Через Днепр

Жаркие, ясные дни июня 1944 года. После трех с половиной месяцев пребывания в глубоком тылу, сначала в деревнях близ станции Старица Калининской области, а позже — в селе Ивановское, на берегу реки Остер, в ста километрах от Днепра, дивизия была вновь выдвинута к фронту. Теперь она входила в состав 49-й армии, которой командовал генерал-лейтенант И. Т. Гришин. Наш полк сосредоточился в лесу, севернее деревни Осовец.

Много событий произошло за это время. Всю зиму и весну советские войска вели наступательные бои. Давно освобожден Киев, красные флаги вновь реют над Одессой и Севастополем, Лугой и Новгородом, полностью освобожден Крым, наши армии уже наступают на территории Румынии и Чехословакии, американо-английские войска высадились в Нормандии, открыв второй фронт в Западной Европе.

В дивизии и в полку немало перемен. С конца февраля 153-й Смоленской стрелковой дивизией командует полковник А. А. Щенников, появились новые люди в штабе дивизии. Моим заместителем по политической части стал майор Дмитрий Фомич Оглобля, тридцатичетырехлетний офицер, раненный за время войны двенадцать раз и имеющий боевые ордена, заместителем по строевой части — майор Ефимов, тоже фронтовик и орденоносец. Первый батальон принял худенький, темпераментный капитан Немчинов, вторым батальоном стал командовать получивший звание капитана Гомолка. В полк вернулись после лечения в госпиталях капитан Фирсов, лейтенанты Гуров, Руденко и Щукин, старший лейтенант Лебедев, несколько сержантов и рядовых.

Полк прекрасно вооружен, новички обучены, на мой [106] взгляд, неплохо. Представители Генерального штаба и штаба армии, проверявшие нас, остались довольны.

17 июня у нас праздник: полку вручают Боевое знамя. Приезжают член Военного совета армии генерал-майор В. А. Сычев, командир дивизии полковник А. А. Щенников, начальник политотдела дивизии Д. В. Разгонюк.

Знамя проносят перед строем. Член Военного совета зачитывает Грамоту Президиума Верховного Совета СССР о вручении полку Боевого Знамени, произносит поздравительную речь. Встав на колено, целую край алого полотнища, от имени полка даю клятву, что бойцы и офицеры не пощадят жизни в борьбе с врагом, будут сражаться до полной победы. Гремит мощное, многократное «ура». Знаменосец с ассистентами встают на правом фланге полка. Глаза солдат и офицеров устремлены на Знамя.

Жара. Земля на припеке посерела, крошится. За машиной тянется облако тонкой пыли. Вместе с полковником Щенниковым мы, командиры полков 153-й стрелковой, ездим на рекогносцировку переднего края противника, тщательно изучаем оборону фашистов на западном берегу реки Проня, уточняем границы участков наступления полков, намечаем пути подхода подразделений и места их сосредоточения, места размещения командных и наблюдательных пунктов, позиции для артиллерии и минометов, обусловливаем взаимодействие между приданными и поддерживающими частями.

Днем «виллис» одиноко пылит проселками, среди полей и рощ, где не видно ни машин, ни людей. Разве что проскочит такой же одинокий «виллис» или промчится случайный грузовик. Но едва стемнеет, округа оживает. По всем дорогам идут машины с боеприпасами и продовольствием, ревут тягачи, волокущие тяжелые пушки, проносятся, обгоняя их, танки, шагает пехота. На перекрестках — регулировщики. Тут же — офицеры и генералы высших штабов. Они проверяют прохождение частей по часам, строго следят за соблюдением маскировки. Над дорогами постоянно тарахтят неутомимые труженики По-2. Они тоже проверяют маскировку частей на марше. И всю ночь, волна за волной, проходят над нами ночные бомбардировщики, обрушивая смертоносный груз на боевые порядки противника.

Идет подготовка к операции по освобождению Белоруссии. [107] Чувствуется, что скапливается колоссальная сила: гигантская масса войск и техники.

