Взятие Августова

После соединения с наступающими частями фронта мы предполагали, что станем двигаться во втором эшелоне, закрепляя успех атакующих дивизий. А вышло иначе: 24 июля полку приказали сменить подразделения 28-го кавалерийского полка и занять оборону на двенадцатикилометровом участке между местечками Пильня и Чарны Бруд. Участок находился на правом фланге дивизии, на стыке нашего 2-го и 3-го Белорусских фронтов. Нашим соседом оказался 508-й стрелковый полк 174-й стрелковой дивизии. Передний край обороны проходил в Августовских лесах, вблизи от Августовского канала, в двадцати километрах восточнее польского городка Августов. И застряли мы здесь на три месяца — до 24 октября.

Дремучи Августовские леса. Вековые сосны упираются вершинами в небо. В глухих ельниках сумеречно, солнце пробивается сюда с трудом, лежалая хвоя пахнет прелью, а в березниках светло, весело мелькают солнечные блики. Поближе к сосновым борам, в низинах, алеют костяника и клюква, дурманно благоухает увешанный сизыми ягодами гонобобель, рубиновыми гирляндами лежит на травянистых кочках брусника.

Дикий, заповедный угол! Прыгают с ветки на ветку белки, тенями скользят лоси и косули, с шумом и треском ломятся в чащобах кабаны, прыгают из-под кустов зайцы...

После недавних тяжелых боев чувствуешь себя здесь как на отдыхе, но именно это-то и беспокоит. Нервное напряжение сразу не проходит, в красоте мира видишь подвох: заворожит, зачарует, а потом... [143]

Чувство недоверия к тишине испытывают буквально все. Бойцы роют окопы и траншеи, все время держа под рукой оружие. Они предельно осторожны, хотя противник стреляет редко. В первый день обороны я не раз слышал предупреждение: туда не ходите, здесь надо ползком... Предупреждали те самые люди, что всего сутки назад шли на вражеские пулеметы не пригибаясь.

Я доволен, что оборона проходит по берегу канала: роты и батареи растянулись на двенадцать километров, окоп от окопа, взвод от взвода расположены далековато, и глубокий канал гарантирует хотя и слабую, но все-таки защиту.

У нас серьезные потери. Выбыли из полка майор Ефимов, командир первого батальона капитан Немчинов, командир третьего батальона капитан Пивоваров, заменивший Ковригина, недостает многих ротных и взводных. Большинство тяжело ранены, иные убиты. Советуюсь с майором Оглоблей, с Фирсовым и Переверзевым. Мое предложение назначить на должность командира первого батальона капитана Кудленка проходит без возражений.

Полтора года находится Кудленок, за которым так и укрепилось прозвище Седой, в нашем полку. Участвовал во всех боях, стал капитаном, награжден орденами и медалями. Не раз принимал на себя командование батальоном.

На должность командира третьего батальона у нас также имелась своя кандидатура, но в штабе дивизии решили иначе, прислали на третий батальон нового офицера — капитана Головню. Он произвел приятное впечатление: фронтовик, подтянут, держится с достоинством. Новых командиров рот назначили из числа командиров взводов, проявивших отвагу и мужество в недавних боях.

В ту пору после излечения в госпитале в полк возвратился Ивакин. Старый солдат Ивакин! Вошел в землянку, хотел доложиться как положено, а вместо этого заплакал:

— Женя-то наш, товарищ подполковник!..

Ивакин выбыл из полка раньше, чем погиб Женя, и ему только сейчас сказали. Я оставил Ивакина при себе в прежней должности коновода.

Оказалось, Ивакин уже бывал в здешних местах. Осенью 1914 года он служил в частях армии генерала [144] Самсонова, окруженной под Августовом превосходящими силами кайзеровских войск. Русские солдаты, державшие оборону в Августовских лесах, проявили невиданное мужество.

— Страшное было дело, — вспоминал Ивакин. — Снарядов у армии не было. Солдаты шли на немецкие пулеметы и пушки в штыковую. И сметали немцев. Я думаю, товарищ подполковник, если поискать, прежние окопы найти можно.

Окопов первой мировой войны мы не нашли. Но обрывки ржавой колючей проволоки, остатки насыпей перед заросшими травой площадками, напоминавшими огневые позиции пушек, в лесу попадались.

В первых числах августа полк завершил первоочередные оборонительные работы. Приданная полку рота электриков установила в пятидесяти метрах от первой траншеи электрозаграждение: проволоку, по которой пропускался ток высокого напряжения. Саперы устанавливали по ночам минные поля, главным образом на правом фланге, на стыке со 174-й дивизией 3-го Белорусского фронта.

В эти дни нас особенно радовала почта. Дело в том, что с первых дней наступления письма доставлялись нерегулярно: слишком стремительно мы продвигались вперед, почта не поспевала. Зато теперь каждый офицер и солдат письма получал пачками. Разные это были весточки. Старшина Польщиков из Донецкой области сиял. Жена писала, что жизнь налаживается, шахты и заводы в их местах восстанавливаются, сын растет здоровяком.

— Отрез на костюм мне купила. По ордеру! — делился Полыциков с товарищами. — Боится, хватит ли. Эх-ма! Скорей бы уж...

