Мазурские озера
Днем 22 января 1945 года гитлеровцы несколько раз открывали бешеный артиллерийско-минометный огонь по траншеям батальонов, по тылам полка. Ночью разведчики донесли: на ближних рокадных дорогах замечено оживленное движение пехоты и транспорта противника. Я не покидал наблюдательный пункт. Готовил полк к отражению возможной атаки. Утром, часов около восьми, приехал командир дивизии.
Он поставил полку задачу прорвать оборону гитлеровцев, овладеть населенным пунктом Жарново и наступать в направлении города Лик.
— Вступаешь в Восточную Пруссию, Федор Степанович, — сказал командир дивизии. — Свершилось! Успеха тебе, а мы дадим огоньку. Иван Дмитриевич обеспечит. Готовь людей. Как у тебя с боеприпасами?
Я ответил на вопросы комдива. Кажется, он был удовлетворен. Уточнив детали будущего боя, А. А. Смирнов еще раз пожелал полку успеха и уехал. Мы принялись за работу...
В пятнадцать часов 23 января заревели орудия дивизии, заговорили пушки и минометы. Через двадцать минут из заснеженных окопов поднялись батальоны. В шестнадцать часов полк пересек границу Восточной Пруссии.
В первый же день наступления мы заняли шестнадцать населенных пунктов на территории фашистской Германии. В занятых фольварках, мызах, деревнях не было ни души. Запуганное геббельсовской пропагандой, население бежало, бросив скот и птицу. По заснеженным полям, по улочкам бродили коровы, метались овцы, носились перепуганные свиньи и козы. [164]
К исходу дня полк выбил врага из деревень Калиновен, Борсцимен и Райгруд. Отступая, фашисты подожгли дома и службы, хотели лишить нас ночлега, но мы не собирались замедлять темп наступления, продолжали преследовать противника, сбивая и уничтожая его редкие и слабые заслоны.
К утру 24 января полк вышел на подступы к городу Лик. Одноэтажные и двухэтажные здания из мрачного сероватого камня, башня кирхи, окраинные домишки. На снегу резко выделялись извилистые линии траншей.
Батальонные колонны находились всего в километре от города, когда с его восточной окраины начался обстрел из пушек, застучали пулеметы.
Радисты передали комбатам приказ разворачиваться для атаки. Иван Яковлевич Переверзев торопил артиллеристов.
На большой скорости подошла машина Смирнова, резко затормозила. Из машины торопливо вышли командир дивизии и командующий артиллерией дивизии полковник Жилин.
Я доложил, что намерен атаковать.
— Не торопись! — сказал Смирнов. — В городе много войск. Штурмовать Лик будем всеми полками одновременно. Ты отсюда, с востока, а пятьсот шестьдесят шестой и пятьсот шестьдесят третий полки — с севера. Нам придают танки и два дивизиона гвардейских минометов.
Командир дивизии и командующий артиллерией долго и тщательно разглядывали позиции противника.
— Иван Дмитриевич, — обратился Смирнов к Жилину, — ставь своих пушкарей за боевыми порядками полков, двигайся за батальонами.
Штурм назначили на тринадцать часов. Около полудня подошли танки, заняли исходный рубеж для атаки, подтянулись артиллерия и дивизионы «катюш». Округу наполнял рокот танковых моторов и орудийных тягачей. Связь с батальонами, с дивизией, с приданными подразделениями работала безупречно.
Несколько позже я перенес свой наблюдательный пункт в батальон Кудленка, атаковавшего в центре.
В тринадцать ноль-ноль грянул дружный залп гвардейских минометов, а двадцать минут спустя по восточной окраине города Лик открыла огонь артиллерия дивизии. [165]
На штурм пошла пехота. Через цепи поднимающихся батальонов рванулись танки.
Спустя полчаса восточная окраина города была в наших руках. Подразделения дрались на узких улочках. Противник цеплялся за каждый дом. Из-за оград особняков, с чердаков каменных зданий били пулеметы, по танкам стреляли фаустники. Подъезды и тротуары оказались заминированными.
Бой в городе длился почти четыре часа. Лишь к вечеру восьмая рота достигла западной окраины. Туда же вышли передовые подразделения полка Позднякова.
Враг, понеся огромные потери, стал покидать город. Засевшие в домах и укрытиях гитлеровцы прекратили сопротивление, начали выходить на улицы с поднятыми руками...
От командира дивизии поступил приказ закрепиться, подтянуть тылы, пополнить боеприпасы.
Первый вечер и первая ночь в первом вражеском городе... Выбирая место для отдыха, зашли со штабными офицерами в красивый двухэтажный особняк, отделенный от улицы высокой узорной решеткой. Усыпанная песком дорожка вела к подъезду. Каменные ступени, массивная дубовая дверь с резьбой.
— Товарищ подполковник! — нервничает Сусев. — Подождите! Дайте проверить...
Саперы уже обследовали семьдесят пять уцелевших домов, сняли около 300 мин, и полковой инженер не позволил переступить порог дома, пока в ход не был пущен миноискатель. Когда саперы закончили свою работу, мы вошли в особняк. Узкие окна задрапированы тяжелыми коричневыми шторами, ковровые дорожки, дубовые панели, анфилада комнат. В просторной столовой — круглый, под голубой скатертью стол. На десертных тарелочках тонкие ломтики колбасы, ветчины, сыра, в плетеной хлебнице — белый хлеб, в вазочках — варенье и конфеты. Тут же разноцветные винные бокалы, две откупоренные бутылки с вином и еще не остывший самовар.
В обитом голубым бархатом кресле скалит зубы крохотная собачонка.
— Помешали чаепитию! — шутит майор Оглобля, трогая теплый бок самовара.
