Воздушные рабочие войны

Итак, я на Поклонной горе. Шесть сараев — хозяйство воздухоплавателя Вавилонова. Здесь и штаб дивизиона, и место расположения личного состава.

В одном из сараев бывшего совхоза разыскал и представился начальнику штаба дивизиона. Высокий, чуть сутулящийся шатен, капитан М. М. Черкасов уже знал о моем назначении. И по тому, как он выслушал меня, как дружески просто улыбнулся, не соблюдая особой субординации, почувствовалось, что штабная работа ему не очень-то по душе. Однако командиру дивизиона капитан представил меня, как того требовал устав, строго и официально.

Виктор Васильевич Вавилонов, поначалу так же официально обращаясь ко мне, коротко поставил задачу: предстояло как можно быстрее войти в курс дела и взять на себя оперативную работу штаба. Черкасову он предложил ознакомить меня со всем хозяйством, техникой дивизиона, потом, улыбнувшись так хорошо знакомой мне сдержанно-застенчивой улыбкой, не преминул напомнить:

— Да покормите как следует прибывшего из госпиталя старшего лейтенанта — два месяца питался по тыловой норме.

И здесь, в штабе, в дружеской беседе с Вавилоновым я узнал, что в целях организации контрбатарейной борьбы с артиллерией противника Главное управление командующего артиллерией Красной Армии (ГУКАРТ) сформировало 1-й воздухоплавательный дивизион аэростатов артиллерийского наблюдения (1-й ВДААН) в составе шести отрядов и оперативно подчинило его штабу артиллерии фронта.

Нам предстояло закрепить эти отряды за артиллерийскими частями в зависимости от предполагаемых операций фронта, руководить их боевой работой, понятно, заботиться и о пополнении личного состава, обеспечении подразделений техникой, газом, приборами, картами, парашютами. Для нас выделили молодых командиров-артиллеристов, несколько [20] специалистов из служб аэростатов заграждения — метеорологов, газодобывателей.

— Теперь, — сказал под конец Вавилонов, — наша задача как можно быстрее провести реорганизацию дивизиона и отрядам приступить к боевой работе.

Так я начал знакомство с этой необычной для меня войсковой частью.

...До начала войны мои будущие фронтовые друзья несли службу по охране госграницы на Карельском перешейке.

22 июня сорок первого года три воздухоплавательных отряда принимают первые удары врага. Но в те тревожные дни летной работой они почти что не занимались. Так, 32-й отдельный воздухоплавательный отряд стойко сдерживал с соседними частями яростные атаки противника и неожиданно попал в окружение недалеко от станции Терийоки. Лишь немногим удалось пробиться к своим. Возглавлял группу капитан М. Черкасов. 31-й отряд под командованием капитана Суровова с боями отошел к заранее укрепленному району, где враг нарвался на такое жесткое сопротивление наших частей, что тут же и остановился.

Война как война: первые бои, первые потери. Но и первые уроки, крупицы боевого опыта. Так, например, вскрылись серьезные недостатки в организации воздухоплавателей, слабая подвижность отрядов. Ведь для того чтобы обслужить только один аэростат БД, кроме участников подъема и техники требовались вспомогательные службы. Нельзя было обойтись без газодобывательной станции, без транспортного взвода, без метеорологов, санитаров. В то же время всей этой необходимой надстройке только в одном воздухоплавательном отряде не создать и половины загруженности, которую она может выдюжить. А частые передислокации отрядов, почти беспорядочное перезакрепление их от одной артчасти к другой могут ли дать должный эффект в работе? Словом, боевая обстановка диктовала свои требования, и выход вскоре нашелся. Это создание дивизиона — ВДААН.

О боевой работе аэростатов наблюдения мало известно до сих пор. Когда мне приходится рассказывать о том, как воевали воздухоплаватели нашего дивизиона, то часто повторяется один и тот же вопрос:

— А разве у аэростатов были корзины с наблюдателями?

Все дело в том, что небо больших городов защищали от налетов вражеской авиации отряды АЗ (аэростатов заграждения). Поднятые в воздух, они создавали тросовое заграждения, [21] и самолеты противника, из-за опасности налететь на тросы, вынуждены были подниматься выше аэростатов, что, естественно, снижало точность прицельного бомбометания.

Ленинградцы часто видели, как днем, так и ночью, в распоротом лучами прожекторов небе именно аэростаты заграждения. Само собой разумеется, никаких наблюдателей они не поднимали, и хотя сделали многое для охраны неба, но в разведке целей противника и корректировке огня наших батарей не участвовали.

И когда в дивизионе Вавилонова вторым помощником начальника штаба, или, как его называли, ПНШ-2, был назначен старший лейтенант М. Скачков. Вместе с начальником штаба наперебой Михаил просвещал меня по своему хозяйству.

