стенах и потолке, в воздухе. Ну и работенка!.. А рабочий, не прерываясь, все сбивал и сбивал окалину.
— Травилка!
И здесь тоже осуществлялась очистка металла от ржавчины. Только уже совсем по-другому. Воздух помещения был густо насыщен парами влаги, которые поднимались из больших цементных ванн. Мы вошли как раз в тот момент, когда работавшие здесь женщина и худощавый паренек, одетые в резиновые сапоги и фартуки, опускали в одну из ванн большой лист стали.
Чем-то и женщина и ее подручный — совсем еще юный паренек — напомнили мне мать и Юрку. Но если мать и днем и ночью шила у себя дома, то брат ведь тоже трудился на заводе и, наверное, цех мало чем отличался от этого. Как-то ему приходится...
Но вот, пройдя по коридору, Коробков толкнул еще одну дверь.
Пришли! Мы находились в основном производственном помещении цеха. Сразу у входа стоял большой и очень длинный станок, обрабатывавший вполне знакомую мне деталь — направляющую. Ее ли мне было не узнать!
— Продольно-строгальный! — почтительно назвал мне станок Коробков. — Еле разыскали такой крупный.
Сразу же за станком гулко стучали несколько выстроенных в ряд прессов. Рядом, со звоном кромсали металл гильотинные ножницы. А чуть дальше сразу из нескольких мест взметались громадные снопы искр. Они неслись с пола во все стороны и, казалось, пронизывали всех рядом находившихся людей и даже оборудование. С опаской двигался я вслед за Коробковым. [114]
Миновав несколько участков, где с помощью лебедок и вручную собирались установки, мы вышли к участку комплектации. Готовые боевые машины "БМ-13"!.. Вот их-то я знал хорошо.
Как раз неподалеку от нас стояли три установки. Свежая краска на кабинах и фермах у них была почему-то ободрана.
Возле боевых машин группа людей о чем-то ожесточенно спорила. Среди них выделялись две женщины в синеньких халатиках. Как и у окружавших, у них были раскрасневшиеся сердитые лица. Одна из них, лет тридцати пяти, с красивым лицом что-то пыталась доказать возмущенно наседавшим на нее рабочим. Вторая, стоявшая чуть позади, была еще совсем юной — девочка лет восемнадцати, зеленоглазая, с причудливо изогнутыми бровями, с иссиня-черной косой, собранной на затылке в узел. В руках она держала скребок с налипшей на нем краской. Один из пареньков, а их было большинство в группе, крутился вокруг девушки, пытаясь вырвать у нее скребок. Она сердито отмахивалась от него.
Рабочих возглавлял огромный человек. Потрясая над головой громадными руками, он громко кричал на женщин. Перемазанные краской ребятишки, стоявшие рядом с ним, тоже что-то выкрикивали и размахивали руками.
— Начальник цеха Юдин Алексей Иванович, — назвал Коробков. — Мальчишки намазали кое-как, а переделывать не хочется, да и времени совсем нет, вот он и кричит. А это наш техник Хавлова Александра Ивановна, а с ней старший контролер ОТК Таня Лозовая. Таня недавно у нас — из Донбасса эвакуированная.
Начальнику цеха показали на меня и Коробкова, и он медленно повернулся.
— Добро пожаловать! — глаза начальника приветливо засветились. — Слышали, слышали, что заслуженного человека, фронтовика к нам ставят. Добро пожаловать! — Он протянул мне свою огромную промасленную руку. — Перекур!..
Все направились в самый угол корпуса, где стояли маленькие скамеечки и большая железная бочка для окурков.
Я поспешно вытащил полученную еще в госпитале пачку "Беломора" и протянул ее начальнику. [115]
— Беломор!.. — Алексей Иванович бережно выковырял своими пальцами папиросу, к пачке потянулись десятки рук.
— Приятно, очень приятно! — снова заговорил Юдин, — ну как там на фронте наша продукция?
— Хороша!
Наверное, все присутствующие ждали от меня похвалы качеству боевых машин. Разгоряченные недавним спором хмурые лица разом заулыбались. Засмеялась юная Таня.
— Что я говорил! — торжествующе загремел Юдин. — Давали, даем и будем давать только отличную боевую технику, которая никогда не подведет!
Чувствовалось, что эти, вообще-то совершенно справедливые слова он привык повторять часто.
— А то найдут какое-нибудь пятнышко и носятся с ним, как нечистый со своей торбой! — Юдин сверху оглядел всех. — Ну скажите, товарищ гвардии лейтенант?
Может быть, в этом случае я высказался и резковато, но мне уж очень захотелось проявить себя заправским военпредом.
— Если к нам и придет какое-либо вооружение с малейшими дефектами, то мы немедленно стараемся их устранить. У нас бывали случаи, когда из-за таких дефектов не сходили снаряды с направляющих. А относительно окраски, то, как только выходим из боев, немедленно все подновляем и не допускаем малейшего скола краски.
Все это я проговорил твердым и серьезным тоном. Алексей Иванович, видимо, совсем не ожидал такого ответа. Лицо его стало багровым. Помедлив, он гневно швырнул папироску в бочку, вскочил и тяжелыми шагами двинулся к установкам. Вслед за ним заторопились и рабочие.
— Товарищ гвардии лейтенант, — донеслось через минуту от машин, — уж вы там, пожалуйста, не задерживайте людей!
Женщины засмеялись и заторопились к рабочим.
— Здорово он рассвирепел на меня, Алексей Михайлович?
— Да что вы! — Коробков тихонько хохотнул. — Сейчас отойдет, сам явится.
Дверь в кабинет полковника оказалась не заперта. [116] На столе валялась фуражка Кашелотова. Очевидно, несмотря на раннее время он уже находился здесь. В кабинет торопливо вошли Кашелотов и Юдин. В руках у Юдина был узел от "БМ-13". Он положил его на стол, и я сразу заметил, что корпус у этого узла разбитый. От самой середины во все стороны расходились тоненькие трещины.
— Видите, товарищ лейтенант, — полковник Кашелотов грустно вздохнул, — придется вам сразу окунуться в работу с головой. До сих пор нам эти узлы поставляли вполне нормальными, а вот в последней партии все время выходят из строя корпуса. В паспортах завода-поставщика мы ничего не нашли. Это специальный узел, и он принят военпредом. Придется вам выехать и на месте разобраться. Разобраться и, что сейчас самое главное, привезти от них не меньше полсотни таких вот, только исправных узлов.
— Да, да! — быстро пробасил Юдин. — Не меньше полсотни. — И он как-то виновато посмотрел на меня.
"Смогу ли я самостоятельно действовать там, на заводе? Разбираться с чертежами, учесть требования?"
Вскоре, получив консультацию в цехе у Юдина и Коробкова и просмотрев дефектные корпуса, я пошел разыскивать машину, на которой нужно было отправляться на завод-поставщик.
У выхода из цеха мне встретилась Таня Лозовая, и я снова отметил, что она очень красивая, только еще совсем девчонка.
— Таня, поедем со мной! — полушутя сказал я.
— Пусть посылают. Думаете, не справлюсь?
— Да я сам беру тебя! — Это получилось у меня очень важно, и Таня как-то странно на меня взглянула.
Старенький, весь обшарпанный "газик" явно не внушал доверия. Но шофер — он же экспедитор — Валентин Негодяев твердо заверил:
— Завтра утром будем на заводе.