А старшему сержанту Алябушину жена сообщила о смерти семидесятипятилетней матери. Грустное известие пришло и к весельчаку лейтенанту Кузнецову: мать и отец были тяжело больны. Кузнецов ходил как в воду опущенный. Сочувствуя горю офицера, я пытался успокоить его, хотя у самого на душе кошки скребли: мне сообщили о тяжелом состоянии Ляли. У нее, так же как и у матери, открылся туберкулезный процесс в легких. Жизнь дочери была в опасности.

В полном отчаянии я решился написать письмо на имя И. В. Сталина. Рассказал о себе, о судьбе семьи, просил [145] спасти дочь. Полковой почтальон унес письмо. Оставалось ждать ответа...

Впрочем, печальные письма на фронте были редкостью. Родные и близкие понимали, что тревожить человека, ежечасно рискующего жизнью, ни к чему, и писали о хорошем, радостном, приуменьшали собственные страдания или вообще умалчивали о них. Святые письма!

Получая весточку из дому, люди оживали. А тут еще газеты свежие, новые журналы и даже книги! Тут и вручение боевых наград, и фотографирование на память!

За успешные бои в Белоруссии триста человек из нашего полка были награждены орденами и медалями. Эти солдаты и офицеры — гордость полка, его костяк. На них равнялись остальные, в особенности новое пополнение. А пополнение мы получали периодически, пока все подразделения не доводились до численности, установленной штатным расписанием.

Шла последняя неделя сентября. Однажды, под утро, я проснулся затемно. Землянку выстудило, все было противно липким от сырости — и белье, и служившая простыней плащ-палатка. Оделся, выбрался на воздух. Тут лучше дышалось, хотя и мелкий дождичек моросил, и северный ветер налетал порывами, заставляя беспокойно шуметь невидимые сосны.

Закрыв глаза, подставил лицо освежающему дождичку и перенесся мыслями в Москву, к дочери. Единственный родной человечек остался у меня. Как она там? Не было дня, чтобы я не думал о ней, с тревогой ожидая ответа на посланное мною письмо.

Ответ пришел в самых последних числах месяца.

Из канцелярии Министра обороны СССР сообщали, что по приказанию Министра обороны Федотова Альбина Федоровна, 14 лет, направлена в туберкулезный санаторий под Москвой, откуда после лечения будет вывезена на юг.

Признаюсь, я не ждал, что получу ответ так скоро. Надежда на то, что Ляля будет жить, вновь затеплилась во мне. Я снова и снова открывал плотный глянцевитый конверт, с непередаваемой благодарностью читал и перечитывал сухие строчки официального письма, за которыми таилось столько тепла и человеческого участия...

В тылах дивизии польские крестьяне убрали убогий урожай, но поля, оказавшиеся вблизи переднего края, стояли нескошенные. Из колосьев сыпалось зерно. В штаб [146] полка явилась делегация жителей Чарны Бруд. Она просила разрешения скосить рожь.

— Это опасно, — предупредил я.

— Не все ли равно от чего умереть, от пули или от голода, пан полковник! — возразил один из поляков.

Я разрешил убрать рожь. В помощь крестьянам выделили двадцать бойцов. Пришлось выставить дополнительную охрану. Фашисты заметили работающих, открыли минометный огонь. К счастью, обошлось без жертв: мы быстро подавили вражескую батарею. После этого случая косили ночью. Крестьяне подбирали каждый колосок...

Ветер кружил сорванные с берез лимонно-желтые и бронзовые листья. Торчали на пеньках стайки опят. От мокрой земли, коры и прелых листьев исходил винный Дух.

В конце месяца состоялся партийный актив дивизии. Открыл совещание Дмитрий Васильевич Разгонюк. Докладывал полковник Щенников. Он подвел итоги летних наступательных боев, поставил задачу готовить личный состав подразделений к решающим боям на германской территории.

Выглядел командир дивизии плохо. Слухи о том, что полковник Щенников тяжело болен, подтвердились. Вопрос о его отправке на лечение уже решился, неизвестно было только, кто сменит Щенникова. Большинство офицеров полагало, что дивизию примет заместитель комдива Александр Александрович Смирнов, кадровый офицер, имевший большой боевой опыт, человек спокойный и волевой.

Полковник Щенников отбыл на лечение, но наши прогнозы относительно будущего комдива не сбылись. Дивизию принял не полковник А. А. Смирнов, а генерал Н. К. Масленников. На следующий день генерал собрал командиров полков и сообщил о вступлении в должность, а несколько позже он приехал в полк.

— Показывайте оборону! — приказал комдив.

— Днем по переднему краю ходить опасно, товарищ генерал.

— Ничего не случится. Бог не выдаст, свинья не съест.

Поехали на передний край. Вышли к траншеям. Генерал Масленников уверенно шагал впереди, я — за ним. Показалась широкая поляна. Противник ее просматривал. [147]

— Товарищ генерал, это место лучше обойти.

Масленников, не слушая, зашагал дальше. Пришлось идти следом. Гитлеровцы дали нам выбраться на середину поляны, а потом открыли минометный огонь. Поляна заклокотала разрывами. Над головами свистели осколки. Вступили в дело и наши минометчики. Лежали мы на этой поляне минут двадцать пять. Выбирались из-под обстрела ползком и перебежками. Спрыгнув в запасную траншею, Масленников смущенно произнес:

— А ведь вы были правы, подполковник...