— Мы, воздухоплаватели, — глаза артиллерии, — говорил он. — Без нас им трудновато. Попробуй не поднять в воздух наблюдателя! Тут же — звонки, требования...

— А фашист, тот наоборот! — смеялся Черкасов. — Только увидит аэростат — начинает усиленно обстреливать и подъемную площадку, и аэростат в воздухе. Нервничает. Здесь мы для них — помеха!

Разные и внешне, и по складу характера, мои новые боевые товарищи казались мне в чем-то схожими и милыми людьми. А схожими, наверное, мы были все вместе в одном — в своей целеустремленности к делу, в желании принести ему наибольшую пользу и в яростном нежелании быть на этой войне, как говорится, сбоку припеку.

Именно в силу этого нежелания Михаил Черкасов тяготился штабной работой и рвался в отряд. «К настоящему делу!» — как он говорил. Участник финской войны, наш начальник штаба имел немалый боевой опыт. Отчаянная смелость и выдержка помогли ему в начале войны выйти во главе отряда из окружения и пробиться к нашим войскам.

Воздухоплаватель со стажем, Черкасов в конце концов добился своего. В начале октября он был назначен командиром третьего отряда нашего дивизиона.

Его тезка, Михаил Скачков, оказался, напротив, прирожденным талантливым штабным работником — требовательным, вдумчивым, аккуратным. В дивизионе Скачкова уважали, хотя, что греха таить, не всем нравилась его требовательность. Казавшаяся подчас неуместной во фронтовых условиях педантичность иных, бывало, просто бесила, но в то же время вежливость, мягкий юмор Михаила располагали к себе. Разница в годах (а я был старше его лет на двенадцать) [22] не помешала нам стать хорошими друзьями. И как тяжело переживали потом в дивизионе его неожиданную гибель. Впрочем, бывает ли на войне гибель неожиданной...

Познакомился я в первый же день появления в дивизионе еще с двумя профессиональными воздухоплавателями. Один из них — старший лейтенант С. Джилкишиев, казах по национальности. В хитроватом прищуре чуть раскосых глаз Саида, во всей его небольшой, даже щупловатой, фигуре, да и в самой манере держать себя, сразу угадывался человек, который, как говорится, прошел огни, воды и медные трубы.

Его товарищ — Владимир Судаков. Он — секретарь партийного бюро отряда.

Разговорились. Выяснилось, что оба командира в воздухоплавательных частях с тридцатых годов.

— Можно сказать, асы своего дела, — говорит Черкасов. — Володя, например, крупный специалист по охране памятников...

И тут я узнаю интересную историю, связанную с делами человека, о котором, пожалуй, никто даже из ленинградцев не знает.

...Тонкие, устремленные ввысь иглы Петропавловки и Адмиралтейства, золотой шлем Исаакиевского собора — гордость нашего города. В те грозные дни они притягивали внимание фашистов, как ориентиры для бомбардировок и артиллерийских обстрелов. Ленсовет принял меры по защите исторических памятников города.

Защитная окраска купола Исаакиевского собора особых трудностей не представляла, а вот с иглой Адмиралтейства дело обстояло намного сложнее. Единственный был выход — зачехлить иглу. Но как?

Поручили это дело спортсменам-альпинистам. А в помощь им, по просьбе Государственной инспекции по охране памятников, командование Ленинградского фронта выделило опытного воздухоплавателя Владимира Судакова.

— Вам, Владимир Григорьевич, прежде чем начнут работу альпинисты, надо суметь закрепить на верхушке шпиля блок и перекинуть через него канат, — объяснили Судакову. — Справитесь? Все необходимое мы приготовили.

Судаков еще при подходе подметил приготовленные баллоны с водородом, коллектор, оболочку аэростата, запакованную в конверт. По конверту сразу определил, что это БД — тысячекубовый. Конечно же, он не годится для такого, можно сказать, ювелирного дела. [23]

«Нужен шар-прыгунок с подвесным сиденьем», — решает он и предлагает достать его на заводе «Красный треугольник».

— И кроме того, — обращается он к руководителю работ, — разрешите взять бойцов из отряда. Они имеют опыт подъемов.

На другой день Судаков опробывает аэростат — поднимается на крышу главного здания, оттуда перелетает на балкон, к основанию шпиля. С земли шар за оттяжки направляют сержанты Пивоваров, Гущин, Сакович.

Непривычно смотреть на Адмиралтейство сверху, но очень уж оно красиво. Чуть ниже балкона башня украшена скульптурами. С земли-то они кажутся малюсенькими, а тут впервые вот так, нос к носу. Пытается Володя Судаков разобраться, какой же ветер символизирует каждая из скульптур. Где тут норд, где ост, а где зюйд, вест? Черт его разберет! Все перепуталось в голове.