А днем опять тишина, и запах трав, и безлюдье. И речушка Проня вроде бы спокойно, мирно течет в травянистых берегах. Только щелкнет внезапно выстрел, просвистит над ухом пуля вражеского снайпера да застрочит фашистский пулемет... По фронтовым понятиям — тишина.

Уже известно, что главный рубеж фашистской обороны состоит из траншей полного профиля, дзотов и бронеколпаков, что враг оборудовал по всей линии обороны открытые и закрытые пулеметные площадки, артиллерийские позиции, зарыл в землю поврежденные танки. Особенно сильно укреплены противником рубежи на естественных преградах — на Днепре, Березине и Немане, на всех других реках и речушках. Это пресловутый Восточный вал, о неприступности которого без устали твердит фашистская пропаганда, подбадривая своих солдат, требуя от них оборонять Белоруссию так, как обороняли бы они «границы самой Германии».

Витебск, Орша, Могилев и Минск превращены немцами в мощные узлы обороны. На этом направлении сосредоточены прекрасно вооруженные части группы армий «Центр», насчитывающие до миллиона солдат, десять тысяч орудий, тысячу с лишним танков, тысячу триста самолетов. Нет, тишина переднего края обманчива...

21 июня мы получаем приказ на занятие исходного рубежа.

23 июня к четырем часам утра 557-му стрелковому полку предписывается сосредоточиться в лесу южнее деревни Янево. Действовать в начале наступления предстоит во втором эшелоне: дивизию берегут для форсирования Днепра.

Моросит мелкий, теплый дождичек. Движемся в полном мраке. Слышен гул идущих полем танков, топот других частей, скрип и стук колес. В ночном небе, невидимые, гудят бомбардировщики. Зарницы артиллерийской дуэли над передним краем, всполохи бомбовых ударов...

Дождь прекратился. Светает. Батальоны, артиллерия, обоз втягиваются в лес под Янево. Штаб располагаем на высотке, откуда виден передний край противника. Докладываю командиру дивизии, что полк занял исходные позиции. Полковник Щенников разрешает отдых. Люди сразу же засыпают. Только в штабе не спят. Ждем, пока [108] начальник разведки полка капитан Макаров установит контакт с частями, наступающими в первом эшелоне, пока Фирсов, назначенный моим заместителем по тылу, доложит, что подтянулись тылы.

Всходит солнце. Стрелки часов ползут медленно, словно испытывая терпение. Ровно в семь тишина взрывается огнем. Ударили тяжелые артиллерийские системы, дивизионные пушки и гаубицы, полковые орудия и минометы, взметнулись ввысь, понеслись над нами полосы огненных стрел: заговорили прославленные «катюши». Бомбовый удар по переднему краю гитлеровцев нанесла и наша авиация.

С высотки хорошо видно море огня, накрывшее передний край гитлеровцев. Через некоторое время артиллеристы переносят огонь в глубину вражеской обороны. Бьют по резервам, тылам, по складам и путям подхода.

Не отрываюсь от бинокля. Дым оседает, и становится видно, как выбираются из укрытий, бегут к полуразрушенным окопам вражеские солдаты, подтаскивают пулеметы, готовятся к отражению атаки. Тогда артиллерия вновь переносит огонь на передний край противника. И так несколько раз. Фашисты дезориентированы. Они уже не способны определить, когда же, за каким шквалом огня последует атака.

Наконец в солнечное небо врезаются сотни зеленых ракет — условный сигнал общего наступления. Капитан Макаров звонит в штабы частей, наступающих в первом эшелоне. Мы с нетерпением ждем известий с передовой.

— Атака успешна!.. — отрываясь от трубки, кричит Макаров.

Через сорок минут сопротивление врага было сломлено, первая линия обороны прорвана. Успех обозначился на большом участке фронта.

Ровно в полдень полк получил приказ переправиться через Проню и, не останавливаясь, двигаться вперед, за частями, наступающими в первом эшелоне. Форсировав без помех реку, батальоны пошли по полю. Вот она, первая линия немецкой обороны: заваленные землей траншеи, разбитые блиндажи, куски бетона, бревна, висящие на обгорелых деревьях обрывки колючей проволоки, разбитые фашистские танки и пушки. Еще горит, еще тлеет трава, еще дымится земля, изрытая воронками, и кислый запах взрывчатки висит в воздухе... [109]

Весь день 23 июня, уничтожая уцелевшие огневые точки и заслоны противника, полк двигался за частями первого эшелона. Мы прошли через деревни Заложье, Застенки, Господы и Жевань. Почти все дома в них были сожжены.