Прощаясь, комдив сказал, что предстоят маневренные бои, и они не за горами.

Не раз и не два, ожидая приказ на наступление, изучал я карту будущих боевых действий.

Природа сама воздвигла вокруг Августова крепость из дремучих сосновых лесов, болот и речушек, из бесчисленных глубоких озер, разделенных узкими — не развернуться! — перешейками. Люди добавили к этим естественным преградам две искусственные — Августовский канал, где сейчас стоял полк, и канал Быстрый, прорытый перед самым городом. Гитлеровцы, по сведениям авиационной и агентурной разведки, усилили природную крепость, создав несколько оборонительных позиций. Опасаясь обхода Августова с юга, немцы открыли шлюзы канала Быстрый, затопили южные окрестности и сделали их непреодолимыми для танков. Было над чем задуматься тому, кто станет наступать с юга. Да и нам — а мы готовились ударить с восточного направления, в лоб, — тоже придется нелегко.

От рубежа обороны полка до Августова напрямую 15 километров. Батальоны пойдут узкими озерными перешейками, действовать будут самостоятельно. Координировать огонь в этих условиях очень трудно, танки применять нельзя.

Облегчало выполнение задачи успешное продвижение войск 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов и начавшееся 16 октября наступление 3-го Белорусского фронта, войска которого овладели городом Сувалки и нависли над левым флангом обороняющегося перед Августовом противника.

Опасаясь выхода войск 3-го Белорусского фронта в тыл, враг способен был начать скрытый отход к Августову. Это надо было иметь в виду. [148]

Утром 24 октября я приехал в батальон Гомолки. На командном пункте батальона застал гостей: переводчика штаба дивизии старшего лейтенанта Верникова, радиотехника и шофера радиоустановки.

Верников доложил, что получил приказ передать по радио обращение Союза немецких патриотов к немецким солдатам и офицерам, спрашивал, можно ли приступить к работе.

Гитлеровцы не терпели подобных передач, открывали артиллерийский огонь по всей нашей обороне, чтобы нащупать или хотя бы заглушить радиоустановку. А как поведут они себя нынче?

Я приказал Гомолке укрыть личный состав, а Верникову разрешил через четверть часа начать передачу.

Прошли условленные четверть часа. Верников заговорил. Его голос громко звучал в тихом осеннем лесу. Немцы не стреляли. Они не выстрелили ни разу за все время передачи. Лишь позже, когда Верников закончил чтение, неуверенно хлопнули два-три выстрела.

— Гомолка, готовь разведку боем. Немедленно!

Пока я связывался со штабом полка, с Переверзевым, комбат доложил, что в разведку пойдет взвод лейтенанта Матвеева.

Через десять минут заговорили полковые пушки, ударили минометы. Под прикрытием артиллерийского огня взвод Матвеева форсировал Августовский канал, ворвался в первую траншею врага и завязал бой. По характеру стрельбы чувствовалось — силы противника невелики. Связной принес записку от Матвеева. Лейтенант сообщал: траншею обороняют лишь группы прикрытия.

Привели пленного. Он показал, что немногим более часа назад гитлеровцы стали отводить подразделения из района канала к Августову.

Я тут же отдал приказ Гомолке форсировать канал и преследовать отходящего противника. Дерзкая мысль настичь врага, ворваться на его плечах в Августов целиком завладела мною.

Позвонил в штаб дивизии. Телефонную трубку взял не Масленников, а полковник Смирнов. Выслушал просьбу начать преследование врага всем полком, задал несколько уточняющих вопросов и вдруг замолчал. Если бы не потрескивание на линии связи и какие-то неясные звуки, похожие на шуршание карты, я подумал бы, что нас [149] разъединили. Плотно прижимая трубку к уху, вслушиваясь в звуки начавшегося за каналом боя, я ждал. Наконец Смирнов произнес:

— Действуй, Федор Степанович. Риск — дело благородное. Батальоны вводи в бой одновременно. Что бы ни происходило — будь настойчив. Сейчас отдам приказ перейти в наступление другим полкам!

Так начались бои за Августов.

В четырнадцать часов 24 октября второй стрелковый батальон овладел первой траншеей противника, однако продвинуться дальше не смог. Гомолка доносил, что сопротивление гитлеровцев возросло, они стали переходить в контратаки. Враг не сумел обмануть нас и совершить планомерный отход к городу, но сдавать свои позиции без боя не хотел.

Осенние дни коротки, в пятнадцать часов солнце стоит уже низко. Думалось, пройдет еще час-другой и с канала наползет туман, видимость снизится до минимума, а там и ночь...

В шестнадцать часов полковая артиллерия открыла интенсивный огонь, а в шестнадцать тридцать батальоны Кудленка и Головни приступили к форсированию канала. Саперы капитана Сусева и старшего лейтенанта Белкина навели через канал три штурмовых мостика и пошли впереди пехоты. Они разрезали проволочные заграждения, снимали противотанковые и противопехотные мины, растаскивали завалы.

Враг дрался отчаянно. В дело вступила его дальнобойная артиллерия, ударили многоствольные минометы. Переправившись через канал, батальоны медленно продвигались вперед, но добраться до второй траншеи противника им не удавалось.

Я понимал: момент критический. Надо сломить врага — и немедленно. Позвонил полковнику Смирнову, попросил помочь огнем.