На следующий день усталые и голодные в шесть часов утра мы подъехали к базару, расположенному рядом с городским вокзалом.
— Хлеба купи, Валентин, и еще чего посытнее. Сала бы хорошо! — напутствовал я экспедитора.
Я остался у машины. Ярко светило утреннее солнышко. Из базарной толчеи доносился аппетитный запах [117] ржаных пирогов с картошкой и творогом. Неожиданно сбоку раздался голос:
— Комендантский патруль. Предъявите ваши документы.
Я невольно вздрогнул и обернулся. Передо мной стоял молоденький техник-лейтенант с двумя солдатами. На рукавах красные повязки. С патрулями мне еще не приходилось сталкиваться. Сейчас молоденький лейтенант, — он мне сразу чем-то напомнил Женю Богаченко, — протягивал руку, требуя документы.
— Да я же с машиной, — сказал я. — Вот она. Мы приехали в город по срочному делу. Я же на базар и не ходил. — До меня уже дошло, что требование документов связано с базаром.
— Товарищ лейтенант, еще раз повторяю: ваши документы? Порядок для всех один — военнослужащим на базаре появляться не положено. — При этом лицо этого маленького лейтенанта было бесстрастным и непреклонным.
Рука моя медленно потянулась за удостоверением. "Что же делать, — лихорадочно думал я. — Ведь этот чижик ни за что не отстанет!"
— Следуйте за мной! — лейтенант положил мои документы к себе в карман.
— Да подождите хоть, когда мой шофер придет! — вырвалось у меня с отчаяния.
— Следуйте за мной! — еще более строго повторил блюститель гарнизонного порядка, а его два солдата подвинулись ко мне.
"Что же делать?! Ведь если отказаться идти, еще хуже будет. Пожалуй, солдаты начнут за руки хватать. Эх, дал бы я тебе сейчас леща!" — с остервенением подумал я в адрес ретивого лейтенанта.
К счастью, из ворот рынка выбежал Негодяев. Увидев меня в таком почетном окружении, он растерянно прижал к груди краюшку хлеба. Я беспомощно развел руками, показав кивком на лейтенанта. Жалкий же у меня, наверное, был вид. Тяжело опираясь на палку, я потащился впереди солдат. Так прошли мы через центр города. По дороге патруль задержал еще трех офицеров. Сзади нашей группы медленно двигался Негодяев.
— Поехали хоть на машине, — предложил я, но лейтенант только отрицательно мотнул головой. Ему, видно, [118] очень нравилось, не слеша, в яркое летнее утро идти по городу. Прохожие обращали внимание. Встречные военнослужащие испуганно отдавали честь и рубили строевым шагом. Присоединяться к такой компании у них охоты не было. А я шел и проклинал тот день, когда меня угораздило выставиться над траншеей за Ловатью. И теперь, когда все мои товарищи воевали уже под Старой Руссой, я шел, как безмозглый баран, под конвоем патрулей... Заживет ли когда моя злополучная рана? И еще, конечно, думал, что у меня такое ответственное поручение, а я его так неудачно начал выполнять.
Наконец подошли к воротам дома, где помещалась гарнизонная комендатура.
После серьезного внушения комендант — плотный полковник — проговорил:
— Четыре часа строевой или, кто не может, сутки гауптвахты. Вы будете старшим. — Полковник ткнул пальцем в пожилого капитана. — Без перерывов — четыре часа.
Ходили старательно, безостановочно. Я и еще один хромой на левом фланге. Сделали было попытку свернуть за угол — сразу же раздался окрик. За нами следили.
— А я ведь знал, что здесь такие порядки, — сказал один из офицеров, — и все-таки вот попался!
— А меня уже второй раз, — поддержал пожилой интендант. — И оба раза за неряшливый вид. А откуда этот вид возьмется, если все время на попутных машинах?
Офицер действительно выглядел помятым, видимо, добирался до города на машине с сеном. И мне, несмотря на тягость положения, вдруг стало смешно: вот уж в компанию попал!
Неожиданно полковник выехал на машине за ворота. Походив немного, мы завернули за угол и закурили — никто не беспокоил.
— Пойду в разведку! — объявил я своим товарищам по несчастью.
— Счастье ваше! — сказал мне дежурный помощник коменданта. — Полковник уехал на весь день. Так что позанимайтесь еще часок и приходите за документами. — Он взглянул еще раз на меня и мою палку.
— Вы можете идти сейчас. Больше не попадайтесь. — [119] Старший лейтенант вытащил из стола и вернул мне удостоверение личности.
"Черта с два меня занесет еще сюда!" — думал я, торопливо отмеряя шаги к воротам.
— Через полчаса идите за документами! — крикнул я остальным офицерам.
За воротами меня ждал Негодяев, а метрах в ста стоял и газик.
— Поехали! — я поспешно плюхнулся на сиденье. — Ну и история! Столько времени потеряли.
"Газик" торопливо помчался от опасного места. Наконец добрались мы до завода. Я быстро разыскал военпреда.
— Не может быть! — молодой инженер-капитан был явно потрясен моим сообщением о непригодных уздах.
Он куда-то вышел и через минуту вернулся с пачкой бумаг. Порывшись в них, он извлек один яркий лист, на котором были надписи на английском и русском языках, и углубился в его изучение.
— Вот! — наконец сказал он, подавая мне сертификат о качестве металла. — Возможно, здесь и загвоздка! На эту партию мы использовали импортный металл.
— Но ведь качество металла должно соответствовать принятым общим требованиям?
— Должно, — со вздохом согласился инженер-капитан.
— Можете ли вы дать нам сегодня пятьдесят новых узлов?
Капитан покачал головой:
— Пройдемте к директору.
Директор завода не стал долго разбираться:
— Сами заварили — сами и расхлебаем. Не подводили мы еще фронтовиков! Подсчитать весь задел. Чего не хватает — немедленно запустить в производство! Завтра поедешь, — сказал он, обращаясь ко мне.
Мы с капитаном отправились проверять исполнение приказа директора. Немного повеселевший инженер-капитан стал теперь мне доказывать, что всякое, мол, бывает. Для убедительности, он начал со времен Петра Первого.
— Великий государь вдруг обнаружил, что у солдатских мундиров на складах внезапно куда-то пропали все оловянные пуговицы. "Повесить всех виновников [120] интендантов!" — распорядился царь. А потом уже, когда интендантов повесили, ученые разобрались, что пуговицы съела особая разновидность коррозии. Я слушал с интересом:
— Неужели и с узлами так?
— Все может быть. Тем более что металл импортный, поступил издалека! — неопределенно ответил инженер-капитан.
— Наверное, вам не нужно было соглашаться на этот заказ, — осторожно сказал я.
— Да кто же об этом спрашивал! — горячо воскликнул инженер-капитан. — Время военное. Обязали, да и все! А вообще ведь это штамповочный завод. Вот их главная продукция! — Он показал мне на груду металлолома, в которой валялись помятые котелки, какие-то рамки и различные хвостовики от мин, в том числе от нашего снаряда.
На следующий день в десять часов вечера инженер-капитан подписал последний экземпляр паспорта. Вместе погрузили узлы. Негодяев со стартера завел мотор. Можно было все-таки считать, что это первое задание завода я выполнил успешно.