К утру 24 июня полк сосредоточился в искореженном лесочке за деревней Чернавка, в трех километрах от передовой.

Во время обеда к нам приехал полковник Щенников. Он торопливо съел тарелку борща и попросил достать карты.

— Настал и наш черед, товарищи, — сказал комдив. — Ваш полк будет теперь наступать в первом эшелоне дивизии. Рубеж ввода полка в бой — речка Реста. Ваша задача: овладеть населенными пунктами Громаки и Васильево, развить успех и форсировать Днепр. На западном берегу — деревня Защита. Вы должны ее взять. Об изменениях в обстановке сообщу, а пока готовьтесь... Начинаем завтра в шестнадцать ноль-ноль.

Огневой бой, то затихая, то усиливаясь, длился западнее Чернавки весь день и всю ночь. Видимо, враг хотел вымотать наши силы на подступах к Днепру. Пока было время, объехали с майором Оглоблей стрелковые батальоны и подразделения артиллеристов, побеседовали с бойцами.

В два часа дня, надев маскировочные халаты, капитан Переверзев, майор Ефимов, лейтенант Яковлев и я направились на будущий рубеж ввода полка в бой, на западную окраину деревни Чернавка. Сразу же за деревней начиналось широкое поле. Там, замаскировавшись скошенной травой, лежали цепи бойцов. Легли и мы, осмотрелись.

Немцы вели пулеметный огонь из кустарника, а минометный — из деревни Займище. В бинокль различаю нечто похожее на бывшую деревенскую улицу, остатки изб. Мы решили, что тут обороняется одна из групп прикрытия: основные силы гитлеровцы спешили отвести за Днепр.

Это и определило план боя, начинать который предстояло третьему батальону. Поддержать нашу атаку обещал и командир полка, цепи которого залегли в поле за Чернавкой из-за нехватки людей и снарядов.

Я приказал капитану Ковригину подтянуть батальон [110] непосредственно к западной окраине Чернавки, развернуть его, построив боевой порядок в два эшелона, и после огневого налета стремительно атаковать врага, овладеть Займищем. Первому и второму батальонам приказывалось быть готовыми к наступлению по моему сигналу.

Наши артиллерийские наблюдатели тщательно засекли цели, и огневой налет, несмотря на его кратковременность, оказался очень эффективным. Пулеметы противника захлебнулись, на время замолчала и минометная батарея.

Стремительно поднявшийся в атаку третий батальон к 17 часам занял Займище, форсировал безымянную лесную речушку и завязал бой за деревню Рудицы.

Полковник Щенников, поздравив нас с успехом, приказал развивать его: взять Рудицы, лежавшую южнее Сосновку, форсировать речку Бася и идти дальше к Днепру.

Судя по всему, мы настигли основные силы отходившего врага. Сопротивление его резко возросло. Взять Рудицы с ходу не удалось. Противник предпринимал одну контратаку за другой.

Я вызвал Гомолку, командира второго батальона, и приказал ему обойти Рудицы с севера. Батальону удалось быстро достичь деревни, но обойти ее он не успел: на окраине Рудиц развернулся пехотный батальон немцев и пошел в атаку на наш правый фланг. Возникла угроза выхода вражеских подразделений в тыл второго и третьего батальонов. Я приказал Гомолке выдвинуть на правый фланг станковый пулемет и отделение солдат, артиллеристам и минометчикам скорректировать огонь по контратакующим.

Гомолка выполнил приказ. Пулеметчиками и стрелками, действовавшими на правом фланге, командовал сержант Ежков. Он удачно выбрал позицию. Вражеские солдаты неминуемо должны были попасть под губительный кинжальный огонь. Станковый пулемет и автоматы застрочили тогда, когда до немцев оставалось шагов пятьдесят.

