Тяжело в ученье — легко в бою
В этот памятный вечер, с которого я решил начать свой рассказ, наша волейбольная команда встречалась в Центральном парке имени Горького со старыми соперниками — юношеской командой другого крупного московского спортивного общества. Встречались впервые в этом сезоне, игра была на редкость упорной и напряженной.
Наши соперники подготовили неожиданный сюрприз — новичка на четвертый номер. У него были очень хорошие данные — рост, высокий прыжок, сильный резкий удар. И как только он выходил к сетке, то начинал отыгрывать очко за очком. Мы отчаянно защищались, вытягивали мячи из самых трудных положений и в конце концов все-таки сумели переломить игру. Из любых мест площадки точно выдавал мне пас Мишка Будкин. Важная игра осталась за нами. Возможно потому, что больше тренировались. Довольные победой, мы неторопливо шли к раздевалке. Подбежал Иван Комаров, мой и Будкина дружок-одноклассник.
— Что делать будем?
— Сейчас решим. Подожди — в душ сходим. А потом — на Воробьевы горы...
Для нас этот летний день был особенным. После десятилетки мы получили направления в военное училище, куда надумали поступать еще зимой, и сейчас с вершины Воробьевых гор смотрели вдаль, за Москву-реку. Там, за домами, улицами и площадями, находилось училище, которое мы уже несколько месяцев называли своим. По реке проплывали катера и моторки. Внизу, у [6] самого берега, нежно разливалась гармошка. Свежий ветер с реки ворошил волосы, вздувал парусами белые рубашки. Хорошо, вольготно, и вся жизнь — впереди.
Было это 21 июня 1941 года, и не скоро довелось мне побывать вновь в этих дорогих с детства местах.
Так сразу и началась эта война, хотя люди надеялись, что будет она еще не скоро.
Фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину...
Потрясенный известием, я никак не мог собраться с мыслями. Потом стал смотреть в окно. По улице торопливо шли прохожие, у всех суровые лица.
Вражеские самолеты с утра начали бомбить наши города. Вовсю развернулись бои на западных рубежах. Это не казалось страшным. Ведь пограничники всегда на страже, всегда готовы на своих заставах разгромить любого врага, а фашистскую нечисть и подавно... Я сидел и мучительно размышлял, что предпринять. В училище следовало явиться только завтра. И тотчас пришло решение: ехать немедленно, прямо сейчас. Ведь война...
Мне представилось: я явлюсь в училище, а еще через час в составе специального подразделения выезжаю, нет — вылетаю самолетом к границе для выполнения особого задания. Все может быть. И непременно мне удастся совершить что-нибудь особенное, выдающееся...
— Мам, я в училище поеду!..
Мать, растерянно ходившая по комнате, что-то перекладывала с места на место, садилась за шитье рукавиц (работу, которую она получала на дом в какой-то артели), — до нее не сразу дошли мои слова. Как-то беспомощно провела ладонью по черным, как смоль, волосам, сказала:
— Не выдумывай! Завтра тебе являться.
— Чего я буду ждать до завтра! Давай чемодан. Чемоданчик был готов. Оставалось вложить только мелочь: мыло, щетки, мочалку.
Юрка — братишка, все время сидевший в углу комнаты над раскрытой книжкой Гайдара и, очевидно, полный мыслями о войне, вскочил, торопливо вытащил из кармана перочинный ножичек:
— На, пригодится!.. У тебя ведь нет! Взглянув на Юрку, я без слов взял ножик. [7]
Раздался стук в окно, и я увидел вглядывавшихся в комнату Будкина и Комарова. Тоже собрались... Я почувствовал, что ухожу надолго. — Если не смогу заехать на днях, то приезжайте в училище.
Мать заплакала. Юрка тоже сморщился. Обняв и расцеловав мать и брата, я вышел.
Артиллерийское училище находилось за Красной Пресней, неподалеку от Ваганьковского. Добрались быстро, на трамваях, и вскоре, сдав свои предписания, явились в расположение седьмой батареи, куда нас направил лейтенант из приемной комиссии.
Светлое помещение с большими окнами, отмытый до белизны пол, койки с белоснежным бельем и тумбочки сразу пришлись по душе. Сложив в тумбочки туалетные принадлежности, отнесли в каптерку чемоданы... Курсантская жизнь началась.
Командир взвода лейтенант Шикунов построил свое подразделение. Розовенький, такой стройный, что в нем за версту чувствовался отличный гимнаст, лейтенант, видно, недавно лишь одевший форму, держался крайне солидно. Свой обстоятельный рассказ о трудностях, которые нас ожидали во время учебы, он закончил знаменательными словами: "Тяжело в ученьи — легко в бою".
— Своим помощником назначаю... — лейтенант, строго сдвинув брови, посмотрел на свой взвод, — курсанта Будкина. Командирами отделений... — он назвал несколько незнакомых фамилий.
Будкина? Помкомвзводом? Уж этого ни я, ни Комаров совсем не ожидали. Мишка был капитаном нашей волейбольной команды и неплохим капитаном. Да и любил он, пожалуй, командовать, но как же лейтенант-то об этом догадался?
Будкин вышел из строя, встал рядом с командиром взвода и сразу же принял строгий вид. Командиры отделений заняли свои места на правом фланге.
Как только была подана команда "разойтись", мы накинулись на Мишку:
— Почему?.. Как получилось?!.
Мишка пожал плечами, не скрывая улыбки.
— Не знаю... Мы с ним долго беседовали.
Вроде никогда и не думалось ни о каких должностях [8] в училище. А вот назначили Будкина, и слегка "заело".
— Что же ты нас не порекомендовал в командиры отделений?
Мишка виновато потупился.
— Говорил... Он сказал, что есть более подходящие.
— Подходящие!.. — Иван презрительно махнул рукой. — Просто он, видно, длинных не любит. Архимедыча, что ли, в школе не помните? Вечно вызывал к доске всех здоровых и держал весь урок.
Вспомнив вредину физика, я усмехнулся.