Щукин окликает собачонку. Та не реагирует на русскую [166] речь. Тогда адъютант берет с тарелки кусочек колбасы и подносит к черной мордочке. Собачонка рычит. В это время в дверях появляется большая дымчатая кошка. Она менее привередлива, сразу же принимается за лакомство и через мгновение валится на бок, хрипит, конвульсивно вздрагивает, замирает.
Щукин непроизвольно отирает пальцы, державшие колбасу:
— Это же отрава, товарищ подполковник!
Да, заботливо приготовленные закуски были отравлены. Сусев предлагает уйти:
— Не нравится мне этот дом, товарищ подполковник. Миноискатель странно пищит.
Мы покидаем особняк. Уходят и саперы. Они вешают на чугунную ограду дощечку с надписью: «Опасно. Мины». Не успели мы пройти несколько метров, как раздался сильный взрыв. Покинутый нами особняк окутало дымом, со звоном вылетели стекла, обрушилась одна из внутренних стен...
Устраиваемся со штабом в центре Лика, в белом здании бывшего госпиталя. Ночь проходит тревожно. Неподалеку от госпиталя загораются несколько зданий, то тут, то там слышатся одиночные выстрелы. Патруль восьмой роты, обходя дома, обнаружил вырезанную немецкую семью: старика, двух женщин и мальчика лет девяти. Отдаю приказ задерживать всех подозрительных. До полуночи в штаб приводят шесть молодчиков. Двое из них пытались поджечь здание, трое стреляли в бойцов полка, один швырнул гранату в подвал, где прятались оставшиеся в Лике горожане.
— Что творят, мерзавцы! — возмущался Дмитрий Фомич Оглобля. — Терроризируют население, а потом будут распространять слухи, что это дело рук наших бойцов.
Дмитрию Фомичу было о чем волноваться и беспокоиться. Мы вступили на территорию врага, который принес нашему народу страдание и горе.
В полку были бойцы и офицеры, у которых погибли семьи, некоторые сами пережили оккупацию и своими глазами видели зверства фашистов.
— Я не сомневаюсь в политической грамотности и человечности наших солдат, — говорил Оглобля. — Они знают, что фашизм и немецкий народ — понятия не однозначные. [167] Но ведь безмерно страдание! Вдруг не совладает кто с чувствами?
— Полно, Дмитрий Фомич! Вы поработали на славу, — успокаивал я его. — Наши воины правильно понимают обстановку. А что касается немцев, то они сами теперь увидят, кто их подлинный враг.
На операционном столе госпиталя, пропахшем специфическими запахами больницы, я подписал приказ о награждении сорока трех человек медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», а также представление к правительственным наградам на тридцать одного воина.
На рассвете мы получаем приказ продолжить преследование противника и покидаем Лик. Первый батальон выступает в голове полка. Он посажен на танки и бронетранспортеры. Батальоны Гомолки и Головни идут пешим порядком.
Минуем окраинные домики, какие-то строения барачного типа, пересекаем железнодорожный переезд, и перед нами открывается широкое, очищенное от снега асфальтовое шоссе. Оно ведет в район знаменитых Мазурских озер.
Сильно пересеченная местность. Обширные низины с болотами и озерами, соединенными речками и протоками. Узкие, перекопанные траншеями, перегороженные дотами перешейки между многочисленными водоемами. Гребни земляных дамб, сдерживающих напор миллионов кубометров скованной льдом воды, опоясанные проволочными заграждениями, минными полями высоты. Все это и есть тогдашние Мазурские озера. Если противник успеет подтянуть войска и организовать оборону — бои будут затяжные и жестокие.
В первой половине дня полк движется, не встречая серьезного сопротивления, обгоняя бесконечный поток беженцев.
Некоторые деревни расположены вблизи шоссе. Тут нас встречают, плача и смеясь, молодые женщины и девушки. Большинство из них русские, украинки, белоруски, есть болгарки и итальянки. Это фашистские невольницы, угнанные в Германию. Они обнимают и целуют солдат и офицеров, приглашают в дом. Мы понимаем их чувства, но задерживаться нам некогда. Дорога каждая минута. [168]
С двенадцати часов дня противник начал регулярный обстрел. То и дело приходилось выбирать огневые позиции для пушек и минометов, чтобы подавлять батареи врага. Продвижение замедлилось. В фольварках, прикрытых минными полями, засели фашистские автоматчики и пулеметчики. На уничтожение их тоже требовалось время.
Только в третьем часу дня полк вышел на подступы к городу Арис, где предполагалось наличие значительных сил врага. К городу вела лишь одна дорога. Справа и слева от нее — обширные болота, еле припорошенные снегом, в многочисленных воронках — вода до краев.
По Арису нанесла бомбовый удар наша авиация, вела огонь дальнобойная артиллерия. Гитлеровцы отвечали. Снаряды рвались вокруг шоссе и на нем. Было необходимо как можно скорей приблизиться к городу, развернуть полк. Но путь преградили два мощных дота, находившихся за речушкой, лед которой разбили артиллерия и минометы.
Батальонные колонны залегли. Я пытался отыскать пути обхода, но не видел их. Выслал разведку. Бойцам взвода лейтенанта Полещука удалось добраться до самого берега. А дальше что? Мост взорван, лед тоже... Но разведчики знали: за их спиной полк, и бросились в ледяную воду. Как не сковал их холод, не знаю. В бинокль я видел, что на берег ребята выбрались с трудом, первые шаги делали неуверенно. Потом упали и, немного отдохнув, поползли к дотам. Чтобы отвлечь внимание от разведчиков, мы открыли огонь по амбразурам. Через четверть часа смельчаки добрались до одного из дотов и швырнули в амбразуру гранаты.
Тотчас поднялась находившаяся ближе всех к берегу третья рота. Преодолев речку, хлынула на замолчавший дот, а потом стала заходить в тыл второму. Через каких-нибудь десять минут дорога полку была открыта.