Этот неожиданный огонь сделал свое дело: солдаты противника залегли, стали отползать и... побежали.

Отбив контратаку, мы начали продвигаться вперед. Казалось, еще немного — и роты второго и третьего батальонов ворвутся в Рудицы. Но их остановил сильный пулеметный и артиллерийский огонь, который гитлеровцы вели из двух дзотов на окраине деревни.

Полковые артиллеристы меняли позиции, и я приказал [111] Гомолке выкатить на прямую наводку сорокапятимиллиметровые пушки.

Пока Гомолка отдавал распоряжения, к одному из вражеских дзотов пополз какой-то боец. В бинокль была хорошо видна его одинокая фигурка.

— Соедините со вторым батальоном! — крикнул я связистам.

Гомолка отозвался быстро. На мой вопрос, кто ползет к дзоту, ответил:

— Сержант Ежков!

Я напряженно наблюдал за Иваном Ежковым. Фашистская огневая точка вела непрерывный огонь. Пули взбивали земляные фонтанчики вокруг ползущего: немцы заметили его. Но Ежков полз, и расстояние между ним и дзотом постепенно сокращалось.

«Ну, еще немного! — мысленно заклинал я его. — Один бросок!..»

Сержант был уже почти рядом с фашистским дзотом, когда тело его вдруг дернулось и замерло в какой-то неестественной позе...

— Разрешите огонь? — крикнул Переверзев.

Я медлил. Не хотелось верить, что все кончено. А Ежков лежал все так же неподвижно.

— Подтяни пушки ближе! — отрывисто сказал я Переверзеву. — И прямой наводкой!

Переверзев, глядя в сторону дзота, скомандовал:

— Батарея...

Но он не успел крикнуть «Огонь!». Ежков, казавшийся убитым, вдруг быстро подтянул правую ногу, привстал на колено и одну за другой швырнул в амбразуру дзота две гранаты.

Громыхнули два взрыва. Комья земли засыпали маленькую фигурку. Однако едва рассеялся дым, стало видно, что дзот невредим и снова ведет огонь.

Мы ждали, что Ежков бросит гранаты еще раз. Но он не делал этого. Он лежал, прижав голову к земле, и почему-то медлил. Мы только потом узнали, что гранат у сержанта не осталось... Вдруг Ежков вскочил с земли, потряс автоматом и кинулся прямо на хлещущий огнем дзот. Он добежал до него, и мы увидели, как бросился сержант на амбразуру, как цеплялся руками за бугорок, чтобы удержаться, как содрогалось тело... Стук вражеского пулемета стал глухим и оборвался. [112]

Ни мне, ни другим командирам подавать команду не пришлось. Цепи третьего и второго батальонов поднялись сами. Они бежали вперед молча, без привычного «ура», и ни разрывы снарядов, ни огонь уцелевшего дзота остановить солдат уже не могли.

Через десять — пятнадцать минут батальоны ворвались в деревню. В Рудицах враг пытался контратаковать, прикрываясь огнем танка. Расчет сорокапятки Федора Мурашкина подтащил пушку на двадцать — тридцать метров к танку и двумя выстрелами поджег его. Следующими выстрелами расчет уничтожил грузовик с пехотой. Немцы стали вылезать из укрытий. Они бросали оружие и поднимали руки.

На командный пункт принесли тело Ивана Ежкова. Он лежал на окровавленной плащ-палатке, маленький, с закрывшимися навсегда глазами, с непривычно неподвижным лицом. Загоревшие кисти рук успокоенно лежали на разбитой пулями груди, словно отдыхали после трудной работы. Бойцы четвертой роты, принесшие тело товарища, стояли вокруг, сняв пилотки. Подошел пулеметчик Ермаков.

— Эх, Ермаков! — вырвалось у Янчука. — Не прикрыли мы Ежкова!

— Он нас прикрыл, — сурово ответил Ермаков.

Наступила ночь. Над Рудицами, над Сосновкой, взятой ротами первого батальона, над невидимой во мраке речушкой Бася стояла тишина, неправдоподобная после всего, что было. Только гудели где-то в ночном небе наши бомбардировщики.