— Ну, встреться ты мне где-нибудь, — все же вспомнил я техника-лейтенанта, когда мы проезжали мимо городского базара.
Поставив, как выразился Валентин Негодяев, мировой рекорд езды на газике в ночных условиях, на следующее утро мы вернулись на завод.
Торопливо распахнув дверь в кабинет Кашелотова, я остановился на пороге, а через мгновение затворил ее, отступив назад: кабинет был полон людей, за столом сидел человек в синем гражданском костюме, а возле него два генерала.
Я разобрал только одну фразу, которую жестко и требовательно произнес человек в синем костюме:
— Будут к сроку два полка гвардейских минометов или нет?!
Меня все же заметили. В коридор выскочил Кашелотов, за ним Юдин. Кашелотов взволнованно схватил меня за руку: [121]
— Привез?!
— Да!.. Пятьдесят узлов.
Кашелотов торопливо вернулся назад в кабинет, а Юдин, громко топая, побежал по коридору. В цех, конечно.
Через несколько минут кабинет освободился. Кашелотов, засунув руки в карманы брюк, задумчиво прохаживался из угла в угол.
— Вы очень хорошо обернулись, — сказал он, когда я сел за свой стол. — Понимаешь, очень нужно сейчас вооружение под Курск. Там, как видно, назревает что-то серьезное. — Он снова заходил по кабинету.
— Товарищ полковник, — я не сдержал любопытства, — а кто это сидел за вашим столом?
— Это? Секретарь обкома...
Походив еще немного по кабинету, Кашелотов сказал, указывая на стол:
— Ну, а теперь беритесь за свои непосредственные обязанности. Вызовите Коробкова и Хавлову и заберите от них все дела. А они пусть постоянно находятся в цехе. Я тоже пошел туда.
Я остался один в кабинете. "Очень нужно сейчас вооружение под Курск", — сказал полковник.
В кабинете висела карта, и я подошел к ней. Тоже выступ, как и Демьянский, только обращен в сторону немцев и гораздо больше. У немцев и Белгород и Орел. Уж не пытаются ли они окружить наши войска, как мы их под Демьянском? — пришло мне в голову. В цехах шла напряженная горячая работа, а мне приходилось сидеть в кабинете. И насколько нужно это мое сидение, я тоже еще не знал. Я стоял и думал, как бы выбраться туда в цех, и хоть чем-нибудь помочь людям. Я решил все-таки позвонить Коробкову и хотя бы узнать, как там у них дела.
Но телефон зазвонил сам. Кашелотов сказал мне, чтобы я шел в цех.
Еще только пройдя общую проходную завода, я увидел, что вместе со мной к цеху направляется много людей. В рабочих халатах, костюмах, ватниках и обычной одежде они спешили к цеховой двери со всех сторон.
Вахтер, так строго проверявший в первый день мой пропуск, теперь, только улыбаясь, козырнул. Первым, кого я увидел в цехе, был Кашелотов. Он стоял недалеко [122] от входа, возле четырех полностью изготовленных машин "БМ-13", держа в руках пачку документов. Вокруг установок возилось несколько человек, Таня Лозовая вкладывала ключи в ящики для запасных инструментов.
Кашелотов, взглянув на меня, махнул рукой в сторону цеха: подключайся, мол. В цехе отчетливо выделялись два потока. Один — основной, занимался сборкой новых боевых установок, в другом демонтировали с уже собранных машин фермы и направляющие и заменяли старые неисправные узлы на новые, привезенные нами с волжского завода. Это был наиболее оживленный участок, почти все операции делали вручную.
— Новый военпред? — человек в спецовке, сдернув рукавицу, торопливо сунул мне руку. — Помоги-ка мне эту штуку перетащить...
Два дня я безвылазно проработал в цехе, а на третий...
— От отчетности никуда не денешься, — Кашелотов, наблюдавший, как я увлеченно работал, все-таки отправил меня обратно в кабинет.
Много дней и вечеров пришлось мне провести за разбором и заполнением всяких форм. Кашелотов же как бы и не замечал моих затруднений. Окунув меня в бумажный ворох, он появлялся в кабинете только для самых неотложных дел: просмотра почты, подписания документов, на совещания.
На Курской дуге уже шли бои: там требовались гвардейские минометы и завод давал их непрерывно. Крутились приводные ремни станков, стучали молоты и прессы. Ревели паровозы. Из заводских ворот днем и ночью выходили боевые машины.
Когда в кабинете никого не бывало, я быстро сбрасывал сапог и, смотав бинт, подолгу смотрел на рану. Если косточек и крови не было видно, то веселел. Однажды за этим занятием застал меня Кашелотов. Он осторожно издалека глянул на ногу:
— Болит?..
— Да, нет! Не болит, но и не заживает. — Меня как-то неожиданно вдруг прорвало: — Отпустите меня на фронт, товарищ полковник, если нога заживет?
— На фронт? — Кашелотов удивленно посмотрел на меня и засмеялся. — Ну, уж об этом ты и не думай. На фронт тебе врачи дорогу заказали. Я это знаю совершенно точно. [123]
По-видимому, Антон Иванович был совершенно убежден, что сидеть мне вот так в его кабинете очень долго, по крайней мере до конца войны.
— Тебе когда звание получать?
— Наверное, в конце года.
— Вот и получай. А воевать? Ты свое отвоевал и с честью! Слышал, что нам план уже увеличивают?
Я слышал эту очень серьезную новость. Захотелось поскорее в цех, поделиться ею с Коробковым и Хавловой. Натянул сапог и подал полковнику папку с бумагами.
— Разрешите, я на завод схожу.
— Давай, давай! Приходи к вечеру, купаться съездим. — Как видно, Антон Иванович почувствовал всю жестокость своих слов и хотел их как-то сгладить.
На участке комплектации, как всегда, суетилась Таня. Я направился к ней. Хотя Таня окончила техникум и немножко больше, чем я, работала на заводе, для меня она все равно была девчонкой, и я относился к ней полушутя.
— Танечка, привет!
— Здравствуйте! — мне показалось, она не очень охотно подала свою ладошку.
Вчера я видел ее в кино с двумя парнями, кажется, оба с нашего завода.
— Ну, как жизнь молодая, как вчерашнее кино?
— А вы тоже были? Что-то я вас не заметила.
— Где уж там, ты ведь была так занята этими, из конструкторского, что ли.
— Ну это как раз случайно.
— Так оно и бывает... Раз случайность, два случайность, — больше я не знал о чем говорить и, приняв озабоченный вид.спросил:
— Коробкова не видела?
— Где-то здесь. — Таня повернулась уходить. Кажется, она не очень-то благоговела перед лейтенантскими погонами.
— А Александра Ивановна?
— И Александра Ивановна здесь! — Таня была уже далеко.
"Что это она так? Пошла и даже не обернулась? А если, — вдруг кольнула догадка, — она меня за бездельника считает? Что толку терять понапрасну время с человеком, разгуливающим с никчемной бумажкой в руках?" Взгляд упал на стоявшую неподалеку, полностью [124] изготовленную и принятую боевую машину. Я подошел к ней и сел на подножку. Такую же в точности подножку, как и те, на которых так часто приходилось сиживать с боевыми товарищами.