В последнем из захваченных дотов стояли два тяжелых пулемета, к ним цепями были прикованы пьяные солдаты.
Разбив цепи на смертниках, мы вытащили их на воздух. Пленные сели на снег.
— Лебен! Лебен! — повторяли они.
— Видать, помирать-то никому не хочется! — серьезно сказал Ивакин. — Ишь «лебен». Это по-ихнему «жизнь», товарищ подполковник. [169]
— Спасибо, Ивакин, объяснил. У переводчиков хлеб отбивать скоро будешь.
— Да уж к тому идет, — добродушно согласился Ивакин.
Перед Арисом поспешно разворачивались батальоны. Первой на окраину города ворвалась пятая рота под командованием старшего лейтенанта Никитина. Уничтожив два крупнокалиберных пулемета, она открыла путь всему батальону Гомолки. Ворвались в город и батальоны Кудленка и Головни. Из окон и подвалов домов фашисты вели пулеметный огонь. Бойцы подтаскивали на руках пушки и били по огневым точкам врага прямой наводкой.
Очистить город удалось только к вечеру. Штаб полка расположился на втором этаже небольшого двухэтажного дома в центре Ариса. В подвале этого дома мы обнаружили несколько десятков женщин и детей. Было похоже, что они приготовились умереть.
Одетые во все черное женщины лежали под иконами на деревянных нарах.
— Переведите, что жизнь их в безопасности. Пусть забирают детей и расходятся по домам, — попросил я переводчика. — Красная Армия не воюет с мирным населением. Мы боремся с фашизмом, а не с немецким народом!
Женщины стали несмело подниматься с нар. Одни, не выдержав напряжения, плакали, другие, поправляя платки и платья, смятенно улыбались. Вскочили, залепетали что-то, прижимаясь к матерям, детишки.
Жительницы Ариса не сразу поверили, что им и детям не грозит никакая беда. Зато, поверив, ожили, заторопились. Многие выглядели смущенными, виноватыми. Некоторые, проходя мимо нас, кланялись, приседали, о чем-то просили.
— В гости приглашают! — сказал переводчик. — Говорят, будут очень рады.
И хотя в этой ситуации приглашение в гости могло показаться по меньшей мере странным, никто не удивлялся...
На пятый день боев полк, втянувшийся вместе со всей дивизией в глубину Мазурского укрепленного района, вышел на подступы к городу Райн.
В передовом отряде двигалась на танках вторая рота капитана Семина. Уничтожая засады противника, отряд [170] достиг широкой реки. Мосты через нее стояли нетронутыми. Их проверили и убедились, что они не минированы и способны выдержать танки. Передовой отряд переправился через реку и двинулся по равнине, которая километра через три упиралась в высотку, поросшую редким лесом. На равнине, левее дороги, виднелись строения, похожие на сараи. Выше по течению реки темнела мощная плотина. Когда наши танки выдвинулись на линию сараев, гитлеровцы открыли сильный минометный и ружейно-пулеметный огонь.
Капитан Семин приказал бойцам покинуть танковую броню, развернул взводы и повел наступление на сараи, а танки двинулись вперед и завязали бой вдали от пехоты.
Когда рота Семина уже заходила во фланг врагу, раздался оглушительный взрыв и странный грохот. Плотины как не бывало. На равнину хлынули стремительные водяные валы, кипящие грязной пеной. Мостов через реку уже не существовало. Их разбила фашистская артиллерия.
Выход был один — захватить сараи, где у немцев хранились моторные лодки. Рота Семина пошла в штыковую и добилась успеха. Лодок, правда, оказалось маловато. Принялись разбирать сараи и сколачивать плоты. Потом погрузились на плоты и лодки и под огнем противника стали грести к высотке. Выгрузившись, рота сразу же вступила в бой. На помощь передовому отряду на грузовиках и трофейных легковушках я послал пулеметную роту старшего лейтенанта Аракеляна и девятую роту лейтенанта Ветрова. Им удалось обойти взорванную плотину с севера и на полной скорости вырваться к высотке. Прикрываемые огнем из танков, они ударили в штыки. Сопротивление гитлеровцев было сломлено.
Вскоре мы достигли канала Шимонкен и деревни Залькен, где на заранее подготовленных рубежах занимала оборону 541-я дивизия фольксштурма, имевшая большое количество артиллерии. Она оказала нам довольно упорное сопротивление. Прикрывавшую канал деревню сразу взять не удалось. Бой затянулся до вечера.
Выбив наконец врага из Залькена, батальоны пытались на плечах противника форсировать канал Шимонкен. Но пространство перед каналом простреливалось гитлеровцами, [171] и цепи атакующих залегли метрах в трехстах от воды на поле.
Мороз к ночи усилился, температура упала до 20 градусов. Мела сухая, колючая поземка, сыпал мелкий, острый снежок. Он занес воронки, запорошил солдат, из-под снега виднелись только шапки-ушанки. Люди могли замерзнуть. Я решил прекратить атаки и поротно отводить полк на обогрев.
Вернулся в деревню часов в десять. Щукин повел к будущему наблюдательному пункту — деревенскому костелу. В костеле, не пострадавшем от обстрела, благостная теплынь, гулкая тишина.
Наблюдательный пункт устроили под самым куполом костела, в одном из служебных помещений. Связисты принесли сюда старые скамьи, столы, допотопные, но еще крепкие кресла. За полукруглым окном — тьма, хоть глаз выколи. Изредка появляются ниточки трассирующих пуль, ракеты да вспышки одиноких разрывов.
Усталость валила с ног. Вздремнул на скамье. Часа в четыре поднялся, связался с батальонами, узнал, что противник активности не проявляет. Собрался было позвонить в штаб дивизии, как услышал скрип деревянной лестницы.