Противник отступал, торопясь уйти за Днепр. Преследуя его, полк двигался сначала лесом, а потом проселками, затерявшимися в полях голубоватой ржи. Часов в двенадцать мы встретились с разведывательной группой Смеркалова, высланной мной вперед сразу же после взятия Рудиц. Смеркалов доложил, что справа, в километре от нас, по направлению к деревне Дубровка идет колонна пехоты противника численностью до батальона с обозом. В самой же Дубровке, до которой около двух километров, полно гитлеровцев.

Я приказал роте автоматчиков атаковать и уничтожить колонну противника, а третьему батальону скрытно приблизиться к деревне, развернуться и с ходу овладеть Дубровкой. [113]

Минут через тридцать справа от нас открыли огонь полковые пушки, заговорили автоматы. Внезапный удар автоматчиков рассеял колонну гитлеровцев. А вот бой за Дубровку затянулся: у врага в деревне оказались танки и самоходные установки. Я отправил в третий батальон Янчука, а сам с двумя батальонами, ротой ПТР, полковой артиллерией и автоматчиками решил двигаться к Днепру. Форсировав Днепр и овладев деревней Защита, полк отрезал бы гитлеровцам пути отхода. Ковригину же я приказал взять Дубровку, чтобы обезопасить правый фланг полка.

Ковригин и Янчук выполнили приказ. Третий батальон всю ночь вел бой с фашистами, засевшими в Дубровке, сковал два пехотных и танковый батальоны врага. Бой был тяжелым. Овладеть Дубровкой удалось только к утру с помощью подошедших подразделений 566-го полка. Капитан Янчук вместе с батальоном Ковригина ходил в решающую атаку. Немецкая пуля ударила Григорию Яковлевичу Янчуку в щеку, повредила глаз. Тяжелораненого начальника штаба отправили в тыл.

Еще не рассветало, еще вел неравный бой третий батальон, когда подразделения полка приблизились к Днепру. В километре от реки батальоны остановились. Вокруг дышал предутренней свежестью лес, пахло хвоей, листьями, сырой землей.

Я приказал, соблюдая маскировку, подготавливать переправочные средства, а сам вместе с полковым инженером Сусевым, Переверзевым и начальником разведки капитаном Макаровым пошел к Днепру.

Над водой плыл редкий туман. На противоположном берегу смутно угадывались очертания крыш: деревня Защита. За спиной, в лесу, постукивали топоры, монотонно жужжали пилы. А противоположный берег и деревня словно вымерли, будто там никого и не было.

— Затаились, — сказал Макаров. — Надо дождаться рассвета. Пусть обнаружат себя.

— Цели засечем, — согласился Переверзев.

— Скоро подготовите плоты? — спросил я у Сусева.

— Часа через два, не раньше...

Небо постепенно светлело. Стали видны редкие перистые облака. Из белых они превращались в розоватые: всходило солнце. Пар над рекой истончился, плыл отдельными красноватыми клочьями. [114]

Противник по-прежнему не обнаруживал своего присутствия, но в бинокли мы отчетливо видели опоясавшие деревню траншеи, сараи и несколько изб на окраине, приспособленные для обороны.

Я решил, что первым через Днепр будет переправляться второй стрелковый батальон капитана Гомолки. В смелости и напористости капитана я не сомневался, а по составу второй батальон был самым многочисленным. Гомолке предстояло, форсировав реку, овладеть первой траншеей врага и попытаться с ходу войти в Защиту.

Для обеспечения переправы второго батальона вдоль кромки берега заняли огневые позиции пулеметчики первого батальона, которым теперь командовал капитан Немчинов. Им приказывалось вести непрерывный огонь по обнаруженным огневым точкам и живой силе противника. Всю артиллерию полка выдвинули на опушку леса для стрельбы прямой наводкой. Сусев сообщил, что плоты сколочены, лодки — пятнадцать штук — найдены.

Связавшись по рации с командиром дивизии, я доложил о готовности к переправе.