А Комаров уже рассуждал дальше:
— Вообще-то это неплохо, что тебя назначили. Найдутся ведь разные скверные наряды: уборные там чистить или еще что-нибудь, так ты имей в виду, своих не подводи...
— Что за вопрос? Конечно! — воскликнул Будкин.
— Давай почаще на кухню, — уточнил Иван. После сытного обеда в училище полагался мертвый час. Уже лежа в постели, Иван задумчиво проговорил:
— А я-то надеялся, что нас, кого понадежнее и поздоровее, отберут и сразу на какое-нибудь спецзадание за линию фронта...
— Ничего не выйдет! Я уже все провентилировал по этой части, — беспокойно заворочавшись, откликнулся Будкин.
Оказывается, не только я об этом мечтал. Но не тут-то было...
Училище к началу войны было подготовлено, как надо. Нам даже не пришлось повидать курсантов, которые к нашему приходу закончили двухгодичный срок обучения. В первые дни был произведен выпуск проучившихся в училище год. Получив звания лейтенантов, они, группа за группой, исчезали из стен городка. За ними, уже на старшие командные должности, отправились многие преподаватели и командиры училищных подразделений. Усиленно готовили к производству опытных сержантов из солдат, прибывших в училище из войск. Нам же, только что закончившим среднюю школу, предстояло упорно и напряженно учиться.
К вечеру появился курсант и на четвертой — соседней с моей — койке. Невысокий, веснушчатый паренек с вздернутым носом...
— Здравствуйте. Мы, кажется, соседи? — начал он, волоча за собой табуретку. [9]
Я засмеялся и подал ему руку, а Будкин и Комаров сделали вид, что заняты каким-то важным разговором.
— Меня зовут Женя Богаченко, — сразу представился паренек и доверительно продолжил: — Ничего не получилось, чтобы сразу на фронт. Пошел в военкомат, а там столпотворение. Тогда выбрал в объявлении адрес училища и поехал... А у вас как получилось? Вы, кажется, давно знакомы?
— Мы давно готовились в артиллерийское, — сказал я ему. Он забавлял меня все больше и больше.
— Ну вот. А я внезапно. — Богаченко еще ближе придвинул табуретку, поморгал голубыми глазками. — Как думаешь, если учиться только на "отлично", быстрее выпустят? — Ответа он не дожидался. — Я думаю, быстрее. Надо налегать с первого дня. Только на "отлично". Как у тебя с математикой? У меня неважно. Еле-еле четверку за год вывели. А здесь у артиллеристов математика — это все. Значит, только на "отлично".
Все очень беспокоились о предстоящих трудных днях учения. Как-то оно будет даваться. А тут видишь: только на "отлично"! Тоже мне герой нашелся! Теперь я уже улыбался иронически. Как-то все это у него получится? С виду он выглядел совсем неприспособленным.
— А как у тебя с физподготовкой? — продолжал трещать Богаченко. — У меня тоже неважно. Если только на турнике раз пять подтянуться смогу — и все. А через "коня" ни разу не удавалось перескочить. Разбегаешься, разбегаешься... А у тебя, наверное, хорошо получается? Вон ты какой длинный! Для будущих командиров это тоже очень важно. Надо будет и на физподготовку подналечь!
Он не прерывался ни на минуту.
— А почему лейтенант так долго распространялся о внешнем виде? Разве трудно быть опрятным? Как ты думаешь?
Курсантское обмундирование. Синие диагоналевые брюки, такие же диагоналевые, только темно-зеленые, гимнастерки с черными суконными петлицами. В петлицах начищенные до блеска "пушки" и горделивые буквы: "1-е МАУ". Таким обмундированием дорожить надо и уж, конечно, не обращаться с ним, как попало.
— Чего еще ему надо? — спросил Комаров, когда Богаченко отошел. Ему явно не по душе была попытка Богаченко завязать с нами дружбу. — Тоже мне друг [10] выискался. Пойдем-ка лучше городок посмотрим. Мы вышли из казармы и зашагали по центральной аллее военного училища.
— Лейтенант!..
Невысокий, туго перетянутый ремнями, он, казалось, не шел, а плыл нам навстречу.
Торопливо одернули гимнастерки, взяли ногу.
"Трах!.. Трах!.." — вразнобой загрохотали новые яловые сапоги по асфальту. Повернув головы в сторону лейтенанта и свирепо исказив лица, мы отдали честь.
Лейтенант ответно козырнул и прошел, не сделав никаких замечаний.
Значит, все было правильно. А впереди показался еще какой-то командир. Мы поспешно нырнули за деревья, тесно обступившие эту аллею начальников.
— Вот они!.. — Наши сердца замерли. Покрашенные в защитный цвет, в строгом порядке одна за другой стояли зачехленные пушки. Чуть дыша, мы подошли к орудиям.
— Четвертой батареи... А где наши?
— Вот они! Четыре громадные пушки и возле каждой табличка: "7-я батарея".
— Станины! Ну и здоровы! А это вот и есть сошники, что ли? Видишь, вся краска от земли сошла. Ну и гвоздочки! С такими при любой стрельбе орудие не шелохнется!..
Долго мы еще крутились возле своих пушек.
— Пошли к тракторам...
Мы пересекли артпарк. Оказывается, Комаров успел что-то прочитать о тягачах и теперь принялся объяснять.
— Вот это "Сталинец-65". Очень мощный, но тихоходный. Больше пяти километров в час не ползает. А это вот "НАТИ". Он, наоборот, быстроходный — до двадцати может, но зато слабоват. Говорят, что не на всякую горку с пушкой взбирается.
— Ну, куда еще?
Мы обошли всю территорию, заглянули в учебные корпуса и полюбовались прекрасно оборудованными классами, побывали в громадной библиотеке, зашли в столовую.
— Наверное, проголодались? — улыбающаяся девушка проворно вынесла нам из хлеборезки по большому [11] ломтю хлеба с маслом да еще посыпала сахарным песком.