Вот тебе и на! А я-то думал, что нужен на заводе, пользу приношу... Как бы не так! Девчонка-контролер и то спиной повернулась. Я вскочил и торопливо начал осматривать механизмы установки. Выгнал до предела вверх направляющие. Пощелкал рукоятками замков. Прокрутил в обе стороны поворотный механизм. Все нормально. Как-нибудь и без меня проверили! Нет! Все это не то! Может быть, пойти и высказать все Кашелотову? Пусть направляет в цех, хотя бы к Коробкову помощником...
С Алексеем Михайловичем я чувствовал себя наиболее просто. Вот и сейчас, увидев меня, он торопливо отложил в сторону одно из контрольных приспособлений и направился в мою сторону.
Мы пошли к бочке покурить.
— Ты что такой... — старик пытливо взглянул на меня и помедлил, подыскивая нужное слово, — сумрачный? Уж не на фронтах ли чего?
— На фронтах, Алексей Михайлович, все в порядке и будет теперь всегда в порядке... Понимаешь, я о себе вот думаю. Кажется мне, что я не тем, чем надо, занимаюсь.
— Это как же не тем, чем надо? — удивился Коробков.
— Женщине на моем месте надо работать, а не строевому офицеру.
— А-а-а! Кто про что, а ты... — Коробков тихонько засмеялся. — На своем ты месте и лучше искать нечего, раз врачи на фронт не пускают. И при оружии, с которым воевал, состоишь, и народу нашему пришелся...
Мне стало полегче, но все-таки сказал:
— На фронте я все равно буду. Алексей Михайлович, а вот сейчас что обо мне люди скажут? Наверняка многие считают: такой молодой и здоровый — и в тылу!
— Глупые люди! — Коробков старался меня успокоить. — А то, может быть, и сами с изъяном. Есть у нас и такие.
"Нет, все-таки про эту заносчивую девчонку надо спросить", — подумал я и сказал: [125]
— Что у вас Татьяна эта, из ОТК больно важно держится?
— Таня? А что она? — встревожился Коробков.
— Да вот спросил ее: не видела ли кого из вас, даже не ответила толком.
— А-а... Все они молодые такие! — старик сокрушенно махнул рукой. — Воли много взяли. Вот я скажу ей при случае.
— Нет, — сказал я, — пожалуйста, ничего не говори, — и, смутившись под его пристальным взглядом, добавил: — Давно хотел спросить вас — у боевых машин направляющие ведь строго параллельны?
Коробков изумленно посмотрел на меня:
— Таня их строго проверяет, а потом я своим специальным шаблоном. Все в полном соответствии с чертежами...
— Так... Это я по фронтовым соображениям интересуюсь. На вот, ведомость контрольных размеров, а я обратно в контору... Уж эти мне бумажки!
К концу 1943 года и без того напряженный план был увеличен. Рядом с основным корпусом возводилось новое здание, оно еще не было готово. Тогда решили осваивать корпус, не дожидаясь завершения строительных работ.
Вернувшись с совещания, Кашелотов распорядился:
— Дополнительно людей нам сейчас не получить. На первых порах поставим на новое место Коробкова с его мерками и шаблонами, и вам бы надо почаще там бывать.
Я отправился на завод.
Коробкова я отыскал в одном из углов цеха. Сидя на ящике, он проверял только что привезенные от поставщика запорные замки и по одному выдавал рабочим. То. ждали их третий день и нетерпеливо подгоняли старика.
— Да что ты его щупаешь, Михалыч! Он вроде железный!..
— Хорош замок, хоть мильены твои запирать!.. Алексей Михайлович был невозмутим:
— Ставили уже раз, вот так-то, не проверив, а потом назад выбивали...
Наконец он закончил отбраковку. Кликнув Хавлову, мы прошли в маленькую комнатку военпредов, почти до отказа заполненную чертежами и мерительным инструментом. [126]
— Что делать будем? Часть работ переносится в новый корпус, а людей дополнительно не дадут. — Я тревожно смотрел на опытных работников военной приемки. Расспросив меня подробно, они устало улыбнулись. Помолчав, первой высказалась Хавлова.
— Тяжело было в 41-м, — начала она, — ведь совсем из цеха не выходили. Теперь уже так трудно не будет. Я думаю, справимся...
— Главное, чтобы качество не ухудшилось! — добавил Коробков, сразу закивавший на слова Хавловой.
— Вот когда вы в первый раз к нам на завод пришли, то видели, как мы заставили рабочих перекрасить плохо окрашенные боевые установки, а ведь в сорок первом мы вообще несколько батарей неокрашенными на фронт отправили. Дали в придачу краски: там, на войне, покрасите!
— В сорок первом, — продолжал за Хавловой Коробков, — мы и не знали, что такое отдых,
Пять основательно помятых и продырявленных машин БМ-13 подъехали к заводским воротам и затормозили. Просигналив несколько раз и убедившись, что гудки нисколько не действуют на вахтера, степенно расхаживавшего у ворот, из кабины первой машины выпрыгнул невысокого роста лейтенант и подбежал к старику.
Вытащив кусок газеты и жестяную банку с махоркой, лейтенант угостил вахтера, закурил сам и приступил к расспросам. Затем, крикнув шоферам, чтобы они съехали с дороги, он торопливо направился к заводоуправлению.
Работавший за своим столом Кашелотов заметил, как дверь в кабинет приоткрылась, кто-то осторожно заглянул и снова притворил дверь. Потом снова заглянул. Это уже мешало.
— Да кто там?
Нерешительно вошел лейтенант, только что прибывший с боевыми машинами.
— Я искал, товарищ полковник... — начал он и запнулся. — Я прибыл с пятью боевыми машинами на ремонт...
— Ну!.. — сказал сурово Кашелотов. Ему не понравилось, что лейтенант чего-то не договаривает. Завод [127] перегружен. Пусть устраиваются, как все, и ждут своей очереди.
— Нам очень они необходимы. Ожидаются тяжелые бои, а батареи в полку не имеют полной огневой мощи, — волнуясь, сказал лейтенант.
И это все Кашелотов уже сотни раз слышал.
— С какого фронта? — Антон Иванович привычно повернулся назад к карте.
— С Северо-Западного... — негромко проговорил лейтенант.
— Э-э... У вас там и делать нечего. Все без перемен. Вот на юго-западе и юге — там наступают! — голос полковника зазвучал бодро. — Значит, вот туда-то и надо в первую очередь.
Он взглянул на лейтенанта, улыбнулся и опустил голову, явно показывая этим, что разговор окончен.
Приезжий, отдав честь, направился к двери.
— Товарищ полковник, у вас лейтенант служит. Не скажете, где его найти?
— Где-то здесь. Кажется, в цехе.
Но я уже обнимал гостя — Женю Богаченко.
— Как я рад! Пойдем... — я потянул его к двери.
— Зачем? Куда? — вдруг проговорил Антон Иванович. — Какие там у вас могут быть секреты? Садитесь вот на диван и беседуйте. Мне тоже интересно послушать о фронтовых делах.
Радостно улыбаясь, мы сели.
— Ой! Да ты с палкой! — Богаченко жалостливо смотрел на меня. — Хромаешь?
Как раз в эти дни рана моя совсем затянулась, на душе было легко.
— Скоро брошу! Я сейчас хожу с палкой, потому что ногу оберегаю. Через недельку переломлю палку и закину.
— И к нам обратно?
Я глазами показал на Кашелотова, давая понять, что при нем на эту тему говорить не стоит.