— Получишь помощь дивизионной артиллерии и «катюш», — обещал Щенников. — Левее тебя готовятся форсировать Днепр подразделения сорок второй стрелковой дивизии. Не подкачай, Федор Степанович! Начинай, как только появятся наши самолеты.

Шел шестой час утра. Противник не подавал признаков жизни. И тут, далеко позади нас, за лесом, тяжко, глухо прокатился гром. Вздрогнула земля. Воздух толкнуло. Над нашими головами со свистом пронеслись тяжелые снаряды. На правом берегу, возле первой траншеи врага и в деревне, столбами поднялись разрывы. Из-за леса появились наши штурмовики и бомбардировщики. На фашистские позиции обрушились тонны металла...

Открыла огонь и полковая артиллерия. Она била по обнаруженным при разведке целям. Вступили в дело полковые и батальонные минометы, станковые и ручные пулеметы.

В это время по моей команде из лесу к реке побежали бойцы второго батальона. Достигнув берега, они прыгали в лодки, сталкивали на воду плоты, бросали в реку бревна и, держась за них, плыли. Когда часть лодок и плотов уже достигла середины реки, я тоже решил переправиться через Днепр. [115]

Поручив руководить переправой оставшихся подразделений своему заместителю по строевой части майору Ефимову, я прыгнул в старый, пропускавший воду дощаник. Вместе со мной в лодку сели адъютант, радист Фоменко и два автоматчика. Бойцы налегли на облупившиеся весла.

Переправа удавалась. Часть лодок уже подходила к правому берегу, часть достигла середины реки. Плоты немного отставали.

Волны захлестывали дощаник. Адъютанту пришлось вычерпывать воду. Плоты тоже захлестывало. Управляться с ними было куда труднее, чем с лодками. Поднявшись во весь рост, с трудом удерживая равновесие, я знаками показывал командирам, чтобы ускорили движение. Именно в это время немцы открыли огонь. Судя по всему, вели его несколько артиллерийских дивизионов и многоствольные минометы.

Первые снаряды фашистов легли позади нас, на левом берегу, потом они стали падать в реку. Все ближе и ближе. Солнечную поверхность Днепра вспучивало громадными белыми фонтанами. Я присел на дно лодки. Над головой свистели осколки и пули. От близких разрывов лодку сильно качало, нас то и дело окатывало водой. Прямым попаданием снаряда разбило идущий справа плот. На поверхности реки остались бревна. За них цеплялись неумеющие плавать. Потом разбило одну за другой три лодки. Доски и щепа кувыркались в туче белых брызг. Мы плыли в кромешном аду разрывов. И странно было, что на воде играют яркие солнечные блики, что они сияют радугой в белой водяной пыли, таящей смерть...

Увидев сквозь прозрачные волны песчаное дно, я прыгнул в воду. Окунулся по пояс и, пригибаясь, побежал к берегу, дымившемуся и полыхавшему разрывами. Солдаты пятой роты уже карабкались по откосу. Взвод Газиза Умарова первым достиг вражеской траншеи.

Гитлеровцы вели яростный огонь, отбивались гранатами, но вынуждены были начать отход. Вслед за пятой ротой подоспели четвертая и шестая. Их вели Гомолка и Кудленок. Даже сквозь грохот боя слышалось дружное «ура». Вскоре первая траншея противника была в наших руках. Я приказал Гомолке идти вперед, расширять плацдарм. А первый батальон тем временем начал переправу.

Вместе с адъютантом, радистом и автоматчиками я [116] перебрался в только что отбитую траншею, пристроился в полуразрушенном окопчике. Отсюда мне были хорошо видны оба берега и река.

Через некоторое время немцы пошли в контратаку. Второй батальон залег. Гомолке требовалась помощь. Но подразделения первого батальона были еще на середине реки, а полковые пушки только грузились на плоты.

Когда плоты и лодки батальона Немчинова стали причаливать к берегу, я послал к комбату адъютанта с приказом развертываться правее второго батальона и сразу же вступать в бой.