— Ничего, так жить можно! — мы обрадованно врезались в ломти зубами.
В один из первых дней я проснулся немного раньше подъема. Приоткрыв глаза, спокойно ждал команды. Бесшумно одевались помощники командиров взводов и отделенные. Проверяя чистоту вымытых ночью полов, ходил по казарме старшина батареи Шустров. Встать бы и мне, одеться не спеша. Но — нельзя! Рядовым курсантам не положено. Тем и отличается воинская служба, что все делается по команде. Дежурный вместе со старшиной уже стоит у своего столика и смотрит на часы, висящие над входной дверью.
Крепко спит на соседней койке курсант Евгений Богаченко. Как я и думал, воинская служба давалась ему нелегко. На построение он вечно опаздывал, на занятиях по огневой был нерасторопен. И сейчас вот по команде "подъем" его нужно будет толкнуть, не то запоздает. Одним словом горе-курсант. И старшина им недоволен, даже пригрозил, что если Богаченко не подтянется, его из училища отчислят. А жаль... Паренек он неплохой, только уж больно неприспособленный, мамин сынок.
— Подъем!.. Подъем!.. Подъем!.. — разом разнеслось по дивизионам и батареям.
Я все-таки незаметно под одеялом успел надеть брюки, и теперь вскочил, и первым делом тряхнул за плечо Богаченко. Одеваюсь и слежу за ним.
Женя что-то бормочет, потом поспешно хватает с табуретки брюки. Шустров уже подал команду: "Становись".
Кинувшийся за мной Комаров задел сапог Богаченко, и тот отлетел далеко под койку. Богаченко стремглав нырнул за сапогом. Выбрался, держась одной рукой за макушку, натянул сапоги на босые ноги.
Быстрее!.. Будкин торопливо подал команду: "7-я батарея, направо! На выход, шагом марш! Бегом марш!.."
Застегивая на ходу брюки. Женя бежит сзади батареи. Опоздал. Неумолимый голос старшины гремит:
— Курсант Богаченко, опять опоздали. Наряд вне очереди! Прежде чем поступить в училище, Шустров [12] несколько лет прослужил сверхсрочником. Службу знает назубок. Знает и как воспитывать всех "трудных". Сейчас он старательно заносит фамилии нерадивых в блокнотик. Их достаточно, хватит и на мытье полов и на очистку подвала от застарелого мусора. Вообще, по мнению старшины, наш набор крайне нуждается в строгих мерах. Недавние московские школяры — маменькины сынки, да еще не в меру пронырливые и шустрые. Видимо, поэтому Шустров и не жалеет нарядов. Необходимость!..
— Раз!.. Два!.. Три!.. — молодцевато покрикивает Будкин. — Тверже шаг!
Идет ему командовать. Построенный в две шеренги взвод направляется после завтрака в учебный корпус. У каждого в левой руке учебники и тетради. Мы с Комаровым, как самые высокие, — направляющие. Все расстроены и злы. По радио передали, что наши войска оставили Минск — столицу Белоруссии.
— Когда же будут сообщать о взятых городах? — мрачно гудит рядом Комаров.
— Наверное, когда ты на фронт попадешь.
— Значит, надо сейчас.
— Надо бы...
— Разговоры! — это Будкин не нам, но все-таки лучше помолчать. — Песню!.. Комаров! — кричит Мишка.
Батарейный "Шаляпин" Иван Комаров нехотя затягивает: "Мы в нашу артиллерию служить пойдем..."
— Взвод, стой! — командует Мишка. — Справа по одному в кабинет номер девять, шагом... марш!
...Артиллерия — могучая сила. Чтобы убедиться в этом, достаточно побывать на полигоне. Стояли, раскинув здоровенные станины и устремив ввысь могучие стволы, пушки. Дальнобойные, все сокрушающие! Тут же рядом с орудиями боеприпасы: бетонобойные снаряды, дальнобойные, бризантные гранаты... Гильзы, мешочки с порохом. Неподалеку мощные тягачи.
А бывалые командиры-артиллеристы... Про них в училище рассказывали чудеса. Один, например, стрелял без всяких приборов, пользуясь только карандашом, по нему определяя и дальность и отклонения разрывов от цели. Другому для этого служил спичечный коробок. А был еще капитан — самый знаменитый, который при стрельбе пользовался козырьком своей фуражки. На краю козырька он нанес деления угломера и по ним корректировал [13] огонь. Каждый из нас мечтал быть таким, как эти люди.
Еще минута, и в училище станет тихо, безлюдно. Опустеют дорожки, плац. Если посмотреть со стороны — покинутый городок, только несколько взводов стремительно разворачивают из стороны в сторону пушки в артпарке. Зато классы заполнены, идут занятия: политподготовка, артиллерия, топография, тактика...
В нашем взводе первые два часа занятий — артиллерия.
Сухощавый седой полковник с остроконечной бородкой и аккуратно подстриженными усами увлекательно рассказывает о значении артиллерии в современном бою.
— Имея честь командовать тяжелой артиллерийской бригадой при прорыве генералом Брусиловым австро-германского фронта...
Он расхаживает по классу и говорит о сокрушительных огневых валах, огневых налетах, стрельбе прямой наводкой... Много надо знать и уметь, чтобы стать настоящим артиллеристом. Мы слушали, широко раскрыв глаза, стараясь не упустить ни единого слова. И конечно, все горды, что выбрали такую специальность — артиллерию.
Стой, стой, стой!.. О чем это заговорил полковник?..
— Новое оружие, которое нам Родина скоро вручит, потребует от нас еще больших знаний и усердия.
Новое оружие! Краем уха слышали о нем и раньше, но теперь сообщение вполне официальное.
— Чтобы управлять им, вы должны стать большими специалистами, знатоками...
Все были изумлены. Речь идет о замене наших замечательных пушек. Возможно ли это? И зачем?
Следующие часы — инженерное дело.
На доске — схема орудийного окопа. Въезд и выезд. Ниши для боеприпасов. Щели для расчетов. Бруствер.