— Ну, давай, выкладывай новости... Оказалось, что в полку теперь командир новый — гвардии подполковник Кузьменко.
— Неплохой мужик!
— Ну и Виниченко был отличный! — горячо вставил я. [128]
— И этот неплохой. Васильев и Баранов теперь командуют дивизионами.
— И правильно!
— Бурундуков о тебе часто вспоминает.
Мы оба залились смехом, усмехнулся и Кашелотов, который о многом уже был наслышан.
А Женя между тем рассказывал.
Сразу же после ликвидации Демьянского плацдарма полк переместился под Старую Руссу и до сих пор действует там. Только что закончились очень тяжелые и безрезультатные бои, оккупантов из Старой Руссы выбить не удалось. Укрыты несколькими накатами бревен и земли, да и бронеколпаков у них немало, огневые точки выдерживают даже тяжелые снаряды. Снова в воздухе много "юнкерсов". Эти пять установок, которые привез Богаченко, пострадали в последних боях от фашистских бомб.
— Как же их побыстрее восстановить? — задал Женя вопрос, который я уже ждал.
Наступило молчание. Желание во что бы то ни стало помочь полку заполнило меня всего. Поскорее вернуть батарейцам, которые сидят сейчас сложа руки, их боевые машины; Женя, конечно, расскажет всем, что я здесь не просто сижу балластом. И если не могу быть сейчас с ними, то хоть такое нужное дело сделаю. Но понимает ли Богаченко, как это трудно? Ведь завод еле тянет спущенный громадный план. Да еще кругом кричат: "Все для наступающих фронтов!" Вот если бы Кашелотов захотел!
— Не знаю, — первым заговорил я и взглянул на Антона Ивановича. — Как, товарищ полковник?
Рассказ Богаченко явно поколебал Кашелотова. Он очень живо слушал и теперь задумался.
— Если бы вы хоть успешно наступали, — протянул он, — тогда было б основание отремонтировать их вне очереди, а так... Впрочем, сходите в цех, поговорите с Юдиным, что он скажет. Может быть, по одной машине как-нибудь пропускать?
Мы вскочили и направились к дверям.
— Если ни о чем не договоритесь, то позвоните, — крикнул нам вслед полковник.
Весть о том, что прибыли на ремонт машины из полка, в котором я воевал, уже облетела цех. В кабинет Юдина набилось немало народу. Кое-кто из [129] рабочих, мастера, служащие нашей военной приемки. Все оживленно расспрашивали Богаченко, какие узлы наиболее пострадали, рассуждали о том, что можно отремонтировать, а что необходимо менять. Один Юдин молчал. Сидя за своим столом, наклонив голову, о чем-то думал.
А у меня кровь прилила к лицу: так волновался. Как уговорить Юдина побыстрее начать ремонт? Его право просто отрезать: не могу и так цех перегружен. И все! Мне пришла мысль сыграть на его самолюбии, как начальника цеха. Если наши установки делали здесь, на заводе, то он может и клюнуть. За честь своей марки он горой стоит. Я спросил об этом Богаченко.
— Кажется, здесь получали, — неуверенно ответил Женя, — или в Москве. Васильев тогда за ними ездил.
— Надо узнать. Если нашего завода, то с ним тогда будет легче разговаривать, — я показал взглядом на Юдина.
— Наши, наши, — неожиданно подсказала сидевшая сзади нас Таня. — Я смотрела. Это было уже легче.
— Машины нашего цеха, Алексей Иванович, — закинул я удочку.
— Нашего? Да? Сам понимаешь, какая у нас перегрузка, — медленно и как бы нехотя ответил Юдин. — Да и многих деталей и узлов, наверное, не наберем. Понадобятся и такие, что только-только на план имеем.
Теперь все замолчали и внимательно слушали.
— Это мы быстро разберемся и составим дефектную ведомость, — заговорила Хавлова. — Главное, сейчас решить — беремся их сразу ремонтировать или нет?
— То-то и оно, что решить... — Юдин все тянул. Вот взглянул на Богаченко. — Да вам ведь и не к спеху. На Северо-Западном без перемен.
И он, как Кашелотов! Я хотел было вскочить и рассказать, какой это трудный фронт, но меня опередил Богаченко.
— Эти машины пострадали в очень тяжелых боях! — взволнованно сказал Женя. — А в ближайшие дни активные боевые действия снова возобновятся.
— Надо бы сходить самим и посмотреть машины, — опять уклончиво проговорил Юдин.
— Я уже все осмотрела и записала, — неожиданно вставила Таня. — У двух машин — заменить [130] направляющие, сменить подъемный механизм у одной... — она перечислила основные дефекты.
А я слушал ее, преисполненный чувством благодарности.
Присутствующие оживились, а Юдин все больше хмурился.
— Ну вот видите, — сказал он сразу после Тани. — Где уж тут быстро сделать.
— А сделать надо! — выкрикнул от дверей кто-то из рабочих.
И сразу все горячо заговорили, что нужно отремонтировать и обязательно побыстрее. И что, смотришь, и там под Старой Руссой, где, как рассказывает лейтенант, очень тяжело, тоже в ближайшее время погонят врага.
— Параллельно с плановыми делать! — весомо выбросил Коробков.
И тут я вдруг подумал, что все так единодушны в своем желании помочь полку еще и потому, что понимают, как я сейчас волнуюсь. Чувство громадной признательности охватило меня целиком. Видимо, это выражалось на моем лице, потому что люди, глядя на меня, улыбались.
Посветлел, наконец, и Юдин.
— А сколько у вас здесь людей? — обратился он к Богаченко.
— Семь. Пять водителей, артмастер и я! — быстро ответил Женя.
— У нас такой порядок, что все, кто привозит на ремонт технику, тоже работают!
— Конечно! — Богаченко вскочил. — Мы готовы! Я сейчас же...
Поднялись и остальные. Юдин еще пытался что-то сказать и только рукой махнул. Эти усталые люди решили: "Сделаем!"
— Пойдем, товарищ лейтенант! — бригадир сварщиков Котов, очень худой, с искривленным подергивающимся лицом потянул Богаченко за рукав.
— Куда? — счастливо улыбаясь, Женя шел за ним.
— Поглядим на месте, что латать будем. Выбрался из-за стола и Юдин. Он подошел ко мне и хлопнул по плечу.
— Видишь, а ты переживал!
...Через десять дней из цеха к заводским воротам [131] выехало пять боевых установок полка. Свежевыкрашенные, они ничем не отличались от новых. Рабочие цеха постарались на славу.
— Спасибо! — твердил Богаченко, пожимая руки рабочим.
— Чего уж там! — сказал за всех Юдин. — Мы сами рады были это сделать. Только фашистов крепче бейте.
— Приезжай скорее! Ждем! — крикнул мне на прощание Богаченко, высунувшись из кабины. Я помахал ему, не в силах вымолвить слова. Уже поднимаясь на второй этаж, я заметил, что опять захромал.
Впервые за военные годы цехком решил устроить в ближайшее воскресенье поход за грибами. Тем более что лес был рядом, обступая завод со всех сторон. Коробков уговорил и меня.
Утром собирались на опушке. Первым, кого я увидел, был Юдин, сидевший на своей "таре" — перевернутом оцинкованном барабане!
— Не вздумайте с ним идти! — зашептал мне Коробков. — Он ходит медленно и по краю, а мы в глубину пойдем.