Низко наклонив голову, в дверь вошли полковники А. А. Смирнов и И. Д. Жилин. Они приехали, чтобы рассмотреть оборону противника: с высоты костела должен был открываться хороший обзор. Пришлось дожидаться рассвета. Смирнов и Жилин надолго припали к стереотрубам. Оба пришли к выводу, что прорвать оборону противника на нашем участке без мощной артиллерийской подготовки нельзя и что главный удар предпочтительнее нанести севернее, на участке 563-го стрелкового полка. Начало наступления назначили на пятнадцать часов 7 января. Нам было приказано наступать одновременно с 563-м и 566-м полками. Когда 563-й полк, взломав вражескую оборону, начнет обходить гитлеровцев, мы должны будем форсировать канал Шимонкен и двигаться в направлении города Райн.
Деморализованные и частично уничтоженные артиллерийским огнем солдаты 541-й дивизии сопротивлялись 563-му полку не более получаса. Мы сковали фольксштурмовцев фронтальными атаками. Как только полк Позднякова вышел в тыл фашистам, они начали панический отход. [172] Гитлеровцы не задерживались ни в одной деревне, ни в одном фольварке, уступали их без боя. Они бросали орудия, минометы, пулеметы, повозки, а сами десятками сдавались в плен.
С восемнадцати часов 7 января мы двигались по указанным маршрутам практически беспрепятственно и к одиннадцати часам 8 января уже завязали бой за город Райн.
Наш полк наступал с восточного направления, а 563-й и 566-й полки обходили Раин с севера. Этот маневр предопределил исход боя. Первой ворвалась в Райн девятая рота под командованием старшего лейтенанта Ветрова. Продвигаясь вперед, она попала под огонь крупнокалиберного пулемета. Рядовому второго взвода коммунисту Грюкало удалось бросить в пулемет гранату. Оставшихся в живых гитлеровцев он переколол штыком, пробрался на второй этаж здания и там уничтожил двух автоматчиков. Сам погиб, но дом взял. Путь роте был открыт.
Сержант Сарайкин, агитатор пятой роты, в этом бою уничтожил минометный расчет врага. Раненный, он дополз до брошенного гитлеровцами пулемета и открыл из него огонь.
Фольксштурмовцы пытались удерживать отдельные улицы и дома, но противостоять нашему натиску не смогли. В пятнадцать часов 8 января город Райн был взят. Остатки вражеских подразделений капитулировали. Прорыв глубоко эшелонированной обороны противника в районе Мазурских озер был завершен.
За отличные боевые действия всему личному составу 153-й Смоленской стрелковой дивизии приказом Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность, а нашему 557-му стрелковому полку присвоено наименование Мазурского.
30 января 1945 года 153-я Смоленская стрелковая дивизия, действуя в составе 69-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор Николай Николаевич Мультан, перешла в наступление в направлении Блюменау, Нейхофф.
Полки дивизии двигались по двум маршрутам: наш, 557-й — северным, на правом фланге дивизии, а 566-й и 563-й — южным, на левом фланге. Временами разрыв между колоннами достигал трех — пяти километров. Нам [173] предписывалось, пройдя 25 километров, захватить город Зензбург.
В одиннадцатом часу утра головная колонна полка вышла к огромному болоту. Трясину покрывала лишь тонкая, хрусткая ледяная корочка. Группа разведчиков старшины Смеркалова пыталась преодолеть несколько метров по-пластунски, но лед под смельчаками треснул, они провалились в стылую жижу и едва не погибли.
Пройти через пятикилометровую трясину полк не мог. На обход требовалось часа полтора. Но иного выхода не было. Совершив обходный маневр, мы вышли на свой участок.
На пути к Зензбургу встретились с полтора десятка деревень и фольварков, оборонявшихся незначительными силами противника. Мы овладели ими с ходу, не понеся потерь, и во втором часу дня приблизились к Зензбургу.
Зензбург — типичный восточнопрусский городок, с мрачными, серыми одно — и двухэтажными домиками, с ратушей и кирхой на крохотной площади, с бесчисленными мастерскими, магазинчиками, двумя-тремя фабричками, со многими складами и пакгаузами на железнодорожной станции. На окраинах ютились ветхие деревянные домишки.
Для защиты города противник собрал немалые силы. В каменных стенах полуподвалов зияли бойницы, окна были заложены мешками с песком, дворы и подъезды минированы.
Если из траншей перед городом мы выбили гитлеровцев без особого труда, то в самом Зензбурге опять пришлось драться за каждый дом.
Батальоны продвигались под прикрытием пушек. Обнаружив укрепленный дом, артиллеристы выкатывали орудия на прямую наводку, разбивали каменные стены, скрывавшие фаустников и автоматчиков, уничтожали пулеметные гнезда. Стрелки довершали дело.
Отважно дрались артиллеристы капитанов Смирнова, Александрова и Мешканцева. Только один расчет сержанта Степана Чубарова разбил пять пулеметных гнезд.
Но прикрывать приходилось и артиллеристов. Тогда беспредельную храбрость проявляли стрелки. Рядовому Суханову, из батальона Головни, пришлось схватиться с двенадцатью гитлеровцами. Он уничтожил нескольких из них, а четверых захватил в плен. [174]
Рядовые Сухин, Рябов и Валюшкин на подходе к площади заставили замолчать пулемет, мешавший продвигаться четвертой роте. Было это так. Немцы стреляли из окон второго этажа каменного дома, а наши орудия отстали. Тогда Сухин приказал товарищам стрелять по окнам, а сам пополз к дому, нырнул в подъезд. Лестница на второй этаж была разбита, и Сухин полез вверх, цепляясь за остатки перил. Засевшие на втором этаже гитлеровцы не думали, что кто-то сумеет подобраться к ним по разрушенной лестнице. Сухину удалось подползти совсем близко. Кое-как примостившись на перилах, он открыл автоматный огонь в упор и убил десять фашистов.