Наконец в прибрежный песок ткнулся плот с первой переправленной пушкой. К этому времени подоспели армейские саперы и под огнем врага начали наводить чуть ниже по течению понтонный мост. А еще ниже, километрах в двух от нас, вели упорный бой части 42-й стрелковой дивизии.

Щенников запрашивал, удалось ли овладеть деревней Защита. Ответить утвердительно я не мог: мы заняли только половину деревни.

На правом фланге огонь усиливался, а вскоре на нас двинулись фашистские танки. Две вражеские машины приближались к наблюдательному пункту, ведя огонь из орудий и пулеметов. За ними, не отставая, бежала пехота. Я определил — не меньше роты... Все, кто находился на наблюдательном пункте полка и поблизости от него, заняли оборону, открыли огонь.

Неподалеку от нас солдаты выкатили на берег две пушки. Ими командовал лейтенант Тезиков. Он помог развернуть одно из орудий и открыл беглый огонь по ближнему танку. Вражеская машина вспыхнула, окуталась дымом, остановилась. Второй танк подорвали гранатами бойцы огневого взвода лейтенанта Мартыненко. Тезиков был ранен в ногу, но продолжал командовать людьми, вести огонь из автомата по немецкой пехоте, а Мартыненко погиб.

В этот момент к берегу подошел третий батальон, выполнивший задачу по овладению Дубровкой. Ковригину было приказано переправить батальон по понтонному мосту и нанести удар по западной окраине Защиты. Тем временем взвод автоматчиков, переброшенный на помощь первому батальону, атаковал немецких пехотинцев, оставшихся без танков, и обратил их в бегство. Гомолке и Немчинову [117] я приказал поддержать действия Ковригина и вместе с ним выбить противника из деревни Защита.

Теперь вся надежда была на батальон Ковригина: сумеют его подразделения быстро переправиться и неожиданно атаковать гитлеровцев с левого фланга и тыла — значит, будет успех, а не сумеют — нам придется туго. Боеприпасы были на исходе, враг же не расстался с мыслью сбросить полк в Днепр...

Минут сорок понадобилось Ковригину, чтобы переправить батальон по понтонному мосту и развернуть все роты вблизи сараев и кустарника. Гитлеровцы заметили выдвижение батальона и начали обстрел сараев из пушек и минометов, но было уже поздно: стрелки поднялись в атаку. Они зашли в тыл оборонявшим Защиту фашистам, а с фронта ударили подразделения первого и второго батальонов.

В пылу боя командир взвода третьей стрелковой роты лейтенант Иван Михайлович Пацан вырвался далеко вперед и оказался один на один с врагом. Укрывшись в первой попавшейся воронке, офицер вел огонь из автомата, бросал гранаты. Его тяжело ранило, у него кончились гранаты, иссякли патроны. Гитлеровцы решили взять офицера живым. Тогда Пацан подпустил врагов совсем близко и кинулся на них с финским ножом. Удар штыка оборвал жизнь отважного воина.

Опасаясь окружения, гитлеровцы начали отходить. Фашистских солдат прикрывали три крупнокалиберных пулемета. Их следовало уничтожить. В этот момент и ударила 76-миллиметровая пушка, около которой оставался всего один человек — раненый замковый Федор Разинский. Видя, как тяжко приходится пехоте, Разинский, преодолевая боль и слабость, встал к орудию. Он стрелял редко: управляться приходилось за четверых. Но его снаряды достигали цели. На помощь Разинскому прибежал пулеметчик Шайдур Адылбеков. Сначала он подносил снаряды, а потом с пулеметом скрытно зашел во фланг гитлеровцам и ударил по расчетам вражеских пулеметов.

