Снова под Ленинградом
Наш автомобиль мчался по вечерней, затемненной Москве к Кремлю. Сухой, колючий снежок бил в ветровое стекло. Пешеходы потирали ладонями мерзнущие уши: конец ноября выдался холодным. Каждый раз, бывая в Москве в годы войны, я испытывал чувство большой гордости за нашу столицу, суровую и прекрасную. Вот и сейчас я любовался знакомыми улицами, зубчатыми, запорошенными снегом древними стенами Кремля. Только, пожалуй, в тот вечер я смотрел на нее из машины немного рассеянно. Мысли мои были заняты предстоящей встречей с руководителями партии и правительства.
Несколько часов назад заместитель начальника Генерального штаба генерал армии А. И. Антонов сообщил, что мне предложено поехать вместе с ним в Ставку. На совещании в Кремле обсуждался вопрос о подготовке наступательной операции с целью окончательного освобождения Ленинграда от вражеской блокады. Подробно говорили о количестве войск, которые должны принять участие в операции, о боеприпасах, намечали сроки подготовки.
Обстановка под Ленинградом определялась общим положением на фронтах. Советская Армия в течение 1943 года нанесла немецко-фашистским войскам ряд [168] сильных ударов и принудила противника к непрерывному отступлению. К ноябрю враг вынужден был очистить почти две трети захваченной им территории нашей Родины.
Под Ленинградом же гитлеровцы, опоясав себя мощной линией оборонительных сооружений, продолжали совершенствовать свои позиции и рассчитывали удержать их как основу всего левого крыла Восточного фронта.
Вот эту-то оборону и предстояло прорвать. Для разгрома врага под Ленинградом и Новгородом привлекались войска Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов, Краснознаменный Балтийский флот, авиация дальнего действия, а также партизанские соединения.
По замыслу операции войска Ленинградского и Волховского фронтов должны были разгромить фланговые группировки 18-й армии противника юго-западнее Ленинграда и под Новгородом, а затем, развивая наступление, выйти на рубеж реки Луга и уничтожить главные силы врага. В дальнейшем вместе с войсками 2-го Прибалтийского фронта им предстояло действовать на нарвском, псковском и идрицком направлениях, разгромить 16-ю армию врага и завершить освобождение Ленинградской области.
После совещания поздно ночью мы с командующим фронтом генералом армии Говоровым поездом выехали в Ленинград. Ехали новой железной дорогой, проложенной после прорыва блокады вдоль канала Петра Великого по южному берегу Ладожского озера.
А следующей ночью я на миноносце переправился через Финский залив на так называемую "Малую землю" — на ораниенбаумский плацдарм.
В это время туда же водным путем скрытно перебрасывались соединения 2-й ударной армии. Армейское полевое управление перешло на плацдарм еще 7 ноября и приняло от Приморской оперативной группы оборонявшиеся там войска.
Транспортировку на плацдарм войск и техники осуществлял Краснознаменный Балтийский флот. Использовались самоходные и деревянные баржи, тральщики, буксиры. Посадка войск и погрузка техники [169] производились в Ленинграде и на Лисьем Носу, где был сооружен пирс длиной в 200 метров.
Корабли и баржи отплывали к ораниенбаумскому плацдарму ночью, строго соблюдая маскировку. На рассвете противник видел их уходящими обратно в Ленинград. Мы старались создать у гитлеровцев впечатление, будто эвакуируемся с плацдарма.
Когда я приехал в штаб армии в Большую Ижору, там еще никто ничего не знал. Бывший командующий генерал-лейтенант В. 3. Романовский, начальник штаба генерал-лейтенант П. И. Кокорев и член Военного совета генерал К. Г. Рябчий встречали меня как представителя штаба фронта. Генерал Романовский был неприятно удивлен, узнав, что ему приказано сдать командование и убыть в Ленинград.
Это был опытный, боевой генерал, знающий свое дело, и я понимал его неудовольствие. Он долго воевал под Ленинградом, и ему было обидно, что сейчас, накануне очень важной операции, его вдруг отзывали.
Вступив в командование войсками 2-й ударной армии, я прежде всего ознакомился с плацдармом, который по фронту тянулся на 65, а в глубину достигал 20 — 25 километров.
Передний край обороны противника проходил по линии Керново, Закорново, Гостилицы и далее по дороге Гостилицы—Петергоф. Используя лесисто-болотистую местность, противник построил оборону по линии холмов, с которых хорошо просматривалось расположение наших войск на значительную глубину. Перед передним краем имелись сплошные минные поля и проволочные заграждения в два — три кола. За ними тянулись траншеи с пулеметными площадками.
В деревнях Гостилицы, Кожерицы, Дятлицы, Ропша и других были созданы опорные пункты. На линии Кипень, Ропша противник оборудовал тыловой оборонительный рубеж. В районе населенного пункта Беззаботный располагалась тяжелая артиллерия, которая использовалась для варварского обстрела Ленинграда.
Перед фронтом 2-й ударной армии оборонялись пехотная и моторизованная дивизии СС, две авиаполевые дивизии, пехотный полк, а также отдельные строительные и охранные батальоны. [170]
2-й ударной армии предстояло силами не менее пяти — шести дивизий прорвать оборону противника на гостилицком направлении, овладеть Ропшей и, соединившись с войсками 42-й армии, уничтожить пегергофско-стрельнинскую группировку гитлеровцев В дальнейшем, после образования общего фронта с 42-й армией, мы должны были развивать наступление на Кингисепп и Гатчину.
Перед операцией мы занимались тщательной подготовкой личного состава. Войска учились преодолевать различные инженерные заграждения, вести бой в глубине обороны. Основное внимание обращалось на отработку самостоятельных действий стрелковых подразделений и штурмовых групп, на организацию взаимодействия. В стрелковых ротах были созданы отделения снайперов и штурмовые взводы.