— Поможем, — твердо сказал Смирнов. — Сообщите полковнику Жилину координаты.

Иван Дмитриевич Жилин понял с полуслова. Не прошло и пяти минут, как дивизионная артиллерия открыла шквальный огонь. Сосредоточенный на сравнительно узком участке, он сделал свое дело. К семнадцати ноль-ноль была взята вторая траншея, к восемнадцати ноль-ноль — третья. [150]

Во вторую траншею первым ворвался парторг второй роты старший лейтенант Голик. За ним — командир пулеметного расчета Приказчиков. Ликвидируя завал, от взрыва мины погиб комсомолец Ситников. Своими действиями он обеспечил продвижение роты вперед. В третью траншею первым ворвался комсомолец Самарин.

Когда бой шел уже за третью траншею, я понял, что левый фланг противника оголен. Вызвав к себе командира роты автоматчиков Никитина, приказал ему выйти врагу во фланг и стремительно атаковать. Никитин выполнил приказ. Услышав автоматные очереди у себя за спиной, фашисты испугались окружения и прекратили сопротивление.

Наступила ночь. Я шел с Кудленком во главе первого батальона, третий батальон следовал за нами, батальон Гомолки двигался правее, отделенный от основных сил озером Сайно.

Ночь выдалась облачная, тропинки разбегались в разные стороны, того и гляди, собьешься с пути. Встречались вражеские засады, минные поля, завалы, которые мы разбивали пушечным огнем.

Из-за озера Сайно доносились звуки непрерывного боя. Батальон Гомолки, судя по всему, продвигался медленнее нас. Связь с ним прервалась. Когда наконец заработала рация батальона, Гомолка доложил, что немцы упорно обороняются между озерами Сайно и Цецко.

— Дай координаты для артиллерии! — приказал я.

Гомолка передал координаты. Артиллерия полка нанесла удар, после чего второй батальон разгромил остатки вражеского заслона.

Первый и третий батальоны вместе с артиллерией и другими подразделениями вышли сначала к местечку Саенок, а потом к железнодорожной станции Липовец.

К утру, пройдя двадцать километров, полк вышел к каналу Быстрый. Леса кончились. Впереди виднелся город Августов.

Высланная к каналу Быстрый полковая разведка попала под плотный автоматно-пулеметный огонь. Остановив батальоны, я вызвал комбатов, добрался с ними до одинокого двухэтажного здания, обнесенного глухим деревянным забором. За забором и в самом здании — ни души. Все окна целы. В коридорах и комнатах запах карболки, [151] йода. Осмотрелись — ветеринарная лечебница. Ну, лечебница так лечебница. Нам бы поскорее наверх!

Со второго этажа канал Быстрый и город Августов, просматривались великолепно. В центре города из охры октябрьских садов вздымались золотые главы собора, выглядывали железные крыши и каменные стены добротных домов, а ближе к предместью пестрели яркими заплатками крыши разномастных домишек, торчали бурые трубы каких-то фабричек, виднелись штабеля леса. Они спускались по склону холма к низине, затопленной водой. На воде качались бревна. В иных местах они запруживали все пространство между восточным берегом канала и предместьем. Перед нами и далеко справа из воды торчали бетонные быки и железные фермы взорванных мостов.

В бинокль различались несколько дотов, прикрывающих подступы к Августову, траншеи, пулеметные площадки, дзоты, ряды проволочных заграждений.

— Окопались! — сказал Переверзев. — Нелегко будет.

— Они же тут зимовать думали! — отозвался Кудленок.

Предстоял штурм города. Другого выхода не было.

Мы выработали такой план. Третий батальон, как самый полнокровный, наступает на главном направлении. Он форсирует канал Быстрый в районе разрушенного моста, одним взводом блокирует центральный дот и развертывает наступление вдоль главной улицы Августова. Первый батальон форсирует канал севернее, ведет наступление на западную окраину города, отрезает противнику пути отхода. Батальон Гомолки остается в резерве. Он вступает в бой по моему приказу, как только обозначится успех. В резерве остаются также рота автоматчиков и рота противотанковых ружей. Саперам предстоит из качающегося на воде леса соорудить подобие мостков для пехоты и обеспечить переправу артиллерии, которая во время форсирования должна уничтожить открытые огневые точки, а переправившись на западный берег, сопровождать батальоны.

В здание ветеринарной лечебницы дали связь. Едва установили телефоны, позвонил полковник Смирнов:

— Где находитесь?.. Так. Понял! Слушайте внимательно. Бой за город начнем в десять часов. Слева от вас Поздняков. Окончания артподготовки не ждите, приступайте [152] к форсированию канала после первого залпа. Лесу на канале много, используйте! Сколотите плоты для пушек! Лодки собрали?

— Собираем.

— Ну, молодцы. Желаю успеха!

Я отпустил офицеров. Своему новому заместителю по строевой части майору Аратюняну приказал идти в третий батальон. Разошлись по батальонам и политработники полка — майор Оглобля, капитаны Штафинский и Гафуров. На чердаке остались только Щукин, Лихачев, телефонисты да связные.

Вскоре к воде вышли саперы. Они ползали по бревнам, сколачивая их досками. Противник молчал. Командиры батальонов и подразделений доложили, что к форсированию канала готовы.