Подошли и Хавлова с Таней. За ними шли какие-то ребята.
"Без кавалеров никак не может!" — я почувствовал, что досадую, и рассердился на самого себя. Чего я ждал — что она меня пригласит? И тут же разглядел под нотами белый гриб. "Хоть в этом удача". И рванул его вместе с грибницей.
— Подрезать надо, — сказала Таня издалека. Вот ведь какая глазастая. Но от этого замечания я почему-то повеселел.
Мы все дальше углублялись в лес. Из-за вершин уже проглядывало солнце, и березы ярко сверкали белизной. Зайдя в мокрую лощинку, я сразу напал на грибную прорву. Кликнул Алексея Михайловича, и тот сразу оценил находку. Присев на корточки, принялся подряд резать подберезовики и моховики. Здоровенные корзины быстро наполнялись.
— А вас, друзья, далеко слышно! — из кустов вылезли Александра Ивановна Хавлова и Таня. — Ого! Сколько набрали! Мы с вами будем ходить, — твердо решила Хавлова. — И не воображай, пожалуйста, Михалыч. [132]
Так и пошли. Хавлова с Таней поблизости от меня, чуть впереди Коробков. Я обрадовался, что Таня одна, без "эскорта". Время подошло к полудню, когда собрались перекусить. Выбрали место на поляне с маленьким ручейком. Алексей Михайлович с Хавловой уселись готовить, Таня собирала валежник, а меня обязали развести костер.
— Вы наловчились там на фронте, — сказала Александра Ивановна, и я неопределенно качнул головой:
боялся, вдруг не получится, при Тане мне не хотелось попасть впросак. К счастью, Танин валежник был сухой, и огонь сразу запылал. Вскоре был готов и грибной суп.
Все уселись вокруг кастрюльки, а Коробков вдруг извлек из кармана фляжку.
После укоризненных восклицаний, все дружно выпили. Таня, за которой я следил, — интересно было, как она выпьет, — тоже храбро проглотила свою маленькую порцию и, конечно, сморщилась, замахав руками.
"Так я и знал! Это уж у них в крови. А касторку какую-нибудь выпьет и глазом не моргнет!"
После обеда Коробков и Александра Ивановна принялись обсуждать цеховые дела, а мы с Таней повернули к ручью, густо заросшему высоким кустарником и травой, Под ногами шуршали упругие веточки черники, потом мы вдруг попали в густой непроходимый малинник, смешанный с могучими стеблями крапивы. Я выбрал место, где крапива была пореже, перескочил через ручей и протянул руку Тане. Она легко перепрыгнула, руки не отняла, и дальше мы уже шли рядом, точно по парку гуляли.
Сердце гулко стучало, я старался себя успокоить, и не мог. Как она ко мне относится? Почему всегда немногословна? Почему не принимает моих шуток? Продолговатые, восточного разреза глаза ее были опущены, чуть вздрагивали длинные ресницы... А почему бы нам не подружиться по-настоящему? Помнится, Федотов рассказывал, что девушку нужно целовать с первого свидания, а то больше и не пойдет... Меня даже бросило в жар, руки вспотели. Я осторожно взглянул на Таню, и она отвернула голову, щеки залила краска. Не знаю, как я решился, но только взял Таню за другую руку и притянул к себе...
Таня в своем стареньком ситцевом платьице и такой [133] же косынке, в потертой коричневой лыжной курточке стала для меня самой дорогой. Но слова вдруг пропали, и я рад был, что она заговорила, выручая меня.
— А ты знаешь, я в первый раз в жизни в лесу. — Таня слабо улыбнулась. — У нас в Донбассе не только что берез, вообще никакого леса.
Я горячо подтвердил. Можно было бы, конечно, рассказать Тане о лесах и рощах, сосновых, дубовых и даже ореховых, которые успел повидать. И как мы их жгли залпами, уничтожая захватчиков. Но отчего-то промолчал. Легко мне было, хорошо, в душе все пело, словно в такт птичьим голосам, раздававшимся вокруг.
— А-у-у, — позвала издалека Хавлова.
— Александра Ивановна сразу обо всем догадается. да и Коробков. Он хитрый... — Лицо у Тани по-прежнему было пунцовым.
— Ну и пусть! А ты что, боишься?
— Боюсь...
Хавлова и Коробков ничего не заметили, а может быть, только сделали вид.
Полная моя корзина, казалось, не имеет веса. Я сделал шаг к Таниной, но она поспешно ее подхватила. И мы зашагали назад, к опушке. Таня шла впереди, — легкая, стройная. А я с замиранием думал, что вот теперь и у меня есть любимая девушка, родная душа. Уеду на фронт, будет меня ждать, писать письма. Я старался касаться тех берез, мимо которых проходила Таня. Потом незаметно потянул ее за руку, и она послушно отстала.
— Что сегодня вечером делать будешь?
— Спать, — улыбнулась Таня. — Во-первых, мы сильно устали, а во-вторых, надо мысли привести в порядок. У меня прямо голова кругом.
— Может, в кино сходим?
— Какое еще кино?!
— А просто так — по улице.
— Никуда! — отрезала Таня. Она взглянула на меня и вдруг сказала жалобно. — Слушай, давай вести себя так, как будто ничего не было.
— Как ничего?! — Я был так поражен, что не знал. что ей и ответить. — Ведь ходила же ты в кино и с другими ребятами!
— Это совсем другое...
На опушке расстались. Я отправился к себе, в один из частных домов на окраине города, где снимал комнату. [134]
В долгие зимние вечера под Демьянском ребята много говорили о своих будущих суженых. Мечтали о писаных красавицах, которые их встретят, когда они с победой вернутся домой. Я представлял свою невесту непременно высокой, обязательно спортсменкой. Если и не волейболистка, так пловчиха. И конечно блондинка. На худой конец, крашенная перекисью — это было модно.
А все получилось иначе. Ростом Таня невелика. И черная. Спортом никогда не занималась, только в школе чуть-чуть.
Но все равно. Трофейное круглое металлическое зеркальце, валявшееся у меня где попало, прочно перекочевало в карман гимнастерки.
На следующее утро я сидел в кабинете. Все мысли были, конечно, с Таней. "Звякнуть в цех или нет?" — вертелось у меня в голове.
Пришел Кашелотов. Он был в хорошем настроении, и я попробовал расспросить его о первых боевых машинах.
— Товарищ полковник, а разве сначала установки имели панораму?
— Да, только ее сразу заменили на теперешний прицел.
— А почему? Ведь у нас в училище из-за этого целый сыр-бор разгорелся. Все старые артиллеристы были поражены — артиллерия и вдруг без стволов! Да и прицел этот даже нам, курсантам, казался пустячным.
— А-а!.. Да, это был курьезный случай! Не только там ваши в училище протестовали, да потом все-таки разобрались.
Кашелотов замолчал, но, встретив мой просительный взгляд, усмехнулся.
— Ну, для чего боевой машине панорама, если ее единственное назначение — стрельба с закрытых позиций. Конечно, не нужна! Да и сложна она в изготовлении, а время военное... Также и со стволами...
"С панорамой, мне, пожалуй, все ясно. Ну, ну!.. Что же со стволами?" — мысленно подгонял я Антона Ивановича.