Как и при подготовке к прорыву блокады Ленинграда в 1943 году, специально оборудовали учебные поля, на которых проводились практические занятия по преодолению минных и проволочных заграждений.
Мне часто приходилось выезжать в соединения, контролировать ход подготовки, присутствовать на занятиях.
Побывал я во всех дивизиях, но, естественно, больше внимания уделял 43-му стрелковому корпусу, которым командовал генерал Андреев. Этому корпусу, и в частности 48-й и 90-й стрелковым дивизиям, предстояло действовать на главном направлении в первом эшелоне.
Однажды в середине декабря я приехал в 286-й стрелковый полк 90-й дивизии. Командир полка подполковник Фоменко обучал подразделения отражению контратак пехоты и танков противника. Занятие он организовал хорошо, поучительно.
После разбора я приказал построить полк на опушке леса, кратко подвел итоги, похвалил отличившихся, сделал ряд замечаний.
— Нужно настойчиво учиться борьбе с танками противника, — подчеркивал я. — Умелый и отважный солдат не испугается танка. Вы сегодня на занятиях действовали правильно. Ну а если в самом деле на вас пойдут танки? Сумеете вы укрыться от них, например, вот в этом окопе?
Я указал на окопчик, видневшийся неподалеку от опушки. [171]
Солдаты молчали. По их лицам было видно, что они не очень верят в то, что можно уцелеть, если через окоп пойдут танки. Это неверие в свои силы следовало немедленно развеять. Иначе проведенное занятие в значительной мере утратило бы смысл.
— Кто хочет показать свою смелость? — спросил я. Из строя вышел невысокий, веснушчатый солдат.
— Разрешите мне, товарищ генерал!
— Как ваша фамилия?
— Рядовой Ильин.
— Не испугаетесь? Усидите в окопе, когда на него пойдет танк?
— Выдержу, товарищ генерал, не сробею.
— Давайте попробуем. Только что вы будете делать, когда через окоп пойдет танк?
Солдат уверенно доложил, как будет действовать, побежал к окопу и спрыгнул в него. Теперь из укрытия видна была лишь его шапка-ушанка.
Раздался рокот мотора, и один из танков, лязгая гусеницами по мерзлой земле, двинулся на окоп Солдат присел на дно. Танк надвинулся на бруствер своей многотонной тяжестью. Все присутствующие затаили дыхание. Танк перевалил через окоп. В тот же миг Ильин, целый и невредимый, поднялся и метнул учебную гранату.
Я подозвал к себе солдата.
— Хорошо действовал, молодец! Страшно было?
— Нет, — ответил Ильин, но сразу же поправился: — То есть не очень страшно.
— За правильные действия и смелость вот вам награда.
Я снял с руки часы и перед строем вручил солдату, потом, отпустив обрадованного Ильина, спросил:
— Кто еще не побоится посидеть в окопе? Над строем поднялся лес рук. Этого мне и хотелось добиться. Солдаты поняли, что глубокий окоп — надежное укрытие от танка.
— Отлично! Все сможете доказать, что вы храбрецы, все получите такое удовольствие, — заверил я солдат, — но награды не ждите. Она предназначалась только первому...
В интересах армии должны были действовать крупнокалиберные морские орудия, установленные в [172] знаменитых фортах Красная Горка и Серая Лошадь. Я побывал и там, ознакомился с возможностями дотоле неведомых мне артиллерийских систем.
Одновременно с напряженной боевой учебой велась активная разведка. Тут мы на первых порах столкнулись с некоторыми трудностями. Дело в том, что расстояние между нашими позициями и позициями противника местами достигало нескольких километров. Это мешало разведке наблюдением, затрудняло действия поисковых групп.
Основным средством изучения вражеской обороны, особенно ее глубины, была аэрофотосъемка, дополняемая данными всех видов наземной разведки.
Войсковая разведка в этот период сосредоточила главное внимание на детальном изучении группировки сил и намерений противника, уточняла систему огня в его узлах сопротивления и опорных пунктах. Танкисты изучали местность, противотанковые препятствия. Средствами артиллерийского наблюдения определялись огневые позиции вражеской артиллерии и минометов.
Но для получения более достоверных сведений нужны были пленные, а захватить их долго не удавалось.
Я приехал в одну из дивизий, кажется в 98-ю, чтобы на месте разобраться в причинах неудач.
День был ясный, морозный и безветренный. За ночь выпало много снега, и теперь он пухлыми шапками лежал на широких лапах елей. В такую погоду не хотелось идти в тесную, полутемную землянку. Мы с командиром дивизии стояли у входа в нее и разговаривали.
Неподалеку от нас высокий плечистый солдат в полушубке ловко колол дрова. Мерзлое дерево со звоном разлеталось под ударами топора. Солдат одной рукой придерживал поленья, а другой помахивал топором. Получалось у него это красиво и весело, словно он не работал, а играл.
— Значит, не выходит с пленным? — спросил я командира дивизии.
— Не получается пока, товарищ командующий. Несколько поисковых групп посылал, и все безрезультатно.
— Плохо. А ведь у вас вон какие орлы, — я кивнул [173] на солдата, коловшего дрова. — Только прикажи, самого черта притащат.
Солдат услышал наш разговор, выпрямился, опустив топор. Из-под его расстегнутого полушубка виднелась полосатая морская тельняшка.
— А мне не доверяют, товарищ генерал, — неожиданно сказал он, смело глядя на нас немного выпуклыми серыми глазами. — Не пускают в разведку.
— Ну и правильно. Себя вините, и нечего жаловаться, — нахмурился командир дивизии и пояснил: — Он до войны служил на флоте, связался с хулиганами, выпил, устроил дебош и попал под суд. Когда началась война, его выпустили из исправительно-трудовых лагерей, но разве можно ему доверять серьезное дело?