Едва захлебнулись крупнокалиберные пулеметы немцев, батальоны ворвались в деревню Защита. Она полыхала. Горели дома, дворовые постройки. В свете пожара мы увидели две немецкие самоходки. Появление их на северной окраине деревни было очень опасно. Комбат Немчинов приказал уничтожить самоходки командиру 45-миллиметрового [118] орудия сержанту Сергею Тимофеевичу Козыреву. Расчет благополучно миновал несколько опасных участков и подкатил пушку к самоходкам на верный выстрел. На беду, рядом разорвался вражеский снаряд. Заряжающего тяжело ранило, наводчика контузило. Козырев поднялся с земли. Убедившись, что орудие уцелело, вместе с очнувшимся наводчиком он установил его метрах в семидесяти от самоходок и открыл огонь. Хотя огонь был не совсем точным, фашистские самоходки трусливо покинули позицию. Тут из-за поворота горящей улочки вылетел обоз — несколько тяжело груженных повозок. Козырев развернул пушку и ударил по обозу. В щепу разбило первую повозку, четвертую, остальные опрокинулись. Осела, замолчала наконец и одна из самоходок, пытавшаяся вернуться на выручку обозникам. Над ней заклубился черный дым.

Через десять — пятнадцать минут стрельба стихла. Гитлеровцы, неся огромные потери, оставили деревню. Максименко связался с командиром дивизии.

— Деревня Защита взята! — доложил я.

— Спасибо твоим орлам! — сказал Щенников. — Но на отдых — один час. Ваша задача — к рассвету занять населенный пункт Горное, что в пятнадцати километрах от Защиты.

Мы шли всю ночь, сбивая заслоны врага. В коротких схватках овладели деревнями Меховая, Светлая и Скубаревка. Но, выйдя на рассвете к селу Горное, взять его с ходу не смогли. Полк залег в семистах метрах от села.

Горное стояло на возвышенности, с которой полк был виден как на ладони. Левый фланг полка прикрывала небольшая роща, а правый оставался открытым, там километра на два тянулся луг. Я понимал, что именно отсюда и мог ударить враг.

Нам удалось собрать батальон Ковригина, сильно поредевший за последние двое суток, и роту автоматчиков в один кулак, удалось и артиллерию подтянуть. Боеприпасов же у нас было достаточно.

Около семи часов утра я перенес свой наблюдательный пункт на правый фланг, ближе к позициям второго батальона. В неглубокую канаву, чуть прикрытую кустарником, вместе со мной перебрались майоры Ефимов и Оглобля, несколько штабных офицеров, радисты. Не успели еще подтянуть телефонную связь, как противник усилил обстрел. [119] Насколько я мог судить, огонь велся главным образом по батальону Гомолки. Значит, мы не ошиблись, определяя наиболее вероятное направление контратаки гитлеровцев. Максименко связался со штабом дивизии. Я доложил обстановку.

Вражеская артподготовка длилась минут тридцать. В восемь часов с северо-востока показались танки и самоходные установки. Они медленно спускались в низину. За ними двигались по меньшей мере две роты фашистов.

Когда танки и самоходки вышли на луг и оказались под воздействием огня нашей артиллерии, пушкари ударили по ним прямой наводкой. Минометным и ружейно-пулеметным огнем мы пытались отсечь от вражеских машин наступавшую пехоту. И все же двенадцати танкам противника удалось достичь передней цепи второго батальона. Один за другим его взводы стали отходить. Артиллеристы подбили три танка и две самоходки. Но это не спасло положение.

На первый батальон, занимавший позиции в центре нашей обороны, двинулись пехотный батальон гитлеровцев и семь танков.

Наступил критический момент боя. Когда я уже собирался бросить в контратаку батальон Ковригина и роту автоматчиков — свой последний резерв, на наблюдательном пункте появился молодой офицер с петлицами артиллериста. Вытянувшись, доложил:

— Представитель эрэс! Прибыл для помощи. Жду распоряжений.

Прибежавший с офицером радист развернул рацию.

— «Гром», «Гром», я — передовой десять. Передовой десять! — прокричал офицер.

Не прошло и минуты, как на позиции «катюш» полетела команда: «Квадрат 25–40, огонь!»

Потоки огненных стрел, следуя один за другим, точно накрыли цели.

Шесть танков запылали сразу, а уцелевшие машины повернули к селу. Сотни солдат врага были уничтожены. Остальные в панике метались по полю, бежали прочь.

После окончания огневого налета полк поднялся в атаку и буквально через четверть часа взял Горное.

За форсирование Днепра и расширение плацдарма на его правом берегу дивизия была награждена орденом Красного Знамени. [120]