Стихии перепутались в тот день не только в голове Судакова. Казалось, и наяву они повздорили между собой. Порывистые ветры то слева, то справа, то прямо в лицо — швыряют легкий шар из стороны в сторону. И вправду прыгунок! Нет возможности подняться выше. Приходится спускаться.

Погода не лучше и на следующий день. «Этак ведь можно просто разбиться, — прикидывает Судаков. — Каким бы ловкачом ни был, а ветром швырнет на стену — и готов...» Тогда воздухоплаватель решает дежурить на балконе Адмиралтейства круглосуточно и при первом же затишье попытаться взять кораблик «на абордаж». Но попытки нескольких дней подняться на иглу пропадают впустую. Никак не дает она себя обуздать.

И вот на рассвете 19 сентября Судаков вновь в воздухе. Отталкиваясь ногами от шпиля с наветренной стороны, он все ближе и ближе подбирается к его верхушке. И когда первый холодный луч солнца скользит, отражаясь багряным светом в парусах кораблика, Володя прочно привязывает себя к верхушке иглы, затем, пообвыкнув минуту и уняв учащенное дыхание, начинает установку блока на перекрестье короны. Десятки глаз внизу в безмолвном ожидании следят за каждым его движением. Но трудно что разглядеть в рассветной блеклой пелене. А Володя уже пропускает через блок канат и дает команду закрепить его концы на балконе. Их тут же закрепляют, и Володя спускается по канату вниз, тем самым как бы наглядно заверяя всех я надежности проделанной работы. [24]

Короткий перекур, немногословные, но участливые вопросы, одобряющие советы, вперемежку с незлобивой руганью в адрес стихий, символы которых, кажется, со злостью взирают на Судакова — зачем их прячут? Ведь сами-то стихии начинают разгуливаться вовсю в поднебесье. Но, как говорится, делу время...

Судаков крепит на аэростате небольшой чехол для кораблика, и шар-прыгунок вновь сдается на семидесятиметровую высоту. Там воздухоплаватель упирается ногами в корону и цепко хватается за кораблик, а тот, как флюгер, вертится во все стороны, словно норовистый конь пытается сбросить надоедливого седока. И никак не изловчится Судаков накрыть его чехлом — сшит он тютелька в тютельку, под размер. Ну что ты будешь делать?!

Приходится, отогрев дыханием руки, достать нож, подрезать по швам парусину. Затем Судаков выбирает момент секундного затишья и набрасывает чехол на кораблик. Есть! Теперь остается подвязать его у основания, чтобы не растрепало парусину. Удается и это. Порядок! Теперь можно немножко и расслабиться. Облегченный вздох. Сразу как-то и потеплее вроде стало, и ветер вроде подобрел, не шпыняет в бока, а лишь ласково овевает разгоряченное лицо. А хорошо-то как, черт побери, успокоясь, окинуть взглядом город сверху и набрать полные легкие свежего, еще не испоганенного пороховой гарью утреннего воздуха! Еще один полный вздох напоследок, и Судаков дает команду выбирать. Она тут же выполняется.

Теперь подоспевает и очередь альпинистов блеснуть своим мастерством. И они не заставляют себя ждать. Сноровисто натягивают на иглу гигантский маскхалат, но Володе с его командой некогда любоваться их работой. Они уже хлопочут у Инженерного замка. Здесь располагается госпиталь, но разве это может остановить фашистов? Смешно даже подумать о проявлении гуманности с их стороны, и потому замку тоже необходимы ставшие «модными» для блокадного города маскировочные одежды. И вновь подъем. И вновь Судаков — как былинка на холодном ветру. Кажется, еще один порыв — и унесет невесть куда. Только былинка эта особая — не к земле клонится, а из последних сил тянется все выше и выше — упрямая былинка.

...Проходит несколько дней, и неожиданно вызывают Судакова на Фонтанку, в Госинспекцию по охране памятников. Там зачитывают приказ об объявлении благодарности всем участникам этих необычных «абордажей» и награждают солидной денежной премией. Володе — две тысячи [25] рублей, сержанту Пивоварову — шестьсот, а красноармейцам — по четыреста. Конечно, радости много, но вопроса о Том, на что их потратить, практически не стояло: о каких покупках, о каких удовольствиях, которые можно приобрести за деньги, разговор?! Даже не слова, а взгляды каждого решают назначение этих денег — они перечисляются в фонд обороны...

— Однако еще один ас появился, — свел разговор в шутку Саид Джилкишиев, кивнув на дверь.

Все почему-то улыбнулись. Я оглянулся и увидел в ее проеме тоже жизнерадостно улыбающегося молодого лейтенанта.

— Кириков Евгений Александрович, — с несколько наигранной бравадой представился он и тут же напустил на себя крайнюю занятость. — Извините, дела. — И ушел.

Но разговор оживился, стал более непринужденным.