— Доверять можно и нужно. Это наш, советский человек. Если не доверяем, то не следовало бы и оружие вручать. А мы вручили, чтобы он защищал Родину, — заметил я нарочито громко, так, чтобы слышал солдат.
Ободренный поддержкой, он откликнулся горячо и взволнованно:
— Да я, товарищ генерал, на любое задание!.. Мне эти попреки, как нож острый. Оступился по молодости, виноват, конечно, но ведь было это давно...
— Если пошлю в разведку, достанешь пленного?
— Сделаю, товарищ генерал.
— Сколько времени нужно на подготовку?
— А хоть завтра в ночь могу идти. Мне местность знакома. До войны часто бывал здесь.
— Сколько человек возьмешь с собой?
— Я бы хотел, товарищ генерал, двух своих дружков взять. Они тоже оттуда, из лагерей, значит.
— Хорошо. Пойдете в разведку втроем. Главная задача — добыть пленного. Где и когда действовать, укажет командир дивизии.
Когда солдат ушел, комдив неодобрительно покачал головой:
— Дело, конечно, ваше, товарищ командующий, но, по-моему, рискованно все же посылать таких людей.
— Никакого риска тут нет, — возразил я. — Уверен, что они выполнят задачу.
На следующую ночь бывший матрос (фамилия его, если мне не изменяет память, Гаркуша) вместе с двумя солдатами отправился в разведку. [174]
К утру поисковая группа не вернулась. Командир дивизии взволнованно шагал по землянке, тяжело вздыхал и всем своим видом как бы говорил: "Ведь я же предупреждал..."
Прошел день и еще одна ночь. Наконец перед рассветом мне сообщили, что разведчики прибыли и доставили двух пленных.
Я спросил Гаркушу, почему его группа не вернулась в первую ночь.
— Не хотелось брать всякую шушеру, кого попало, — рассудительно ответил разведчик. — Вам же нужен толковый "язык". Вот мы и пролежали весь день перед фашистской траншеей, вели наблюдение. Высмотрели землянку и взяли приличных пленных. Обер-лейтенанта маленько придавили, а фельдфебель ничего, жив-здоров. Он всю дорогу своего офицера на горбу тащил.
— Спасибо, товарищ Гаркуша, — сказал я. — За отличное выполнение задания от имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю вас орденом Славы третьей степени.
— Служу Советскому Союзу! — вытянувшись, ответил разведчик. Широкое лицо его дрогнуло, на глазах блеснули слезы. Гаркуша быстро отвернулся.
— Что с вами?
Разведчик уклонился от ответа и сам негромко спросил:
— Товарищ генерал, а вы, наверное, плохое о нас подумали, когда мы не вернулись прошлую ночь. Я покачал головой:
— Нет, ничего такого не думал.
Приближался день начала операции.
Нами было принято следующее решение: обороняться на флангах частью сил, а в центре сосредоточить ударную группу в составе двух стрелковых корпусов (шесть стрелковых дивизий) и на фронте шириной 10,5 километра прорвать оборону гитлеровцев на гостилицком направлении. В ходе прорыва предполагалось уничтожить противостоящего противника, овладеть его узлами сопротивления в населенных пунктах Ропша и Кипень и соединиться с войсками 42-й армии. В дальнейшем во [175] взаимодействии с 42-й армией мы должны были ликвидировать петергофско-стрельнинскую группировку врага.
Чтобы скрыть от противника сосредоточение ударной группы в центре, мы широко применяли оперативную маскировку. На правом фланге армии в начале января в течение трех дней демонстрировали сосредоточение пехоты, артиллерии и танков. Для этого широко использовали деревянные макеты, а также мощные громкоговорящие установки, которые так хорошо помогли нам во время подготовки к прорыву под Брянском.
Работали некоторые радиостанции артиллерийских и танковых частей, расположенных на правом фланге. На всем фронте была проведена разведка боем, при этом наиболее активные действия велись опять-таки на правом фланге.
Авиация демонстративно вела усиленную разведку копорского направления, ночью бомбила там узлы сопротивления противника, имитировала прикрытие истребителями сосредоточения наших войск.
Словом, все делалось для того, чтобы привлечь внимание противника к нашему правому флангу, скрыть истинное направление главного удара, обеспечить тактическую внезапность наступления.
Путем перегруппировки войск удалось достигнуть на узком участке намечаемого прорыва трехкратного превосходства в живой силе и более чем четырехкратного — в танках, орудиях и минометах.
С начала января развернулась подготовка исходного положения для наступления. В течение нескольких ночей саперы разрушили перед фронтом армии более 500 погонных метров проволочных заграждений, 100 метров завалов и 200 метров дерево-земляных валов.
13 января первые траншеи были приближены к противнику на 150 — 350 метров. Стрелковые части выдвинулись ночью на нейтральную полосу и быстро окопались. Это оказалось полной неожиданностью для противника. В ночь, предшествовавшую началу наступления, девять саперных рот перед фронтом трех стрелковых дивизий первого эшелона проделали 109 проходов в минных полях и заложили усиленные заряды под проволочными заграждениями противника. Заряды были взорваны, когда началась артиллерийская подготовка. [176]
Накануне наступления я побывал почти во всех соединениях ударной группировки, обошел исходные позиции, побеседовал с командирами полков и дивизий, проверяя подготовку к прорыву. Хотелось предусмотреть все до мелочи, использовать весь опыт, накопленный нами за годы войны.
Свой наблюдательный пункт я вынес на гору Колокольня, поближе к исходным позициям стрелковых дивизий первого эшелона. Вообще-то место здесь было не безопасное. Рядом располагались НП командира 43-го корпуса генерала Андреева и командира 90-й дивизии полковника Лященко. Таким образом, на маленьком пятачке разместились три наблюдательных пункта. Но другого выбора не было: гора Колокольня являлась единственным местом, с которого можно было видеть боевые порядки соединений на главном направлении.