— Этот обычный орудийный окоп, — вдруг говорит кряжистый майор, преподаватель инженерного дела, — конечно, не подойдет для нового оружия. Необходимость во что бы то ни стало уберечь его от огня противника потребует оборудования прочных сооружений, способных выдержать любые снаряды и бомбы врага. Я думаю, что-нибудь вроде этого... — майор быстро рисует на доске целый комплекс железобетонных капониров.
Изумление, которому положил начало артиллерист, [14] все увеличивается. Такие ценные орудия, что для них нужно строить непробиваемые укрытия.
Тактика.
Перед учебной картой местности — высокий тонкий полковник с торопливыми жестами.
— Новое мощное оружие, без сомнения, потребует от командиров очень высокого тактического мышления. Разветвленная сеть наблюдательных пунктов, надежно укрытые от противника основные и запасные огневые позиции должны гарантировать сохранение величайшей секретности этих систем. Я полагаю... — указка полковника быстро забегала по карте.
Да что это все-таки за новое оружие?..
Классные занятия закончились. Тем же путем взвод возвращается обратно в казарму. Можно перевести дух, почистить обмундирование, ополоснуться в умывальнике.
"Тревога!.. Воздушная тревога!.." — загремела по военному городку команда.
За окнами казармы грохотала, бушевала частая стрельба зенитных пушек и пулеметов, доносились оглушительные раскаты от разрывов авиабомб. Враг напал на столицу с воздуха.
— Первый взвод, прочесывать Ваганьковское кладбище!.. Второй взвод, на патрулирование по Хорошевскому шоссе! Остальные в щели! — раздавались быстрые команды офицеров.
Прожекторы нащупали в небе вражеский самолет и вели его, не давая скрыться во тьме. Разрывы один за другим вспыхивали вокруг самолета. А фашист сбрасывал свои бомбы, и они гулко рвались где-то за Белорусским вокзалом. Все-таки немало стервятников прорвалось к городу.
Трудно даже описать, насколько напряженными стали все последующие дни. Несмотря на большие потери, фашисты повадились летать на Москву постоянно. И это значило, что после дня наступит бессонная ночь.
Затрещал продуманный до минуты распорядок дня. И уж, конечно, о личном времени и говорить нечего. Но все же иногда выдавалась минута, тогда курсанты писали письма, приводили в порядок обмундирование и просто отдыхали. А москвичи бегали к воротам проходной — вдруг пришел кто-либо из близких. [15]
Однажды вечером Иван Комаров, который очень любил поговорить о девушках, с аппетитом проглотив пачку печенья "Пушкин", принялся в который раз разыгрывать Женю Богаченко.
— Молодой человек! А скажите-ка, пожалуйста, кем вам приходится та черненькая гражданка?
— Какая еще гражданка?
— Да вот та, с которой вы разговаривали через ворота дня три назад.
— А-а... Я ведь тебе сто раз говорил — знакомая! Учились вместе в школе... — несмотря на то что беседа с Иваном ничего хорошего не сулила. Жене все же очень хотелось поговорить о знакомой, видно была ему дорога.
— Та-ак!.. А какие у вас взаимные отношения? Ну-ка покажи еще раз фотокарточку!
— Ага, так я и разбежался.
Карточку Ивану доверять было нельзя. В первый раз, когда Женя показал заветную фотографию, Иван Комаров преспокойно положил ее в карман и получить ее обратно удалось только ценой унизительных просьб и домашних лакомств, пошедших в утробу ненасытному Ивану.
— Дашь фотокарточку или нет?! — мучитель с веселой угрозой потянулся к Жене. Сейчас схватит за руки, начнет трясти.
— Товарищ помкомвзвода, что этот жеребец привязался! — закричал доведенный до точки Богаченко.
Тоже нашел к кому обращаться за помощью. Мишка Будкин сделал вид, что не слышит. Неожиданная помощь пришла со стороны старшины Шустрова, который хотя и совсем не благоволил к Богаченко, но справедливость ценил.
— Комаров, прекратите! Батарея, приготовиться к построению!
К выходу в поле на тактические занятия Шикунов и Шустров начали готовиться заблаговременно.
Стереотрубы, буссоли, теодолиты, рации, телефонные аппараты, лопаты, карабины — словом, все личное оружие, приборы и аппараты, шанцевый инструмент ждали курсантов. Старшина показал, как надо свертывать шинель в скатку, и все, кто внимательно следил за старшиной, скатали свои шинели быстро и надежно. А вот у [16] Богаченко скатка не получалась. Мягкая, неровная, стоило немного потрясти и она рассыпалась. Развалясь на табуретке и вытянув ноги, Комаров с интересом наблюдал за муками соседа.
— Что?.. Старших всегда надо слушать... Это тебе не конфетки глотать! — наконец удостоил он своим замечанием Богаченко, и тот жалобными глазами взглянул на Ивана.
— Ладно уж. Давай сюда.
Комаров, став на одно колено рядом с Богаченко, быстро и ловко скатал шинель.
Вот она... Готова. Твердая и ровная, овальная, как хомут. Действительно, не курсанта, а лошадь в нее запрягай!
Счастливый Женя достал пакетик с конфетами.
— На, пожалуйста, сколько хочешь!
— Нужны они мне, — сказал Иван, но передумал и протянул мне и Будкину. — Угощайтесь. Заработано честным трудом...
Вскоре взвод вышел на тактические занятия. ...Берег, на котором мы находились, высился над уровнем реки, противоположный берег был совсем низким, и хотя оттуда нас все равно не было видно, мы, напрягаясь из последних сил, поползли. Нелепо качались на спинах огромные футляры с приборами. Задыхаясь, один за другим сваливались на дно траншеи, вырытой для обороны столицы.
— Прямо перед собой на берегу перевернутая лодка, — показал командир, и мы навели на нее стереотрубы и бинокли. — Ориентир № 1. Курсант Комаров, продолжайте.
— Ориентир № 1, — сразу же начал Комаров, — вправо 0-35, дальше двести. Отдельное дерево. Ориентир № 2.