— Знаете, как он появился в отряде? — как бы поясняя мне причину общего оживления, начал Судаков. — В сороковом году Евгений поступил в Третье ленинградское артучилище. Успел проучиться год, а с июня сорок первого — в бой...

Вот что я узнал далее из рассказа Судакова.

За два месяца войны курсанты «прошли» в боях второй и третий курсы. Оставшимся в живых присвоили звание «лейтенант» и направили в резерв. В резерве Кириков пробыл всего четыре дня. Получив назначение в 31-й воздухоплавательный отряд, он попал в экипаж Джилкишиева.

И вот на следующий день спозаранку Джилкишиев дает своему подчиненному инструкцию по устройству аэростата наблюдения:

— Изучишь назубок.

Встретились за завтраком.

— Как инструкция? — спрашивает Саид.

— Все.

— Что — «все»?

— Изучил.

— Как это?

— Как приказано, назубок, товарищ старший лейтенант. — И Кириков пожал плечами: мол, чему здесь удивляться?!

После завтрака никто не уходил. Все с нетерпеливым любопытством дожидались, как требовательный, подчас до жестокости педантичный Джилкишиев будет гонять новичка.

— Ну что, начнем, пожалуй, — выдержав паузу, мягко, нараспев начал командир экипажа. [26]

— Как отвечать, товарищ старший лейтенант, на выдержку или по параграфам?

— С самого начала и серьезно. Здесь не цирк! — вскипел Джилкишиев. Заметнее стал его казахский акцент.

Кириков изобразил старательную ученическую серьезность и... слово в слово повторил инструкцию.

— Ай, молодец, лейтенант! — не удержался Джилкишиев.

— Я еще не то могу, — пообещал довольный собой Кириков.

Но командир экипажа хвалить своего подчиненного больше не собирался, по опыту зная, что лишние похвалы молодым лейтенантам не всегда уместны — они расслабляют волю, иногда придают и ненужную на войне самоуверенность, поэтому предложил:

— Пошли-ка на бивак.

— Куда? — изумился Кириков.

— На бивак. К месту стоянки аэростата.

Пройдя с километр, Кириков увидел поляну. Большую часть ее занимало огромное серебристое тело аэростата.

— Аэростат БД — боевого действия, объем тысяча кубических метров. Поднимает наблюдателя на полтора километра, — монотонно начал объяснение Саид Джилкишиев.

Тут к аэростату подошел невысокий, крепко сбитый воздухоплаватель, доложил командиру экипажа, что аэростат к работе готов, и протянул руку Кирикову:

— Давай знакомиться, Гущин Василий...

Гущин, оказалось, участвовал в советско-финской войне — был такелажным мастером, от которого во многом зависела боевая готовность аэростатов отряда, а уж личная жизнь наблюдателей была, как говорится, в его руках в прямом и переносном смысле. Таких, как Гущин, в отряде насчитывалось несколько человек: Николай Сысоев, Николай Заруба, Тимофей Рыжков.

Сам аэростат Кирикову, бывшему артиллеристу, пришелся не по душе.

— Вот так техника — пальцем проткнешь! — заметил он и потрогал шершавый упругий бок оболочки.

Гондола из ивовых прутьев и веревочные стропы, которыми она крепилась к аэростату, окончательно подорвали веру в этот наблюдательный пункт.

— На чем только жизнь держится, — мрачно заметил Кириков.

— Каждая стропа аэростата выдерживает на разрыв [27] шестьсот килограммов! — резко заметил Джилкишиев. — Еще не случалось такого, чтобы гондола грохнулась.

А после обеда они приступили к парашютной подготовке. Разобрав парашют, Джилкишиев так же монотонно начал поучать Кирикова. Со стороны могло показаться, что занудливый командир задался целью извести своего подчиненного. Но это было не так. Командир экипажа хорошо знал, что в воздухе им придется работать вдвоем и в минуты смертельной опасности очень многое будет зависеть от слаженных их действий.

— Кириков, при прыжке с подожженного аэростата сразу кольцо дергать нельзя. Нужно затяжку сделать пять секунд. Так и считай: сто один, сто два, сто три, сто четыре, сто пять. Тогда и дергай. Понял? Надевай парашют.

Кириков послушно накидывал ранец, подгонял подвесную систему, и тренировки продолжались до вечера.

Все это пригодилось обоим буквально через две недели. 23 сентября аэростат с Джилкишиевым и Кириковым подожгли вражеские истребители. А было это так.

В отряд аэростатов наблюдения приехал командующий артиллерией 42-й армии и поставил задачу обнаружить вражескую дальнобойную батарею, которая уже несколько дней обстреливала Кировский завод.

— Разведчики никак не могут обнаружить эту батарею. Когда она работает, фашисты открывают сильный минометный огонь и оглушают. Инструментальная разведка не может сделать засечки. И потому ваша задача точно определить координаты...