Поздно ночью я вышел из блиндажа в траншею, закурил. Несмотря на усталость, спать не хотелось.
Я знал, что в эти часы войска скрытно выдвигаются на исходные позиции. На переднем крае, до которого от моего НП было не более 300 метров, стояла тишина, не раздавалось ни одного выстрела. Значит, пока все в порядке, противник ничего не подозревает.
В траншее зашуршали чьи-то шаги.
Я негромко окликнул:
— Кто там?
— Свои, товарищ командующий, — послышался знакомый голос генерала Андреева. Следом за командиром корпуса подошел полковник Лященко.
— Где были? Почему не отдыхаете? — спросил я.
— Зашел доложить, что все готово, — ответил генерал Андреев. — Проверял, как дивизии заняли исходные позиции. Вот встретил полковника Лященко. Он тоже был в полках.
— Идите отдыхать. Можно поспать еще несколько часов.
— А вы сами-то что не спите, товарищ командующий?
— Слушаю, как ведет себя противник. Кажется, спокойно. У вас, товарищ Лященко, все в порядке? [177]
— Так точно. Готовы хоть сейчас начинать.
— Ну ладно. Смотрите, при атаке Гостилицы не потеряйте темпа. Если будете действовать быстро — дело пойдет. Когда выйдете на южную окраину Гостияицы, будьте готовы к отражению контратак с юго-запада. Постарайтесь подтянуть противотанковые средства.
— Учту, товарищ командующий.
Я спустился в блиндаж, заставил себя заснуть. На рассвете меня разбудил громкий, задорный крик петуха. Это было неожиданно: рядом передний край, поблизости ни одной деревни и вдруг — петух. Откуда он тут взялся?
— Это полковника Лященко петух, — сказал всезнающий адъютант Рожков. — Полковник его всегда с собой возит, а зачем — неизвестно. Петух совсем ручной, привык к хозяину, как собачонка. Пусть его кричит. Говорят, если петух громко поет, день будет хороший.
Я стал натягивать сапоги. Спать уже больше не хотелось.
Артиллерийская подготовка началась в 9 часов 35 минут. В течение первых пяти минут был нанесен мощный огневой удар по траншеям противника, его живой силе, командным и наблюдательным пунктам, узлам и линиям связи. Затем артиллерия перешла к ведению методического огня на разрушение траншей и укреплений.
В 10 часов 40 минут соединения, входившие в состав ударной группировки армии, тесно взаимодействуя с танками и артиллерией, перешли в атаку. С участка 286-го полка 90-й дивизии донеслись звуки духового оркестра. В первую траншею вынесли боевое Знамя полка.
День был пасмурный и не по-зимнему теплый. Низкая плотная облачность не позволяла применить штурмовую авиацию. Танки с трудом двигались по оттаявшей болотистой земле. Но пехотинцы, одетые в белые маскировочные халаты, смело устремились вперед.
На моем НП стоял большой перископ, снятый с подводной лодки. Замаскировать его оказалось делом трудным, но зато наблюдать с помощью перископа было очень удобно.
Я отчетливо видел, как пехота и танки овладели первой траншеей и продолжали безостановочно продвигаться. [178]
Хотелось знать, что делается на левом фланге, невидимом с моего наблюдательного пункта. Судя по сильной стрельбе, противник там оказывал ожесточенное сопротивление. Я позвонил генералу Андрееву:
— Как дела на левом фланге?
— Все идет нормально, товарищ командующий, дивизии продвигаются. Переходите ко мне или на НП полковника Лященко. От нас левый фланг отлично виден.
И только я отошел за изгиб траншей, как в то место, где находился перископ, попал снаряд. Перископ разнесло на куски.
К середине дня части 90-й дивизии овладели деревней Гостилицы, превращенной гитлеровцами в опорный пункт. Как и предполагалось, противник попытался контратаковать во фланг выдвинувшийся вперед 286-й полк и вновь занять деревню.
В борьбу с ними вступила противотанковая батарея полка. Личный состав батареи проявил при этом исключительную стойкость и мужество. Особенно отличился командир орудия сержант Морозов. Весь его расчет вышел из строя. Морозова ранило, но он продолжал вести огонь по танкам, пока контратаку врага не отбили. За этот подвиг Морозову было присвоено звание Героя Советского Союза.
Успешно наступали полки первого эшелона 48-й дивизии, которой командовал генерал-майор Сафронов.
Противник пытался подвести к месту прорыва новые силы, но утром 15 января перешла в наступление 42-я армия. Это помешало гитлеровскому командованию маневрировать резервами. Однако сопротивление врага еще не было сломлено.
15 января противник предпринял до 30 контратак силами от взвода до роты при поддержке танков. Наиболее упорно гитлеровцы сопротивлялись в районе деревни Варвароси, где проходил стык 90-й и 48-й стрелковых дивизий. Один из полков 48-й дивизии задержался, открыв правый фланг 173-го полка 90-й дивизии. Этим мог воспользоваться противник. Батальону лыжников 90-й дивизии было приказано оказать помощь соседу.
Батальон состоял исключительно из молодежи, уроженцев Вологодской области. Все солдаты прекрасно ходили на лыжах, были физически закаленные, выносливые, [179] смелые ребята, в большинстве комсомольцы. Командовал батальоном майор Алтухов.
В ночь на 16 января лыжники по лесу подошли к Варвароси, окружили деревню с трех сторон и стремительно атаковали застигнутого врасплох противника. В белых халатах лыжники беззвучно скользили по улицам села, бросая гранаты в дома, где находились гитлеровцы. Почти весь гарнизон Варвароси был уничтожен. Лыжники захватили много различного вооружения и военного имущества.