— Сержант Будкин.
— Ориентир № 2, вправо 0-40.
— Курсант Богаченко.
— Ориентир № 3, — сказал отчетливо Женя, — вправо 0-30, дальше сто. Отдельно стоящий автомобиль "пикап". Ориентир № 4.
— Отставить! — произнес Шикунов. — Ориентир должен быть надежным, а этот... — Договорить он не успел. "Пикап" быстро поехал по дороге к ориентиру № 3. Все засмеялись. [17]
Я хотел подсказать выход растерявшемуся Женьке, но Будкин опередил меня.
— Никаких подсказок. Вы где находитесь, товарищ курсант?
Между тем Женя взволнованно закрутил стереотрубой и, еще дважды сбившись, все-таки быстро выбрал подходящий ориентир — трубу котельной.
Так наметили и зарисовали схему ориентиров. Во время перекура ко мне как-то боком подошел Мишка.
— Что губы надул? Служба есть служба.
— Иди ты...
— Разговорчики!.. Забываетесь, товарищ курсант, — кажется, он не шутил.
— Виноват, забылся, — сказал я не без иронии. — Учить человека надо, а не задергивать вконец.
Намотав в пешем строю не один десяток километров, возвращались в казарму. Песен не пели. Иван Комаров едва передвигал ноги. А Богаченко, тот и вовсе не мог идти, двигался машинально. Дня два назад Женю приглашали на заседание комсомольского бюро батареи. Члены бюро долго разбирались, почему комсомолец Богаченко имеет взыскания и отстает по многим видам боевой подготовки. Женя дал слово подтянуться.
Сейчас ему было тяжело. Он крепился изо всех сил, и все равно отставал, то и дело выходил из строя на обочину.
Будкин уже долго держался с ним рядом, а потом окликнул и нас. Мы взяли у Жени стереотрубу и карабин, и ему стало полегче. А вскоре показалась и знакомая надпись над воротами: "Тяжело в ученьи — легко в бою".
Москва родная!.. Красная площадь, Пятницкая, парк имени Горького, Москва-река... Но за училищным забором, кроме колеи железной дороги и верхушек деревьев кладбища, ничего не видно.
Все приглушено, замаскировано. Ни искры света. В небе сеть аэростатов. Суровая и озабоченная, тревожная военная Москва.
Враг у ворот!.. [18]
— Танки справа!..
— Танки слева!..
Гремят тяжелые станины пушек, со звонким гулом ударяются о землю. Длинный мощный ствол бороздит пространство, отыскивая эти невидимые танки врага, стучит тяжелый снаряд о казенник, громко лязгает замок.
— Новые системы, наверно, еще не так покрутить придется, — говорит на перекуре лейтенант Шикунов и, прикончив окурок, командует:
— Расчеты, к бою!.. Танки сзади!..
В полдень в широко распахнувшиеся училищные ворота быстро въехали и понеслись по асфальту плаца в дальний угол артпарка странные военные машины. Казалось, они нагружены понтонными средствами.
— Они!.. — пронеслось по училищу.
Новое оружие прибыло!
В этот день наша батарея заступала в наряд по училищу.
Поспав после обеда, принялись начищать сапоги, подшивать подворотнички, драить на фанерках пуговицы.
— Ты знаешь, что заступаешь не на восьмой, а на четырнадцатый пост? — неожиданно спросил меня Будкин, который шел в наряд помощником начальника караула.
Восьмой пост — склады. Укромное место — никто не ходит. Спокойно. Четырнадцатый пост? Раньше такого не было. Я удивленно поднял глаза на помкомвзвода.
— Четырнадцатый пост у новых орудий! — таинственно проговорил Мишка. — Как стемнеет, я пойду проверять посты, и мы с тобой все осмотрим.
— На посту? Да ты что?
— Я говорю, когда стемнеет. — Голос Мишки звучал страстно. — Надо же узнать, что это за оружие?
— После узнаем, — проговорил я, но голос мой прозвучал неуверенно.
Смеркалось, когда я с винтовкой под правым локтем прохаживался вдоль новых боевых машин.
О чем только не передумаешь, находясь на посту. Такой уж наряд. Ходи вокруг объекта, зорко посматривай по сторонам и думай свои думы на здоровье.
Второй месяц шла война. Второй месяц, как мы никуда не выходили из стен училища (не считая, конечно, полевых занятий). Правда, мать с Юркой ко мне два раза приезжали. Чувствовалось, что трудно обоим, но [19] бодрились. Юрка собрался в ученики на завод, мать теперь шила армейское белье. Осенью 1940 года совсем еще молодым от сердечного приступа умер отец, жить стало трудней, все разговоры матери о ее большом искусстве швеи оказались несостоятельными. А Юрке было всего четырнадцать. Так и пошли в комиссионку одна за другой вещи. Первым уехал велосипед — последний подарок отца. Ждали, когда же я кончу училище и смогу помочь семье...
Однако я отвлекся в сторону. Рядом со мной находилось то самое таинственное оружие, о котором было столько разговоров. Осматривать его я все же не решился — не имел права. Только чуть-чуть отодвинул брезент, мельком разглядел какие-то металлические
стойки.
Послышались шаги, я встрепенулся, замер. К посту направлялся лейтенант Шикунов. Сразу мелькнула неприятная догадка. "И он смотреть пришел".
— Стой, кто идет?!
— Начальник караула!
— Начальник караула, ко мне, остальные на месте! — крикнул я одиноко вышагивавшему Шикунову.
— Так... Происшествий никаких? Вы же понимаете, какой у вас ответственный пост? — начальник караула медленно обходил колонну машин. Вот он осторожно остановился возле одной и нерешительно дотронулся рукой до брезента.
— Нельзя, товарищ лейтенант! — я резко наклонил штык приставленной к ноге винтовки.
— Ну-ну! — лейтенант быстро отдернул руку. — Так!.. Хорошо!.. Правильно службу несете... — и он отправился обходить посты дальше.