Ровно в десять тишину расколол первый залп тяжелой артиллерии. К ней присоединились орудия дивизионной артиллерии. Заговорили «катюши». Начали бить и наши пушки. Из леса к каналу устремились взводы и роты полка.

Один за другим три крупнокалиберных снаряда попали в дот, закрывавший путь батальону Головни. В железобетонной стене появилась трещина. Когда в дот попали еще два снаряда, он развалился: ввысь взлетели куски бетона, железа, над уничтоженной огневой точкой заколыхалась плотная желтовато-бурая пыль. Осел дот, пытавшийся вести огонь левее. Замолчал дот перед батальоном Кудленка. Не уступали в точности стрельбы своим товарищам и полковые артиллеристы. Пушки и минометы полка обрушивали на огневые точки врага сотни снарядов и мин, перепахивали траншеи. По траншеям ударили гвардейские минометы. Загорелось предместье. Из дыма то и дело поднимались фонтаны новых разрывов.

Противник отвечал артиллерийским и минометным огнем. Бил по каналу, по нашему берегу, по ветеринарной лечебнице.

Один снаряд разорвался недалеко от бегущего к наблюдательному пункту связиста Фомичева, который только что соединил концы оборванного провода. Взрывная волна подняла солдата, как пушинку, и ударила о стену здания. Погиб...

Батальоны форсировали канал. Кто бежал по качающимся бревнам, кто сидел в лодках и, орудуя шестами и [153] веслами, продирался сквозь бревенчатый заплот, а кто, невзирая на холод, преодолевал канал вплавь.

Переправа шла на участке шириной в полтора километра. На канале, запруженном бревнами, виднелись фигурки пробирающихся к западному берегу людей, силуэты лодок. Противник усилил артобстрел. Остервенело строчили уцелевшие вражеские пулеметы.

В ходе боя возле хибарки, притулившейся неподалеку от западного берега, появился человек. Он стоял, прижимаясь к стене ходуном ходившего домишки, а потом куда-то исчез. Я вновь увидел его в бинокль подбегавшим к урезу воды. Неизвестный столкнул на воду лодку. Потом сел на весла и принялся выгребать, не обращая внимания на огонь, к середине канала. Подплыл к раненому бойцу, затащил его в лодку, подобрал второго, третьего. Человек был одет в теплый гражданский пиджак, его голову прикрывала странно выглядевшая на поле боя кепка. Теплая волна признательности к польскому патриоту поднялась в груди.

— Разыщите его после боя! — крикнул я майору Оглобле. Майор кивнул.

Между тем батальон Головни достиг западного берега. Первыми форсировали канал бойцы отделения сержанту Васильченко. Ведя огонь из автоматов, Васильченко, Григорьев и Дмитриев побежали к ближней траншее. За ними поднялись и другие бойцы. В траншею полетели ручные гранаты, в ход пошли приклады и ножи. Не переставали строчить автоматы. На помощь отделению подбежали Шадиев, Ханов, Юсупов и Журков. Выкатив пулемет на берег, вел огонь командир пулеметной роты Лакшин. В этом бою погибли Васильченко и Григорьев, но оставшиеся в живых удерживали захваченный участок.

Канал форсировали все роты третьего батальона и две роты первого. Подразделения третьего батальона, блокировав дот, продвинулись в предместье и устремились к центральной улице.

Через канал, по сколоченным бревнам, волокли пушки артиллеристы. У кромки воды перебегали от раненого к раненому санитары.

Еще в начале боя мне в голову пришла мысль использовать оставленный в резерве батальон Гомолки для внезапного маневра. Я приказал комбату прорваться через [154] перешеек между двумя озерами, обойти Августов с юга и нанести внезапный удар по его юго-западной окраине.

Маневр удался. Второй батальон свалился на голову врага так неожиданно, что гитлеровцы не смогли оказать ему серьезного сопротивления.

Батальон Кудленка к тому времени обтекал город с севера. Переправленные через канал пушки следовали за стрелками, ведя огонь прямой наводкой.

Бой в городе неминуемо распадается на отдельные очаги. То там, то здесь обозначается успех, то там, то здесь противник усиливает сопротивление или контратакует.

Мы с майором Оглоблей и лейтенантом Щукиным следовали за третьим батальоном. Особенно хорошо было видно, как действует седьмая рота. Ее командир старший лейтенант Ушатий Курбанович Комболов умело руководил боем. Его крупная фигура появлялась то в одном взводе, то в другом. Когда роту контратаковала группа гитлеровцев численностью до семидесяти человек, Комболов поднял бойцов в атаку. Противник не принял удара и отступил.

По отступающему врагу били пулеметчики Лакшина. Какой-то расчет выкатил на прямую наводку пушку и ударил по трехэтажному дому.

Дали связь с Кудленком. Он еще не вышел на западную окраину, и я потребовал любой ценой ускорить продвижение батальона.

Головня по рации доложил, что находится на центральной площади. Пробираюсь туда. Нахожу штаб Головни. Командир батальона наблюдает за боем. Площадь уже свободна, но из трехэтажного здания слева и четырехэтажного справа строчат фашистские пулеметы.

— Перекрестный огонь! — кричит, объясняя обстановку, капитан Головня.