На следующую ночь батальон так же дерзко и внезапно атаковал опорный пункт противника в деревне Дятлово. В этом бою геройски погиб майор Алтухов.
17 января по всей армии разнеслась весть о бессмертном подвиге старшего сержанта 4-го полка 98-й стрелковой дивизии И. К. Скуридина. Дивизия находилась во втором эшелоне корпуса и была введена в бой 15 января. Развивая наступление на волосовском направлении, 4-й полк 17 января завязал бой за деревню Сокули, превращенную гитлеровцами в опорный пункт.
Одна из стрелковых рот была остановлена огнем хорошо замаскированного дзота. Бойцы залегли на открытом месте. Положение создалось критическое.
По занесенной снегом канаве Скуридину удалось подобраться почти вплотную к вражеской огневой точке. Вся рота следила за его смелыми действиями. Вот он встал и метнул в дзот одну за другой три гранаты. Огневая точка смолкла.
Воспользовавшись этим, бойцы сделали новый рывок к деревне. Но казавшийся уничтоженным дзот снова ожил. Тогда старший сержант Скуридин на глазах у атакующих бойцов ничком бросился на амбразуру и закрыл ее своим телом. Старшему сержанту И. К. Скуридину было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Наше наступление развивалось в целом успешно, хотя вначале темпы продвижения были не слишком высокими. За два первых дня боев соединения продвинулись всего на шесть километров.
Мы наращивали силу удара за счет ввода в бой вторых эшелонов стрелковых корпусов, а с утра 17 января [180] для развития успеха в направлении Кипень, Ропша ввели в бой армейский танковый резерв, состоявший из танковой бригады, полка самоходной артиллерии, артиллерийского пушечного полка, стрелкового батальона и двух саперных рот. Пехотинцы и саперы двигались за танками на автомашинах. За этой подвижной группой действовала 43-я дивизия 122-го стрелкового корпуса. 18 января в бой вступил второй эшелон армии — 108-й стрелковый корпус, который получил задачу выйти на рубеж Волосово, Большие и Малые Горки, Ропша и в дальнейшем наступать в направлении на Красное Село.
Подвижные группы 2-й ударной и 42-й армий с боями продвигались навстречу друг другу, окружая и уничтожая вражеские арьергарды, прикрываясь которыми немецко-фашистское командование пыталось вывести свои войска из районов Ропша и Красное Село.
Войска уходили вперед, и 18 января штабу армии пришлось переезжать на новое место. Я спросил у генерала Кокорева:
— Петр Иванович, на новом КП все подготовлено?
— Так точно. Туда уже выехали комендант штаба и офицеры оперативного отдела.
Уверенный, что с перемещением штаба все в порядке, я поехал в 43-й корпус к генералу Андрееву, а оттуда прямо на новое место расположения командного пункта.
КП предполагалось разместить на окраине какой-то деревни. Деревню эту мы разыскали без труда, но оказалось, что штаб туда еще не перебрался. Приехал только комендант с пятью солдатами. Он сидел в пустом каменном доме и отчаянно ругал связистов, которые где-то застряли и до сего времени не подтянули линию связи.
— Где будет мое рабочее место? — обратился я к коменданту.
— А вот здесь, в этом доме, товарищ генерал. Я оглядел комнаты, в которых не было никакой мебели, если не считать большого стола. Мы решили подождать подхода штаба, тем более что Кокорев, с которым мне удалось связаться по радио, сообщил, что все уже находятся в пути.
В доме топилась печь. Можно было снять шинель и немного отдохнуть. Но отдых наш был нарушен самым неожиданным образом. [181]
Из окна комнаты виднелась высотка, покрытая лесом. И вдруг я увидел, что, огибая эту высотку, к дому движутся двенадцать танков, а за ними спешит пехота — человек около ста. Когда танки подошли ближе, стало ясно, что это фашистские машины с черно-желтыми крестами на боку.
Что делать? Отходить некуда — дом стоит на открытом месте. Начнем перебегать к лесу — фашисты всех положат пулеметным огнем, да от танков и не убежишь. Оставались одно — защищаться до последнего.
В доме нас было четырнадцать: шесть автоматчиков, два шофера, два радиста, шифровальщик, комендант, мой адъютант Рожков и я. Положение создалось не из веселых — соотношение сил было явно не в нашу пользу.
Я приказал всем встать у окон, проверить оружие, подготовить гранаты, которых у нас нашлось около десятка.
Помню, не страх, а злость и досаду испытывал я в те минуты. Очень уж глупым качалось погибнуть вот так, в результате нелепой случайности и собственной беспечности.
Танки подходили все ближе. Они шли, вытянувшись в колонну. Пехота еще не развернулась в цепь и двигалась беспорядочной толпой Значит, противник не обнаружил нас. Но около дома стояли автомобили. Их-то гитлеровцы не могли не заметить, проходя мимо. Придется нам открывать огонь первыми. Нужно попытаться отсечь от танков пехоту, а потом гранатами вывести из строя хоть несколько машин. Может, удастся заставить противника повернуть.
Пехота уже метрах в двухстах. Солдаты идут по-прежнему толпой. Никаких приготовлений к бою незаметно. У танков открыты люки. Что ж, тем лучше! Внезапный удар ошеломляет, сеет панику.
— Огонь! — скомандовал я.
Дружно затрещали наши автоматы. Несколько фашистских солдат сразу упало, а остальные — я даже не поверил своим глазам — вместо того, чтобы залечь или развернуться в цепь, бросили оружие и подняли руки. Танки остановились, из люков высунулись танкисты, махая белыми платками
Что за чертовщина? Почему сдаются, чего испугались? [182]
Трое наших автоматчиков вышли из дома и, держа оружие наготове, направились к гитлеровцам. Мы для острастки дали еще несколько очередей из автоматов. Вскоре автоматчики вернулись и привели с собой фашистского офицера, который немного говорил по-русски.