"Только позволь тебе, — думал я, глядя вслед командиру взвода, — завтра же меня раздраконишь за нарушение устава!"
Через полчаса появился Будкин и без лишних разговоров, сгорая от любопытства, дернул за тесемку брезента.
Минута, другая и раздался удивленный голос Будкина:
— Это не они!
— Как не они?! Что же еще может быть?
— Нет ни казенной части, ни ствола! Рельсы какие-то... [20]
— Да вылезай скорее! — нервничал я. — Не хватило, чтобы нас застукали.
Будкин как бы и не слышал.
— Зубчатка... это, возможно, поворотный механизм.
— Товарищ разводящий, — сказал я свистящим шепотом, — вылазь и марш отсюда!
— Ты что, сдурел?
— Стрелять буду! Предварительный вверх. Считаю до трех. Раз...
Мишка выскочил как ошпаренный.
— Тоже друг.
Меня разобрала злость. На занятиях к Будкину не подступись, устав знает, а тут...
— Ты чему людей учишь? А сам? Мишка ушел, не сказав ни слова. А вскоре снова послышались знакомые шаги.
— Стой, кто идет?!
— Разводящий со сменой!..
На следующий день, сразу после обеда, Будкин куда-то исчез. Его не было на ужине, и появился он только перед отбоем. Мишка возбужденно поманил меня и Ивана к своей кровати. Мы заторопились. Он, конечно, принес какие-то необычные новости.
— Ты где пропадал-то? — забасил подошедший чуть раньше меня Иван.
— Совещание у нас было! — важно ответил Мишка. — Всего командного и преподавательского состава. Мы так и прыснули.
— Ты-то с какого боку-припеку там очутился?
— Значит, нужен был! — Мишка ничуть не сбавил тона, только усмехнулся. — Сначала-то я вроде как для охраны, у дверей стоял, а уж потом сделался совсем необходимым.
Я слушал молча, рад был, что не держит зло за стычку на посту.
— Они говорят, что это не артиллерия, а черт знает что! — выпалил Мишка.
— Это про новые системы-то?! Кто говорит?
— Да почти все наши. Оказывается, они только по площадям стреляют! Чего только не высказывали. Ну, наш полковник по артиллерии, например. Рухнули традиции! — говорит. — Ствола нет, таблицы стрельбы примитивные. Значит, — говорит, — половина главных законов и положений артиллерии отпадает. А прицел — [21] это не прицел, а бирюлька. И потом по корпусу — вроде снаряд, и вдруг хвостовик, как у мины... Мишка громко рассмеялся:
— А взводные все с мест выкрикивали: чему теперь учить курсантов на огневой, если она сама поворачивается и ни панорамы, ни ствола нет, чтобы в танки эти целиться!
Мы с Иваном сидели, как громом пораженные. Что же это получается? С таким нетерпением ждали грозные для врага новые системы, а преподаватели их и за артиллерию не хотят признавать. Значит, это все-таки те самые, которые я вчера охранял. Теперь мне уже казалось, что у них действительно очень неказистый вид. Что ни говори, а пушку-то мощный ствол украшает.
— Что же мы теперь не артиллеристы что ли будем?
— Артиллеристы-минометчики.
— Самоварники?!
— Почему самоварники? — Будкин на мгновение задумался. — Вообще, о минометах многое говорилось... Короче говоря, совещание не закончилось. Начальник училища дал всем задание к субботе изучить новую систему и уже конкретно высказаться.
Все новые и новые вопросы возникали в связи с сообщением Будкина.
— Да... Ну, а с пристрелкой? Ведь в ней выявляется все мастерство артиллеристов.
— Об этом артиллерист и говорил, — вспоминал Будкин. — Он доказывал, что на лесистой местности или равнине вообще бывает очень трудно определить координаты цели, и спрашивал, как же в таких случаях обходиться без пристрелки?
Наутро во время занятий по огневой подготовке лейтенант Шикунов, построив взвод у новой "пушки", начал разбирать ее принципы действия и устройство. Глядя в наши напряженные лица, он сказал:
— Итак, перед нами принципиально новая артиллерийская система. У нее даже нет ствола. А этот вот... — он взял двумя пальцами угломер-квадрант и далеко не бодро проговорил, — прицел. Не наша панорама, конечно, но и с ним можно многого добиться. Отмечаться по точке наводки, например...
В субботу мы проводили Будкина на совещание, постояли-подождали немножко, чтобы убедиться, что его не выдворили оттуда, и вернулись в казарму. [22]
Вечером, сидя в классе во время самоподготовки, я не мог сосредоточиться на учебнике. Волновала мысль: какое же сегодня окончательное мнение выскажут артиллеристы? Что нового нам расскажет Будкин?
За эту неделю курсанты уже близко познакомились с новым оружием, на занятиях изучили его боевые свойства и особенности, научились управлять. Оказалось, что совсем не просто поймать точку наводки в узкую щель прицела, зарядить шестнадцать тяжелых громоздких снарядов, выгнать подъемным механизмом огромные направляющие. И все-таки новинка многим пришлась по душе, сам не знаю почему — мы в нее поверили. Может быть, сыграли роль слухи о том, что в первых боевых испытаниях оружие показало себя с хорошей стороны, залпы его пачками сметали врагов и технику противника.
Смущало меня только заявление полковника о пристрелке целей, у которых нельзя определить координаты. Как тут быть? Ну и, конечно, прямая наводка. "Может быть, все-таки можно стрелять из новых систем прямой наводкой. Ну, хотя бы на меньшем, чем у пушки, расстоянии. Надо спросить Комарова".
— Иван, как твое мнение? Комаров как бы ожидал моего вопроса. Сказал коротко.
— Да... По-моему, да... Не зря же их создавали. Наконец явился Будкин. Окинув нас строгим, ничего не выражающим взглядом, он спокойно прошел на свое место. Надо сказать, что став помкомвзвода, Будкин заметно переменился. Нет-нет и начинал важничать. Вот и сейчас напустил на себя строгость, а ведь знает, что ждали его, как бога. Переглянувшись с Иваном, мы склонили головы над тетрадями.