Около шести часов вечера мы овладели Зензбургом. Кое-где враг еще стрелял, отдельные группы фашистов, засев в глухих подвалах, не сдавались часов до девяти, но улицы, площадь, станцию мы очистили от врага гораздо раньше.
Еще слышались автоматные очереди, когда на командном пункте зазвонил полевой телефон.
— Командир дивизии! — сказал телефонист, передавая мне трубку.
— Федор Степанович, добрый вечер! Как самочувствие? Не устал?
Вопросы комдива и его тон показались мне странными в боевой обстановке. Подумав, я стал докладывать о взятии города. Смирнов внимательно выслушал меня, поблагодарил за умелые действия и тут же спросил:
— Ты не догадываешься, зачем звоню?
— Виноват, не догадываюсь.
— Федор Степанович, дорогой ты наш товарищ, да ведь тебе сегодня сорок лет стукнуло!
Я не нашел ничего лучше, как брякнуть что-то вроде «возможно».
— Да не «возможно», а точно! — рассмеялся Смирнов. — Приди в себя и прими наши поздравления: и мои, и Разгонюка, и начальника штаба, и Жилина, словом — от всей дивизии! Здоровья и счастья тебе, Федор Степанович! Новых боевых успехов! А сейчас выезжай ко мне.
Я был растроган.
На командном пункте, куда я не приехал, а пришел, благо идти-то было всего два километра, полковник А. А. Смирнов торжественно вручил мне правительственную награду — орден Кутузова III степени. [175]
— Ну, Федор Степанович, — сказал Дмитрий Васильевич Разгонюк, — от души поздравляю! Ты к нам с одним орденом Красного Знамени прибыл, а в дивизии, смотри-ка, еще два ордена Красного Знамени получил, ордена Александра Невского и Красной Звезды, а теперь и орден Кутузова!
Я попросил у комдива разрешения отметить это радостное событие. Щукин, поняв с полуслова, что требуется, исчез и тотчас вернулся с тремя бутылками старого бургундского. Командир дивизии и начальник политотдела переглянулись. Я пояснил, что в городе захвачен большой винный склад, который мы взяли под охрану, а это — трофеи.
— Ну что же, тогда, пожалуй, можно и бокалы поднять, — сказал Разгонюк. — И хитрец же ты, Федор Степанович! Знал, какие трофеи брать в день рождения!
На командном пункте дивизии я пробыл минут сорок. Больше отдыхать никто из нас не мог: на рассвете выступали.
...Бледное зимнее утро. Походная колонна полка растянулась по заледенелому гравийному шоссе. Мы снова одни на правом фланге дивизии. Впереди — разведка. Справа — усиленное боковое охранение.
Еще при выходе из города полк попал под артиллерийский обстрел. На этот раз снаряды противник применил необычные. Они давали плотный желтый дым с резким неприятным запахом. Начальник химслужбы полка старший лейтенант Пряничников взял пробу земли с мест разрывов, волнуясь, потребовал проверить противогазы.
— Фашисты вполне способны начать химическую войну! — горячился Пряничников. — Товарищ подполковник, прикажите приготовиться к отражению возможной химической атаки!
За два года войны куда только не посылал я старшего лейтенанта Пряничникова! И в стрелковые роты, и к артиллеристам, и к саперам. Он занимался всем, чем занимались другие офицеры штаба полка, и ни разу не имел случая применить на практике свои специальные знания. Теперь Пряничников с озабоченным видом носился вдоль походной колонны на выделенной по такому случаю лошади, и, надо сказать, офицеры впервые не подшучивали над Химией, как за глаза называли начальника химслужбы. [176]
Атаку же пришлось отражать не химическую, а самую обычную. В одиннадцатом часу боковое охранение донесло, что справа, на рубеже деревни Верпунен, развернулся для атаки батальон фашистской пехоты, усиленный танками и самоходными орудиями. Видимо, противник учитывал наличие разрыва между частями дивизии и готовился оказать нам серьезное сопротивление.
Атаку пришлось отражать с места: времени для маневра и выбора позиции не оставалось. Мы успели развернуть пушки и установить минометы да залечь в неглубоких, заснеженных кюветах по обе стороны шоссе.
Танки и самоходные орудия гитлеровцев, поставленные в линию, шли на полк, ведя непрерывный орудийный и пулеметный огонь. За ними бежали по снегу цепи пехотинцев.
Но боевого опыта и выдержки людям полка было не занимать. Наши артиллеристы выжидали, пока танки и самоходные орудия противника приблизятся на верный выстрел. Бронебойщики выдвинулись вперед, чтобы во время боя оказаться сбоку от вражеских танков и бить наверняка в их слабую бортовую броню.
Наконец грянули выстрелы наших пушек. Отсекая вражескую пехоту, стали бить минометы. Захлопали противотанковые ружья, застрочили станковые пулеметы, хлестнули очереди автоматов...
Сначала, как обычно бывало в таких случаях, залегла вражеская пехота, а танки замедлили ход. Это сказалось для них роковым образом: были подбиты два «тигра», вспыхнула факелом приземистая «пантера». Потом получили пробоины еще один танк и две самоходки. Когда фашистские машины стали отходить, весь артиллерийский и минометный огонь мы обрушили на вражескую пехоту. Еще через десять минут полк перешел в контратаку и гитлеровцы побежали.