Два дня аэростат висел в воздухе — сторожил батарею, — но безрезультатно. Фашисты молчали, видимо, не хотели себя демаскировать.

Утром 23 сентября в воздух поднялись Джилкишиев и Кириков. За полчаса они обнаружили несколько стреляющих батарей, но той, главной, не было видно.

Наконец у Вороньей горы наблюдатели заметили яркие вспышки и тут же на Кировском заводе — разрывы снарядов.

— Есть цель! — радостно закричал в телефонную трубку Джилкишиев. — Дальнобойная артиллерия противника!.. — передал координаты.

В следующее же мгновение неожиданно сверху, из облаков, выскочили два «мессера» и полоснули по аэростату трассирующими очередями. Оболочка аэростата мгновенно вспыхнула, на глазах теряя упругие формы.

— Женя! Горим! Прыгай! — Джилкишиев стоял у задней [28] стенки корзины, наиболее удобной для прыжка. По-кошачьи перемахнув через борт, он выбросился из гондолы и раскрыл парашют.

Кириков выпрыгнул следом. Но то ли он упустил какую-то секунду, то ли затяжка была мала... Только с земли все видели, как парашютист скрылся за пылающей оболочкой и осталось в небе одно лишь черное облако горящего прорезиненного перкаля.

Упала на землю обгоревшая гондола, приземлился Джилкишиев, а Кирикова нет...

Получилось же, как выяснилось позже, вот что.

Пылающая оболочка хоть и пронеслась перед глазами воздухоплавателя, заглянув в них своим ослепляющим небытием, но парашют чудом не загорелся. А Кириков, чуть придя в себя, оторопел: он почувствовал, что не опускается с парашютом, а вопреки всем законам физики, наоборот, поднимается все выше и выше! «Что за чертовщина? — лихорадочно соображал он, вертя головой. — Уж не в рай ли?» Но наконец догадался, что его тянет вверх восходящий поток горячего воздуха — с физикой все было правильно.

Парашют отнесло далеко в сторону. Кириков приземлился, только не совсем удачно: сначала ударился о крышу невысокого здания, затем его потащило на сарай, а очнулся воздухоплаватель на груде старых железнодорожных шпал под глухой незнакомый голос:

— А ну-ка врежь ему еще разок! Ишь прикидывается...

С трудом разлепив глаза, Евгений увидел на фоне ясного неба свирепое лицо молодого бойца, который действительно приготовился еще раз ударить его прикладом.

— Ты что?! Свой я! — вмиг вскинулся Кириков.

Тут и разобрались, объяснились до конца.

Так, понемногу, знакомился я с новыми товарищами, и если что смущало при вступлении на должность заместителя начальника штаба, то лишь одно — некомпетентность в боевой работе воздухоплавателей. Пройдя немалую школу первых девяти месяцев войны, я, конечно, уже мог считать себя кадровым командиром, но тех обрывочных сведений по воздухоплаванию, которые почерпнул когда-то на учебном полигоне в Луге, для выполнения возложенных на меня обязанностей было недостаточно. Вывод напрашивался один — садиться за учебники, наставления, штудировать метеорологию, правила стрельбы, корректировки артогня. И здесь мне. повезло: в дивизион вскоре прибыло тридцать молодых артиллеристов и корректировщиков. Теперь уже, как штабной работник, я не только знакомился с начинающими [29] воздухоплавателями, но вместе с ними познавал таинства корректировки и разведки с аэростатов наблюдения.

* * *

В начале войны на Ленинградском фронте, как я уже говорил, действовали разрозненные воздухоплавательные отряды. Для боевой работы в отрядах использовали привязные аэростаты с гондолой на двух наблюдателей. Оборудование гондолы бесхитростное: высотомер, полевой телефон, иногда еще массивный фотоаппарат для съемки местности. Да и сама гондола, как уже упоминалось, представляла собой простецкую корзину из сплетенных прутьев ивняка. Этот наблюдательный пункт, как принято было говорить у воздухоплавателей, сдавался в воздух и выбирался на тонком стальном тросе диаметром 4,6 миллиметра с помощью специальной лебедки, смонтированной на автомашине.

Все данные наблюдатели передавали по телефонному кабелю в штаб отряда или непосредственно в артиллерийские части, когда проводилась корректировка артогня.

Казалось бы, действительно, чего проще: сиди в корзине да передавай. Однако враг хорошо понимал, чем грозит ему поднятый в воздух аэростат наблюдения. Практически каждый подъем сопровождался интенсивным обстрелом, атаками истребителей. Как же было непросто научиться вести наблюдения спокойно и хладнокровно, когда то слева, то справа воздух разрывают снаряды, завывают «мессеры»...