Но вот Будкин встал и, слегка потянувшись, кивнул нам на дверь.
— Выйдем, что ли...
Все-таки не выдержал, конспиратор. Все напускное слетело с него в коридоре. Рассмеявшись, он толкнул нас обоих и воскликнул:
— Эх вы, дубы!.. Тоже мне гвардия. Что могло означать такое восклицание? Мы зашли в "курилку".
— Рассказывай, — сказал Иван. Глаза у него блестели.
— Что рассказывать?.. Опять полковник выступал. [23] Сказал, что данные для стрельбы нужно брать с карты или даже полную подготовку производить. Ну, а потом снова взялся за пристрелку. Начал доказывать, что у новых систем траектория полета снарядов почти одинаковая со 122-миллиметровыми гаубицами и поэтому вместе с ними нужно гаубицу возить и пристрелку из нее делать... — Будкин поднял вверх указательный палец. — Это мнение его приняли к сведению и в протокол записали...
— Ну, артиллерист человек старый, его убей — он на своем стоять будет, а другие — те как? — спросил я.
— Не перебивай, — прогудел Иван.
— Другие?.. Сапер схему окопа принес. Говорит, что вполне от осколков должен защищать. С сапером все в порядке...
— А тактик?
— Тактик, как и артиллерист, неопределенно говорил. Нет, мол, достаточного опыта их применения. По-моему, рано или поздно, они тоже с постоянных огневых будут стрелять. И все как у обычных артиллеристов будет. С этим ни я, ни Комаров не согласились. Хотелось верить в необычность нового оружия, и мы верили.
— Как это у обычных? — вспыхнул Иван. — Новые системы совсем особые!
— Я вам говорю, что специалист сказал.
— А еще кто выступал?
— А еще, — Будкин снова заулыбался, — наш взводный.
— Не может быть! С чем же он?
— О нашем расчете. Как освоили в эти дни установку. Как отрабатывали действия номеров расчета. Очень толково говорил.
— Какой молодец! — мы радостно засмеялись. У нас было еще много вопросов, но Мишка нетерпеливо махнул рукой и снова принял прежний, командирский вид.
— Ну, а теперь главное! В заключение выступил начальник училища. Необходимо немедленно отказаться от многих старых взглядов и привычек, — сказал он. — В трудный и ответственный час Родина доверила нам новое оружие и мы должны им овладеть. Навыки выработаются на практике!
Будкин сделал паузу, как бы подготавливая то, чем нас совсем собирался поразить. [24]
— В самое ближайшее время мы станем гвардией! Теперь будет такая! Все, кто будет воевать на новых системах, станут гвардейцами. Вот такие-то дела! — Будкин подскочил и ухватился за наши шеи. — Ну, чего молчите?! Гвардией, как во времена Суворова и Кутузова. Да, еще Советской!
— Вот это да!
Ну, что можно было еще сказать?
— Пока никому ни слова. Жать на учебу и только, — строго сказал Будкин.
С трудом приняв непринужденный вид, мы возвратились в класс.
Положение на фронтах становилось все хуже. Немцы заняли Ржев и выходили к Волоколамску. Там шли упорные бои.
Согласно плану эвакуации, училище — эшелон за эшелоном — отправляло на восток свое имущество. В конце концов очередь дошла и до постелей. Пришлось спать на голых металлических сетках. Это было не страшно. "Шинель на себя — шинель под себя". В изголовье каска и противогаз. Карабины и самозарядки в пирамиде. Уже несколько дней мы находились в полной готовности к выступлению на фронт.
Однажды ночью сквозь сон я услышал команду: "боевая тревога". Вскочил с койки. Команда доносилась из соседней казармы, а у нас было пока все тихо. Я растолкал соседей. Столпившись у окна, мы жадно смотрели, как забегали по училищному двору наши товарищи из соседнего дивизиона. Вскоре заревели моторы. Дивизион выступал на фронт. Мы провожали их взглядами, пока за училищными воротами не скрылось последнее орудие.
— А когда же нам! — ворча, мы снова укладывались на свои сетки.
...Враг прорвался на волоколамском направлении. Для ликвидации создавшегося тяжелого положения в бой вводились курсантские части. Подразделения двух старейших в стране училищ — имени Верховного Совета и Первого Московского артиллерийского, — с хода вступив в бой, разгромили крупную немецкую колонну.
Комаров, в который раз, читал вслух письмо от приятеля [25] из фронтового дивизиона. Сейчас тот воевал разведчиком курсантской батареи.
"...Так что, Иван, бьем фашистов в хвост и в гриву, как и мечтали в училище. В первый же день атаковали большую колонну у деревни Лотошино и наголову ее разбили. Только наша батарея подбила пять танков, да автоматчиков положили десятков с семь... Но знай, что на деле это гораздо труднее, чем думалось. У немцев танков навалом, и они во что бы то ни стало рвутся сбить нас с Ламы и выйти к Москве. Но из этого ничего не выйдет. Кремлевцы (так называют курсантов училища имени Верховного Совета) стоят насмерть и все время контратакуют. Мы их поддерживаем и, как можем, стараемся выдавать немцам сполна. Сегодня опять отразили три атаки и тоже подбили два бронетранспортера и два танка... Пока сейчас тихо, вот и пишу тебе письмо. Извини, что оно в черных пятнах. Это от картошки. Ее здесь полно и мы печем картофелины на угольях..."
— Семь танков и два бронетранспортера. Мать честная! Поесть бы там этой картошки! — Комаров посмотрел на окружавших его соседей. — А тут!.. И чего только сапоги рвем!
Действительно, в то время, как наши товарищи отчаянно сражались под Волоколамском, в училище мы занимались строевой подготовкой. Стучал барабан на плацу, звучали команды. Курсанты, стремительно печатая шаг. рубили асфальт. Маршировали по-боевому: в шинелях и касках, с карабинами, автоматами и самозарядками.