Роты с ходу ворвались в Верпунен... Ни артиллерийский огонь, ни штыковая атака не могли остановить их. Командир второго взвода третьей роты лейтенант Щепин еще в начале боя был ранен, но взвод не покинул. Он остался в строю и после второго ранения. Не покинули поле боя раненые старшина Данилов, старший сержант Петров, рядовой Герасимов. Все они участвовали в следующем бою — за деревню Буршевен. Войдя в нее одними из первых, втроем уничтожили прислугу фашистской [177] пушки, пытавшейся вести огонь вдоль улицы. Дерзко, беззаветно, презирая смерть, дрались все солдаты полка. Как же было с ними не побеждать?!
За деревней Буршевен в привычном зимнем пейзаже Восточной Пруссии что-то изменилось. Мы не сразу поняли что.
Прежними оставались низкое, сумеречное небо, редкие соснячки на высотках, глубокий снег в полях, но иными стали хутора и деревни. Как сквозь землю провалились, будто в метели растаяли, каменные дома с высокими крышами, кирпичные, крытые черепицей сараи, обширные сады с окутанными войлоком деревьями и рамами парников. Вместо них стояли приземистые, под серыми соломенными крышами избенки, вдоль выгонов тянулись жидкие жердевые изгороди, валились набок убогие сараюшки.
Заехали в одну из таких деревень, вошли в первую попавшуюся избу. Холодные сени, выстуженная комната. В углу — непокрытый скатертью стол, около стен — лавки, на них в дырявых полушубках — дети. Хозяйка в таком же старом полушубке кланяется, вытирая слезы концом головного платка. За спиной у нее, в темном углу, блеет овца.
Переводчик обратился к женщине по-немецки:
— Фрау, когда здесь проходили фашистские войска?
Женщина выпрямилась.
— Швабы к нам не заходили. Им тут делать нечего! — ответила она по-польски.
Мы поняли женщину без перевода, и Лихачева осенило:
— Товарищ подполковник! Так ведь это же данцигский коридор!
— Гданьск, Гданьск, — закивала женщина.
На исконной польской земле войск врага мы не встретили ни разу.
Узкая полоса данцигского коридора оборвалась так же внезапно, как и началась. Теперь схватки с противником стали следовать одна за другой. В бой приходилось вступать не только передовым частям, но и тылам дивизии. Темп наступления замедлился. А когда дивизия, овладев населенными пунктами Паркимен, Блейхенбард [178] и Континен, 31 января вышла на рубеж Блюменау, Нейхофф, бои стали кровопролитными.
В ходе январского наступления войска нашего 2-го Белорусского фронта стремительно вышли к заливу Фришес-Хафф в районе Толкемита, а войска взаимодействующего с нами 3-го Белорусского фронта, выйдя к морю севернее и южнее Кенигсберга, окружили и рассекли на три части немецкую группу армий «Центр». Почти четыре дивизии противника были прижаты к морю на Земландском полуострове, около пяти дивизий и другие части были блокированы в районе Кенигсберга, а основные силы восточнопрусской группировки противника — до двадцати дивизий — окружены южнее и юго-западнее Кенигсберга. Вот с этими двадцатью вражескими дивизиями и приходилось сражаться нескольким советским армиям, в том числе и нашей, 50-й армии, которой теперь командовал генерал-лейтенант Ф. П. Озеров.
В девять часов утра 31 января полк, продолжавший наступать на правом фланге дивизии, подвергся атаке танков и пехоты противника. С северо-востока на нас двигались двадцать пять танков и два батальона пехоты, с юго-запада — около двух пехотных рот.
Полк занял круговую оборону вблизи населенного пункта Перебанден. Батальоны зарылись в снег, орудия остались на шоссе, откуда и повели огонь. Оторванные от основных сил дивизии, мы дрались пять часов. Уничтожили семь немецких танков, остальным восемнадцати не дали прорвать боевые порядки батальонов, нанесли большой урон вражеской пехоте.
В шестом часу вечера полк перешел в наступление и овладел населенным пунктом Перебанден. Многие дома здесь лежали в развалинах, горели. Противник вел огонь по Перебандену из многоствольных минометов. Среди жителей было немало убитых и раненых.
Продвинувшись вперед, батальон Кудленка сбил немецких минометчиков с позиций. Только после этого удалось оказать помощь раненым жителям Перебандена.
Между тем мороз свирепел, к тому же разыгралась метель. В несущемся с севера снежном месиве люди перестали различать окружающие предметы, дорогу перемело, кони останавливались.
Я решил дождаться утра, дать бойцам отдых после трудного марша и тяжелого боя. По маршруту ушла только [179] группа разведчиков под командой старшины Смеркалова. Подразделения, выставив охрану, набились в уцелевшие дома и сараи. Офицерам штаба спать не пришлось. Я опасался, как бы в кромешной мгле, в неутихающей буре на Перебанден не набрели мечущиеся в кольце фашистские подразделения. Но этого не случилось, хотя в переплет все же попала группа Смеркалова. Добравшись до деревни Вернигиттен, выбившиеся из они разведчики решили отдохнуть. Зашли в дом. Тепло разморило бойцов, и они заснули. Задремал и часовой... Надо же такому случиться, что именно в этот дом забрели и отбившиеся от своей части фашистские солдаты. Немцы решили, что в доме расположились свои, втиснулись между спящими разведчиками и захрапели. В группе Смеркалова было девять человек, гитлеровцев же пришло пятнадцать. Наши разведчики и немцы проспали так до утра. А проснувшись и поняв, в чем дело, кинулись в рукопашную. Наши одержали верх.
Разведчики привели пленных в Перебанден. Смеркалов честно рассказал обо всем. Он понимал, что допустил промашку, выглядел угрюмым, то и дело прикладывал к ободранной скуле снежный комок. Я простил его, наложив взыскание своей властью.
Два последующих дня прошли в марше, в схватках с отдельными группами противника и в бою за город Хельсберг. К ночи на 4 февраля полк взял Хельсберг, затем форсировал реку Алле и, преодолев сопротивление гитлеровцев, захватил населенный пункт Лавден.