Наши обстрелянные воздухоплаватели учили этому новичков и словом, и делом с первых дней совместной работы. Вместе с новичками учился и я. Однако непринужденный разговор о боевой работе порой запоминается намного быстрее любых инструкций и наставлений, прочно держится в памяти долгие годы. И ветераны-воздухоплаватели не жалели времени для молодых — передавали свой боевой опыт.

— Ну вот, — начинает рассказ Судаков, вспоминая войну с финнами, — когда стало ясно, что линию Маннергейма с ходу не взять, мы получили приказ готовиться к штурму!

Для нас это — разведка, разведка и еще раз разведка. Иногда три часа болтаешься в корзине, смотришь: там финн тропинку проторил, а дота вроде нет. Зачем ходят? Прошу артиллерию: «Ну-ка, братцы, пощекотите холмик». Ага, огрызнулись. Нанесем на карту место вспышки. При штурме накроем, а пока думайте, что я вас не заметил.

Но противник был тоже не лыком шит — хитрый. Бывало, только поднимешься в небо — батареи начинают палить [30] в открытую, да как! Поначалу-то думал: вот лопухи, раскрылись! Засечешь быстренько огневые точки. Только потом научился распознавать: коль вспышки жидковатые, значит, ложные.

— А из гондолы вам приходилось прыгать? — спрашивает кто-то из молодых.

В кругу необстрелянных Володя Судаков выглядит этаким дядей из лермонтовского «Бородино», хотя сам чуть постарше новичков, и с достоинством отвечает:

— Выло дело, пытались как-то еще на подъеме срезать. Только наши истребители перехватили «мессера» вовремя — не получилось. Да и зенитчики подстраховывают.

К рассказу Судакова охотно подключается Саид Джилкишиев:

— Мороз в тридцать девятом стоял такой, что деревья лопались. Одевались мы, правда, хорошо, да и наркомовские сто граммов помогали, но все равно ветерком-то пробирало до костей. Приходилось укутываться, на лице маска из кротового меха. Наземные виды разведки в забитых снегом лесах Карельского перешейка мало, чем помогали артиллеристам. Вот мы и висели непрерывно над вражеским передним краем. А в феврале, как наши пошли на штурм линии Маннергейма, приказ командующего артиллерией: «Не опускать аэростат, пока идет бой!»

Было дело, я и лейтенант Швиркин поднялись на аэростате БД на тысячу двести метров. Мороз вот-вот, кажется, превратит тебя в ледышку, дыхание захватывает, но мы провисели час — удалось скорректировать огонь по пяти батареям. Вот тут-то на нашем участке пехота и ожила — яростно вклинилась в проклятую линию!

В мае вместе с большой группой командиров Красной Армии Саид Джилкишиев побывал в Москве с другими самыми решительными воздухоплавателями.

— Понимаешь, — с гордостью заканчивает он свои воспоминания, — меня, Тимохина, Судакова, Басалаева в Кремль вызывали. Сам товарищ Михаил Иванович орден давал. Веришь, мы очень рады были...

Так, день за днем, я узнавал не только своих товарищей, с которыми предстояло идти через войну, но постепенно начал определяться в деталях и круг моих обязанностей. Я все увереннее стал разбираться в оперативной работе, знакопился со всеми премудростями вспомогательных служб.

Поначалу, понятно, захватывала впечатляющая деятельность самих воздухоплавателей. Я проявлял повышенный [31] интерес к подъемам аэростатов, к отработке взаимодействий с артиллеристами, к слаживанию расчетов, научился умело пользоваться приборами артиллерийской разведки, но очень скоро заявила о своей значимости кропотливая и нелегкая работа по обеспечению самих подъемов. Выяснилось, что одно просто немыслимо без другого. Здесь даже самый малый сбой в одном-единственном звене неизбежно сказывался на всей системе. А ведь было дело, на первых порах такая повседневная и малоэффективная вроде бы работа, как газодобывание, ремонт оболочек, укладка парашютов, не удосуживалась моего внимания, просто не замечалась.

* * *

К концу июня сорок второго командный состав воздухоплавательной части укомплектован полностью.

Секретарем партийной организации избран Владимир Сергеевич Белов, комсомольской — Аркадий Зиновьевич Карлик. Есть у нас и свой штатный агитатор — Иван Григорьевич Панин. Есть и начальник клуба, библиотекарь, киномеханик с передвижной установкой. А вот младших командиров и красноармейцев у нас пока маловато.

Но вот в дивизион приезжает вновь назначенный начальник разведки артиллерии фронта полковник Н. П. Витте. Ему впредь мы и должны подчиняться. До этого Николай Петрович, командуя 14-м гвардейским артиллерийским полком, лично проводил корректировку огня своих батарей с легкой руки воздухоплавателей и на собственном опыте познал, на что способна наша служба. Вавилонов докладывает полковнику, что так, мол, и так — никуда не денешься без~ младших специалистов. Нет лебедчиков, газодобывателей, аэростатчиков. И действительно, получается, что есть на чем подниматься, есть кому подниматься, а вот снарядить аэростат и обеспечить подъем — некому.