О причинах таких учений никто не задумывался. На коротком перекуре кто-то брякнул: гоняют, чтобы не зажирели. Поулыбались насмешливо — и все.
Куда печальнее было, что стали давать меньше хлеба. Кормили по-прежнему отлично, по курсантской норме, а вот хлеб — его стали давать по весу. Пришлось вводить популярный ритуал дележки: "кому-кому". И из этого трудного положения нашелся выход. До начала строевой подготовки успевали заскочить в палатку военторга, где всегда было в продаже печенье. Набивали им карманы: "хлеба нет — рубай печенье!"
Солдат — всегда солдат. Неунывающие курсанты нетерпеливо ждали отправки на фронт, а пока расходовали свою энергию на строевую подготовку и забавы.
Во время перекура первая шеренга гоняла "жука". [26]
Очередная жертва распрямляла за спиной ладонь. Не подсматривает?.. Можно бить!
Рука у направляющего Ивана Комарова тяжела. Ладонь — лопата. Трах!.. Подняты вверх большие пальцы: кто бил?
— Нет! Становись снова!
7 ноября учебные дивизионы были подняты в пять часов утра. Без физзарядки и обычной суеты, как видно ради праздничного дня, поднялись и. неторопливо собравшись, направились в столовую.
Ненастный октябрь в это утро сменился настоящей зимой. На улице бушевала снежная вьюга, встречали холодные, обжигающие порывы ветра. После завтрака вышли на плац: ну какая в этой вьюге может быть строевая?!
Неожиданно раздалась новая, не как в обычные дни, команда:
— Училище, — под знамя!
Торжественно вынесли знамя училища. Ударил оркестр. Колонны курсантов, долгое время не покидавшие училищных стен, потянулись к воротам. Мелькавшая догадка превратилась в твердую уверенность: идем на парад!
Снегопад почти прекратился. Реже стали порывы ветра. Наступал рассвет. Безлюдные хмурые улицы. Только дежурные с повязками да дворники в подъездах и воротах. Мешки с землей, надолбы, "ежи". Перекрещенные полоски бумаги на окнах. Москва ноября 1941 года.
И вот над безлюдной, замерзшей военной Москвой взорвалась звонкая курсантская песня: "...Страна моя! Москва моя! Ты самая любимая!.."
Гремел оркестр. Мерно раздавались шаги шеренг.
Безлюдные улицы и переулки начали заполняться взволнованными москвичами. Отвыкшие улыбаться, лица снова засветились:
— Курсанты идут!.. Курсанты!.. Ребята!.. Родные наши!.. На парад!..
И бежали вслед за колоннами по Садовому кольцу, по улице Горького... Много очень было в училище москвичей. Вот кому-то посчастливилось увидеть знакомых; те восторженно кричат: "Витя, Витька, дорогой..." — и, натыкаясь на встречных, бегут за колонной. [27]
Сердца заполняла радость. Менялись песни, одна за другой — и так до самого Манежа.
Академий в Москве тогда уж не было, и училищу предстояла великая честь открывать исторический парад.
Одна за другой колонны выходили на площадь, образуя парадные шеренги по двадцать человек.
В этот день Красная площадь не выглядела нарядной и праздничной. Громадная однотонная бело-серая коробка. Снег. На самой площади. На зубцах кремлевской стены. На крышах. Порывы ветра вздымали снежную поземку, бросали в лицо.
Подошел начальник училища полковник Ю. П. Бажанов. Широкий и крупный, в каске, он выглядел особенно суровым. Посмотрел на замершего направляющего Ивана Комарова. Я тоже, как и Иван, напрягся, но полковник только скользнул по мне взглядом и прошел дальше. В середине шеренги опытный взгляд начальника училища заметил то, что просмотрел ответственный за шеренгу лейтенант Шикунов. На груди под шинелью у курсанта что-то топорщится.
— Что это?
Всегда жизнерадостный курсант бледнеет.
— Правила стрельбы... Я думал, что может...
Но полковнику все ясно, что думал этот курсант. Он проходит дальше, а недалеко стоящий лейтенант Шикунов бросает на курсанта ничего хорошего не обещающий взгляд.
От Манежа, с улиц 25-го Октября и Куйбышева одна за другой выходят части московского гарнизона — участники парада. Выстраиваются перед ГУМом. Не отрываясь, смотрим, кто с нами здесь, на площади, в этот ответственный час.
Защитники Родины, все как один приготовившиеся стоять насмерть! Как открыто смотрит вот тот паренек в большой, не по голове, шапке. А рядом пожилой суровый с усами. Все!..
И мы, совсем еще мальчишки, в тот час осознавали, что присутствуем на необыкновенном параде. И все, кто был тогда на площади, верили, знали, что врагу скоро не поздоровится.
Появляется командующий парадом генерал-полковник Артемьев. Замерло все. Медленный торжественный звон курантов: раз, два, три... восемь!
На площадь выехал принимавший парад Маршал [28] Советского Союза Буденный. А на трибуну Мавзолея поднялось правительство, и впереди шел И. В. Сталин.
— Здравствуйте, товарищи курсанты! Поздравляю вас с праздником! — обратился к училищу Семен Михайлович, и громкое "Ура!" покатилось по площади. И вот уже, объехав войска, маршал поднялся на трибуну Мавзолея.
Послышался легкий хрип усилителей, и на Красной площади, и на Урале, и Дальнем Востоке раздался негромкий, с сильным грузинским акцентом, голос Сталина. Он напутствовал армию, весь советский народ на разгром врага, на победу.
Замерли войска на Красной площади. Каждое слово входило в сердца навсегда.
— ...Пусть вдохновят вас в этой войне мужественные образы наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!
Колонны прошли мимо Мавзолея — путь большинства известен заранее — на фронт.
Сейчас в живых осталось не много участников этого парада.
Училище же вернулось в казармы, нам предстояла дорога в обратную сторону — на Урал, где готовились к боям командиры гвардейских минометов.