— Реактивный снаряд — это особый снаряд! Большое достижение нашей науки. А теория разработана самим Циолковским. Ну зачем такому снаряду ствол? Он сходит с направляющей так же точно, как и обычный снаряд вылетает из пушки. А необходимую [135] скорость он набирает сам. Реактивная часть — это же двигатель, который несет снаряд, куда надо...
Особый снаряд!.. Двигатель!.. Я ведь не так понимал. Да и не только я, а и все мы в училище и в полку. Считали, что реактивный снаряд, воспламеняясь, слетает с направляющей за счет мгновенного толчка, а, оказывается, он еще долго разгоняется в полете. Здесь же громадная разница! Артиллерийский снаряд — это, по сути дела, болванка, которую силой пороховых газов надо бросить посильнее, чтобы пролетела подальше. Для этого и нужен длинный мощный ствол. А реактивному снаряду мощный ствол не нужен, потому что он сам набирает скорость.
Мне хотелось еще задать целый ряд вопросов Кашелотову, но весь вид полковника говорил, что ему надоело разъяснять мне эти истины.
— Расскажи-ка лучше, как у вас в училище осуществлялся переход со ствольных систем? Наверное, ваши старые ортодоксы с трудом поддавались? — вдруг спросил полковник.
Вспомнив нашего училищного артиллериста, я заулыбался и принялся рассказывать о нем Кашелотову. Он тоже весело смеялся.
— А знаешь, — Антон Иванович сокрушенно покачал головой. — Я ведь, когда сюда с пушечного завода пришел, тоже растерялся: как принимать?! У орудий все подогнано, прошлифовано, микроны считаешь, а тут все классы точности гораздо ниже, а некоторые размеры Коробков чуть ли не школьной линейкой проверяет... Да... Можно сказать, что гвардейские минометы своими первыми же залпами смели много прочнейших убеждений и традиций! — он задумался.
Я торопливо шагал к цеху. "А вдруг она снова повторит то, что сказала в лесу: "Вести себя так, как будто ничего и не было", — думал я, все прибавляя шагу.
"Здесь!" — мои глаза сразу отыскали на участке Таню. Она что-то рассматривала в ящике с комплектующими деталями. Наверное, она заметила, как я вошел, но усердно продолжала рыться в деталях. "Так и есть — не хочет замечать!" — испуганно подумал я и замедлил шаги. Мы смущенно поздоровались.
— Вот проверяю, — сказала Таня. [136]
Я тоже деловито склонился над ящиком:
— Мы сегодня идем в ДК на "Леди Гамильтон".
— Кто это "мы"?
— Ты и я. Кто же еще? Вот, — я вытащил из кармана гимнастерки два маленьких синеньких билетика.
— Ой! Да там же заводских полно будет.
— Ну и что же?
— Нет! Так демонстративно я не хочу. И так все лицо горит! — Таня быстро опустила руки с билетами в ящик, оторвала там один, а второй сунула мне обратно: — Давай прямо в зале встретимся, а сейчас проходи куда-нибудь. Скажут: чего встали оба над ящиком? Брак, что ли, какой нашли. Ну, иди!
Я засмеялся и отошел.
В клубе, заняв место, я подумал: как там Таня? Наверное, подойдет после третьего звонка и сделает удивленное лицо: "Ах, какая встреча!"
Но Таня просто подошла и села рядом, а когда погас свет и я взял ее за руку, она слегка пожала мне пальцы.
Фильм был английский, о любви знаменитого флотоводца. Один раз я даже смахнул слезу. Таня тоже.
После сеанса мы не спеша пошли по улице, потом сели на скамейке у чужих ворот.
— Слушай, — тихо сказала Таня. — Как ты думаешь, у нас это случайно произошло? Вот встретились в лесу, и все сразу началось? — Видно, это ее тревожило.
— Нет, конечно! — Я был убежден, что Таня мне нравилась давно, только я об этом серьезно не думал, может быть, боялся, что не нравлюсь ей.
— Думаешь, я не знаю, как ты требовал, чтобы меня мастером назначили? А потом, когда в цех приходил, все время вокруг меня крутился. И пыжился.
— Ничего я не крутился! — Слово "пыжился" мне вообще не понравилось.
— Вот, — торжествуя, сказала Таня. — Все это получилось у нас закономерно. Так и должно было быть! Я не спорил, только молча привлек к себе Таню. Так мы сидели, не замечая времени. Где-то шла война, рядом напряженно трудились люди, а мы ни о чем этом и не думали.
— Я маму только целовала, — доказывала мне Таня. Так, наверное, говорят все девушки. [137]
— Ты что улыбаешься?
— Ничего. Все хорошо, Таня. Расстались мы только утром.
В начале декабря Кашелотов срочно вызвал меня из цеха.
— Вот какое дело, — как всегда с места в карьер начал он. — Оказывается, та история с узлами не закончилась. Вот письмо из Забайкалья, на трех установках полетели корпуса узлов. Придется срочно ехать и обследовать все имеющиеся там машины. Кажется, у них всего два полка.
— Ума не приложу, как это они могли проскочить? — сказал вошедший Юдин, — Ту партию мы всю возвратили.
— Надо попутным транспортом отгрузить туда три узла. — Кашелотов зло посмотрел на расстроенное лицо Юдина. — А что, если бы они попали на фронт?
Почти месяц длилась моя поездка, и вот дальневосточный скорый приближался к Москве. Я выполнил задание. Неисправных узлов больше не оказалось. Эти три негодных завод, очевидно, случайно присоединил к другой партии. И хотя командировка была тяжелой, я доволен, так как узнал кое-что интересное. Оказывается, в этом округе на учебных полигонах стреляли только одиночными выстрелами.
— Снарядов не дают! — пожаловались мне офицеры гвардейского минометного полка. — Война!..
Но меня-то как раз и интересовали их результаты.
— А что?.. Проводим пристрелку... Конечно, рассеивание чуть побольше, чем у гаубиц, но вполне возможно пристрелять любую цель. Установка?.. Да смещается после каждого выстрела. Нужно обязательно корректировать — так мне ответили на мои вопросы.
Теперь мне все совсем стало ясно. То, что не сумели отработать в училище в трудные первые военные дни, и то, что некогда было проверить на фронте, сделали наши товарищи в тылу, а мне только оставалось рассказать обо всем в полку. Только одно еще было не ясно:
можно ли стрелять прямой наводкой?.. И это нужно было проверить.
А скорый между тем приближался к родным местам. [138]
Я вез Тане сибирские гостинцы — три малюсеньких, еще никогда не виданных рябчика, пару омулей и горшочек соленых груздей. В Барабинске удалось сторговать небольшой пуховый платок. Вот уж она обрадуется!
Соседи по купе увязывали громадные баулы и чемоданы, а я уже стоял в тамбуре. "Приедет Таня? Телеграмму я дал, но путь до станции неблизкий, да и в цехе наверняка авралят".
Поезд медленно прошел вдоль перрона и разом замер. Я тщетно вглядывался в лица встречающих... Радостное личико Тани показалось из-за ларька. Вот ведь какая — пряталась. Мы бросились навстречу друг другу.
— Думал, не придешь. Далеко. Конец года. План...
— Выполнили! — Таня радостно смеется. — Еще к утру. Юдин многих отпустил и сам ушел. Мы вместе выходили, и я прямо на поезд.
— Я тут привез... — я потряс мешком и рассказал Тане о рябчиках.