Несколько смельчаков ползут через площадь. Пушки бы сюда! Или в обход... С брусчатки поднимается хорошо знакомая крупная фигура. Широкими прыжками человек достигает здания на правом углу. За ним устремляются еще три бойца. Пулеметы бьют не переставая, но высокий человек словно заговорен. Он добегает до дома, останавливается, приседает и заносит руку для броска гранаты... Однако его рука замирает в воздухе, граната ударяется о брусчатку, человек, покачнувшись, медленно оседает на мостовую. [155]

— Комболов! — вырвалось у Головни.

Бойцы седьмой роты броском достигли четырехэтажного дома. Первым ворвался в подъезд ветеран полка боец Седов. Василий Павлович удачно бросил гранату, и немецкий пулемет замолчал. В доме на левой стороне фашистские пулеметчики держались еще какое-то время, но пришел и их черед...

Батальон Головни минует центральную площадь, Кудленок выходит на западную окраину, а Гомолка добивает фашистов в южных кварталах Августова.

Приказываю капитану Головне помочь Кудленку обойти дома, откуда ведется пулеметный и автоматный огонь, и уничтожить засевших в них гитлеровцев. Третий батальон еще не успел приблизиться к западной окраине, как Кудленок сообщил, что с направления Слебск, Бернатки на город движутся семь танков с пехотой.

— Отражай контратаку с места! — приказываю Кудленку. — Помощь организую!

Положение у Кудленка трудное. С танками придется драться, имея за спиной вражеские гарнизоны в домах. Первый батальон окажется между двух огней.

Переверзев отдает приказ артиллеристам выдвинуться на западную окраину. Вместе с ним и Щукиным бегу какими-то проулками на звуки разгорающегося боя и оказываюсь в самом пекле.

Танки противника стреляют по цепям батальона с каких-нибудь пятисот метров. Но пехота врага отстала, ее разогнали, перебили пулеметчики Степана Ильича Лакшина. По трем каменным домам, где засели фашисты, ведут огонь поставленные на прямую наводку пушки батареи 76-миллиметровых орудий капитана Смирнова и батареи сорокапяток старшего лейтенанта Александрова. Снаряды крошат кирпичные стены, разворачивают их. Над зданиями — дым, пламя, кирпичная пыль. Когда огонь из домов ослабел, артиллеристы принялись за танки. Подбит первый, задымил второй...

В разбитых домах еще гремят выстрелы. Это бойцы Кудленка добивают не сложивших оружия фашистов. После боя узнаю: первыми в эти дома ворвались рядовые Желайко, Симоненко и Мокалев.

На западной окраине появляется батальон Головни. Танки врага, оказавшись без пехоты, не рискуют продвигаться к городу и, отстреливаясь, отходят. [156]

Поднимаюсь на второй этаж полуразбитого кирпичного двухэтажного дома, стоящего на самой окраине. Отсюда хорошо просматриваются окрестности: озеро и роща на правом фланге, деревеньки Слепск, Турувки и Жарново, куда откатились гитлеровцы, пытавшиеся закрепиться хотя бы на этом рубеже.

Стрельба прекратилась. Тишина казалась неправдоподобной. Если бы не то особенное состояние, какое владело нами семь часов подряд, можно было бы подумать, что ничего не происходило...

Быстро темнеет. В батальонах подсчитывают потери, отвозят в тыл раненых, роют окопы.

На наблюдательный пункт подтягивают телефонную связь. Меня вызывает полковник Смирнов. Поздравляет с успехом и сообщает, что в роще северо-западнее Августова немцы сосредоточили до батальона пехоты и несколько танков.

— Ночью противник может перейти оттуда в наступление, прижать тебя к озеру и лишить маневра, — предупреждает Смирнов. — Драться придется в трудных условиях. Подумай.

Смирнов не приказывает, он советует подумать, но трубку не кладет. Посвечивая фонариком, рассматриваю карту.

— Понял вас, товарищ полковник! Буду брать рощу. Опережу противника.

— Правильно, — одобряет Смирнов.

Со Щукиным и тремя автоматчиками иду в батальон Кудленка. Темень непроглядная, но часто взлетают ракеты, освещая дорогу.

Добираемся до окопавшихся на равнине солдат. Иду вдоль редкой цепи второй роты. Солдатский телеграф сработал и на этот раз. Бойцы предупреждены, даже в темноте узнают и докладывают. Но большинство уже спит. Чувствуется — устали солдаты донельзя. Понадобится нечеловеческое усилие, чтобы взять рощу.

Осмотрев оборону, ищу штаб первого батальона. Связной из первой роты доводит до подвала разбитого дома. Кудленок и начальник штаба батальона старший лейтенант Медведицин безмятежно спят на лавках, укрытые шинелями. Бодрствует один телефонист. Заметив нас, вскочил, нарочито громко закашлялся, но комбат и начальник штаба не услышали. Тогда я скомандовал: [157] «Встать!» Кудленка и Медведицина с лавок словно ветром сдуло.

— Спать некогда, товарищи командиры, — строго сказал я. — Пойдем в бой.

Объяснил задачу. В двадцать два часа дивизионная артиллерия обрушит огонь на рощу, где скопились пехота и танки врага. Огневой налет продлится десять минут, после чего батальон должен атаковать противника, овладеть рощей, закрепиться в ней и подготовиться к отражению возможной контратаки.

— До рощи полтора километра, товарищ подполковник! — сказал Кудленок. — Разрешите выдвинуть батальон вперед.