Полковник, конечно, все понимает, сочувствует, обещает помочь, но замечает, что больно уж сейчас тяжело на всем фронте с людьми.

— А это значит, — начальник разведки артиллерии фронта выкладывает из загашника и свои требования, — что вам надо искать и искать самые эффективные методы борьбы с осадной артиллерией. Советуйтесь с артиллеристами, придумывайте, изобретайте, хватко держите любую возможность. Вот ваша задача.

Так и заканчивается первое знакомство с этим человеком. Стройный, подтянутый наш непосредственный начальник разведки артиллерии фронта. Деловит и немногословен [32] — уверенный в себе я в правоте своего дела командир. Эта уверенность передается нам.

Вскоре мы получаем новую технику. Вопрос о комплектовании отрядов младшим командным и красноармейским составом ставится, как говорится, впритык. Вавилонов в который раз сидят на телефоне штаба фронта:

— Прошу сто человек. И хотя бы десяток-полтора из них должны иметь хоть мало-мальский опыт в обслуживании аэростатов. — Пауза, командир дивизиона терпеливо слушает кого-то и вновь твердит: — Как «где взять»? Я же писал в рапорте, докладывал полковнику Витте. Сейчас авианалетов на город вроде поменьше, вот и снимите людей с аэростатов заграждения, давайте их нам...

Вавилонов кладет трубку и вздыхает с устатку.

— Ну, кажется, доконал я их, — кивает с улыбкой на телефонную трубку. — Будут люди. Давай, капитан, — глядит на Черкасова, — готовься принимать пополнение. Наберется тебе хлопот с помещениями, а паче... — здесь Вавилонов улыбается уже хитро, — с обмундированием. Девушек придется приодеть, девушек! И много — комсомольский призыв. Там толкуют, — вновь кивок на телефон, — что они защищали город, дежурили в отрядах МПВО, тушили зажигалки. Вот так-то! Да сами знаете — кто в Ленинграде не воин?! Но учить их придется. Назначай людей.

Еще день до вечера не добрался, а Черкасов и Скачков уже побывали на распредпункте и возвращаются довольные. Добровольцы-то наши почти все со средним образованием, жить можно. Ну а коль еще и опытных сержантов подкинут — быстро научим воевать.

И заволновались мы, забеспокоились. Как разместить девушек в отрядах? Каково должно быть политическое и воинское воспитание? Каков должен быть, наконец, их быт? Но проходят день, другой, и все вроде готово к приему. Казармы оборудуются тут же, в бывших сараях. Разве что название остается от их былого вида. Начальником карантина назначается девятнадцатилетний лейтенант Володя Грановский. Лишь месяц назад он стал командиром аэростатного взвода. Остряки шутят: козла в огород... и все такое прочее.

— Чтоб все было чин чином, — нагоняет на себя суровость Черкасов. — Учти, это девушки... Блокадницы!

— А мне, товарищ капитан, как-то все равно, — успокаивает его Грановский. — Красноармеец, он что? Он должен быть красноармейцем, верно? А кто он там — парень или девушка, — неважно. — И тут же спешит насупить брови от [33] непосильной вроде заботы. — Я, товарищ капитан, пот в размерах женского специфического обмундирования как-то не очень... Может, вы, как старший командир, поопытнее?

— Ничего, Володя, — с воодушевлением советует старший командир, — женишься после войны — разберешься!

И вот Михаил Скачков уходит в распредпункт, что на проспекте Карла Маркса, 62. Мы обеспокоенно ждем. Часа через четыре звонок:

— Выходим! Готовьте обед, да побольше. Уж очень наши бойцы худющие...

Долго идет колонна новобранцев к Поклонной горе. Вот девушки во главе со Скачковым сворачивают с Выборгского шоссе, у здания поликлиники видят обломки сбитого зенитчиками «юнкерса». Скачков усматривает в этих обломках искореженного, обгоревшего металла подходящий повод для воспитания и начинает подробно растолковывать, как был уничтожен в бою стервятник.

Наконец подходят к казармам, где с заждавшимся любопытством девчат поджидает почти весь наш дивизион. Какие огромные у всех глаза!.. Непогрешимо ясны, они словно озарены блеском — глаза девушек из блокадного Ленинграда. Никогда не забыть мне той первой встречи...

Однако замешательство наше вскоре сменяется оживлением, шумным знакомством, ободряющими репликами, смехом. Тотчас же устраивается небольшой митинг. Старший политрук И. Панин торжественно приветствует девушек, желает им успехов в боевой работе. Затем выступает с приветствием и комсомольский вожак, Аркадий Карлик.