Таня всплеснула руками:
— Ешь ананасы, рябчики жуй!.. Попробуем!
Домой ехали пригородным. Таня ни на минуту не умолкала, рассказывала заводские новости.
Завод должен получить переходящее Красное знамя Комитета Обороны... У Коробкова сына вторым орденом наградили и звание капитана присвоили. Старик радуется, ходит и всем письмо показывает.
Внезапно она замолчала. В вагоне никого не было. Вся вспыхнув, она сделала мне знак придвинуться поближе.
— Я весь месяц думала... В общем, я хотела тебе сказать...
Теперь щеки ее пылали огнем. Я все уже понял и боялся пошевелиться.
— Я тоже... давно хотел сказать...
— Но не говорил же!
— Стеснялся... — и торопливо добавил: — Хорошо мне будет на фронте. Думать о тебе, письма получать... Таня, словно не поняв, растерянно взглянула:
— Кто тебя отпустит: ты же тяжелораненый?
— Был. А теперь совсем здоров! — Я весело подергал ногой. — Видишь!
— Но все говорят, что тебе нельзя воевать больше. [139]
— Пока война, Таня, мое место только там! Вот подожду еще немного и подам рапорт. А на медкомиссию постараюсь и не ходить.
Голос Тани задрожал.
— Узнает Кашелотов, он тебе пропишет фронт!
— Не узнает. Я ему скажу в последний момент.
— Я сама ему скажу! — Таня заплакала. Я совсем не ожидал, что Таня так воспримет. И, ожидая, пока она успокоится, я, наверное, впервые за всю войну задумался о нашей судьбе, судьбе людей, на долю которых выпали такие испытания. А уже стольких она унесла. Родителей Тани, Мишку Будкина, Прудникова, Сорокина и многих, многих других... Что же делать? Остаться с Таней, работать на заводе и ждать конца войны?
Однажды утром, придя в кабинет, я увидел на столе письмо. Знакомый размашистый почерк. Комаров!
"...Надеюсь на очень скорую встречу, — писал Иван, — и думаю, что ты меня понимаешь? Во всяком случае, нам эти места порядком надоели".
Я все понял, и сердце мое горячо забилось: полк в ближайшее время прибывает в Москву на доукомплектование — это была главная новость. Значит, надо что-то предпринимать. Другого такого случая могло и не быть. Только бы пройти медкомиссию. А что, если...
На медосмотры положено являться в трусах. Я это знал. "Черта с два! Только в кальсонах!" — Я твердо решил попытаться скрыть свое ранение.
Рентгенолога, ушника, терапевта, глазника и других врачей я обошел очень быстро. Женщина-ушник так громко шептала цифры, что я все прекрасно слышал, несмотря на контузию. Оставался хирург.
— Вот он — самый страшный для меня кабинет! — Я невольно замер у двери. "Говорить о ранении или нет? Нет!" Я вошел в кабинет хирурга.
Просматривая записи в моей медицинской карточке, хирург, усталый немолодой врач, спросил:
— Ранения есть?
— Легкая контузия. Ухо... Хирург взглянул в карточку.
— У ушника вы не жаловались.
— Да и нет ничего. [140]
— Снимите кальсоны.
Повернувшись к врачу спиной, дрожащей рукой я отстегнул пуговицу.
— Одевайтесь...
Мельком я заметил в центре раны аккуратный кружочек крови. Меня била нервная дрожь, пока я одевался.
"А ведь с Таней я поступил нехорошо, жестоко! Встречались, полюбили друг друга, а теперь уезжаю". Я сидел в кабинете, дожидаясь Кашелотова, и думал, как объявлю Тане о своем скором отъезде. Как объясню, что это у меня не мальчишество, а просто выполняю свой долг. Ведь я же с момента ранения дни и часы считал...
— Годен! — радостно выпалил я, как только Кашелотов вошел в кабинет.
— Правда? — Антон Иванович недоверчиво посмотрел на меня.
Я утвердительно кивнул головой.
— Если годен и рвешься на фронт, удерживать не имею права. Даже могу помочь, если какие препятствия возникнут.
Дверь отворилась и в кабинет влетела Таня. Она сдержанно кивнула Кашелотову и стремительно прошла к моему столу.
— Весь завод говорит, что ты уезжаешь, а я ничего не знаю!
Кашелотов засмеялся и встал, направляясь к дверям:
— Давай, давай его, Таня! Я оправдывался:
— Ты же вчера на комсомольском собрании была до ночи. Я ждал тебя, ждал...
— Когда ты едешь?
— Вот раззвонили! Ты же знаешь, что нескоро. Когда прибудет полк...
Вечером мы вместе вышли из цеха.
— Мы идем сегодня к тебе! — объявила Таня.
— Ко мне? — Я совсем опешил. — Ты же знаешь...
Но Таня только упрямо качнула головой. Жил я на частной квартире, не очень-то удобно. Хозяйка, крупная, дородная женщина, в первый день встретила [141] меня очень гостеприимно. Ввела в комнату, где главное место занимала громадная кровать с перинами и подушками, облаченными в чистейшие наволочки и простыни. В речи хозяйки то и дело проскальзывали намеки о каких-то особых взаимоотношениях между ней и бывшим квартирантом, но я на них и внимания не обратил, хозяйка замкнулась.
Радушие ее длилось всего два дня. Очень быстро она стала мрачной и резкой. Быстро преобразилась и моя комната. Сразу исчезли простыни и наволочки. Потом перины и подушки. А вскоре и мягкая большая кровать. Ее заменила обычная койка, простеленная несколькими досками, жиденький ватный тюфячок и такая же подушка. Но деваться было некуда, и я терпел. Понятно, что вести Таню к себе не хотелось.
— Да, не скажешь, что уютно! — сказала Таня, когда мы пришли. — У тебя, кроме концентрата твоего, есть еще что-нибудь?
— Окорок... Печенья две пачки...
— Так я и думала! Давай их сюда, — забрав хранившиеся за окном продукты, Таня решительно направилась на кухню, а я, затаив дыхание, начал прислушиваться к разговору, завязавшемуся между женщинами. Голоса звучали вполне мирно.
— Он у тебя сгнил, этот концентрат, вот и хозяйка твоя удивляется тоже, — минут через двадцать, внеся кастрюльку в комнату, сказала Таня. — А вообще сойдет.
— Сойдет! — я осторожно заглянул в кастрюльку. В мутной воде плавали комки неразошедшегося концентрата вперемешку с кусками свинины.
— Ну, тогда давай ужинать, — ласково сказала Таня. Она снова вышла на кухню и вернулась с двумя солеными огурцами и мисочкой капусты. А я-то опасался. что хозяйка ее обидит.
Так начался наш медовый месяц, безмятежный и светлый, несмотря на трудное военное время.
Был конец марта, когда я покидал этот, ставший мне дорогим маленький городок. Таня меня проводила только до платформы, нужно было спешить на завод.
— Вот уедешь ты, — сказала она печально, — а у меня сын или дочь родится... И будем думать, где ты там, что с тобой. [142]
— Если девочка родится, назовешь ее Таней.
— Вот уж — две Тани. Зачем? — печально улыбнулась она.
— Ну тогда... Стой! — Я даже вскрикнул. — Катюшей! Как хорошо.
Таня даже засмеялась.
— И будут все Катькой звать!
— Все!.. Я сказал... [143]