— Обязательно сделай это, а сейчас проверьте наличие в ротах боеприпасов и доведите задачу до каждого бойца!

Кудленок скрытно выдвинул роты на километр вперед и провел стремительную атаку. Гитлеровцы не ожидали, что мы ударим ночью. Не сумев организовать сопротивление, они откатились.

— Теперь организуй оборону! — кричал я Кудленку в телефонную трубку. — Отличившихся представь к наградам!

Приказ представить к наградам всех бойцов и офицеров, проявивших отвагу в боях за Августов, и приказ готовиться к завтрашнему бою получили также Головня и Гомолка.

Сам я, пристроившись в нижнем этаже занятого под наблюдательный пункт дома, написал представления на комбатов, их заместителей по строевой и политической части, на тех бойцов и офицеров, чьи подвиги видел лично. Прежде всего — на Комболова и Седова.

В ночь на 25 октября резко похолодало. Отвердевшая земля к утру стала белым-бела от нетающего инея. Прихватывал морозец. Сидевший за стереотрубой Переверзев то и дело дул на руки. И вдруг, забыв про холод, приник к окуляру. Тут же зазвонили телефоны.

— У противника оживление! — отрывисто бросил Переверзев. — Это из батальонов...

Верно, звонили из батальонов, доносили: враг что-то замышляет.

В восьмом часу появились фашистские бомбардировщики. Не снижаясь, не переходя в пикирование, самолеты [158] сбросили на центр города пятисоткилограммовые бомбы и ушли. Вскоре появилась вторая волна бомбардировщиков. Эти разгрузились над западной окраиной. С воем, свистом летели вниз какие-то странные по форме предметы, а взрывов не было. Оказывается, фашисты сбрасывали пустые бочки из-под бензина, тележные колеса, кладбищенские кресты, связки консервных банок, даже кастрюли. На наблюдательном пункте стоял смех.

— Иссяк Гитлер! — шутили телефонисты и связные, Однако массированный артиллерийский огонь гитлеровцев не предвещал ничего хорошего. Я передал в батальоны:

— Приготовиться к отражению атаки врага!

В стереотрубу было видно, как из Слепска и Турувков выходят и разворачиваются танки противника, Я насчитал двадцать. На броне — автоматчики. За танками — длинные цепи пехоты...

Под прикрытием артиллерийского огня семь танков на большой скорости двинулись к роще, обороняемой батальоном Кудленка, а тринадцать направились к городу.

Открыла огонь полковая артиллерия. Вражеская пехота залегла, а танки, идущие на первый батальон, остановились. Десантники попрыгали с брони. Замедлили движение, чтобы удобней было вести огонь, и многие танки, направлявшиеся к городу. Однако три вражеские машины с десантом сумели все-таки ворваться на позиции третьего батальона, проутюжили окопы и рванулись к окраине города, к нашему наблюдательному пункту. Тут-то они и попали наконец под прицельный огонь артиллерии и выстрелы бронебойщиков. Одна машина загорелась. Две другие стали отходить.

В это время с десяток немецких автоматчиков подобрались к наблюдательному пункту и начали обстреливать здание. Офицеры штаба кинулись в траншеи. Я позвонил командиру дивизии, доложил, что обстановка усложнилась.

— Держись! — сказал Масленников. — Назначаю тебя комендантом города Августова!

Нас прервали. Второй раз звонить Масленникову я не стал, соединился с командующим артиллерией дивизии:

— Иван Дмитриевич! Выручай! Дай огоньку прямо по западной окраине! Немедленно! [159]

— Понял! — сказал полковник Жилин. — Жди!

Снарядом снесло угол нашего дома. На втором этаже, где я находился, вышибло стекла. По комнате со звоном летали рикошетившие пули. Все, кто находился в здании, лежали возле окон, пробоин в стене и вели автоматный огонь.

Отступившие бойцы третьего батальона залегли метрах в сорока от дома, рядом со взводом автоматчиков и солдатами комендантского взвода, оборонявшими наблюдательный пункт. Фашисты напирали. Я видел, как упал боец Осмоловский, бросивший гранату. Видел, как окруженный пулеметчик Симоненко отбивался от врага и упал, сраженный автоматной очередью. Видел, как раненный сержант Сиротин один вел огонь из станкового пулемета. И еще видел, что группа фашистских солдат уже зашла за дом слева.

— Гомолка! Атакуй! — успел приказать я по телефону командиру второго батальона.

Ответа комбата не расслышал — такой грохот обрушился на окраину. Это ударили дивизионные орудия и «катюши».

Трудно передать то чувство торжества, победного ликования, какое я испытал, заметив, как почти одновременно остановились пять немецких танков, как море огня захлестнуло наступавшую фашистскую пехоту.

После огневого налета батальон Гомолки, мой резерв, ударил с юга в направлении отметки 126,6, отрезая прорвавшимся гитлеровцам пути отхода. Рота автоматчиков, уничтожая засевших на окраине фашистов, двинулась к батальону Кудленка, который в этот момент поднялся в атаку. Повел своих солдат на вражескую пехоту и капитан Головня. «Ура» катилось по всему полю. Орудия смолкли. Солдаты сходились в рукопашную.

Через два с половиной часа полк не только восстановил положение, но и продвинулся вперед на три-четыре километра.