Но вот приближается, можно сказать, кульминационный момент встречи: начинается обед. Девушки еще не подозревают, что их ждет, но за столы рассаживаются с охотой, ждать их не приходится. Шумливый говор, сдержанные смешки тому не помеха. Вдруг над столами зависает изумительная тишина — это дневальный по кухне выносит на большом подносе обеденные порции хлеба. Девушки ошарашенно таращатся то на дневального, то друг на друга: они еще никак не могут сообразить, что весь этот хлеб только для них, и ни для кого больше!..

Три недели начальник карантина и старший политрук Панин «выколачивают гражданку» из новобранцев: строевая подготовка, изучение уставов, материальная часть винтовки, политзанятия... Преображаются наши подопечные все заметнее и заметнее. Уходят в небытие гражданское, все прочнее занимает в их лексиконе необходимое в армии [34] «есть», а вместе с ним приходит настоящее ощущение того, что ты боец.

Мы зорко подмечаем, как каждая из девушек выполняет поручения, приглядываемся, где вон та, расторопная, иль та, сдержанная в своем старании, может обрести именно свое место в дивизионе. Но мы молоды. Многие из нас, может, непроизвольно, но пристально приглядываются к девушкам не только из соображений военно-тактического, так сказать, характера. Впоследствии выяснится, что не один холостяк вынашивал в те дни и планы своей личной послевоенной жизни...

Но пока — день торжественного принятия присяги. Мы стоим и наблюдаем, как заметно окрепшие бойцы четко и уверенно выполняют строевые приемы, лихо представляются своему юному командиру — в каждом движении девчат улавливается какая-то азартная бравада.

Быстро осваивается в армейской среде новое пополнение. Исполнительность, дисциплинированность, аккуратность присущи девушкам в не меньшей степени, чем нам. Мы успеваем привыкнуть к ним, но замечаем, что появление девчат в дивизионе облагораживающе действует на боевой коллектив. Они не терпят проявлений грубости, цинизма, хотя на справедливые замечания, если те звучат даже в резкой форме, реагируют правильно.

Большинство из молодых бойцов выказывают по-настоящему деловой интерес в постижении своей военной специальности. Среди них — Аня Кириевская, Нина Кочешкова, Муся Мосалева, Клава Тосич. А разве можно не заметить старательного упорства Шуры Еремеевой, Нины Лисицыной, Оли Мартыновой, Зои Шарагиной и многих, многих других!..

Вскоре капитан Черкасов зачитывает приказ о распределении девушек в отряды. И вот отъезжают машины — одни на Черную Речку, что западнее Шлиссельбурга, другие к деревне Манушкино, на Лисий Нос. Достается девичье пополнение и тому отряду, что в Лемболово, и тому, что в районе Автово и Мясокомбината. Никто не обделен, но мы и себя не забываем — оставляем несколько человек при штабе.

И тут неожиданно совсем чуть ли не бабий бунт! Не желают, оказывается, девушки корпеть, как они считают, над канцелярщиной, требуют немедленной отправки в отряды. В этой требовательности, настойчивости чувствуется настоящий боевой дух. Мы понимаем девушек и радуемся таким их боевитым настроениям. От этого, похоже, притихают [35] понемногу ваши скептики, которые ничего хорошего от женского воинства не ждут.

Что ж, по-своему правы и они. Совсем не женское это дело — война. Пройдет, однако, немного времени, и эти хрупкие, беспомощные на первый взгляд, наши девчата будут днем и ночью — в зной и в стужу — переводить огромные аэростаты, снаряжать их, подключать связь, сдавать технику в воздух. Чтобы закончить рассказ о формировании дивизиона, его ветеранах-воздухоплавателях и молодых бойцах, я назову еще одно имя. Дорог мне стал тот красноармеец — так уж вышло...

Как-то по делам был я в Ленинграде и на трамвайной остановке заметил девушку, чей румянец на щеках не вязался с изможденными лицами ленинградцев. Нам оказалось по пути, и я вскоре узнал, что моя попутчица, Зина Ословская, недавно приехала из Новосибирска, куда ее эвакуировали из Ленинграда еще в начале войны. Там, в Сибири, без отрыва от производства она окончила курсы медсестер. Очень хотелось Зинаиде на фронт, да вот выпускников курса направили в блокадный Ленинград, где и распределили по больницам и поликлиникам. Это совсем расходилось с желанием медсестры Ословской — быть на фронте. Тогда я, не долго думая, и предложил ей перевестись к нам, в воздухоплавательный дивизион. Зина с недоверием, но уважительно посмотрела на мою летную форму и, поняв, что предложение серьезное, по-детски обрадовалась: «Согласна!..»

Вскоре переводом через Смольнинский райвоенкомат красноармеец Зинаида Ословская прибыла в наш дивизион. Так с тех пор и шагаем вместе дорогой жизни...

1 ВДААН шестиотрядного состава был полностью укомплектован. [36]