Из его объяснений мы поняли, что это подразделение оторвалось от своей части и второй день блуждает по окрестным лесам и болотам. Потеряв надежду соединиться со своими, гитлеровцы решили при первой возможности сдаться в плен.
Генералу армии Говорову я не рискнул докладывать об этом случае, но член Военного совета фронта каким-то образом узнал обо всем и сделал мне выговор за беспечность.
— Если бы гитлеровцы знали, что в доме находится командующий армией, они не стали бы сдаваться в плен, — говорил член Военного совета. — Все могло кончиться для вас очень печально.
В течение 18 и 19 января соединения 108-го и 122-го стрелковых корпусов продолжали наступление и овладели населенными пунктами Кипень и Ропша, Войска 42-й армии штурмом заняли Красное Село. Передовые подразделения нашей подвижной группы отчетливо слышали шум боя, который вели теснящие противника части 42-и армии.
В 21 час 19 января мне сообщили, что в районе Русско-Высоцкое, восточное Ропши полразделения 462-го полка 168-й стрелковой дивизии встретились с подвижной группой 42-й армии, наступавшей с красносельского направления. А 20 января попавшие в окружение фашистские части были полностью ликвидированы.
Тяжелое поражение, нанесенное петергофско-стрельнинской группировке врага, создало благоприятные предпосылки для дальнейшего развития наступательной операции.
Командование Ленинградского фронта поставило перед войсками задачу: ударом в юго-западном направлении перерезать пути отхода противника на Нарву, отбросить его в лесисто-болотистый район южнее Кингисеппа, Сиверской и там уничтожить. [183]
По приказу командующего фронтом 24 января мы передали 108-й корпус 42-й армии. Взамен его в нашу армию вошел 109-й стрелковый корпус. Перегруппировку произвели быстро. Я поехал в один из корпусов, начальник штаба армии генерал Кокорев — в другой. Мы лично руководили перегруппировкой с тем, чтобы уже на следующий день продолжить наступление.
С рубежа железной дороги Гатчина — Кингисепп войска армии повернули фронт на запад. Таким образом, в целом мы совершили поворот на 180°.
Командирам соединений было приказано усилить темп наступления, не прекращать активных действий ни днем ни ночью, наращивать удары путем своевременного ввода в бой резервов.
Отступающий противник минировал и разрушал мосты и дороги, оставлял в населенных пунктах большое количество мин-"сюрпризов". Характерен, например, такой случай, показывающий, какую высокую бдительность должны были проявлять наши войска.
Солдаты 3-го дивизиона 409-го артполка 131-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник Романенко, нашли немецкою радиостанцию, вполне исправную с виду. Внимательно осмотрели ее. Казалось, все в порядке. Но коммунист рядовой Мухин предложил снять заднюю крышку.
— Кто знает, может, фашисты где-нибудь мину пристроили. Что-то подозрительна мне эта исправная рация, — сказал он.
Солдаты сняли заднюю крышку и действительно обнаружили мину, которая была положена на место, где обычно помещается батарея питания. Нитки от чеки мины шли к рычажкам настройки. Стоило повернуть любой из этих рычажков, как произошел бы взрыв.
Коварство врага не знало границ. Однажды рядовой 402-го полка 168-й стрелковой дивизии Дубнов при входе в один из домов освобожденного от врага населенного пункта случайно наступил на целлулоидовую коробочку, оклеенную желтой бумагой. Коробочка моментально вспыхнула. Из нее брызнула какая-то дымящаяся жидкость. У Дубнова началось слезотечение и кровохарканье. Солдата пришлось отправить в медпункт.
Однако ни ожесточенное сопротивление, ни подлые [184] уловки врага не могли задержать быстрого продвижения наших войск.
27 января соединения 122-го корпуса овладели укрепленным пунктом Волосово.
Страшная картина предстала здесь нашим глазам. Прежде чистый и живописный дачный поселок был сильно разрешен. На запорошенных снегом пепелищах торчали черные печные трубы. Уцелевшие дома глядели темными впадинами выбитых окон.
Гитлеровцы учинили в Волосово зверские расстрелы советских людей, всячески издевались над местными жителями. У меня сохранилась фотография шестнадцатилетней волосовской школьницы Нади Тугановой, простой, скромной советской девушки. Надя поддерживала связь с партизанским отрядом товарища Сергея. По поручению партизан она поступила работать на немецкою почту, добывала ценные разведывательные сведения.
Незадолго до начала нашего наступления фашисты произвели в Волосово массовые аресты. Попала в гестаповский застенок и Надя Туганова. Ее избивали, пытали электрическим током, но мужественная девушка не выдала партизан.
23 января фашисты повезли 14 заключенных, подозреваемых в связях с партизанами, на расстрел в Терпелицкий лес. Всех их по очереди подводили к заранее вырытым ямам и расстреливали в упор. Гитлеровец, который стрелял в Надю, был пьян и промахнулся. Пуля попала Тугановой в шею. Потеряв сознание, девушка упала. Через некоторое время она очнулась и услышала шум мотора подъехавшего автомобиля: фашисты привезли еще двух девушек, приговоренных к расстрелу. Одна из них крикнула:
— Стреляй скорее, проклятый фашист!
Грянули выстрелы, и гитлеровцы уехали за новыми жертвами.
С громадным трудом выбралась Надя из могилы и добралась до дому, где ее спрятала мать. Так молодой партизанке удалось спастись.