За пять дней напряженных боев дивизия продвинулась вперед на 60 километров, овладела более чем ста населенными пунктами, нанеся серьезное поражение частям 135, 541 и 102-й пехотных дивизий гитлеровцев.
Мир! Не было среди нас ни одного человека, который не мечтал бы о нем! Но если раньше победа казалась еще далекой, то теперь все чувствовали ее дыхание, видели ее приметы, и все чаще в солдатских разговорах слышалось: «А вот когда вернемся, братцы...»
Вернуться, жить, работать, видеть любимых и близких... Этого нельзя было дождаться, это можно было только завоевать.
Один Ивакин после взятия Лавдена ходил сам не [180] свой: по приказу командующего армией всем командирам полков выделили легковые автомобили.
— Надо бы тебе, Ивакин, на шофера выучиться! — подтрунивал Щукин. — Пересел бы с кобылы за руль, и точка!
— Смейся, смейся! — неуверенно отвечал Ивакин. — Еще посмотрим, долго ли ваша «опель» проходит. А Ракета — она Ракета и есть. Боевая кобыла, между прочим! И ни один фриц на ней не сидел!
Конь действительно мог понадобиться. Ивакина оставили в прежней должности, и он успокоился.
С 7 по 9 февраля наша дивизия наступала несколько северо-восточнее, чем прежде. Мы овладели населенными пунктами Видрихст и Нейдорф и вышли на линию городов Шурбах, Лавден, Нейдорф. Дивизия оказалась на дальних подступах к цитадели прусачества городу Кинигсбергу.
Взятые в плен немецкие солдаты и офицеры показывали, что против нас двинута свежая 129-я пехотная дивизия, в которой много эсэсовцев.
Тяжелые бои, развернувшиеся за высоту 194,0 и населенные пункты Воппен, Плаутен, Шенборн, Анхольц и Шалштейн, подтвердили сведения о том, что 129-я пехотная дивизия укомплектована прошедшими жестокую муштру солдатами и имеющими большой боевой опыт офицерами.
Противник умело использовал местность, изобилующую речками и высотками, быстро проводил перегруппировки, непрерывно атаковал, а в обороне отстаивал буквально каждый клочок земли.
Захватив узлы вражеской обороны — населенные пункты Шенборн и Анхольц, — 566-й и 563-й полки не успели там закрепиться. Враг, бросив против них значительное количество пехоты и двадцать танков, ценой больших потерь вернул Шенборн и Анхольц. А наш 557-й полк с огромным трудом удержал высоту 194,0 и деревню Шалштейн.
Двенадцать суток перепахивала вражеская артиллерия наши позиции. Одна танковая атака сменяла другую. Но поредевшие батальоны, расчеты артиллерийских орудий и минометчики полка стояли насмерть. [181]
Я помню пулеметчика сержанта Стрижникова. Он остался один у верного «максима». Вел огонь, пока в кожухе не выкипела вода. Метрах в десяти от себя Стрижников увидел воронку. Добыть воду он мог только там. Сержант, не раздумывая, пополз. На пути его задела пуля. На обратном пути в ногу вонзился осколок. Но Стрижников вернулся к пулемету, заправил кожух холодной водой и снова открыл огонь...
Помню старшего сержанта коммуниста Машканцева. На его противотанковую пушку шли два «тигра» и «пантера». Но расчет не дрогнул. Точным выстрелом артиллеристы уничтожили «пантеру», однако танки продолжали двигаться прямо на орудие. Рядом с пушкой разорвался снаряд. Наводчик и подносчик снарядов были убиты. Машканцева ранило. Лежа на почерневшем от крови снегу, он просил заряжающего: «Бей!» И тот бил. Удачный выстрел — и пушка первого танка вышла из строя. До второй фашистской машины оставалось метров пятьдесят, когда раздался еще один выстрел. Танк окутало дымом и пламенем, башни на нем как не бывало!
То и дело меняя позицию, без устали бил по танкам и пехоте врага расчет Степана Чубарова, который, несмотря на ранение и контузию, оставался в строю.
Память не в силах воспроизвести все подробности тогдашних двенадцатидневных боев. Могу сказать только одно: поредевшие батальоны и батареи беззаветно выполняли свой долг. Хваленая 129-я пехотная дивизия немцев не прошла.
Днем 20 февраля полк попытался захватить железнодорожную станцию Вилькнит. Успеха мы не имели. Решив поподробнее изучить местность и пути подхода к станции, я со Щукиным, Переверзевым, Лихачевым и пятью автоматчиками выехал на бронетранспортере в батальоны. Миновав лесочек, очутились совсем рядом с линией железной дороги, с полуразбитыми станционными строениями. Внезапно бронетранспортер подкинуло, он, словно конь на дыбы, поднялся на задние колеса. Вдоль левого борта плеснуло пламя. Оглушил взрыв. Нас выбросило из машины. Вокруг рвались мины.
На счастье, неподалеку чернели бывшие немецкие окопы. В них и переждали мы ожесточенный обстрел. Добираться к себе на наблюдательный пункт пришлось пешком: бронетранспортер сгорел. [182]
— Жив? — осведомился по рации командир дивизии. — Ну, счастлив твой бог! Я уж думал, не выберешься. — Немного помолчав, Смирнов сказал: — Атаки прекрати! Жди нового приказа.
Новый приказ мы получили ночью. Дивизии предписывалось передвинуться на правый фланг армии.
21 февраля мы вели с противником огневой бой, а в сумерках двинулись на северо-запад, в район усадьбы Вайсельс.
К трем часам утра 22 февраля полк сосредоточился в зимнем изуродованном огнем лесу. К нам подтянулись орудия дивизионной и корпусной артиллерии. Огневые позиции артиллерии располагались непосредственно за боевыми порядками пехоты. Метрах в сорока от моего наблюдательного пункта, на открытой поляне, расположилась батарея 160-миллиметровых минометов.