Нам приказали занять оборону на фронте: справа — озеро Нецко, слева — отметка 126,6. Работали без отдыха три дня и три ночи. Первая траншея пролегла по западным скатам высоты 135,2. Саперы поставили перед ней минные поля, разбросали малозаметные препятствия. В глубине обороны возникли узлы сопротивления. Командующий 50-й армией генерал-лейтенант И. В. Болдин [160] приказал установить на западной окраине Августова орудия большой мощности. Я опасался, как бы фашисты не предприняли новую попытку вернуть город. Но к счастью, все было тихо.

Через несколько дней мы с майором Оглоблей обошли пешком весь Августов, благо он был невелик. Этот зеленый, красивый в прошлом город лежал в развалинах. По подвалам ютились считанные семьи. Мешая польские и русские слова, горожане рассказывали, что перед отступлением гитлеровцы угнали все население в Восточную Пруссию. Кто сумел вернуться, прятались до прихода советских войск.

Испросив разрешения у высшего командования, мы наладили снабжение жителей Августова за счет продовольствия, захваченного на железнодорожной станции. Надо было видеть, как бережно принимали люди продукты, как осторожно уносили их домой, боясь просыпать хотя бы горстку соли или сахара...

На южном берегу озера Нецко нашли городскую баню. Котельную фашисты разрушили, но санитарно-техническое оборудование сохранилось. Сусев со взводом саперов восстановил баню. Впоследствии ею пользовался не только личный состав полка, но и все население города, которое к началу ноября значительно увеличилось.

В одну из долгих темных ночей позвонил капитан Гомолка и сообщил, что на участке пятой роты, перед минным полем, стоят какие-то люди, зовут наших бойцов, просят спасти.

— Что за люди? Не провокация?

— Там женщины с детьми, товарищ подполковник. Слышно, как детишки плачут.

— Разминируйте проход, проведите!

Через час на наблюдательный пункт полка пришли семнадцать беженцев — семь мужчин, шесть женщин и четверо детей. Одетые в рваные пальто и халаты, промокшие, перепачканные грязью, они сгрудились у порога, не решаясь пройти в комнату. В глазах у людей была безграничная усталость.

Я распорядился накормить их и напоить горячим чаем. Щукин побежал к полковому повару. Поляки, поняв смысл моего распоряжения, задвигались. Две женщины, упав на колени, стали молиться, мужчины вразнобой благодарили, кланялись. [161]

Следом за первой группой беженцев пришли другие. Каждую ночь линию фронта переходили по десять, а то и больше человек. К исходу ноября на участке обороны полка в Августов перебрались несколько сот его жителей. Ничто не могло остановить людей: ни минные поля, ни проволочные заграждения, ни зверские расправы гитлеровцев. Поляки рассказывали, что фашисты вырезали на груди и спине беглецов звезды, выкалывали глаза. Наши бойцы, находившиеся в первой траншее, не раз слышали душераздирающие крики, прерываемые одиночными выстрелами...

В ночь на первое ноября старшина Смеркалов привел в землянку двух девочек в длинных, до пят, насквозь промокших мужских пиджаках, в разбитых опорках, из которых высовывались сбитые до крови пальчики. Мокрые волосы девочек свисали длинными прядями.

Завидев мой мундир и погоны, девчушки кувыркнулись в ноги.

— Пане полковнику! Пане полковнику! Не стреляйте! Мы не шпиены! — тоненько просила старшая, лет одиннадцати.

Обласканные, успокоенные, они с жадностью схватили бутерброды с колбасой, обжигаясь, прихлебывали из кружек дымящийся чай. Кашель сотрясал их. Девочки исподлобья поглядывали то на меня, то на Щукина, то на Ивакина, без конца повторявшего: «Ах ты господи...»

Не допив чай, старшенькая забеспокоилась:

— Мы наследили, пане полковнику!

Она искала глазами тряпку.

— Пей, пей, доченька! Это потом... Что за узелок у тебя за плечами?

Девочка объяснила, что в узелке воск. Спросили, зачем ей понадобился воск. Девочка удивилась нашей недогадливости и растолковала: воском они с восьмилетней сестренкой натирали подошвы опорок и ступни ног — воск уничтожает запах, не дает собакам напасть на след.

— Не может быть, чтобы пан полковник не знал этого! — недоверчиво сказала девочка. — Пан полковник, конечно, шутит?

Старшую из сестренок звали Ядзей, младшую Стасей. Мать у них умерла, отец с мачехой о детях не заботились.

Я оставил девочек на командном пункте. Они прожили в полку около двух недель. В городе удалось разыскать [162] кое-какую детскую одежонку. Ядзя и Стася преобразились, повеселели. Офицеры и солдаты баловали девочек, как могли.

В середине ноября полку пришлось расстаться с девочками. Их увезли в тыл, чтобы поместить в детский дом.

— Передовая не место для детей! — сказал полковник Смирнов, назначенный к тому времени командиром дивизии вместо генерала Масленникова. — Мы не имеем права рисковать жизнью девочек.

Ядзя и Стася, прощаясь, висели на шее у Щукина и Ивакина, по их щекам текли слезы.

— Не забывайте нас, пане полковнику! — просили меня сестры. — Мы тоже вас не забудем.

После отъезда детей в землянке стало как-то пусто и неуютно, а Ивакин все чаще начал спрашивать:

— Когда же этой проклятой войне придет конец? [163]