Политработники армии позаботились, чтобы о зверствах гитлеровцев стало известно во всех частях и соединениях. Ненависть к врагу, горячее стремление быстрее изгнать фашистских захватчиков с родной земли увлекали воинов вперед. Трудно перечислить примеры [185] подлинного героизма, проявленного в этих боях. Мне запомнился лаконичный доклад командира 98-й стрелковой дивизии о подвиге бойцов взвода лейтенанта Травина. Взвод оседлал дорогу, по которой двигались, пытаясь прорваться на запад, до 600 гитлеровских солдат, три танка и 4 штабных автобуса. Наши бойцы не отступили перед численно превосходящим противником. Завязался бой, в котором фашисты потеряли 250 человек убитыми и ранеными. Но погиб и весь взвод вместе со своим отважным командиром.
В конце января наша армия вышла к реке Луга. Тут же получили задачу прорвать промежуточный рубеж обороны противника по западному берегу реки на фронте Куровицы, Киноши, ко 2 февраля выйти на рубеж реки Нарвы и захватить плацдармы севернее и южнее города Нарвы. Таким образом, на правом крыле армии, где действовал 43-й корпус, предстояло форсировать две, а на левом крыле — приданному нам 122-му корпусу — даже три крупные водные преграды, на которых немцы подготовили рубежи обороны.
Противник на кингисеппском направлении имел 61, 70 и 225-ю пехотные, 10-ю авиационно-полевую дивизии и моторизованную дивизию "Норланд". А в конце января из Югославии сюда прибыла моторизованная дивизия СС "Нидерланды".
К исходу 31 января войска 2-й ударной армии переправились через реку Луга. Враг оказывал яростное сопротивление. Особенно упорно оборонял он город Кингисепп, где нам приходилось отбивать буквально каждый дом. Все же 109-й корпус в результате умелого обходного маневра и ночного штурма 1 февраля овладел городом.
Продолжая энергичное преследование противника, 3 февраля войска армии вышли к реке Нарве, а на отдельных участках наши передовые отряды на плечах противника переправились на западный берег и захватили небольшие плацдармы.
До середины февраля шли ожесточенные бои, в результате которых мы расширили плацдарм по фронту до 18 и в глубину до 15 километров. Однако армия не выполнила задачу овладеть рубежом станции Иыхви, [186] Атсалама, Иыуга, Кауки, а в дальнейшем железной дорогой от Озели до Муства. Не сумели мы к 17 февраля освободить и город Нарву. Военный совет фронта по этому поводу выразил большое неудовольствие. Не раз после этого пришлось мне выслушивать справедливые упреки командующего фронтом.
Главной причиной неудачи явилось не столько сопротивление врага, сколько серьезные недостатки в организации наступления и в управлении войсками со стороны штабов, командиров всех степеней, и прежде всего командарма и командиров корпусов. Немалую роль сыграли также наши благодушие и обольщение успехами боев до выхода к реке Нарве.
Во второй половине февраля на нарвском плацдарме попал под сильный обстрел генерал армии Л. А. Говоров. Случилось это так: он приехал ко мне на НП и предложил отправиться в корпус генерала Н. П. Симоняка.
— Товарищ командующий, днем по плацдарму ездить опасно, — предупредил я.
— Ничего, я старый артиллерист, знаю, как стреляют немцы, — хладнокровно произнес Говоров, поглаживая коротко подстриженные жесткие усы. — Поехали.
Мы отправились на двух автомашинах. В передней ехал Говоров, во второй я. За рекой Нарвой противник заметил нас и открыл огонь. Но все же нам удалось благополучно проскочить до командного пункта генерала Симоняка. Командующий фронтом неторопливо вышел из автомобиля. Он был, как всегда, совершенно спокоен, словно и не заметил недавней опасности.
Обратно возвратились вечером, когда стемнело. Генерал Говоров остался ужинать.
Мы зашли в столовую Военного совета. Пока официантка накрывала на стол, я вышел в соседнюю комнату и неожиданно услышал из-за неплотно прикрытой двери негромкий смех командующего. Это было необычно. Говоров редко смеялся, и мало кто замечал улыбку на его строгом, волевом лице.
Вернувшись в столовую, я увидел, что командующий фронтом забавляется с кошкой. Наверное, у меня был [197] очень удивленный вид, потому что Говоров тотчас же оборвал смех, словно смутившись, и сказал немного суховатым тоном:
— Эта кошка хоть кого заставит смеяться. Ишь ты — служит, как собака!
Больше в тот вечер он ни разу не улыбнулся и даже не взглянул на кошку. А укладываясь спать, распорядился:
— Все-таки запретите своим офицерам без особой нужды днем ездить по плацдарму. Это действительно опасно.
В начале марта, когда быстро наступившая весна за несколько дней согнала снег, а в землянках стало особенно сыро и неуютно, мы наметили произвести смену гвардейского корпуса, оборонявшегося на плацдарме.
Этот трудный участок должен был занять 109-й стрелковый корпус генерал-лейтенанта Н. И. Алферова. Дивизии корпуса были укомплектованы личным составом почти до штатной численности. Находясь в армейском резерве, люди хорошо отдохнули.
Смена частей проходила, разумеется, ночью. Корпус переправлялся на плацдарм по четырем мостовым переправам. Две дивизии были уже на западном берегу Нарвы, а генерал Алферов со своим штабом и с дивизией второго эшелона направлялся к переправам, когда гитлеровцы нанесли внезапный удар по флангам корпуса.
Услышав шум близкого боя, я не сразу понял, что происходит.
Попытался связаться с Н. И. Алферовым, но безуспешно, очевидно, сопровождавшие его радисты не включили радиостанцию. Оставшийся на старом командном пункте начальник штаба корпуса полковник Максимовский ничего не мог доложить: обстановка на плацдарме ему тоже была не ясна.
Тогда я позвонил генералу Симоняку, командиру сменяемого корпуса.
— У меня тихо. Противник никакой активности не проявляет, — доложил он. — Бой идет где-то позади нас.