Едва забрезжил рассвет, артиллерия обрушила на противника, оборонявшего усадьбу Вайсельс, ураганный огонь. Разваливались кирпичные постройки, полыхали деревянные, уничтожались проволочные заграждения, минные поля, траншеи...
В шесть утра Кудленок и Гомолка подняли батальоны в атаку. Гитлеровцы, засевшие в усадьбе, сопротивлялись недолго, но за усадьбой у них имелись запасные позиции, и продвижение батальонов застопорилось.
Я перенес наблюдательный пункт в Вайсельс, в подвал каменного дома.
Перед нами, на высотах, темнели деревни Кляйн-Людкенфюрст, Фридрихсдорф и Гросс-Людкенфюрст, превращенные гитлеровцами в мощные узлы обороны. Три атаки, предпринятые в течение дня, результата не дали: деревни прикрывались хорошо скорректированным огнем, противник контратаковал, применяя танки и самоходные орудия. Наши батальоны трижды откатывались к усадьбе Вайсельс.
К вечеру позвонил командир дивизии:
— Печальная новость, Федор Степанович... Восемнадцатого февраля от тяжелого ранения скончался командующий фронтом Иван Данилович Черняховский. Похороны завтра в Инстенбурге. От полка пришлите делегацию из пяти человек со знаменем.
Известие о гибели И. Д. Черняховского потрясло полк. Солдаты и офицеры рвались отомстить за командующего. [183]
— Пусть дадут огонь корпусной артиллерии, товарищ подполковник, и я возьму Кляйн-Людкенфюрст! Клянусь, возьму! — заверял Кудленок.
Однако предпринятая ночью атака успеха не имела. Сопротивление гитлеровцев резко усилилось.
Как выяснилось позже из показаний пленных, на наш участок прибыли свежие части противника: 21-я пехотная дивизия, отдельный ударный пехотный батальон, егерская рота и батальон саперов. Кроме того, на участке были сосредоточены 21-й артиллерийский полк, 57-й отдельный артиллерийский дивизион, группа штурмовых орудий, батарея шестиствольных минометов, а также девятнадцать самоходных орудий и свыше двадцати танков.
Стало ясно, почему не приносят успеха наши атаки. Справиться с такой группировкой врага одной стрелковой дивизии было не под силу. Но и оставлять противника в покое мы не могли. Поэтому атаки предпринимались то на одном, то на другом фланге, то в центре.
Наблюдательный пункт командир дивизии перенес в Вайсельс, а поскольку более надежного и удобного помещения, чем подвал, занятый под наш наблюдательный пункт, в усадьбе не нашлось, Смирнов устроился здесь же. В сотне метров позади находился наблюдательный пункт командира корпуса генерала Н. Н. Мультана.
Наши атаки продолжались до конца февраля, но, к сожалению, успеха не имели. Тогда мой заместитель по артиллерии предложил выдвинуть ночью к перекрестку шоссейных дорог за Кляйн-Людкенфюрстом группу наблюдателей, разведать огневые точки противника. Командир дивизии одобрил наш план.
Мы направили под Кляйн-Людкенфюрст лейтенанта Мерзалова, двадцатилетнего командира огневого взвода из батареи 76-миллиметровых пушек старшего лейтенанта Медведева. Мерзалова сопровождали радист и один боец.
В шестом часу утра 1 марта лейтенант вышел на связь. Он передал, что добрался до шоссе и укрылся в развалинах неподалеку от перекрестка.
Батарея старшего лейтенанта Медведева, выдвинутая на передний край, корректируемая группой Мерзалова, три дня вела огонь по танкам, автомашинам и пехоте врага, двигавшимся по шоссе. Мерзалову удалось засечь наиболее важные огневые точки гитлеровцев. В ночь на 4 марта отважные артиллеристы вернулись в полк. Добытые [184] Мерзаловым сведения я сообщил А. А. Смирнову, а комдив передал их в корпус и в армию.
В девять часов утра 4 марта корпусная и армейская артиллерия совместно с артиллерией дивизии и полка произвела несколько налетов по засеченным целям. Огонь был исключительно точным. Противник понес огромные потери. Только артиллерией полка было уничтожено четыре танка, три самоходки, семь орудий, минометная батарея, восемь пулеметов и девятнадцать автомашин.
В девять тридцать последовала общая десятиминутная артподготовка, а в девять сорок полк перешел в решительное наступление. Сопровождали нас одиннадцать танков с автоматчиками на броне.
Первым ворвался в Кляйн-Людкенфюрст танк с автоматчиками Замердяевым, Сапутковым и Ижкиным. В центре деревни танк столкнулся с «пантерой». Ей удалось поджечь нашу машину. Чудом уцелев, десантники спрыгнули с брони и бросились в рукопашную с подбежавшими гитлеровцами. Автоматчики убили пять вражеских солдат, захватили ручной пулемет и залегли вблизи танка. К ним присоединился экипаж, успевший сбить пламя с подбитой машины. Минут через десять в деревню вошли остальные танки и батальон Гомолки.
В бою за Кляйн-Людкенфюрст парторг минометной роты рядовой Хатисов гранатой уничтожил расчет вражеского миномета, развернул его и стал бить по накапливающейся для контратаки пехоте противника.
Оборонявшие деревню подразделения гитлеровцев начали отходить. Примерно через час батальоны заняли Кляйн-Людкенфюрст и завладели шоссейной дорогой. Вскоре пал и Фридрихсдорф.
Наблюдавший за ходом боя комдив сказал мне:
— Бойцы и офицеры полка выше всяких похвал! Так и передай им, Федор Степанович! Герои! [185]