Что такое? Может быть, Симоняк не знает, что [188] творится у него в соединениях. Для проверки позвонил командирам трех дивизий гвардейского корпуса Борщеву, Щеглову и Радыгину. Они подтвердили:
— У нас все спокойно. Ждем смены. Бой идет, наверное, в районе переправ.
Я связался с комендантами переправ, и те сообщили, что бой завязался на плацдарме, в нескольких километрах от берега. Туда только что проехал генерал Алферов.
Очень некстати позвонил командующий фронтом.
— Что творится на плацдарме? — спросил он.
Мне пришлось ответить, что обстановка еще неясна, известно только, что там идет бой.
— Смотрите, чтобы своих не побили, — предупредил генерал Говоров и приказал: — Как только разберетесь в обстановке, немедленно доложите...
Наконец-то отозвался Алферов. Он сообщил, что его две дивизии, двигавшиеся в первом эшелоне, ведут встречный бой с противником между командным пунктом генерала Симоняка и берегом реки Нарвы.
— Численность противника пока трудно установить, но похоже, что прорвались несколько полков, — докладывал Н. И. Алферов. — Сейчас мы погнали фашистов обратно. Захвачены пленные.
— Доставьте их ко мне, — распорядился я. в Вскоре привели шестерых пленных гитлеровских офицеров. Для допроса я вызывал их по одному.
Только теперь стало понятно, что произошло на плацдарме. Противник силами четырех пехотных полков, воспользовавшись тем, что наша оборона на флангах была неплотной, неожиданным ударом в стыки прорвался с двух сторон к центру плацдарма и намеревался, захватив переправы, окружить корпус генерала Симоняка, все три дивизии которого строили оборону в один эшелон.
Осуществлению намерений противника помешали соединения генерала Алферова. Гитлеровцы не ожидали встречи с еще двумя полнокровными дивизиями. Прорвавшиеся пехотные полки понесли большие потерн и в беспорядке отошли на исходные позиции.
Нетрудно, однако, представить, что могло произойти, если бы гитлеровское командование осуществило прорыв [189] накануне смены наших частей. Корпус генерала Симоняка оказался бы в очень опасном положении, и, возможно, мы потеряли бы плацдарм. Все обошлось благодаря чистой случайности.
Анализируя причины допущенной оплошности, нельзя не отметить в первую очередь слабость нашей разведки. Нам не было известно о том, что против флангов обороны 30-го гвардейского стрелкового корпуса противник заблаговременно сосредоточил свои резервы. Командиры дивизий первого эшелона проявили непростительную беспечность. В полках люди ожидали отвода в тыл и снизили бдительность. Такие далеко не лестные для себя выводы нам пришлось сделать из этого ночного встречного боя на плацдарме.
За время наступательной операции, начавшейся 14 января 1944 года, 2-я ударная армия прошла с боями до 150 километров, продвигаясь в среднем по 7 — 8 километров в сутки. В отдельные дни темп продвижения доходил до 20 — 22 километров.
Была освобождена значительная территория, временно оккупированная врагом. Мы вступили на землю Советской Эстонии.
В ходе наступления было нанесено тяжелое поражение 18-й армии противника. Советские войска полностью освободили от вражеской блокады Ленинград, изгнали захватчиков из пределов Ленинградской области и очистили часть Калининской.
Я не могу сейчас без улыбки читать объемистую книгу небезызвестного гитлеровского генерала Курта Типпельскирха, который утверждает, будто немецкое командование никогда не располагало под Ленинградом "силами, достаточными для ликвидации русского плацдарма в районе Ораниенбаума, которому оказывали огневую поддержку форты Кронштадта и превращенные в плавучие батареи русские военные корабли"{1}.
Курт Типпельскирх в свое время был начальником главного разведывательного управления [190] немецкого генерального штаба и не мог не знать группировку сторон под Ленинградом. Известно ему и то, что командование группы армий "Север" находило силы, чтобы в конце 1941 года наступать к Ладожскому озеру, на Тихвин н Малую Вишеру.
Следовательно, причина того, что. гитлеровцам не удалось ликвидировать ораниенбаумский плацдарм, кроется отнюдь не в нашем превосходстве в силах.
Но может быть, немецко-фашистское командование недооценило значение плацдарма? Нет. оно прекрасно понимало роль "ораниенбаумского пятачка". К. Типпельскирх пишет: "...Владея ораниенбаумским и волховским плацдармами, а также выступом юго-восточнее Ленинграда, они (советские войска. — И. Ф.) имели в своем распоряжении три исходных района, исключительно благоприятных для организации наступления на фронте 18-й армии"{2}.
Так в чем же дело? Почему фашисты не сумели ликвидировать ораниенбаумский плацдарм? Да потому только, что это оказалось им, как говорится, не по зубам. хотя превосходство в силах в течение двух лет войны здесь было на их стороне.
"Русских было больше, а сила — солому ломит" — так объясняет поражение фашистов под Ленинградом К. Типпельскирх.
Однако в действительности даже к 14 января 1944 года мы располагали там весьма незначительным превосходством в силах и технике.
Наша победа была обеспечена героизмом и мужеством воспитанных партией советских воинов, беспредельно преданных Родине. Они сумели стойко удержать плацдарм, стремительно и неудержимо вести наступление. Победа объясняется также превосходством советского военного искусства, роль которого пытается принизить Курт Типпельскирх.
В январских и февральских боях неоценимую помощь войскам Ленинградского и Волховского фронтов оказали партизаны. К тому времени в Ленинградской [191] области активно действовало 13 партизанских бригад, объединявших 35 тысяч народных мстителей.
Итак, Ленинград был полностью освобожден. Перед нами стояла задача изгнать врага из Советской Эстонии. Учитывая ошибки, допущенное в прошедших боях, мы начали готовиться к ее решению самым тщательным образом. [192]